Грустноватый, как всегда, постоянно умными глазами смотрящий и другими не умеющий, глаза не переменить выражением... на самом деле, приостановись, оглянись через плечо? Что было? Зачем было? Почему было так?
Ты чего хотел, подростком, не со лбом высоким - с лобиком, от бровей до волос два пальца едва умещались, ты помнишь? Ты знал тогда, чего хотел впереди, в пространстве, обозначаемым словом - жизнь?
Знал. Хотел настоящего.
А что настоящее?
Настоящее там, где правда...
Чего тогда - правда?
То самое, происходившее на самом деле. Не как требовал кто-то, не как диктовал кто-то с жёстким обозначением "можно - нельзя", не с желанием кому-то угодить, лишь бы не злость в ответ, лишь бы не ругань - стой в стороне, смотри, запоминай единственное, правду. Может, для того каждое утро просыпаешься?
Ты идёшь под низкой серостью ватного неба - весь мир им закрыт и придавлен, что ли? - по серому российскому городу. Скучному содержанием и прилаженному к душе, общей надёжностью, - в нём встречаются остатки страны девятнадцатого века. Дощатые тротуары, заборы из посеревшего штакетника, дома в два этажа из красного кирпича с белыми прокладками извести между ними, сто пятьдесят лет назад используемой вместо серого цемента, говорят, для крепости с добавленными вёдрами в раствор настоящими сырыми куриными яйцами. Дома построили купцы, крепчайшие и с признаками классической европейской архитектуры, - окнами, прямоугольными на первых этажах, с овальными наверху окнами вторых этажей, и по классической архитектуре немного вытянутыми повыше, над нижними, чтобы издалека смотрелись одинаково, гармонично с ними, и с кирпичными карнизами, с резными толстыми дверями... кто же хотел жить в доме красивом? И почему нынешние думают, люди прежние были не умнее? Не культурнее? Не понимающими красоты как потребности ежедневной?
Скучный город не домами, не улицами, заросшими зеленью лип, клёнов, тополей, сиреней, шиповников, скучный город - а как здесь встретить Гёте и побеседовать с ним? Твардовского? Льва Николаевича Толстого? Композитора Евгения Догу? Художника Левитана? Модильяни?
Побеседовать со своими о своём...
"Ротонды" нет, вся осталась в воспоминаниях Ильи Эренбурга, и век другой с людьми иными...
И у Гёте наконец-то спросить, - а вы в самом деле верите в чёрта как в мощность организующую? При том, когда он полностью выдуман и в реальности не бывает?
Город, немного подсказывающий - надо вырваться из него, на чуть-чуть. Переменить замыленность восприятия на свежесть. Потому что одни и те же улицы каждый день, а за ними - поля и леса. С противоположной особой жизнью. Птиц, комаров, кабанов, лосей, волков, медведей. Людей всегда опасающихся.
Наверно - правильно, и учиться надо у них, людей опасаться? Люди запросто лишают жизни. Сбивают автомобилями на асфальтовых дорогах, стреляют из ружей, загоняют в капканы и перерезают горло, подставляя банку под горячую кровь, выхлёстывающую из тела животного жизнь.
Людей опасаться...
Жесточее животных...
Разыскать всё как есть, сущее называя точно... без намасливания пристраивания лжи, и полулжи, и желания как-то сказать - не понимая её, сущности, видя и не понимая...
Или не видя, и не понимая разумом, провидчеством...
Никто не знает, можно ли было, получится ли родиться где-то в космической необозримости, на другой планете.
Планету невозможно выбирать.
Как и желание собственного рождения, в общем-то случайного.
Некого спрашивать, некого...
Может быть, нас всех послали жить здесь, временно, чтобы знали на будущее отличие плохого от хорошего?
С секретом, спрятанным в русских народных сказках: - "Облили его мёртвой водой, затем облили его живой водой"...
Пока - обливают не живой...
2
Взрослый мужчина сидел на азиатской сопке. Разглядывал зеленовато-тусклый бурьян перед собой. Протянутые в обе бескрайности полосы рельсов железной дороги. Деревянные столбы с проводами рядом с ней. Буроватую степь за ними и самое нужное, голубые мягкие горы.
Горы начинались подъемом степи за железной дорогой и за буроватым цветом травы сразу делались голубыми, мягкими, со светловатыми отдельности новых гряд за ними, самыми первыми и новыми, новыми всегда, сколько не смотрел на них. Тут как облака присели на землю, прижались к земле, выделенные мягкими голубыми и светлыми переливами, и в мягкость свою притягивали, когда разумом понималась их навечная крепчайшая окаменелость. Сгущенный воздух делал выступы гор и ущелья голубоватыми, своими, теми самыми, из детства.
И тогда, и сейчас тянуло пройти сквозь них, не по ним - сквозь них. Закутаться в них, в горы. Набросить на себя, как куртку.
Самому сделаться горой...
Природа, здесь, не переменилась за полвека. Свои голубые горы как проводили давно, так и встретили, теми же оставшись.
Голубые горы показывали остановленное время. Становилось понятно, почему сколько не иди - черепаху не обгонишь.
Медленная черепаха истиннее любого поезда, любого автомобиля...
До половины тихого неба горы, горы нежные, без жёсткости ледников на самых вершинах...
Вот я и возвратился, без слов сказал сам себе мужчина. Несколько разных стран позади, и все они оказались не достижением, все они стали приложением с этому месту, родному...
Зачем я там был, в других географиях и погодах? В заасфальтированных торопливых городах с цивилизациями - от них отвернуться хотелось в иное, вот сюда вернуться...
Да, я здесь никогда не смог бы сделать, чего добился там.
То ли делал? Тем ли занимался? Разве там было настоящие достижения?
Были. Были, настоящие.
Вместе с обломами пониманий прежних, с переходами в состояния, в знания новые, вместе с тоскливым пониманием отказа от прежнего...
Вроде школьных переводов из класса в класс.
Грустно-то почему?
Надо подумать. Выверить с безмолвием голубых, мягких, своих с детства гор...
Тишина. Тишина постепенно убирает лишнее, намусоренное в душе и памяти...
Тишина нужнейшая.
Ни человека рядом. Ни суслика. Ни птиц.
Взрослый человек поднялся, раскрыл широко руки, пошёл через рельсы к горам, с потребностью обнять, с потребностью к ним, сразу всем, прижаться полностью телом...
Обновляясь...
Пронзаясь запахами степи детства...
3
Мужчина Аркадов медленно наблюдал белый азиатский город, бывший для него тем самым, местом юности. Здесь само солнце за четыре тысячи километров от российского присеверного места жительства переменилось с жёлтого на белое, географией азиатский город протянулся ближе к экватору.
На торцах пятиэтажных домов от крыш до асфальта тянулись живописные портреты каких-то азиатских стариков с одинаковыми серыми бородками клинышками, в меховых малахаях, национальных шапках, и в чапанах, расшитых орнаментами. В сквериках, на площадях высились бронзовые бюсты таких же, некоторые сидели на конях с вынутыми взмахами саблями. Позади бюстов зачем-то стояли настоящие, из коричневатой кошмы, круглые юрты. Попадались настоящие танки на постаментах и реактивные истребители шестидесятых годов, тогда секретные. Почему - как-то не понималось, в городе на заводах никогда их не делали.
Город остался тем же, почти без новых домов, со школами, переделанными в многоэтажные магазины, и магазинчиками сплошь и рядом. Два общежития для рабочих и молодых специалистов, весёлыми бывшие и для него в юности, пятиэтажные, длинные, стояли как после войны, страшными: ни одной двери и дверной коробки, ни одной рамы в пустых окнах. Тоскливенькие, как любое, показывающие конец человеческой уютной жизни.
Под белым солнцем, расположившимся всюду, сделавшим город без теней, на центральной площади грохотал настоящий духовой оркестр, выдувая военные марши. Аркадов пришёл сюда, на подтягивающие к себе грохотания басов и барабанов.
На длинном высоком крыльце Дома культуры со скульптурными рабочими и колхозниками над фронтоном и по сторонам колон греческой классической архитектуры, передёрнутой сюда, перед микрофоном говорил азиатский лицом генерал в золотых погонах, золотыми лавровыми ветками на козырьке и околыше фуражки, с орденами и медалями невиданными, национальными, наверное, с золотыми витыми аксельбантами с правого плеча, строгий и торжественный. Перед крыльцом строем по четверо старались прошагивать юноши и девушки, одетые полувоенно, без погон. Выкрикивая приветствия генералу и ряду чиновников за ним, и на жаре одетых в чёрные английские костюмы. На длинных лавках по сторонам площади тесно сидели местные жители, мамы и папы, по их лицам. Горожане стояли и за ними.
Пригляделся. Правее, в стороне от торжественных чиновников, с двумя такими же, застёгнутыми на все пуговицы, отпружинив икры сдвинутых ног назад, сложив согнутые руки под грудями, в белых тесных брюках и лёгкой фиолетовой майке с рукавчиками, на крыльце для начальствующих, стояла...
Стояла Ксения Андреевна Воронцова, соседняя бывшая девчонка из дома, где после надоевшего общежития получилось снять комнату в коммуналке.
То ли задержавшийся взгляд своей физикой сработал, то ли...
Один из чиновников протянул указательный палец, точно в сторону Аркадова. Немного повернув голову, Воронцова пригляделась, помахала длинными пальцами поднятой ладони. Переговорила с двумя чиновниками, кивающими ей головами, задвигала ладонью к себе, зазывая взойти.
Перед крыльцом сложили на асфальт автоматы не военные молодые пацаны, кланялись друг другу как японцы, изображали рукопашные короткие сражения, кланяясь почему-то и на прощанье. Бежали подбирать автоматы.
- Боже, боже, глазам сразу не поверила... Ты откуда взялся? Вы откуда взялись?
- С соседней улицы. Музыку захотел послушать.
- Уважаемые коллеги, - повернулась Воронцова к чиновникам, - перед вами сам знаменитый Аркадов, бывший наш горожанин, ставший известным в России...
- Ай, пошему не прислали телеграмму? Такой шеловек, такой шеловек, гордость нашего любимого города! Мы мог организовать торжественный встреча на вокзале, с цветами и оркестром, наш аким...
- Так называется мэр города, - пояснила загордившаяся Воронцова.
- Ай, наш аким сказал вам на вокзале речь! Уважаемая Ксения Андреевна, наша звезда, наша министр радио и телекоммуникация, написала бы подчиняемым снять кинорепортажа! - добавил второй, успевая прислушиваться к словам генерала, объявляющего праздник законченным. - Знаменитый шеловек, вы с нашим министром Ксенией Андреевной вместе учился в школе?
- Мы жили в одном доме, на улице Фрунзе. Где послевоенные пятиэтажки сталинской архитектуры.
- Известный всему миру наш земляк! На Байконуре летал на космический пространства! - подвёл чиновник к акиму, стоявшему в центре чиновников за генералом.
Улыбающийся аким указал чиновнику справа, пускай немедленно позвонит кому знает и оформит на гостя города трёхкомнатный номер в гостинице для почётных гостей. Добавил, завтра состоится дружеский ужин в банкетном зале той же гостиницы, он сам утром просмотрит составленное меню.
- Исполнить. Меня извините, обязан ехать на второе мероприятие. Жалею, не отменить, должен и обязан, будут снимать хронику для показа нашему главе государства. Помощник, передайте нашему министру Воронцовой, проводит гостя по городу, называется экскурсия. Достижения на прогулке рассказывает, скажите ей.
- Спасибо, ответил на все заботы, им не попрошенные, Аркадов.
Подошедший генерал отдал честь, - радуюсь насчёт приезда нашего знаменитого земляка, ошен, ошен довольный, - пожал протянутую руку сразу двумя своими.
Аркадов вспомнил, местные часто говорят звук ш на месте нужного ч.
- Всего вам доброго, - пожелал генералу, уважающему, на самом деле, мягкими чёрными глазами.
- Известный-разъизвестный, - поджалась боком Воронцова, дождавшись возвращения к ней, не ушедшей с крыльца. - Пойдём на экскурсию, передали мне указание акима, расскажу насчёт достижений города. Всем известно, как горожане любят свои родные улицы, скверы, парки. Совсем недавно наш любимый город украсился ещё одним достижением, строителями построен...
- Ксюша, здравствуй, - возвратил её на нужное сближение. - Я тебе не чиновник из президентской компании, пошли к нашему дому, давно его не видел. Скажи, для чего громадные портреты бабаев развесили на домах и в виде памятников расставили?
- Андрей Владимирович...
- Полагаю, я тебе Андрей?
- Согласна, Андрей. Наше государство молодое, после отделения от СССР понадобилось возрождение культуры. Бабаи наши поэты семнадцатого и восемнадцатого века, как и скульптурные изображения.
- Подожди. В те века не было фотографии, не было здесь национальных художников. Так откуда взялись изображения лиц?
- Будем считать, они условные, типичные для местной коренной национальности. Надо им выходить из положения неизвестности?
- Стихи их остались? Опубликованы собрания сочинений?
- Стихов и поэм нет, пока разыскиваются специалистами.
- Понятно, напишет кто-нибудь заново и им припишут.
- И для чего мы настолько строгие?
- Да враньё всякое надоело. Понимаешь, мы живём во времена, когда нам всем пытаются головы повернуть спереди назад, вместе с мозгами. Тут бабаи, в России вместо точных наук в школы настойчиво заталкивают мракобесие поповщины. Мне придурком притворяться не требуется, меня интересует только не лживое. И - точное. Без подсовывания специально придуманных заменителей, для изображения "вроде так было". Подтверждаемое либо фактами, либо формулами, либо законами физики. Наука всегда правильно стояла против мракобесия. И будет стоять. Фактическим объяснением устройства мира раздавить любое враньё, приспособленное для запихивания человека в рабство.
- Строгий какой, строгий... Купим мороженное? Обычное, сливочное в вафельных стаканчиках, как раньше покупали?
- Когда ты пришла под Новый год на телестудию, там твоя мама редактором работала, и я там сидел у друга, молодого художника, ты ходила по коридору, по кабинетам - белый свитерок, грудочки кругленькие, юбочка позади колышется, очерченность коленок и ног ниже под ними не отцепляла взгляд никак, по динамикам везде, в коридорах и кабинетах крутилась песня "Снег летит надеждой новой", ленинградский ансамбль пел, почему-то от тебя во все стороны разлеталось напоминание, счастье будет скоро, и разлетались волосы густые, длинные, почти до зада, а я молча думал, неужели какой-то мальчик дотрагивается до тебя, обнимая?
- Встал бы со стула и обнял.
- Я понимал, где не для меня. Куда делись твои длинные волосы?
- Верь, не верь, месяца два назад придумала переменить, как выгляжу. Обрезала их, попросила подстричь коротко, а тебе как? Смотреть не хочешь?
- Смотрю. Когда молодая женщина обрезает волосы, - незримо переходит в следующее значение, прощай юность - началось взрослое. Та, бродившая в восьмидесяти годах по телестудии, накладываешься на себя такую. Потом ты быстро вышла замуж. Наверное, девушки перед замужеством пахнут, как собаки перед кобелиной свадьбой, привлекая запахом?
- Дурак ты, Андрей, как сейчас врежу по рёбрам!
- Извини, бурлит внутри...
- Живот заболел, разве?
- Повыше. Где душа невидима. Нет мягкого сочетания того и сегодняшнего. Как ехали, ехали, не в ту сторону приехали. Тогда я был никому не интересен и тебе тоже.
- Хочешь чего-нибудь переправить во времени прошлом?
- Не знаю, может - получится...
- Ты не обедал, угадала точно? Пойдём ко мне, в то самый дом, где выскакивал по утрам из соседнего подъезда. Почему ты сюда вернулся?
- Есть город, где в детстве я плыл и тонул, и на берег выбрался к счастью...
- Песня "У Чёрного моря"? У нас только речка.
- Море с названием жизнь. Здесь я раз задумался, неужели всю жизнь буду приезжать на ремонтный завод и каждый день вытачивать болты, гайки? В тупом уголке замусоренного цеха?
Прошли перекрёсток.
- Да, есть море, в котором я плыл и тонул... Море безвыходности...
4
Их улица Фрунзе, переназванная после исчезновения прежней страны СССР фамилией "художника пятнадцатого века", подсказала Воронцова, и рукой махнула на слова - у них первый живописец появился в 1928 году, - осталась тенистой тополями. В городе близко к поверхности земли выходили солончаковые слои, сжигающие корни деревьев лет за десять. Тополя выстояли, хотя и не выросшие высокими.
Красивая улица затенялась листвой, с пятиэтажными домами с лепными орнаментами, утопленными в стены полуколоннами, классическими фронтонами, с жёлто-золотистыми стенами, недавно покрашенными.
Тот же дом, и квартира Воронцовой та самая.
- Ты одна живёшь? А где твои родители?
- Как знаешь, мой отец работал начальником ремзавода. Началась приватизация, завод стал нашей собственностью. Папе подошёл пенсионный возраст, продал недвижимый завод, купил квартиру в нашей республиканской столице, пятикомнатную. Там живут. Я осталась одна в трёхкомнатной. И оттого, что наследственно являюсь правнучкой польского дворянина по матери, мне нравится жить не стеснительно. Видишь, одну комнату рабочие мне соединили с кухней, во время ремонта, убрали стену. Стало такое модным, простор нравится. Да, звонили мне, для тебя номер в гостинице для исключительных гостей готов, тоже трёхкомнатный.
- С прослушками и видеокамерами?
- Честное слово, не знаю.
- Знаю я. Не хочу чувствовать себя зверушкой в клетке зоопарка, под наблюдением.
- Ну, раз мы пообедали в ресторанчике, - обернулась навстречу, - сварю кофе и будем болтать? - включила бесшумный вентилятор, - жарко сегодня. Тебе что нравится в жизни?
- Думать. Привычка появилась. Отсюда уезжал - школьное образование, никаких учёных в городе, а потянуло непонятно во что, но направлением наверх. Попозже институт, прибавкой академия, очнулся и оглянулся - куда занесло... Привычка появилась самостоятельно мыслить. Сама по себе появилась, - прошёлся от окна, прежнего, к дивану напротив кухонной газовой плиты, сел, прислонившись к спинке. Раскинув руки по верху. Воронцова насыпала кофе, залила водой и поставила на огонь.
- Расскажи дальше?
- Не знаешь, где сейчас та девушка, в восьмидесятых она закончила школу и сразу поехала в Москву, поступила в театральное училище имени Щукина? Вернулась после экзаменов счастливая, мне рассказывала, какие известные всей стране у неё экзамены принимали. Почему-то она не стала известной по театрам, по кино. Я ей желал сниматься в кино, переживал за неё, пусть бы у неё получилось...
- Таня Соловьёва. Сюда не приезжала больше, не знаю.
- Так была взбаламучена поступлением, так торопливо рассказывала... Нам тогда не хватало, что увидел попозже. Смотрю фотографии американцев, старые, первых поселенцев одного из штатов. Стоят возле конусной брезентовой палатки, примитивной, в пустой долине, ни города ни села рядом, но мужчины в белых рубашках под мятыми пиджаками и при галстуках бабочках. Почему? Малейший признак культуры, а есть. На фотографии их печка-буржуйка. Дверка печки - литьё, полностью в декоративном орнаменте.
Смотрю хронику кино, танцы в Америке, начало семидесятых годов. Твист. Молодые девчонки в плотных брючках, показывающих фигуры, разного возраста женщины в выразительных платьях, мужчины в костюмах как с выставки, бабочки обязательно, и семидесятилетние оглядываются на танцующих и начинают пробовать танцевать, и толстячок выдаёт весёлые крутиловки, не запыхался.
Тогда нам вбивали в головы - твист танец капиталистический, танцевать под запретом, кто на танцах пробовал - фотографировали и на большие листы фото в витрины центрального гастронома, со значением они - враги народа и всего нашего общества. Одну молодую учительницу помещали туда раз за разом, на фото, не знаю, может и в школе запретили преподавать. Почему нам запрещали в жару ходить по городу в шортах? Помнишь, тогда понавезли, продавали по всему городу венгерские комплекты, рубашки навыпуск и к ним шорты той же расцветки? Узкие брюки нельзя, мини юбки нельзя, с утра до вечера думай насчёт единственно разрешённого - о повышении производительности труда. Зачем из нас настойчиво мастерили уродов? Стадом проще управлять, но ведь и та учительница, и я с желанием научиться танцевать твист, люди сами по себе, со своей природной сущностью, со своими желаниями личными?
- Закончилось с СССР, Андрей...
- Так писать стихи нельзя, так писать картины нельзя, такие оперы не нужны народу, нельзя, - и для некоторых заканчивалось или сваливанием в пьянство, или лечением в психушке. Людей ведь изуродовали? Переменюсь. Перейду на кофе и кулинарию, чтобы тебя в тоску не передвигать. Примерно показал, о чём и как привык думать, понятнее выглядеть для тебя. Пенку с кофе не снимать, получится вкуснее. И добавь крошечку соли. Закончилось с СССР, не закончилось с превращением людей в уродов.
- Соль в кофе? Не слышала, до тебя. Попробую, как сказал. Насчёт уродов... Отсюда многие вынуждены были переехать в Россию, после объявленной самостоятельности нового государства. Поэтому бывшие общежития для молодых специалистов, бывшие жилые дома стоят без окон и дверей, разгромленными. Уезжающим так и говорили, вы никто, мы здесь новые хозяева. Чем ты на жизнь зарабатывал?
- Преподаванием в университете. Гонорарами, у меня появлялись книги, научные. Тащили в депутаты Госдумы - отказался, когда бы я там занимался наукой? Сидеть и каждый день слушать бестолковые речи? Вместо выборов в неё слетал в Космос, понадобилось меня отправить по некоторой теме. Приглашали на международные научные конференции, с полным обеспечением проезда, проживания, с гонорарами за мои выступления.
- Андрей, ты стал элитой?
- Мне такое определение не нравится, тщеславием не заразился. Я сделался сохранившимся человеком. Сохранившимся от разрушения человека в человеческой личности. И уединился в сторону от власти, от стадности.
- Пей кофе, сохранившийся человек. Я сейчас присоединюсь.
Отошла к окну, резко глянула на сторону, глазами тревожными, глазами боящимися - помешают, отпряньте, - как передала кому-то посланием подальше, потянула с бёдер белые тесные брюки, появлением на просмотр тонкого пояска светловатых трусиков с плоскими волнистыми узорчиками, нашитыми на поясок, стянула, сложила и повесила не спинку стула, появился и лифчик с плоскими узорчиками на бретельках и внизу чашечек, - позволения твоего не прошу, климат приучил дома так ходить.
Ксюша и осталась как раньше, умеющей поразить неожиданностью. Твёрдо сделать нужное ей. Было, после выворота из случайного замужества, - схватила самое нужное, взорвала за несколько неожиданных, резких движений...
Присела напротив, за столик с печеньями и чашечками, глянув на печенье другими глазами.
- Забыла сделать, чего хотела.
Поднялась и включила вентилятор.
Тонко запахло понятным желанием...
- Интересно в тебе сохранилась та, восьмидесятых годов девчонка, наверное потому, что ты осталась с не раздавшейся фигурой, худощавым, слегка выпуклым вдоль животиком... Немного укрупнилась, а так... Вертикальная впадинка в середине живота, не рожавшей... Изогнутая движением... И по впадинке с двух сторон, ближе к торсу...
- И у тебя совмещение пока плавает в непонятности или как-то... как-то схождение намечается выводами?
Протянул руку к руке тонкой, - Воронцова поднялась сразу, включенная перекинутым электричеством. Вздрогнув, от мысли своей, от чувства? Совсем закрыла глаза, совсем притянулась полушажком и губами втянулась в губы, соглашаясь с поцелуйностью, растекаясь поцелуйностью...
Пролетев выгнутую упором спину, руки съехали ниже, на бугры...
Нарвавшись на шары зада...
Крепче прижав тело к телу за шары зада...
- Жопа у тебя тугая, не широкая и крепкая, бархата... гладенького... из ума выкручивает...
- У Маньки-развалюхи её ищи! У меня не жопа, у меня попочка! Точно тугая? Неожиданнейшая похвальба мужчины! В первый раз.
И Ксения нервно, вырванная из всех своих накопившихся, намусоренных ограничений, всех стеснений и нельзя, захохотала и хохотала, переходя по кухне к плите и к окну, и к столику назад, вытеснено появившись в новой для себя и сущности, и разрешённости, и непривычности...
Притрагиваясь пальцами к губам, пробуя, не вспухли ли?
Соглашаясь со сдвигом тонкой ткани ниже плотной густоты волос, открывшей собранное тепло и тревогу, накопленное направление желания точного, сейчас...
Запаха согласия разливчатого...
- В дальней комнате кровать, - вышепнула, утопая, качнувшись...
Пошатнувшись на порожке комнаты дальней, с хохотком нервным согласившись со стягиванием остатка одетого уже co ступней ног, согнув их в сторонах над собой, поймав секунду жёсткого вторжения, прислушиваясь с чмоканьям, всхлипчикам себя там, под курчавостью волос, приподнимая лицо и пробуя разглядеть, обязательно убедиться и помутневшими, убеждающимися глазами...
- Сбылось. Без надежды - через года сбылось.
- Уточни тему, Ксения Андреевна?
- Когда я по глупости вышла замуж после школы, ответила тебе на твою обиду: станешь моим любовником. Сбылось.
- Муж, любовник, все эти юридические уточнения... Мне нравится человеческое. Как писали в старых романах, между ними появилась близость.
- Ближе некуда. Слезай с меня. Нет, нет, - прижала и руками, и ногами, накинув на спину. - Лежи, я тебя чувствую...
5
В синеватых в крупный белый горошек плавках и таком же лифчике Ксения Воронцова лежала животом вниз рядом на берегу их степной речки.
Солнце прожаривало новыми силами тела, белой накалённостью.
Плоская речка извивалась среди травы и песков, мелкая по всей не широкости, самой большой глубиной выше пояса. И всё равно её вода, тёплая, забирала в себя жару из тел. Получалось плавать, задевая ногами донный песок.
- Андрей, ты в Космос лететь боялся?
- На старте некогда бояться. Разумом понимаешь, сколько бы не стартовали - по всякому бывает. Взорваться можно запросто. Сидишь, ждёшь, рёв ракеты, прощальное "счастливого полёта" в наушниках, ответное гагаринское "поехали", пока ответишь - чёрте куда вознесло, мчим дальше. За бортом ничего не видишь, пока на нужной высоте обтекатели не сбросятся. Главное - не захотеть выйти на ходу, скорость слишком большая, ветерком снесёт.
- Я видела старты по телевизору, конечно, их попозже у нас показывают, когда ничего не случилось, их плохого. Тебе чего там было интересно?
- Как ты выглядишь рядом со мной на речке.
- Придумщик. А по правде?
- Как ты выглядишь без купальника.
- Врёшь и врёшь. Вчера не видел, как выгляжу? Почему ты мог думать обо мне?
- Сам не понял. Въехало, с мыслями о тебе. Видел твои телерепортажи по Интернету, останавливал ролики, где ты лицом в кадре, а не твоя рука с микрофоном, разглядывал тебя. Думал о тебе, куда деваться от личного желания?
- Где твоя жена?
- Живу один. Пробовал, не получилось.
- У тебя, у самого Аркадова - не получилось?
- Ты думаешь, приехал, тебя случайно встретил, немедленно изменил жене? Не пошло как надо, сама не знаешь?
- Не знаю. Я вычеркнула не получившееся из своей прошлой жизни. Как в компьютере. Нажала команду удалить, выбросила и забыла.
Посмотрел внимательно и прижал пальцем на щеку Ксюши, как на нужную кнопку.
- Комарика придавил?
- Поблагодарил, за открытое мне простое решение. Почему здесь снова замуж не вышла?
- Я не бытовое приложение, что мне...
- Хватит. Наспрашивали вроде и ненужное. Поплаваем?
- Да, скоро идти в город нужно, собираться на банкет начальника нашего города в честь тебя.
- Ксюша, мне нравится жить в стороне от власти, вести себя неприметно.
- Пригласили? В известные вылетел, так сейчас чего? Люди ждать будут.
- Сходим, не взвинчивайся.
- Я спокойная. - Села и грызанула сорванную травку. - Я спокойная, вроде рыбы в речке.
Плавали на самой середине речки неторопливой.
Облака медленные, твёрдые губы под пальцами, вроде краёв влажной ракушки, залезшей в плавки...
- Боги, боги, сам Аркадов трогает меня, где всем запрещено...
..Из спальни Ксения вышла облитой длинным, до ковра, розовом бальном платье. Воланчики по сторонам выреза под шеей...
- Правильно, на тебе должен быть галстук бабочка, когда он для тебя высший признак культуры. Где моя белая сумочка? Туфли надеваю и уходим. Дай-ка я тебя причешу, немножко поправлю?
- Красивая, - подошёл, напомнил и поцеловал.
Возле носика показались слезинки.
6
После не задумчивого детства Ксюша Воронцова начала чувствовать что-то непонятное в себе, начала прислушиваться к поселившемуся, ведущему себя тихо, незаметно, а вдруг и бунтующего, требующего немедленного внимания почти одурачиванием, возникающей мутности привычной ясности.
Ксюша смотрела на старшеклассников в школе, отчего с ужасом отдаляясь от них, совсем других по поведению, громкому, разливающемуся по все направления бесцеремонностью, и - грубому.
Зверёк страсти, незаметно поселившийся в ней, и она назвала его для себя женская душа, а позже, допоняв, переназвала зверьком страсти, толкал к ним, взрослым мальчикам, и отрывал от них, взрослых мальчиков, предостережением опасности, придуманных для изменений самой привычной жизни.
"Я выйду замуж, начну готовить еду, считать заработанные мною и мужем деньги, ходить по магазинам, покупать вещи и предметы, стирать, рожать ребёнка, спать не одна, а с мужем, и делать с ним, чего делают взрослые по ночам, и так - всю жизнь? Как в стойле, отделённом изгородкой?"
Зверёк затаивался и ждал, как она ответит.
"Но я ведь не могу убрать из самой себя страсть, называемую грубо и пошло, половым влечением, я не могу переменить свою природу и не хочу. Так что же женщину делает женщиной правильной? Умеющей разное, бытовое и скрытое, свести в удобное, соразмерное и нормальное для взрослой жизни?"
Ксения Андреевна, как начали называть её студенткой в институте вежливые преподаватели, и после института поняла, никуда зверёк страсти не делся, никуда не денется, и как не запутаться? Он требовал знать на себе взгляды оглядывающихся на улицах мужчин, понимая их - нравлюсь, нравлюсь, - он требовал мальчиков, приглашаюсь смущённо на свидания, пробующих целоваться, щупать груди, лезть везде где нельзя... почему нельзя? Почему? Зверёк требует, он часть меня, он требует?
Зверёк выкрикивает покажи себя голой своему мальчику, голой, ужас и стыдно. И тащит показать...
Требует перед сном достать спрятанную чёрно-белую фотокарточку, на ней молодой человек улыбается, девушка с вниманием разглядывает его твёрдый, горизонтально поднявшийся, и разглядывать долго, а в постели представлять, воображать его рядом, отгоняя и стараясь заснуть...
Такие зверьки жили и в маминой кошке, начинающей орать ужасно, и в папином пёсике, исчезающим из дома в дни собачьих свадеб, прибегающим успокоенным...
Природа, страсть, неизлечимо врачами...
Зверёк дурманит голову и не разрешает готовиться к экзаменам вдумчиво и с осознанием прочитанного.
Заставляет настораживаться в кино, когда женщина внимательно смотрит на мужчину, мужчина смотрит на неё, они сближают лица и целуются. Чего они дальше сделают, почему закончилось музыкой и высокими деревьями с облаками? Показали бы до конца?
Ксения разговаривала с подругой, краснея щеками, подруга рассказывала то же самое, как ей нужно, чтобы на свидании мальчик "зажал и пощупал"?
Зверёк пропадал от общей занятости, непонятно как выскочил в самом фиг знает откуда взявшемся дне состоянием муторности, и от боязни забеременеть, родить со стыдом без отца пришлось выйти замуж, успокаивая зверька и себя. Разобралась - мальчик, оказавшийся мужем, стал чужим через несколько недель, - вышвырнула.
Повзрослела, занималась работой.
А потом она неожиданно догадалась, без зверька страсти ничего хорошего ни для себя, ни для человека лучшего среди остальных ничего не сделаешь.
Даже жаренную картошку - вкусной...
Продолжением зверька открылось и любопытство, - а как им управлять по своему желанию? А как его настраивать?
Зверёк требовал своего, а своё для него общей жизнью не находилось... кроме него совесть, настроение...
Получался единственный ответ, - самостоятельно управляется, руля не бывает и педалей...
7
Оглянись, сзади что-то осталось, удерживающее в хорошем...
На слова "не думал, девушка"?
Тогда, после нескольких дней окончания школы, наложили в рюкзаки продукты, воду, спальные мешки и зубные щётки, на попутных машинах поехали с ночёвкой в урочище Бек-ата, где среди бурой степи вдруг несколько высоких каменных гор, настоящих, здоровенными зубцами когда-то вылезшие из почвы на высоту повыше полукилометра, ущелья, родники, - возле самого большого остановились лагерем. От родника вода бурлила ручьём в пруд с каменными берегами, от каменных плит вода делалась тёплой, днём.
Саша Корольков руководил, турист настоящий, с одной спички костёр разжигал.
На краю урочища жили местные чабаны и бродили их коровы с баранами.
После попутных машин добирались пешком, от поворота. Замучились, на белом жарящем солнце. В летнем закате и быстрой в горах темноте укрепили палатки, накидав под них нарубленные ветки мягкой арчи, ползущих по камням напоминаниями настоящих сосен. Расстелили в палатках спальные мешки, пили чай, у костра.
- Как мы будем спать? - посчитала в уме Нина, - у нас всего пять спальников, а нас десять.
- Всегда берёт по одному на пару, мальчик и девочка.
Рыжая Нина сидела на камне в коротких шортиках, кисточкой перед зеркальцем поправляла брови, костёр оранжево освещал её дугами прогнутые снизу, под коленками, выразительно насыщенные ноги.
- В одежде летом в спальнике жарко, - протяжно известила, настраиваясь на услышанное...
Вчерашняя школьница Ксения внимательно посмотрела на Аркадова.
- Кто хочет венгерский вермут, настоянный на травах?
- Завтра, устали сегодня...
- Мне мои предки выдали банку импортного растворимого кофе, кто хочет попробовать?
- Вероника, доставай, не видели такое.
Саша рассказывал, как по узкой тропе мальчик и девочка полезли в горы, сидели на краю плиты и мальчик сорвался в пропасть. Настаивал, никому самостоятельно в горы не лезть.
На жаре Андрей с тяжёлым рюкзаком замотался, тянуло спать. В палатке влез в спальник, отвернувшись к правому борту, поправив под рёбрами неровный лапник. Позже полусном мутно почувствовал, в спальник втискивается прохладными ногами, прохладной узкой спиной Ксения, вечно злящаяся на него, осторожной мышкой затихшая, сжавшись, невольно прикоснувшаяся к нему круглотой попки и почувствовав смущение, переданное короткой дрожью ему...
Опасается, понял в туманном полусне.
Вернулся в полусон, неожиданно почувствовал, юная девушка лежит прижатой передом к нему и рука её настойчиво захватила твёрдое, упирающееся и в трусы, и в полотно спальника...
Помечтал? Показалось?
Тонкие пальцы, размазывающие вдруг выскочившее из твёрдого...
- Беспокойно ты спишь, - насмешливо сказала утром, умытая, с мокрым лицом дочищая над ручьём зубы...
- Спальник тесный.
- Как же, как же, - подсмеялась сквозь зубную пасту на губах.
Загорали на прогретых камнях, на спальниках, брошенных на траву. Белое солнце вливало в тело прибавление силы, бодрое напряжение, как в аккумулятор электричество.
Рядом с ними сидела Ольга в коричневом лифчике и трусах, расширенными ногами встречая солнечность.
Прищурено Андрей разглядывал тонкую, белейшую кожу с внутренних сторон её ног возле самых краёв коричневых трусов, стараясь не думать, что под ними. Один изогнутый коричневый волосок высунулся поперёк трусов, шевелился ветерком, Ольга не замечала. Притягивала, белейшая тонкая кожа, загоревшая на остальном теле. Желанием отодвинуть коричневый край тонкой материи и увидеть остальное, между ног.
Ксения провела глазами за его взглядом, молча и больно ущипнула за бок.
- Ослепнуть не боишься? - шевельнулась тонким телом вчерашней школьницы, глазами показывая взрослого зверька, требующего внимания только к себе. - Принеси мне попить? - показала, что она командуем. Им.
Ближе к вечеру пляжно раздетые девчонки и ребята сидели, болтали, много и нервно смеялись любой чепухе, пробовали венгерский горьковатый вермут, золотистый, пробовали целоваться на спор, кто лучше, жарили сосиски над огнём, принесли мяч и играли, подпрыгивали тонкотелыми стрекозами, разделившись по кругу, проворонивших сажая на середину и попаданием в них освобождая. Ксения била мячом по штрафнику в круге резко и точно, попадая. Нинка Соловьёва, не глядя назад, оступилась, поскользнулась и шлёпнулась, громко заорав. Получилось, под её задом, жёлтыми плавками попалась застывшая поверх вчерашняя коровья лепёшка.
- Вам смешно, а я в чём буду ходить? Вторые трусы не захватила!