Длинные и узкие улочки напоминали железную дорогу, такие же одинокие, бесконечные и глухие. Ни один прохожий не смел по ним скользнуть в столь поздний час. Казалось бы, люди давно покинули, а то и вовсе забыли этот город, но лишь янтарный свет, льющийся из тесных окон, говорил об обратном. Колонна кривых и серых домишек, нелепо тянущаяся к небу, закрывала звезды своими потертыми от времени треугольниками кровель. А их тени, теснящиеся в узости улиц, перекрывали друг друга и сплетались в один беспорядочный клубок.
Мерзкий и задумчиво-одинокий снег валился на мостовую, вымощенную булыжниками. Снежинки оседали в этом городе, превращая его в некое подобие мутного стакана с давно прокисшим содержимым - людьми, кошками, мусорными баками, затхлыми магазинчиками и единственным рекламным плакатом, призывающим приобрести новые кривые домики, только уже в соседнем городишке.
Иванов чеканил шаг. Гордая военная выправка. Но это обман. Он - не военный. Он - художник.
Снег мягко обволакивал его кирзовые сапоги, делая их похожими на белые бахилы, какие выдавали в местной больнице, да и в музее тоже. Холод, не гнушаясь забраться в самую маленькую трещинку в задубевших сапогах, кусал за пальцы, вгрызаясь в двойные шерстяные носки.
Иванов мерил улицы. Под мышкой у него пряталась папка с набросками кривых домиков - работа. Кажется, в давние времена сие занятие было благородным, и Иванова гордо именовали архитектором. Сейчас Иванова именовали только "Ивановым". Наверное, они забыли чудесное слово "архитектор", как уже и не помнили его имени и отчества. Иванов иногда боялся, что забудет их сам и останется только с этой сухой и четко очерченной фамилией, которую носил каждый третий человек в этом городе. Возможно, когда-то фамилия у него была совсем другая, тоже чудесная и благородная, но со временем забылась и она, как забывается все в этом мутно-стаканном городе. Теперь он - Иванов. Теперь и уже давно.
Размяв пальцы ног, он опустил глаза к мостовой, дабы рассмотреть злополучную трещинку, но вместо этого рассмотрел кровь.
Бурая на белом.
Пятнышки крови были то большими, то маленькими, но неизменно убегали вперед, в глубину улицы. Иванов пошел по следу. Зачем? Просто так. Наверное, это было любопытство, а может, партийный долг, но неважно. Он шел.
Пятнышки сначала были совсем темно-коричневыми, припорошенные снегом, но по мере продвижения вглубь улицы, они становились все ярче, все отчетливей, все свежей. Иванов невольно поежился, но пошел дальше. Через несколько шагов ниточка из крови оборвалась - подъезд. Серый. Перекошенный. Воняет кошками.
Иванов нервно огляделся, но в подъезд нырнул. Вот небольшая лужица на первом этаже, вот капелька на втором, вот... Приоткрытая дверь! Еще капелька на самом пороге.
Какое-то странное чувство забралось под рубашку к Иванову и начало неприятно скрести коготками по его спине. Страх?
Он дрожащими пальцами открыл дверь еще шире и вошел. Темно. Подозрительно-знакомый запах.
"Мяу-у-у!"
Барсик? Они были все "Барсиками", но каждый из барсиков знал своего хозяина.
"Мур-р-р! Ур-р-р..."
Иванов рассеянно поелозил кончиками пальцев по знакомой облезлой кошачьей спине. В квартире было все так же темно, лишь бледный свет струился из-под обшарпанной двери ванной комнаты. Он, не снимая обуви, подошел и дернул за дверную ручку.
Дверь распахнулась.
На краешке ванны сидела Она, совсем юная и нагая. Волосы цвета медной проволоки разметались по плечам, бесстыдно обнажая маленькую грудь с нежно-розовыми сосками. Положив ногу на ногу и церемонно сложив руки на коленях, Она созерцала его плоть и его душу своими серо-голубыми глазами. Из левого уголка ее манящего детского ротика струилась тоненькая ниточка алого цвета.
Она смотрела на него нежно и печально. А на дне ванны лежала мертвая девочка. Кажется, лет пять. Бледная, словно бумага. На шее две небольшие иссиня-бордовые дырочки с запекшейся кровью. На устах мечтательная улыбка.
И он все понял. Все. Абсолютно все!
Юная и прекрасная поднялась, Она ласкала взором его лицо и губы, ее нежные пальчики судорожно сжались, и Она протянула свои тоненькие хорошенькие ручки ему навстречу.
Иванов замер...
Домики, ивановы и барсики, снег, подъезды с кошачьей вонью, одинокий рекламный щит, узкие улочки - все это раздирало его на куски. Беспощадно. Безжалостно.