Аннотация: Сказка на ночь, для постояльца "апартаментов ноль"
...Мне хочется броситься из этого сада
С высоты семисот локтей
Силуэты крыш на фоне расплавленного неба - ломаные, и плоские, и очень острые, и вдруг - обрыв, провал - Виа Тарталья. И дальше опять - неровная линия, крыши, и деревья на них. В провале улицы, на самом донышке, плещется глоточек недопитого моря, как мартини в треугольном бокале - сравнение пошловатое, но все-таки верное.
Я лежу в бассейне, на крыше беззвездных "Апартаментов Николаос". Вечер, солнце вот-вот упадет за неровную линию кровель. В такое время постояльцам нет уже хода в бассейн, но Рика выговорил для меня у хозяйки эту вечернюю привилегию. Для меня и для моей хирагры. Рика снял когда-то хозяйского кота из дупла вентиляции, под самой крышей, и за это получил у владельцев "Николаос" карт-бланш на любое желание. И монетизировал его - вот так.
Я лежу, то есть сижу - по плечи в воде, упираясь ногами в пластиковую стенку. Омываемый, словно течением жизни, пузырящимися потоками. Представляю себя яйцом в кастрюльке, и фантазирую, что варюсь. Боль потихонечку покидает меня, и пальцы почти уже можно сжимать в кулак. В доме напротив зажигаются окна, и крыша изнизу озаряется подсветкой. Там плоская крыша, как поле для гольфа, и четыре дерева на ней. Подсветка выхватывает из пурпура замшевых сумерек это отчетливое желтое поле, и я вытягиваюсь на своем месте, в своей луже, и жду. Это - моя ежевечерняя сказка на ночь, уже пятый день.
Я вижу ее - так отчетливо - сперва в полулуниях мансард, как она бродит по комнатам, копается в сумочке, пьет воду, и расчесывает волосы. Как сбрасывает с ног сандалии, и поднимается - на крышу. Я не могу разобрать, сколько ей лет, но, кажется, много - пятьдесят или шестьдесят. У нее такая пластика - на ум невольно приходят руины, разбитые марионетки, и птицы на лобовом стекле.
Я пятый вечер наблюдаю - за тем, как соседка бродит по крыше. Возможно, у нее это - йога или гимнастика, какой-нибудь специально придуманный курс. Сперва она вальсирует по плитам - наступая только на белые - потом встает на краю, и вся выгибается, подается вперед, раскинув руки. Ника Самофракийская, только с головой. И так - каждый вечер. Наверное, это прописал для нее хиропрактик - я, со своей хирагрой, знаю, что советы врачей бывают весьма и весьма прихотливыми.
Я сочинил историю про нее - от собственных скуки и безделья. У этой женщины есть крылья, невидимые, фантомные, и она все никак не выучится ими управлять. И так встает, и эдак - и все не взлетает. Когда она трепещет, выгнувшись, на краешке крыши - я невольно ей сочувствую, и жду, когда же все у нее получится, и босые ступни хоть на дюйм да оторвутся от кафеля. Я не так чтобы хорошо вижу, но я бы заметил - этот вдруг возникший разрыв, бархатный темный пунктир - между белой плитой и молочной, на мысочке, ногой...
- Как ты сегодня?
Я и не услышал, как он приехал. Двери лифта и клацают - только сейчас. Рика всегда приходит бесшумно, впрочем, так ему и положено, так его и учили. Он садится на край бассейна, и застит собою мою вечернюю сказку. Но он и сам - лучшая из сказок.
- Я как всегда, - отвечаю я смиренно.
Рика склоняется и смотрит - на меня, в пучине пузырьков. В темноте не разобрать - какое у него лицо. Он - черный человек, самый черный, призер - если бы у них проводился конкурс. Мрачный ангел. Ведь ангел смерти - он тоже ангел, в некотором роде. И тоже очарователен.
- У тебя руки дрожат, - замечаю я, - и они грязные.
- Это легко исправить, - Рика стряхивает обувь и ныряет ко мне в бассейн, в шортах и в футболке, - Подвинься. Так - лучше?
Несомненно, так лучше. Рядом с ним сходит на нет моя трусливая, страдающая экзистенция. И дама на крыше напротив - снова становится мне видна. Вальсирует по белым плитам, и только по белым - хотя есть и красные, и черные.
Рика пододвигается ко мне, и обнимает - и от его одежды тянется по воде жирный, черный след. Как от морды Шер-Хана, когда он пил из ручья, в день водяного перемирия.
- Что, Шер-Хан, ты опять убил человека? - спрашиваю я беспечно.
- До Барсы час езды, ты усидишь - у меня за спиной, на мопеде? Или мне все-таки нужно будет взять машину?
Взять - это значит угнать, на его языке. Он не ответил на мой вопрос, но все-таки - ответил.
- Не нужно машины, - отвечаю я почти весело, - Я не упаду и с мопеда.
- Тогда пойдем собираться. Самолет через полтора часа.
Рика, словно ребенка, поднимает меня из воды - он уверен, что без его помощи я останусь в бассейне навечно.
- Вещи придется оставить, почти все, - сетует он сердито.
Он заворачивает меня в полотенце, и принимается растирать - будто жертву обморожения. Он поворачивает меня, словно куклу, и массирует мои плечи, и спину, и бедные мои артритные пальцы - властно и нежно.
В паузе между поворотами - я вижу на крыше свою Нику, на самом краешке, с раскинутыми руками. Нет, она не взлетит - никогда. Это ведь фантомные крылья, выдумка, то, чего нет. Я могу верить, сам для себя, во что угодно - но в реальности ей вовек не оторваться от пола.