Аннотация: Стыдно, братцы, стыдно. Год прошел, а стыдно так, как будто только вчера и честь, и совесть, и прочие достоинства утратил.
Вместо пролога:
Какие слова написать на клочке бумажного листа, чтобы он благоухал полевыми цветами или насквозь был пропитан ароматом свежевыпеченной сдобной булочки? Какими фразами передать запах придорожной пыли, к земле прибитой? Причём, прибитой тут же и палящими лучами, и огромными каплями дождя.
Дождь так и не случился.
Пыль, так и осталась пылью.
Однако воздух, какой?! Прозрачный. Как в первый день Творения, в понедельник!
Торжествует. Дарит кайф, выворачивая наизнанку. Вспоминай, вспоминай... !
Кто не вспомнил, 'самдурак'.
Дух с капельками крови. Грань стёрта, и не понять, где начинается небо и кончается земля.
Свежо и сладко в одночасье. Сколько не вдыхай - мало.
Не надышаться. Да и время поджимает.
Ещё каких-то пять, десять минут и дух испарится.
Он готов. Он всегда готов к исчезновению.
И не прочь показать свою готовность, как будто намекая,
что мы не так уж отличны от него и можем поступать примерно так же.
Будет ли цепляться за пылинки - кровинки? Не-а.
Насытился, 'довольствуясь малым'. Испарился.
Остаётся душок.
А на душе остаётся осадок, образующий ту самую тяжесть - печальную серость.
Тот самый предохранитель: 'не заморачивайся', 'иди, прими холодный душ' или 'ляг, поспи и всё пройдёт'. И никаких тебе 'почти вспомнил'.
А волшебство, оно как же? А магия слова? 'Кто-то же красит под землёй морковку'?!
Ну, да, ну да....
Слова - призраки. Как раз то, чем совершенно не хочется делиться. Тем более, с читателем.
А если учесть, что между автором и читателем пролегла бездонная пропасть,
то поделиться радостью, переживаниями чудесного мгновения просто невозможно. Засмеют.
У меня, вообще, были большие сомнения, капать или не капать.
И если капать, малыми дозами или большими, учитывая, что навязывать свое надо умеренно, без фанатизма надо, избегая по возможности мордобоя.
При этом, не забывая, что у нас на Руси середины не существует.
'Либо в рыло, либо ручку пожалуйте'
*******
Когда в конце недели природа шепчет о любви и есть деньги на бутылку пива, сердца Бори и Розы переполняются красотой. Переполняются настолько, что готовы взорваться. Чтоб взрыва не произошло, Боря тащит Розу в постель. После постели уже Роза тащит Борю в городской парк, где они оба догоняются до полного удовлетворения. Почему в парк? А куда им бедным ещё податься? К тому же в парке в начале лета появились скамейки. Не длинные - на два, три места, низкие, без спинок, но зато много. У Бори с Розой даже есть любимая, у водоёма, где можно не вставая кормить уток.
Ещё на подходе они замечают - лавчонка загружена. Падают рядом, на сухую травку, что тоже не плохо. Солнце клонится к закату.
- Роза, природа шепчет: 'И голуби на фронтоне дворца Минелли ебутся в последних лучах заката, не обращая внимания, как когда-то наши предки угрюмые в допотопных обстоятельствах, на себе подобных'*
- Никогда не думала, что природа может шептать стихами Бродского. И где она видит голубей?
- Странно, - отвечает Боря, - так сразу и о голубях, а вот где она видит дворец Минелли, тебя совсем не удивляет?
- И, правда, чему удивляться, если в капле воды живут звери, которых мы не видим, то почему бы дворцу с голубями не стоять на её глазах?!
Двое - старик и старушка, сидящие на скамейке, смотрят перед собой. Тяжёлые как два булыжника. То ли вспоминают прошлое, то ли просто ждут конца. Старик не удержался, громко шепчет: - Фу, какие поганки, ещё и звуки издают. Старушка похожа на Борину тётку, на тетю Олесю. Такая же баба Яга, только зелёная, как зелёная отрава. Баба Яга продолжает молчать.
Роза встретилась с ней взглядом и помертвела. Злое выражение лица. Глубокие складки возле тонких губ. Уголки и морщины опущены. Роза живо представила, что такая скажет о наглости. Что скажет о молодых, у которых ни стыда, ни совести, которые ничего не знают, не умеют, только хамят и развлекаются. Боря дремлет. Счастливчик. У него вообще есть такая привычка - где упал, там и уснул.
А старушка растянула губы, да так что они аж исчезли. Морщины ещё глубже врезались в лицо. Угрожающий её вид был просто убийственным. Потом она наклонилась к Розе и сказала бесцветным голосом:
- Боже мой! Вы видите? Как прекрасен дворец. ...
Поистине, это был голос из другого мира.
Безоблачный день переходил в синий вечер.
Солнце порозовело.
Жара поутихла.
Тёплое пиво - редкая гадость.
- Борь, ты слышал, что сказала женщина?
- Какая женщина, Роза, о чём ты говоришь?
- Ну, та, на скамейке. Только не оборачивайся.
Боря, вытянув голову, обернулся и с недоумением переспросил, - Какая женщина, Роза? Там никого нет, и не могло быть. На скамейке жёлтый стенд с надписью 'Купание в озере запрещено'. Штраф 500 руб.
'Кто-то из нас один определённо сумасшедший' - подумала Роза, - 'С этим воображением пора кончать' и промолчала в ответ. Она ничего не стала объяснять. Ей очень захотелось, чтоб это была не она, и чтоб это был не он.
Вернувшись, домой, Боря садится за письменный стол. Он будет долго сидеть над белым листом бумаги, пить тёплое пиво. И, в конце концов, напишет рассказ под названием ' О любимой черепахе'. Рассказ будет начинаться с фразы - 'Город - это зелёная черепаха в железобетонном панцире с миллионом остеклённых глаз'
Вечер медленно перетекал в завтра.
"О любимой черепахе"
Город - это зелёная черепаха в железобетонном панцире с миллионом остеклённых глаз.
Рассказ, в котором я ничего не рассказываю тем человекам, которые не читают.
Скупая мужская слеза, где ты?
Нет, не дождётесь. Слёзы будут, но только не здесь, не в этой истории, полной горечи и стыда. Стыдно, братцы, стыдно. Год прошел, а стыдно так, как будто только вчера и честь, и совесть, и прочие достоинства утратил.
Как я мог такой грех на душу взять?! Как теперь жить? Роза вот советует вырвать язву из души с корнем, вместе с языком, мозгами, желудком и средним пальцем. Но я слышу совсем другое: 'этот грех можно смыть только кровью'.
Тоже мне нашла эффективно моющее средство. Эдак каждого второго надо резать. А баб, так, вообще, всех подряд. Всё зло от них. И куда только всевидящее око смотрит?! Не иначе Бог - женщина; огромная бабища, обвешанная сверху донизу сиськами и с одним солнечным глазом на лбу.
Не самый эротичный образ, да.
К тому же, если учесть что Она, Оно за каждым в замочную скважину поглядывает, то.... О, нет!
А предпочтение отдаёт таким помещениям, как туалет.
О, нет! Только не это!
'Да спалит священный огонь неверующего, причём начисто'. Стих пятьдесят шестой.
Я стих помню, а Розочка мне: 'деградант', 'дикарь', 'клоп', 'и за что я тебя люблю?' Представляете?! Это она намекает на то, что у Создателя явно извращённое чувство юмора; любит дикарей и прочую мелкую живность, при этом ошиваясь среди альфа самцов, выискивает атеиста, чтоб хоть на нём свою злость сорвать.
Я не атеист, дура! И не дикарь.
Вот как на духу скажу, когда впервые её, Розарию, Розочку свою девственную, никем не срезанную, встретил, тут же сожрать захотел, причём всю целиком.
Помню, догнал, завалил, присунул пару раз, а после ...нет, не сожрал. Как от еды, от её нежной плоти, как от лакомого куска мяса, я символически отказался, потому как христианин я.
Ах, какая была там лужайка зелёная; травы сочные, шелковистые и такие же нежные капельки крови, как говорится, слаще карамели.
Э-эх! 'Капли датского короля пейте кавалеры'
Не бросил я на лужайке Розу, вывел из дремучей чащи в люди.
А кто бы из вас не вывел, услышав истеричный вопль: 'или ты, маньяк, на мне женишься, или я тебя найду, удавлю, кастрирую самолично'. Отрезвляющий деловой подход, я считаю.
Бабы что мёд, такие же сладко-приторные.
Бочка мёда - и ты покойник.
О чём это я?
Надо же, одно чудное воспоминание, я напрочь забыл, что сильно страдаю. Так сильно, что ажно забыл страдать. Ещё каких-то полчаса назад было желание сдохнуть, а теперь, здрасьте - снова верю в свою звезду заветную. Может, у меня склероз? А что, чем он плох? Допустим, случится склероз у старого, жирного педераста и он в один момент - оба-на: забывает о том, что он педик плешивый и снова чувствует себя нормальным, не ущемлённым в правах, полноценным членом общества.
Не-не, помню. Рассказываю о любой черепахе.
Ведь я как последний стервятник, не просто дохлого зайца обидел, я божество загубил. Тут Роза права, без крови никак не обойтись. Конечно, любой из вас может сказать, что грехов у него, как крысюков в амбаре. Бессонница - это не повод.
Ну, это вы меня не встретили.
Итак, читающие или нечитающие, молчите.
Черепаху я выиграл в карты, тут же назвав Маруськой. Когда же притащил домой, моя Розочка, после беглого осмотра меня и её, заявила что черепашка никакая ни Маруська, а самый что ни есть самец. Как же самца назвать? Пришлось ломать голову, и только после пятой рюмки коньяка, когда во мне проснулось первобытное
желание хищника: 'жуть, как кушать хочется, а тут такой деликатес', я решил просто спросить черепашку, как её зовут; скажет - будет жить, не скажет - сварю из неё суп.
Беру в руки животинку и со словами: 'а ну в глаза мне смотреть, тварь!', начинаю со всей дури сдавливать панцирь.
Тварь посмотрела.
Лучше бы она этого не делала.
Сейчас, спустя год, с уверенностью заявляю, ни одно существо не способно так пристально смотреть. Так пристально и так осмысленно, что на вопрос: 'как тебя зовут?', в её немигающих глазках можно было прочитать вопрос встречный: 'а тебе не похер?'.
Короче, я её уронил. Со всей силы уронил. Прямо с балкона. Думаете, разбилась? Не-а. Не с её счастьем разбиваться.
Вытянув башку, черепах медленно, демонстрируя полное равнодушие, зашагал всеми четырьмя конечностями в разные стороны.
И тут меня осенило - имя Черепохер подходило твари, как нельзя лучше.
Прожили мы с ним под одной крышей целый год.
Похерестичная личность что хотела, то и молчала.
Я терпел.
Чтоб хоть как-то обезопасить Черепохера от меня, от моей тяжёлой руки, Роза лаком для ногтей написала на панцире: 'Кто меня съест, тот погибнет в страшных мучениях'.