Ни у кого не спросить, ни с кем не уточнить, сам не определишь пока, что, как называется, чем пахнет и во сне...
Замучается и этот день ненайденностью в себе, в днях не взрослых, - мальчишеских, в дожде конца девятнадцатого века где-то над рябью Невы, серостью ряби Балтики, в медно-рыжей пустыне Муюн-Кум тогда, лета тысяча девятьсот шестьдесят шестого года? В начале понимания жизни?
Тонкое, просящее понять и назвать словом, словами...
Хорошо было Олжасу Сулейменову, чего-то отыскавшему в глиняных книгах в древности своей личной, изродной, - ведь не от отца и мамы род его начался, изглубинный, - нашёл и назвал, на опровержение всем, а не опровергли ими сразу не понятое...
Хорошо было Маньке с Ванькой... остановись, не надо ехидничать, не понимаемое - пока не понялось, - уничтожать недовериями и насмешками, издевательствами, глумлениями, - не задавливай, ты не в Вятке живёшь, присутствуя - не определить сейчас, где. Живёшь тут, в чёрных чернильных искривлениях, пряминках, поворотах, образующих слова...
Вначале было не слово.
Вначале было расслышанное, распознанное разумом и чувством, потребовавшее определения словом, нарисованность словом через вдыхание в него смысла...
И слово было у бога.
Тогда он, сначала, стал писателем? А как иначе назвать пишущего слово, и ещё слова, а словами - книгу?
- Не надо кощунствовать. Хочешь сказать, что ты - бог?
- Хочу сказать, не надо со мной говорить штампами. Штампами написания, штампами понимания, штампами унижения. Есть кастрюля и есть компьютер, - слишком разные предметы развития мышления. Кстати, нужны существующие рядом, не опровергающие друг друга, как человеки, и - не уничтожающие. Нужные своей сущностью. Где суп сварить, где электронное письмо отправить, в электронной библиотеке книгу почитать, не из кастрюли...
Обижайся не обижайся - дуракам легче. Умным труднее, опаснее, они - думают. Дураки требуют остановить непонятное, отойти от него. Уничтожить. Умные - обдумать, понять.
- Да зачем?
- А потребность такая, развивающая человечество. Всегда и постепенно. Всегда и постоянно. Без возможности запрета.
- Тюрьмы на таких нет. Уничтожения смертью, как при инквизиции. Сказал, чего попам не понравилось - смерть, вместо любви к ближнему.
- Временные запреты бывают. Но и при них мышление не остановить.
- Сначала надо. С чего начиналось?
- Сначала... Начиналось с потребности думать. Найти. Точный мир. Точное найти, в мире и для мира. Отодвигая случайное...
Глава 2
Я свободен. Совсем. Я свободен. Я могу заниматься - чем хочу. И днём, и сутками. В обществе людей, где все присутствующие вынуждаются придуманными не ими условиями жить под запретами личных желаний, свобода - редкость.
У меня она есть, сейчас, и вокруг - просторность. Ощущение просторности, разумностью и телом.
Свободен. Так получилось.
С детства вдалбливали, великий Ульянов, переназвавшийся Лениным, утвердил: жить в обществе и быть свободным от него нельзя.
Почему нельзя? Почему не пойти через запрет когда-то решившего диктовать всем свои условия?
Какая наглость нужна - диктовать всем. Какой захлёб самозначительности - я диктую всем.
Жить в обществе и быть от него свободным нужно. Когда есть потребность. У самого живущего.
Художнику, по природе открывателю нового, заходящему за границы узнанного до него, - и трогаться с места в жёстких оглоблях после кнута какого-то Ильича-Лукича?
Я не хочу вынуждено сидеть президентом страны во дворце, в дорогущем кабинете, вытягивать руки по швам маршалом в лампасных брюках, изображать из себя представителя неизвестного в мире небесного начальника на земле, подставляя голову под надевание золотого металлического колпака с драгоценными камнями, мэром города мне не надо торчать в телевизоре и даже дворником, обязанным заниматься принудительным делом в назначенное кем-то время.
Свободному жить просторнее.
Счастливее.
Для моего дела мне нужна своя голова, свои размышления, своя интуиция, талант, бумага, авторучка или компьютер. А может, хорошая печатная машинка, - из неё никто посторонний фразы не прочитает.
И - тишина среди свободы. Шум можно устроить и самому, нежный для души, гармоничный. В виде музыки.
Глава 3
Дни, недели, времена - как поднимание в гору, и, как с неё, далеко вниз видно при обороте назад.
На прохладноватом - может, совсем мало спал? - зимнем карагандинском вокзале в шестом часу утра уборщицы будили мутноглазых пассажиров, просили переставить чемоданы и сумки, двигали сырыми тряпками на швабрах по бетонному серому полу, перед тем по нему же проталкивая буроватую полосу пропитанных чем-то опилок. Наверное, дезинфекцией, - по запаху.
В углу одиночествовала наряженная игрушками сосенка, блистающая гирляндами, цветными бусами из грустности по детству, над ней протянулось поздравление с наступающим тысяча девятьсот семидесятым годом.
Новым, и неизвестным, каким он откроется и протянется от января до января.
Илона. Тонкая девочка с голубовато-прохладными охранительными глазами. Балхашская, и совсем чужое имя для азиатской пустыни. Для города тупикового, - дальше ни железной дороги, ни посёлков, одна жёсткая пустыня. Без никого.
Чего девочка Илона охраняет глазами, постоянно и всегда? Или - от чего-то охраняется?
Идёт вдоль рядов сидений.
Почти ампирный архитектурой дом вокзала, с барельефами внутри, изображающих комсомольцев со знаменем, шахтёров с отбойными молотками наперевес, металлургов с длинными кочергами, пастухов с овцами на руках, - идущая девушка с прибалтийским именем, дремлющие русские рабочие и работницы, казахские старики-аксакалы в шубах, крытых вельветом, в высоких кожаных сапогах с выходящими на колени вставышами кошмы.
Балхаш одиноким городом в пустыне Муюн-Кум, Прибалтика с Ригой - острые шпили на фотографиям, Норвегия где-то, и где-то почти сказочная Москва с громадными домами, большими квартирами, показываемыми в кино, профессорами и академиками, художниками, писателями, самолётами, улетающими во все страны мира...
Фронтонная и портиковая древность страны классической архитектуры, викинги, норвеги и угро-фины Балтии, загадочные, - никогда не видимые, в сталинские ссылки попавшие сюда бывшие саратовцы и владимирцы, греки, чеченцы, аксакалы - азиатская вечность в неторопливых узких глазах над бородками белыми клинышками...
- Привет. Садись рядом. Ты тоже на балхашский поезд? Он в семь поедет отсюда.
- С добрым утром, Арефьев. Конечно, я домой еду. У меня билет есть, заранее вчера купила.
- Поедем вместе, - тускло сказал ей. - Поспим по дороге, туда весь день пилить, сама знаешь. Я приезжал к друзьям на два дня, здесь сижу с пяти утра, пешком по метели пришёл. Или ночи? Как ночную темень называть утром?
Девочка Илона зевнула, не успев прикрыться ладошкой.
Медленно прошли двое дежурных милиционеров, в чёрных полушубках под ремнями и с висящими кобурами пистолетов. Рассматривая дремлющих людей.
- Плохой у нас поезд, в вагонах одни сиденья, как в самолётах. И весь день ехать.
- Меня мама будет встречать, - прикрылась Илона отворотами зимнего пальто, поправив под ними шарф. - Вы не выспались, Арсений, капризничаете, это нормально.
"Нормально" она произнесла без мягкого знака, "нормално", как-то по-иностранному, что ли? По прибалтийскому выговору? Так она же балхашская, здесь вырастала, в Казахстане...
- А мне завтра с восьми на завод, опоздаю - опять накажут.
- Завод... Зачем он вам, с вашими способностями...
- Девочка Илона, ты тоже не выспалась. Я тут старший, так что положи голову мне на плечо, спи пока, а я наш поезд не прозеваю.
Надо же, она послушалась. И глаза от верхнего света притворила ладошкой в варежке.
Доверчивая. Потому что на работе, в цехе, к его сверлильному станку подошёл работающий тут же токарь, - вы, Арсений, в математике отлично соображаете, алгебру знаете. Моя дочь болела в больнице месяц, отстала по математике, может двойку за четверть получить. Она гордая, двойку не хочет. Как выучить новые темы, тоже не знает. Приходите к нам завтра, в выходной, позаниматься с ней?
Вы. Почему-то её отец - рабочий, говорил на "вы". Со всеми рядом с собой. Для иных слесарей и токарей воспринимался чужим, настораживающим и подозрительным. Поэтому.
А может, задумываться заставлял, и не получалось? Не всем же хочется... задумываться?
Пришёл, в одиннадцать утра. Балхашская коммуналка, пустоватая комната со столом, кроватью, без люстры - лампочка на проводе, с голыми стенами - сидит грустная худая девочка в дешёвом тепловатом платье, глянула охранительными глазами, - вы правда умеете позаниматься?
Так спросила, умеете позаниматься...
Родители ушли в соседнюю комнату, её мама сказала - приготовит кофе по-варшавски для гостя-математика.
Каким же бывает кофе по-варшавски? - подумал постороннее...
Писал формулы. Объяснял. Понимала - глаза настораживались, включая запоминание. Не понимала - грустнела, переживая, как спросить растолковать сначала.
- А я вам не сказала сразу, меня зовут Илона. Вы как-то умеете разговаривать, не спросив имени, не познакомившись, - посмотрела, как ожидая ответа, грубого, на такое напоминание.
- Сказали мне заниматься математикой, я и занимаюсь. Сразу спрашивай, где непонятно.
Надо же, ещё четыре занятия - четверть закончила хорошо, математику сама начала объяснять подругам, за них делая домашние задания, как её отец в цехе вслед за спасибо рассказал...
- Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет, - с комсомольским задором - так пишут в газетах, - пропел певец в проносимом кем-то транзисторном радио, и Арефьев подумал, - хорошо петь о каких-то голубых городах в Москве, а отсюда и Москва, невиданная никогда, понимается мечтой голубой. Неужели над Москвой в автомобилях летают, как показывали в кино? И квартиры в ней размерами с половину зала ожидания вокзала, как в том же кино? С окнами в два человека высотой?
- Девочка Илона, поехали в город Балхаш?
- Чего? Сейчас... Я спала, да?
В пустоватом вагоне поезда, тянущегося по слабоснежной зимней пустыне Муюн-Кум, Илона с твердоватостью в произношении некоторых слов неторопливо открывала прежнее своей жизни.
- Мой папа молодым человеком жил в тюремном лагере возле Балхаша, в Коунраде, где не растёт летом трава и глубокий рудник, медный. Ему запретили учиться в университете, арестовали и поездом привезли сюда. Перед войной, когда в нашу страну пришла армия по команде из Москвы и всем сказали жить по правилам коммунистов. Отец не соглашался, потому что наш род древний, княжеский. Мои предки жили богатыми людьми несколько веков, всегда жили культурными людьми с хорошим европейским образованием. Моя мама тоже родом из прибалтийской страны, она не понимает, почему наследственному князю запрещается учиться в университете и делаться учёным, каким был мой дедушка. Когда-нибудь я мечтаю жить в комнатах среди картин и гобеленов.
- Что такое гобелены?
- Так называются художественные ковры, сделанные из шерстяных нитей как картины. Разве вы не видели?
- Я и не слышал, и не видел, в кино не показывают.
- Я вам когда-то покажу на нескольких цветных открытках. Вы живёте с родителями? Кто они?
- Я живу в общежитии для рабочих, в общаге, по короткому названию. Мои родители... Илона, о чём мы говорим - касается только нас двоих, да?
- Я соглашаюсь понимать так же.
- По документам я появился в жизни из министерства внутренних дел, из милиции. Читал в одном кабинете документ - страшный, в меня из документа как-будто стреляли. Графа родители. Отец - МВД, враг народа. Мать - МВД, враг народа. Место рождения - МВД, карагандинские лагеря. Ничего себе, подумал, и документ разорвал. Тут же, перед офицером. Он закричал - что ты себе позволяешь? Документ порвал! Так не бывает, сказал ему. Я найду, кто мои родители. Министерство внутренних дел отцом и мамой не бывает. Я не документ порвал, а уничтожил жуткое оскорбление. Отец и мать какая-то ваша карательная организация - не бывает, я найду, как восстановить мне человеческое достоинство.
- Арефьев, в городе Балхаше много людей после тюремных лагерей, и они не воры и не бандиты, они политические наказанные. И совсем не за политику наказаны. Мы жили в Прибалтике в одних условиях, пришли московские войска с коммунистами и объявили другие условия, кто не соглашается или был раньше богатым - садитесь в теплушки и под охраной с винтовками повезут в лагеря. Нашей семье нельзя уезжать в отпуск из Казахстана, мы живём и надеемся, жизнь переменится, начнётся честной и без обязанности ходить в органы наблюдения, у них спрашивать разрешение на поездку в ближайшую Караганду. Вы меня понимаете, спасибо вам, я знаю, где кто узнал трудное в жизни - становятся не предателями.
- Девочка Илона, а можно меня называть ближе, без вы?
- Папа меня научил, надо вести себя достойно, сохранять культуру поведения. Как вы предлагаете - говорить грубо.
- Девочка Илона, сейчас мы будем кушать пирожки с повидлом и пить лимонад, чая в этом поезде нет.
- Сначала я пойду к тамбуру, помою руки с мылом.
- Я после вас. Хотел сказать, после тебя.
Ехали по самой пустой, бурой, с редким снегом пустыне. Попадались разъезды с двумя саманными домиками, сараями для коров и баранов, возле них поезд останавливался минуты на две, проводники из вагона передавали казахам на разъездах мешки с продуктами. Тепловоз никому сигналил гудком в пустоту, трогался дальше.
Арефьев вспомнил, - и эту дорогу строили каторжники, в тридцатых годах, друга отец здесь бесплатно таскал тачки с песком и камнями на сорокаградусной летней жаре. Погибающих хоронили без выкопки ям, прямо укладывали на намеченную колышками насыпь для шпал и рельсов, засыпая камнями и песком из тачек.
Поезд сейчас ехал над их черепами и костями.
Везя пассажиров.
Другой дороги в Балхаш не было. До сих пор.
Глава 4
Девочка Илона, тоненькая десятиклассница, как мы будем выбираться из разрушения наших родов, из чужих попыток уничтожения нас самих в самом беззащитном начале детства? Из психического придавливающего, - вы не такие, как все, вы хуже их, потому что вы чужие для нашей страны?
Я не знаю, пока. Я чувствую, выбираться придётся, - без достоинства, человеческого, жизнь не человечна.
Сегодня нужно отстранение. Сегодня последний день прежнего года, шесть часов вечера, до курантов столько же. Пришёл в квартиру, назвал мать и отца по имени отчеству, - надо быть культурным, если таким стать нужно и хочется, спросил:
- Уважаемые родители, можно, ваша дочь Илона вместе со мной встретит Новый год? Я купил билеты, пойдём на новогодний бал во Дворец культуры металлургов.
Илона с любопытным спокойствием смотрела на них.
- Мы вам доверяем, идите вместе, просим привести девочку домой не позже часа ночи.
Захлопала в ладоши и попросила подождать, - мне в красивое платье переодеться и на праздник собраться...
Шли по пустоватой улице, соединившись руками. Илона напоминала, её рука в его руке, - шевеля пальчиками...
Купили сосиски и батон хлеба, - да вот моё общежитие, я не обедал, а уже темнеет, зайдём ко мне?
Четыре кровати, четыре тумбочки, стол, четыре стула, радио на стене. Голые стены. Чисто и в коридоре на этаже, и в комнате. Голые стены отталкивают глаза пустотой...
- Чего ты делаешь? - удивилась приподнятыми бровями, глядя, как он засовывает сосиски во включенный электрочайник.
- У нас на первом этаже столовая есть, да там сейчас готовят новогодний вечер отдыха, а кастрюли в комнате нет. Сварятся сосиски, ведь в чайнике сейчас закипит? Илона, я когда-нибудь хочу жить - на стенах развешу картины, эти, в поезде ты рассказывала... картины из шерстяных ниток...
- Гобелены?
- Да, а среди них поставлю настоящие скульптуры, и потолок постараюсь вместо белого, больничного, сделать расписным, я видел на фотографии в журнале... Мне нужно вокруг искусство, оно душу вытаскивает наверх, из разной скукоты и пошлости. Бери вторую вилку, начнём вытаскивать сосиски, они готовы.
Улица. Вечерняя влажная чернота. За какие-то часы до снежного праздника Нового года - дождь, и низкие деревья под электрическими фонарями всеми ветками на глазах становятся чёрными внутри и стеклянными поверх, от замерзающего на них дождя. Рассыпающие тонкие полосы отсветов вокруг себя...
Балхашский Дворец культуры в самом центре города - нравится. Здесь древнегреческая архитектура, настоящий размётный классический фронтон и колонны под ним по греческим древним образцам, и колонны внутри, в паркетном большом зале, а тут и широкая ёлка со звездой до большущей люстры, гирлянды, народ, музыка, по динамикам поёт Муслим Магомаев, а весь зал поверх оборачивает широкий балкон с классической греческой балюстрадой, завешанной цветными гирляндами - почему красивое не заставляет, и затягивает возвышаться?
Зашли в большую комнату с временной бумажной вывеской возле дверей - праздничное кафе, - расставлены столики, накрытые белыми скатертями, на них водка, шампанское, вино, салаты и бифштексы, и за многими сидят компании, - спросил у официантки, - столько денег нет, не заплатить. Ну, ничего, когда-нибудь...
На девочке Илоне тонкое бледно-голубое платье, и неожиданно пугается, отступая за колонну:
- Наша учительница физики, меня не прогонят? Здесь школьницам можно праздновать?
- От меня тебя никто не оторвёт. Пошли посмотрим, что в буфетах, до Нового года близко...
Коньяк. Водка. Арманьяк с красивой золотисто-коричневой этикеткой. А что такое арманьяк? Плиска, болгарский коньяк. Венгерские вина, народ и народ, музыка, снежинки на нитках, бумажные, и общая гудящая ширина разговоров...
- Я хочу купить венгерский рислинг и вон ту большую шоколадку.
- Пожалуйста, пожалуйста, - подала буфетчица, успевая разглядеть и его, и Илону. - Сухое вино, хорошее.
Хорошее. Как быстро заканчивается хорошее, - самый конец исчезающего года времени, где из разных людей выявилась девочка в бледно-голубом праздничном платье...
И курантов бой начался из динамиков, на весь дворец.
- С Новым годом, девочка Илона, - поцеловал тонкое запястье девочки Илоны.
- С Новым годом, вежливый юноша...
Ёлка до верха вспыхнула электрическими радостями, отсвеченными в разноцветных шарах и серебристых гирляндах, над залом воздух взорвался вальсом, и тихое-тихое, невидимое всему миру и всем рядом, началось хрустальное, тонкое, незаметное чужим... из любопытных глаз Илоны... из...
И увидел полукруглое пространство Земного Шара, от озера Балхаш в пустыне Муюн-Кум через полукружье, поднимающееся до Ледовитого океана, блещущее разными цветами северное сияние, белых медведей на льдах Северного полюса и счастье, разлившееся на весь окружный мир, новое в Новом году - для всех живущих.
Арефьев ощутил в себе настоящее, потому что провожал девочку Илону домой по пустому, притихшему ночному городу.
Глава 5
Где я живу? В пустыне? Почему я живу здесь? - начинал Арсений Арефьев задумываться с появлением из-за непонятных сразу причин мыслей. И постепенно разбираться, как в комнате, случайно заставленной, заваленной чем-нибудь, не прибранным по местам.
Город Балхаш появился в тридцатые годы двадцатого века, при сталинских срочных строительствах новейших заводов и комбинатов, - вплотную к озеру Балхаш, вдоль изгиба берега бухты. Недлинный город, по главной улице всего семь автобусных остановок, за полчаса можно до края дойти, а там - пустота, пустыня до горизонта. И за горизонтом, отодвигающимся при ходьбе к нему.
Живописности никакой, - буроватая пустыня, светлое голубизной небо, озеро от голубого цвета до серого по влиянию погоды - графика, чёрное и белое, правое и левое, проявленная и в чётком, резковатом поведении здешних людей.
Если бы здесь не нашли медную руду, пустота бы и оставалась, а город строили вместе с медеплавильным комбинатом, дымящим трубами рядом с городом десятилетиями и без остановки, день и ночь, зиму и лето. Когда ветер поворачивал дымы на сам город и прижимал их, заталкивая в улицы - четыре вдоль и остальные поперёк, - машины включали фары днём, люди чихали, кашляли, глаза слезились, головы начинали соображать, - в такой загазованности жить не полезно, - да вам каждому надо давать звезду героя, сказал раз со сцены приехавший с концертом ну очень популярный певец, - и кто его отправил сюда из самой Москвы?
Комбинат, работая круглосуточно и без остановок, жадным сказочным животным требовал людей и людей, для пожирания их времени жизней, - трижды в сутки они напихивались в автобусы до не закрывающихся дверей, перед очередной сменой, доезжали до крайней остановки, толпой шли к проходной. Люди работали в три смены, ежедневно, еженедельно, каждый месяц проворачиваясь по одному прогону во времени: на работу, помыться после копоти цеха, приехать домой, поесть, посмотреть в телевизор с одной местной программой, - новости города и комбината, кинокадры с закопчёнными цеховыми дымами лицами передовиков производства, кино, старое, двадцатилетней давности. Новое кино трудящимся показывали в двух городских кинотеатрах. Зимой - сиди дома, можешь в гости сходить, летом - пляж между крайней улицей и водой озера - всё, полный круг.
Так жили, жили, жили. Арефьев смотрел на этих людей, никак не понимая, зачем они так пропадают, не двигаясь в своих желаниях, в своих мечтах... о мечтах они не говорили давно... пьяными вспоминали, по праздникам... "я хотел быть лётчиком, да в училище один инструктор"... "если бы поступила тогда в институт, сейчас была бы главной по технологии"... Да и главные технологи, главные инженеры и начальники цехов с большими зарплатами вертелись по тому же кругу, от юбилея пятидесятилетнего с поздравлениям с шестидесятилетием, с обманными речами о "замечательно выглядите и здоровье у вас наилучшее".
В городе ни одного художника, писателя, артиста, скульптора, режиссёра театра, профессионального певца, балерины...
А как становиться культурным, развивающимся человеком, без них? Ведь в жизни нужно становиться наполненным знаниями, культурой, видеть не один цех, ежедневно, со сверлильным или токарным станком? Так и сверлить год за годом, вытачивать выданное по наряду мастером цеха?
Жизнь должна расти и расти, показывают все растения природные, расширяться ступеньками наверх...
Куда-то надо вырываться, понимал для себя Арефьев.
Глава 6
Озеро - вплотную к городу и голубизной сливается с небом, куда уплывают небольшие корабли и длинные баржи, прицепленные к ним. Вода как в ванной, жёлтый песок как нарочно кто-то просеивал, ни одного камешка. По нему летом идти - жжёт ступни.
И весь город в выходной на пляже, длинном, вдоль всего города.
В магазинах продают летние комплекты, рубашка на выпуск и короткие шорты. А народные дружинники, комсомольцы в чёрных брюках, в жару, белых рубашках с красными нарукавными повязками останавливают на улицах, требуют перестать "ходить в буржуазной одежде, подрывающей идеологические устои развивающегося социализма". И девушкам запрещают носить короткие юбки, высоко показывающие ноги. Куда от глупости деться?
Волны длинные, низкие, шуршат и шуршат, тонко раскатываясь по влажному песку. И здесь, по влажному песку, идти лучше всего, пятки не прижигает.
Слева шуршащее волнами озеро, справа люди загорающие, сидящие и лежащие, бегающие, играющие в волейбол... Яхты с высокими треугольными парусами, скользящие по бухте. Гудящий теплоход "Балхаш", переделанный из самоходной баржи, - за рубль покупаешь билет на него, плывёшь час в открытое озеро до потери всех берегов, голубизна блистающая солнечными бликами внизу и над головой, чайки кричащие, широкий по полукругу разворот, плывёшь назад вместе со всеми на палубе...
Три красивые девушки, в модных треугольных тонких, плотных, узких плавках и лифчиках идущие навстречу, тоже по краю тонкой воды, - три самые красивые в городе. Высокая, на длинных ногах беловолосая Нина - нет, с ней никогда и не поговорить, слишком породистая, такая же породистая, как у знакомых сука породы боксёр, с тонким, втянутым животом. Неужели и она когда-то выйдет замуж и станет такой же, как остальные женщины города - работа, приготовление ужинов, родившийся ребёнок, стирка пелёнок? Неужели для такого и нужно жить?
У второй, почти такого же роста, сильно загорелое тело, может, она на пляже каждый день, с середины мая, когда вода становится тёплой и солнце совсем горячим, как сегодня, плюс сорок два. Её располовиненный под плавками зад чётко горизонтально двигается вправо-влево, вправо-влево, на каждом движении ног.
И третья, темноволосая Жанна - тоже под узкими боками резко раскругленные бёдра, зад, приопускающийся налево, направо, тяжелее, рядом с подругами, вложенные в полукруги лифчика те, скрытые, притягивающие глаза и - увидеть бы их без лифчика... Почему так хочется? Почему чётко видятся темноватые волосики на её ногах сразу под плавками, пониже краёв плавок на внутренних, белеющих не загаром сторонах ног?
Остановилась, оглянулась.
- О, Арефьев? Арсений, - махнула рукой, прося подождать, пока, отвернувшись, чего-то говорит подругам, - подошла и дотронулась до его плеча, - горячий, не перегреешься? Арсений, ты можешь зайти ко мне в шесть вечера? Ты же у нас рабочий, понимаешь в электричестве, у меня предки уехали в отпуск, а в ванной свет испортился, не могу купаться в темноте. Поможешь?
- Зайду, у меня сегодня выходной.
"Ты же у нас рабочий", а она - хы, как-будто о своём крепостном крестьянине... а она - дочь местной теледикторши, известной на весь город, отец у неё главный энергетик комбината, местная "голубая кровь", как сами себя называют, - а она - в горкоме комсомола одной из руководительниц отдела...
Темноватые изогнутые волосики, редкие, сразу под тонкими, притянутыми к коже плавками, увидались и спереди, пока говорила, прочеркнувшим по ним взглядом... На не загоревших изнутренней стороной ногах, куда солнце сразу не достаёт...
"Ты же у нас, а мы тобой командуем, руководим"... "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно... в начальницах"... Почему я не был и не стал никаким начальником?
Жанна по городу редко ходила в платье или в брючном костюме, как остальные девушки. Тёмно-синяя юбка, строгого вида, белая блузка, что-то и пионерское, и совсем молодая девушка-начальница, официального вида... "Ездила на областную комсомольскую конференцию, выступала с докладом, моё выступление приняли одним из лучших по освещению событий комсомольской жизни нашего любимого города"... "Принимала участие в приёме делегации из Ленинграда, пригласили и на банкет, были замечательные тосты - "за нашу советскую культуру! За нашу советскую интеллигенцию и её молодую смену"!
В шесть вечера нажал на звонок квартиры в доме - во всех подъездах только начальники, только отдельные квартиры, без коммуналок. Свет дверного глазка закрылся с той стороны, в прихожей, звякнула дверная цепочка, хрустнули ключи в двух замках - заходи, - полуприпряталась Жанна за полуоткрытой дверью, - я успела с пляжа вернуться и на жаре остаюсь вся пляжная, - закрыла оба замка ключами, набросила в прорезь цепочку, проходя по широкой прихожей в тех же шоколадного цвета тонких плавках и лифчике, - Арсений, жара и завтра будет такой же, плюс сорок два по прогнозу, - вроде объяснила свой пляжный вид...
- У нас квартира большая, трёхкомнатная, с высокими потолками. Предки недавно новый румынский гарнитур мебели купили из двенадцати предметов, у нас много подписных изданий и два телевизора, в разных комнатах. В ванной света нет, и в зале одна лампочка в люстре мигает. Исправишь?
Чувствуя параллельное напряжение не плюсовое и не минусовое, сделал свет в ванной, подкрутив винтик в выключателе.
- Жанна, а где у тебя зал? - спросил, вернувшись в прихожую.
- Иди сюда, - позвала за одной из раскрытых дверей.
Покраснел.
Блестящий паркетный пол, плед, брошенный на него, Жанна на пледе, вытянувшая сложенные ступнёй на ступню вытянутые ноги, полусидящая, откинувшаяся плечами на боковину кресла, и голова с прикрытыми рукой глазами назад, с темнотой волос за ней, и шея сразу длиннее, выше выделенным горлом, - полунамеченные кружочки вокруг коротких сосков ещё девичьих, тяжелеющих грудей, глубокий пупок на кругловатом животе и дымчатость вокруг черноты волос, густо серединой утягивающихся в бедренную сжатость. Белизна тонкой кожи в кончающемся дне...
- Брось ты электричество, будь со мной, - сказала из-под наброшенной на глаза руки, показывающей отчаянность и стеснение... - Разденься тоже. Ты на озере - какая ладная фигура, подумала о тебе, и позвала. А моя фигура - редкая? Правду подруги говорят?
- Точно, красивая фигура.
Не зная, чего ещё говорить, прилёг рядом и погладил, и обнял, заторопился, вспомнил и спросил, помня для ней невосстановимое, не поворотное назад, - а ты девочка? Я тебе плохо не сделаю?
Помолчала и отрезала от сомнений, - ты не обижайся, я ни о ком не хочу вспоминать, я не девочка, он был, а потом забрали в армию, а я так долго одна не могу, и не хочу. Они все в армии девчонок запросто имеют, - ужасно горячей ладонью неожиданно взяла тыкающийся в самый низ живота, в густые волосы, - не тут, глупый, не тут, - навела на скользкое, точное, как-то подсунулась, втолкнув непонятно и ожидаемо куда-то, во что-то липкое, влажное, жгущее плотнотой того объятия, внутреннего, - вся девушка, показалось, очутилась на нём с головы до ног, до узнаваемого, до рук её на плечах, прижимающих к себе плечи, до рук её на заде, скребущих и надвигающих на надвигаемости исподнизу, до резко вылитого чего-то во что-то там, в обжигательной расплавлением глубине...
- У нас не получится ребёнок?
- Насколько ты заботливый, за всякую мелочь переживаешь. Не пугайся, я приняла специальные таблетки. Мне не свет исправить нужно было, могла бы управдому позвонить, тут же сделали бы, - посмотрела откровенными глазами в упор, приулыбчиво, - жить хочу по настоящему, соображаешь? Так требуется по возрасту, ничего не сделаешь, от себя не откажешься. Иду по пляжу, кругом мужчины, возвращаюсь домой - тоска, одиночество и тоска, и желание - с ним невозможно другое сделать, только как мы. Ты лежи, отдыхай, скоро второй раз можно будет, вот увидишь. Ты совсем не умеющий... В первый раз сношаешься?
- Да, - не постеснялся правды.
- Мальчика обломала, - села рядом, провела пальцами по его животу, - как мои подруги говорят - мальчика обломала. Вы говорите - целочку сломал, а мы - так, мальчика обломала, - нагнулась к лицу лицом довольным, охотничьим, забрала губы в свои губы, втянула до своих зубов, до перебираний губ губами неторопливых, узнающих вот эти...
- Как непонятно пахнет после окончания... Может, мне помыться?
- Зачем? Не стесняйся, он высыхает и такой хороший, так понравился... Настоящий запах после сношения, чем мы во мне соединялись. У меня запрещённая книга есть, называется "Камасутра", индийская, с картинами. Хочешь, признаюсь? Вчера лежу здесь, читаю, картинки гляжу, и неожиданно кончила. Само собой получилось, от "Камасутры" неожиданно сильное возбуждение.
- А что в ней?
- Описание разных поз половых сношений между мужчиной и женщиной и чего кто чувствует, в какой позе. Мы сейчас были в позе девочка и мальчик. Ты хочешь в другой позе?
- Я никаких не знаю, я хочу, это точно.
- Вот и ладушки. Мы постепенно будем учиться, не бойся, мои предки уехали на месяц по санаторной путёвке на Чёрное море. А ты - мой, - посмотрела довольно на полученное из ниоткуда и налегла, прижалась всем телом, закрывая глаза после его руки, наложенной на грудь, её рукой передвинутой на густоту чёрных волос вокруг бледно-розового выступающего уголочка, - да, трогай меня где хочешь, да, глубже, я тебя научу, я научу тебя стать настоящим мужчиной, умеющим мальчиком, хорошим для сношений мальчиком, - зашептала, заводя на второе продолжение случившегося...
- Почему ты стонешь?
- Мне хорошо, глупый, мне хорошо, дави, делай, - белела лицом вплотную к лицу в начинающейся темноте ночи, наверное, растянутой во все ночи сразу, повторением тревоги и волнения, обернувшим запахом девушки, вспыхнувшим влажным требованием, желанием нужности сейчастной...
Глава 7
Всё здесь, всё всегда здесь, повторяющееся и неожиданное, проделываемое без подготовки, без какого-то предварительного учения, обучения, изложения подробностей действий, и куда ты, обыкновенный человек? Жить не опасно, жить... и не высказать, насколько же непонятно, и не у кого спросить, как же - правильно? Без возвращения в предыдущее и переделывания не правильного, может быть, а может быть и переделывать не надо и хотеть?
Мягкий от нескончаемой жарищи асфальт, продавливаемый каблуками даже в тени...
Пустоватая улица, под вечер, пустое настроение в самом себе, и надо прохаживаться, ждать, когда домой с работы пойдёт Жанна и спросить у неё...
Много лет, с самого не вполне осознаваемого в детстве - для чего? - искал, кто же знает точное? Кто знает, как правильно одеваться, разговаривать, думать, делать поступки и простые действие? Кто мне - пример?
Как жить?
Она знает? Спросить у неё...
А ноет что-то, а подсказывает - самому придётся разбираться в непонятном сейчас, самому и всегда... потому что всегда непонятное наплывёт из времени...
- Какие мы серьёзные, какие мы умные, - принасмешничала вышедшая из-за углового магазина Жанна. - Арсений, спасибо тебе, как приятно загадывать, ждёт или не ждёт, а приятнее видеть - ждёт. Ты меня ждал? - потребовала убедить и приподнятыми вопросно бровями, под подправленной пальцами чёлкой.
- Тебя. Жанна, почему ты ходишь в этой строгой комсомольской форме с комсомольским значком?
- На работе положено. Ты не это хотел сказать, по глазам вижу. Скажи, чего хочется?
- Соскучился, вот и всё.
- Пойдём, - довольно забросила сумку за спину ремешком через плечо. И низ юбки заколыхался на каждом шаге, вправо-влево, вправо-влево, горизонтально...
- Ты пробовал курить сигареты "Винстон"?
- Не слышал про такие, я курю болгарские "Орфей".
- Держи "Винстон". К нам приехал инструктор из Центрального Комитета, подарил пачку, у них в спецбуфете продаются, куда посторонних не пускают.
- Спасибо, попробуем. Как свет в зале? Надо ремонтировать?
- Люстра сама начала включаться, - приулыбнулась девушка своей исполненной хитрости.
- Жанна, ты знаешь, как жить правильно?
- Чем же я занята, милый? Я только и стараюсь жить правильно, исполнением всех своих желаний. Потянуло тебя на философские вопросы, смешной какой... Не умничай, будь таким, как все, и почувствуешь, что живёшь правильно.
- Я попробую... постараюсь...
- Правильным нужно быть по перечню некоторых обозначенных нашими руководителями причин, - строговато и серьёзно, как на комсомольской конференции с трибуны начала она объяснять, провернув ключи в замках квартиры, сбрасывая туфли, рассказывая лицом учительницы и словами инструкций - а ничего не соприкасалось с вопросами, вертящимися внутри, пока не высказанными...
И не полностью понятыми самим, в точности своей...
Жанна закрылась в туалете, сдёрнула шумно рванувшуюся в унитаз воду, побыла в ванной.
На книжных полках, в самом деле, рядами стояли дефицитные подписные издания советских и остального мира писателей, напротив стены, занавешенной большим красноватым ковром от потолка до пола. Ближе к углу висела большая портретная фотография её матери, причёской и официальной одеждой приготовленной читать по местному телевидению новости о передовиках производства, получаемых в плавильном или электролитном цехах несмываемый серый цвет лица. Интересно, какие у них становятся лёгкие?
Или у ежесуточно дышащих мельчайшей пылью руды, раздробляемой, растираемой до порошка сразу на двух громадных обогатительных заводах... медленное цементирование лёгких - обеспеченная там болезнь...
И чего же снилось под самое утро?
Разговор с несколькими сразу, показывающими во фразах, как нужен им.
Девушка. Смотрит на всех говорящих, ожидая, когда окончится разговор и можно увести, и достанется ей...
Идти с уводящей по влажному лесу, не видимому никогда, - зелёно-голубоватому летними ёлками и листвой остальных деревьев, идти к какому-то ей известному месту, говорить что-то забирающее от остальных, отделяющее ото всего прошедшего сейчас, с теми разговорами, и передвигать своим разговором плотнее к нужному, - так откровеннее, - на ходу скатом по закруглости прохладно-нежного живота втолкнул руку к соглашению в спортивные штаны на ней, в теплоту скопившуюся движениями ног, в начало бугорка между ними, и домик обнаружился, маленький изнутри, и тут свалил? Свалилась? Легла спиной на что-то деревянное, согласно поддаваясь стягиванию штанов вместе с трусами, согласно поднимая забелевшие наполненностью желания ноги, подставляя раздвинувшуюся влажноту, отглаживаемую, покрываемую ответами тела, влажными, вместе с выкриками, вместе с движениями рук на подготавливаемом, и придвинутым к краю раскрытому, тебя продолжать целовать или - и целовать и... заталкивания на натыки волосами на волосы, кожей воспалившейся на кожу воспалившуюся, надвигаясь заброшенными кверху ногами, белеющими упругостью, внимательной жаждой вошествия, наталкиваясь продолжением тела за ними и изнутренней требовательностью...
О чём можно думать, глядя на противоположный, в окне, пятиэтажный дом... И от таких снов чем избавляться?
- Так скажи зачем, так скажи зачем, так скажи зачем мы с тобою рядом, - в комнате Жанны тихо пел с магнитофона какой-то слаженный голосами ансамбль.
Краснея острыми короткими сосками и зеленея лёгкими плавками, босиковой неслышностью Жанна резко ворвалась в прямоугольник двери, развернула всего его лицом к себе, дотронувшись до брюк, выровняла с собой обнажённостью требуемой, потребовала глазами - ты сам должен показать, я нужна, сам снять с меня, - да, - сказала полуголосом, сними теперь совсем, вначале должна быть любовная игра, желанный, - легла на тахту, зовя беззвучно и чернея в середине дымчатости на бугре густотой волос, прячущих под собой тайну, - нет-нет, ляжем не так, ты головой к моим ногам, ближе, прижатистее, поцелуй меня от пальчиков ног до губ... И кожа бёдер скользит под руками, гладчайшая, и отзывается на тихие поцелуи вздрагиваниями всего тела, а что там? а что необычное, невиданное там, возле её лица? в окружившее что вдруг проскользнул, жадно захваченный? она забрала его в рот? так необычно? так можно? а что здесь, среди раздвигаемых бёдер, ног, скользко-гладких изнутренними сторонами, с прошедшими по ним поцелуями, что здесь, под дымчатым окружением и серединной чернотой закрученных в пружинки волос? приоткрывающееся перламутровой розовостью? почему рука, захватив с затылка, придвигает голову сюда настойчивей, и в голове, пьяной всеми новыми запахами, сильнее колотит желание поцеловать, а можно ли, здесь? Надо, упало вроде бы звуками, сделай, жду, жду... куда-то не давая доскочить до конца, вынув изо рта и держа рукой крепко...
- Сейчас другая поза, - вскочила, встала на край тахты коленками, приопустилась на локти, - называется сзади, видишь там, куда? - протянула руку, помогая попасть...
Расширенный на стороны незагоревший зад, упираниями рук надвигаемый и отбираемый ослаблениями, груди в ладонях, сжимаемые каждым влётом в запах густейший, в мокроту волос вокруг чмоканий пухлогубой спрятанности в межножье... срыв, и упавшая на тахту, отползающая по тахте, задержавшаяся...
Села, рядом. Довольная-предовольная.
- Где твои американские сигареты? Дай и мне, - повернулась щеками, сильно покрасневшими в минуты промчавшиеся. - Хорошая книга "Камасутра", знали древние в Индии толк. Я два раза кончила в позиции лёжа наоборот, а с третьим разом куда-то провалилась, когда ты был сзади, - сказала совсем откровенно, просто, как о пустяковом автобусном билете. - И почему книга у нас запрещена? Ходит по рукам в машинописной перепечатке, и все рисунки сделаны от руки. Нет бы - разрешить, пособием для мальчиков и девочек, верно? Нина говорила, сзади сильнее чувствуешь, я и не верила, а до такой глубины достал... забоялась, сознание потеряю. Гляди, сколько накончали, на простынь выливается, - раздвинула ноги, посмотрела на расплывающееся серое пятно и отодвинулась назад. - Я другую постелю, нравится мне спать с тобою, рядом. Надеюсь, ночью опять проснёшься и спать мне не дашь...
- Жанна, ты такая красивая... Работаешь на серьёзной работе, заочно учишься в институте. Мы не делаем стыдное, развратное? Ну, чего-то, что запрещено?
- Да кем запрещено? Наивный, и глупый, - округлила глаза протестом. - Все такого хотят и все делают, ты наивный, ты совсем не знаешь. Слушай свои желания, понимай мои, я же понимаю твои? Жить нужно, - шшшууу, - подула на его щёку, - желаниями, желаниями, не пустотой и не тоской одиночества, понял? Пошли под душ, я тебя отмою, а ты меня, - встала, закапав на пол из себя внизу, поглядев и довольно засмеявшись. - Вставай!
- Единственная команда, всегда нужная тебе.
- Правильно понял, хороший мой ученик. Сообразительный, хотела сказать. У нас опять наша ночь, впереди...
Глава 8
Я в мир удивительный этот пришёл
Отваге и правде учиться.
Единственный друг - дорогой комсомол
Ты можешь на нас положиться,
- гремит из динамиков на всю площадь с собирающимся здесь народом. На колоннах Дворца металлургов растянуто длинное красное полотнище с белыми словами, - "Пламенный привет участником городской отчётно-выборной конференции"! И второе, сразу после входа в главный зал, - "Коммунизм - это молодость мира, и его возводить молодым"! А под ним на сцене длинный стол президиума под красной скатертью и трибуна, сбоку, под большущим цветным комсомольским значком.
Арсений отметился как делегат и сел где-то в зале, полным городской молодёжи. Думал о Саше, вместе жили в комнате общежития. Саша занимался гимнастикой, выступал на соревнованиях. В своём цехе - работал монтажником, - сорвался с высоты и перебил позвоночник. Приехали родители, с Украины, забрали домой. Ребята в общежитии говорили услышанное от врачей: паралич полный, сколько проживёт - неизвестно.
За столом руководящего президиума конференции появилась Жанна, вместе с некоторыми начальниками из горкома комсомола и партии. Кто-то, заранее отрепетировано, начал читать с трибуны непонятно кем "предложенный состав президиума", видимо, заранее написанный в кабинете горкома список. "Рад сообщить вам, товарищи делегаты, что для выделения роли трудящихся в состав рабочего президиума так же предлагается включить токаря высокого разряда, добившегося больших успехов в труде, буквально на днях получившего высокое, почётное звание ударника коммунистического труда, как известно, ко многому обязывающее"...
Арефьев услышал свою фамилию и своё имя. Посмотрел, не ошибся ли. Прошёл на сцену и, как указали, сел во втором ряду руководящих. Он не знал, чем тут заниматься. Слушал доклад, читаемый с трибуны Жанной, разглядывал людей в зале, заново думал о разбившимся Саше, двадцати двухлетнем, жалел его, рассматривал сзади причёску Жанны, сделанную к конференции специально, коротковато-молодёжную стрижку с завиточками, не знал, какой работой ему здесь заниматься... В перерыве приносили пачки напечатанных документов, просили подписать тоже, как члена президиума - "отчётные документы нашей конференции, дело политическое, серьёзное, впереди у нас выборы, сегодня".
В обед позвали в отдельный небольшой зал, где на Новый год было кафе, и накормили, наблюдая, чтобы сюда попали только члены президиума.
Конференция катилась дальше.
Я в мир удивительный этот пришёл, - вспомнил, сидя опять на сцене, Арефьев. Чем он удивительный? Бывает, удивительный... А откуда пришёл? Нелепая строчка песни, вроде шлялся в другом мире и пришёл сюда как из другой комнаты в смежную...
Отваге и правде учиться. На самом деле в комсомоле только такому и учат? Отвага, наверное, состояние врождённое, и почему-то одни люди лгать просто любят, другим нужна только правда, - тоже состояние врождённое?
Единственный друг - дорогой комсомол. Во, кино. Вдруг мне прилепили друга, его и увидеть нельзя, и поговорить с ним. Нечто обезличенное, ложью. Кто ж такую муть нам, молодым, пишет? А Сашу родители увозили - он слова на прощанье сказать не мог, глазами поглядел долго, всё понимая...
Ты можешь на нас положиться. Да, спасибо. Без моего согласия за меня решили, - думал Арсений, и слушая, и не слушая, чего говорят с трибуны.
Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым... Нет, так не получится. Тут полнейшее враньё. Вечно молодым человек бывает на своих фотографиях. И кто же такой мутью нам головы морочит? Для чего?
Жанна, зачем-то проходя по сцене с бумагами за кулисы, смотрела на него как-то... потихоньку радуясь и не заваливаясь за чёрточку, могущую показать её другое отношение к нему, сдерживаясь, а вырваться её тянуло...
Одна жизнь проходилась своим наполнением времени в зале и на сцене, другая - в его размышлениях.
Жанна открыла замок гаража, завела, выкатила новую "Волгу".
- Садись рядом, поехали за город. Мне надо учиться водить машину, нравится сидеть за рулём, а папа посоветовал учиться ездить за городом, там встречных машин нет, дороги пустые. Поехали? - приулыбнулась.
Вытянувшись в цепочку, за городом шли верблюды с казахом, сидевшим на первом из них.
- Арсений, у тебя образование - всего десять классов? Ты должен жить устремлениями, сколько же быть рабочим? Готовься, будешь поступать в институт, тебе, рядом со мной, обязательно требуется высшее образование. Я свой институт заканчиваю в этом году, сразу поступлю в высшую комсомольскую школу, она как второе высшее образование котируется и даст возможность для дальнейшего роста.
- Подумаю...
- Чего думать? Тут делать надо, пока у нас открыты все пути.
Жанна, перед вечером идущая рядом и остановившая возле гастронома "Юбилейный".
- Арсений, я пройду дальше, в овощной магазин, куплю свежую редиску, лук, салат, а ты зайди сюда, купи нам к ужину сухое красное вино. Ты должен знать, нам, сотрудникам горкома комсомола, с бутылками вина, водки, пива в руках появляться на улицах города не рекомендуется.
- Ты так не свободна? А я куплю, когда надо и иду, несу в руке. От кого прятаться?
- Не положено. Не понимаешь, какая перспектива роста может оборваться?
- И певца Хампердинга с магнитофона в руке на улице слушать?
- По крайней мере, слушать не на улице. Мы обязаны быть примером для подражания, нас видят комсомольцы и молодёжь всего города.
- Жуть. Лагерь без колючей проволоки.
- Не умничай. Иди за вином и в магазине купи пакет, чтобы у нас бутылки никто не видел. И насчёт осетра, привезённого мне домой, молчи. Вылавливать в озере запрещено, а раз попался и мне доставили подарком - знай и помалкивай.