Все, кто встречаются на пути твоем - это крепости, в которые можно попасть, лишь покорив их, но никто не сможет пообещать тебе, что после твоего победоносного шествия, на месте крепости не останутся беспорядочно разбросанные камни... и что это шествие состоится. Кем станет тогда человек, с которым ты стоишь лицом к лицу, кем станешь тогда ты, если только камни останутся на месте вашей встречи, и камнями станут все тараны и стены?
Она жила на крыше, как забытый ветром осенний лист. Заброшенная и освобожденная. Потом исчезла и она. Незаметно и тихо, как все. После первого снега.
По крыше часто скользил лучик осеннего света. Все боялись, что он сорвется, и, в конце концов, так и случилось.
Часто, раскинув руки и склонив голову, она просила, чтобы ей помогли улететь или упасть, что для нее было едино. Говорили, что она сошла с ума. Возможно, те, кто говорил это, были правы, но мне она казалась просто нереальной. И все.
Когда она исчезла, все мы перестали смотреть на крышу, и жизнь стала легкой.
Весной на меня вдруг напала хандра. Лица людей казались мне невыразительными и едва ли не прозрачными. Я разглядывала мир сквозь свою ладонь, как сквозь оконное стекло. Мимо проплывали пятна света, теплые и мягкие. Приблизительно в это время я научилась разговаривать с книжным шкафом. Он оказался солидным господином в темном пальто и шляпе. Поначалу мы неплохо ладили, но некоторое время спустя я уже не могла выносить его формализм и страсть к комфорту. В знак протеста я выкинула в окно множество вещей. Те, которые я не смогла сдвинуть с места, я подожгла. Остался только сэр Шкаф Книжный. Я пожалела не его пальто, а книги. Не знаю, как не сгорел весь дом, скорее всего пожар успели потушить вовремя.
Я получила множество ожогов, и меня положили в больницу. Там была одна медсестра, с которой мне очень хотелось поговорить, но она всегда была занята. Меня часто навещала драгоценная, незаменимая Шурочка, рассказывала, как там живут-поживают мои друзья. Сразу же после того, как меня выписали, она решила “превратить меня в человека”. Я ожидала хоть каких-то откровений, но она всего лишь протащила меня по магазинам. Когда я наконец превратилась в настоящего человека и взглянула в зеркало, то поняла, что человек похож на “дохленький” бумажный веер, безвкусно раскрашенный и кое-как склеенный “на скорую руку”. На следующий день Шурочка справляла свой День Рождения. Вероятно, я претерпела все метаморфозы главным образом для того, чтобы порадовать именинницу. Шура умела занять людей и создать неповторимую атмосферу безумного пира во время чумы. Все заразительно и безжалостно хохотали. И я тоже. Только в одно мгновение мне показалось, что я захлебнулась воздухом. Я закашлялась, потом все прошло, и перед глазами поплыл невесомый туман. Под потолком скапливались целые клубы серой, постепенно густеющей отравы. За окном пошел снег. Я немного удивилась этому. Не тому, что снег пошел в июне (чего только не бывает), а тому, что пошел он именно в этот странный день. Было холодно, и на каждое слово откликалось эхо. Такое, какое бывает только в абсолютно пустых, необжитых помещениях.
Потом я ходила по паркам и скверам и смотрела, как прекрасны мокрые скамейки. Они блестели в темноте, к ним прилипали опадающие желтые листья, но ночью все они казались белыми. Или почти белыми. Время было необыкновенно нежным, и я не замечала, как оно уходило и возвращалось вновь. Словно на качелях. И я качалась, я плыла. Однажды вечером я заметила, что на качелях, напротив меня, появился еще кто-то. Сначала это была обыкновенная тень. Она появлялась и исчезала, не прерывая моего полета. Потом она стала человеком, и качели заскрипели от лишней тяжести. Мой полет все замедлялся и замедлялся. Качели остановились. Когда я наконец смогла выбраться из автобуса, оказалось, что мой полиэтиленовый пакет больше не существует. Во всяком случае, в прежнем виде. Мне кто-то сильно встал на ногу, оставив на туфельке серый пыльный след. Автобус отошел от остановки. Пора было идти домой. Уже во дворе я встретила Андрея, и он помог мне донести остатки моей тяжелой ноши. Мы с ним очень долго говорили, он все что-то доказывал. Кажется, что-то необыкновенно важное. Я знала, что от того, пойму я его или нет, зависит очень многое. Я почти поняла. Он отвернулся, искал на холодильнике спички, а я вдруг увидела в зеркале его пустой взгляд. Совсем пустой. Не равнодушный даже. И не “отсутствующий”. Его просто не было, Андрея не было. Потом я увидела и себя - что-то бледное, испуганное, больное. Андрей закурил, и мы проговорили до самого утра. А утром пошел дождь...Мне кажется, что мой собеседник был умным человеком, я многому научилась у него. Его всегда было интересно слушать, но он постепенно растворялся в воздухе, а я не знала, что делать. Сказать Андрею об этом прямо было как-то неудобно. Тогда я убрала все зеркала, повесила темные шторы, чтобы не видеть, как свет проходит сквозь него, и часто стала сидеть с закрытыми глазами, просто слушая. А Андрей постепенно исчезал. Однажды я не смогла его даже услышать. Я открыла глаза и увидела темные шторы. И больше ничего. Я чувствовала, что мой собеседник где-то рядом, вернее, рядом были его мысли. Он больше не хотел или не мог говорить со мной.
Вечером я вышла на улицу и просто пошла вперед. Мне было холодно и пусто, хотелось вернуть кого-нибудь, но все уже спали. Когда я будила их и пыталась поднять с постели, они ворчали и отворачивались к стене. Некоторые ругались, некоторые извинялись, предлагали чаю. Несколько человек лаконично сообщили мне, что уже половина второго ночи, а в это время люди привыкли спать. Один из моих давних знакомых согласился уделить мне полчаса. Его жена, заспанная и встревоженная, все пыталась чем-то нас накормить. Через полчаса я ушла сама, без просьб и неловких напоминаний, и оставила людей в покое, так как завтра им надо было рано вставать. Так я и коротала эту ночь в полном одиночестве. Следующий день выдался пыльным и душным, все пляжи были переполнены. Я тоже побежала к морю. Уже заплыв довольно далеко, я вдруг вспомнила, что должна забрать Оленьку из детского сада. Пришлось встать, отряхнуться и пойти в пункт назначения прямо в пляжных сандалиях. В пути внезапно оказалось, что мне вообще никуда не надо, и я зря ушла с пляжа. Я села на горячий асфальт и стала считать проезжающие машины. Мне никуда не надо было спешить, не надо спешить. Не надо спешить. Снова я оказалась лишней, снова я чего-то недопоняла. Сестра сказала мне, что я живу только тем, чем хочу жить, а это эгоистично. И еще она спросила, куда же я ухожу, ухожу все время. Мне было все равно, что она говорит, но я ответила, что я живу тем, чем могу жить, а это разные вещи. Она сказала, что я ничего не поняла. Опять! Я согласилась, и она ушла, хлопнув дверью. Асфальтированная дорога, как змея, уползла на восток, и я осталась одна. Машин больше не было, и мне нечего стало считать. Я встала и пошла вслед за утекшей дорогой. Вокруг простирались рыжие дюны, по небу плыли облака. Я забралась на одно из них, нежно-зеленое, и закрыла глаза. Где же вы, милые мои, единственные, понимающие? Я плакала. Слезы скатывались по лицу и, прорывая зеленоватую пелену, пропадали. Как редко плакала я, как редко, но как часто я сожалела. Я встала на облаке, выпрямилась во весь рост. Оно безграничным пространством морей и лугов расходилось в разные стороны, в темно-зеленых тенях и излучинах. Доброе, хорошее, чужое, отпусти! Я прыгнула и, как слезы мои, полетела вниз.
Я лежала в кафельном раю. Сквозь окно падал свет, прорвавший листву и занавески. Рядом со мной сидели люди. Уставшие, безмерно уставшие и запутавшиеся. Усталые лица, не детские, но все же детские. Все ошибаются, все ползут вперед, насколько хватает сил и выносливости...Я точно такая же, правда? Я не знаю, хочу ли быть такой же, могу ли. Я такая же. Ты, милый, ты не устал? Ты устал, очень устал. Ты спишь, и лицо твое в тени. Если сейчас по твоим глазам пробежит луч света, ты проснешься. Быстро, сразу. Так жестоко ты проснешься, потому что лучи всегда соскальзывают с крыш и разбиваются. Как жалко мне вас сейчас, когда я вас наконец-то увидела и узнала, как люблю я вас. Здравствуйте, милые мои...