пиздаватая сука, умер в детройте. снова. я ненавижу это. можно расшвыривать шлюх туда и сюда, бить их об острые предметы схватив за волосы под надрывной визг, бошку побрить, заделаться нацистом скинхэдом вызывателем сатаны на дом, педофилом сатанистом взрывателем человечества а люди будут дальше жарить глазунью по утрам сонные как рыбины. мили проходят незамеченные оставленные позади ушей пролетевшие сквозь мозг как идиотские птицы, славно, можно приставить пистолет старой суке к виску и заставлять делать чтонибудь унизительное, у тебя железо потекло из мозга, разбрызгалось, чтож парень этого хватит на производство мальчиков с хрустальными хрустящими сердцами и стеклянными зрачками мы тебя тут оставим, посреди пустыни, стрелять в полицейские тачки, целовать прекрасных шведских детей и читать им сказки, короче, оставить только их, да можешь хоть гитлером стать, что угодно вообще можешь, (но не можешь) посвяти себя терроризму, чтобы стать очередными ошметочками мозгов на тротуаре, кому это нужно, да, великая цель, спасай бога, а то будто он без тебя не разберется, блять, кому надрать задницу. брать заложников в самолетах, а перед глазами - эта прекрасная армия шведских детей без футболок и военных ботинках с винтовками. бесишься. зачем вы живете. там на стенах в одном из грязных сортиров берлинового подполья стены изрисованы злобными граффити какихто городских духов, что шныряют туда-сюда, закиданные раствором, успевают исчезать прежде чем обернешься. в один прекрасный день, как по инструкции, он проснулся, взял карабин и снайперку, кристальная трезвость застилала глаза, шумела в ушах, а сердце не билось совсем, припоминаешь пару шотов, пару разбитых рюмок с водкой, паника, очень красиво, ты снова это делаешь, осколки в щеке, пальцах, но недостаточно, как же все время недостаточно. затягиваешь шнур - и недостаточно, руки в кровище и полицейские мигалки - и недостаточно, развороченные ребра и недостаточно, невозможно утолить голод, зверский и вечный и теперь ты. энергетики прожигают в тебе дыры, но делают таким конвульсионным, конфуционным написал, да. one shot. one shoot. пальба, странно, как тут красиво, и все на свете имеет оттенок странно, как будто бы смотришь сквозь запотевшее стекло, через которое все красиво, отсвечивает так чудесно, но прикоснуться не можешь, как и к взрывающимся турбинам самолета, и снова - так красиво, не знаю когда это началось, наверное когдато давно его не было, но еще с тех времен, когда я был не собой, а кем-то другим, и вот, я захожу, а там все так на острие лезвия, больничный свет, больничные люди, японцы все, смуглые, потягивающие лапшу, я бы молился каждому японцу, педофилов можно делать святыми мученниками, всетакое, и вот уже, думаю о какихто осенних полях и разъебанных небоскребах, а изпод них уже течет кровька, ничего не могу с собой поделать, курок просто спускается автоматически, я автоматическийчеловек, да я вообще не человек, а хуй знает кто, кто-то, кто выпрыгнул из окна. сначала поворачиваешься, чтобы выстрелить одному в живот, а потом уже понял, что повернулся, кто буйный и смелый, ну вот ты и поплатился, все умирают потому что сделали ошибку, а идеальный человек мог бы жить вечно, а кто-то дрожит под столом, их тарелки с лапшой разбились и теперь жалкие лапшинки валяются тут и там, как радиоволны, то есть водоросли, я хотел сказать, пожалуй красиво, смотри не споткнись, думаю я для кого-то несуществующего, я-то по любому не споткнусь, из под них растекается кровь, мешается с лапшой, вот теперь это место - сплошной суп, который мажется перед глазами очаровательным прозрением, как всегда бывает, когда я на работе, и все становится очень неважным, таким глупомеханическим, как сломавшийся пес-робот и плачущие дети, которых я никак не могу утешить, только представлять, что было бы, если бы я был одним из тех, за стеклом, а не потерявшимся пазлом. ну так вот, она дрожит, она не красивая, но маленькая, наверное, школьница, плачет так тихонько; мне ее жалко, но это чувство тонет в автоматизме и не достигает мозга, только челюсти немного сводит, и все же я не мудак, sun is escaping, и люди уезжают из детройта, оставляя фабрики и дома заброшенными, когда-то это место превратится в поле и я сам превращусь в поле, в бескрайний ветер который шуршит между растениями, расстояниями, всякими разными, никогда названия не запоминал, только практическое, анатомию там, это немало помогает, если хочешь раздробить дааа особенно если топором несколько раз, в общем, это терроризм, а на самом деле биты с гвоздями и милая подростковая ненависть, они бывают прекрасными, а потом могут становится непрекрасными, а я только скулю из-за своего стекла, как тупой пес, которому по морде дали, или еще что. школьницы это самый рассвет, и освещение трогательное, что я даже подумал бы, что хочу заплакать, бля, но это невозможно, и я представляю, если бы я мог и составлять с ними единое целое, а не только наблюдать, эстетический травматизм, и снова странно и замороженная печаль прошивает током, такое бывает, я приставляю карабин к ее голове и стреляю, и теперь она отшвыривается, ее кофта задирается и чуть обнажает плоский китайский живот и узкую талию, но теперь она никому не нужна, глядид из кровавой ванны, грустно так глядит, хотя я знаю, что она не может, у нее блять нет лица, оно раскурочено на маленькие кусочки, теперь она тоже может быть ветром. over, ночью я погружаюсь в бесконечный простор тьмы, в которой вязнут датчики, твое топливо - мое топливо, сегодня так, из моего окна вид на панельную многоэтажку звезды текут с неба обжигая хребет, чудовище, к которому хочется прикоснуться, но слишком горячо, оно светится так, что плавит стекло, или тут ничего нет, кроме битого стекла и наркоманских инсулиновых шприцев, торчки таятся в темноте, я привык, что они всегда там немного шуршат, прохожу мимо, закружит как новый, да? отменно, горячие птицы, огромные, человечеподобные, и нет надобности, что тебе всегда. back to reality, солнце снова расцветает, хорошей прожарки сэр!, заливает кровью и брызгает, обрати внимание на то, что ты пустой, да, блять, туман, сладкий туман растворяет в интимной синеве небоскребы как в киселе, с неба дышат боги, да нет, они тоже ширяются, потому что все ширяются, и прекрати. обожаю ширяются и стараюсь приобщить к этому как можно больше детей, самое охуенное, когда в первый раз, знаешь, они становятся красивыми x100, а потом их уже можно выбрасывать на помойку, я встречал их и позже, дрожащих и уродливых, солнце поглотило их окончательно, ведь если его долго трогать - то выжжешь изнанку, больше ничего не оставалось, их светловолосые головы розовые манящие губы, но я никогда не мог себе позволить, поэтому их убивал, они копились в лаборатории, очень много, обнаженные и худые, смотрят на тебя снизу вверх, зрачки широкие и болезненная синева под глазами, я их гладил только иногда, и чувство было такое, будто нарушаю закон, что забавно, учитывая. когда снова сделалась ночь, я пошел по пустым, влажным переулкам в место, называющееся (какнибудь) чтобы договориться с безногим о работе, на самом деле у него была нога, только механическая, но не сразу, помещение было забито до отказа фриками разных сортов и расцветок, маленькими прыщавыми нефорами и кукольными киберготскими телками на десятисантиметровых платформах, неоновый свет падал на их лица, делая почти прозрачными, они кишели там вроде уставших насекомых, уставших - потому что под героином ты не то чтобы очень быстрый парень, с импровизированной сцены доносились неразборчивые вопли более олдовых киберготов, прочно увязших в героине, они были похожи на кузнечиков в варенье или типа того, электроиндастриал заполнял уши, тут дело в том, насколько хорошо проводишь электричество, в конце концов все равно вязнешь и дохнешь, а пока - greetings to, и я не имею в виду только физически. трубы плелись по стенам, как некие застывшие черви, место было разрисовано хаотическими граффити, народ тащился и немного напоминал какгбе зомбе, полуголые ангелы кружились над высоким потолком, (выделывая акробатические кренделя). на втором этаже была маленькая комнатка с безногим внутри, он был разукрашен под драгквин, что под этими лампочками делало его более старым, чем он был на самом деле, какаято грустная девочка жалась на диване и было ясно, что я немного их прервал, безногий чуть нервно меня поприветствовал. такие девочки всегда грустные из-за особого наклона кончиков глаз, а безногий имел особые перспективы на уродливых девочек, они выглядят жалко и много стесняются, короче, в процессаъ экзекуции безногий заставлял их чувствовать себя еще более униженными и таким образом имел возможность самоутверждаться, такие девочки сосут хорошо, и дрожат очень забавно, как бабочки. в целом безногий был хороший парень, как-то он приглашал меня в свою бдсм-комнатку в качестве экскурсии, там нечто вроде стоматологическего кресла в центре, а вокруг приспособления, от бережно расставленных фиксаторов рта и бондажа до упорядочно развешанных плеток и все блестит довольно хирургически. жывотные начали драца, собаки успели убежать, управление благоустройства, рекурсивная аутопсия, шизофреническое бешенство, все это управляет твоим мозгом одновременно, вышел в ночь, за клубом, как водится, кто-то кашляет и блюет, это нормально, собаки уже выехали за вами, у них есть собственная диспетчерская служба. рождественская грызня, люди считают, что родились с серебряной ложкой во рту, она как бы прилагалась к ним при рождении, расхватывайте, горячие младенцы, акция, горланит великий никто, освобождая места с рассыпанным под ними попкорном, потом его ктонибудь съест. одни коридоры и все же, сам не заметил а уже затягиваешь перетягу, ну ладно, если уже начал, гипотетически - ебать, волочет в самую тьму, ты знаешь, там нет ничего, даже того воображения, которое рисует монстров в темноте когда ты еще мал, вообще ничего, а язык ее - такое ласковое, она похожа на экзотического зверька, черт, маленькая такая, атомные реакторы снова взрываются, глухо рушась за пределами внимания, их рушат гигантские октопусы, мокрые и несчастные, тебе следовало пойти спать, класс военной подготовки, это больше не стоит внимания, там где больше нет людей, и ты запачкиваешься в крови из носа и ничего с этим не делаешь, просто сидишь, а она течет, может, скоро вытечет вся, так горячо, тебе лень или что, но нет никакой причины пойти умыться. есть только героин. и все кто остается там, сам знаешь, звук порванного целлофана - твой шанс стать счастливым, и теперь уж никто, ебать, да меня не волнует кровь, меня не волнует снег, волнения, тетрадочки и прилежность, а только взрывы и наркотики, стремящиеся к бесконечности, стремящиеся к нулю, только максимальное обезличивание, я однажды однокласснице руку сломал, а она даже не заплакала и вот мы смотрим друг на друга, и ничего не происходит, просто ничего не имел в виду, и теперь воздух пропитался садизмом, но куда более изощренным, нелепым, слепым, солнца снова закатываются за горизонт, их ничем не остановить, so pathetic, ледяное отвращение ко всему, кроме да, взрывов и взрывов торжественных величественных разрушений во всей их полноте и разнообразии, поезда в огне