А ведь он симпатяга, этот Оса фон Шемберг. Посмотришь - и уже его жалко. Вот и Шакал не стал его убивать, просто бросил...Мартин Перейра наблюдал из-за стекла, как свидетель неуклюже, негнущимися пальцами помогает художнику рисовать. Что-то правит в рисунке, растушевывает, роняет карандаш - и улыбается виновато и беспомощно. Так они и провозятся - и до снятия пятой печати...
Перейра отошел к окну - дождь, дождь, гребаный дождь. Стеной. Три недели подряд. Еще три подобных недели - и примется гнить нога. Здесь все гниет...На беленой стене напротив плесень нарисовала причудливые фигуры, двуглавых птиц, раскинувших крылья. Разглядеть бы их еще - за плотной ливневой завесой...
Когда они поднялись в номер - Шакала там, конечно, давно уже не было. Перед зеркалом - обагренная кровью бритва маэстро, одна из многих, и белые скомканные рубашки, и длинные волосы в сливе ванны. Но в холле гостиницы полицию поджидала нечаянная радость - этот вот Оса фон Шемберг, он раскатывал в кресле на колесах возле стойки регистрации, и беспечно щебетал с портье. Оса может ходить, пусть и с трудом, но Шакал предпочитал возить его в коляске, потому что Осе больно ходить. Возможно, за эти два месяца Шакал по-своему привязался к заложнику, во всяком случае, Шакал жалел его - кажется, это называется - Лимский синдром.
- Готово дело, - художник вышел из комнаты, протянул законченный рисунок. Перейра раскрыл папку, сравнил с рисунком месячной давности, сделанным со слов горничной из Лас-Пальмос. Точь-в-точь. Так девочки рисуют - принцев, и так японцы в мангах своих рисуют - демонов. Длинные волосы, острые высокие скулы, узкие прищуренные глаза. Губы - сжатые так, словно он со злостью скрипит зубами, и жесткие складки у губ. Рика Шакал. Рикардо Говельянос, по другим данным - Сталин Говельянос, так его называли сослуживцы-контрас. Наемник, киднеппер. Маэстро бритвы и заточенного шила.
Перейра пролистнул дело и дальше - до фотографии Освальда фон Шемберг. Газетная вырезка, из испанской светской хроники. Солнечный мальчик, с летящими по ветру волосами. Глаза и сейчас у него прежние - круглые, темные, как у птицы. А так...Перейра шагнул к стеклу - благо, свидетель не мог его видеть - и сравнил. Да, и блуждающая дурацкая улыбка - осталась. И все. Очень бледная, прозрачная кожа, в птичьих глазах - тоска. Короткие, лесенкой выстриженные черные волосы, торчащие в разные стороны, и даже на первый взгляд - кажущиеся упругими и нежными, как птичьи перья. Перейре припомнились темные волосы в сливе ванны. Интересно, почему Шакал его остриг?
Шемберг за стеклом трагически возвел брови, непроизвольно искривил губы. Быть может, скучал. Вот это уже - синдром Стокгольмский. Или ему опять больно. Или же он попросту истерик. Хирагрик Оса фон Шемберг, жертва неизлечимой династической болячки фон Шембергов, выпадающей, как черная метка, каждому четвертому в роде. Сынишка - и единственный - фабриканта фон Шемберга. Шакал зачем-то прихватил мальчишку во время своих Барселонских гастролей, и потом два месяца таскал с собой по отелям. Возможно, надеялся содрать с папаши хороший куш. И, наверное, содрал-таки - потому что он бросил Осу живым.
Перейра захлопнул папку. Подал знак караульному - тот распахнул бронированную дверь. Свидетель почтительно - или с любопытством - приподнялся на своем стуле, и тут же с гримаской вернулся на место. Больно...
- Мартин Перейра, Специальный отдел по борьбе с преступлениями.
- Я же все рассказал - вашему коллеге, - проговорил Оса капризно, совсем по-детски. Даже короткий нос его сморщился.
- Я не задержу вас надолго. И постараюсь не повторяться, - пообещал Перейра.
- Рикардо Говельянос, или же Сталин Говельянос, по прозвищу Шакал, - начал Перейра, и Оса тотчас перебил его, весь подавшись вперед:
- Сталин? Мне не говорили, что он еще и Сталин...
- Сталин - предположительно, - усмехнулся Перейра, - оттого мой предшественник это и не озвучил.
- То есть где-то гуляют два его брата - Ленин и Троцки? Или Иосиф и Виссарионович? - оживился Шемберг.
- Об этом я у вас и надеялся узнать. Вы прожили с Говельяносом два месяца, бок о бок - возможно, сможете припомнить о нем что-то еще, дополнить то, что рассказали моему коллеге? Данных о Говельяносе исчезающе мало, вы очень выручите нас, сеньор Шемберг.
- Я же не жил с ним - как семья, - смутился Оса, - Рика бросал меня в номере и отправлялся по своим делам. Мы почти не говорили. Дважды он вывозил меня в коляске, в какие-то парки - и молча катал по аллеям.
- Вы же художник, сеньор Шемберг, - тихо напомнил Перейра, и глаза у Осы сделались - даже не птичьи, а совсем пустые, как пупки, - Быть может, вы подметили что-то, какие-то детали, на первый взгляд незначительные - но для нас они станут спасением. Поворот головы, характерный жест, забавную привычку...
- Я давно не художник, с тех пор, как это у меня началось, - Шемберг поднял укоризненно скрюченную бессильную лапку, - И Рика - он начисто лишен индивидуальности. Он только выглядит красиво, при близком знакомстве - это набор штампов, манекен, восковая персона...Характерный, забавный - это оксюморон, в его случае. Он - никакой.
Никакой...Ты уже не художник, Оса Шемберг, а Рика Шакал - он-то художник, вполне...Яркая индивидуальность - но на своем поле.
- Вот, взгляните, - Перейра вытянул из папки фотографию, и через стол бросил свидетелю, - Знаете что-нибудь об этом? Это - он исполнил уже при вас, в Санта-Крус. Быть может, именно по этой аллее он вас и катал?
- Нет! - фотография затрепетала в пляшущих пальцах, - Я не знаю, я не помню...
Квадрат бумаги спланировал на стол - почти в руки Перейре. Свидетель таращился в пространство, в круглых наивных глазах его закипали слезы. "Напугал, - подумал Перейра злорадно, - И это тоже недурно".
На фото - кафе в городском парке, раннее утро. Четверо на плетеных стульях. Два мужчины, две женщины. Четверо мертвецов. Хозяин кафе обнаружил их на рассвете, когда явился открывать заведение. Кто-то рассадил их на стулья, вокруг стола, как живых, тщательно выстроив мизансцену - пепельница, окурки, четыре чашки. Последняя вечеря. Четыре трупа, без документов, и до сих пор неизвестно - кто они. У каждого - крошечный прокол в области сердца, предположительно сделанный шилом. Автограф - Шакала. Сталина Говельяноса - и ведь тоже лишь предположительно.
- Знаете, Мартин, я вспомнил, - Оса шмыгнул носом и резко вскинул острый подбородок, - Кое-что новое. Слушайте...
- Да, синьор Шемберг.
- Когда Рика пытался связаться с моим отцом - он проболтался, совсем чуть-чуть, и о своем. Своем отце. Сказал, что завидует мне - какой я счастливый сын. Его мать индианка, а отец - немецкий офицер, из тех, бывших. Рика никогда его не видел. Он говорил - что мечтает однажды появиться перед отцом, во всем блеске, богатства и славы. Поразить его своими совершенствами. Но он не назвал ничего - ни имени, ни звания...
Перейра тут же спросил вдохновенно:
- Возможно, вы с Говельяносом сводные братья? И произошедшее с вами - месть?
- Что вы! - лучисто рассмеялся Оса - и все-таки он был симпатяга! - Мой отец не служил никогда, он штатский, пшют и шпак. Еврей, с немецкой фамилией - в войну он едва не пропал. Нет, вряд ли ваша версия верна - или Рика гениальный актер, а это не так.
- Как вы думаете - ваш отец заплатил Говельяносу? - быстро спросил Перейра.
- Вы же видите - я жив, - светло улыбнулся Оса, и птичьи глаза его увлажнились, - А Рика - уехал. Значит, сделка состоялась. И где-нибудь в мотеле уже валяется труп без документов, с перерезанным горлом. Вы... должны это знать.
Дверь приоткрылась, вошла Камилла, приблизилась, звеня тонкими каблучками, и уронила перед Перейрой два листа почти папиросной бумаги, с полуслепым машинописным текстом. Две телефонограммы. Камилла развернулась на каблуках, словно яхта - похвастав округлым корпусом - и процокала на выход.
- Как по заказу, - усмехнулся Перейра. Труп, в мотеле "Ла Пьяцца", час назад. Горло перерезано, документов нет. Выходит, Шакал отбыл к следующей цели. Дамы и господа, Элвис покинул здание.
- Я угадал? - в голосе Шемберга зазвучало лукавство.
- Быть может, он просто сбросил вас, как балласт, а, сеньор Шемберг? - спросил Перейра мрачно, - С чего вы так уверены, что сделка состоялась?
- Когда вы только вошли - вы дали мне слово, не повторяться, - Оса надулся, брови его уязвленно взлетели, - Но я не жадный, я покажу - и вам. Вот, любуйтесь.
Он отодвинулся от стола, и негнущимися пальцами - поднял повыше штанину своих колониальных шорт. Выше, еще выше. На младенчески-гладком бедре - кое-как наклеенный грязный пластырь.
- Я сниму его для вас - только пообещайте, что дадите мне новый, - почти кокетливо улыбнулся Оса.
Под пластырем обнаружилась татуировка - небольшая, но довольно отчетливая. Геральдический щит со вздыбленным львом, увенчанный рыцарским шлемом. По бокам щита - два щитодержателя-арапа. Вернее, уже только один - второй арап был вырезан с мясом, квадратик кожи - вырезан, словно картина из рамы, и на месте его розовел подживающий глубокий рубец.
- Убедились? - в круглых глазах Осы не было ничего, они были - бусы, темного янтаря, - Я уверен, мой отец заплатил - когда получил от шантажиста вот такое послание. Рика не решился... забрать и остальное, он и так - все боялся, что я у него умру.
"Никакого там Лимского синдрома, он попросту тебя выкинул, - подумал Перейра, отчего-то злясь, - И ты напрасно прибедняешься, Оса, и пытаешься выгородить папашу. Оба вы, Шемберги, нацисты - это немецкая баронская татуировка, уж мне-то можешь не заливать".
Прицокала Камилла с пластырем, помогла Осе заново заклеить рану - пальцы его дрожали. Теперь из-под повязки виднелся всего лишь второй, уцелевший держатель щита - отчетливо-черный, в шароварах и в тюрбане.
- Вы же отвезете меня обратно в номер? - почти умоляюще вымолвил Оса, - Мне тяжело перемещаться самому - даже если на такси.
- А как же. И выставим в коридоре охрану, - пообещал Перейра.
- Мне важно быть там, - проговорил Оса, нежно улыбаясь, - Рика пообещал, когда уходил, что отец уже вылетел за мной. Это правда, Мартин? Или вам нельзя говорить?
То был второй папиросный листок, вторая телефонограмма. Перейра взял его со стола и вложил в папку:
- Ваш отец уже над Атлантикой, сеньор Шемберг.
Полицейский проводил его до двери - и сам устроился перед дверью номера, на диванчике. Оса фон Шемберг вошел в прихожую, опираясь на трость. В номере все было перевернуто - то ли после обыска, то ли еще прежде, самим Рикой. Оса брезгливо сморщил нос, и поплелся в ванную - стуча тростью, и все больше мучительно кренясь вправо. В ванной он отставил трость, и присел на край купели, запустив пальцы в короткие взъерошенные пряди. Длинные волосы в стоке...И в раковине, и в ванне. Он поднял голову. Он улыбался. Птичьи наивные глаза превратились в прищуренные темные щели, и вялые губы сложились вдруг жестко - над стиснутыми зубами.
- Ваш отец уже над Атлантикой, Оса фон Шемберг...
Он потянулся, хрустнув пальцами - и пальцы разогнулись, распустились, как цветок, как щупальца актинии. Он встал, толкнул створки окна - все он делал теперь с ленивой, победительной грацией. Выглянул в окно - нет ли наблюдателей? - и тут же текуче, стремительно будто бы перелился - с подоконника, на балкон соседнего номера. Гибкие пальцы почти игриво раздвинули створки и - все.
Сомкнулась зеркальная, плотная завеса весеннего ливня. Дамы и господа, Элвис покинул здание.
Он лежит в бассейне, и под зонтом - не от солнца, от дождя. Впрочем, дождь почти уже кончился, одинокие тяжелые капли с размаху плюхаются в воду - раз, два - и все. Бассейн - на крыше деревенского дома, и с крыши виден - краешек дороги, и деревья, и холм.
Он - молодой совсем человек, в львиной гриве выгоревших растаманских косиц. Косицы собраны на макушке в грандиозную гулю - чтобы не мокнуть. Он в воде - по шею, по самый курносый нос. Над водою рдеют нежные уши, во множестве серебряных сережек. Он то ли дремлет, то ли нет - глаза блаженно прикрыты.
Внизу, на дороге, стрекочет мотоцикл. Купальщик выныривает, перевешивается через борт и с любопытством глядит вниз, высматривает что-то - ореховыми широкими глазами. Пальцы его дрожат на бортике бассейна.
- Почему ты вылез? - сердитый голос, из-за спины, с галереи.
- Рика, не злись. Я ждал - тебя.
Купальщик с плеском ныряет обратно, и сидит на дне, зябко обняв себя за плечи - пальцами, полусогнутыми, будто когти грифа. Рика поднимается с галереи на крышу, и садится на край бассейна. Он точно такой, какими девочки рисуют - принцев, а японцы рисуют - демонов, разве что волосы не вороные длинные, а истерзанный рваный ежик.
- Как ты сегодня? - Рика смотрит под воду и криво усмехается, - Забавное ханжество - лежать в собственном бассейне в трусах.
- Соседка может меня увидеть, - собеседник его улыбается, - Я сегодня - почти как был - до. А ты?
- Оса фон Шемберг, ваш отец уже над Атлантикой, - медленно цитирует Рика.
Оса фон Шемберг - смотрит на него внимательно, круглыми испуганными глазами, и ничего не отвечает.
- Как думаешь, может, стоит нам с тобой - спуститься вниз, и что-нибудь съесть, перед волнующей встречей? - в голосе Рики Шакала слышится весьма отчетливо то, что определял про себя Перейра - как "Лимский синдром", - Давай, я вытру тебя, и помогу спуститься - переоденешь свои ханжеские трусы.
Рика протягивает руку, помогая купальщику выйти из воды, и бережно накрывает его полотенцем. Насмешливо косится на его веселые ямайские плавки - и картинно отворачивается.
Из-под желто-зеленых веселых шортиков Осы фон Шемберга выглядывает татуированный герб - рисунок на внутренней стороне бедра, бархатное тавро на едва загоревшей коже - щит, увенчанный шлемом, и два щитодержателя, арапы, в чалмах и в широченных штанах. Эти держатели щита уцелели в полном составе. Их двое. Оба - на месте.
- Мне не хотелось бы упасть без сил в объятия папаши фон Шемберга, - продолжает Рика весело, - Голодные обмороки - они не совсем в моем стиле. Нам с тобою все же стоит поужинать - прежде, чем ты познакомишь меня с отцом.