- Мам, а эта картина - красками? Вот прям вся - красками? - Литка стояла, запрокинув голову, перед эпическим полотном - два метра в высоту на пять в ширину - изображающим сцену из греческой мифологии. Триумф Вакха и Ариадны. Мифологические герои прописаны были бледно, бездарно и плоско, но с чем не поспоришь - краски на них ушло изрядно.
- Понимаешь, ребенок, художник не все рисовал сам - только головы и руки, ну, может, еще эти монументальные пятки, - Бася, как могла, попыталась утешить дочь, - В те времена у каждого художника было несколько так называемых учеников, они и рисовали все эти неинтересные вещи - драпировки, горы, козлов на заднем плане. Небо тучками закрашивали.
- Все равно, не утешай, - Лита помрачнела и отошла, и тут же с ненавистью уставилась на четырех чернющих, небрежно до безобразия намалеванных евангелистов, - я даже так не смогу.
- Так - сможешь, - успокоила Бася, - так и я смогу. Уж очень они страшные. Смотри, у одного клепсидра.
Лита полгода занималась академическим рисунком - и никак не могла преуспеть. До живописи дело пока и вовсе не дошло - первые уроки живописи обещали к седьмому классу. Ребенок постоянно ощущал свое творческое бессилие, и посещение музеев превращалось в непрерывное "вложение в раны перстов", выражаясь языком тех самых евангелистов.
- А это у нас кто? - с фальшивым интересом вопросила Бася. На портрете изображен был знаменитый Салаи, голый и с крестом, с загадочным видом показывающий зрителям палец.
- Как будто спрашивает - чем пахнет? - прокомментировала мрачная Лита, - Это мальчик или девочка?
- Анатомия - два! - отвечала Бася, - Это мужчина, Иоанн the Baptist, под картиной все написано для таких как ты. И ты можешь видеть его же, Иоанна the Baptist, на соседней картине. Вот эта голова на блюде с веточкой петрушки во рту.
- Саломеа, - прочитала Лита, с живым интересом высматривая на картине петрушку, - нет веточки петрушки, кто-то врет. За что его, беднягу - на блюдо?
- Если верить классику - за то, что не дал, - припомнила Бася сюжет уайльдовской "Саломеи", - вот этой даме, которая его теперь держит. И дама потребовала в качестве компенсации его голову на блюде.
- Ни себе, ни людям, - почти в рифму продолжила Лита, - Они мне надоели, я хочу домой.
- Ладно, ребенок, я только дойду до "Ришелье", гляну на один гобелен - а ты можешь подождать меня внизу.
- А сейчас мы где?
- В "Денон", - вспомнила Бася, - пойдем, я поднимусь к гобеленам, а ты подождешь меня где-нибудь на видном месте.
Они дошли до лестницы - Лита с ненавистью оглядывалась на итальянскую живопись - все красками, и все лучше, чем я умею! - и встали у подножия безголовой Ники Самофракийской - среди студентов и неизбежных китайцев.
- Я останусь здесь, - решила Лита, - для ориентиру.
Бася задрала голову, оглядела статую и задумчиво прочитала:
- И там, среди звериных троп,
Среди густой травы
Лежал несчастный землекоп
Без рук, без головы
На это зрелище смотреть
Никто не мог без слез
Кто от него отрезал треть?
- Послышался вопрос
- Мам, иди уже, а? - Лита уселась у подножия статуи, достала блокнот и принялась зарисовывать - лестницу, студентов, неизбежных китайцев. Получалось так себе - головы большие, ноги короткие.
Бася повернулась и пошла наверх, следуя за фиолетовыми - или пурпурными - указателями. На пути повстречались ей голый Вольтер в кресле, запечатленный с глумливым лицом преуспевающего эксгибициониста, древнеримское надгробие, изображавшее женщину с двумя ее мертвыми детьми на руках и реалистичными колото-резаными ранами на шее, и портрет Людовика в детсадовских белых колготах. Людовик свидетельствовал о том, что Бася на верном пути. Она вошла в полутемную золотую комнату - всю вот сплошь золотую, позолочены были и стены, и рамы, и ножки кресел. И потолок, и ломберный столик, и, самое главное - два сияющих, мощных канделябра, возможно, призванные устрашать в свое время нечистых на руку игроков в карты. "Какая красота!" - с придыханием сказал в голове у Баси внутренний голос. Бася не знала, чей это голос - то ли далекого предка с дурным вкусом, то ли просто невоспитанная подселенная сущность, но порой в неожиданные моменты голос этот выдавал нелепые фразы - вот как сейчас. Вчера на американских горках внутренний голос с таким же придыханием прошептал: "Заебца...", когда Бася сидела в вагончике мокрая, как мышь под метлой, и считала секунды до неминуемой гибели. Впрочем, иногда голос прорезался и в нужные моменты, и, надо признать, дело говорил - что-то видел, наверное, с той стороны зеркала. "Залипуха, а не красота" - про себя возразила голосу Бася и пошла дальше. Вот и он - гобелен с говорящим названием "Охота на лисицу".
До встречи с этим гобеленом Бася искреннее верила, что внешность ее уникальна. И в мире нет больше женщин, да что там - и вообще людей! - с таким же хищным и утонченным лицом. Ну, разве что еще Дэвид Боуи. Подобный тип внешности не эксплуатировался активно массовой культурой, и Бася наивно полагала, что она одна такая неповторимая красавица. А потом увидела на гобелене в Лувре целых четырех охотников со своим лицом - утонченным и хищным, в эффектном полуобороте. Четырех охотников, столь унизительно и восхитительно одинаковых, за спиной какого-то очередного монарха, на полинявшем полотне, среди фальшивых кудрей и перевитых штандартов. Кто они были, и были ли они - и в жизни своей таковы, или просто получились такими? Бася не знала. Она смотрела на четырех своих двойников, и сердце ее угрызала змея. "Ну же! - обратилась она к внутреннему голосу, - Скажи что-нибудь". Но голос молчал - он никогда не отвечал по заказу, такой вот был вредный. Зато заорал телефон.
- Я, - ответила Бася, то ли с претензией на немецкий, то ли из хулиганства.
- Рано утром, часам к пяти, за вами приедет машина. Постарайтесь не очень копаться, - по ту сторону разговора Басиного юмора никто не оценил, - Я серьезно, не копайтесь, чтобы не получилось, как всегда.
- Ночью обещали грозу, - вспомнила Бася, - шквальный ветер, град. Штормовое предупреждение.
- Тем хуже для нас, - обреченно произнес ее собеседник.
- Ты можешь хотя бы сказать - куда? - быстро и отчаянно спросила Бася, - Хотя бы на какую букву? "А" или "М"? Или "Д"?
- На букву "Г", - в голосе забрезжила теплая интонация и тут же угасла, - Пока. Я люблю тебя.
Он не положил трубку - ждал обязательного ответа.
- И я тебя люблю, мон колонель, - ответила Бася и нажала отбой. "На букву "Г" - проснулся внутренний голос, - Как вся твоя жизнь". "Почему ты лезешь, когда не спрашивают? - огрызнулась про себя Бася, - А когда спрашивают - молчишь?" Голос не ответил - оттого, наверное, что его спрашивали. Охотники с гобелена смотрели чуть в сторону в своем эффектном полуобороте и напоминали в очередной раз о том, что никто не исключителен, и жизнь - "такова, какова она есть, и больше никакова".
Бася вернулась - мимо Людовика в белых колготах, мимо документально изваянной суицидницы, мимо голого довольного Вольтера - к статуе Ники. Лита сосредоточенно штриховала в блокноте - комикс о том, как китайцы падают с лестницы и сверху неведомая сила поливает их жидким огнем.
- Какие есть города на "Г"? - спросила Бася. Лита вздрогнула и подняла голову:
- Гродно?
- Вряд ли. А поближе?
- Гренобль. Гратц. Ганновер.
- Богато. Как говорится - господа, делайте ваши ставки.
- Папаша? Его величество желают нас видеть? - догадалась Лита.
- Желают, - мрачно признала Бася, - выезд в пять утра, наперекор обещанному шквальному ветру.
В пять утра прибыл фургончик с арабом-водителем, златозубым и неразговорчивым. Похоже, этот меднолицый Харон не знал не только русского - куда ему! - но и французского, и английского.
- Ты вернешь нас обратно? - спросила Бася на всех языках, какие смогла припомнить - и провожатый мелко кивал. Лита прихватила мешок с художничьим инвентарем - на случай, если они все-таки не вернутся. Они устроились в фургончике, позади водителя. Шквальный ветер еще носил в воздухе горизонтальные струи воды, на земле лежали оторванные ветки. Машина поехала по этим покрывающим землю ветвям, выруливая со двора - в большой мир. Радио ворковало о чем-то по-французски.
- Лувр затопило, - расслышала Лита, - сегодня он будет закрыт. Этаж ноль залило водой.
Сена, желтая и мутная, вздулась и словно кипела - растущие у самой воды деревья виднелись из реки наполовину, как утонувшие веники. Бася закрыла глаза и прислонилась виском к стеклу.
- Вот зачем мы ему? - спросила Лита, скорее всего, риторически, но Бася ей ответила:
- Не мы, а я. Ты нужна разве что за компанию. Он же не может признать, что банально одержим.
- Это довольно обидно, - сказала Лита, - быть за компанию.
- Лучше так. Лучше, когда он одержим одной мной.
- Мам, ты не задумывалась - вы с папой отравили мне детство. Вместо того, чтобы лупиться в сериалы и фанатеть от пони, ребенок скитается по конспиративным квартирам. И явкам.
- День в Диснейленде за день... - Бася задумалась, как это сформулировать, - посвященный партизанщине. Зуб за зуб, глаз за глаз. Терпи.
"На букву "Г" - это Ганновер" - проснулся внутренний голос. Бася всмотрелась в указатели - похоже, голос не врал. Далековато, часов пять дороги. Зазвонил телефон.
- Я, - сказала в трубку Бася.
- Ты, - ответили ей, - Вы уже едете?
- Уже час как, - Бася хотела бы сказать, что они проезжают, но потом передумала - из-за конспирации, зато спросила, - Там, куда мы едем - население отдает предпочтение стилю лендлордов?
- Это как? - в замешательстве вопросил собеседник.
- Носят шляпки с пером, и лаковую обувь, и твид, и бархат, и вельветовые брючки?
- Есть такое дело, - в трубке раздался смешок, - Ты что, уже догадалась, куда вы едете?
- Я Вольф Мессинг, - отвечала Бася, - Я могу перезвонить на этот номер?
- Лучше не надо.
Бася попрощалась и убрала телефон в карман. Значит, внутренний голос не наврал - их ждал Ганновер. "А когда я тебя обманывал? - раздалось в голове, - Я единственный, кто никогда тебе не врет".
Небо неуклонно светлело. Мимо проплывали поля, залитые водой. Ветряные генераторы вырастали из тумана во всей своей апокалипсической журавлиной красе.
- Мам, - позвала Лита, - а вот Пабло Эксобар...
- Так, началось... - вздохнула Бася, - Твой папаша вовсе не Пабло Эскобар. Их сравнивать - все равно, что жопу и сама знаешь что. Он мелкий порученец, к тому же не очень везучий. Не демонизируй его.
- Я не о том, - отмахнулась Лита, - я читала, что Пабло Эскобар, когда он с детьми прятался в пещере в горах - чтобы дети согрелись, топил костер деньгами. И натопил на пять миллионов, что ли.
- Наш бы тоже мог, - прикинула Бася после краткой паузы, - но потом всю оставшуюся жизнь ел бы тебе плешь. Ты же знаешь, какой он.
Араб-водитель заслышал про Пабло Эскобара, заулыбался, заиграл фиксами. Наверное, этот наркобарон был его кумиром.
- Пабло - тре бьян, - выдавил он наконец из себя.
- А то, - согласилась по-русски Бася, и араб увял. Лита кое-как пристроила блокнот на коленях и рисовала - комикс о том, как их водителя методично заглатывает боа-констриктор. Бася смежила веки и попробовала спать - полноценного сна не получалось, но затрепетала перед глазами - на экране сомкнутых век - какая-то странная история. Что-то, похожее на ложную память, наверное, оставшуюся в наследство от вредного обладателя внутреннего голоса. Бася изредка видела вместо снов - такие вот невразумительные отрывки, из непонятного времени и мест и, если бы жила в Европе - непременно сходила бы с этим к психиатру. В России с ее мрачно-карательным психиатрическим прошлым это было попросту невозможно. И бессмысленно.
Бася видела себя внутри повозки, и в грязном окошечке впереди - спину кучера и лошадиный зад. Мутные, забрызганные дождем окна. Руки в бежевых перчатках, лежащие на рукояти трости. Желтовато-белую собаку, спящую в ногах. За мутным окном - море и высокие волны, влажные плевки которых захлестывали дорогу. Серая морская пена на низких ветвях. И серая большая вода, вздыбленная и холодная - до самого горизонта - море ли то было, или озеро, или широкая река? Рваные волны смыкались с такими же рваными тучами, и вода была светлее неба. Повозка встала, и тот, чьими глазами смотрела Бася на этот мокрый, забрызганный морской пеной мир - вышел на дорогу. Впереди дорога уходила под воду, исчезала, вела, наверное, на дно морское. Или просто затопило ее. Белая собака выскочила вслед за хозяином и стояла у ноги - высокая, спина горбом. Рука в перчатке потрепала собаку меж ушей. Бася открыла глаза. "Я знаю, что у меня - безысходность. Не нужно мне твоих аллегорий" - сказала она голосу в своей голове и, конечно же, не получила ответа.
Фургон въехал в городской пригород и затормозил возле гостиницы для дальнобойщиков. Араб выбрался из машины и приглашающе распахнул дверь.
- С богом, - произнесла Бася и полезла из машины.
- Можно, я здесь подожду? - спросила Лита с ноющей интонацией.
- Нельзя. Посидишь в холле.
Лита подхватила свой мешок и тоже выбралась. Водитель захлопнул дверь и опять забрался за руль.
Он уже ждал их в холле, и гостиничное кресло от соприкосновения с его великолепным задом сделалось похожим на трон византийского монарха. На нем был бархатный пиджак - дань неповторимому стилю почтенного города Ганновер - и руки его лежали на ручке причудливой трости, изготовленной некогда умельцами колонии Бежецк. Бася вспомнила трость из своего как бы сна - она не шла ни в какое сравнение. Бежецкая трость словно собрана была из тысячи прозрачных мармеладок, светившихся изнутри, как стеклышки в калейдоскопе.
- Привет, пап, - сердито сказала Лита, забралась в соседнее кресло и раскрыла блокнот. У нее были веские причины злиться - полгода назад полиция приходила к ним в дом с обыском, по папашиным делам, расшурудила детскую и раздавила хомяка. Ничего не нашли, конечно, но бедный загулявший хомяк погиб под железной пятой.
- Здравствуй, мон колонель, - поздоровалась Бася. Он поднялся навстречу из своего кресла, и Бася вгляделась в него - что изменилось за полгода? Вроде бы он сделал пластику носа или опять его ломал - тут не угадаешь.
- Здравствуй, мадам колонель, - сказал он, и Бася наконец решилась его обнять. От него пахло, как и полгода назад - сложные азиатские духи, табак, пепел.
- Сколько у нас времени? - спросила Бася.
- Чуть больше часа, - отвечал он, и Лита огрызнулась со своего места:
- Так идите уже в номер, наконец! Что вы тискаетесь?
- Спасибо, дочка, - проговорил он с продуманной теплой интонацией - как всегда говорил с Литой, оттого, наверное, что к ребенку своему он был равнодушен, а одержим - одной только Басей.
- Да ладно, - Лита оторвалась от блокнота и смотрела на них с ехидной усмешкой, - Идите уже, пока кое-кто не усвистал обратно в свою Боливию.
Они пошли к лифту, держась за руки, словно старшие школьники, и Бася спиной чувствовала насмешливый и сочувственный взгляд, которым провожала их дочь.
"Он никогда тебя не отпустит, и ты - никогда его не получишь. Я знаю, о чем говорю, я прошел этот путь, в обе стороны, и не один раз, - ворчливо предрекал в Басиной голове внутренний голос, - Это горькая чаша, но твой выбор - пить ее или нет". "Отстань, а? - вздохнула про себя Бася, - И без сопливых тошно. Скажи лучше, что делать, чтобы сахар в крови упал?" "Меньше жрать, - неожиданно отозвался голос, - тоже мне, тайна". "Спасибо..." - подумала Бася, и ответа уже, как водится, не услышала. Фургончик вез их обратно - по залитым водой лугам, мимо призрачных и чудовищных ветряных мельниц. Какой высоты должен быть рыцарь, чтобы с такими сразиться?
Машина встала на светофоре. Впереди расстилалось поле, сплошь покрытое водой, и за ним - отштукатуренный желтым домик с теплым светящимся окошком. По полю катился мужичок на велосипеде, и казалось, что он едет по воде, аки посуху - как Христос шел в свое время по водам. На самом деле, конечно же, нет - он ехал по несильно затопленной тропинке. К дому с теплым окном.
Фургончик снова тронулся - задремавшая Лита уронила голову Басе на плечо. Бася подумала, что завтра они проснутся и пойдут в Галери Лафайет, и Литка наконец выберет себе кеды. И еще одна мысль уже несколько дней не давала Басе покоя. Кафкианский "Крот, такой большой, какого еще не бывало" из рассказа про школьного учителя и гоголевский труп под землей из "Страшной мести", тот самый, что грыз сам себя и от этого рос и рос - суть явления одного порядка или нечто совершенно различное по своей природе?