- Догадливый. Зачем ты излишне любопытный? Тебе показывается - ты смотри...
..Вплотную придвигающийся разворот перламутровых просверков в серебристой искренней чистоте...
Да, суметь и во сне приглядеться, найти резкость стёкол прозрачной с любой стороны подзорной трубы, растворяемой в воздухе, серебристым видимым во сне, и трубы увеличивающей ненужной, - видится мир, выделенный в хорошее добрым, очищенным от гнетущего в жизни сном, - мир, хорошо и полностью противоположный жизни, то есть странной перемешанности лучшего и отвратительного...
И во снах, в стороне от жизни людей нужнее чистота, - окончательно решается до утреннего бытового...
..Близко светлая, тёпло-жёлтая боковина оштукатуренного каменного моста, обтёртая всякими погодами, и из-под жёлтой краски, пятнами пропавшей, проглядывается прежняя белая, и чётко видятся выступающие толщиной камни рустовки, расположенные по полукружью над заниженной аркой, прямой карниз и белые столбики по верху моста, каменные, окрашенные недавно, и в лете тёплом зеленеющие пряди деревца, выросшего вплотную к стене, как деревца умеют, выросшие и на каменном карнизе, с него нависшие сверху, и рядом с деревцем, рядом е бело-жёлтой стеной, заложив руки за талию, от талии выгнув сразу удлинившееся дугой до самой коленки левое бедро, правое вольготно приопустив, радуясь собственной украшенности, очёркнутости своей фигуры зелено-синими тугими лосинами, обтяжной зелено-синей тоже тугой майкой, прямо и низко обрезанной под ключицами, ниже скругленных обкатиков плеч, - да, так стоит, показывая себя желающе, - хочу и показываю, - немного волос, вызолоченных солнцем, оставив на правой щеке, а остальной гущиной, переброшенной щедрее, длинно закрывая левую грудь, коленкой прикрывая коленку а ногой, надвинутой на ногу, припрятывая обещаемое, и раскрытым улыбкой ртом, яркими от радости глазами, улыбкой подтягивая и заставляя дозволительно смотреть, дозволительно разглядывать, именно и обязательно любоваться...
- Скромный, не переживай. Именно любоваться дозволяю я. Ты любуйся?
Спокойные звучания с запахом медовой солнечности...
Дозволяя, разрешив и обещая обязательным согласное продолжение, - тут бы вздохнуть, передёрнув задержку дыхания, - подойти, подбежать, обнять дозволяемое тело, раз дозволяется и напрашивается, - обними, обнять нужно, - сон серебристый навстречу, и в цвете, в объёме развёрнутость сна, в шевелении листьев травы, деревьев и низа прядей волос, вздувающихся солнечностью, - пропажа: сон исчезает смывом влажного акварельного листа.
А догоняющая из сна мысль - тело живёт посторонне от женщины, самостоятельно и неотделимо...
- Спасибо. Почему появилась ты?
- Да потому, что тебе очень плохо. Мы вертелись годами в разных кашах под общим названием жизнь, годами ничего не знали друг о друге. Где ты, где я нынче? А, без разницы. Я нашла тебя через сны потому, что тебе очень плохо.
- Ты на земле?
- Я не знаю. Разве главное, где я?
- Зачем в жизни плохое? Зачем горькое, злое? Для отличия светлого? Светлое светлым и понимается. Тогда постоянное, повторяющееся умирание нравственности при постоянно живом физическом, механическом почти, - зачем?
- Я не знаю. Старайся не понимать. Не додумываться до конца, до сути, хотела сказать.
- Видишь, и сейчас... Я одному радуюсь, пришедшему от тебя, а тянет в другую сторону, и мысль разрушает чувство. Зачем тогда умение мыслить? Мысль - способ убийства. И для двоих нас через растворение чувства, и для всей планеты в виде оружия. Мысль делает возможной поджёг и за несколько часов сжигание всего кислорода в атмосфере земного пространства. Тогда - не мыслить? Назад, через мир животных в мир растений, молюсок? Мы не станем счастливы и там, в их виде?
- Тогда... тогда... Погладить бы тебя по голове... Ты устал.
Старайся не додумываться.
..Опрокинутое на спину тело застреленного человека. Одежда, разорванная пулями крупнокалиберного пулемета, сильно дымится на животе и груди, как вспыхнет сейчас, зажигая и останки убитого,
..Закругленная, приплюснутая башня российского танка. Близко от верхнего люка дыра после снаряда, влетевшего вовнутрь, к солдатам. Кулак свободно поместится в обрывистые края дыры. Не надо и во сне.
- Ласковый, ты ко мне возвратишься?
..Мусор брошенной, разбитой войной квартиры. Рядом с картонной коробкой из-под пряников "Уральских" вперемешку с кусками одежды, штукатурки, обломками коричневой табуретки лежит отрезанная голова, человека, остриженная по-военному, коротко. А тела и близко нет.
Не надо снов, притягивающих дневное в ночное.
Спать, спать бы в клеверах и цикориях, обернувшись длинными стеблями с неопавшими узкими листьями скошенной луговой травы, во сне отыскав привлекательное, привораживающее добротой и нежным отстранением, убиранием напряжений лишних.
- Где? Кто? Который? Вот этот? - глянули внимательнейшие глаза с лица неразличимого. - Зачем вы на Земле всегда пытаетесь докопаться до сути? Как устроено, в чём первопричина? Будут люди знать -погубят себя полностью и навсегда, неужели не понимаете? Ладно, ему покажите. Ищете, думаете вехами, а у нас просто и выстроено в ряд повторений: Солнце, Земля, Человек живут силами, направленными к перефериям от центральной энергетической точки. Размеры энергетического центра от невидимых величин до сотен ваших километров. Показывайте ему.
На тёмном фоне вспыхнула голубоватая мерцательная звезда, неразличимая световым центром. Серебрились края, похожие на солнечные протуберанцы, живые движениями разной длинны.
- Ясно? - объяснили досадливо и торопливо. - Да, похоже на рабочую деятельность Солнца. Тебе показан штамм, семя, формула поведения человека. Протуберанцевая плоскостная звезда в горизонтали, и подобной пересекается вертикальной. Спирально, кольцами развитие жизни быть не может, как вас учили, это ошибка, рассчитывать поведение в ключе ровным от центра. Секрет в неповторяющихся отдалениях от центра, во взрыве, пульсации, в перебросе своего значения на всякое дело протуберанцами, переферийно. Деятельны окончания протуберанцев, и вторичны, и не пытайтесь разглядеть первичное, самый центр, он самозащитен, как центральная точка кипения при электросварке, как центр самой вашей планеты. Основное уяснено? Детали додумаются вами по логической связке. Удаление от центра на силу действия не влияет, там проще, догадаетесь. Запомните, поднимитесь и запишите, схему набросайте от руки прямо сейчас, быстро. Через промедление рассказанное забудется полностью, оно тоже самозащитно.
..Дымящаяся, разорванная толстыми пулями крупнокалиберного пулемёта одежда тела убитого человека. Почему она не вспыхивала огнём вслед за густым дымом?
Убитые - люди моей страны, России...
- Враги уничтожены, - свихануто заулыбался над своим цинизмом с экрана теленовостей злобнолицый президент, напомнивший нечеловеческими глазами о нужности в жизни больниц для умалишённых.
Оправдывая гадкое в себе...
Он хочет, чтобы убийцу, его любили и славили народы?
Глава 2
Я хочу спать много лет, наверное, двадцать, тридцать, до появления в стране человеческой, человеколюбивой жизни. Спать до образования своего, своего и сильного государства, устроенного на любви к человеку как к конечному посреди природы, - стараясь не проснуться, сам себе мысленно объяснил Артыхов, не раскрывая глаз и старательно утягиваясь в серебристо-перламутровое убаюкивание, колебательное отдаление, там пробуя разглядеть непонятное, нежное для чувств, радующее.
- Зачем же меня не пускали делать хорошее тогда? - догнало его, растягиваемого дремотой в невозможность и думать. - Чем я был плох, ненужен своими восторгами перед замечательным? Посмотрим прошлое постоянное прошлое время?
Я тоже был двадцатилетним. Тогда меня тоже убивали. По-другому, и медленно убивали, оставляя нетронутым тело физиологическое. Душу убить - человек сам жить не захочет, найдёт сам способ превратить тело в мёртвое. Я не знал, а они знали и делали: убьёшь основу - разрушится и тело, само по себе... Но самое интересное - они постоянно провозглашали себя созидателями счастья...
Перламутровое полупросыпание приподнялось, переменилось шторой северного сияния, и видался северный аэропорт, много лет назад прошиваемый вертикальными высокими метельными кулисами, длинно тянущимися на взлётном поле, на промороженной пустоте вокруг короткого и низкого, хотя и в два этажа, дома самого аэровокзала, в северной вечной пустоте пространств арестантами сталинскими построенного почему-то с колоннами греческой солнечной архитектуры, с пилястрами, рустовкой, подкарнизными зубцами, бетонном барельефе на фронтоне, - там женщина в комбинезоне трактористки на поднятой руке показывала самолётик сороковых или послевоенных годов. Виделись и не бетонные, а живые романтические лётчики Севера в мохнатых толстых унтах, в толстых синих штанах с блестящими никелем железными пряжками, кнопками на крупных карманах над коленями, в толстых синих меховых куртках, - новая жизнь, добротная, реактивные современные лайнеры садятся-взлетают запросто, - проходили напоминанием устроенных городов редкие стюардессы в нездешних тонких форменных пальто, приземлявшиеся на короткое время остановки, а у кассы, в комнате для ждущих отлёта было толсто от меховых шуб, большущих шапок, обуви, сделанной мехом и внутрь и наружу, и то и дело вспоминалось, - до Северного полюса самолётом близко-близко, за шелестящие кулисы метелей...
Полёт в требуемый город назначался один на десять суток, билеты распродали раньше, - напружиненный моментальностью встречи Артыхов упрашивал, вынуждено врал начальнику аэропорта, бежал по жёстким сугробам к самолёту дополнительным пассажиром сидеть несколько часов на дюралевом откидном стульчике за кабиной пилотов, в служебном закутке стюардесс. И летел.
Выбившийся из промороженных метелей в высокие пронзительно-голубые моря, долгие, самолёт приземлился, на самом деле приземлился, прокатываясь на остановку по бетонной сухой дорожке с коричневыми пластинами земли по сторонам, а подальше Артыхов недоверчиво заметил зеленеющие короткой, взошедшей травой поле, - на неделе февраля. Он подумал, что попал почти в Индию.
Уходя от затихшего самолёта, постоял, внимательно чувствуя тепло воздуха, посмотрел на мелкую рябь, и обошёл настоящую лужу настоящей талой воды. Или дождевой.
Впервые видя город, Артыхов прислушивался к себе и без расспросов нашёл ту самую квартиру, всего одну в доме.
Тут жила единственная.
Глава 3
Артыхов уже и до первого взгляда любил одноэтажный, а почему-то высокий дом, не похожий на все, отделяющийся от увиденного города плоскостями выступающих и вдвинутых вовнутрь стен с шестигранными окнами во двор, окрашенный по гладкой и бугорчатой штукатурке в мягкий персиковый цвет. Заложив руки в карманы пальто, Артыхов сидел на скамейке во дворе и представлял с неожиданной полной успокоенностью: - да, вот здесь, вот в эту дубово-филёнчатую дверь на крыльце из базальтовых плит всегда входит любимая, эту выточенную длинную дверную ручку трогает лёгкими пальчиками, прихожую раскрывая, эти частые с сиреневатой кожурой деревья видит из окна квартиры, - здесь, в беседке на закрытом от улицы дворике бывает, - самое простое узнавалось самым необыкновенным, светящимся выхлестали восторга от понимания, - её дом. Пока любимой нет в доме, знал, пока...
Уже бродя по комнатам с высокими, почти в два этажа окнами на улицу, закругленными наверху, и с другими во двор, шестигранными, узнавая от хозяина-академика, какой мебельный гарнитур венгерский а какой болгарский, оба доставаемые по блату в начале восьмидесятых годов, - он, на Севере проживающий в рабочем общежитии, - с одним длинным коридором барак человек на шестьдесят, - убеждался: при агитационной болтовне о всеобщем равенстве до равенства и близко не дожили. По природе он знал, что всеобщего равенства не бывает, волки с зайцами не сравняются никогда, и то, что втемяшивается как коммунистическая забота о человеке каждом - во многом враньё, напускаемое с целью одних заставить работать быстрее и больше за крохи со стола их, вождей разномерных, других покупать за подачки пожирней и весомее, с попутной кастрацией совести, с ними, вождями верхними, состоявшейся намного раньше. Он знал, живописец-академик чем-то и должен в бытовой жизни отличаться от строителей северной железной дороги, "героев газетных страниц и телерепортажей, продвигающих страну к новым весомым достижениям," и определить хотел сейчас для себя, за что же живописец выделен из народа и равенства общезарплатного, если его картин нет в самых известных музеях страны, мира, и фамилия дальше города не известна?
Имеющий блага для отделённых от народа самоуважительно показал кухню с гарнитуром, теперь тёмно-вишнёвым, румынским, ванную комнату, отделанную до стеклянного потолка настоящими мраморными полированными панелями, впервые увиденную гостем отдельную умывальную комнату, помещение для приходящей домработницы, простоватую комнату любимой с мебелью попроще и не новой, показал академик спальню свою и жены, зал для встреч с гостями, кабинет, - Артыхов и не знал, что так живут в его Советском Союзе, - а за кабинетом дверь открылась в мастерскую длинною в половину всего дома, тоже тут висели его академические картины, как и в комнатах, теперь не только натюрморты с графинами, головками чеснока, помидорами и прирезанными петухами, - героического вида пограничники с собаками овчарками, похожие на героических пограничников с собаками овчарками, ещё тридцатых годов ударницы труда на фоне вымпелов почёта с курами на толстых руках, с поросятами на руках и возле ног, пастухи с медалями и орденами прямо на тулупах и с толстыми овцами у ног, на сопках позади, ударницы-текстильщицы на фоне почётных грамот с бобинами ниток, героические строительные краны, буровые вышки с красными лозунгами призывов к героическим победам в труде и строительстве коммунизма.
Попадались портреты отдельных героев с орденами, медалями, с лицами вздёрнутыми и обалденными от гордости, как у коней на последней гоночной прямой, поневоле обалдевающих от нещадного гона. Портрета любимой, повзрослевшей или же в детстве, не было.
А вот завиднелась в углу притягивающая, человеческая картина: женщина в глухом купальнике сидит на морском береге. Без женского в теле, отметил Артыхов, не высказываясь. "Данная тема неудобная, вы понимаете? Над картиной я работал на Чёрном море, где в купальниках в зоне пляжа находиться разрешено правилами дня отдыхающих." "Екатерина Великая своим указом позволила медикам и художникам видеть голое женское тело, для работы." "Когда она жила? Не в пору строительства высокоразвитого коммунистического общества, а в век варварства и дикости. У нас на выставки ходят люди с высшим образованием, воспитанные, вы понимаете?"
Перешли к другой стене. Стояли начатые большущие портреты Брежнева, главного идеолога страны Суслова, кого-то ещё из тех, из кремлёвского политбюро. "К первомайскому празднику поручили решением бюро обкома партии особо ответственный заказ" - накатано, как о самом привычном с удовольствием высказал хозяин, - "доделать надо, заработать недели за две сразу на полное лето, на море с женой съездить, и с дочерью. Моя жена любит на море ездить, отдыхать, кадровые путёвки мне выдают в обкоме партии, всесоюзного значения. Каждое лето в санатории бывать стараемся, в позапрошлом году видели в столовой санаторной самого товарища Молотова, на пенсии он сейчас, а был фигурой виднейшей, при Сталине."
Взбудоражился, открывая припрятанную за широкой серой шторой "основную свою творческую нагрузку последних лет, одних эскизов в процессе подготовки понаделано не меньше, чем у Сурикова," - объяснил академик торжественно и гордясь, как при вручении ордена... самому себе, что ли?
Картина размерами с автобус называлась тоже глобально, - "Объяснение секретарём обкома Коммунистической партии Советского Союза остаточной группе верующих ошибочности их временных религиозных убеждений."
Артыхову выделено запомнилось "временных." Как-то и Христос на земле временно побывал, - подумал, помня: смеяться не надо, все-таки отец любимой...
Призывно протянув руку вперёд и вверх, как Ленин, Сталин, Киров на иллюстрациях в журналах и на памятниках, секретарь обкома - "вы видите, вдохновенно горит идеей?" - на фоне кумачовых, алых, багряных, бархатно-красных развёрнутых знамён с портретами "его величайшего вождя и учителя, скромного в быту, любимого всеми трудящимися и во всём мире признанного гениальнейшим, первого в мире гуманиста Владимира Ильича Ленина," - пояснил автор картины и без звуков понятнее понятного.
Наступление на "группу остаточных" продолжалось. Грустные опущенными плечами, низко перед трибуной секретаря обкома сидели понурые старушки, вроде бы готовые проситься "на светлые пути строителей коммунизма," - объяснялось автором, - придурковатого вида мужчины, худые и серолицые, как после месячной голодовки, вытирали "слёзы раскаянья в содеянном по ошибке," - дополнял автор, - плакали и две женщины, другие "поняли ошибки раньше их," и внимали трибунной речи, "улыбаясь в одних рядах с партработниками по должностям пониже секретаря обкома, первого, настоящего хозяина области. "Солнечность события, полагаю, мне запечатлеть удалось, и торжество правоты идей передовой части человечества в её марксистко-ленинском значении," - погладил академик широкую раму картины родственно, с волнением. - "Эскизов в ходе подготовки к решению задачи партии сделана масса, как у ныне малоизвестного буржуазного Сурикова к боярыне Морозовой, как у Иванова к его глубоко ошибочному явлению Христа к народу, масса эскизов".
Артыхов удивился бессовестному, лживому отрицанию известности Сурикова, словам об "ошибочности" художника Иванова, а защищать их сейчас, себя сразу же давая выставить за порог... Зажатый, зависимый полностью от отца любимой, он спросил:
- Местный музей купит?
- Вы имеете ввиду эскизы, подготовительные материалы, повествующие о трудностях творческого пути? Их - согласен, в местный художественно-краеведческий продам. Он у нас в городе небольшой, и широкой известности не имеет, что скрывать? Сама же картина будет подарена приближающемуся очередному съезду Коммунистической партии Советского Союза, предложено и утверждено в нашем обкоме. Я надеюсь и надеждой питаю веру, что после факта дарения съезду моя картина для массового просмотра будет выставлена в Москве, столице мира и труда, в одном из подходящих для удобного обзора большом зале, и многому, многому научит массы народа в деле строительства коммунизма. Картина всецело и полностью отвечает задачам, как сказал на сдаточном просмотре сам первый секретарь обкома, герой моего труда, задачам - поставленным перед современным искусством самой партией коммунистов, руководящей, направляющей движение общества и всей страны к светлому будущему, счастью для каждого отдельного индивидуума.
- Человека, хотите сказать?
- Ну, академически правильнее надо выражать свою мысль так, индивидуума.
- Я видел в одном альбоме иллюстрацию картины художника Попкова. Академик остановил возможность говорить и голосом, и жестом:
- Молодых стиляг, шарлатанов всяких, абстракционистов не признаю. Своевременно их осудила партия. Их подсовывает нам заграничный загнивающей капиталистический строй. Глубоко убеждён, - партийность в искусстве, наш, социалистический реализм, базирующейся на марксизме-ленинизме, побеждал врагов и победит, на нас с надеждой смотрит всё прогрессивное человечество! - к недоверию гостя закончил хозяин звеняще, как находясь на трибуне перед президиумом и делегатами партийного съезда.
- Да никто не сражается. Попков пишет лирически и нежно, у него похороны старушки на деревенском кладбище...
- Не признаю и знать не хочу! Диссиденты они все, молодые, подозрительные, за границу только и мечтают убежать. Таланта настоящего нет - так специально нарываются на скандалы, чтобы прославиться с помощью вражеских иностранных радиостанций в образе непризнанных гениев, екать отщепенцев не хочу. Мало им простора в области традиций революционных? В области соцреализма? Треугольнички раскрашивают в угоду иностранцам, поясняли нам, знаю.
Пояснял, - подумал Артыхов, - скорее всего этот, с трибуны, когда позировал. И доподлинно понял: талант тоже продаётся. Даже тоскливо стало...
Существующее отметил, как вид из окна, а себя, на фоне всегда независимого от людей неба, как бы невольником.
Хозяин перевёл из мастерской в квартиру. Сел за стандартный стол, аккуратно, выхолощено как-то сложив руки перед собой на лакированной столешнице, одна на другую. Он впервые увидел "живого молодого человека своей дочери," - позже так рассказал жене, и не знал, о чём говорить теперь. Гость подтолкнул его наивным вопросом:
- Как вам удалось получить от государства такую необычную размерами квартиру?
- Подобную не видели? - спросил, отгораживаясь самозначительностью.
- Мы живём на Севере в деревянных бараках, на месте будущего города под первые дома сваи вколотили.
- Молодёжь обязана идти неизведанными путями, трудовыми подвигами показывать свою верность идеалам. Скажу вам, пусть останется не для чужих ушей, между нами. Да и вы уедете... В город я был приглашён самим первым секретарём обкома, - заторжественел голос, - с целью поднятия города на высокий уровень в разделе художественного творчества. Я принял на себя обязательство личной культурной работы, и ею, культурной работой на благо страны, сделать город более известным. Основания я имел потому, что у меня известное имя - Артыхов без выражения удивился, - у меня неоднократные участия во всесоюзных выставках. Живём втроём, жена на несколько дней недавно уехала свою сестру проведать. Вначале жили трудно, в гостинице, когда тут капитальный ремонт с частичной переделкой четырёх квартир в мою и в мастерскую производили. Трудности нам пришлось стойко преодолеть. Запомните, молодой человек, проживание в городе семьи нашего культурного масштаба придаёт значительный общественно-политический, культурный, моральный дополнительный вес статусу всего края, наряду с достигнутыми производственными показателями трудящихся. К примеру сказать, меня регулярно приглашают на мероприятия обкома КПСС, особенно когда они проводятся с товарищами, приезжающими из центрального руководства, как понимаете - из столицы нашей родины Москвы.
Может я дурак? - отмечал Артыхов, - может я не знаю, в какую сторону и как правильно жить? Может я... недотумкиваю?
Он знает? Он способен быть учителем в жизни?
С такими начальниками общается... я и близко не видел всех этих, присутствующих на заседаниях бюро обкома...
Жениться бы на любимой, поставив его и её маму перед невозможностью не жениться, беременна, например... фу, самому противно насильное... жениться как-то хорошо, по любви, жить здесь, заниматься творчеством в любое время, не вкалывать с восьми до пяти, не думать о заработке на пропитание, помогая ему раскрашивать политбюрошные пиджаки... Здесь все условия для свободы, из богатого быта... Быт - не главное; как он мог бы мне помочь в творчестве! Цвет хорошо чувствует, а темы...
И тут же Артыхов не верил, что так нужно жить, меняя талант объяснения мира на способность удачно писать портреты вождей местных и московских, возможность стать неповторимым художником на идеологические просторы увеличенных и раскрашенных фотографий, - не верил и из воспитанности прежней не высказывался ни вдоль, ни поперёк.
Он не умел догадаться, как в природе от скучного серо-коричневым лицом, рыжеватого верхом головы хозяина-отца родилась лёгкая, стремительная, самостоятельная, белолицая, черноволосая пышность любимой. Отдельной при виде отца...
- Мне положено по наследству, - насмешничала она двумя неделями прежде, объясняя свою учёбу в институте культуры. И сейчас, академик известил, "неотрывно присутствует на занятиях, зная о вашей телеграмме касательно приезда."
- Она хотела не идти на лекции сегодня, намеревалась ехать встречать в аэропорт, пользуясь отсутствием мамы, но я пропуск лекций по столь незначительной причине запретил, - высказался хозяин дома, уверенно продёргивая жёсткую границу вынужденных временных отношений своих и смыслом показывая, - они здесь - пустота, ноль.
Она - хотела меня встречать? - обдумывал Артыхов, окружая выданное ему собственным сердцебиением. - Я достоин заботы, подарка, - приезда её в аэропорт, ко мне?
При неуспокаивающимся ощущении счастья им желалось восторгов для всех и особенно здесь со всеми быть только в радости...
Глава 4
..Торопливо зацепила тонкое пальто за плоский крючок вешалки, не глядя, бросила женскую сумочку назад на тумбочку и попала, отсечённой направленностью гримасы показала ненужность подошедшего к входной двери отца, - кто-то там пришёл, трезвонил звонок, - быстротело прижалась, вся, на седундочку вся, потребовав и поймав в незаметности лепестковость поцелуя, - закрылась в своей комнате, пройдя туда торопливо, - "я не одета для тебя, переоденусь в наше..."
"Для тебя, для тебя," - звенело колокольными отливами с потолка прихожей и со всех углов.
Наше - как одета была двумя неделями прежде? Чтобы и видом внешним вернуться в то же самое?
Вышла, пригашивая волнение заспешила по комнатам, и на каждом, на любом движении поворот лица обязательно в его сторону, обязательно не выпускание глазами глаз, восторгом восторга, - "ты моим прилетел? как удивительно... ты - мой? ко мне никогда не прилетали... да сразу через весь Советский Союз из морозов и метелей, меня никто не искал, не требовал видеть с обнаруженной энергичной яростью... ты приуспокойся, я тут, я тут," - рассказывание быстрое глазами, глазами под бровями тонкими, вскинутыми вопросительными дугами...
Край лёгкой голубой юбки отлетел на скором широком шаге, блеснули во всю высоту бело-матовые ноги, не застыдилась из всегда тайных неожиданно ставших показанными светлых трусиков, цветково распускаясь встревоженностью глаз, - "я не скромна? ты... ты извини, мне неудобно тоже... застыдился ты? мы сгладим стыд, мы затонем в откровенности нашей, в откровенности, да? да?" - глазами высказывая, высказывая десятью фразами в одной секунде...
- Доставили персональное приглашение на совещание областного комитета... погодите, что я говорю? На совещание, областное, передовиков мелиорации, - ненужно объяснил академик пребывание у входных дверей и разговор там с кем-то. - Место, рад сообщить, в президиуме, шестое в первом ряду.
..Нежного, из вчерашнего остаточного детства голоса её слова, слова как-бы скучно-общие, и нужные и пустяковые, и прилежные самим полудетским тембром голоса, - как долетел, что за погода на Севере и верно ли там ездят на собаках, где была посадка самолёта на пути сюда, "правда-правда, у нас трава зелёная, в феврале зелёная запросто.. ."
Почему любимая говорит общие, монетные фразы? Точно такие же можно узнать от любой, и незнакомой девушки, от женщины пожившей, от бабушки...
А... а любимая должна разговаривать на необычном языке? Или на русском... словами необыкновенными? Неузнаваемыми, незнаемыми всеми посторонними?
Мелочь слова, не главное, - сама любимая... любимая необыкновенна рядом со всеми, - быстро обдумывал и понимал Артыхов, укоряя себя и в этом, в обдумывании на месте чувств.
Вдруг белое, вдруг пунцовое черноглазое под выпуклым высоким лбом, под густыми каштановыми кольцами волос, - по-домашнему голые, без обманного приблещивания прозрачности капроновых чулок матовые ноги, жадно-желанные явностью, глядеть и глядеть на движения их... неторопливо-желанные, - ничего никуда не денется... Вдруг удачные, не полные и не худые, обнажённые до узких плеч рукавчиками руки и, чего бы не произносила нарошно слышимым и родителю голосом, - те же, те же спрашивания глазами, беспрестанные, - "я тебе нравлюсь? я тебе нравиться не перестала за дни разлучные? у тебя очарование не пропало, мой, мой милый? милый мне?"
Артыхов удивлялся видимой гармоничности, красоте, слаженности любимой, тонкости какой-то, чувствуемой им и не выражаемой чем-то называемым, - Артыхов настолько втиснуто любил любимую, настолько ощущал вмещённость в себя любви любимой, - он не понимал, как никто до его глаз, до его чувств не видел так предельно ясно и ощутимо остро, - перед ним, рядом - красота. И вроде бы обычность, при неповторимости и запаха, близкого от неё...
А любимой потребовалось совсем неожиданной притертости к нему, и моментальной.
- У тебя на груди ниже воротника на рубашке клякса!
- Да... приятно. Машина проезжала по луже, обрызгала. Подумай, как переменилось в одном дне? Машина проезжала по луже... У нас морозы, бураны, на прошлой неделе из-за сильного бурана рабочие дни отменяли. И прохожу мимо лужи, забыв, как обрызгивает...
- Снимай, я выстираю сразу, немедленно! Свежее пятно легко отмоется. Стесняешься? В чём ты пока будешь ходить? Я поняла, - метнулась и возвратилась из своей комнаты с толстым большим свитером, пахнущим её комнатой, прозрачным окружением её волос. - Надень, ходи в свитере вместо меня, он для поездок за город осенью. И по вечерам нравится на плечи набрасывать.
Он был с ней.
Любимая с брызгами выполаскивала рубашку в ванной комнате, рассказывая стоящему в раскрытой двери Артыхову неважно что и житейски, мокрой тыльной стороной согнутых пальцев отодвигая волосы в сторону от глаз, - по-бабьи, удивлялся Артыхов природ-ности её, не вытравленной высокопоставленностью приглашаемого в президиумы, признанного равным начальниками области родителя, - Артыхов без позваности стоял, прислонившись к дверному косяку, - любимая перешла на кухню вскипятить чайник и собрать на стол поужинать, - он зажигал газ, находил по её подсказке вилки, ложечки чайные, первый раз занимаясь совместным сотворением быта, с желанием делал ещё какие-то кухонные мелочи, и не тень отца любимой видел рядом, - жандармом, запрещающе-надзирающе-проверяющим хозяин дома без позваности ходил за ними по всем комнатам, не оставляя их без надзора с такими немого напряжения странными глазами, будто сильно переживал но стеснялся сказать открыто: я вас оставлю наедине, и вы сразу начнёте то самое, - ах, я стесняюсь назвать словами... то, что после свадьбы делалось в положительные года, а сейчас разврат среди молодёжи ширится быстрее итогов социалистического соревнования и года отрицательные, доверять не могу собственной дочери, вздыхаю и переживаю.
Бессовестные, понимаемые из поведения самоуважаемого академика подозрения в гадком оскорбляли Артыхова, а он молчал, пребывая рядом и в стороне от странного дурными подозрениями ненужного здесь, попавшего неожидаемым в третьи лишние.
Может... он ищет, на фоне которой стены написать картину "Встреча героя-строителя с героиней-студенткой," - не улыбнувшись, подумал Артыхов, - да на стенах квартиры нет кумачовых лозунгов и вымпелов за победы над отстававшими?
А с лишним какой-то ещё и общий язык отыскивать...
Артыхов почти случайно вспомнил, чем нужно и дальше развернуть радость встречи, - умножая хорошее, Артыхов забрал из прихожей привезенный крупный пакет, снял шпагат, несколько слоев бумаги, и перед присевшей на стул любимой поставил акварель в тонкой раме: низкая тепло-зелёная земля, голубыми слоями высокое небо, воздушные шарики, улетающие в голубое и вечное, и тонкотелая девчонка, бегущая, взлетающая за ними, за общим настроением полётности...
В картине не было остановленности, и безудержность восторга акварельного листа отразилась, воссияла в одарённом лице любимой, обрадованной зеркальной отгаданостью темы, настроения, состояния её души, и слова её отца - "тут требуется обсудить композицию, покритиковать, взвесить," - другие выражения подобного направления, а именно желание взрезать, расчленить разумом лирическое, загасить и уничтожить, - хотя бы стянуть рассматриваемое к чепухе, - тут ничего не помогало странной потребности вломиться в настроение двоих и закончить обрушенностью, - они жили.
Он мог бы выбрать себе поведение поразумнее, - жалел Артыхов, - ведь знает, мы двумя неделями раньше были рядом, свободные без его Шиловых глаз надзирателя, Мы в самостоятельности не искали плохого, как он здесь, - мы сами по себе летали в жизни иной!..
Двумя неделями прежде в большом сибирском городе дудели на перроне вокзала духовые оркестры. Над сугробными улицами мотались перекручиваемые ветром алые транспаранты, в аэропорту и на вокзале горкомовскими и обкомовскими комсомольскими, партийными чиновниками встречались делегации всесоюзного слёта передовой молодёжи. Артыхо-ва сюда направили - он и сам не знал, почему. Кого-то надо было,"по крайней мере ты водку не пьёшь," обнадёжились в его надёжности, выдавая командировочные деньги и удостоверение участника слёта-совещания. Приехав, он отметился по этому документику, "обеспечивает право на бесплатное посещение культурных мероприятий с участием известных московских артистов и на свободных вход в спецбуфет обкома партии". Артыхов воображал, как скучно будет в назначенное время слушать трёхчасовый доклад на торжественном открытии после вноса многих знамён и пения партийного и государственного гимнов, - в распахнутой приталенной длинной шубе, точно, модно расклешенных чёрных брюках под белой шёлковой блузкой вошла в зал любимая. Увидел, понял, и потерял в толчее разных делегаций, уже до заседаний "с комсомольским задором" поющих в красно-лозунговом вестибюле про "московские звёзды" и про "зелёное море тайги."
В высотной гостинице - на всех пятнадцати этажах только участники слёта-совещания, - перед вечером и не знал, как искать её без неизвестного имени и города, откуда она приехала.
Кто знает? Ну, где же она была?
Предупреждённые обкомовскими чиновниками о "строго положительном примерном, строго трезвом поведении в гостинице и на запланированных мероприятиях," вечером разногородние, разнореспубликанские делегации начали объединяться, знакомиться поближе, с виной и водкой втихую компаниями запираясь в номерах от комсомольцев, дежурящих надзирающими.
Глава 5
Выблещенная большими стёклами окна, чёрная сибирская ночь висела рядом надёжным постоянством.
Белая полупрозрачная блузка - увидел через длину коридора Артыхов, чёрные, по моде симпатично зауженные в коленках, расклешеннные брюки, высокие каблучки, широкие чёрные волосы любимой качнулись пониже плеч, мелькнули, заслонившись дверью какого-то гостиничного номера. Не зная и имени, и откуда она, кто по занятиям, Артыхов пошёл чутьём, себе другому, не внешнему, не доверяя.
Заводится сердце, сердце волнуется,
Почтовый пакуется груз.
Мой адрес - не дом, и не улица,
Мой адрес - Советский Союз, -
пели за одной дверью громко и с напором, и каким-то краешком разума Артыхов успел подумать, как же надо человека растворить в пространстве, чтобы он и от места родного под мелодию песни отказывался, да с напором, такое утверждаюшим:
..в небе промелькнувшая звезда,
Не повторяется, не повторяется,
Не повторяется такое никогда, -
убеждали женские голоса за дверью дальше.
...Так пахла любимая...
Он вступил в гаснущую невидимость запаха - да, так пахла она: не морозом, не зимой, а невесомостью другой земли, деревьями живыми, с листьями, знающими мягкое тепло.
За открытой Артюховым дверью сидела она, слева за общим столом, в шумноватой компании, лихо подпитой. Но она... сидела с глазами трезвыми и как-то виновато посмотрела на Артыхова, и, ничего другим не говоря, встала, вышла в коридор, почему-то зная зависимость их совместную, и виновато и досадливо глянув на него - сказала: - "идёмте со мной." Обречённо, почему-то...
В номере, где поселили её - точно такая же, как досталась Артыхову с напарником стандартная комната с двумя застеленными пушистенькими одеялами низкими кроватями, столом, двумя креслами, телевизором, но с запахом другим, девическим, - какие-то духи, шампуни, кремы, - она отвернулась к незашторенному окну, стояла, нервно повернулась, показывая высокими дугами бровей на белом лице не ускользающее удивление и сказала почему-то опять виновато, как нарушив что-то с ним, небывшую договорённость...
- Меня девчонки пригласили из Витебска... Я непонятно говорю... Меня девчонки пригласили в компанию, там делегация из Витебска. Я... я просто сидела с ними.
- Почему ты оправдываешься?
Она приоткрыла рот, вздохнула, останавливая потребность сказать и догнала себя же быстро выговоренными словами.
- Ты сам знаешь, если я не ошиблась. Ошиблась - так ошиблась.
Посмотрела вниз, в сторону, присела на край зелёного кресла. И голос через воспаленную тишину продолжился тот же многоструйный, - упрашивающей, школьный, торопливо-радостно узнающий, верно ли поведение и такою ли надо быть? За звуками, за словами значения любого поднималось, колебалось прозрачной жаростью и не говорилось напрямую: правда, я не узнаю от тебя обид? правда, мы поступаем правильно? правда, мы необыкновенны? и вокруг необыкновенно, сегодня?
- Ты скажешь, как тебя зовут, правда? Ах, не имя - основное... Меня растормошило, погода сводит с ума...
- Метель? Тебе нравится?
- Нравится? Вообрази, похожих метелей я не видела. Где я живу - в городе зима кислая и короткая, немного снега выпадает и стаивает, мокрота на улицах всю зиму. Перед вечером я вышла из гостиницы, одна бродила по улицам. Там метель струнами поёт, как много роялей с крышками, открытыми до самого неба. И густой снег выносится из-за домов, вот-вот подхватит и закружит над городом. А ты - кто? Ты откуда приехал? Ах, не то - основное...
- Пойдём?
- Да, идём. А куда? Ах, глупо я спросила, извини?
- Шубу надень. Я в свой номер зайду за пальто, и подожду возле лифта.
А узнанные имена и не понадобились. Лица сразу стали мокрыми, за крыльцом гостиницы, с густыми налетевшими волнами снега, несущегося тревожно и желаемо отовсюду, по радио уже передали предупреждение, - начался штормовой ветер, сильный буран, без крайней надобности выходить на улицы населению лучше не надо, - Артыхову было совсем тепло после Севера, наверное, мороз сделался близким к нулю, потому что снег сразу таял на лице, - она тоже смотрела из-под удивлённых высоких дуг бровей мокрыми веками, как вынырнув из волн океана, а океан воздушный ревел в трубах улиц, высвистывал по плотским ладоням крыш, забрасывал город тучами перекрученного, взъерошенного снега, рёв и гул бурана не разрешал разговаривать, она показывала и показывала, как нравится буран, как нравится вздуваемый от земли громадный снегопад, и как нравится - он держит под руку, не позволяя потеряться, пропасть, - а деревья, столбы с троллейбусными проводами на самом деле в двух шагах терялись в белом, становились в буране невидимыми. Автомобили, люди с улиц пропали, природе как надоело смотреть, что там на земле бывает и она придумала сама побыть тут, побеситься, напраздноваться, продувая надоевшую тишину и скукоту устоявшегося. От толкающего ветра становилось смешно и смеялись, новые сугробы от их незапылённой новости казались пуховыми, тянули упасть и в них падали, - мутные, позолоченные изнутри электричеством прямоугольники окон домов, высоких, казались подвешенными к небу леденцами, не получалось достать до гладких...
Они баловались и соприкасались щеками, мокро-тёплыми, и она, оборачиваясь, через протяжную тонкую летящую снежность спрашивала тоже бущующими глазами: это был первый поцелуй? это было электричество от щеки к щеке? так бывает? так - славно?
Им, залепленным снежными листами, в вестибюле гостиницы швейцар необидно повертел указательным пальцем у седого виска.
- На мне брюки на коленях насквозь мокрые, - снова удивляя выпрашивающим прошения настроем голоса обнаружила в своей комнате любимая. - Вот и узнала язычество, как постоять на коленях в метели, загадать желание ревунам вихрям... Верно я не домашнее, как из меня старательно делали, растение. Я по предкам своим язычница, я чувствую, понимаю связь с природой. Оно и открылось... Ты не против, я переоденусь?
- Сразу переодевайся! Ты из пальмового города, простынешь ещё! Мне побыть в коридоре?
- Да зачем? Я переоденусь за дверцей шкафа. Я ценю твою вежливость, но и ты излишне не можешь страдать.
- Страдать - постоять за дверями?
- Я понимаю, место мужчины - первенствовать... Иногда слушайся меня?
- А меня и затягивает, затягивает слушаться тебя...
Город гудел бураном, - гостиница, по всем этажам занятая только молодёжными делегациями передовиков всего-всего-всего, гудела образовавшимися компаниями. Самая последняя и хорошая новость проскочила по номерам: на завтра торжественное открытие отменили по причине непогоды, и рекомендовано из гостиницы не выходить. По местному радио передали, в магазины хлеб завезут мощными военными грузовиками, работа на всех предприятиях временно остановлена.
Непеременно и с осторожным стеснением узнавая взглядами серо-синих нравящихся глаз, хорошо ли она поступила, показавшись в той же белой полупрозрачной блузке, в короткой голубой юбке, - хорошо, согласился он понятно ей, не словами, и притянуто видя и пробуя не замечать ног, впервые высоко показываемых над коленками, выбеливающимися после пятен красноты, оставленных от растирания полотенцем. Вертелось близко и вспоминалось философское из физики: две однородные пластины, прижатые и оставление вместе на время, взаимопроникновении. Он так густо хотел самой заботливой, самой плотной и не стыдной близости к ней, что разница - он мужского рождения а она женского, - мешала, и такую разницу, видел интуитивно, можно убрать только через растворение друг в друге, через подтверждение использованное и самое последнее: да, ты мужчина, да, я женщина, мы разные... мы убедились в возможности единства и нам так нужно? нас нужность взаимная оправдывает и прощает?
Скучное "как всегда у всех", донесённое, дотянутое до сегодняшнего встрепета, распалась скорлупой, ставшей лишней.
Всполошенная, она ходила, выверчиваясь из голого, - сильно увиденной одинаковости комнаты, такой, как другие комнаты через стены и этажи, она принуждено садилась на край одинакового с другими, стандартного и обивочным материалом кресла, обжигалась отлетающим скучным, наштампованным "надо как другие" поведением, выявляя себя саму неповторимостью и за себя, новую, не опасаясь и опасаясь...
Дрожание стебелька...
Мыслительные желания оставались заснеженными, буранно вихрящимися между жёсткостями стен стеснения, самоличной запретности явно нужного, - сейчас заставляло покраснеть, толкнуться в неловкость самого природного, чего и не скрыть и отказываться от чего странно, - он видел красоту. Он видел струнные ноги, звонкие их проходы, пролёты снеговых занавесей запахов странно-других, должно-новых, от губ зрелых взгляд по вертикали гасили вопросительные полукружья высоких бровей, продёргивая обнажение души через непрерывный разговор постоянным молчанием, - уже долгий разговор, уже несколько раз доходивший до перешагивания за реальное не встречаемым прежде напряжением доверия взаимного, - уберите из жизни слова, они ничего не высказывают из чувствуемого, желала она, - уберите из жизни моей влиявших на меня людей, они не понимали, кто я и для чего, - просила не зная кого, новое понимая и новой - себя, - любимая опускала взоры на пол, ослабевая, любимая решалась, и чувствовал - решилась,- душа раскрывалась, и тут вскидывала она взор на него, вширяясь через неотводимые встречные глаза его в душу его и повторяя молчанием, подтверждение разыскивая: в самом деле так? оно, счастливое совпадение нас, такое? оно шире и больше повторяемой каждый день бытовой мелочности жизни? можно жить в пламени, в восторге? мы в самом деле уйти, разорваться не умеем, не связанные ерундой, и не способны вырваться друг из друга? уйти из напряжения неимоверной тяжести, радостной от чего-то?
Они понимали выражаемое без голосов:
- Ведь мы не побеждаем принуждением, не устраиваем войны для поиска, кто кого переборет?
- Нет.
- Ты у меня ничего не просишь?
- Нет.
- Я у тебя ничего не прошу?
- Нет.
- И мы нужны?
- Да.
- Ты мощный. Я не могу. Я опушу глаза, я не выдерживаю.
- Не знаю. Сам попал впервые. Зачем нам обозначать явление - словами?
- Да? Не надо? А другим объяснить...
- Зачем?
- Не надо? Ладно, не надо...
Молниевая беседа неслась. Они сидели безголосо и без удивления общением безголосым, и в электричестве необозначенном на расстоянии через всю комнату понимали друг друга, без слов, без слов, через неизвестное до бурана душ обеих напряжение, через напряжение - вот-вот раздавит толщей чего-то неоткрытого, - вот появилось новое в природе и нет объяснения, и кто поймёт, когда объяснять не надо и посторонние - все...
И мир весь прежний - посторонний...
В дверь быстро стукнули. В коридоре оставив смех и тараторящих, вошла девушка, поселенная здесь второй:
- Простите-извините, мне нужно взять из тумбочки, - достала печенье и бутылку вина. - На восьмом этаже ребята организовали музыку, танцы начались. Мы туда, догоняйте!
И постороннее не переменило туго висящей в воздухе волны. Пока - рассказала смущающимся и извиняющимся белым лицом любимая, - к людям, ко всему иному перемещение невозможно. Размешаться среди настроений разных, остро посторонних людей, отказаться от... Не-а. Отлеталось к головокружениям, к взвихрениям буранным, вздуваемым и не- сущимся в чувствах, желаниях отгадываемых, - буран с улицы как прорвался сквозь стены в самые тела, - тела прижимались, однородно и разно, сильное передавило и опустило на колени перед вздрагивающим пупырышно-шёлковым узким животом, пахнущим майским луговым ветром и каким-то закрытым запахом, умеющим убрать сознавание стыда, - так нужно, - погладили тонкие ладони по голове, благом дарствуя, продолжением дар напрягая задерживающие соскальзывания в пружинки волос, руки, убеждённые смущениями под ними и довольные настороженностями над ними, пустившие к взаимному распаду, разбросу горячему тайному, найденному тайно во влажности горячего таяния всех завитков всяких метелей...
- Нежный, ты знаешь? Мы поступаем правильно? А верно, так можно?
Что хорошо и что плохо - ты знаешь? Тогда я за тобой и не боюсь.
- И впервые, и знаю, и отвечать буду.
- Тебе отвечать... передо мной?
- Ещё и за тебя.
Высвечиваясь из пелены потерянности, заискриваясь, буранили глаза глазам продолжения бессловестные, свивая души в нераздельное.
- А я всегда натыкалась на бесприкаяность, веришь? Да, с моей внешностью, да, прости за самопохвалу, с моей вроде не последней фигурой. Я вечно была одна. Сама в себе. Без глотка живой вода...
Глава 6
- Алкоголь вредит здоровью, - сообщил скучно-известное академик, хозяин дома. - Некоторые довольно известные и даже знаменитые художники злоупотребляли алкоголем, а один, из буржуазных, в пьяном состоянии отрезал себе ухо. Вот до чего довело творческого человека буржуазное общество. В соответствии с общепринятыми нормами поведения мне нравится дома держать коньяк, исключительно для гостей. Вы молоды, советую в рот не брать алкогольные напитки, - инструктивно придавил в сторону Артыхова хозяин дома. - Скажем, бывает, после работы чувствуется некоторая усталость. Сядем дома ужинать, налью себе маленькую рюмку хорошего коньяка, поем, смотрю и думаю, чего это за рюмка на столе находится? У меня нет желания пить и самый дорогой коньяк, алкоголь вредит отрегулированной жизнедеятельности организма.
- А Черчилль каждый день коньяк пил.
- Нам нельзя брать примеры с людей буржуазного строя.
Втроём они сидели за столом на кухне. До антиалкогольной нотации Артыхов выслушал от хозяина, что для дорогих и важных гостей накрывается в зале под большой парадной люстрой овальный раздвижной стол - да шут с ним, - пропускал мимо себя ненужное гость, не просчитывая свою дорогость-дешёвость в понимании хозяина. Ему и стоя есть приходилось, и сидя на ящике возле костра.
Удивляя умением земного, обычного, Вера поджарила картошку, Вера, умеющая и рубашку постирать, сделала салат из свежей, странной своим видом после Севера свежей редиски. Свежий чай заварила...
- Вы, молодой человек, чем зарабатываете на проживание? - о жестяном, о смешном для Артыхова спросил академик.
- Разве главное - зарабатывать на проживание?
- Обязательно. Так чем же?
- У меня царская работа.
- В развитом социалистическом обществе, как нас извещают через газеты, в пятилетку, продолжающую успешное строительство коммунизма, и царская? Чем она... таковая?
- Царь Пётр первый плотником работал, когда ему понадобилось. Я тоже плотничаю, пока мне нужно.
- Вероятно, на Севере вы по желанию больших заработков? На автомобиль накапливаете? За год, говорят, нужная сумма собирается?
- Дня меня деньги ставить целью в жизни... они средства для того-то и того-то, цель и средства я не перепутываю. Оттуда я скоро уеду. Хотел посмотреть, почувствовать настоящий Север, не по приукрашенным кинофильмам знать. Автомашины меня не интересуют. Сейчас мода, у многих стремление - иметь автомобиль, смысл жизни в этом видят, а давайте представим Александра Македонского, увидевшего смысл своей жизни в приобретении современного ему средства передвижения, лошади? Косил бы он для неё сено и на водопой водил...
- Ясно, вы плотник. А автор подаренной картины кто?
- Тоже я.
- Вы заканчивали художественное училище? Отделение живописи?