В день маминой смерти я, как обычно, поехал к ней на кладбище. Попросить у нее прощения, обмыть ее камень, положить на него камешек с моря, засветить лампадку у изголовья. О себе рассказать последнее. Ну в общем, всё - как обычно. Ах ну да, еще пропустить там свои поминальные пятьдесят - больше за рулем нельзя, а что-то надо - пейзаж располагает. Обычно, я пью красное вино, а водку только один раз в году - в этот день и в этом месте.
Кладбище, огромное как город, лежит на склоне горы и не имеет никакой ограды. Как и сами могилы не имеют, и машины движутся между ними, точнее, между участками могил, как по улице. Есть и свои переулки, тупики, дворы и стоянки. Случаются и пробки в этом городе Мертвых.
Вот спускаюсь, как обычно, крутыми витками по внутренней главной дороге этого спального района среди однообразных каменных кварталов, с адресной нумерацией. Hаверху могилы самые старые, а по мере погружения - все свежее и свежее, так заселялись. А в самом низу уже пошла урбанизиция: индивидуальная застройка вытесняется пятиэтажными хрущобами в силе Баракко.
Стало вдруг как-то не по себе. Похоже, старый и добрый гулаговский стиль архитектуры московской Оттепели, благодаря новой, неожиданно открывшейся перед ним кладбищенской перспективе - ибо нет перспективы реальнее, чем смерть - достал меня и тут, в этой жаре. Однако я не стал придавать этому значения - если всему придавать, да аналогии разные выискивать, то быстро свихнешься. Тем более, что в этот момент машина уперлась в стену 8 участка, маминого, и дальше надо пешком.
Как всегда, долго лавировал между каменными бордюрами могил. Там так узко, что ноги ставятся одна другой как-бы в обратный след, а руки раскинуты, как у канатоходца для баланса. Так дошел до мамы - она у самой изгороди над обрывом - там присел. Отдохнуть, поздороваться.
Проделал весь свой нехитрый ритуал, потом картинно (перед собой) отбил о край мрамора горлышко принесенной из машины бутылки, этим как-бы давая понять (самому себе), что она мне больше не понадобится, наполнил до краев граненый стопарик за 5 шекелей, сказал маме "лехаим", что значит "за жизнь", и выпил. Mедленно. О тот же мрамор облупил яйцо и сжевал без соли. Закуска
Mама, конечно, на мой "лехаим" ничего не ответила, да я не особенно-то и ожидал: что может ответить покойник на бессмысленный, дежурный "лехаим"? Если только приказать долго жить, как гласит поговорка - так это он уже сделал самим фактом смерти своей. Да и кто я такой, чтобы на "лехаимы" мои реагировать! Я же не знаю, в каких она там сферах теперь пребывает, может, и забыла про меня совсем?
Стало вдруг одиноко и от этого тоскливо. Бутылка с отбитым горлом стояла передо мной на камне и стаканчик с нею рядом. Я налил и выпил. На яйцо она пошла хорошо, лучше, чем первая, что под яйцо. Было бы еще яйцо, закусил бы и эту. Яиц надо всегда иметь пару - по яйцу на карман. Но с другой стороны третья тогда пойдет еще лучше, а карманов-то всего два! Так что третья, как и предполагалось, пошла уже не так хорошо, как вторая, что на яйцо. Значит, пора уходить. К тому же, когда позволено только одну, то четвертая может оказаться лишней.
Я встал и огляделся. Надо бы что-то сказать на прощание, большое и доброе. Но в голове не было нечего, кроме "до свидания, мама". Сказал, повернулся и пошел обратно, к машине. Бутылка со стаканчиком осталась на камне. Птицам, как обычно. И обычай тот, как видно, не праздный, так как до следующего посещения это никогда не достаивало, и вороны встречали в веселом возбуждении. В общем, включил мотор и поехал.
Обратная дорога выглядела почему-то незнакомо. Часто ветвилась, указатели по мере продвижения становились всё более и более двусмысленными, и скоро я уже не сомневался, что еду куда-то не туда.
Такое со мною уже случалось однажды. Десять лет назад, в мое первое посещение. На одном из перекрестков стоял тогда бес и показывал не в ту сторону. Это стоило мне полчаса катания по аллейкам каменного парка, которые в конце концов таки сами вывели меня к ритуальному рукомойнику на выезде. После того раза я всегда возвращался с осторожностью, и кладбищенский бес больше со мною на поворотах не шутил, пропускал с миром.
А тут вот, кажется, проскочить не получилось. Это стало понятно, когда вдруг среди полного безлюдья увидел на одной из могил вдали от моей дорожки что-то вроде остатков панихиды, и оттуда ко мне кто-то бежал, весь маша руками. Он подбежал, и попросил к ним присоединиться - не хватало десятого для молитвенного комплекта. Это как когда-то у московских угловых гастрономов граждане с мольбою в глазах искали "третьего" и под это даже обеспечивали его напрокат стаканом, так же здесь на кладбищах с тою же настойчивостью ищут "десятого"; и тоже с ермолкой напрокат.
Он поклялся, что это не больше пяти минут и добавил почему-то, что спешить-то мне всё равно некуда. "Некуда, так некуда", подумал я, сразу почему-то приняв этот странный тезис - ему виднее. Сказал только, что нехорошо оставлять на этой дорожке машину, где ее в случае чего ни на какой кривой козе не объехать. Он сказал, что это - его ответственность и снова добавил безапелляционно: "Да и кому же тут понадобится ее объезжать!". Последнее звучало еще более странно, так как место было не столь уж отдаленное и час достаточно ранний, но я почему-то без колебаний принял и это.
Когда я, отстояв с ними эти пять минут - тут он не обманул - вернулся к своей машине, то оказалось, что и в последнем, спорном своем утверждении он тоже был прав: никому этот проезд не понадобился, никто не ждал и не бил в нетерпении копытом в клаксон.
Дальше дорожка шла узкая, петлистая, очень медленная, и, после ста пятидесяти на одном яйце да при такой жаре, она меня утомила. Она вилась по склону Горы Упокоения, покрытому заместо кудрей винограда окаменелой чешуей могил, а внизу и дальше на холмах лежал город живых. Отсюда он казался совершенно недоступным, и смотреть на него с дороги было опасно и ни к чему.
Когда отчаяние мое выехать к рукомойнику окончательно утвердилось в сознании, моя машина, как-бы в подтверждение этой мысли, вдруг уперлась в препятствие. Это был вагончик, буфет на колесах. Отцепленный прицеп, оставленный на дороге.
Надо ли говорить, что объехать этот дрындулет не было никакой возможности, спросить же, когда его увезут, некого - как и всё вокруг, включая и большинство могил, вагончик был безнадежно пуст. Что он тут делал, кем оставлен и кого ждал, было непонятно.
Впрочем, всё это меня интересовало только постольку, поскольку не было ответа на главный вопрос: как отсюда выбираться. И чем дальше, тем грубее этот вопрос давил на голову. Ехать надо было обратно, и хотя проблема встречной машины, благодаря вагончику, отпадала сразу, по ситуации, оставалась и никуда не девалась другая проблема - развернуться. Дорога казалась уже, чем диагональ моей машины, так что разворот в принципе невозможен, нечего и стараться.
В ожидании неизвестно чего простоял часа полтора-два - а на такой жаре час идет за два - и начал прорываться задом, обдирая с неприятным, жестяным скрежетом, борта о сближающиеся как тиски стенки каменного лабиринта.
Скорость при такой езде была не выше, чем у пешехода, а учитывая, что поминутно приходилось возвращаться вперед для возобновления маневра, то и вообще приближалась к скорости рака, пятящегося на незнакомой местности.
В таких условиях использовать машину как средство передвижения не было более никакого смысла. Вылез и пошел пешком, поискать какую-нибудь помощь; знать бы только еще, какую!
Вне машины, я почувствовал себя неуверенно. Дорога незнакомая, ориентации - никакой. Жара страшная. И пыль в придачу.
По полной неопытности в пешеходном деле, для сокращения пути как-бы, сошел с дорожки и поперся напрямик через территорию участка - вроде как еще одно, кроме скорости, преимущество перед автомобилем; сомнительное, как оказалось.
Обливаясь потом пробирался я среди могил, и шершавые камни шаркали по моим на локтях и коленях, в кровь обдирая на них кожу с таким же равнодушием, как еще недавно они обдирали об них краску на бортах моей машины - им-то какая разница, что обдирать.
Брел, не разбитая дороги, весь в поту и крови с чугунной головой и то ли слезящимися, то ли уже гноящимися глазами, пока не вышел вдруг на знакомую чем-то полянку. Табличка в углу указывала на участок ? 8 - могилы, по которым я шел, передавая из рук в руки,привели меня обратно, к маме.
Отсюда можно было доехать на попутке по большой дороге до умывальника, и там поискать кого-нибудь, кто вызволит мою машину, но как найти ее без адреса в этом огромном городе с улицами и площадями, и таким специфическим населением, что и спросить некого? Попутки, однако, не было, а день катился к вечеру, и я так устал, что всё уже было безразлично - лишь бы где-нибудь прилечь, так как ноги больше уже не держали.
Рассвет на кладбище. В проходе между могил лежит, скрючившись, человек. Лицо его спокойно. Он спит.
Ветер несет по кладбищу ржавую листву. Откуда она здесь, где ни деревца, ни кустика? Листва, смешанная с пылью, засыпает лежащего, над ним образовался холмик. По форме холмика можно определить, что он там лежит на боку.