Слово "религия" происходит, вероятно, от "лига" с возвратной приставкой "ре". Первично. То есть восстановление некоей связи. Судя по смыслу - с Богом, которая была утеряна после изгнания человека из божия сада. Так что религия есть ни что иное, как поиски путей возвращения в тот сад, где было тепло и много фруктов, и гуляли голыми.
Изгнание из сада, это была базовая катастрофа, праматерь всех исторических катастроф. Достаточно сказать, что евреи, самые авторитетные в мире катастрофисты, считают изгнание со своей земли большим бедствием, чем голод, война, моровая эпидемия, смерть царя.
Что такое, собственно, изгнание из сада, и стоит ли за этим какое-либо конкретное событие, это трудно сказать, но за этим лежит идея первородного греха, самый ошибочный из всех постулатов христианства, верховного религиозного учения.
Ошибочность, в религиозно-этическом смысле, состоит в том, что эта идея наполняет душу безутешным пессимизмом, основанном на страхе неизбежной смерти. Нетленность мощей тут слабое утешение. Не больше надежды, судя по скорбным лицам верующих, и на воскресение из мертвых.
И на этом всем мрачном фоне Творца предлагается любить? Черный юмор! Credo quia absurdum, пошутил по этому поводу Тертуллиан, ибо любить палача можно только здравому смыслу вопреки. Любовь не совместима со страхом, и нельзя любить того, кто тебя убивает.
Религия, правда пытается подсунуть Ему образ подателя жизни, но все же видят обратное - то, что Он ее только отбирает. Сначала дал одному, чтобы плодился и размножался, а потом стал гоняться за всеми, кого тот наплодил, и у каждого, кого догонит, ее отбирает; руками дьявола, своего младшего сына. Такая, видать, игра, для того и давал.
А податель жизни истинный есть папа. Но его любить трудно, потому что он противный. Пьяный, сквернословит, маму обижает. К тому же часто он вообще бывает неизвестен. (Собственно говоря, он, в конечном счете, никогда нам не известен, иногда даже и маме.) Мы знаем, что он существует - не может быть иначе - но мы никогда его не видели.
(Ну чем не формула божия образа, кстати! Тварь не может подымать глаза на Творца. Этот принцип зафиксирован в древних дворцовых ритуалах на востоке, и за его нарушение - смерть. А невидимое любить - это что, телефонный секс?)
Так что после отпадения папы остается нам для любви одна только мама. Она терпеливая. Терпела когда-то папашу, терпела меня в утробе, стерпит и нашу издевку-любовь. А куда она, бедная, денется, земля-то!
Эссе
Опыт истории учит: никогда не надо никуда ходить; если, конечно, что-нибудь (или кто-нибудь) не гонит.
Бегство Каина было оправдано страхом возмездия, и он в семи поколениях построил цивилизацию металла.
Адам ушел из сада тоже не по собственной поле, но был изгнан.
Наша же цивилизация началась с праздного туризма - "двинулись с востока". Просто так, без причины. Зачем, никто не гнал? На людей посмотреть и себя показать? Такое начало всегда обречено на неудачу. Это показала впоследствии на себе Дина, дочь Патриарха, любопытством своим перевернувшая жизнь всего своего племени. Впрочем, и тот, первый опыт, месопотамский, закончившийся вавилонским тупиком, тоже удачным не назовешь.
После этого последовал выход на орбиту библейской истории будущего Патриарха Авраама. Этого вроде тоже никто не гнал, он пошел на некий зов, но скоро понял, что таки-зря - зов тот привел его в голодный край. Оттуда уже голод погнал дальше, в Египет, из Египта Фараон погнал обратно.
И зачем, спрашивается, было тогда идти? Не пошел бы - не было бы в мире евреев с их завиральной идеей о свободе и не было бы, следовательно, и мерзости антисемитизма. Что? Бог позвал? Но Он же после Шести дней работы почил от дел, и с тех пор никаких объективных сведений о Его возвращении к делам вроде не поступало.
Что? Был голос? А кто может знать достоверно, кому тот голос принадлежал? Мало ли ошибались в голосах? Вот Адам же ошибся, а Аврам умнее, что ли?
Так что, когда гонят, ничего хорошего в этом, конечно, нет, но это может быть единственным оправданием любых наших перемещений в горизонтальной плоскости - иначе, суета.
Ибо всякое движение человека относительно земной поверхности производит в электропроводной душе его эффект пагубной для нее электромагнитной индукции.
И пусть рак на горе зовет тебя свистом своим сколько ему вздумается, ты сиди себе на месте, пока не клюнет в в то место, на котором сидишь, жареный петух.
Соблазн и безумие как два источника и две составные части.
Бог умер. Я убил Его. Я, человек. Это Ницше
Но как это возможно, чтобы немощный и ничтожный убил огромного и всесильного! Может ли мышь свалить слона, когда она и кожу-то его прокусить не в силах?
Да, может! Достаточно залезть в ухо, проникнуть в нежные его недра - и слон упадет. Правда, мышь при этом и сама погибнет, ее придавит, но дело будет сделано.
Так же и человек: тоже, как и мышь, вошел внутрь божией тайны - знания добра и зла - чем убил Бога. То есть закрыл для Него свою душу, где Он должен был поселиться, оставив Его бесприютным "негде голову приложить". И был за это тоже наказан смертью, так как Бог в душе есть условие бессмертия.
Бог есть Творец, и только в этой ипостаси может быть распознан. Ибо когда Он с нами говорит, то мы не можем знать точно, кто это говорит от Его имени, а здесь узнаем "по делам Его". В этой ипостаси он представляет из себя "первичное множество" (Карсавин). То есть рассеянные силы собираются воедино только для некоего творческого акта. Это временное единство есть то, что называют Божией волей или Божьим словом ("Да будет").
Творческим актом было сотворение мира, завораживающая мистерия в шести картинах. Шесть дней Творец работал по ночам (сначала был вечер, а потом - утро), а в светлое время отдыхал, разглядывал сотворенное и оценивал, хорошо ли смотрится.
Когда увидел (на шестой день), что "хорошо весьма", решил, что процесс творения мира завершен, и, значит, творец тут более не нужен. Тогда единство распалось, так как Божья воля больше его не держала. Творец иссяк.
Когда Бог "умер" - а возможные разночтения в причине этой "смерти" связаны с многомерной ипостасностью божества - на Его место заступил человек, которого Он для того и создал в подобии Своем. Но кто-то должен иметь власть и над самим человеком, ибо богоподобный еще не есть сам Бог, но тварь. И индивидуально управлять, и коллективно, ибо человек есть еще и коллективное существо.
Первый тип власти, естественный - первичный и осуществляется через отца, естественного учителя. Последний, вторичный - сверхъестественный, и осуществляется через избранного вождя. И если богоподобие человека, требуемое для управления миром, обеспечивается разумом, то для управления самими богоподобными - не важно, единицами или тысячами - требуется разум иного качества, сверхразум, в просторечии - харизма.
Этим последним человек не был наделен от создания, значит тот, кто берет власть над миром, должен это прежде где-то получить. Но где? Если мире сверх-разум представлен дьяволом - то только от него, контактным путем.
Но от дьявола воняет козлятиной, и контакт с ним выдержит не всякий. И тогда появляются две возможности пути: или остановиться и отказаться от претензий на власть, или продолжать и, зажавши нос, принять в себя дьявола. Последнее доступно только избранникам дьявола, каковыми были все диктаторы, чья воля к власти была сильнее воли к жизни.
Христос выбрал первое и был убит. По Своему же слову: "всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь". Значит, тех, кто увидел тот добрый плод, было недостаточно.
Массовому же сознанию "добрый плод" представлялся как разумная власть - национально униженным иудеям нужен был вождь, который выведет их из лабиринта духоты на свежий воздух, а не Утешитель, который будет утешать их любовью к палачам и объяснять им, что не в деньгах счастье.
Но на пути человека к власти стоит дьявол. Чтобы его преодолеть, надо вступить с ним в контактную схватку, после которой присущий человеку аромат божия сада неизбежно заменяется на инфернальное зловоние, что в христианском богословии определяется как "первородный грех".
Следовательно, всякая власть над миром стоит на лжи, даже и при том, что она - от Бога; сама-то ложь тоже от Бога, ибо нет в мире ничего, что не от Него.
Поэтому, когда Он увидел в своем саду черта с рогами (в образе змея), то объявил Субботу и удалился, раскаявшись в сотворенном; которое уже успел благословить. Суббота есть день божия раскаяния.
Так и мудрейший из правителей, Соломон, понял к концу жизни суетность власти и от восторженной, эротически богоискательной "Песни", пришел к меланхолическому "Экклезиасту".
Христос это помнил и не принял соблазна власти, но предпочел ее лжи правду смерти. И Он сказал в предвидении такого конца, что для иудеев Он - соблазн, а для эллинов - безумие. Соблазн искупительной жертвы и ложное иудейское упование на разумного царя, и безумие означающее, что Он не укладывается в менталитет эллинов.
И что, когда они, раскидав "остаток иудейский", дорвутся до бесхозных Мощей, то зацелуют их до полного непотребства и построят на костях невиданную дотоле по жестокости систему миропорядка, называемую христианской цивилизацией. Безальтернативную, к сожалению, так как ничего лучшего не получилось.
Итак, Бог умер, человек на радостях перестал ухаживать за садом, сад зарос и перестал плодоносить. Мир пребывает в состоянии смертоносной неуправляемости.
Из этого состояния предлагаются два пути выхода: эллинское безумии "свободы" или иудейский соблазн рабства как альтернатив. Каждый ведет в тупик, но вместе - в божий сад ("Я есмь путь...").
Русская идея - которую безуспешно искали в Кремле, а не нашедши, принялись воплощать - она мессианская и состоит в спасении мира. И сейчас как раз - момент.
Россия всегда мыслила через литературу, и самый там мессианский герой - Федя Протасов. Как он сложил на берегу свои одежки, примету греховного мира, так и Россия должна сложить свои боеголовки, страшное советское наследство. Тогда запад перестанет ее бояться, выбросит свои за ненадобностью и не будет больше мешать ее вставанию с колен.
Однако всякая большая идея обязательно должна быть снабжена аппаратом исполнения. Это на сегодняшний день то, чтобы прекратить сдерживание естественного распада, начатого Брежневым. Нельзя прекратить деградацию, когда она так далеко зашла, но можно стараться минимизировать возможные при этом человеческие потери.
И не надо бояться временных поражений на этом временном пути вниз, надо учитывать, что путь вниз ведет к возрождению, тогда как путьв верх - к падению. Кутузов не побоялся отдать Москву на сомосожжение ради перегруппировки сил, потеснился смиренно перед генералом Зима и с его помощью победил. То же самое повторил Сталин, когда отдал пол-страны на съедение ради спасения за Уралом военных заводов - и тоже победил.
При этом оба совершили одну и ту же историческую ошибку - не позаботились о людях. Кутузову-то простилось как первопроходцу, а Сталину как следующему за ним - уже нет. Если теперь будет внесена поправка, то внесшему ее зачтется.
Итак, первоочередная задача текущего момента состоит в том, чтобы стелить людям солому - она мягче боеголовок - не стесняться гуманизма, и брезговать варяжским менеджментом.
И не надо бояться концентрации "аморальной" власти над миром там, где это сложилось исторически - она везде аморальна, а для конценсуального доллара эти соображения вообще не релевантны.
Солнечная система, так же, как атомарная, данные нам как универсальные модели автономных систем - дома ли, мира ли - концентричны. Иначе, эллинское безумие как шизофрения неоднополярности мира, на которой настаивает дьявол.
Человек, эволюция, евреи.
В первый день Бог сотворил землю, во второй оросил ее, в третий озеленил, в четвертый осветил и, наконец, оживил разною живностью: в пятый день морскими гадами и рыбами, в шестой - мясо-молочной скотиной (позже частично превращенной в быдло, но уже не Им).
После каждого дня (кроме второго), вернее ночи, так как работа шла ночью, ибо началась созданием света - оттуда и пошла традиция творить по ночам - Он смотрел на сотворенное и увидел, что это хорошо. Но не очень; потому, что по-отдельности.
А надо, чтобы было очень. Для этого нужен кто-то такой, кто завершит собой картину, чтобы всё вместе можно было бы благословить. Кто будет этим всем распоряжаться. То есть именно превращать животных в быдло - одомашнивать - готовить из этого пищу для ушедшего на покой Творца и подавать Ему.
А чтобы он с этим всем божьим хозяйством справился и, что самое главное, правильно подать, он должен быть и сам, в определенном смысле, как Бог. То есть богоподобным.
И тогда Бог создал человека. "Мужчиной" и "женщиной" в одном теле. Последнее принципиально, ибо иначе не понятно, как "это" будет сходиться и расходиться, и зачем понадобилось потом создавать во второй главе дополнительно отдельную женщину из ребра, а то что осталось, чтобы было таки мужчиной. И чтобы оба были таковыми в полном смысле слова; ну, или хотя бы почти.
И так, правда, не очень понятно, но так хоть выстраивается некий сюжет, и не надо ничего выдумывать про два независимых источника - элоический и какой-то там ещё магический - которые если и существуют, что вовсе не исключено, то существованием своим только запутывают рассказ; а он и без того вполне запутанный.
Тут становится понятно, почему 2 День не получил своего "хорошо". Потому, что рано. Он был не завершен, этот день, как завершены были все другие. Создана земная материя, а это строительный материал и оценить его окончательно можно только посмотрев только на всё изделие. Всё, включая человека. Так почему же тогда не получил "хорошо" человек, сразу по его сотворении. Потому, что он царь, а царь не существует без своего государства. А всё вместе при общем обзоре - "очень хорошо". Творец уходит на покой.
Таковы общие тезисы Творения. Дальше - подробности. Расшифровки, обсуждения, рассуждения.
Итак, сотворил по образу своему и сказал: "Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и владычествуйте надо всею земною тварью". А поскольку целью сотворения человека было достижение бого-подобия, то в этих четырех последовательных действиях надо видеть четыре этапа пути к нему: плодиться (1), чтобы таким образом размножиться (2) и плодами наполнить землю (3), чтобы владычествовать (4). Над землёй и надо всей уже созданной на ней тварью, которая её к тому времени уже тем же образом наполнила.
А зачем владычествовать? Затем, чтобы владычеством реализовать бого-подобие, требуемое для того, чтобы Творцу на отдыхе подавать пищу. То есть служить.
Однако служитель должен и сам что-то есть. Но что? Питаться тем же, чем и Господин ему не пристало, и если в питание Господину идут чистые животные, то ему вроде как остаются нечистые? Но от нечистых он и сам будет не чист, а ему же надо делать чистую работу - служить - как тут быть?
Потом, когда будет общество, из них выделятся специальные "служители", которым будет позволено, даже велено питаться этой пищей с Господского стола - жрецы.
Позже они будут собраны в целое, специальное сословие внутри целого специального народа, а пока людям просто дается другая пища. Растительная (к которой он к концу истории придёт сознательно сам): звери, которые ходят на четвереньках и держат голову низко, едят с земли траву, а человек, прямоходящий (гомо эректус), будет руками срывать с деревьев фрукты и ими питаться. Как жираф.
И тут в Творении произошел сбой. Сделав человека подобным Себе, Создатель не дал ему отдельного благословения свободой. А бого-подобие, которое обязательно предполагает свободу, само в себе её не содержит, так как в божьем мире эта категория вообще отсутствует за ненадобностью; она актуальна только в тварной среде - ею там бывают отмечены некоторые из "господ", просвещенные.
Но бого-подобие на его низшей ступени предполагает волю, доступный рабу дикий вариант свободы. И она, с подачи лукавого ложно принимаемая за свободу, неизбежно склоняет его к подражанию хозяину.
И тогда, за невозможностью есть животных, он начинает пожирать себе подобных. А это уже неостановимо даже Божией рукой, только если ударом по голове; каковой он и получает в виде проклятия.
Так эволюция привела человека, потенциально богоподобного, пока что к человекообразной обезьяне. Не той симпатичной, которую мы называем семейством приматов и держим в зоопарке, а той страшной, в которую выродился в Каине человек - тупик развития, за который эволюция не пошла (что, однако, отнюдь не помешало Каину, протоптавшемуся в том тупике семь родов, создать там свою собственную, "тупиковую", пробную цивилизацию, на два милениума ушедшую вперед).
Тогда, чтобы выйти из тупика, понадобился искусственный отбор: сначала всех потопить, а потом, кто выплывет, тому разрешить кушать мясо. Только без крови пока, кошерное то есть.
А с кровью - это будет потом на следующем, последнем витке эволюции, который пойдет уже без евреев. За эти последние 4 тысячелетия они устали от истории и стали ошибаться. Дальше - ни иудея на эллина.
Женщины пекут Субботу.
Бог создал человека мужчиной и женщиной, велел им плодиться и размножаться, и нет никаких оснований думать, что они столь приятному повелению сразу же не последовали.
Вероятно, произошло тогда среди духов какое-то замешательство, шептаться стали: вроде брат и сестра, инцест как бы и всякое такое... И тогда Творец сказал: ах так! Инцест, сестра?... Ну так я покажу вам инцест - сделаю дочь! Посмотрим, что вы тогда запоете.
И сотворил человеку женщину от кости и плоти его. И она была прекрасна, и он полюбил её, хоть и дочь, так как змей еще не открыл им глаза на всю правду жизни и всю ее грязную этику.
И вот намудрили теперь мудрецы разных элогизмов-еговизмов, а самое простое не поняли, то что эту женщину из ребра сделал Творец для Себя. Та, что из земли, она Ему грязная - Он же закончил уже творение и помылся после работы - а эта, из кости (хоть и не слоновой), подойдет.
Рассказ о Галатее - великолепная языческая метафора этого последнего акта творения, а если дополнить мифом о похищении Европы - то и всей библейской повести о женщине и ее романе с Творцом.
Тут, значительно ранее появления евреев, выявляется основная фишка всего библейского повествования - отбор, избранничество. Сначала сам Творец, Элоим, компактное собрание богов в единый волевой сгусток - похоже на звезду, собранную из космической пыли - потом оттуда выходит имя собственное, непроизносимый тетраграматон, Присносущий, Всевышний Бог.
Затем выходит на сцену женщина и, пройдя собственный эволюционный отбор, получает собственное имя Ева, под которым рождает сына от Творца (Быт.4, 1: "приобрела я человека от Господа"). Потом бесплодная старуха в менопаузе, получивши новое имя, рождает сына после визита ангела, потом известная евангельская история...
Череда избранных женщин: Ева - Сарра - Хана - бесплодная жена Маноаха, родившая Самсона после встречи с ангелом в поле - Мария и принцип избранничества один и тот же - сверхъестественная фертильность.
Итак, создание женщины из ребра было огромным, завершающим скачком эволюции человека, определившем главную тенденцию развития на ближайшие шесть тысячелетий - феминизация. Ибо созданная тогда женщина стала, как и всякая последующая ступень, более совершенной, чем мужчина, которому она была создана якобы в помощь и в услужение. (Это положение хорошо проиллюстрировано в Комедии ХVII, где слуга всегда умнее и сметливее своего господина).
Оказалось, что основную деятельность по обеспечению жизни на земле - "уходу за садом" - женщина может осуществлять самостоятельно. А такое событие последнего времени, как непорочное зачатие, показало, что и в роли подателя семени, казалось бы, имманентной его организму, мужчина тоже не так уж незаменим - на более высоких стадиях развития личности женщина вполне сможет принимать семя от ангелов.
В допотопной каиновой цивилизации, это было уже испытано, как описано в 6 главе книги Бытия, когда некие небесные силы, как переведено "Божии сыны", то есть множественные боги низших порядков (ангелы), повыбили, как градом, всё мужское население, бледное и нестойкое после десяти поколений архаического разврата, блуда перед небесами, и сами стали оплодотворять земных женщин.
Еще через три тысячелетия от тех времен, на исходе античности опыт был повторен. На этот раз уже не в такой грубой форме, но наоборот, весьма изящной и интимной, a потому более успешно. На этот раз вместо тех преисторических мутантов, велико-рослых и нерепродуктивных был произведен нормальный Человек, но нового типа. Произведен без участия мужеского семени, а потому и без всего адамова дурного наследства.
На том этапе исторического развития Человек тот был один и был, естественно, отвергнут не созревшем еще для спасения обществом, но его, всё расширяющийся культурный след свидетельствует о том, что будущее за Ним. Точнее, за Ними, ибо третья попытка оплодотворения земных женщин небесным семенем будет, вероятно, комбинацией первых двух - интимность и чистота последней в сочетании с массовостью первой - и успех ее будет определяться способностью женщин к восприятию такого семени и воплощению его во чреве своем.
Роду, который от этого народится, самовоспроизводство уже не понадобится, так как это будет род нового Адама, и они будут бессмертны. Но не так, как тот, первичный Адам, что до грехопадения, сделанный из земного праха и потому бессмертия не достойный, но на новом витке, окончательно.
Женщины, предназначенные произвести этот род пройдут эволюцию от полу-диких "дочерей человеческих" из Быт. 6, 3 до св. Марии, Богоматери. Этот процесс уже идет, и он уже незаметно подходит к своей заключительной фазе.
Как отмечено выше, у человечества остаётся всё меньше и меньше мужественности, оно феминизируется. По мере общей технологизации жизни отпадает нужда в избыточой мышечной вооруженности тела, вместе с ней уходит эстетика агрессивности и героизма.
С изысканием новых форм размножения, и развитием социальной сферы распадается семья, осевым стержнем которой был мужчина - моногамная семья и так-то неустойчива, а тут ещё и муж теряет своё абсолютное значение в доме как защитник и добытчик, и следовательно, становится лишним.
Для нужд осеменения, которое в последующем возьмут на себя ангелы небес, являющиеся девушкам во сне, пока, на переходном этапе вполне достаточно небольшого количества племенных самцов, а все остальные мужские требы неуклонно отпадают одна за другой.
Уменьшение потребности в мужчинах при параллельном сокращении военных утрат, стимулирующих их производство, неизбежно приведет к их вырождению, и женщина получит в обществе гегемонию, а значит, к ней перейдет лидерство в этом историческом танце. У-хромосома, бессмысленная, излишняя и потому временная, вероятно, образовавшаяся в результате поспешного и неаккуратного деления Адама, оттого что от Х оторвалась ножка, утратит свое значение и уйдет из инфраструктуры наследственности.
Настанет Матриархат, и выйдут из вод "тридцать витязей прекрасных" - славный род нового Адама, тех бесполых Божьих детей, которые прикончат историю в ее нынешнем, уже поднадоевшем виде и тупиковом состоянии. Ждать осталось немного, всего 225 лет, пока закончится "День шестой", который есть не что иное, как 6 тысячелетие по сотворении мира, и наступит всемирная "шмита", Супер-Суббота.
Фига в кармане
Когда мы имеем дело с древним, восточным текстом, тем более, поэтическим, каковым написаны некоторые книги Библии, то комментирование методом 'пшат', хоть и переводится как 'простое', не всегда является самым коротким путем к постижению последнего смысла определенноего словесного образа. Как не всегда прямая является кратчайшим расстоянием между двумя точками, и как простота, если оборачивается примитивом, становится не лучше воровства, так как уворовываются скрытые смыслы. Открытие этих утраченых смыслов бывает возможно на более высоких стадиях канонического комментирования, 'ремез', 'драш' (подробнее об этом - ниже, в трактате 'Шесть Дней Библейской Истории')
Мы не знаем точно, что стоит за загадочным диалогом 'Песни Песен', бытовая любовная ситуация, или гораздо более интимное переживание, молитва и рассказ о ней. Последнее, то, что это Он и есть тот неуловимый Жених, и что тут под эротикой спрятана, как под мамкиной юбкой, религия, есть версия весьма популярная у комментатаров, и по древности своей она представляется вероятной причиной канонизации 'Песни'.
А вот противоположный пример - искушение женщины в 3 главе Книги 'Бытия'. Там наоборот, сeксуальная сцена стыдливо представлена в некоем гастрономическом ключе: есть или не есть? Так стоит вопрос, и решается, как всегда в пользу есть. Только что там есть за этим 'есть'?
При повторении этого запрета в беседе женщины со змеем, в её устах проскальзывает тонкая подсказка (за это часто цепляются комментаторы, но не за самый смысл, а за соседние ветки, и потому ничего интересного из этого не извлекая): не только есть запрещено, но и прикасаться! (Быт. 3, 3) А это-то почему? Ведь прикосновение само по себе - даже и к персику бархатистому - не дает никаких вкусовых ощущений; если только ассоциативно, но для этого Адаму ещё рановато - надо же попробовать хоть разок.
А если речь идет не о еде в прямом, алиментарном смысле этого слова, но о чём-то другом, ближе к кожным ощущениям? Прикосновение, как известно, есть прелюдия сексуального контакта, и настолько сильная, что некоторым, особо чувствительным натурам, может заменить сам контакт. Особенно, если в темноте - а ведь там говорится о не открытых ещё глазах, которым только ещё предстоит открыться; то есть фактически - о мраке котёночьей слепоты, в котором находился новосозданный человек.
Ещё говорится о стыде наготы. А это что такое? Почему ни одно другое животное ноготы не стыдится, но только человек? Вероятно, потому, что животному нечего стыдиться - оно наготы не имеет? Но тогда, что есть нагота, и каким принципиальным внешним отличием человека от остальных животных она представлена?
Только не надо про оволосение кожного покрова, который человек тогда потерял и застыдился голой кожи; как потом стал стыдиться лысого темени. Не все же звери похожи на вашего кота, который, если побрить, умрёт от стыда - есть же ещё слоны и носороги. Они голые от рождения до смерти - и ничего! Значит не в этом дело, не в коже; кожа-то, наоборот - Богом данное прикрытие. А тогда в чём?
Остаётся, по-видимому, только одно кардинальное отличие - открытый пенис - главное эволюционное анатомическое приобретение славного семейства homo erectus. У всех других это скрыто под животом и между задними лапами вследствие горизонтального положения тела и там спрятано под кожную складку и выходит наружу только по мере надобности. У человека одного всё открыто, всё наружу. Стыд - это когда не так, как у всех других. А если человек жил срели животных, значит - не так, как у животных.
Теперь, когда есть предположение о природе стыда и его материальном субстрате, можно попытаться осторожно, со всем надлежащим целомудрием реконструировать библейскую сцену Грехопадения; по нынешним, кстати, пуританским нормам вполне себе 'порнографическую'. Итак.
Пока Адам, в соответствии с целью его сотворения, работает в саду где-то на периферии, женщина, гуляя одна в тенистой глубине сада, встречает змею, и в её облике находит что-то знакомое, что привлекало её внимание ещё у Адама, но она не видела этому конкретного применения. Это 'что-то' есть изящная обтекаемая головка на длиной шее (фаллическая форма змеи, это старая, затертая приманка для комментаторов). Шея та при виде юной девы эрегирует, подымая головку и, вытянув ее вперед, вкладывает ее женщине в ее лонное отверстие. Загородок там никаких тогда еще не было, и до того дня словесный запрет считался достаточым.
До этого места данный сюжетец измусолен до лоска в разных куртуазных картинках всех веков и народов, но дальше дело почему-то не идет. Теряются, рассыпаются в вариантах - не находят продолжения. Дальше вся эта богатейшая иконография сразу иссякает как Первомайская демонстрация после того, как прошли мимо Мавзолея.
А всё потому, что идут по не правильному пути ("бес нас водит, видно - это тут как нельзя уместно): гадают, ищут тот неназванный фрукт, а точнее, то дерево (Познания). А зачем что-то ещё искать, когда главная находка уже сделана, и это - сама женщина, как говорят с тех пор французы. Она и похожа по строению тела на дерево, и две спелые груши спереди свисают, и медоточивое дупло спрятано посредине.
А дальше по логике пшата - здесь он уже вполне уместен - вот что, предположительно, произощло. Женщина, впервые в жизни испытав наслаждение - от тех своих плодов и ствола с дуплом естественно поделилась этим своим новым переживанием с мужем, дождавшись его с работы, и проделала с ним то же самое, что и со змеем, используя отмеченное выше сходство. Вот и весь "фрукт"! Тому это, надо полагать, тоже понравилось, но когда первые восторги улеглись, наступил час расплаты - страх и стыд (предвестье Страшного Суда).
Предметом страха был стыд, а предметом стыда - всё тот же, незначительный член его тела с которым только что самозабвенно и невинно резвилась юная жена! И даже не весь, а только набалдашник - то, что открыто. (Он действительно похож на плоды фиги, и так его потом и стали называть, сделав из названия фрукта эвфемизм славянского спец. термина 'куй'; хотя на самом-то деле это время само по какой-то неясной причине, может просто вследствие естественного дрейфа понятий и значений, незаметно произвело тут рокировку, вследствие чего "фиг", безусловно первичный в библейской плодово-ягодной конкретике, ушел в тень более сильного в своей абстрактности "куя". Так в шахматах голый и безоружный Король прячется за спину могучего Ферзя.)
А контактные места на их телах, напоминавшие им о том постыдном наслаждении, получили общее название "нагота", которое в ходе истории Ханжества распространилось постепенно и на другие, прилежащие участки тела. А у особых ревнителей и вообще на всё, что не прикрыто какой-нибудь тряпкой. Это же обычное дело: место всегда проклинается за грехи человека, на этом месте совершенные. Например: "За то, что ты послушал голоса жены...проклята за тебя земля" (Быт. 3,17).
И прикрыл Адам эту свою наготу, фиговыми листьями, похожими на растопыренную пятерню. И жена, во всём послушная мужу, сделала то же самое, прикрывая и у себя место со-прикосновения (ибо сказано: не еть и не прикасаться). А когда нет даже такого листика, то говорят: 'нету ни фига' - то есть абсолютно гол! А так как сделана была эта перво-одежда самостоятельно и в кустах, где они прятались, то и называют с тех пор весь самодел из подручного материала кустарщиной. Именно потому, что в кустах, и никакие немецкие "кюнстлеры" тут не при чём.
Впоследствии, когда Творец, видя явное смущение, в которое повергнута его верховная тварь, уже осужденная за это и теперь нуждающаяся в смягчении участи, решил ей помочь, он заменил им их кустарную одежду на фирменную и одел им это место 'кожаной одеждой' (Быт. 3, 23). И женщине тоже прикрыл, но уже с другим смыслом: чтобы впредь эту свою шалость оплачивала кровью, и это бы напоминало ей, что это она тут соблазнительница, то есть виновница. А а общем, всё получилось и надежнее, и достойнее, чем если бы Творец снова слепил их в гермафродита или вовсе обратно поставил человека раком.
Через десять родов после Адама, людоедство в его потомстве сделало жизнь на земле невыносимой, и пришлось всех топить. После потопа, чтобы эта мерзость не повторилась, дано было людям в пищу помимо растений, как было сперва, ещё и мясо, но только животных; в качестве компромиссного варианта, вероятно. Однако первый переход с растительного на животное произошел еще тогда, при Адаме, в том эпизоде Первородного греха и его последствий, и это открывает историю Одежды.
Так и пошел Адам в мир - размахивая руками и на двух ногах, неся между ними свою фигу в кармане (кожаном), на встречу со смертью, ожидающей его теперь в конце любого его пути - и направо, и налево, и прямо - и венчающей все его тяжкие труды и добрые дела на земле. И так странствовал он, сменяя чередой поколение за поколением в режиме 'дурной бесконечности', пока на двадцатой такой смене не выделился из его потомков некто Авраам, которому за его чистую, детскую веру в 75-летнем возрасте было повелено свыше высунуть, наконец, фигу ту из кармана, для чего обрезать карману дно. Это завет Обрезания, и он переходит и на сыновей, и на внуков, и на все последующие поколения.
А когда народился из детей Авраама и разбрёлся по земле целый обрезанный народ, скрепленный накрепко одним лишь этим заветом, то в добавление к элленизированной фиге - Библия ведь писалась полным текстом в эпоху Элленизма (Септуагинта) - появилось в сленге того народа, называемым "Идишь", звонкое, как шлепок, словечко 'шмок', вероятно, пришедшее из Ладино. Тоже от 'смоквы', латинского варианта фиги, но с презрительным оттенком, так как обозначает тот самый ненужный обрезок. Как будто шмякнулся прямо из-под ножа на землю в лужицу кровей Обрезания. И нет в языке этого народа ругательства более уничижительного.
А в песнях западных славян появилось параллельно слово 'смак' - тоже, вероятно, от смоквы но с другой коннотацией, может быть и более адекватной: 'вкусно'. Вроде как сласть и шмасть - звучит хоть и похоже, да не одно и то же.
Переход через море
Покойный дед, старый жуир с громоподобным баритоном, особенно эффектном среди ясного неба да на трескучем морозе, какими славилась в старину Москва, так учил меня правилам уличного движения: "На переходе не дури, но действуй здраво - сперва налево посмотри, потом направо."
Bсякий раз, когда он вел меня из садика, и я сжимал что есть мочи два его пальца в кожаной перчатке - больше не охватывалось - получал я эту заповедь, и она в конце концов осела в моей душе, как на дне морском сундук мертвеца.
В уютные те времена, когда не было ещё подземных переходов, и город целиком уложен был в Садовое Кольцо, меня преследовал такой сон, что будто бы за мной кто-то гонится. Из ночи в ночь - то Баба-Яга, то Бармалей, то Вурдалак какой-то, то кто-нибудь ещё, взыскующий моей погибели зачем-то. И будто-бы всё ближе, ближе погоня, и вот уж дышит смрадно мне в затылок, но в последний момент счастливое пробуждение разряжало обстановку, и вещи становились на свои места. И только мокрая пижама наутро, да от мамы подзатыльник вместо поцелуя - так выглядело с близи спасение.
А тут вот бегу, бегу, язык на плече, а за мною бежит разъяренная толпа моих кредиторов. За свет, за газ, за ужин, за карты, за любовь, за пари, за не отработанные авансы, за не погашенные ссуды, за просрочку, за отсрочку, за неверную строчку, за хозяйскую дочку - все, в общем, кому когда-то задолжал и давно простил. И как тогда: всё ближе и ближе, и уже слышу крики кровожадные и неотвратимый топот копыт.
И тут предо мною улица и переход. Смотреть нале-напра некогда, но светофор вдруг загорается зеленым. И визжат тормоза, и поток движения останавливается, и в нем образуется дорожка, как-бы брозда, и я - туда.
А они все туда же за мной с разбегу - там область пониженного давления и засасывает, как в пылесос. Но они-то уже, вероятно, на красный попали, так как движение за моей спиной, слышу, возобновляется. Как-бы шлюз открылся, и вода пошла.
Но вместо победных восклицаний слышу сзади одни лишь вопли ужаса, предсмертные проклятия, да жесткий хруст костей, да скрeжет покореженного железа. А я уже на том берегу и оборачиваюсь, и вижу всю эту картину, жуткую, как сон. И машины-то вроде и не хотят давить, но задние напирают, и гудят и толкают, и бьют, и некуда деться, как вперед. А там, опять же, люди...
И вот уже ангелы в вышних поют о чудесном спасении моем: "И расступилась вода, и пропустила бегущих, и сомкнулась, и накрыла преследователей вместе с их конями и колесницами".
Собачья смерть
"Умрешь как собака!" - есть ли проклятие страшнее этого?
У меня была собака, я ее любил. Очень. Она съела кусок мяса, но не могла проглотить. И я понял, что это - старость, и жить ей теперь будет плохо.
Собака ведь не может жить воспоминаниями, ей бегать надо. И есть мясо, хотя бы иногда. А у нее болела спина, упало зрение, и притупился нюх, которым она жила и познавала мир. И которым меня выделяла и любила, ибо то была легавая собака. А теперь вот еще и паралич глотания прибавился; какое уж тут мясо.
Ей было 14 лет, что по-собачьи совсем не мало, и умирать в эти годы вполне нормально. Но не нормально умирать мучительно; и за что ей?
И я повел ее к ветеринару, чтобы сделал ей укол - другой возможности ей помочь я не видел.
Она знала, куда ее ведут, и так волновалась, что даже обкакалась по пути, чего раньше никогда с ней не случалось. И чем была смущена, так как была она застенчива и обычно долго, по-легавому выискивала для своих нужд укромное местечко, а тут - на тебе! - прямо посреди... Но она всё равно не сопротивлялась, не упиралась, потому что верила хозяину и понимала, что плохого он ей не сделает.
Во время эфтаназии глаза ее были печальны, и в них стояли слезы; как, впрочем, и всегда перед редкими нашими разлуками, даже короткими - собака ведь знает и без чемодана, уходит ли хозяин только до вечера или надолго. Но не скулила, больно, значит, не было.
Я поймал себя на том, что я ей сейчас в определенном смысле завидую. Перспективно, если можно так сказать. Я ведь тоже не молод, и не могу не примеривать на себя эту ситуацию. Мне-то кто такой укол сделает в нужный момент? И кто сможет поймать этот момент, когда сам-то я наверняка его упущу - дети, вдовы? Эти все, которым всем я буду, так или иначе, в тягость, будут меня как-бы жалеть, и суетой своей только раздражать и усугублять мои страдания и мое одиночество.
А где Хозяин? Где Тот, что придет ко мне "под забор" и снимет жабу с моей груди. И спокойно закроет мне глаза, и Сам заберет от меня непосильную жизнь. Без смертельной боли и унижения старости.
И не в том ли вера - простая, не ученая - как не в надежде, что Он придет? Не та вера, что возвышает, но та, что утешаивает. Гордость ищет уподобления Творцу, смирение ищет покровительства Хозяина. Не знаю, как - жить, но умирать лучше собакой.