Аннотация: Собо - лоа французского генерала, а также стойкости, прочности и выдержки
Позади скамейки начиналась аллея - вроде той, в которой Гумберт высматривал своих нимфеток, тенистая, с ветвями, сомкнутыми плотным полукруглым сводом. Сейчас по причине раннего утра в парке не было никого. (Посредственное начало - и никто не воскликнет по прочтении первых же строк: "Шапки долой, господа! Перед вами гений!" Да и бог с ним...)
Вдоль аллеи хотелось неторопливо и важно прохаживаться, и прогуляться под зелеными сводами сомкнутых полукругло ветвей, и дойти до света, брезжившего в конце, и посмотреть, не открылась ли палатка с шаурмой на выходе из парка. Но увы, приходилось сидеть на лавочке в скудной тени, почти в лучах набирающего силу солнца, и читать книгу, и взглядывать то и дело на дом напротив - не вышел ли кто на балкон покурить. Возле дома этого, белого, в имперском стиле, отягощенного колоннадой и лепниной, припаркованы были фургончики съемочной группы, имевшие какое-то оригинальное самоназвание наподобие "газенваген", но какое - Бася не помнила. Бася - Василиса Карловна Кирневич - немолодая дама в очках и нелепой шляпе, обречена была читать книгу на протяжение всего съемочного дня, на лавочке, потому что на съемочной площадке еще хуже и пуще, орут, курят и уже с утра заехали по затылку (непосредственно по шляпе!) реквизитным доспехом.
Бася привезла свою дочь, юную звезду сериалов и рекламных роликов Лилит Кирневич, на грим - к пяти утра. В семь начались съемки, сейчас солнце неудержимо рвалось в зенит - пробило десять. Чуткая мать ожидала перерыва, с надеждой взглядывая на имперский балкончик - не выберутся ли звезды покурить. Вот на балкончик выпорхнул актер в форме кавалергарда, и с ним фотограф. Актер замер в непринужденной позе с дымящейся сигаретой, фотограф в ответ радостно защелкал объективом. Актер этот играл в сериале Дантеса и был настоящий этнический француз, а фотограф - бог знает кто.
- Лита выйдет? - по-французски проорала Бася, и кавалергард свесился с балкона под опасным углом, разглядел ее на лавочке и отвечал на ужасном русском:
- Непременно! - букву "р" он не выговаривал.
Бася вернулась к своей книге - главгерой как раз попал под машину. Работа дуэньи - неблагодарна и бессмысленна. Дочь давно выросла, но так и не сумела оборвать пуповину, и Бася по-прежнему таскалась с ней на съемки, как в детстве. Дома поджидали неоконченный ремонт, неподтвержденный диплом медсестры и муж в перманентном федеральном розыске, но что поделать - забрезжил на горизонте очередной идиотический сериал, и парочка Кирневичей, мать и дочь, отбыли на съемки. Сериал "Ланская", байопик жены Пушкина, с Лилит Кирневич в главной роли - разве можем мы такое пропустить?
На балконе зашуршал муслин и звонкий голос окликнул по-хозяйски:
- Мооом! - так зовут маму пятилетние дети и Эрик Картман из "Южного Парка".
Бася вскинула голову:
- Да, ребенок.
Лилит стояла на балконе, вся в образе, с конским шиньоном на макушке и нарисованным поверх собственного лицом Натальи Николавны:
- Мооом, ты не видела, там шаурмятня открылась?
Фотограф снимал уже Литу - кружил, как коршун, поминутно откидываясь назад.
- Не видела, - призналась Бася, - хочешь, сходим посмотрим?
- Мы спускаемся. Юго, за мной!
Юго был этот самый Дантес-кавалергард. Он не знал русского от слова "совсем", и Лита по доброте душевной взяла над ним шефство. В гостинице беднягу Юго непрерывно одолевали какие-то негодяи и проходимцы, и пришлось приютить несчастного на собственной съемной квартире, на диване в гостиной, и этот Юго на диване в гостиной раздражал Басю бесконечно. При нем невозможно было ходить в шортах, без лифчика и с гнездом на голове, не говоря уже о том, чтоб рыгнуть или пукнуть. Этот Юго, эфирный красавец амплуа "инженю-кокетт", всем своим видом напоминал миру о его несовершенстве, и даже когда он просто валялся на диване с французской книжкой, Басе хотелось умереть, задохнувшись в своем целлюлите.
Они спустились втроем, фотограф тоже увязался. Лита и Юго устремились вперед по аллее, как молодые кони, а Бася с фотографом степенно последовали за ними.
- Вот постоянно муссируют вопрос - дала она Дантесу или не дала? - начал фотограф светскую беседу, - Вы только посмотрите на этих двоих. Мне кажется - вот он, ответ.
- Они не пара, - напомнила Бася, - насколько я помню, Юго спит с Либерманом.
Либерман был продюсером сериала, он и раскопал красавца Юго где-то на просторах Репербан.
- Так вот вам и ответ, - поднял брови фотограф и нацелился на Басю объективом, - Вам уже говорили, что вы вылитый Дэвид Боуи? - щелчок затвора, Бася закрылась книжкой, - Не стесняйтесь, я же вас не ем.
- Вы крадете мою душу.
- Это троглодиты выдумали, - фотограф присел на корточки с сделал фото снизу - Бася сжала колени, - У вас даже глаза разные. Вы же как Дэвид Боуи в клипе "Лэтс дэнс", только в дурацкой шляпе...
- Да знаю я! - в отчаянии воскликнула Бася, - Забыли сказать - с животом и сиськами!
- Блин, да, - согласился фотограф.
Юго и Лита стояли у палатки и шаурмист - или шаурмэн - уже крутил для них шаурму. За ними в очередь успел пристроиться высокий толстый негр, и Бася постеснялась пролезать перед ним. А фотограф - нет, подбежал, принялся снимать.
- Послушай, Юго, какое красивое слово "шаварма", - по-французски говорила Лита, и Юго отвечал ей со своим мучительным прононсом - был уговор, что для тренировки он будет пытаться говорить по-русски:
- Шаварма... У нас она - доннер.
- Бась, ты что там встала, - позвала Лита, - Бась! Земля вызывает Басю!
Бася словно очнулась - все смотрели на нее, и даже толстый негр повернулся. У негра были татуировки на лице и борода, выбритая, как зебра.
- Базиль? - воскликнул негр, и Бася его узнала.
- Солдат? Има Собо?
Негр шагнул к ней - пахло от него благовониями и отчего-то ладаном - и заключил в объятия. Подбородок его дрожал.
- Базиль, Базиль...
- Лита, Юго, познакомьтесь, - Бася не знала, как зовут фотографа, - это Има Собо, мой друг.
- Старый друг, - сокрушенно подтвердил негр. Вместо "негр" правильно говорить, кажется, "афроамериканец", но Има Собо не имел отношения ни к Африке, ни к Америке, подданный Франции, он родился на Гаити и до шестнадцати лет вызревал под тамошним солнцем.
- Има, это Лита, дочь моя, и друг ее Юго, и...
- Валера, - представился фотограф скромно и с достоинством.
- Очень приятно, - Има, не выпуская Басю из своих рук, отошел от палатки. Бася покорно переступала за ним. Има склонился к ней, заглянул в разноцветные глаза - его, Имины, глаза были черные, как бусы или пуговицы. Грустные бусы или грустные пуговицы.
- Как ты, Базиль? Кто ты теперь?
- То же что и было, медсестра. Только диплом нужно подтверждать. Дома, в Словении. Мы теперь там живем. А ты?
- А я здесь. Продавец воздуха.
- Это как?
- Скучно. Эксперт, консультант. Тебе будет неинтересно. Короче, никто, - Има жалко улыбнулся, - А еду я, представляешь, в Склифосовский морг.
Има кивнул в сторону синей спортивной машины, припаркованной возле палатки. На заднем сиденье машины клубился лиловый муар.
- Я везу вещи. Туда, в Склифосовский морг.
- Кто у тебя там? - спросила Бася.
- Моя девушка. Ты не знаешь.
- Конечно, не знаю. Мы с тобой не виделись двадцать лет.
- Двадцать три, если быть точным.
- Има, хочешь, я поеду с тобой? В таких местах все веселее с товарищем, - Бася взглянула в грустные пуговицы Иминых глаз и ободряюще улыбнулась.
- А гусар, фотограф и фея не заскучают без тебя?
Бася оглянулась. Гусар, фотограф и фея стояли кружком с батонами шаурмы и смеялись над чем-то своим.
- Угадал только фотографа. Это кавалергард Дантес и Натали из сериала "Ланская". Лита играет жену Пушкина, а я просто сижу около.
- Читаю Набокова? - Има кивнул на Басину книгу.
- Нет, про Гантенбайна. "Она морфинистка, оттого что она несчастна".
- Забавно.
- В любом случае, им сниматься еще часов пять.
- Поехали, - Има распахнул дверцу машины, и Бася, как всегда, подумала "Влезу ли?".
- А шаурма? - напомнила Бася.
- Черт с ней, с отравой.
- Литка, оревуар! - Бася уселась в машину - такую низкую, что на сиденье приходилось почти лежать, - Если что, возвращайтесь без меня.
К счастью, в сам морг их не пустили. Има передал пакет с муаровым облаком служителю морга и, тяжело ступая, спустился по узкой лесенке. Бася со своей книжкой ждала его, сидя на подоконнике. Когда Има собирал по заднему сиденью вещи, чтобы сложить в пакет: муаровое платье, лаковые лодочки, белье с магазинными бирками, чулки в прозрачном полиэтилене - у него дрожали руки. Бася помнила, каково это, но в памяти ее остался сбор мужских вещей. Вещей, еще пахнущих табаком и горьким одеколоном.
Има Собо смотрел мимо Баси - глазами собаки, забытой на даче, его дреды нелепо торчали, как рога у черта.
- Она была красивая? - спросила Бася, припомнив лиловый муар.
- Так спрашивал Робеспьер.
- Получив на блюде голову мадам де Ламбаль. Я знаю эту историю, Има.
- Она была красивая, Базиль, - вздохнул Има, - чем-то похожа на твою фею. Только на двадцать лет старше. Ты же видела вещи... Такие платья носят только красавицы.
- Злой ты, Имка, - обиделась Бася, - выходит, мне суждено лежать в гробу в зеленой медицинской форме.
- Я боялся, что меня поведут на опознание, - признался Има, - покажут тело и будут спрашивать - ваша, не ваша? А я не готов...
- Они так не делают. Если забрали ее из дома, а не нашли на улице.
- Она здесь умерла, в больнице. Неудачное стентирование. Поехали, я верну тебя к гусару и фее.
Бася сползла с подоконника, и они пошли дальше по лестнице, вниз и вниз, и Бася взяла Иму за руку и повела - словно ребенка, и он покорно плелся за нею, как дрессированный слон.
Има проводил ее до самой скамейки - ему страшно было возвращаться в мир одному, и не хватало храбрости попросить Басю побыть с ним еще.
- Пока, Има. Приходи ко мне, я еще неделю просижу на этой скамейке, пока съемки не кончатся.
- Пока, Бася, - криво улыбнулся Има и пошел прочь - под сводами пустынной аллеи.
- Помни, что Собо - это лоа прочности и стойкости! - вслед ему прокричала Бася, и он обернулся:
- Я помню, Базиль...
- Мам, кто это был? - Лита подошла незаметно и уселась рядом. Бася подняла голову от книги:
- Не - любовник. Даже не бывший. Просто старый друг.
- Колоритный тип. Има, да?
- Иммануил Собо, еще известный как Солдат. Знаешь, ребенок, кто такой Собо у вудуистов?
- Вроде бог грома? - Лита нахмурила подведенные брови. Яркий грим придавал ее лицу мрачное выражение.
- Бог грома - это Согбо. Собо - дух французского генерала. Лоа безопасности, прочности, устойчивости и дисциплины.
- Хороший у тебя знакомый...
Мартовское утро девяносто пятого. Весеннее солнце оживило подмерзшие за ночь сосульки, и капель побежала вниз с радостным перестуком. На остановке с названием "Гидроузел" два алкоголика воодушевленно рвали шляпки с "чебурашек" и с восторгом приникали.
- suum cuique, - с удовольствием, явно любуясь и собою, и своей латынью, произнес Кузя, прекрасный принц с прической ирокез.
- Кузьма, вы омерзительный сноб, - Бася повернула руль, и машина сползла с шоссе на боковую дорогу. Оранжевый "жучок" лихорадочно трясся и чихал, из выхлопной трубы валил белый дым, как после избрания папы римского. По обеим сторонам дороги в рыхлых сугробах тонули кособокие деревенские дома. Кое-где окошки светились теплым, нежно-желтым светом, как аллегория покоя и неизбывного уюта. Машина несмело объезжала глубокие выбоины, подернутые ночным ледком.
- Долго еще? Подвеску жалко, - проговорила Бася, яростно вращая рулем и лавируя среди колдобин. Кузя вытянул шею, несколько раз обернутую ямайским полосатым шарфом:
- Уже вот-вот. Должен быть белый кирпичный дом, такой основательный, не то что вот эти.
- И на пороге - негр для ориентира, чтобы мы точно не проехали мимо, - впереди показался белый, основательный дом, и на крылечке дома покуривал высоченный, толстенный негр в ушанке и в дредах.
- Это Солдат, - узнал Кузьма, - значит, приехали.
Машина затормозила у калитки, обтянутой сеткой-рабицей. Негр с интересом смотрел на горбатый дымящий "жучок". Так смотрят в цирке на клоунов - с заинтересованной брезгливостью. Когда из машины выбрался Кузя в длинном кожаном плаще, с бритыми висками и иисусовскими кудрями, и Бася - в армейской шинели, с косичками, собранными на голове в несколько торчащих, как рожки, пучков - негр просиял, одарив пришельцев улыбкой с желтыми и длинными, как у нутрии, зубами.
- Здорово, Имаш! - Кузя приобнял веселого негра, погружаясь в лиловый и вишневый дым его трубки, - Знакомься, это Бася, моя жена.
- Иммануил Собо, - представился негр и потянулся к Басиной ручке - Бася тут же с готовностью расстегнула хлястик своей автомобильной перчатки:
- Вот прям Собо? Как дух французского генерала? - уточнила она.
- Он самый, - подтвердил Има, - Ваш покорный слуга родом с Гаити...
- Везет! У меня есть подруга по фамилии Сайко, - вспомнила Бася, - и я готова вот прямо сейчас выйти за нее и взять ее фамилию.
- Попрошу в дом, - Има распахнул дверь, обитую дерматином, словно стеганым одеялом, - Соседей фраппирует наша необычная внешность.
- И фрустрирует? - уточнил Кузьма.
- По утрам - и фрустрирует, - подтвердил Има.
В доме было натоплено и пахло животными. В прихожей собралась, наверное, вся обувь обитателей, от легкомысленной летней до валенок и обрезанных по щиколотку резиновых сапог.
- Не разувайтесь, - разрешил Има.
Троица проследовала в комнату, людьми простодушными именуемую "зал". Перед телевизором с двурогой антенной, в кресле, на фоне ковра сидела старушка-цыганка и вязала салфетку. Бася поздоровалась - молчание было ей ответом.
- Не слышит, - пояснил Има.
Кузя сделал танцующее, змеиное движение, подняв руки и разом хрустнув всеми, наверное, суставами, и текуче шагнул к ковру за спиной старушки.
- Можно, я не пойду? - попросила Бася.
- Базиль, вы омерзительный сноб, - Кузя приподнял край ковра и скользнул в неприметную - как в каморке папы Карло - дверцу. Из-за дверцы повеяло уксусным духом.
- Я не пойду, - повторила Бася. Има удивленно поднял пронзенные пирсингом брови и сделал приглашающий жест:
- Подождем на кухне. Не стоит смущать покой Натальи Марковны, - он кивнул старушке, и старушка отсалютовала вязальным крючком.
На кухне вокруг стола стояли три офисных стула, Бася села на один и как следует раскрутилась.
- Ваша выдержка потрясает. Практикуете бусидо? - спросил Има Собо, - Дух отваги и самоотречения?
- Дух трезвого вождения и разумной осмотрительности, - отвечала Бася, - не в моей манере обдолбаться и кататься.
- Вы все-таки настоящий буши, Базиль, - с уважением проговорил Има, - из этого дома трезвыми уезжают только водители такси, да и то не все.
- Тут как с собакой - нужно сразу определить, кто в доме хозяин, - Бася продолжала крутиться на стуле, и раскрутила его уже на значительную высоту, - Еще не хватало подчиняться отраве. Наркотики нужны, чтобы усмирять мою психопатию.
- Эпилептоидную? Истероидную?
- Шизоидную - раздвоение личности, ложная память, человек в бежевых перчатках за моей спиной... Вы здорово говорите по-русски, как научились?
- Всегда умел, папа русский. Писал работу о подводных течениях Карибского моря.
- Это его дача?
- Это дача цыган Михаев, а я поговорю с вами и вызову себе такси. У меня квартира на Университете.
- Вот еж! А мы на Спортивной. Могу подбросить. Услуга "трезвый водитель".
- Премного обязан, - Има поклонился, витиевато взмахнув перуанской ушанкой, как шляпой времен Регентства, и дреды его спирально восстали, - Вы меня здорово выручите.
На кухню, пошатываясь, ввалился принц Кузьма - его глаза с булавочными зрачками сияли, как сапфиры.
- Отвезем Иму? - утвердительно произнесла Бася.
- Я сам хотел предложить, - Кузя закурил, не сразу попав огнем в сигарету, - Имаш, ты с нами? Стартуем?
Бася скрутила стул на понижение, поставила ноги в армейских ботинках на пол:
- Стартуем.
В машине Кузя вольготно разлегся на заднем сиденье, Има сел вперед, Бася - за руль. Машина запыхтела, из трубы повалил белый пар.
- Проблемы с двигателем, - констатировал Има, - А где у вас приемник?
- Хочешь музыку? - уточнила Бася.
- Было бы неплохо.
Бася откашлялась и с выражением запела:
На глазах у детей съели коня
Злые татары в шапках киргизских...
- О, Базиль, не надо! - манерно взмолился Кузьма, - Меня укачает...
Но Бася была неумолима:
Средь сучьев из леса сиротливо стучит
По стволам деревянным птица тупая.
Имя ей Дятл и стуки его
Заглушают рыдания детских глаз.
Дети хоронят останки коня,
Там лишь кишки и шкура его...
Има приоткрыл окно, вытряхнул трубку и начал басовито подпевать:
Дети хоронят коня
Дети хоронят коня...
Машина вырвалась на шоссе и покатилась в крайнем ряду, где автобусы - на большее не было сил. Бася свободной от руля рукой вытащила из своих рожек шпильки, тряхнула головой - тонкие белые косички разлились по ее плечам:
- Железо в голове - это очень вредно.
- Имаш, ты видел фильм "Тацуо - железный человек"? - спросил, валяясь, Кузьма. Он похож был на геральдическое животное - глаза горели, кудри разметались, как львиная грива.
- Мужик бреется перед зеркалом и видит, что из лица у него торчит проволочка, - рассказала Бася, - он тянет за проволочку, и получается как у женщин с колготами - все лицо по пизде...
- Не подсказывай, - Кузя игриво дернул ее за косички, - Так видел?
- Увы, - вздохнул Има, - Как говорят французы - helas. Но - мечтаю увидеть.
- За чем же дело стало? - развеселился Кузьма, - Поехали к нам, вместе посмотрим.
- Мы вчера не досмотрели - уснули, - призналась Бася, - у меня вообще беда с модными фильмами. Три раза смотрела "Отсчет утопленников" и три раза засыпала на одном и том же месте. А "Зет - два нуля" без амфетаминов вообще никак.
- Но под амфетаминами - он же будет смотреться как кошмар? - удивился Има.
- Тю, тоже мне кошмар, - ответно удивилась Бася, - вот "Цирк уродов" - это кошмар. А Гринуэй веселенький.
- Вы оба омерзительные снобы, - умиленно произнес Кузьма.
- Не все же какашки обсуждать, хочется и про Гринуэя, - проговорила задумчиво Бася, встраиваясь в чудовищную пробку на въезде в город.
- Так в машине что, нет приемника? - уточнил Има.
- Нет, - отвечала Бася, перестраиваясь под гневный рев сигналов, - Я за него пою.
В комнате с задернутыми наглухо шторами мистически светился телевизор. На экране железный человек - обмотанный проволокой и облепленный фольгой - пытался приударить за девушкой, и весьма успешно, ибо вместо члена у него была дрель.
Перед телевизором в трех креслах - как сестры-гиацинты в трех гробах в сказке Андерсена, в белом, сиреневом и розовом - лежали Бася, Кузя и Има. На журнальном столике перед ними разбросаны были вата, закопченный суповой половник, обелиском возвышалась уксусная эссенция. Медицинский жгут - скоропомощной, с кнопкой - валялся на полу у их ног. Глаза героев были полузакрыты, под ресницами светились полоски белков и то выплывали, то прятались закаченные зрачки. Время от времени кто-то из них поднимал бессильную руку, чтобы почесаться.
На экране девушку погубила-таки встреча с дрелью.
- Има, что такое - helas? - тихим, подводным голосом, идущим со дна глубочайшего из колодцев, спросила Бася. Но Има не ответил - то ли не расслышал, то ли сам не знал, что это.
- Не ожидала услышать от вас это слово, - Бася накрутила на палец белую косичку, - В моих снах его произносит мое альтер эго, и я должна, наверное, знать, что это значит, но я не знаю...
Через год, в марте девяносто шестого, Име Собо вновь довелось побывать в гостях у цыганского семейства Михаев. Такси затормозило возле дома из белого кирпича - возле калитки оранжевым ярким пятном светился "жучок". Има поднялся на крыльцо, постучал в дверь - ему открыла старушка Наталья Марковна. То ли прежде притворялась глухой, то ли среагировала на вибрацию воздуха.
- Рад приветствовать, - поздоровался Има, - Я вижу, у вас в гостях Кузьма?
- Нет Кузьмы, - проговорила сердито старуха, - только Василиса,- и поковыляла на кухню, стуча деревянными подошвами, словно статуя Командора. Има пошел за ней по инерции, как щенок за ногами. Наталья Марковна сняла с полки заварочный чайник, с другой полки - веселую чашечку, метнула на стол печенье и сахарницу. За столом на вертящемся стуле сидел унылый торчок в капюшоне, Има удивился, почему столько внимания и заботы тощему скрюченному убожеству. Има сел на стул, раскрутился - как когда-то Бася.
- Умер Кузьма, - пояснила Наталья Марковна, - умер и в землю зарыт. Пей, касатка, - старуха поставила окутанную паром чашку перед черной скрюченной фигурой. Узкая рука откинула черный капюшон, выстрелом распрямились иглы коротких белых волос.
- Здравствуй, Има, - Бася смотрела на него яркими разными глазами - правый синий, левый черный. Има знал, что левый глаз ее почти не видит.
- Это правда? - только и спросил Има.
- Увы, - подтвердила Бася, делая осторожный крошечный глоток, - Кузя умер неделю назад, в Эйлате, в Израиле. После семинара по криогенной биоинженерии, или типа того. Я никогда не знала толком, чем он занимался.
- А похоронили - где? - спросил практичный Има.
- Мать его сказала, что там и хоронили. Я не летала, у меня и паспорта нет. Зато есть теперь свидетельство о смерти с гордой строчкой - "Эйлат. Израиль".
- Дождись меня, поедем домой вместе, - предложил Има.
- Услуга "трезвый водитель"?
- А водитель трезвый? - не поверил Има. В Басиных разных глазах ничего нельзя было увидеть, только легкое безумие, почти неуловимое, на нижней границе нормы.
- Я не изменяю себе, - отвечала Бася, - я все еще буши, как ты говоришь.
- Дождись меня, не уезжай, - попросил Има, - Наталья Марковна, не отпускайте Баську.
Старуха молча и часто закивала. Има быстрым шагом направился в комнату, где за ковром пряталась дверца - то ли в ад, то ли в иные миры.
На улице Има отпустил такси и сел в Басин "жучок". Машина завелась, зачихала, закашлялась, белый дым окутал ее облаком, словно горную вершину.
- Так и не починили? - спросил Има.
- Нет, и теперь уже некому, - Бася вырулила на середину дороги и теперь старательно объезжала выбоины, полные талой воды.
Машина выехала на шоссе и кое-как набрала скорость. Има приоткрыл окно и закурил - не трубку, обычную сигарету.
- Ты больше не скучаешь без радио? - спросила Бася.
- Хочешь спеть?
- Привычка. Вторая натура... Я все время пою за рулем, иначе скучно мне и страшно.
- Так за чем же дело стало, маэстро?
Бася выдохнула и запела, тихо, медленно и печально, совсем не так, как в оригинале:
Winter's cityside
Crystal bits of snowflakes
All around my head and in the wind
I had no illusions
That I'd ever find a glimpse
Of summer's heatwaves in your eyes...
Има слушал - песня звучала как романс, и Бася пела ее, старательно артикулируя, как дети на утреннике - дрожало тонкое белое горло в черном вороте толстовки. Волосы ее - серебряные иглы - казались твердыми и жесткими, как осколки стекла. Руки в перчатках чуть подрагивали на руле.
- В гости не приглашаешь? - деревянным голосом спросил Има.
- Имаш, неужели ты меня - клеишь? - не поверила Бася.
- Конечно же, нет, - с облегчением отмахнулся Има, - просто подумал, что тебя это порадует. Так сказать, в трудное для страны время.
- Но учти - потом я нароюсь в кашу и уже никуда тебя не повезу, - уточнила Бася.
- Ничего, дойду пешком.
- И не страшно тебе, такому красивому, пешком, да мимо Лужников, да мимо милиции...
- Как говорил Толстой про Андреева - он пугает, а мне не страшно.
- Держите меня семеро - негр знает русскую классику лучше меня. Имаш, а негр - это обидное слово? Ты извини, если что не так...
- Мне не обидно, но ты можешь говорить "арап", если стесняешься.
Бася хихикнула и запела по-новой:
Neon on my naked skin, passing silhouettes
Of strange illuminated mannequins
Shall I stay here at the zoo
Or should I go and change my point of view
For other ugly scenes...
Но дома говорить им было не о чем. Бася сидела в кресле, бледная и безучастная, как будто всю ее кровь выпил и душу украл вампир, и явно ждала, когда Има уйдет. Има побродил по комнате, потрогал на полках корешки книг, переставил пару безделушек с места на место, попрощался и пошел к себе домой. На сердце у него было муторно и тошно - и Кузьму было жаль, и Бася без косичек, с мертвыми глазами, производила тягостное впечатление. Она улыбалась безжизненной улыбкой и не рвала носовые платки оттого лишь, что уже все платки были давно порваны.
Има вошел в подземный переход, светившийся истошным оранжевым светом. Ботинки гулко застучали по гранитным плитам. Навстречу шли люди, казавшиеся веселыми в ярком апельсиновом свете. Има остановился - словно что-то ударило его в грудь, отбросило, не пустило дальше - развернулся и почти побежал по коридору. Обратно, к Басе с ее обреченной пластиковой улыбкой настоящего буши.
- Что-то забыл? - Бася стояла на пороге в длинном белом платье и босиком. Име даже померещился в ее волосах веночек Офелии.
- Что это за платье? - Има отодвинул ее и прошел в квартиру. В воздухе пахло благовониями и ладаном. Надрывались Portishead.
- Это подвенечное платье, - пояснила Бася, - забирай что ты там забыл. И позволь мне наконец нарыться в кашу.
Има взял ее за плечи и развернул к себе. Подвенечное платье было без рукавов, и длинные перчатки в Басином наряде без труда заменяли бинты, намотанные от запястья до локтя, подвенечные парадные бинты с проступающими полосами крови. Басины босые ноги оставляли на паркете чуть заметные кровавые следы.
- Что ты делаешь? - спросил Има. Бася не была ему ни другом, ни любимой девушкой, но даже абсолютно чужую бабу грешно бросать вот так умирать.
- Я не знаю, - Бася вывернулась из его рук и села в кресло, поджав ногу - ступня, и верно, оказалась вся изрезана, похоже, что опасной бритвой, - Не думай, я не хочу умереть. Просто мне очень плохо, и я правда не знаю, что с этим дальше делать.
Има запустил пятерню в свои короткие дреды.
- Переоденься во что-нибудь менее романтическое, - произнес он наконец, - можешь даже заклеить ноги пластырем. И возьми с собой паспорт.
Самолет приземлился и покатился по взлетной полосе, как пишут литераторы, "звеня и подпрыгивая". Бася проснулась:
- А ты почему не хлопаешь?
- Ты же не хлопаешь в маршрутке, - ответил Има.
"Вас приветствует аэропорт Храброво. Температура за бортом семь градусов выше нуля" - проговорил нечеловеческий голос, шипящий, как вампир.
- Жара, - удивилась Бася, - целых семь градусов жары.
- Здесь всегда теплее, - пояснил Има.
Дорога от аэропорта до города была как из детской сказки - деревья по обеим сторонам сплетали над нею свои ветви полукруглым сводом. В сумерках смотрелось ошеломительно.
- У тебя здесь родственники? - спросила Бася.
- У меня здесь работа время от времени, - отвечал Има, - и два гостиничных номера, которые сняла моя фирма. Типа офисы. В одном буду жить я, в другом поселим тебя.
- А так можно?
- Мне - можно, - Има улыбнулся, показав нутриевые зубы, - Завтра вечером я отправлю тебя домой. И в твой номер заедет Вова Шварцман.
- Понятно. Милосердие имеет свои границы, - ответила Бася, - Спасибо тебе. Ты меня удивил, значит, полдела сделано.
- Я покажу тебе подводную лодку и могилу Канта. Увидишь, в честь кого меня назвали. Только не просись в зоопарк - я не пойду, мне жалко животных.
- Здесь есть зоопарк?
- Еще какой. Калининградцы им гордятся.
Таксист, до этого обративший внимание пассажиров на аистиное гнездо и омелу, патетически воскликнул:
- Смотрите - дом барыги!
Как будто там стоял дом Пушкина. Ну да, возле одного из домиков припарковано было сразу штук пять такси. Бася удивилась: