Аннотация: Герои оказываются в Мексике, стране древних и странных традиций. Прода от 26/02/2017
Глава 23. Мексиканские страсти
Вокруг простиралась буро-красная пустыня. Слева и справа над горизонтом вздымались в голубоватой дымке островерхие скалы. Машина ощутимо подпрыгивала на колдобинах и ухабах, виляла из стороны в сторону, и подозрительно скрипела, стонала, будто жаловалась на свой древний возраст, а я думал со злостью, что де Сильва мог бы выделить нам из своего гаража машину получше. Какого черта мы едем на этой колымаге, которая явно набегала не одну тысячу километров? И сердце замирает от страха, что мы застрянем здесь, посреди этого безмолвия, изредка прерываемого высокими глянцевитыми кактусами, жалкими рощицами, убогими домишками, смахивающими на сколоченные из фанеры ящики или сжатыми полями кукурузы.
Тачка подпрыгнула на очередном ухабе так, что у меня лязгнули зубы, а кейс, лежащий на панели, крякнул и чуть приоткрылся. И я увидел в щель упакованные в прозрачный целлофан капсулы -- красно-белые, и красно-синие. Машинально вытащил один из пакетов.
-- Слушай, но это же те же самые капсулы, что давали детям в детдоме, где жила Катя! -- вырвалось у меня.
-- Какая Катья? -- Франко скосил на меня взгляд и вновь вперился в пыльную дорогу, исчезающую под колесами буро-коричневой рекой.
-- Я рассказывал тебе, что вел в России расследование. В детдоме Серпухова детям давали лекарство якобы для улучшения памяти.
-- Стэн, тебе голову напекло? -- проворчал Франко. -- Какая Россия? Какая Катья? Серп... чего? О чем ты, мать твою?
Сбросив скорость, перегнулся через спинку и взял с заднего сидения большую флягу, уложил мне на колени и рванул вперед.
Неужели он реально забыл о нашем разговоре? Может быть, это к лучшему. Я промолчал, углубившись в исследование содержимого пакета. Упавший луч света словно зажег над поверхностью знак -- объемный ромб, cо стилизованным рисунком сердца внутри -- значок компании "Джонс и Джонс".
Потемнело -- с боков на нас угрожающе надвинулись серо-стальные бугристые стены, пробитые насквозь толстыми корнями деревьев. Умело лавируя между торчащими будто зубы крокодила острыми камнями, Франко едва успел вписаться в поворот, чуть не размазав нас о внезапно возникшую перед нами высоченную сосну. Эта гонка почему-то напомнила мне мою любимую игру Флатаут, где приходилось мчаться по таким опасным непредсказуемым трассам на раздолбанных вусмерть машинах. Но там я не боялся разбить их. Наоборот, любое столкновение добавляло "нитро" и благодаря чему я мог разогнаться перед финишем и победить. Но здесь всё было по-настоящему, а за рулем сидел вовсе не я.
Дорога пошла под уклон. Мы ускорились так, что меня бросило на панель, тряхануло. Душераздирающий скрип тормозов ударил по ушам и сердце куда-то подпрыгнуло и замерло. По позвоночнику пробежала противная струйка. И я матерно выругался.
Ловушка! Вооруженные до зубов бандиты, в надвинутых на глазах широкополых шляпах, почему-то в камуфляжной форме. Франко ринулся в машину, плюхнулся на сидение. Выхватив из кейса пакет с капсулами, разодрал целлофан и начал кидать в рот горстями. И тут же тело его стало распухать, надуваться, как шар. Одежда лопнула, разошлась по швам и свалилась, как сброшенная змеей шкурка.
Существо, которое выскочило на дорогу, уже ничем не напоминало человека. Огромный и мохнатый чёрный бык с острыми рогами полумесяцем. Мощные, но короткие задние ноги. Издав оглушительный рёв, бросился на бандитов. Прыжок и массивная туша приземлилась сверху на голову одного из них, превратив в кашу. Второго монстр поддел на рога, помотав из стороны с сторону, зашвырнул в крону раскидистого дуба.
Громкий стрекот автоматных очередей эхом разнесся по ущелью. Смертоносный ливень обрушился на быка. Но это лишь разозлило его ещё больше. Пронёсся вихрем по кустам, в которых засели бандиты, расшвыривая здоровенных мужиков как котят.
Последняя очередь захлебнулась и замолкла. Бык замер, тяжело дыша, черные бока ходили ходуном. На удивление резво развернулся и понесся к машине. Я слышал, как вибрирует, сотрясается земля под его мощными копытами, и с ужасом ждал, что потерявший все человеческое это существо разнесет машину вместе со мной на клочки.
Надвинулся на меня, обжигая своим дыханием. А я замер, парализованный страхом.
Дернулся и... проснулся. Ошеломленный кошмаром, бездумно вперился в свисавшую с потолка люстру, похожую на замерзшую бороду из сосулек.
Раздражало, что мои сны стали похожи на голливудские фильмы ужасов -- невероятно реалистичные, но удивительно бредовые. Почему Франко привиделся мне в облике черного быка? Не дракона, волка-оборотня, как раньше, а именно здоровенного мохнатого чудища с рогами? Стоп. Может быть, это намек на дьявола, черта?
С трудом преодолев странную слабость, я поднялся и поплелся в ванную. Стоял под прохладными струйками воды, барабанящими кожу и приходил в себя, расслаблялся. Переоделся в костюм и решил навести итальянца.
Когда вышел из комнаты, чуть не столкнулся с дородной мексиканкой-прислугой, одетой в обтягивающие телеса синем платье, кружевном переднике. Круглое лицо ее лоснилось, иссиня-черные волосы блестели под ярким светом, бившем из широких окон.
-- Там, синьор, там, -- она растянула полные губы в улыбке и, отняв руку от стопки постельного белья, источавшего резкий запах лаванды, махнула в противоположном от меня направлении.
Постукивая ребром ладони по отполированным до блеска перилам второго этажа, я прошелся по галерее. Мимо ниш с бронзовыми статуями и высокими вазами. И оказался у двери.
Постучал, но мне никто не ответил, и я просто толкнул дверь и вошёл.
Эта комната не походила на мою, и совсем не вязалась с элегантным интерьером остального дома, скорее напоминая берлогу рок-музыканта. Одна стена выкрашена в бежевый, другая отделана красно-коричневой кирпичной кладкой, квадратный матрас на мохнатом ковре в центре. Огромный плакат усатого мужика в сомбреро, в котором я узнал мексиканского певца и актера -- Хорхе Негрете. Множество акустических и электрических гитар янтарными пятнами выступали на стенах. Из мебели я узрел только высокий и узкий платяной шкаф. Платяной, потому что одна створка была распахнута и открывала висящие на плечиках пару костюмов. Но комната была пуста. Лишь ветерок, врывающийся в открытое окно, шевелил тюлевые занавески.
И тут я услышал баритон Франко, совсем рядом за стеной. Поначалу даже не поверил в то, как он может звучать, словно мурлыканье. Совершенно машинально пошел на звук, оказавшись у двери не постучал, а просто толкнул и оказался в детской. Как показалось вначале.
Все в розово-поросячьем стиле -- стены, потолок, пол. На мохнатом кипенно-белом ковре низкая кровать с перилами по бокам, как бывает в больницах. А за изголовьем в небольшой нише -- стеллажи, уставленные книгами с развеселыми обложками. У широкого, во всю стену окна, за которым просматривался сад -- розовый письменный столик с красными сердечками-ручками на выдвижных ящичках. Несколько изящных кресел, обитых темно-красной тканью в белый горошек.
И много, очень много, мягких игрушек, заполонивших всё -- ушастые зайцы, белые и бурые медведи, оранжево-чёрные тигры, белки, собаки и дельфины. От совсем маленьких до огромных, в человеческий рост. Среди этого плюшевого изобилия совершенно неуместно смотрелась темная фигура Франко, который сидел на пуфике рядом с кроватью, сжимая в руках тоненькую ладошку Эстеллы. И горловые звуки, которые он издавал, напоминали мурлыканье. Девушка укрылась одеялом, виднелось только худое, с синеватым оттенком лицо, большие глаза цвета шоколада и бритая головка.
Я вздрогнул от глухого рычания. Из угла комнаты поднялся большой черный дог, встал в боевую стойку, оскалив зубы.
-- Успокойся, Бонита, это друг, -- сказал Франко.
Казалось, итальянец совсем не разозлился, что я застал его в такой интимной обстановке.
-- Там вроде завтракать зовут, -- соврал я, ощущая, как кровь приливает к щекам и становится невыносимо жарко от стыда.
-- Да, хорошо, -- тихо, еле слышно подала голос Эстелла. -- Мы сейчас спустимся.
Спустя полчаса мы уже завтракали в просторной и светлой столовой, где одну стену занимало окно, из которого струился мягкий свет, прорисовывал квадраты на наборном паркете. Единственным украшением служила люстра из кованного металла, похожая на раскрывшийся цветок лотоса. Резкий запах специй щекотал ноздри. Я знал, что мексиканцы очень любят приправлять еду острыми соусами, перцем чили, которым я так обжег себе рот, что после этого не мог есть пару дней. Поэтому я осторожно пробовал еду, которую мне накладывал на блюдо из тонкого фарфора, расписанного яркими цветами, один из слуг де Сильва, но даже не притронулся к многочисленным соусникам, расставленными на длинном столе, покрытым белой скатертью. Хотя даже без этих соусов, остальные блюда -- курица с золотистой корочкой, лепешки, тортильи, салаты -- всё было на мой взгляд слишком обжигающим острым.
Эстелла, одетая в легкое оранжевое платье, открывавшее костлявые плечи, хрупкие ключицы и тонкую шею, сидела рядом с Франко, улыбалась, на щечках играл лихорадочный румянец, а глаза на худом личике светились от счастья. Рядом с итальянцем я заметил блюдо с маленькими бутербродами из поджаренного хлеба, украшенного помидорами, луком, салатом. Мне тоже хотелось попробовать эту закуску, но казалось, она предназначалась лишь для Антонелли -- что-то итальянское, что любил только он.
Де Сильва сделал знак одному из слуг налить всем красного вина, поднял бокал и произнес тост за благополучное завершение нашей с Франко миссии. Сказал, что мы сможем улететь вечером. Поначалу это огорчило меня. За целый день мы могли быть уже на полпути к Паленке. Заметив мой озадаченный взгляд, Франко объяснил:
-- Но зато потом долетим в два счета. А пока погуляем по городу.
Положил в рот маленький бутерброд, и зажмурился от удовольствия, а Эстелла не сводила с восхищенного взгляда, будто итальянец был для нее неким божеством.
В Нью-Йорке меня ждал Джозеф Шепард, который уже заготовил план моей предвыборной программы. Но вспоминая все пункты этого плана, сколько мест мне придется посетить, речей произнести и какое количество рук пожать, я приходил в ужас. Так что эта нежданная отсрочка и прогулка по Мехико меня тоже устраивала.
-- Ну что ж, я согласен. Можно и прогуляться. Корриду посмотреть...
-- Нет, коррида в это время не проводится, -- подал голос де Сильва. -- Но вы можете посетить мою ферму племенного скота. У меня есть отличные экземпляры для корриды. Очень красивые животные. Очень.
У меня не было никакого желания смотреть на жертв этого мерзкого зрелища, которое так любят мексиканцы. Тем более, мой ночной кошмар, где Франко превратился в огромного чёрного быка, всё еще терзал меня. Я бы посетил бы футбол, но, скорее всего, матч состоялся бы вечером, а мне все-таки хотелось отправиться в Паленке.
После завтрака вместе с Франко и Эстеллой мы отправились в Мехико сити. Пришлось вновь проделать длинный путь, вначале по скоростной трассе, пролегающей между заросших густой зеленью высоких холмов, въехать в жилые кварталы, застроенные убогими домишками, которые сменились на фешенебельные пятиэтажные дома с зеркальными витринами роскошных магазинов на первом этаже.
Иногда глаз зацеплял разлапистые пальмы, но чаще всего местность напоминала любой европейский или американский крупный город. Со спешащими по своим делам людьми, пухлыми, будто надутыми изнутри машинами начала пятидесятых годов, в которых глаз узнавал форды, бьюики, кадиллаки, шевроле. Стройными девушками в обтягивающих платьях, демонстрирующих стройный стан и пышную грудь, и дородными матронами в платках и бесформенных балахонах. Мужчины все больше попадались в деловых костюмах, шляпах, обычных "борсалино", не тех, что мы привыкли видеть на мексиканцах, разодетых в национальные одежды.
Франко затормозил возле площади Пласа де ла Конститусьон, поражающей своими размерами. Вылез из машины и помог Эстелле выбраться, буквально вынес на руках её невесомое тело. Но потом открыл переднюю дверь и плюхнулся на переднее место пассажира. Вытянув длинные ноги, достал початую пачку Честерфилд и с удовольствием закурил, выпустив вверх голубоватую струйку дыма.
-- Сходите с Эстеллой в собор, -- бросил он сухо.
-- А ты чего? -- задал я резонный вопрос.
-- А я... -- на лицо Франко наползла кислая мина, а в глазах промелькнула тоска. -- Не пойду.
Уговаривать его я не стал, хотя видел, что итальянец был очень набожным человеком. Вместе с изощренными ругательствами часто употреблял имя мадонны, осенял себя крестом. А вот в главный католический храм Мексики почему-то идти отказался. Я объяснил это тем, что сделка с Темной силой, что заключил его дед, не пускала его туда.
На фоне ясного небесного шёлка величаво высился собор из серого резного камня. В облике прослеживалась странная смесь стилей: строгий даже мрачный неоклассицизм, черты пышности и помпезности барокко и элегантность ренессанса. Высоченный неф. На двух башнях, каждая из которых высотой в двадцатиэтажный дом, украшенных колоннами и арками, множество колоколов. Между ними еще одна башня с курантами. Скульптуры на фасаде. Вблизи сооружение внушало страх, трепет и восхищение гениальным творением мексиканских архитекторов, которые смогли создать нечто совершенно потрясающее. Ту самую грандиозную "застывшую музыку", созданную во славу божью.
Что подпортило впечатление, так это запрудившие площадь палатки с сувенирами, масками в виде черепов, куклами в рост человека, изображавших высохшие трупы -- всё, что было связано с днем Мёртвых. Казалось Эстелле смотреть на это было неприятно, но она явно ощущала себя счастливой в этой разноцветной круговерти, ни малейшего раздражения или досады не появлялось на ее иссушенном болезнью личике.
Когда мы выбрались, наконец, из шумной базарной суеты, я проверил на месте ли мой бумажник и, облегченно выдохнув, уже собирался взять девушку под руку, чтобы войти в собор, как она застыла на месте, вытянувшись, будто уловила некий звук из космоса, который не слышал я.
-- Что такое, Эстелла? -- я с тревогой вгляделся в её лицо. -- Тебе плохо?
-- Нет-нет, -- она помотала головой, не отрывая взгляда от какой-то точки впереди себя.
-- Не хочешь идти в собор? Тогда лучше вернемся.
-- Я хочу. Ты не хочешь. Это не твой храм. Правда?
Кровь бросилась мне в голову. По сути я не понимал всех этих разногласий христианских ветвей -- православия, католицизма и протестантизма и шут его знает каких еще. Почему все те, кто поклонялся единому Богу, Христу, порой были так непримиримы друг к другу, особенно православные и католики? Как ирландец, в чьем теле находилось моё сознание, я как раз принадлежал к католикам. Хотя, конечно, крестили меня в православной церкви и носил я в своей российской жизни крест, подаренный мне дедом. Что же тогда хотела сказать Эстелла?
-- Я хочу, Эстелла. Это как раз мой храм. Я католик.
-- Нет, -- певуче возразила она. -- Ты другой. Откуда-то издалека. Твоя душа застряла между мирами. И мучается, не находя пути назад.
Еще одна ясновидящая, -- промелькнула раздраженная мысль. Как Кастильский или несчастная Нора, которую я так и не смог спасти.
-- И что мне делать? -- я решил подыграть девушке. -- Как мне вернуться назад?
Она взглянула на меня своими глазищами, казавшимися бездонными чёрными дырами, ведущими в неведомое, так что стало не по себе. Тщедушная девушка, почти ребенок, внушала мне такой страх, что из-под лопатки пробежала холодная струйка пота.
-- Выполнить своё предназначение.
Я и так знал, о чем речь, но все равно спросил:
-- И какое у меня предназначение?
-- Ты должен закончить одно дело, которое начал. Там, в ином мире. И закончить это здесь.
Голос девушки почему-то слабел, шелестел, как легкий весенний ветерок, но это даже пугало меня. Она была бледна, как мел. Казалось, у нее подкосятся ноги, и она рухнет прямо на каменные плиты площади.
-- Эстелла, я и собираюсь это сделать. Ради этого приехал в Мексику. Мне нужно встретиться с ясновидящей синьорой Адаманте. Ты знаешь её?
На что я рассчитывал, задавая этот вопрос? Мне хотелось услышать обнадеживающий ответ, что Эстелла знает, что эта ясновидящая живет в Паленке и я найду ее там.
-- Нет, -- девушка слабо помотала головой. -- Не знаю. Но, наверно, для тебя это важно.
Ответ Эстеллы заставил ощутить себя неуютно. Припёрся в чужую страну, к какой-то незнакомой женщине, которую посоветовал колдун из Богом забытого городка. Что может быть глупее?
-- Ладно, пойдем, -- подхватив Эстеллу под руку, повел к украшенному грязно-желтым резным камнем входу.
Но стоило нам пройти внутрь, как девушка ожила, приободрилась, стала держаться гораздо смелей. На губах заиграла улыбка, на щечках вспыхнул румянец. И я с удивлением тоже ощутил, как через меня проходят энергетические потоки, словно поднимающие меня над всей суетой, освобождающие душу от тяжелых мрачных мыслей.
На меня обрушилась непомерная роскошь ренессанса. Высоченные ребристые колонны устремлялись ввысь, сходились полукругом под потолком. Стены были отделаны мрамором и слоновой костью. Из центра плафонов, выглядевших, как круг, разделенный на восемь секторов, свисали огромные хрустальные люстры. Пол из полированного бело-серого мрамора ловил жадно солнечные лучи, бившие из небольших окон у самой крыши. Но почему-то этого хватало, чтобы наполнить собор светом, выгнать из каждого угла тень.
Мы прошли до алтаря из резного темно-желтого дерева, украшенного иконами, фигурами распятого Христа, девы Марии, святых, вырезанных из дерева и раскрашенных так искусно, что они казались живыми.
Несколько рядов скамеек из полированного красного дерева. Я присел на край одной из них, а Эстелла пошла к алтарю. Взяла длинную щепку, зажгла несколько больших белых свеч. Молитвенно сложив руки, склонила голову и стала что-то шептать.
Нахлынули болезненные, разрывающие сердце воспоминания о Никольском соборе в Серпухове, где снималась Милана, а я работал чернорабочим в киногруппе. Там алтарь тоже потрясал красотой, золоченной отделкой, множеством икон, которых здесь, в кафедральном соборе в Мехико, было гораздо меньше. Слезы стали жечь глаза, и я вытащил платок, чтобы незаметно их вытереть и избежать расспросов, что это со мной случилось. Я страдал от разлуки с домом, с Миланой, и просто меня мучили воспоминания о жизни, которую я сменил на жизнь здесь, среди незнакомых мне людей.
Эстелла вернулась и присела рядом с таким одухотворенным лицом, будто побывала в раю.
-- Скоро Санта Муэрте заберет меня, -- проронила она тихо, со слабой улыбкой, тронувшей бледное личико.
А у меня от этой улыбки продрал мороз по коже и перехватило горло. Сглотнув комок в горле, я выдавил из себя:
-- Очень жаль, Эстелла.
-- Жаль? -- она повернулась ко мне, и я увидел свет её глаз, теплый и добрый. -- Нет. Будет жаль лишь тогда, если я попаду в Миктан. Там так холодно и мрачно, -- она передернула худые плечи. -- Но Франко... Он поможет мне попасть в другое место. А потом будет навещать меня Там.
Поможет? Эта фраза заставила меня вздрогнуть от мысли, что Франко поспособствует переходу девочки в иной мир.
-- Навещать? Ты считаешь, что он тоже попадет туда, куда и ты? Разве...
Я хотел сказать про сделку деда Франко, который продал душу тёмным силам, но лишь покачал головой. Девочка была так привязана к итальянцу, вряд ли ей хотелось бы услышать нечто такое, что очернило бы его в её глазах.
-- Он может перемещаться между мирами, -- спокойно объяснила она, и улыбка тронула её губы.
-- А я тоже могу?
-- Нет. Ты не можешь, -- покачала она головой. -- Ты другой.
-- Скажи, а реально люди, которые погибли от удара молнии попадают в этот... как его...
-- Тлалокан? Да.
-- А как он может выглядеть? Глупый вопрос, да?
-- Красивое место, где много рек и озер, цветов и деревьев. Там хорошо. Тлалок забирает туда людей.
-- А меня он почему-то не забрал, -- машинально проронил я.
Эстелла повернула ко мне голову, и взглянула странно, оценивающе. И словно острые иголки впились мне в мозги и тут же отпустили. Пробил озноб -- так смотрела на меня Нора. Прощупывала мои мысли.
-- Ты должен завершить свое дело, -- повторила она. -- Поэтому не забрал.
-- Я знаю, Эстелла. Знаю. Поэтому я приехал в Мексику.
Горькое разочарование. Хоть я и пытался вытащить из девушки хоть какую-то информацию о своей судьбе -- ничего. Устало откинулся на жесткую деревянную спинку скамьи, понурив голову, стал рассматривать стертый ногами тысяч людей мраморный пол. И вся бессмысленная роскошь собора потускнела для меня, стала раздражать.
Мы вышли с Эстеллой из собора, и я вспомнил вдруг о Лиз, когда увидел разноцветное море палаток. Но пройдя по рядам, так и не смог ничего найти -- всё здесь было связано со смертью -- куклы в виде мертвецов, сахарные черепа, игрушечные скелеты -- футболист, уличный певец в ярко-жёлтом костюме с маленькой гитарой, священник в чёрном с распятьем, всунутым в торчащие из рукава палочки. И охапки похожих на пушистые шарики оранжевых или желтых цветов.
Когда мы вернулись к машине Франко, Эстелла забралась на переднее сидение, а я сел сзади. Увидел, что на панели теперь сидит белый пушистый кролик с длинными торчащими зубами из фетра. А на шее у него завязан розовый бант с блестками. Эстелла захлопала в ладоши, схватила игрушку в охапку, зарывшись, как в облако. Отпустив на миг, обвила шею Франко тощими, выглядевшими как паучьи лапки, ручками с острыми костлявыми локтями, и поцеловала его неловко, но с жаром. Итальянец прижал ее к себе на миг, отстранив, взглянул в лицо.
-- Ну как ты, принцесса? -- спросил по-испански.
-- Tutto Х buono! -- ответила она по-итальянски.
-- Ну чего, куда поедем? -- повернулся ко мне, бросив взгляд.
-- А что предлагаешь?
Настроения ходить по музеям или археологических раскопках у меня не было. С удовольствием сходил бы на футбол, или на худой конец послушал бы музыку.
-- Да! Да! -- Эстелла радостно запрыгала на месте, хлопая в ладоши. -- Хочу! Хочу!
-- Да, принцесса, -- Франко обвил девушку за талию, притянув к себе, и, обернувшись ко мне, пояснил: -- А там можем еще и пообедать в какой-нибудь кафешке. Их там много около площади.
-- Вам надо обязательно попробовать пульке, -- важно изрекла Эстелла. -- Вы никогда не пробовали пульке?
Я даже не знал, что это -- еда или напиток. И вообще от новых названий у меня раскалывалась башка, и внутри начинало скапливаться раздражение. По роду моей службы журналиста, приходилось часто за считанные дни, а то и часы, изучать нечто незнакомое и непонятное. Но сейчас приходилось запоминать столько вещей, что мои мозги уже были готовы устроить забастовку и отключиться.
-- Нет, не пробовал. Но хочу узнать, как это на вкус.
-- Да ничего особенного, -- фыркнул Франко. -- Кислятина. Чем-то на забродившее пиво похоже. Но полезная штука, -- он усмехнулся.
Завел мотор, машина бодро снялась с места. Мы проехали по широкой улице, примыкавшей к соборной площади, мимо четырехэтажных зданий старинной архитектуры с отделкой красно-коричневым кирпичом и изящными металлическим балконами и свернули на узкую улочку, мощенную брусчаткой. Дома по сторонам потянулись обшарпанные, будто из центра города мы перенеслись в бедные окраины. Еще раз свернули и улица расширилась, превратившись в проспект. И я уже перестал удивляться, как здесь в Мехико бедность соседствует с богатством и роскошью.
Фасад обветшалого здания с отвалившимися кусками штукатурки, трещинами, что напоминало руины, оставшиеся после бомбежки, сменился на раскрашенное яркими красками кафе, затем на двухэтажное здание с магазином на первом этаже.
Но тут мы свернули и оказались на площади, окруженной невысокими оштукатуренными в бордовый, желтый и голубой цвет домами, что сразу заставило вспомнить точно такие же места в провинциальных российских городках.
Я был разочарован. По сравнению с тем местом, откуда мы уехали, здесь все казалось примитивным. За каким хреном мы приехали сюда?
Но когда вылез из машины, понял, в чем заключается уникальность этого места. Здесь скопилось множество мариачи -- уличных музыкантов. Все разодетые в национальные костюмы -- короткие куртки, брюки с позументами, сомбреро. Расшитые золотой вязью. Стояли мариачи группками, иногда небольшими, по трое-четверо, иногда целыми оркестрами из дюжины музыкантов с гитарами, барабанами, маракасами.
Эстелла выскользнула из машины, глаза блестели радостно, на губах играла улыбка. Вместе с Франко они стали подходить к группкам, слушать музыку. Я присоединился к ним. Люблю виртуозную игру на гитаре, но редко могу позволить себе вот так послушать её звучание вживую.
Мы подошли к большой группе мариачи в чёрных, расшитых серебром, костюмах. Гитары, бас-гитара, пара скрипок и труба. Полные лица лоснились от пота. Сыграв нечто зажигательное и ритмичное, они сделали паузу и тогда Франко вдруг попросил у одного из гитаристов его инструмент, на что тот согласился с явной неохотой. Но когда итальянец, обхватив длинными сильными пальцами гриф, прижав лады, уверенно взял несколько аккордов, музыкант расплылся в довольной улыбке. Поддержав итальянца, оркестр начал наяривать какой-то будоражащий кровь мексиканский мотив.
Эстелла, взметнув вверх юбку с широкой расшитой яркими цветами оборкой, начала ритмично покачиваться, поворачиваясь под зажигательную музыку вокруг себя. Взмах и радужная волна окружает хрупкую фигурку, словно яркий тропический цветок, обнажая тоненькие, но стройные ножки. Перестук каблучков о булыжную мостовую. И вновь взмах, поворот.
Нас окружили зрители, хлопая в ладоши подбадривали девушку. И тут из толпы выскочил танцор, худой парень, одетый в такой же черный, расшитый серебром костюм, стал кружиться вокруг Эстеллы, дополняя её импровизацию. И вот последний аккорд. Танец закончился.
Но тут Эстелла замерла, пошатнулась, обмякла, уронив вдоль тела худые руки. Я бросился к ней, но Франко поспел раньше меня. Подхватил девушку на руки и прижал. Зрители и мариачи замерли в замешательстве.
-- Отвезем в больницу, -- предложил я, пытаясь вглядеться в лицо девушки.
-- Не надо, -- тихо, будто через силу проталкивая слова сквозь зубы, процедил Франко.
И голос его звучал как-то сдавленно, словно он держал штангу в полцентнера весом, а не прижимал к груди тощенькую девчушку. Губы упрямо сжаты, кожа обтянула скулы. И тут Эстелла пошевелилась и, глубоко вздохнув, выпрямилась. Глаза вновь блеснули, порозовела. И улыбнулась, чуть застенчиво, но радостно.
Франко дышал тяжело, свистящие звуки вырывались из горла, будто он пробежал марафон. На виске блестела струйка пота. Стоял, чуть сгорбившись. Черты лица заострились. Но длилось это недолго. Оглядев притихших мариачи, криво усмехнулся, и сделал успокаивающей жест -- мол, всё в порядке. В порядке. Не беспокойтесь.
Я думал, что мы опять потащимся слушать национальную музыку, но Франко мягко обнял Эстеллу за талию, и увёл к машине. Она не сопротивлялась, шла за ним, как сомнамбула. Сев на переднее место пассажира, уткнулась в пушистого зайца, словно черпала из него силы.
Антонелли обошел машину, забрался за руль, но включать зажигание не стал. Схватив початую пачку сигарет, жадно затянулся. Я ждал, что он скажет. Судя по его сосредоточенному лицу, напряженной позе, итальянец что-то обдумывал, решал какую-то серьёзную проблему.
Докурив сигарету наполовину, загасил окурок в пепельнице и повернулся ко мне:
-- Не возражаешь, мы съездим кое-куда?
-- Не опоздаем на самолет? Может де Сильва нас ждет уже?
-- Нет. Ещё рано, -- отмахнулся он. -- Ещё успеем пообедать.
-- Хорошо, поехали.
Антонелли долго кружил по городу. Так долго, что я хотел спросить, не заблудился ли он? Но Франко не останавливался, не раскрывал карту, не пытался спросить у прохожих, как проехать. Просто мы ныряли то в один, то в другой переулок, выезжали вновь на ту же самую улицу, так что то и дело в голове мелькала мысль, что у меня дежавю. Я видел в салонное зеркало, как итальянец сосредоточен, губы сжаты в тонкую линию, ходят желваки под кожей, а глаза смотрят куда-то вглубь души.
Солидные кирпичные дома сменились на домишки, смахивающие на сараи, плоские крыши которых виднелись за серой кирпичной кладкой заборов, явно по прочности превышающих сами жилища.
Наконец, остановились у ничем непримечательного одноэтажного дома из зернистого серо-голубоватого камня с парой квадратных подслеповатых окон. И деревянной дверью.
Когда я вылез и огляделся, сердце как-то странно екнуло и заныло -- это место о чем-то напомнило, но я не мог вспомнить что. Будто что-то из моего сна, или из далекого прошлого.
-- Останешься в машине или с нами пойдешь? -- поинтересовался Франко, выключив мотор.
-- А что здесь такое? Казино? Кабаре?
-- Нет, сувенирная лавка. Всякой фигней торгуют.
Я усмехнулся. Это мы столько времени убили на то, чтобы приехать к какой-то убогой лавке? Ну, Антонелли, врать совсем не умеет.
-- Пойду с вами. Куплю что-нибудь Лиз в подарок, -- нашёлся я.
Звякнул колокольчик, когда мы вошли внутрь. Тесное помещенье. Стены обшиты старыми, почерневшими от времени досками. В рамках за стеклом тускло темнели фигурки, грубо отлитые монеты с дырками, кресты, маленькие чаши, засохшие пучки трав, пахнущих одуряюще сильно, дурманящих голову.
-- Чем могу быть полезен? -- фраза прозвучала по-испански, сипло, так что я едва смог разобрать.
Обернулся и замер. На миг показалось, что за прилавком вижу знакомую фигуру -- высокий кряжистый старик, чуть сгорбленный. С колючим взглядом темных глаз. Я мотнул головой и видение рассеялось. Обычный мексиканец, полный, с тонкими усиками на верхней губе. В просторной полосатой рубахе, расстёгнутой на груди. Действительно очень высокий, с покатыми округлыми плечами. Ничего, кроме роста не роднило его с тем человеком, который привиделся мне.
Франко шагнул к нему и что-то тихо сказал. Непонятно, на каком языке. Только владелец лавки отшатнулся, будто итальянец наставил на него револьвер или показал ядовитую тварь. Взлетела удивленно линия темных зачесанных назад волос. Улыбка сползла, а лицо застыло, будто маска.
-- Да, синьор, я понял, -- закачал головой, как китайский болванчик.
Исчез за незаметной дверью, прикрыв совершенно бесшумно. Вернувшись, выложил на прилавок, отливающий серебристым металлом плоский кругляш на длинной цепочке. Франко повертел его в руках и положил Эстелле на ладонь. Девушка бросила быстрый взгляд, подняла глаза на итальянца. И тут же попыталась вернуть кулон, но Антонелли помешал это сделать, мягко сжав руку.
-- Надень. Так будет лучше. Поверь.
-- Я... я... не знаю... -- тихо, едва слышно пролепетала девушка, и всхлипнула. -- Не стоит... Наверно.
Но послушалась. Надела цепочку через голову, спрятав амулет на груди под платье. А Франко вновь обратил свой взор на продавца. А тот медлил. Несколько раз быстро и оценивающе всмотрелся в девушку, потом в итальянца, словно сравнивал. И, наконец, выложил что-то в прямоугольной коробочке на край прилавка, рядом с собой. Франко выпрямился, застыв, как караульный на посту. Потом осторожно, будто боялся, что старая деревянная доска обдаст сильным жаром, положил, распрямив левую ладонь. И едва заметно кивнул.
Ш-ш-ш-ш. Резкий треск, шуршанье. А я глазам не поверил. Из коробочки вылетел с глухим жужжаньем отливающий сталью большой жук. Опустился рядом. Сложил крылья и, тихо цокая маленькими лапками, пробежался по прилавку до безымянного пальца Франко. Опустившись у основания ладони, крепко обхватил его своими лапками. И застыл, превратившись в перстень.
Антонелли вздрогнул, будто от боли. Но приподняв руку, посмотрел, как переливается золотистый узор, смахивающий на арабскую вязь, на крыльях жука. И улыбнулся, вздохнул незаметно, но облегченно. Мягко приобнял Эстеллу и она прильнула к нему, бросила взгляд, в котором светилась благодарность, и такая нежность, что на миг зависть кольнула в сердце.
-- Ну, мы в машину. А ты что-то хочешь купить?
-- Да, я останусь.
Когда они вышли, я подошел к прилавку, вытащил из внутреннего кармана записную книжку и написал там несколько фраз.
-- Вы знаете, что здесь написано? -- продемонстрировал продавцу.
Он бросил быстрый взгляд. Пробежал глазами и показалось, что в уголках его полных губ мелькнула понимающая усмешка.
-- И что это?
-- Наречие индейцев утмари. Вы знаете его?
-- Знаю, но не очень хорошо. И вряд ли смогу вам помочь.
-- А кто может?
Он вытащил из-под прилавка ручку и быстро черкнул пару фраз.
-- Мария Те-ре-са де ла Аль-ба-ла-те, -- прочитал я по слогам, ох уж эти мексиканские имена. -- Паласио де Лас Лейлас. И где это? В Паленке?
-- Совершенно верно, синьор Стэнли. Совершенно верно.
Я непроизвольно воззрился на него.
-- Я знаю, кто вы такой. Читал в газетах, -- объяснил он спокойно. -- И да, у меня есть для вас кое-что.
Он вновь исчез за дверью позади прилавка, тихо прикрыв за собой. Вернувшись минут через десять, выложил передо мной вещицу, от вида которой зашлось в тоске сердце и молоточками застучала кровь в висках.
-- Этот амулет будет оберегать вас.
"Амулетом" оказался массивный серебряный крест, почерневший от времени, на простом чёрном шнурке. Именно такой дал мне дед. Снял с себя и надел мне на шею. И я носил этот крест там, в другой жизни -- в России. Но взять с собой в иной мир, разумеется, не мог. Он остался на моём старом теле. Которое теперь, скорее всего, покоилось где-то на дне Чёрного моря. Или в морге Дальноморска. Если какой-то отдыхающий наткнулся на мой труп с бетонным блоком, привязанным к ногам. И вот теперь я вновь обрел этот крест. Странным непостижимым образом он перенесся сюда в Мехико-сити, в убогую лавку.
-- Сколько вы хотите за это? -- я с трудом сглотнул комок в горле.
-- Десять песо, синьор.
Я не поверил своим ушам. Десять песо? Всего каких-то паршивых десять песо?! Это звучало издевательски. Мизерная, символическая сумма за вещь, которую я считал бесценной. Ни слова не говоря, я выложил несколько банкнот с изображением президента Улисса Гранта на прилавок.
-- Это слишком много.
-- Но ведь эта вещь стоит гораздо больше, -- мне не хотелось врать.
Усмехнувшись, он покачал головой и оттолкнул от себя серо-зеленые банкноты, будто даже с презрением. Порывшись в бумажнике, я нашел пару серебряных монет, которые продавец небрежно смахнул в ящик под прилавком.
-- Извините, я хотел спросить ваше имя, синьор... ?
-- Диего Гонсалес Эстебан Кастильо.
Кастильо? Меня будто жаром обдало. Совпадение? Мистика? Или Касьян Кастильский вдруг понял, что направил меня по ложному пути и решил явиться сюда, в 52-й год, чтобы исправить свою ошибку? Нет, это слишком сложно, слишком притянуто за уши. Нет-нет, не может этого быть.
-- Синьор, ваш амиго ждет вас.
-- Да-да, конечно.
Я схватил с прилавка крест, надел его. И будто теплые волны пробежали по всему телу. Вызвав приятную дрожь, прилив радости от мысли, что я прикоснулся к кусочку моей родины.
Вышел в ясный, пропитанный пылью и свежей зеленью день, и сразу услышал звонкий переливчатый смех. Так беззаботно смеются дети, пьяные и очень счастливые люди. В машине я заметил Франко и Эстеллу, выглядевшую теперь не сравнимо лучше, чем прежде. Реально Антонелли делился с девушкой своей энергетикой, или просто она внушила себе это и сработал эффект плацебо. Но на щечках играл яркий румянец, и, наверно, она уже не думала о том, что ее заберет Санта Муэрте.
Когда я открыл заднюю дверь и залез в машину, Франко обернулся и спросил:
-- Поедем теперь пообедаем?
-- Домой?
-- Нет. В кафе.
--Да-да! Давайте поедем в парк Аламеда! -- Эстелла запрыгала на месте, хлопая в ладоши.
Франко уже не кружил по городу, словно пытался замести следы. Молнией промчался через город, выскочил на самый известный проспект в Мехико -- Пасео де ла Реформа, а с него свернул на другой, более узкий, но не менее красивый, и также утопавший в зелени. И мы проехали мимо величественного явно созданного в греческом пафосном стиле памятника из белого мрамора -- стоящие полукругом дорические с вертикальными желобками колонны. Перед ним на высоком постаменте восседал мужчина в тоге, за ним стоял, расправив белые крылья, ангел и женщина, державшая в руках нечто, смахивающее на факел, что сразу вызвало у меня в памяти статую Свободы.
-- Эмисикло, -- видимо, заметив мой интерес, подала голос Эстелла. -- Памятник был открыт сорок лет назад в честь столетия независимости Мексики.
-- Ясно. А кто там сидит на постаменте?
-- Бенито Хуарес -- первый президент-индеец. За ним стоит ангел, символизирующий родину. И венчает его лаврами. А рядом другая фигура, которая олицетворяет закон.
-- Красиво, -- сказал я искренне, хотя имя президента мне ни о чем не говорило.
Франко припарковал машину чуть дальше, напротив выкрашенного тёмно-розовой краской одноэтажного заведения со странным названием "Nutrisa". Рядом с входом торчала башенка, крыша которой напоминала огромное сомбреро.
Помещение оказалось уютным, хотя и тесноватым. На эстраде наяривал какой-то национальный мотивчик оркестр из пяти гитаристов и одного саксофониста, одетых в короткие жёлтые куртки, брюки, расшитые серебряной вязью. Но, кажется, их никто не слушал.
Мы нашли свободное местечко у стены, отделанной грубой кирпичной кладкой. Украшениями служили постеры из фильмов, в основном мексиканских. Усатые красавцы в сомбреро среди кактусов, полуобнаженные красотки, среди которых особенно выделялась своей роскошной классической внешностью Мария Феликс. Тут же висели изображения скелетов, черепа, но похоже ни на кого мрачного впечатления не производили. Сизой кисеей висел сигаретный дым. Как шум прибоя накатывался гомон голосов, в котором невозможно было разобрать слов.
За спиной я услышал какой-то шум и смог разобрать испанскую речь. После того, как нам принесли поесть, за нами расположилась компания в количестве трех человек -- плотный плечистый мужик и двое его собутыльников, мелких и не отличимых для меня, как братья, смахивающие на крыс. Заводила уже сильно набрался, язык у него заплетался, но твердил он одно и то же. Я понял, что у нашего соседа, разгорячённого спиртным, недавно погибла жена и он размышлял, как встретит ее душу на празднике Мёртвых и узнает, кто убийца. И отомстит. Свое намерение он подкреплял, размахивая здоровенным тесаком, который несколько раз втыкал с силой в стол. Его собутыльники слушали пламенную речь невнимательно. Больше интересуясь содержимым здоровенной бутылки, в которой за зеленым стеклом плескалось какое-то мутное пойло.
-- А ты что, смеешься надо мной? -- голос нашего соседа прогремел прямо рядом со мной, заставив вздрогнуть.
Сердце ёкнуло, взмокли ладони, но осторожно повернув голову, я понял, что сосед упёрся взглядом в Антонелли. Он поднял глаза от тарелки и смерил взглядом нарушителя спокойствия.
-- Что молчишь, чёрномазая обезьяна? -- мексиканец не унимался.
Франко явно не понравились эти слова, лицо будто окаменело, рот сжался в одну линию, а глаза зло сверкнули ледяной синью.
-- Мне жаль твою жену. Надеюсь, её душа теперь в хорошем месте.
-- Да-а-а, она-то в хорошем месте, а я вот не знаю, кто ее туда отправил! Но узнаю, узнаю, я тебе говорю! И никто мне не помешает!
Я бросил взгляд на охранника, застывшего неподвижной глыбой у входа. Но он даже не пошевелился. Уронив двойной подбородок на грудь, сложил волосатые руки на внушительном пузе, будто спал.
-- А может быть ты знаешь, кто отправил мою Анхелу на тот свет? А?
Я отстранился, и мексиканец наклонился над столиком, приблизившись к лицу Антонелли.
-- Откуда мне знать? Я только вчера приехал в Мексику, -- лицо итальянца выглядело невозмутимым, но в голосе уже зазвенели металлические нотки, а руки, лежавшие на столике, сжались в кулаки.
-- А на кой чёрт ты сюда припёрся? -- зло ухмыльнулся мужик. -- Что вы, макаронники сюда лезете? Небось скрываешься от кого-то? А? Знаю я вас, -- он пошатнулся, громко икнул, -- Наворотите всяких дел, а потом прячетесь у нас. А ну говори, зачем приехал?! ?Ah, cСmo chingas!
Франко поморщился, пару раз быстро взглянул на Эстеллу, которая явно не испугалась, скорее разозлилась. Глаза горели, ноздри раздувались. Ещё немного, она вскочит и отхлещет скандалиста по щекам.
Мужик явно нарывался на драку, просто жаждал сцепиться с первым встречным, и выбрал из всех именно итальянца.
-- Я приехал к другу, -- с вызовом бросил Франко, пытаясь, однако, оставаться спокойным. -- К Луису де Сильва.
-- А, этот pendejo, -- протянул мексиканец с таким презрением, что даже у меня внутри вспыхнул гнев. -- Вор и предатель.
Даже эти слова не заставили Антонелли вскочить, хотя я видел каким злым синим огнём вспыхнули его глаза. Но мексиканец схватил его за грудки, так что затрещала рубашка и с тихим стуком отскочили и рассыпались пуговицы. Вытащил в проход между столиками. Гомон стих и присутствующие с тем неподдельным интересом, какой свойственен скучающей толпе, жаждущей развлечься, начали наблюдать за парочкой.
Мексиканец быстро и коротко замахнулся, но Франко тут же поднырнул под его руку и, схватив за запястье, резко вывернул вверх.
Вся его массивная фигура вдруг выпрямилась, словно внутри тела раскрылся металлический каркас. Вырвал руку. Взмах и Франко едва успел отклониться. На рубашке появился длинный горизонтальный разрез, края набухли кровью. Бить Антонелли не стал, лишь выбросив резко руку, ткнул мексиканца в глаза. Заставив отшатнуться. Нанес сильный удар по предплечью. И нож всей своей тяжестью рухнул, войдя в деревянный пол на пол-ладони.
Оставшись без оружия, дебошир на миг оцепенел. Тяжело сопя, вытер нос рукой. И тут же врезал так, что кровь залила лицо итальянца -- удар рассек ему бровь. Рана не серьезная, но выглядела кошмарно.
Я помнил, как Франко с легкостью разделался с тремя бандитами в американской забегаловке, но здесь он почему-то уступал противнику. Да, тот выглядел внушительно -- почти ростом с Антонелли, но шире в плечах. Сплошь покрытые черными волосами, как у обезьяны, руки с выступающими буграми мускул. И весь он был, как сжатая стальная пружина. Но я помнил, какая сила сосредоточена в худом, но жилистом Франко.
Я беспомощно оглянулся. Внутри неприятно забилась дрожь, заледенели ладони. Охранник по-прежнему безучастно наблюдал за побоищем. И вмешиваться не собирался. Может быть, отключить свет, чтобы Франко смог применить свою силу? Но бьющие из широких арочных окон солнечные лучи развеяли в прах моё желание.
Франко ещё успевал отклоняться. Не только выставлял блок, но наносил хлёсткие точные удары. Но слабел, шатался. Потёки крови блестели на рубашке, словно он надел шёлковый жилет багрового цвета. Мексиканцу тоже порядком досталось -- под левым глазом разливалась и набухала синева. Из рассеченной губы на подбородок и шею стекла струйка крови. Но он молотил кулаками со свистом, как молотобоец, и сила его не оставляла, а будто бы пребывала с каждым ударом.
Ах. По толпе зрителей пронесся общий вздох. Бандит, схватив ослабевшего Франко за плечи, швырнул на столы. Метнулся в сторону. В руке сверкнуло длинное лезвие. Бросился на пытавшегося встать итальянца, замахнулся.
Но Франко не дал ему нанести удар. Схватившись сзади за стол, пружинисто отбросил ногой. Мексиканец отлетел, снес стол, стоящий у стены. Застыл в странном оцепенении. Бессмысленным взглядом посмотрел на нож, будто удивился, что у него в руке какая странная шутка. И с силой воткнул его в живот. Себе самому. Ослабел и свалился ничком в проход между столами. Прямо под ноги одного из посетителей.
Я бросился к Франко и тут мой взгляд зацепил Эстеллу. Она вскочила на ноги, руки сжались в кулачки. Не выглядела испуганной, больной. Хотя была смертельно бледна. Но в глазах светилось нескрываемое торжество. А на груди её мерцал, переливаясь, золотистым светом медальон. И ему будто вторил перстень на пальце у Франко.