Проверили? Микрофон включён? Так. Тогда... М-да, судари-государи собравшиеся и приглашённые присутствовать. Ну так значит, дорогие товарищи... Должен сказать больше, шире. Уважаемые господа, дорогие товарищи, капиталисты и коммунисты, радикалы и консерваторы, священнослужители и политики партии, ранее грабившей и убивавшей священнослужителей, - м-да. Как стало известно вам и очевидно всем другим, мы все находимся в одной лодке. Могу сказать иначе. Стаей мы бежим все вместе в одном направлении в стремлении выжить, и попутно кое-кто кое-кого пытается уничтожить, сожрать на ходу, так сказать, честнее выражаясь, а потому я заново призываю к взаимному и всецелостному...
Приполированное, незаметное на кухне в обыденщине может оказаться прелюбопытным имеющему чистые глаза.
Ох, времена оховые...
В поезде, в самолёте, в квартире собственной особенно какую кнопку не нажми на радиоприёмнике, на телевизоре, - плесень отовсюду политической болтовни, отрава для души и настроения, и идёт свободно человек по музею, так и в музее отвращающая от желания жить любопытством льётся пакостность из спрятанного где-то за чучелами репродуктора, всё к извилинам мозга, к настроению прилепиться хочет, день светлый на темноту извратить и вечером спокойно не дать заснуть.
Дотрагивается человек до ушей, прозрачное убирая, а видит интересное, диковинное: за стеклом шкафа собака большая лежит, чучелом, на спине её пришита половина щенка в целях науки и рядом объясняется, что отрезали половину заднюю щенка в целях тех и присоединили кровеносную систему щенка к матери, жили они так несколько недель, и не могла она смертью перепуганного детёныша своего в носик лизнуть. Издевательство над живым зачем, человек гуляющий понять не может, и не хочет представлять, как бы те учёные отрезали по половине своего новорожденного и к спинам собственным пришили.
Дальше оружие века девятнадцатого, дальше интересно посмотреть уважительно на мастерство оружейников, руки мастериц благодарным словом помянуть, разглядывая золотое шитьё генеральских и адмиральских мундиров, и где моделька первой сеялки выставлена - тоже понятно душе и подумать, постоять рядом можно, благодарно потомков за дело нужное вспоминая. Да снова репродуктор где-то спрятан, опять надувает на уши наглые выкрики с трибун:
- Должен прямо сказать, что да, мы сегодня не в состоянии вернуть народу временно взятые у него сбережения! Кто кричит с места, что мы ограбили народ? Считаю, неверная постановка вопроса. Мы временно вынуждены были взять у народа накопленные им сбережения и частично к сегодняшнему дню мы осознали...
Не хочет ограбленный отдельный представитель народа слушать галиматью "родного правительства", уши закрывает широкими ладонями и разглядывает, разглядывает только интересное для него...
Да что же, да куда деваться? Музей, а почему в зале следующем бормочет радиостанция "Свобода" и представитель от Эстонии с эстонской фамилией с представителем от России с фамилией Шмеерсон обсуждают в Мюнхене и без просьб к ним указывают, как должна жить Россия? Когда тут, в самой России, которое десятилетие обязательно уметь надо разную брехню слушать и ходить, жить сквозь неё, никому не веря дальше семьи родной и друзей надёжных? Нет, нет уж нет. Нагнуться над витриной, разглядывать обложку старинной книги, да бог его знает как в старые времена сделанную из меди, если и сейчас при технике развитой повторить не могут, - нет, жить стоящим куда нужнее...
- Семён Семёнович, здравствуйте.
- Добрый день, Владимир Иванович. Гляньте сюда. Никак не пойму, обложку книги каким способом сделали.
- Внучку я привёл, покажу ей сейчас. Не спал всю ночь, переживал, что главного начальника с главного телевидения ни с того ни с сего самый главный начальник с должности снял. Думал всю ночь, переживал, таблеток несколько успокоительных за ночь выпил и последнюю перед утром. А видели, Ельцин на съезд с утра заявился и говорит им, - вы все козлы, а председатель ваш пусть первым отсюда уходит к ядреней матери, - видели? Вчера пепельницу прошлого века в магазин отдал на продажу, пенсии не хватает, жить не на что. Тут в добавку и начальника телевидения сняли и результаты голосования в правительстве до сих пор не объявили, переживаю сильно.
- Один наворовал - его и передвинули, место дали другому воровать, а вы ночь не спите, Владимир Иванович. Вы бы переживали за пенсию свою, вещи продаёте и воровать вам неоткуда, место не отведено и по воровским структурам начальством не намечено для вас. Стопку водки выпейте, на свежем воздухе погуляйте и гадов этих из головы долой.
- Так ведь страну свою жалко.
- Вам тот брехун с телевидения - страна? Себя жалейте, они-то как раз и покупают ваши вещи старинные, с пепельниц начинают и дворянскими усадьбами заканчивают. На глобус пойду смотреть, Владимир Иванович. Глобус в другой комнате метра в три в диаметре будет, приходите посмотреть, подумать.
- Спасибо за подсказку, Семён Семёнович. И я вас советом отблагодарю потихоньку, тайным советом отблагодарю. За правительством нынешним американские евреи стоят, евреи не любят, чтобы их ругали. Они к власти у нас больше и больше приходят, но тайно, и тайно скоро начнут уничтожать своих противников из числа русских людей. Вы человек горячий, так вы осторожнее, нигде евреев не упоминайте, отомстят они убийством. Старайтесь не думать о них плохо, о сионистах, живите, будто их совсем на свете нет, а то не вытерпите, выскажите.
- Совсем на свете нет... Видать, того им и надо. Чего о дряни какой-то говорим, о сионистах? Идите смотреть удивительные предметы, Владимир Иванович. Те, другие как наскочат, так и получат, а нам бы между собой справедливо разобраться.
В зале следующем радио никакого, ни видимого ни спрятанного. Глобус, модель Земного шара... Большой глобус, а прикрыть глаза, а вообразить всю-всю планету земную в натуральном величии размером...
Земной шар большой-то какой, бежать по нему можно, бежать-бежать зачем-то куда-то всё лето, и всю весну, и осень всю и половину зимы отдохнуть и поесть чего-нибудь много, сил на продолжение набраться чтобы. Да, большой шар. Легонько крутни его - ой, и Африка внизу, и Япония в той стороне, и Америка и Индия какая-то, своим глазам и ногам неизвестная. Океанов ещё сколько уместилось, речек да озёр, а вот Европа чужая, а здесь Европа своя которая, которая законно своя, у угро-финов каких-то дремучих отобранная северной стороной или у чуди и зырян, кто его знает точно-то, за давностью... А тут городок, ух ты, городок закатывается на верх глобуса, остановился с краю, да чего тут за городок, зачем он? На глобус если посмотреть будто из самого дальнего космического места, будто бы в трубу дальнозоркую сунуться глазом - и видать, видать домики, и улицы видать, ай ты! А письмена оттуда прислали бы, жизнь как в нём? И чего читали бы тогда, к примеру?
--
1
Спит-просыпается, просыпается-дремлет городок странный, угловой по месту городок: в ту сторону пойдёшь-поедешь - через леса на тундру, на пустоши, на океан ледяной выберешься; стороною податься - леса да леса, лагеря да лагеря по ним с преступниками-уголовниками, с майорами-начальниками, тоже к дурноте привязанных охранением бандитов и не выбраться им в полковники и культурные общества, и пустота в лесах заболоченных, нет там для прокорма промысла, огородов не вскопать; наискосок от заката солнца - там да, там суета в городе громадном рублёво-долларовом, там вся чужая Европа за ним подальше, там прямой путь к шикарным гостиницам, проституткам, виски и играм денежным, дорога туда со всякими приманками, так ведь и идти-то надо?
Так идти-то зачем? На проститутках лежать за денежки, горбом заработанные? Ей лёжкой, а тебе горбом?
Нет, нет. И хорошего не распробуешь, и те же известные гадости в ярких упаковках, что алкоголь, что презервативы, что сами ихние и свои швали продажные. Так чего? Деньги там зарабатывать на спекуляции ихней?
Нет, нет. На облака летом, на снега зимой лучше для здоровья глянуть, лучше сказать соседу или себе же подумать "ишь ты, бегают по небу облака, к чему-то, видать," - и спать, спать в городке заколдованно "до времени хорошего, когда ничего делать не надо и всё есть," - спать на трезвые недели и на запас после праздничного "нетрезва", для здоровья спать запасного, нужного на после того, на день расколдования.
Городок назывался Мянск. Раньше, и с самого древнего времени. В один год указали диктаторы название переменить на кличку одного убитого, когда понадобилось диктаторам диктатуры пролетариата убить его, а мянцы помнили настоящее название и между собой в разговорах хранили. На почтовых конвертах историческое название обозначить боялись смертельно: антидиктаторское преступление, в лагеря отправят тупыми топорами леса валить после баланды на кормёжку либо сразу изобьют в подвале охранники диктатуры и расстреляют. Через детей и внуков своих дальше хранили, для вопросов мянцами их называя, не по кличке диктатурой убитого диктаторика поменьше.
Как-то в пору поворота звезды какой-то не той стороной к хвосту кометы пролетающей и сразу последовавшего всеобщего очередного обалдения, перетёкшего в самолюбование и перечисление бесчисленных не бывших подвигов и пока не происшедших, - "не подошедших временно, отметили в примечании к одним документам, - и временно не обнаруживших блеска ума любованцев, как-то в пору ту оглянулись на себя мянские учёные-учёные, в институтах студентами строчившие контрольные работы с указанием в подзаголовке "использованные материалы" откуда чего списывали, - оглянулись, сильно засамоуважались, - после студенчества без открытий в науках назвавшись учёными, написавшие кандидатские толстые контрольные работы под названием "Диссертация" с указанием, где цитаты брали и ссылались на чьи умы, - задумались, под седины и лысины докторские контрольные за года сами и посторонними перьями настрочившие с указанием тоже, кто чего раньше их говорил-доказывал, кабак раньше в Мянске открылся или сапожная мастерская, и что по поводу этому в "Капитале" отобразил светоч бородатый, в Мянске не брившийся и о Минске даже во снах не слышавший, и что вожди современные в день открытия того кабака "прозорливо" сказали увековеченной цитатой, - подходящие к ответам требующимся были учёные, как надо - так и ответят.
И решил местный вождик собрать их в большой количеством Учёный Совет числом для "представительности", выдать им на обеды-ужины-водки-коньяки денег на три дня и вечера и пусть в обстановке научной а по вечерам алкающе-непренуждённой отыскивают они "законное", - повелел, происхождение названия города-городка.
Лопаты пусть им выдадут, - добавил умное, - и черепки какие-нибудь отрыли бы древних горшков, пусть и мусор века какого-то - "не побрезгуем, сгодится на денежную помощь нам."
Не так просто, не блажь вождика, сторона была и секретная: установить вслед за названием, "откуда и на кой леший оно взялось" - давность основания города, и так основать давность, чтоб к тому году восемьсотлетие вышло, а пока месяцы да хлопоты, вот и юбилей, вот и Мянску орден, и вождику "за восемьсотлетие" и нужным всем.
Сильно-сильно учёные доложили с трибуны обграфиненной толстый по времени доклад с выводом и главной мыслью в куске, последнем перед "обязательно положенными здравицами" в честь вождика: "во всей русской литературе века девятнадцатого городок назывался Ынск, засекречено, значит, потому как делались в нём сёдла для армии, тайна государственная, значит, а седло, наполовину сгнившее, значит, в подвале одном дома старого найдено, значит, и частично ко дню открытия нашей конференции отреставрировано, значит, пыль с кожаных и железных частей протёрта, значит, а в заключение позвольте глубоко выразить, значит, общую нашу надежду ко дню юбилея города, через год, значит, увидеть седло полностью отреставрированным, помещённым на достойную спину белого победительского коня, значит, а на седле нашего дорогого по всем меркам, значит, уважаемого везде и всюду умными всеми, значит, руководителя всех нас и всей мянской земли. Думается, значит, особых секретов русской армии прошлого века показом прилюдным седла мы не раскроем. Тем более, значит, сверху на запланированным в честь ожидаемого восемьсотлетия, отысканного нами, на параде седло, значит, будет прикрыто задом всеми нами уважаемым, значит, и уважаемым всеми умными людьми".
Для пущего слияния с историей мира и "всех возможно не открытых стран" ходивший в армяке и лаптях настоящих и отрицаемый учёными-учёными тутошний краевед-разведчик внепланово выступил и заявил: город назывался не Мянск и не Ынск, а Дрянск, и "дрянское происхождение наследственно выражено в лицах присутствующих."
Шёпотом назвали его матерщиным словом в президиуме и в рядах зала, велели больше не впускать и объявить "тайным агентом экстремизма".
Прознал об исторической конференции, для важности и слияния с мировой наукой переназванной в конгресс, прослышал по телефону и писатель, земляк их, в чужой земле правителям прислуживающий за блага съедобные и задом чувствуемые и примчался в Учёный Совет, на Конференцию, на Конгресс Выдающихся Братских Умов, - переназвал по пути, - прибыл срочно входить в историю и с этого бока, с местного.
С трибуны за отпитой бесплатно кока-колой после вчерашних выпитых бесплатно двух бутылок коньяка в кабинете местного вождика заявил нагло, напорно и как гранитно, навсегда: - "бегал по месту этому, и заметьте, доподлинно в известно мне, доподлинно мне одному и по долгу службы патриота на пользу вам передаю в научную, образно говорю, да, образно, в смысле понимать надо если ель не как ель, а как продукт влияния космических добропорядочных сил... о чём я?.. да, Мянск. Откуда он? Взямшись откудова, по-мянски сказать? Доподлинно известно мне одному: бегал по месту этому в старинные времена дикий зверь, кричал мян, мян, а передовые строители, в смысле те, строители первой избы услыхали и название такое дали, Мянск. Что же касается точной, самой точной, точной наиболее даты рождения города, до месяца точной, до дня, то здесь, мне думается, во все века и на все века ели, выросшей под влиянием космических положительного характера лучей... здесь, мне думается, на все года вперёд обязательно прав всеми нами уважаемый", - и затряс похмельной рукой, указывая, что все аплодисменты направлять надо прямо сейчас же в центр стола президиума, где вождик местный после коньяков вчерашних и рюмок остальных с писателем совместных старался понять, название старое Мянск или Ельянск, и космические пришельцы, что ли, городок начинали?
Учёные цитат потребовали и ссылок на Ленина, доказательств, "из трудов классиков марксизма-ленинизма скрупулёзно взятых и у развивших учение на современном этапе с прицелом на применение в дальнейшем," - "сказал вам, Мянск откуда, то и цитируйте," - остановил их и пригрозил, - "цитируйте, смело ссылаясь на меня, а меня послы из разных стран знают выдающимся деятелем, представляющим мянскую всю культуру и литературу вместе взятые, под влиянием добрых космических сил иностранные послы знают, не то что..."
Отметили и печатью канцелярской заверили в Учёных Трудах: тут зверь бегал, "мян-мян" кричал. И двое защитили новыми чинами свои умы и зарплаты, доказывая: "мьян-мьян" правильнее и историчнее, "в свете рассмотрения постановки вопроса и в рамках проведения по поставленным вопросам."
Пропитые начальством и нахлебниками деньги народные списали традиционно на покупку канцелярских товаров, "скрепок и карандашей", одна секретарша аборт сделала а одна позже родила с надеждой выйти замуж за помощника вождика - город Мянск есть, "научно" установили.
Вот и главное. Есть "фактически научное установление" - можно списать любые недостачи в городской казне, нужно насочинять разные сметы затрат на праздники предстоящие, "с целью приглашения со всех сторон людей нужных, только до определённого числа, число же запланированное да не приглашённое вписать в смету расходов, но деньги назад не возвращать!"
--
2
История города Мянска волочилась поперёк истории общего мира: история мира как началась, так и продолжилась то войнами то замирениями, а история города Мянска всегда "открывалась" с восходом во кресло нового вождика за "торжество власти диктатуры", а за столетия прежние её не было, указали забыть.
Из самостоятельного для тутошнего вождения местного народа по пустырям и зорям замечательного будущего любой вождик имел продолжением тело "с процессами жизни" и началом руки "для взятия средств и их перевода в процессы жизни тела своего", а остальное - всякий вождик всегда повторял указания генерального вождя, и думать особо не надобилось и специальность иметь - тоже. Вождики занимались политикой, а по учению их законспектированному "фундаментально спрятанные ложь и цинизм с прибавлением удара по морде несогласной всегда политику стоймя удержат."
Вождики обязательно обучались в Академии их партии "чутких сподвижников", где академически и неотличимо от букваря преподавалась история их партии, расширенная история их партии, более освещённая история их партии, всесторонне объытоженная история их партии, - заранее выдающиеся получались по образованию вождики их партии, готовыми для руководства и носоводства не их народом. На то был ими придуман Главный Документ, - руководить сверху донизу и сбоку напоперёк народомассами, всеми и постоянно. И чтобы хоть в какую-то сторону разобраться в истории Мянска, можно с года восемьдесят пятого века этого, темноту раздвигая, пройти назад, до начала вождиков генеральных и штучных. Год за первой грядкой вождиков проросших мянцам было указано знать таким себе, годом дурацким, а осень урожая грядки первой - годом сияющим навсегда. Не было до грядки той ничего, знали мянцы, или было всегда плохое, и лучше - забыть.
До года просыпания мянцев время так отжало "патреты" вождиков, - водимому по зорям прежним и зорям новым народу мянскому только-то и запомнилось: один в лагеря жестокие на труд бесплатный и голодный отправлял, сколько туда требовали для новостроек светлых зорь, другой кукурузу между ёлками и соснами сажал, третий передовиц любил награждать орденами и обязательным в приложении половым сношением, тот с торговых баз любые товары брал домой и деньгами не расплачивался, ещё один на базы не ездил, ему домой привозили, тоже списывая на порчу грызунами и молью, и сменщик его большой широты и непривычной длинны фундаменты заложил по краю Мянска неизвестно под чего, а все они строили, в общем сложении, светлые зори для мянского народа, понимаемым меж ими рабочим крепостным скотом, массой, помешиваемой ложечкой в чайном стакане. Да, и писать о вождиках привязчивее, когда они к делу привязаны, а так - ну, болтаются по времени, ну и что?
История города Мянска темнее тёмного леса и проще ручных грабель, особенно диктаторские десятилетия "нетрезва" полностью в кратчайшем раздумье умещаются: "а чего было? чего, чего... Ничего, вот чего". Так - если на улице спросить случайно. А по зёрнышку собирая, прикладывая...
Сами же мянские не рассказывают, доверие обязательно нужно, потому что едва не сто лет подряд год от году они не знали, что им думать и говорить можно, и с кем, и удостоверение спрашивать приучились, не шпион ли? Жалко мянцев, головы им повывернули...
Самое главное, - что можно?
То при царях порядок был, все знали его и лишний раз не спрашивали, что можно, а с осени страшной без царя в головах оказались, а диктаторы мянские и наехавшие людей мянских били-пугали, сажали в подвалы расстреливали, давили до смерти выговорами и отобранными зарплатами, не отданными под вселение квартирами, - много было кнутов для дрессировки, из угла в угол и кругами гоняли, и выдрессировали мянцев диктующие команды диктаторы под непременный начальный испуг: можно ли?
В самом деле можно? И инструкция получена и в получении расписались? А ошибка получится, с кого спросят за можно?
Нет, в самом деле можно?
Можно...
Да поверить-то как?!
Что думать своей головой - можно?..
Нельзя показывать что ты умный, нельзя просить потребную квартиру и зарплату по сделанной работе, путёвку на отдых и вкусное на завтрак, обед и ужин в столовой для всех, нельзя ехать к месту труда в персональной машине кроме как директору, и в любую контору лишний раз заходить нельзя, и искать к себе вежливого обращения за порогом дома, - ох, чего нельзя - знал всякий мянец, говоря: всё нельзя, вот и всё. Почему? А ни почему, вот и всё.
Когда же одному мянцу мятому заезжие сказали, - нельзя быть скотинкой бесправной, - как нельзя? Как все, как все я...
И заступил он сразу за спины других, знавших: нельзя - вот и всё, а на "можно " и разговора и ответа не бывает.
Вот глядят мянцы мятые, как через спутники указующие свои с указующими заморскими по телевизору разговаривают, сколько у вас в час заработок, чего утром кушали, а в перерывах чего-то показывают заморцы, видят одни указующие свои и обалдевают, на вопросы ответы перепутывать начинают. Мянцам увидать, узнать хочется, а нельзя, приучены всеми наказаниями по законам мянщины, нельзя. У своего указующего спросить сколько времени, например, и то... даром что ли лагерем от начала воздуха до глубинной шахты мянщина называется, и давно, давно, с первой грядки диктатуры пролетариата...
--
3
Спали-просыпались жители города Мянска, и разбудились однажды перед закатом века под инструкцией, павшей на их спины-головы из дворца наивысшего генерального диктатора лагеря трудоотбывания: разрешено всё, что не запрещено.
И штакетине понятно, захохотал кто-то, но ему рот завязали.
Что не запрещено-то, думать стали и отыскивать. Посмотрели по накопленным указам-законам-положениям-инструкциям-разъяснениям-добавлениям-подпунктам-приложениям, - да всё запрещено. С указанием утверждённым - "навсегда". Но ведь соблазн, но ведь в инструкции новой слова жаркие, - разрешено всё, что...
Концовку придумали отбросить, забыть навсегда и попробовать двинуться куда-нибудь, с оглядкой на местного вождика, диктатора штучного. Диктатор штучный всегда подчинялся диктатору генеральному, так вот, тут и глядеть, тут и запоминать уловленное, а он разъяснит?.. Местный же с помощью видящих зорю, щупающих всесторонне и пронизывающих массы и отдельные личности ударом кулака по столу и по морде командовал тогда всеми, и партией зори светлой и отделенцами пасмурности, и пьяницами и в церкви молящимися, а добавочно и верящих в кочергу.
С инструкцией "можно всё" из-под рук у него разбегаться начали некоторые в оглобли втолкнутые, да ладно бы кочерёжники - сами партийцы партии зоревой подтиснулись первыми из наворованного тайного частную свою собственность явной делать и выговора по партийным собраниям камнями тягостными к сердцам горячим не получать. Чего раньше в кабинетах тайно проглядывали "в порядке служебного пользования", погребли, потащили во все стороны, "позоря идею зари." Ругал их вождь принародно, а, чувствуя возмутительные пошатывания "теоретически власти вечной", подталкивал под все рёбра, распихивая на счета-карманы "посторонние" партийные деньги и заставляя выданные тайно суммы преумножать явно и каждодневно "всяческим способом, не закрывая стыдливо глаза на открывшиеся натуральности жизни."
И зоревые подслужники видеозалы понаоткрывали "с репертуаром не утверждённым", вместо идеологических молодых гвардий запустили на ротозейские высмотрины общими и крупными планами торчащие, прыгающие, сжатые, развальные груди и попки голых девочек, разноцветные оперения подживотные, и шли толпы мянцев и глядели на свободу фильмовую, и секретно продиктовал вождь: "с каждой пары грудей показанной нести ему по части в деньгах, с зада голого по две части в деньгах, а с ногами раздвинутыми показывают когда и с мужчиной поверх - пять частей в деньгах мне, в смысле в кассу партии зоревой".
И узнали ни с того ни с сего в городе Мянске, что "трахаться" сильно отличается от "сочетаться половым сношением". Сношением - догадались мянцы, значит нельзя, а траханьем заниматься можно, если руководящая партия зоревал с утра до ночи по телевизорам в залах своих инструкции показывает подробно по способам и приёмам возбуждений желания трахаться и достигания светлой зори оргазма, от задумчивости-озабоченности всякой отключающего. Нет, так-то устроили благостно, комиссию по благопристойности назначили и отличала она сходу, почему голая попа и парусок, перевёрнутый под голым животом женщины в зоревом зале высокого искусства образец, а в частном рядом - порнография и подлежит немедленному оштрафованию с запретом.
И научились мянцы умные сразу отличать порнографию от искусства, по вывеске хозяев голых девочек, спрятанных в ленту фильма. Насмотревшись коленок вскинутых, узнали они секретно-необыкновенное: и трахаться и заниматься половым сношением можно и днём, оказывается, и ночью, и в постели и в автомобиле, в лесу, на речке и в поле на копне и без копны, - вот секретов прознали-то! - и в поле лежания на женщине и в подладе стояния за женщиной, и женщину на себя сажая и... и узнали тайну самую главную: и секс, и порно делаются теми же самыми приспособлениями наружными и внутренними, один фиг, в общем-то, но секс - трезвые когда голые, а порно - если выпили брэнди, виски с содовой или простой водки с магазина своего.
Едва разобрались в Мянске с сексом и порно, нашли новые неясные облака: телевизионщик местный, парнишка с женской косой на затылке говорил с кем-то, показываемым полутайно с затылка, и объявили они всей мянской земле головозакрутное. Проблема, ох проблема существует, снова подпольная. Голубые, в народе переосмыслено педерастами прозываемые, хотят любовного к ним отношения населения и жениться желают друг на друге, мужик на мужике, с регистрацией в конторе, свадебной поездкой по городу под звоны колокольчиков и с ужином в ресторане, на глазах у всех. Подпольно заниматься половым сношением и траханьем друг с другом, сексом и порно устали, открыто заявляют обиды на непонимание и плевание вослед и уловили приятное время для выхода из глубокого подполья.
Мянцы вспомнили, что уголовное наказание педерасты получают, а уголовные статьи мянцы менять не смели, нельзя по-прежнему. Всякие конституции и уголовные наказания сами мянцы не сочиняли и не утверждали, вот задача...
Иные сторонники любых перемен, готовые и в бочки головами окунаться вместо утренних умываний, спросили на телевидении местном депутатов мянских, как со свадьбами, где мужик педераст жених и мужик педераст невеста, те им ответили: а как в конторе партии зоревой прикажут, настоящие не мы в городе хозяева. В зоревой же конторе задолблено знали, все должны жить по образу и подобию их, зоревиков, мужчин передовых, на мужчинах передовых и задних не женившихся, хороводы водивших только вокруг одного мужчины, каменного на площадях и в гробу незахороненном бывшим в наличии.
И развернулась разъяснительная говорильня, и начались со стороны конторы зоревой за каменным мужчиной известные речи о любви особенно-обязательной, о любви партийно-зоревой, но чем заканчивается любовь партийная мянцы ведали прекрасно, потому что по зоревому оргазму-маразму после убиения любимца партии городу и приткнули вместо исторического названия парткличку убиенного любимца. Убиенного, стыдно за других помнили мянцы, своими же партийными зоревиками, и сильно не по честному, так на всякий случай о любви партийной и педерастической контору зоревиков больше не спрашивали.
Выяснили зато попутно, разлюбимец партии зоревой, в убиенные партией и назначенный, любил больше не партию, а беспартийных голых танцовщиц из театра. Так что одни постыдились за него, а другие в местный театр пошли артисток себе приназначить, - две те делись куда-то, а единственная оставшаяся не голой оказалась, тогда как её любить?
Да и некогда теории слушать стало, - с дальнейшим развитием и углублением "можно всё, что не запрещено" сексуально-мозговоротная переворотина в Мянске развилась в сторону повторяемых раз за разом, за разом да за разом фотовыставок "Тело" и углубилась в постоянную афишу выставочного зала: этой самой, ну, стыдной, ну, в сексе и в порно она главная, - этой самой, снятой методом скрытой в ней камеры. Исхитрился один бородатый фотовыставочник-призовщик, снял, да мянцы сначала разглядеть не сумели, на афише труба не труба, тоннель не тоннель, и где свет в конце тоннеля, спрашивать стали, куда к свету выходить? Как раз всюду в речах говорили: перемена жизни началась, она тоннель, а мы должны свет в конце тоннеля увидеть и туда идти...
Нет. Разглядели мянцы отсутствие света в конце того тоннеля, догадались, - не мог же фотограф в женщину с той стороны аппаратом фотографическим влезть, с этой только, между задранных ног, куда ход мужикам известен! Но изнутри-то как снял, влез туда как?
Афиша распопулярилась, наделали с неё значков и с ними, в смысле со значками и изображенными тоннелями без света в конце по другим выставкам пошли-побежали, объединяясь в дозволенное партией зоревиков не политическое общество "Зрело-зрительный секс," а на выставках "эротически созревших" грудей голых под девятьсот и грушевидных и вздуто-широких, а талий, а крутых контурами задов, а сдвинутых, раздвинутых, задранных, поджатых ног, настойчиво к бесстыдности впяченных лобков заросших и выбритых, - и не думали мянцы, сколько скрытых резервов плыло, ходило сколько десятилетий рядом, но мимо и запретно, - жаль какая, мимо!.. Твою мать ети! - любимо восклицали мянцы, - плыло, бегало, лежало, скакало, сидело, приподнималось на цыпочках, пригибалось, толкалось, - ах! мать ети! Мимо! Мимо!
И особенно без стыда возрыдали, свихнувшись за бородатым открывателем "новых горизонтов", сфотографировавшим голых женщин в морге, - ох! поумирали уже и кишки у одной рядом лежат а у второй полголовы отпилено, а бёдра хороши и не выкушано от них сладенькое, не пробовано всеми, - сожалели, гнусно себя в компании с возгордившимся "авангардистом" теряя...
Вздыхали, раньше голых женщин не видя, горевали-кручинились мянцы потерям великим и невозвращаемым из времени прошедшего, и слышалось из улицы в улицу, изо дня в день пожелание-сожаление: ать ети, ть ети, ети, ти, и, и...
И сексуальный раскоряк в головах, постелях, автомобилях служебных и частных, на чиновничьих столах, на изломах парковых скамеек и проще, на сырой траве-мураве "не колючей" продолжался "дальнейшими углублениями и всеохватами реформирования, то есть переменами дня," трахаться оказалось существенно проще, чем заниматься половым сношением, - действия, каким-то тёмно-трепетным смыслом, неведомым людям иным, отдельностью понятные только мянцам. Головы кружились от пупков обнажённых к ямочкам на бёдрах, но ставили головы на места растолковщицы-девоньки выставочные, знающие слово "экспозиция" и сами возбуждающие сексуальное внимание самыми крайними напоминаниями юбок, едва не ленточками поперечными вместо положенных недавно не выше коленок. Раздеть и их хотелось и глянуть, точно ли "восхитительно, что ещё вчера женское тело открытым показывать запрещалось, а сегодня мы с вами свободны и являемся свидетелями того, как много привлекательной красоты, скрытой зачаровательной силы в линиях и всяких чертах женского тела и как много радости льётся на наши повеселевшие от разрешений свободы лица из обнажённого женского торса, как и из остальных частей всех обнажённых".
Скоро и на фотовыставки мянцы бросили бегать, ездить и билеты в троллейбусах брать за деньги траченные: ходи по улицам, смотри бесплатно. На девушках и женщинах мянских штанишки появились плотные, низами выше окончаний вложенного в них, а животы голые, а над животами обычай прозрачности натёк откуда-то, и за лето все не педерасты мянские узнали зримо, объёмно и обоянно всех имеющихся по путям на работу и просто так мянских и заезжих показывающих себя, по любым улицам и центральным особенно сновали передвигающиеся сами по себе выставки женских грудей, талий, бёдер, пупков, икр, животов, ляжек и задов.
Бесплатно, и без особых "высокопрофессиональных, авангардных" афиш перешедшего на выклянчивание денег стран других за отфотографированные фаллосные... фаллопиевые трубы фотографа того, неожиданного нового идеолога. Дураку закон не писан, но идеолог обязателен, - кто ж разъяснит тёмное тёмному? Так и узналась новая тьма без света в конце.
Очень пригодилось. В те недели дурнокрученные проявилась перспектива, красавицу одну большеротую выбрали в самые первые красавицы, в образцовую по грудям, ляжкам и бёдрам, и за дурные деньги продали в землю другую непонятно кому и зачем. На одной улице кричали - для вхождения в мировые процессы культурно-трахательные, на митинге соседнем - гады выполняют задуманный подрыв выполнения плана выведения чистопородной самки. В магазинах и на кухоньках говорили, в секретарши президенту тому, ихнему, с предоставлением отдельной однокомнатной квартиры без очереди, и говорили - "проституткой для их миллионеров, желающих от неё секс и порно с вылетом на дальние острова и возвратом к обеду домой, пока жена с работы не пришла."
Да пускай, решили, покупанцы сами разбираются, на что она им понадобилась, попой заголённой здесь пускай больше не крутит понапрасну, недоступной себя изображая под фонарями ярчайшими на сцене конкурсной.
Продажа большеротой и в Мянске соображающих завертела, и дельцы из верчения разделились на две стороны: одни через конкурсы красоты свои ляжки-задницы показывать под прожекторами, другие их, чужие ляжки-бёдра в любую землю не мянскую продавать или на поношенную одежду и не съеденную полвека назад еду выменивать. Величины грудей и бёдер обмеривали оптовому и штучному товару, разглядывали в купальниках при зрителях и в сауне-купальне без посторонних но с водкой и кто с кем был не запоминанием, и за первых десять штук голоногого товара получили обменов грузовик шоколада из земли засоседней. Шоколад разломили на пробу и увидели червячков, отправили назад, дев мянских требуя вернуть, а оттуда ответили: не хотите кушать - не берите, а мы хотим дев и берём, и товар ваш тоже порченый, пломбы посорваны, как попробовали мы, так что обмен равнообменный.
Со второго "десятка дур пользованных" обмен решили мянские работорговцы вести исключительно на подержание "ихние авто и пинжаки не надеванные." Курсы для "дур пользованных" объявили платные и дипломы начали выдавать по специальности "фотомодель международного класса с широким диапазоном возможностей по приложению." Бланков для дипломов заказали много, а один обрыв: дуры самые дурные в Мянске закончились, проститутками в земли дальние переселившись но треть заработка по контракту отсылая членам в Мянск, пристроившим тем, кто жюри был тогда, и тогда не мерзавцами показывая себя, а счастьедавцами. Счастье оттуда вроде давалось, а здесь-то давай да давай, и что делать-то, когда можно да можно, и жизнь во все низы-верхи-стороны давится, "нельзя" оградное позабыв и надзирателей бывших с членами в жюри перемешав?
Что оставшимся делать-то дальше, когда в Мянске музыкальный оркестрик появился "Голый лобок", свой оркестрик, и музыканты из вчерашних примерных? Снова за ними подаваться, творить по их примеру? Рожи у музыкантов раскрашены под африканские маски - ещё сойдёт, а поют когда и играют - вывихливается на сцену в самом деле голая дева и пляшет по-хамски, подхрюкивая и вереща, и вот здесь что делать?
Добавочное жюри мянцы собрали, смету составили и денег на канцелярские товары получили с налогоплательщиков, и заседать, заседать углубились, попивая водку канцтоварную, догадываться по верной линии о решении поставленного голой девой первозначимого вопроса: стриптиз - это если одетая выходит и постепенно раздевается или если голая сразу выбегает, садится на рояль, ложится там и ноги задирает, лезет на высокий табурет и выпячивает зад, трясёт широким, груди руками подпирает-подбрасывает и музыкантов просит их заместо струн трогать, раздвигает ноги и всеми другими в зале скрываемой стыдностью образно изображает телекамеру?
Решали члены в жюри и сочинили документ с названием "Представление", и всеми членами подписав, сославшись на затянувшееся решение вопроса, в целях ускорения решения затребовали исполнительницу на подробный замедленный просмотр и внимательнейшую беседу.
Наудивлялись мянцы в кинотеатрах и видеозалах, на концертах и домашних пьянках упавшим на их город проблемам отличия секса от порно, траханий от половых сношений, начитались матерщиных книжек маркиза французской земли и ихней актрисы воспоминаний, как в хижине африканской стояла она на четвереньках и на длинную очередь самцов оглядывалась а на неизвестно котором номере сознание потеряла и в героини себя возвела достижением разрыва промежности, привыкли мянцы шепоткам, влезающим в их дома из телевизоров, к женщинам, рекламирующим несгибаемые гвозди в трусиках и без, к мужчинам, пыхтящим с экранов на голых женщинах, к лесбиянкам и гомосекам, - ох, ко всеми приучились мянцы перемятые и среди фильмов порнушных догадались: самим надо делать то, что хочется, и с тем, с кем хочется, и что секс и порно одинаковы, и одинаковы траханья и половые сношения, а трахнули их всех по башкам для отвлечения те коварные и циничные, политиками называемые, власть кому над ними нужна, и как с кем ни вертись в постели какой - еда-то главней, и одежда, и жильё, да пока догадались - этого и не стало вдоволь.
--
4
Потому как проснулись и оглянулись в городе Мянске где-то между годами девятьсот восемьдесят пятым и девятьсот девяностым, - можно думать в любую сторону, объявил тогда очередной генеральный истолковщик и живой наместник книжного марксизма, на земле, - спросонок услышали и предположили мянцы: узнать хотят начальники, кто чего думает и головы самые думные пулями продырявить. Опыт у начальников долголетний имелся, и в памяти у мянцев прежнее застряло.
Попугались-попугались и позволили себе мянцы перемятые без долгих продолжительных аплодисментов и бурным вставанием всех собравшихся посмотреть, а кто им диктует, кто над, ними направляющие ниточки дёргает, куда ведёт-то, в болото чёрное или на путь асфальтно-бетонной прочности и гладкости?
Ниточки маленько подёргали, "кручинясь заранее и премного опасаясь". Убедились, командует ими по-прежнему диктатура пролетариата, трудящихся, значит. И как-то не понимали, - трудящиеся они а диктатура всегда от них оторвавшись кружит над ними, "подобно соколу ясному, с птицей сращенному, мертвечиной питающейся". Диктатура такая, втемяшивали мянцам все жизни, самая лучшая: что прикажут пролетариаты-трудящиеся, то всем пролетариатам-трудящимся поддерживать исполнением всеобязательно. Трудящихся много, все заприказывают - хай и не расслышать хая вероятного. А для порядка диктатура пролетариата утверждает штучных диктаторов под любым названием официальным со страшного семнадцатого года, с грядки когда первый урожай диктаторов пошёл первым косяком, и диктаторы штучные в ими написанном правильном вечном на все века законе для всех мянцев зачугунили, поверх забетонили а по самому верху зашлифовали и залакировали от имени трудящихся и диктатуры пролетариата, как-то трудящихся от пролетариата отличая, - они, штучные, и есть навсегда руководители-диктаторы на основании диктатуры пролетариата и по просьбе трудящихся. Кто же просил постоянный хомут на шеи заезженные, мянцы не помнили по причине "а не было такой просьбы никогда".
Пролетариата мянские знали уныло: пролетариаты вечно и век второй и век наперёд, по великому учению бородатого германца, будут вкалывать государственными крепостными за попрошайническую жизнь, а штучные диктаторы под диктатором генеральным будут постоянно и всегда за плату большую указывать зоревые пути к причудившейся тому германцу какой-то где-то светлоте, ни зверем ни человеком нигде никогда не увиденной. А чтобы оправданность была "делу историческому эпохальная придана", диктаторы штучные, меняясь, мянцам "доверительно, с товарищеской улыбкой" делились великой тайной, что просилась ещё в семнадцатом году их зоревал партия "податься к едреней фене", пивом в Швейцарии наслаждающейся, а упрашивали пролетариата их долго и едва-едва они согласились "на самую трудную линию борьбы, с неё указывать верные зоревые пути." Какие пролетариата, как просили-уговаривали, - не отыскать: документы все у диктаторов под секретами и возопи-потребуй - в антидиктаторском и антипролетарском заговоре обвинят, кулаками истолкут по морде, в больнице специальной с ума сбросят за неделю уколами, - у них вся власть, они и диктуют, кому шестёрку а кому туза. Да с чего-то генеральный диктатор сказал можно то, можно и всё, да заоглядывались мянцы вокруг и на верха головы задрали, на окна диктаторского кабинета перестали бояться смотреть.
И разглядели мянцы бывшее давно и убедились, есть, что не свихнувшемуся "объяснять надо спьяну и стрезва" да и пьяному и трезвому, и то без надежды, что нормальный поймёт.
Свободному понятно: заработал человек где смог и идея в магазин покупать что хочет. А в Мянске, как и во всех землях диктаторских, для трудящихся были магазины, а для диктаторов и их подсобников - привилегии, это когда секретарша подаёт диктатору списки товаров с ценами, заниженный специально его же постановлением от имени трудящихся. Диктатор думает, что надеть и съесть хочет, живот свой спрашивает и жену по телефону, желаемое указывает и везут ему прямо на квартиру услуживающие шофеpa и секретарши.
Привилегии так определил штучный диктатор: себе - дважды в неделю, своим заместителям - дважды в две недели, их помощникам - раз в четыре недели, всем другим мянцам - никогда. И называл он то великой заботой о трудящихся, и говорил он - нравится ему забота сильно и всегда. И любил собрать мянцев перед телевизорами и рассказывать им "по-отечески проникновенно", как скромны и достойны быть примером скромности, нравственности и чистоты душевной он и его подручные, и пример надо брать с них, многого себе лично не желая, с них, только с них пример брать, всегда и непременно уступающих место в магазинных очередях для трудящихся своим там отсутствием.
Уяснили мянцы, как хорошо быть штучным диктатором, - доходы здоровенные, расходы малюсенькие, а сам диктатор золотой, прямиком памятник ходячий уму, чести и совести. Захотели мянцы взять пример с него практический и по спискам себе желаемое каждый день выбирать, - одни захотели, - "дураки что ли?" - другие спросили, знающие от сосок до костыликов старческих, что "так положено, нам в очередях стоять". Ну рабское затвердение в умах и душах, ну как тут... и самому диктатору не расшевелить на вероятные перемены.
И разглядели мянцы и не поверили снова, что стена потолком не бывает, но только стеной, и опять запомнили надолго: если ты в партии зоревой не присутствуешь, ты никто и как нет тебя в Мянске. А нет тебя, чего же квартиру, еду и место для заработков просишь?
Требовал тогдашний диктатор штучный от мянцев у станков заводских руками-ногами быстрее двигать, в деревнях скорее свиней выращивать и капусты в месяц по три урожая снимать, дешёвой колбасой помахивая перед носами, сминал их сомнения на зоревом пути ускорения прихвата им благ "положенным по спискам" подносимым. Догадались мянцы мятые, подминать этот будет их движениями ускоренными и "всеобщим радением" проголосовав, перетолкнули его куда повыше, только бы с глаз и шей долой. Может господь бог их пожалел, - вдруг вся партия зоревая в овраг истории слетела и диктатура пролетариата - очевидным очевидное оказалось, - вымыслом штучных была, не диктовала она им, сами вертели-штурвалили кто с испугу, кто с самомнением, а кто и не похмелившись. И пришло время мянцам оглянуться далеко назад и уразуметь, было-то чего?
А было-то... ух, страшно, страшно понаделано, понаставлено позади, вехами на зоревых путях.
До этого ускоренца-колбасника икроедец другой короткое время мянцам шеи мял, на шеях же и рассиживая. Свалился он на них неожиданно и сразу прознали, - не надолго, за орденом только, потому что родственник генеральному диктатору всей партии зоревой. В магазин для пролетариев два раза пришёл, матом несколько заместителей в больницы с сердцами не так тарабанящими вогнал, великим строителем себя объявил и от родильного дома, фундаментом начатого, все материалы перевёл матом и приказаниями под окна своего кабинета, там перепуганные мянцы выстроили на столетия громадную отгородку от города и затрусили, думали как в земле другой город на зоны поделит икроедец и танки подгонит дулами против дул. Мотки проволоки колючей приготовили, пулемётные вышки и походную кухню для часовых и догадываться с другой стороны начали, - лагерь будет теперь прямо здесь, под зоревым оком кабинетным его. "Повесить", - указывал в окно раскрытое из кабинета икроедец, - "триедрит вашу мать повесить!" Мянцы оглядывались мужественно друг на друга, прощались без вины, но прибежали чиновники диктаторские, повесили на дикость бетонную буквы "Победители всех" и сообщили спокойную новость: указание последнее икроедца, инфаркт сегодня последний был у зама одного, ночью икроедец вылетает из города к генеральному диктатору верным помощником.
Достали мянцы старые фотографии всех диктаторов, повспоминали. Отметили, все штучные диктаторы внешне одинаковились широкими и толстыми лицами и глазами горькими, будто знали они много-много подлого а высказать никому не смели, всё равно не пожалеют эти, кого давили-обманывали, давили-терзали как сами хотели и как генеральные диктаторы велели. И тем особенно заметны штучные диктаторы стали, - умения самостоятельного не имели никакого но командовали специалистами всеми и любыми, и коневодами и хирургами, и художниками и лесниками, и - не переназвать, - всеми и есть всеми.
Прозываясь же зоревыми дальнеглядцами, штучные диктаторы руководили народом сплошь, и зоревиками и посторонними, и священниками ими дозволенной церкви официальной и в полутайне придерживаемыми баптистами, и педерастами и сумасшедшими настоящими, - теми мянцами сплошь, кто их об этом не просил ни слёзно ни с матерщиной но и выбраться из их оглобель не мог, в оглоблях родившись. Удивляющими свободный ум были штучные диктаторы, глазами тяжёлые и ох - сильно, с грехами засекреченными.
Было чего прятать. Третий от последнего, целовальник, награждённый всеми поблёскивающими предметами, награждать подслужников почётными бумажками и орденами себя любил, новые себе и подслужникам мраморные терема-дворцы отстроил в каждой улице, между ними парки и озёра для себя и прислужников, и слеп был при глазах зрячих, ни в очках ни без них разваленные избушки рядом не видел, нищету пролетариата не признавал.
Четвёртый потешался наездами на торговые склады, лично выбирал товар и денег за натасканное в комнаты свои не платил никогда. То ли сумасшедшая земля мянская, то ли сумасшедшие штучные диктаторы на ней, - да если мянцы, перемявшись и перемяться надеясь, всякую глупость и грубость на себе терпят, любой завод, их же до болезней невиданных отравляющий, в городе сами же спешно строят "на славу городу родному", если для орденов пятого диктатора сами зерно последнее отдают, при шестом людей на рынке, мянцев своих же ловят и расстреливают, план по "заданному числу врагов народа" досрочно выполняя и перевыполняя...
Штучные диктаторы, во всей истории, проходившей за занавеской диктатуры пролетариата, насылались на мянцев поочерёдно переменными генеральными диктаторами, и насаживаемый на мянские шеи штучный для беззазорного ими помыкания посылался той же матрешкой, уменьшенной копией генерального полновластца. Тогда и получалось согласие приполированное между штучными и увеличенными: при любви мянцев к расстрельщику генеральному любили мянцы и расстрельщика народа города своего, при заклинившем на кукурузе под окнами квартир початками вместо цветов радовали своего, при целовальнике со своим ходили целоваться взасос и успокоение всегда получали от созерцания, - вот и у нас свой штучный такой же, что и заменивший всех богов наверху, вот и мы с ним достигнем верными зорями полыхающего будущего. Но будущее и есть будущее, оно будет, его не достать-то никак, все среды на все даже пятницы меняя!..
Кто же дурнее на дороге в никуда? Погоняльщик, кнутом прихлопывающий? Спины гнущие в оглоблях?
И колёса грузом дурным на скрипеньях разваливаются, и обрыв впереди окончательный, а если тому штучному важнее жизни других себя в царях увидеть, ноздрёй режущего воздуха струю поймать? Царь, царь я, кричать самому себе, куда хочу - ворочу!..
Раб в мянских поворотах и дворник спившийся и диктатор кресельный, но тот раб на горстке подачки и лжи изначальной, а штучный - и подачку не сравнить и власть над мянцами такая - то во сне, то во пьяну кажется: всех в одну линию указом выстроить можно и пройти, непременно каждому в рожу плюя за то, что раб. Да, так бы, да в конце вдруг поставится кем-то из завистников сам генеральный диктатор и в самые глаза плюнет, плюнет, и речь скажет о нравственности чистейшей и высокой чести...
И средь раздумий тревожно-тяжких сочинял один из мянских диктаторов тайный для подвластных и для самого себя целенаправляющий доклад.
"На извечный мучительный вопрос, почему в России до Гоголя-писателя и опосля не жалуют подчиняемые начальство сердечной любовью, отвечаю прямо, как самому себе. Сравню деятельность свою во благо и зоревым курсом с деятельностью желудка быка, живущего для производства питательных мясопродуктов. Желудок быка вырабатывает достаточное количество необходимых для жизни и так называемой деятельности соков, активно насыщает ими мышечные системы, и мозги тут ни при чём, к слову сказать. Так не следует забывать, что тот желудок как аппаратное устройство управления калопродукт нарабатывает в виде съедобного и одновременно воняющий навоз. Последнее вполне пригодно для удобрения будущей высокой прибыльности. Такова, скажу, наша суровая на сегодняшний день правда, сиречь действительность".
--
5
Только-только мянцы очнулись от спячки и задумываться о серьёзном начали, сказавший "можно всё, что не запрещено" генеральный диктатор наслал на них через телевизоры в каждый дом, в каждый уголок квартирный говорящую голову.
Голова сама не страшная, подстриженная за сорок семь копеек под тюремного сидельца зарешеченного, но во сны новые вгонять глазами, въедливо следящими за мянцем каждым, начала, но говорить губами почти неподвижными сумасшествие какое-то...
Вас, говорит, лечили таблетками, ножами хирургическими и аппаратами электрическими, и попусту вы врачам верили, а мне верьте сейчас же, засыпайте в удобной позе пока не поздно, не то заснёте кто в ванной кто у плиты, кто с охапкой дров на ходу. Машите во сне, мною напущенном, и руками и ногами, и ушами и носами, и всем, что у вас двигается и к маханию приспособлено. Пройдут у вас все болезни сразу и навсегда, оторванные части тела повырастают, и отрезанные по болезням хирургами. Низкие ростом высокими станут, толстые девушки и женщины худыми и длинноногими, при желании у некоторых и девственность восстановится, и размеры ушей могут сократиться до загаданных размеров.
Мянцы согласно очаровались, колдуна слушали и руками, ногами махали, плывя по времени в приятной бездеятельности и по просыпанию измеряя у себя концы отращиваемые и конечности. Не убавлялось и не прирастало, и второго колдуна слушать принялись, подсунутого после жалоб. Тот из телевизоров объяснил убедительно, он самый верный и правильный колдовщик, вышел на улицу с телекамерой следящей, помахал, поводил руками вслед тучкам улетающим, - дождь разогнал, показал практическое занятие, и в квартиры из телевизоров вселившись, словами втемяшивал, что маханиями своих рук и шевелением бровей воду, мебель, газеты и туалетную бумагу наделяет целебными загадками, и наделённой волшебством-колдунством туалетной бумагой лечись от беременности сколько хочешь раз, а карандаши, вобравшие в себя его шептания, варить в борщах можно сколько угодно вместо сахарной косточки с хрящиками и мясом.
Удобно устроившись и на пол надеясь не свалиться, засыпали мянцы под бровями его двигающимися, туалетной бумаги на десять лет накупив, разбаюкались от голоса изменившегося в телевизорах - ах! ой! ай-ай! чего не проспали едва! да самое! да самого главного колдовальца!..
Те двое по очереди колдовали пока, ко снам паутинным мянцев приверчивая, диктатор генеральный под сны махательные насобирал хлопальщиков, избранников не то народных, не то лично ему преданных, и объявил, оказывается, говорильню бесконечную и безальтернативную всяких городов и народов и с утра до вечера с перерывом на обеды, им оплаченные деньгами пролетариев. И с дождика майского до снегирей в телевизоры залез, бедным мянцам головы мутя, и с подрёмывающими в зале перед ним всё альтернативу какую-то искать начал, наверное под кресла она залезла, и искал, а альтернативы нет, печалился жалобно, нет и нет, и мянцы то под кроватями своими шарили, альтернативу помогая искать, то задрёмывали, месяцами перед телевизорами сидя, то бросались за альтернативой в закутки и шкафы одёжные, - генеральный диктатор ой печалился, печалился, что и его заменить некем если и альтернативу найти выйдет, - и сам а с ним штучные диктаторы поддакивающие головы мянцам так завертели-задурили, - проснутся, - говорильня, заснут - говорильня, а между - за альтернативой какой-то бега-поиски, а какая она - ну хоть бы по телевизорам показали, искать чего или кого, тогда искать... и когда картошку сажать-выкапывать со снами колдовальными?
Появлялись у мянцев пугливые подозрения, не напрасно генеральный диктатор со штучными и подсобранными сети вяжут, точно, пакости кабинетные придумывают, да вот какие, для хитрости на виду у всех болтал? Повыключали мянцы телевизоры съезданувшиеся, головами совались и в кипяток и в воду ледяную, да ни до чего не досовались но картошку успели посадить ах, и с опозданием на две недели!..
Дальше зажили, альтернативу не найдя и не беспокоясь особенно, из-за границы её привезут, пообещал кто-то, "в землях иных завсегда всякое лучше." На своих же столбах и стенах домов вызрели объявления, зазывающие лечиться от всего на свете к своим подвзбухшим заморочникам, не отличающим широкую фасцию бедра от второго шейного позвонка, зато назывались они приятно непонятностью и передачи смотрели не по телевизорам, как уверяли мянцев умных, а прямиком на небе или через пружинки из проволочек говорили черт его знает с кем как бы шляющимся по космическому над Мянском проспекту и горе рядом.
Поверили и таким баюльцам, спать тоже требующим, но без рюмки водки с похмелья сделаться здоровым с баюльцами не получалось, и обманное проглядывалось в их баюканий, - маши не маши руками в полубреду сонливом - рюмка водки с огурчиком солёным с космического проспекта и космической горы не прилетает и по пружинке проволочной в рот не капает ну ниоткуда!
И догадались мянцы умные окончательно: врут, ой со всех сторон врут им! Баюнцы врут, зазывая к себе за деньги, штучные с генеральным диктатором из телевизоров врут, отбирая деньги за трату на электричество и цены на еду кверху поддёргивая, и зачем-то партии политические помимо зоревой дозволив...
Раньше стояло проще штакетины: сказано партия - значит она, зоревая, единственная для городов и народов. До того понятно, что издавна перестали указывать название самой партии, знали левой задней, зоревая. Но поверх объявлений баюнцов-колдунцов на столбах налепились новые извещения, и партии запрыгали в глазах цветными шариками цирковыми, - партия пяточников, партия кривовцев, прямильщиков подкурса, стали и крыла, фронта и силы, а демократическую, всем наобещавшей всего и себе откусившей сразу и вкусно, мигом в дерьмократическую переименовали, а и послали все партии, наоравшись на митингах до окончательной бестолковщины, послали с откоса под обрыв, в раз который убедившись: кто больше всех орал - тот больше и украл. Не поверили мянцы мятые в чушь очередную, что придёт новый диктатор с альтернативой подмышкой и станет в домах хорошо. Умные были мянцы, ворьём разного цвета и разной политики намяты, приводившей к одному концу: ты работай, а другой заработанное твоё да и съест.
А поумнели, так и поглядели назад попристальней, пробуя будущее не по проволочкам колдунцов-баюльщиков угадать. Море обмана заморозив - телевизоры проклинаемые отключили, спать бросили и в историю свою зарылись "как в сугроб снега глубокий", правду отыскивая о стране своей мянской.
Вспомнили, до страшного года семнадцатого в церкви ходили молиться о здоровье и благополучии семей своих и всей земли мянской, а с семнадцатого требовали от них жестоко молиться на портреты умершего давно самого первого диктатора, славить захватчика власти, стоявшего в разных улицах Мянска с протянутой в ни во что рукой и трупом лежащим незахороненным. На дом с трупом тоже требовали молиться, особенно в праздники зоревой партии, когда над трупом стояли новые диктаторы штучные по сторонам от диктатора генерального и любовались на "стада ведомых к зорям масс." Теперь-то мянцы постоянно бывшее перед глазами разглядели и убедились: трупы хоронили всегда, но труп этот испускает из себя - заподозревали, - бесовщину, мстя на все стороны за не предание его земле, и труп сутки за сутками, года за годами вытягивает из всякого мянца трудящегося пот и кровь, деньги заработанные на подкрашивание-подрумянивание мёртвых рук, от живых не отцепляющихся. Но захоронить мянцы пугливые не посмели, отпрянули, "уважая традиции" зоревиков, а злобу души трупа незахороненного вениками от себя отпугивая.
Узнали мянцы умные "козе понятное" в который раз, что подсунутый в святые трупом содержащийся на их деньги трудовые давно тогда приехал делать революционные отрывания голов, прячась в запломбированном вагоне. И что с деньгами чужеземными врагов страны их приехал, и что дедам их первые лагеря душегубительные потребовал колючей проволокой и пулемётами окружить, а священников до единого расстреливать, а учёных кого в тюрьмы сажать кого куда подальше выгонять, где и Макар телят не пас, да о свободе кричать на всяком углу и всякого мянца свободного придушить немедленно и нажитое грабежом отнять, - узнали премного страшного о памятниково-портретном, в святые подсунутым и висевшим, стоявшим над ними, и отворотились от души злобствующей, не похороненной, и проклинать начали многие после любви многолетней.
А немногие, назвав себя верными последователями палача того, проклинать начали осудивших их любимый горячо труп, и продолжал труп драть между живыми раздор мордобойный, начатый при доставлении предмета для труполюбия в пломбированном вагоне.
Узнали мянцы - церкви грабили и при подсунутом в святые, и при всех последышах-диктаторах, многовековое христианство из страны изгоняли и храмы взрывали, а в оставленных гаражи для тракторов делали и склады разные. Додумали, всякий храм на деньги народные строился, и загоревали о деньгах уничтоженных, а потребовать от диктаторов вернуть награбленное побоялись, "пошептались по углам тараканами и заоглядывались, не слышал ли кто от стороны диктаторской."
Вспомнили перемятые мянцы - в городе своём по указке диктаторов и по собственному рабскому непротивлению руками своими же могилы дедов и бабушек своих, отцов и матерей, сестёр и братьев и родственников близких и дальних разрушили, несколько кладбищ в неделю до полян выровняли, из плит надмогильных ограды и ступени по городу делая, а на костях предков своих руками своими, опять же, дома с туалетами тёплыми и ваннами разнеживающими построив. И не было счастья в тех домах, и спивались иные до выбрасывания из окон с любого этажа и продолжали жить иные " скотом тем, безмозглым, только и безрогим вдобавок", - кричала бабушка у подъезда дома такого, преступников не судимых проклиная...
Убедились мянцы - они сами мянские, и сами должны бы оставаться хозяевами земли своей, а жить их учат и наказаниями поучают пришлые гадские, и в семнадцатом страшном году как пришли гадские со своими мировыми пожарами, так сначала дома мянцев просто ограбили, пулемётами угрожая, затем дома мянские у хозяев отобрали "в пользу мировых забот гадских", недовольных сильно поарестовав и порасстреляв, затем сказали дома собственные выкупать за серебро и золото и меха ласковые, затем дома выкупленные снова отобрали в пользу "бедствующих гадских", затем порасстреляли ещё оставшихся недовольных, а живым приказом повелели дома свои, собственные выкупить в долг с обязательством на портреты гадских молиться и памятники зачинщику их, из пломбированного вагона ими вынутого и на броневик переставленного, воздвигать по улицам на деньги мянцев же, - узнали мянцы просунувшиеся в который раз, что гадство и есть гадство, и три не три глаза - даже почти через век все старинной части города улицы, самые красивые, названы фамилиями гадских, смерть на людей здешних насылавших и назвавших себя выдающимися героями. Да, вождями народа, и досок памятных понавесивших, в котором доме водкой напивались и в окна распахнутые в чужие затылки постреливали, а где в горла чужие расплавленное олово лили, и требовали те сдохшие "во славе и почёте" гадцы "всемерно," - в заветах, - "увеличивать и преумножать их традиции!"
Да страшливы были мянцы и не придумали, как из себя такую свору выделить, чтоб увеличила она традиции и не трижды, а тридцать три раза отобрала у мянцев же добро нажитое, памятники злодействам своим наставив над душами убиенными. И захотели иные мянцы требовать фамилии гадцев из улиц города и памяти народа повыкинуть, и встали другие мянцы глазами тупыми против них и сказали: пусть останется. Пусть в других городах-землях переименовывают, старинное из-под гадцев возвращают, а мы нет. Им мянцы тын-тын - они, мянцы же, туп-туп. Им тын-тын - они туп-туп. И туп-туп тупостью сильнее всегда.
Плюнули сердитые мянцы в их сторону и плюются до сих пор, на улицах старинных мимо фамилий увековеченных гадских проходя. Ах ты, печальная мянская сторона!..
Плюясь, на тех же улицах мянцы узнали знаемое издавна, - украшены они тремя памятниками: наштампованному захватчику власти на первой грядке диктаторов, убитому зоревиками их же диктатору и ещё преступнику, взорвавшему старинный дворец и взрывом тогда убившим до сорока людей посторонних "в праведной борьбе за приближение зори." Этот убийца, второй лагерями жестокими командовал, людей до смерти доводя, первый захватчик напрямую убивать людей приказывал, - нуууу, памятники наставили кому? чему? Чего помнить и приумножать-то?
А диктатор новый проект подталкивает, денег с мянцев на возведение памятника почётному мянцу требует, примерному для народа. Чем он примерный, в какую сторону повторять подвиги его? А кассира он наточенным ножом зарезал ещё перед самым первым диктатором, деньги из кассы экспроприировал на дела-заботы гадцев. Что такое экспроприация, мянцы заспрашивали и вдруг опупели, - грабёж обыкновенный, да с убиением человека прошедший, и памятник за то ставить? И самим повторять грабежи, начатые гражданином почётным?
Потосковали по Монам и Лизам, Венерам и Апполонам красивым, людей не убивавшим, походили вокруг бронзовых, каменных и бетонных бывших убийц - пусть стоят, придумали мянцы, может кого потом чему хорошему научат? Но другие мянцы с ломами железными шли крушить идолов, диктаторами назначенных примерами стоять, но ещё другие "влюблённые последователи" грудями шли останавливать, и не утянулся с улиц мянских смрад, вьющийся шлейфами от памятников убийцам, не растворилась в ни во что погань от фамилий гадских, притёртых названиями к старинным улицам, и не очистились души ходящих тут ни в какую сторону.
В землях соседних и названия городов, не только улиц старинных вернули, в землях позатам люди сами себя зауважали заново на зависть мянцам, - перемятые огляделись - страх! и город сам кличкой диктатора убиенного назван, старинное, старинное название будет когда, откуда и как вернуть? Самим разве?
Кууууда!? - рявкнули "традиции высокие хранящие" мянцы, грудями зоревую кличку вроде собачьей, грудями вдохновенными защищая, - мы родились при застрельщике врагов партии зоревой и его отстоим, заново врагов поимённо перестреляв!!!
Тогда эти, спешащие за глотком истины целебной, эти не смирившиеся со всеобщим оскотиниванием и щелку в стенах прозрачные искавшие остановились и догадались, что давным-давно, в конце века того партия зоревая "не убий" заменила на "убий," "не укради" на "ограбь," "чти отца своего" на "презирай," что совесть постепенно из народа вынули и грабежами, и войнами гадских против мянцев, и войнами мянцев против мянцев, и провозглашениями убийц и преступников героями мянского народа, и заменой вежливости хамством, и заменой истории мянцев выгодным ворам враньём, а воры те на мелочь не бросаются, сразу праведность из людей вытыривают, рабами ходячие тела делая, - увидели доподлинно иные и опечалились: не сделать мёртвое живым, не поместить совесть обратно в источники смердящие, а местом смердящим оказалось почти всё место, занятое городом Мянском. И уяснили ищущие истины, что ткни палкой в ручей - долго-долго пить из него не сможешь, пока не протянет не подошедшими ещё сильными новыми струями всю пакость, перегнившую и илом осевшую.
Да когда там чистая полоска, ждать сколько? Ждать - тут уже и надежда для мянцев иных есть.
--
6
Фу, суета настала. Мотались мянцы толпами с митинга "дерьмократического как есть" к телевизорам, в них гости не званные митинг тоже перебалтывают, съездам называемый, и от митинга телевизионного шугались на митинг подсобленцев штучного диктатора партии зоревой, - мотались "до дури заболтанными" и убегались. Всю весну дрянь "в рамках всей правды" слушали, всё лето и едва картошку со свеклой в огородах снеговать не оставили, а себя голодать. Под самые ледяные, последние дожди накопали кой-чего и в стороне от митингов и забот о еде задумались дальше кое о чём.
Да, жили в Мянске некоторые думающие и собою же уверенные, - на сытый желудок хорошо занимать себя культурой. А культура, знали они, это когда в город приезжают артисты и под гитарный вой в рваных штанах со сцены орут и между куплетами матерятся. Отличали они привеском культуру народную, она - из деревень от нечего делать приедут артисты не настоящие, за билеты денег меньше просят, топают на сцене поношенными сапогами и под гармошку песни тоже орут. А самые отдельные мянцы, элитно брошюрки в полудрёме читавшие, отличали ещё научную полусекретную культуру внутреннюю, - она то, что... тогда, когда... двери надо прикрыть, полусекретная! - тогда она появляется или научно образуется, когда кефира или капусты кислой наешься на ночь и культура микробов хороших полезно по желудку бегает.
Любой знает головой своей, но тот подспешник штучного диктатора, в Мянске "в рамках руководства процессами культуры" сам себя чувствующий диктующим тоже, то есть тоже диктатором "узкого и специального направления," - тот знал и помнил и во сне и на личном горшке ещё детсадовском: как древние установили, что вся земля держится на трёх китах, так и тут установлено, что культура в Мянске стоит на двух в основании всегда оскаленных по-волчьи пастях, на зависти и на злобе.
Тот мудрый с горшковых послушаний и прислушиваний ко взрослым мянец помнил, повторяя еженедельно из осени в осень в детстве от взрослых узнанное, а рассказывали взрослые с испугом друг другу, что с первым диктатором диктатуры пролетариата прибывшие гадские иных земель и с кварталов своего же произрастания возопившие "власть наша" избивать и убивать в первую статью схватились культурных и интеллигентных. Определяли их и разделяли просто: культурные семечками на улицах не плюют а интеллигентные не орут на прохожих ни пьяными ни трезвыми и не матерятся, вдобавок хамство отличают сразу.
Культурных и интеллигентных в Мянске особенно боялись за то, что всегда они толстые непонятные книги читают, всегда знают много и всегда думают, а раз думают и знают - издавна утвердилось тут, - значит надумают обязательно, как им лучше других жить, а вот лучше других жить нельзя никогда, точно знали те мянцы, ощущавшие беготню внутренней культуры в желудках после съедания кислой капусты.
И освобождая себя от лишней, спать мешающей настороженности, мянцы, с гадцами пришлыми сдружась в год диктатора первого, "благостно изгоняли из себя зависть", культурных и интеллигентных в могилы сталкивая вилами, пулями, ножами, камнями по головам, трубами железными по позвоночникам себя от них избавляя "с хохотами заливчатыми," - за манжеты твёрдые на рукавах белых крахмальных рубашек, за кружева на блузках "больно затейливые," за тросточки в руках, за зонтики шелковые, за бородки и усы подстриженные, за каблуки высокие, за спицы велосипедные блестящие, за "ваза у них на столике круглом, культурные значица," за "говорю жри а он слова такого не знаю," за книги с закладками, за тетради неписаные, за "культурный хоть один останется - всё про нас всем расскажет."
После многого по общим безымянным могилам того буйства дури долго мянцы обходились без культурных, и никто в них быть не хотел, в час всякий бойни второй ожидая, но диктатор тогдашний приказал "культуре стать своей, доморощенной", и культурных новых именем диктатуры пролетариата и по просьбе рабочих и крестьян как-то в полдень назначили.
Назначили четверых, видевших в городах других настоящие, не нарисованные авторучки и отличающих печатную машинку "Зингер-Ундервуд" от швейной "Ундервуд-Зингер" - писателями, показав им заново машинку и печатную и швейную и на ладошках указав зарисовать, которая "Зингер" шьёт и печатает которая "Ундервуд".
Назначили четверых, родившихся в деревне, знаменитым художником "отображённой," и краски малярные отличающих от самогона по запаху - живописцами.
Назначили попавшегося на глаза скульптором, смывшегося подальше композитором, туда доложили о выполнении "создания культурного фронта", сюда успокоили на ушко, доверительно, что в ближайшей перспективе культурных расстреливать и к столбам скобами коваными приколачивать не будут "при условии выполнения всех требований и постоянного наступления культурного фронта диктатуры пролетариата."
И фронты напротягивали трудовые через заводы и фабрики, и фронты полевые и огородные через сёла и деревни, и фронты лесные через овраги, кустами маскируемые, бои пошли, не до зингеров-лябемолей-натюрмортов, и
Дураки с тобой мы, дураки,
Наши ночи друг на друге коротки.
Дай скорее, крошка-кошка, я начну
И тебя я буду снова, не сверну,
услышали мянцы "зональный очередной концерт культуры", развитой к их просыпанию в полосе перемен. Что назначениями посеяли а не в природе искали, то ушами пожали взамен почему-то не проросших "наших, диктатуры пролетариата Пушкиных и Лермонтовых, Вольтеров и Гегелей".
И вспомнили ожаленные похабными злаками, летящими из косилок этих, на сцене розовыми окороками натурально голыми дрыгающими и не бельканто какое-то, а дрызганье из глоток сиплых вытаскивающих, отыскали в правых половинках мозгов, за творчество отвечающих и над тем затосковали мянцы: жил, да, и жил и был в городе писатель, сто пятьдесят лет назад жил и указаний в творчестве марксистко-бредятинских не знал по причине отсутствия тогда марксизма-бредитизма на земле и в Мянске, а писал тот писатель книги - по сию среду в землях многих читают и не плюются. И до всеобщего вбивания в затылки зоревого марксизма-бредитизма ещё и второй писатель жил тут, академики разные изучают книги его, "и учёные тутошние, когда зарплату вовремя получат." Затосковали сильно умные мянцы по светлым тем, а мянцы иные, знающие в пределах "от хрена да на хрена" грудями опять же кинулись защищать писателей землеодновцев своих, сочинивших книгу про себя со своими фотопортретами на обложке и внутри. А в той книге про себя - писатели-землеодновцы любят-прелюбят-прелюбят-любят народ так - по тыще запросто любому из любимого народа выдадут не взаймы, но так, любимо. Только бы их книги из магазинов забирали, а то не покупает и не читает никто.
Читать не обязательно, - много захотевшим мянцам вбивали резоны защитники грудями и глотками, - сильно вы умные и культурные. Обязательно писателей иметь тех, раз назначены они ещё диктатором позатем! Назначал он на хрена разве?
Без надежд на свет проясняющий отошли в сторону свою мянцы "много захотевшие" от защитников грудями и глотками, запомнив: на хрена портретные самолюбцы назначались когда-то, не на писателей. Так чего ждать? Что на хрена назначай, что на писателей, ждать-то не хрена...
В лице диктатора мифической диктатурой пролетариата композиторами назначенные музыку придумывать и напевы природы нотами записывать отказались, требовали из года в год для них соловья тёмного мира от соловья зоревого в каждой роще отделить, чтобы самим "в сети не попасть", и особо выделить в колонию охраняемую "политических голосистых отщепенцев", а в бесконечных посланиях ко всем пролетариатам просили "искренне, с применением марксизма теоретически обосновать наличие на нотоносце семи нот с отделением нот тёмного мира от нот зоревой победоносной партии".
Сами по себе в Мянске начинали появляться гармонисты, балалаечники, скрипачи, пианисты, кто-то на старом складе арфу отыскал и подремонтировал, - назначенные композиторами созвались сами в Оргмузполитбюро, объявившихся к гармонии желателен в списки тайные занесли и сразу на предмет "растленного происхождения и подрыва власти с целью свержения" самостоятельно проверили. Врагами оказались все, отличающие какой-то минор от какого-то мажора и знающие значение слова Фуга, - шпионы с шифрами, сразу понятно. И утвердило единогласно Оргмузполитбюро: избавляться от желающих назначенных скинуть пока оттиранием и всяческой критикой растленщиков, а со дня "подскажут когда" переписанных "сдать во враги народа мянского для полного уничтожения."
Назначение скульпторами всеручно присоединились к постановлению намузыкаливших, обмазали одну согласную тётю, позванную в натуру, вазелином, облепили её со всех сторон быстро засохшим чем-то и получили идеальную пустоту вместо вынутой наружу тёти. Подлепили ещё кое-что, и, заливая в пустоту цементную кашу, восстановили в Мянске классические достижения, по разным дорогам расставив тётенек с веслом, где в юбочке, где в купальничке, - прилично.
Посланные в живописцы красильщики крыш пошли куда-то и идут неведомо где, закон для себя и всех затвердив, - "на всех картинах про Мянск небо положено красить глухой серой краской - всегда".
И жили в Мянске назначенные культурными и интеллигентами, по понедельникам приходя ко дворцу диктаторскому узнавать, как думать можно и как нельзя, что делать можно и что нельзя, и называли они себя культурно-интеллигентской прослойкой пролетариата между слоем рабочих и слоем крестьян, а чтобы при новой кровавой ревизии убитыми не быть - старались от слоев не оторваться, рубашек с манжетами твёрдыми не носить, на улицах при слое рабочих и при слое крестьян харкаться и повторять при запланированных ежемесячных братаниях со слоями: "тудыт да растудыт, со двора одного мы, значица, не баре паршивые и не интеллигенты гнилые, своих слоев, растудыт да тудыт."
А всякого неожиданного музыканта проросшего, писателя, скульптора и художника, всякого творца, неведомой красотой сделанного пугающего, объявляли неучем, без зоревой понятой теории идущего ложным путём, вообще сумасшедшим потому как не назначал нового никто, ни штучный диктатор ни генеральный, и старательно всякому талантливому из злобы своей гадили, завистливые и "аки волчцы злы".
И остались для мянцев железными трубами по позвоночникам писаным законом на "вы" не разговаривать с незнакомыми и знакомыми, интеллигентностью себя из всех выделяя, и галстуки не как у диктатора не повязывать, и пиджаки не в согласии с ним не надевать и не умничать, - жить осталось по закону тому либо в дураках, либо в придурках, вперед других не вылезать и по таланту и по способностям, не дай не дай, над другими не возвышаться, но для нарушивших сей закон, для сшившего себе шапку не как у всех и слово "соблаговолите" знающего наказанием в Мянске окаменело правило: кулаком по морде, чтоб знал, не лучше он других.
--
7
Не первопрестольный город Мянск сам по себе как-то странно числился во времени веков и пространстве политико-географическом той самой страны, разудало прославляемой песней "много в ней лесов, полей и рек".
До жестокого прихода гадцев в году семнадцатом века двадцатого народы разные знали его Мянском, из кож, здесь купленных, в дальних странах сапоги шили и в полудальних все зимы при жизни человеческой грибочки мянские кушали, тёплых дождиков земле мянской желая и товары всякие за грибки посылая солильщикам-мариновщикам. И хлеба мянским хватало своего и масло бочками продавали люди здешние, да на беду где-то недалеко в баньке деревенской от бывших за капитанов, за законом присматривающих, бывший преступник государственный прятался, да на беду капитанов поубивали а беглые преступники, грабители и убийцы людей невинных примерами, героями для народа сделали "себя в рамках диктатуры", да на беду свои же каторжане, героями себя пулемётами провозгласившие, умение своё припомнили и его убили, того каторжанина-преступника-героя беглого, да на беду Мянск партийной кличкой убитого преступника убийцы назвали "живым вечно примером для подражания народных представителей высоким идеалам".
И бывшее на всех картах разных стран несколько столетий историческое название потерялось, исчез город Мянск "как под водами озера, согласно преданиям старины". Даже иностранным путешественникам думать и знать о городе Мянске запретили, не подпускали их ближе тысяча первого километра, - большой диктаторской секретности сделался Мянск со многими речками вокруг, полями и лесами.
Леса стояли вокруг Мянска, пространство для глаз останавливая загородкой растительной, а за загородкой зелёной вокруг берёзок и ёлок вышечки высились, а от пулемётчика к пулемётчику, на вышечках карауливших, проволока колючая непролазными стенами тянулась, а за проволокой диктатура пролетариата пролетариат несознательный, с новым крепостным правом несогласный, перевоспитывала, и в особенности культурных и интеллигентных, знающих шпионско-диверсантское слово "виолончель."
И стояли те лагеря тюремные в каждом-каждом лесу, и спихивали в ямы убиваемых голодом-холодом в каждом-каждом лесу, и объявляли местом секретнейшим каждый-каждый лес, вспухающий воплями и проклятиями в сторону под пулемётами тянущих в светлое будущее зоревиков, наяву показанное супом из берёзовой коры и ямой, казнимыми себе же вырытой для расставания с диктатурой преступников.
И знали про то мянцы и помалкивали, стараясь снег не видеть снегом, а дождь дождём, и живя и как бы отсутствуя.
А когда любопытные стран иных, представляющие мировую общественность и народам новости передающие спрашивали во граде первозначительном, куда городок Мянск подевался, в какое озеро всеми крышами нырнул, подручные генерального диктатора благодарили чужих за глубокие познания здешнего фольклора и сожалели: идёт в Мянске великое множество реставрационных работ, пыль от извести по всем улицам неухлопываемая, нельзя туда пока, в извести испачкаться можно. И не сильно они лгали мировой общественности, потому что общественность свою уводя в мянские леса и убивая, известью в ямах засыпали.
И знали мянцы сильно умные, затаиться осталось и слово "виолончель" во сне даже не помнить; и знали мянцы, грудями и глотками пулемётными диктатуру защищавшие, нет им наказания и есть им разбой и грабеж какой угодно во хмелю и с трезвого расчёта, подлым у них не считающийся, теперь.
И во хмелю дурном пугались мянцы дурные крестов церквей и кафедрального собора монастыря, на высоком берегу реки видимого, наверное, господу Богу, и во хмелю всё-таки предполагали, - а видит Бог дела их через кресты, земное ему указывающие, видит и накажет: поди, и вправду есть Бог?
Так чтобы через кресты купольные и глаза иконные не подглядывал, и никогда бы не наказывал, с трезвого расчёта подложили мянцы зоревые снаряды взрывчатые в опорные места церквей и всех построек монастыря и в один из полдней себе освободили место от оврага до оврага самое высокое над городом. И возвысили себя эти, высокохолмцами назвавшись, и руками мастеров арестованных дома выстроили для себя высокие, с балконами на реку и окнами светлыми, с чуланами для прислуги тесными, и без наказания божьего оставшись, не павшего на их головы тотчас же, вытворять начали всякие преступления, - преступления и стали же наказанием им...
Основным же преступлением их сделалось: где видишь правду - переступи на ложь, где свою вину чувствуешь - переложи на другого. Ложь есть? Ну и всё, из неё столько покрова на любое остальное хватит, с ручками-ножками закроет. И самые подлые мянцы, зорю для себя поняв переменой мест в общей парной, кто по Мянску носился за какими-то идеалами, грабя и убивая богатых и бедным богатства только - обещая, те, кучно на холме собравшись и прислугой обставившись, сами и стали богатыми на ворованном и награбленном. И сейчас же приказали для себя и о себе музей собрать в доме, отобранном грабежом у владельца.
В музее свои портреты вывесили, сами себя почётными мянцами назвав от имени диктатуры пролетариата, бесстыдно наганы и пулемёты наложили-поставили, из коих людей наубивали видимо тогда и невидимо позже, и гордились разложенными документами об отсутствии учения и начально-школьного и всякого, кроме для их голов почётного, кратких курсов их партии зоревой с подписями за прослушивание крестиками. Помнили те мянцы по делам своим, грамотность - первый шаг к культурному и интеллигентному, к расстрелу та дорога, и обходили её, ими налаженную, зная без букв, где завод и магазин спирто-водочный.
Так и сумели сделать они прежнее, но с подменой-переменой: другие работали, как и до пулемётной беготни за идеалами зоревыми, на работах тяжёлых за кормёжку дешёвую, а на холме поселившиеся благодать распределяли, строго с себя начиная, и работающим оставалось дырявое: то валенки дырявые, то дырка от бублика.
И на балконы выходя, видим, воры кричали всем, видим с высокого холма светлые зори! Светят, светят!
И светило только им, научившимся грабить, выпрашивать и распределять. Тогда и похоронилась в Мянске притащенная кем-то для трудового уставшего народа мечта на справедливость.
--
8
Вылезая из сонливой мути немыслия, протянувшегося на столько десятилетий, - до века недели не хватило, - начиная стягивать с ушей паутину и через тоску умственную разглядывать в телевизорах толково устроенные земли иные, заскульптуреным идолам не кланявшиеся и для мянцев регулярно объявляемые погибающими, но в телевизорах оказавшиеся с едой, мянцам неизвестной, с домами просторными и женщинами красивыми, весёлыми, начали и тупые мянцы к мянцам умным с вопрошаниями приставать, до болях в поясницах думать и стоявшее всю-то жизнь перед глазами видеть, видеть, видеть, видеть стену стеной, а забор забором, и подлое подлым и доброе добрым, - а затянуло, затолкнуло их ещё глубже, ещё тяжелее в поясницах "вступало", ведь увидев - начали и осознавать...
С опаской уразумели: любимый генеральный диктатор, расстрелявший и голодом в лагерях ледяных убивший миллионы людей - любимый всё равно до сих пор, и умер хотя чуть не полвека назад - дело его живёт и побеждает, как были под кнутом постоянным так и остались. И побеждая, оглянулись на себя иные медоносцы-мянцы, а проживание ради труда рабского происходит в столетних сгнивших домах, на семью и большую и всякую имея по комнатке и по столику на общей той же, что при диктаторе самом первом, коммунальной кухне, где и чад и мат, и рукомойники прошловековые, и крысы из дыр в стенах, и как выглядит посудомоечная машина - знают; две руки, вот как. А работают медоносцы-мянцы на государство любимое, на общее дело строительства зоревой жизни и блага общие, и в очереди на получение квартир от государства любимого стоят по двадцать пять и по тридцать лет, не имея права себе частный дом построить по законам диктатуры пролетариата, написанным вроде по их же просьбам.
Раздумались мянцы-медоносцы и поверили, что сами себя по-дурацки обманули, сами себя в рабство вписали, от имени своего.
Рядом же на общее дело взирали вкусившие от общего блага квартирами с ваннами и туалетами, подходящими для сонно-жвачной жизни, и креслицами в придачу на трудовых постах с телефонами для наблюдения за медоносными движениями трудящихся. Эти средние уважали себе подобных спяще-жвачных и презирали медоносцев трудящихся, и, по традиции своей, культурных и интеллигентных, до сих пор неведомо как разделяя соль на два разных явления. И, надеясь из общего корыта ещё отхлебнуть барахла какого-либо, умели они всепогодно и всесуточно к верхнехолмским мянцам подхалимничать и к самому правящему Мянском очередному штучному диктатору. Гордость и достоинство человеческое, "какая-то там дворянская честь" кастрировались ими самими на собственных кухнях вне зависимости, мужчина то или женщина, - хамско-подхалимским сложился средний класс в Мянске, хамским для соединения с трудящимися на них и подхалимским к подпускающим к корыту с благами.
Подпускающие же к корыту верхнехолмцы жили всегда в самых просторных, удобных для жевания и спанья квартирах с прислугой, провозглашая своё с прислугой равенство, и владели секретом особой хитрости: они готовы были состоять в любой политической партии, повторять из необходимого принуждения любую бредятину корытников и бредом же заниматься в любом кабинете, но чтобы и кабинет, и бред и партия были бы правящими в распределении корытных общих благ, и чтобы самая наилучшая часть от благ всеобщих оставалась бы у них всегда и обязательно, и в любом виде съедобном и зримом, и трогаемом, и поиметом.
То мянцы и осознали "как вот камень, когда перед глазами камень, а не куст ольхи либо шиповника".
Выпили мянцы с расстройства всю водку магазинную, добавили самогон кухонный, проглотили и одеколоны, водой из-под крана разбавленные, заснули успокоенными. Проснулись наоборот, сильно встревоженными и не на компьютерной иностранной электронике, а собственными головами обдумать попробовали идеалы вчерашние зоревые и на новые наткнуться в случае отыскания, - из телевизоров как раз подсказывали и требовали какие-то общемировые ценности в каждом доме в углу переднем поставить навсегда.
На всякий случай принялись перетряхивать идеалы вчерашние, проглядывать, под общемировые какие-то может что из них подойдёт?
Вспомнили на старом, был идеал, - у кого на голове ондатровая шапка, тот и уважаемый, наипередовой пример для подражания, тот ну наинастоящий человек?
Идеал ондатровой шапки две зимы головы идеалил, летом заменяясь на у кого есть сандалии ремённые с блестящими заклёпками и у женщин серьги "бараньей слезой с камешком голубым. С зелёным нет, идеал с голубым надо."
Заменились идеалы вместе более идеалистым, одинаково и мужчинам и женщинам достоинство на плечи вешающим коричневыми дублёнками. Особо уважались по идеалу, кто с торговой базы незаконно турецкие и югославские брал, - власти человек, значит, "царь почти, и нельзя сморкаться при нём, особенно рядом".
В идеале "дублёнка" качество и совсем обратное года за три разглядели: как снимешь с плеч, что на достоинство твоё указывает, на идеальность? Пустой становишься сразу. И к концу лета всегда трудно помнить, в пальто кто ходит драповом и в дублёнке кто, постояннее идеал потребовался и мянцами поискался в соседних землях, "сами завсегда не то выдумаем", говорили и улыбались собственной глупости.
Дублёнки заменились идеалом живым и высоким, - любовницами, и ценилось, чтобы обязательно у идеальной любовницы отец, муж, тесть или дядя троюродный был бы генерал, контр-адмирал, маршал и генералиссимус любой национальности и армии, "лучше своей, без шпионства чтоб. С любовницей вино пить положено, по пьянке ей разболтаешь ещё, гречихи сколько по сводной общей сводке засеяли в каких полях, не передала бы куда не следует, самым врагам".
Идеал любовниц-генеральш переехали автомобили "Жигули" и почему-то белого цвета "Волги", а кто до них дотужиться и довороваться не подгадал в те года - обставился тоже идеалом, книгами подписных изданий не для читки, "в упор пускай видят идеал мой, стоящий по полкам под стёклами. Марию Ремарк пока не читал, баба, говорят, была она грудаста из себя, худых и длинных любила мужиков, говорят".
Запыленные книжные корешки переплётов на идеал следующий переменились тоже, на жёсткие, как фанерные штаны под названием джинсы, и у кого картинка и надпись на джинсовом заду - самый идеальнейший в Мянске, понятный и уважаемый.
Джинсы выпихнулись японскими часами, часы презервативами "с наставками", презервативы снова любовницами, - "идеальная не просто любовница, и всё, а идеальная, когда сподниза на ней как в американском кино надето и во сне не храпит." Тайные любовницы на выставочное перетряхнулись, на видные всем куртки-пуховики, а куртки-пуховики на зажигалки плоские и кровати с поднимающимися вертикально матрацами, матрацы вздыбленные запросто отторгнулись пьянками в саунах, банный идеал - имением в квартире двух холодильников с раздельными камерами и чайников со свистками, дующих паром до потолка, чайники опять свернули на любовниц, "идеальная толстая теперь, толстые самые хотячие в любовницах числиться."
Менялись идеалы, с нервничаниями отыскивались и доставались по телефонам, по постелям, мянцев достающих в самовпечатлениях делая уважаемыми, а замечали они - мянцы другой стороны, не суетливой, и не смотрели на них и к ним не шли за советами, просьбами указать верный поворот к тайной тропке доставания идеалов.
Эти, не суетливые, попадали раз за разом на подозрение в тайности злой: идеалы свои от джинсово-паровых оберегали незримыми, спрятанными то в книгах каких-то, то в спектаклях театральных, то вообще не-понятно джинсово-паровым мянцам, - в традициях веков. Про одного вот точно узнали, что ни дублёнки нет, ни чайника со свистком, ни шведских колготок на любовнице и ни любовницы самой, а семьсот сорок четыре книги сам прочёл и семьсот сорок пятую на сто двадцатой странице читает! Ну, сразу видно, антигосударственное преступление готовит, Пестель новый, ну сразу расстреливать пора!
Сердились те мянцы-идеальцы и услышали понятное, нужное для себя: новейший идеал наконец-то выискался, называется киви. От слова французского кивер, определили себе и к головам собственным заранее присматривались перед зеркалами, намечал, с каким наклоном по отношению к бровям киви надевать и на голове в который сезон носить, - вызнавали, - в жару или в снегопад? Услышали окончательное разъяснение от уже уважаемых за идеал киви и "нажравшихся до отвала," что в самом деле киви съедобный идеал, и так жалко стало этим-то мянцам последний идеал съедать, идеалом "нажираться до отвала" и отваливаться, "отваливаться от идеала идеального как от бабы своей, грудями такой-такой, плечами мягкой и местом задним идеальной допрежь того."
И идеал киви сменился идеалом снова секретным так-то, а для сплетен открытым: "ты понимаешь, у любовницы чтобы на правой ноге от коленки до лодыжки росло бы коротких семьдесят три волоска, понял? Вот ровно семьдесят три - тогда идеал. А лодыжка где, а?"
Пересчитывали...
--
9
Нахватываясь, наедаясь "идеалов" и отваливаясь в засыпания "законные", дружной стаей мянцы перетягивались "в год другой из года добитого, особо не размысливая, к чему бы то." От генерального диктатора присылали их штучному диктатору секретные для всех указания, чего завтра им делать на всякой грядке и сколько рублей зарабатывать можно, и не думать почему и чушь всякую из кинотеатров в головы забирать за свои же деньги.
"Ясно-понятно-бу-сделано" оставалось рапортом "боевым" на все на головы летящие "ценные указания зоревой партии", а по-правде того, диктующего от имени диктатуры пролетариата.
Ох, она, та мать пролетариата диктатурного! - ругались секретно, и секретно разыскивали секретными разведчиками по квартирам, лесам и колдобинам, а секретно не разыскали. Хотели мянцы перемятые секретно договориться с диктатурой пролетариата за ящиком водки, перестала бы пугать сжиранием людей живьём, облагала бы поменьше указаниями и денежными поборами, да как договоришься, водки как выпьешь с ней, диктатурой пролетариата? Что смерть она: прозрачна, невидимыми на глазами ни в бинокль, а людей точно так же сжирает, жизнями высосанными питается, не сидя нигде и бывая везде и постоянно вместо воздуха свежего и солнца приласкивающего.
Очень той ведьмы не сказочной мянцы перемятые боялись, - и невидима, и кровожадна, и расстрелов сколько устраивала, и велит молчать о смертных разгуляях своих: как сказал кто правду - убить; как услышал кто правду и другому передал - убить этого, и того вдогонку. Казалось мянцам иногда, что ездит диктатура пролетариата в автомобилях зоревой партии, да приглядывались сколько, столько и знали: диктатор точно из автомобиля выходит и шофёр лакейски точно народ презирает, а остальные сиденья пустые.
Пролетарии, пролетающие давно мимо хороших квартир, хорошей еды и хорошей одежды, хорошего отдыха и хорошего к себе обращения остальных пролетающих и сменяемых диктующих, кому куда пролетать, - нет, пролетарии знали давно, что диктатура не их давным-давным-давно, с ней никогда вместе и не ночевали, - ну а если есть она, как найти и договориться о мире во всём мянском мире, и водки, и самогона, и припрятанного кой-чего через кровавую злость её пропустив?
Искали, как в дожде дождь, искали, как в снеге снег...
На балкон и окна квартиры диктатора штучного смотреть днём и ночью не положено, - друг другу напоминали, - не положено напрочь!
И отжёвывали мянцы идеалы в тоске, и отнашивали мянцы идеалы не в радость, постоянно чувствуя себя волами в круговой тупистике: ели, чтобы набраться сил для зарабатывания денег, зарабатывали, чтобы спать на понравившемся боку, спали, чтобы тратить деньги на еду и новые простыни, и снова ели, чтобы набраться сил для зарабатывания денег, зарабатывали, чтобы...
В воскресный же день любой город Мянск выглядел особенно скучным. Никто на улицы не выходил до самых сумерек, спали, спали, спали, спали, чтобы... по колесу тянуться.
А мянцы некоторые неразумные до утра часто свет в квартирах у себя не тушили, неразумно вычитывали чего-то, выписывали, выдумывали неразумные эти, культурно и интеллигентно под расстрел подходящие несоблюдением общепринятого графика дня и ночи - раз! - несогласием с общепринятым недуманьем - раз? - "больше других чего-то им надо, лезут и лезут куда их не просили," - раз? - "на виду у всех, чтоб другим неповадно было, залпом сразу", - раз!..
И повадные мянцы, одиноко по ночам в исканиях просиживая, одиноко по пустым воскресным улицам прогуливаясь и одиноко к единым мыслям прислоняясь, догадались опасное и страшное говорить и делать, свободное... Самое опасное в Мянске всех времён и безвремений, - свободное... Самое питание для диктатуры, глотающей людей вместе с одеждой и ботинками, - свободных...
Страх, страх! Как раз в лесах ямы наоткапывали, черепов там и костей человеческих сосчитать трудно. Диктатуры поддержцы не мы, говорят, их напроглатывали-наубивали, свободных: бывших и культурных, то войска Карлы какого-то исторически дали о себе знать, а мянцы неразумные снова свет до утра не гасили, в книгах рукописных архивов диктаторских вину диктатуры выискивая. Без разрешения!?!
И без разрешения мянцы неразумные какой-то правды захотели, светлым днём по улицам начали подписи собирать, не таясь потребовали храм единственный не взорванный диктатурой народу вернуть, а в документе адрес свой оставлять просили мянцы неразумные мянцев с идеалами, и идеальные представители народа адреса свои указывать боялись, а храм для себя на всякий случай хотели, и подписываться под требованием храм вернуть боялись, и к мянцам, неразумно нетаящимся, подходить светлым днём на улице боялись, тут же и удивляясь: если неразумных ещё не арестовали от имени диктатуры пролетариата и не расстреляли, то откуда теперь бояться? Диктует сегодня кто?
Видели - к мянцам неразумным средь бела дня поддержцы диктатуры правящей подходили, требовали желание правды прекратить; видели - подъезжали стражники диктатуры вооружённые, требовали трудиться у заводских станков и неразумных фотографировали. Ждали - ночью арестуют и расстреляют неразумных, но пришли они к храму и храм открыли, диктатурой за десятилетия испоганенный "до печали большой", но не оставили они на стенах храма имён своих, трудом заменив самовосхваление, верующим помогая выносить из храма чиновничью архивную погань и кирпичи разбитые, и готовя место под долгий ремонт.
Откуда пугаться? - перезапутались мянцы мятые, не чувствуя временно кнута привычной диктатуры на других и на себе. И перепугались страшнее от догадки: а если и каждый захочет чего-нибудь открыть для себя, у диктатуры разрешения не спрашивая? Тогда-то свобода ну всем, а чего с ней творить?
А как - самому думать? А чего, и по ночам не спать, вместо календаря настенного с голой японкой какие-то книжки без картинок читать, сильно толстые? И зарплату за то не дадут, и отпуска? А гарантии где, что культурных, книжки читающих расстреливать не поведут? Кто точно-то знает, что культурному жить легче? Труднее, может?
Назад дорога есть? Нет? Гарантии, гарантии-то где? И где та самая альтернатива, кто нашёл её? Документы когда выдадут с гарантией, печати и подписи которые станут действительные?
И чтобы разрешение с подробным разъяснением сразу до конца жизни выдали на всё: на когда в гастроном идти можно и когда в универмаг, на кому с кем здороваться первым, на точное время чаепития на работе и где работать всегда, на которые книжки читать дозволено и какие вредные кругом продаются, на сколько раз замуж выходить можно и с любовниками сколькими встречаться, на о чём спрашивать начальство, а про что никогда на свете, на - вообще жить с гарантией без расстрела.
А ветра с соседней земли от генерального диктатора летели странные для партии зоревой, и долетали через голову диктатора, штучного на месте, указания из тех ветров: каждый пускай сам становится хозяином своей судьбы, каждый пускай сам обдумывает и строит свою жизнь.
Да пугаться-то откуда? Что, теперь, сколько в городе мянцев, столько и диктаторов будет, всякий сам себе диктовать обязан? И армий столько и расстрельщиков, и по кораблю на квартиру выдадут и по ракете с атомным приложением к обеду? И думать, главное думать - самому? А кто не умеет?