- Я в городе, звоню из гаража. Сранья приехала на базар, накупила полный багажник всякой всячины, в том числе ящик пива папе на день Рождения и новую керосинку. Японская, не коптит. 15 кг. Забрала доху у скорняка, загрузила заднее сидение. Машина, вобщем, доверху. И там, в добавок, что-то стучит, скрипит, и как бы мне со всем этим барахлом не застрять, где-нибудь по дороге.
- Заскрипишь тут, когда напхают под самую макушку, как рождественского гуся. А вообще-то, машины от старости не скрипят, только коленки и кровати. Перепутала малость - вставил я невпопад.
- Ты, давай-ка тут, кроватями своими да гусями-лебедями голову альцхаймеру моеу не морочь, а то он забудет, что я хотела сказать. Ну вот, уже и забыла! На чём я остановилась?
- Что 'как бы не застрять по дороге'.
- Вобщем, я договорилась, заберешь, расплатишься, отвезешь, рагрузите. Отцу передай, что я ночую дома, приеду завтра после обеда. Или к вечеру, в зависимости от того, когда машину отдашь. Хорошо?
- Да хорошо-то оно, конечно, хорошо, но очень некстати - работы много. Я же ничего не успеваю, ты ж понимаешь...
- Я всё понимаю: когда весь год ничего не делал и всё на последние дни оставил, то получается многовато. Но ведь и папу тоже надо когда-то повидать! А то мало ли что... Он что-то не очень как-то... И будь с ним поделикатнее, у него там роман, кажется, на даче. С какой-то колхозницей по соседству.
- Да ну?! Неслабо для начинающего! Платонический хотя бы?
- Надо думать, что да. Что-то другое трудно представить, он сильно сдал в последнее время.
'Надо думать', что роман, да еще в начальной фазе не лучшее, вообще-то, условие работы для семидесяти-пятилетнего сердца; пусть даже и платонический! И что это значит, 'он сдал'? Вообще сдал, или только по романтической части? И если последнее, то при чём тут мамаша? Она что-то часто стала закладывать в это 'последнее время', пока он сдаёт. А впрочем, мне ли судить - что я понимаю в платонических романах, изношенных сердцах и помраченных душах! Лучше не надо думать. Осень ведь, всё куда-то летит, летит... Вот и родители полетели, не остановить.
Так думал стареющий молодой повеса, пока гнал "скрипучую" мамкину таратайку, наспех для виду подтянутую в гараже, по тряской Брянской дороге.
Дача была недостроенная, остановленная лет 40 назад по какой-то забытой, заросшей лопухами причине - скорее всего гоп-стоп - и уже утерявшая всякий кураж на окончание строительства, стояла, тоже, как и машина, вся поскрая изипывая от старости стояла на краю забытого Богом и родным Государством поселка в часе езды от Столицы. Поселок сей был негусто населен каким-то невзрачным, угрюмым, немногочисленным населением, для поддержания добрососедских отношений с которым, а также во избежание "красного петуха", мама завела традицию на папашин ДР их собирать и выставлять пиво.
Волосок, на котором висела вся эта странная жизнь, поддерживала пролегавшая рядом дорога, на которой иногда что-нибудь такое появлялось и за умеренную мзду принимало на борт всех желающих, кому повезет. Моменты этих появлений местные жители чуяли интуитивно и выходили к большаку почти безошибочно.
Отец сидел на веранде, за отсутствием крыши и фронтальной стены больше похожей на портик, за столом. Перед ним стояла чашка остывшего чая, сваренного на старой керосинке, стоявшей рядом с ним на полу, на месте околевшего в прошлом месяце пса, и, судя по выражению его лица, тоже, вслед за чаем уже остывшей. На нем было старое драповое пальто с широким запахом, похожее на шинель генерала Деникина, и брутальная вязанная шапочка до бровей - у стариков почему-то всегда мёрзнет темя и лоб.
Забора не имелось, и машина подъехала почти к самой веранде, так что было даже видно, что старик хмур и не брит. "Старческая неряшливость", подумал я выключая мотор; он тоже был стар и при выключении его тряхануло. "Мать права - и правда, сдал", подумал я то ли про мотор, то ли про отца.
Осенний день тоже хмурился и сдавал. Было ветренно и тревожно. Бледное небо перечеркивал длинный журавлиный пунктир, то и дело выгибаемый и разрываемый ветром и упорно тут же снова вытягивавшийся в нитку.
- Ну, что ты решил? - спросил он вместо 'здравствуй'
Я открыл багажник и из-под крышки, как из-под щита на левой руке, ответил:
- Уезжаю - и тут же перевел тему на мать. Она-де ночует дома, будет завтра, просила не волноваться. Вот прислала пару центнеров гостинцев для скрашивания разлуки. С оказией, так сказать, и с целью облегчения вам разгрузочных работ.
- Ну всё ясно: где-то набралась со своей богемой пенсионной. Не качается хотябы?
- Я ее не видел, брал машину из гаража - там что-то стучало, и она оставила.
- Что у неё там стучало, в башке у неё стучало! Просто ГАИ боится, у нее там длинная 'история болезни' накопилась.
Тут уместно было бы заметить, что история болезни всегда начинается с анамнеза вите, который состоял у нее из того, что он, отец, пока не сдал всё куда-то от нас бегал и возвращался, и рваный ритм этих искусственных перемен в нашей жизни не совпадал с естественным жизненным ритмом её женского организма, что с годами привело к наблюдаемым теперь, вполне ожидаемым нервным срывам. Однако я вовремя вспомнил о мамином птредостережении - чтобы поделикатнее - и отменил лекцию.
Доха, когда я пытался перетащить её на веранду, как и следовало ожидать, развалилась вся - дряхлая шкура не держит скорняжьего шва - и отец, пока я подобирал куски, развлекал меня ходульными песенками своей юности: 'в универмаге наверху я купил доху я на меху я, но с той дохой дал маху я - она не греет ничего'. Одновременно ракочегарил старую керосинку и поставил чайник.
Мы пили чай с разными кислыми вареньями в маленьких баночках, которые мама накупила на базаре, и это было как бы знаком её присутствия, её приветом нашему столу.
- Летом надо собирать ягоды и варить из них варенье, а зимой пить с этим вареньем чай - произнёс он ни к селу ни к городу из "Опавших Листьев", кажется.
- Но между летом и зимой бывает осень - осторожно заметил я - упустил Василь Васильич.
- Нет, не упустил: осенью провожают птиц и смотрят, как падают листья. Ему, кстати, тоже приходилось в конце жизни.
Эта сентенция Розанова о ягодах и варенье, высказанная им на склоне лет, неоожиданно разрешила мне одну физиологическую загадку (с условным названием Синдром Карамазова-отца) которая давно меня занимала, и никак не находила решения. Почему сластолюбие парадоксально пробуждается в старости, как раз тогда, когда диабет и нельзя? Только ли это какой-то инстинктивный, внутренний бунт человеческого духа (в данном случае - организма) против природы? Нет, не только. Если на четыре периода человеческой жизни наложить четыре сезона года, то на старость ляжет как раз зима. А к зиме, обычно, столько горькой желчи оседает на стенках души, что надо чем нибудь заесть.
То ли поезд тот журавлиный, что привёз меня к отцу, всё никак не уходил, всё ждал меня у горизонта, то ли прибыл за мной следующий, пока мы возились, но пунктирный хвост всё ещё зыбко мелькал на фоне заката под козырьком веранды.
- Как подпись автора на пейзаже - сказал отец, глядя в том же направлении, что и я и думая, вероятно, о том же.
- Не совсем по месту, правда.
- А по-моему очень даже по месту. И летят на закат - западное направление то есть, актуальное.
- А надо бы, вроде, на юг...- робко возразил я.
- Птицам сверху виднее, и они за теплом летят, а не по карте. Так же как и художнику виднее, где на его картине место для подписи.
Тема отъезда в нашей беседе - если только можно назвать этим словом разрозненные, случайные реплики невпопад - больше не всплывала. Как о веревке. Да и чего там, когда всё уже говорено-переговорено, добавить нечего, осталось только друг друга поберечь и не изводить напоследок. А тут нет ничего лучше, как совместная работа по разгрузке багажника с последующим пахучим чаем и свежим маминым вареньем с базара.
Он сходил в дом и принес водки из маминых запасов. Мы выпили за её
здоровье. Под кислое варенье это получилось неплохо, но он почему-то мало повеселел.
Потом он проводил меня к машине. Я обнял его на прощанье и ощутил, как он дрожал весь под своим старым, продувным пальто из тонкого драпа.
Я смотрел в заднее зеркало, как по мере набора хода умаляется неумолимо и в сумерках тает одинокий старик на дороге. Неразрешимый, тяжелый конфликт всей моей жизни с ускорением уезжал во тьму вчерашнего дня. "Им - расти, а нам - умаляться", вспомнилось мне из Евангелия.
Однако когда едешь по дороге, полагается смотреть вперед. А там зыбко маячит мамина легкая тень. После того, как мой отъезд стал приобретать реальные очертания, у неё стала дрожать правая рука.
Кругом одни евреи - ворчливо пошутил тогда отец - как в песенке похабной поется. Паркинсон и Альцхаймер присуединились к старому её попутчику Рапопорту, Вассермана только одного не достает.