Из трактата "Об убогости человеческого состояния" сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:
"Птица рождена, чтоб летать, человек рождён, чтоб работать". "Все дни его работами и мучениями полны, и ночью ум его не отдыхает. И что это, если не суета?" Нет никого без работы под солнцем, нет никого без недостатков под луной, нет никого без тщеславия под временем. Жизнь - лишь краткий промежуток переменчивого бытия. "Суета сует, - говорит Екклесиаст, - и всяческая суета". О сколь различны увлечения людей, сколь разнообразны их занятия! Но конец у всех один и результат тот же: "страдание и томление духа". "Много трудов предназначено каждому человеку, и тяжело иго на сынах Адама со дня исхода из чрева матери их до дня возвращения к матери всех"...
О как смертных мучает страх, сокрушает забота, беспокоит волнение, пугает боязнь, поражает трепет, изводит ужас, сминает страдание, расстраивает печаль, омрачает смятение! Богатый и бедный, слуга и господин, женатый и холостой, наконец добрый и злой - всех гнетут мирские мучения и терзают мирские страдания. Поверь опытному учителю: "Если я виновен, - сказано, - горе мне! если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие моё: оно увеличивается..."
Страница шестая
СОЛНЦЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ОДНО
Рома. Наследие Святого Петра
September, indiction quintus, MCCII A.D. - Januarius, indiction sextus, MCCIII A.D.
Константинополис. Греческая Империя
Julius, indiction sextus, MCCIII A.D. - Aprilis, indiction septimo, MCCIIII A.D.
- Это неслыханно, ваше святейшество! Это просто недопустимо!.. - кардинал Петр Капуан буквально не находил себе места. Он то застывал посреди комнаты, стискивая перед собой руки, то вновь принимался мерять торопливыми семенящими шагами просторный кабинет понтифекса, сидеть он просто-таки не мог.
Иннокентий поднял ладонь.
- Умоляю вас, миссер Петр, успокойтесь. Нельзя же так изводить себя, вы погубите своё сердце. Да и у меня уже, признаться, от вас в глазах рябит. Прошу вас, успокойтесь, сядьте и попробуйте изложить всё по порядку. А то вы всё смешали в кучу: Я́деру, Але́ксия Ангела, неуважение к легату. Давайте всё с самого начала, последовательно, стараясь, по возможности, ничего не упустить. И, прошу вас, поменьше эмоций. Дело слишком важное для того, чтоб ошибиться, а если принимать решения на эмоциях, сгоряча, сами понимаете, есть большая вероятность допустить какой-нибудь просчёт.
- Да-да, ваше святейшество, вы совершено правы!.. - кардинал, прошёл к столу, опустился в кресло и тут же заелозил, заёрзал, как будто оно жгло ему зад. - Но вы должны понять меня, я ещё никогда в жизни не сталкивался с таким... с таким неуважением к папскому легату, с таким... с такой возмутительной непочтительностью! И это решение - идти на Ядеру. На Ядеру, вместо Сирии и Хиерусалима!..
- Ну вот, опять! Остановитесь, миссер Петр! Остановитесь и остыньте... Я прекрасно вас понимаю. Вы возмущены и... и всё такое прочее. И всё же. Давайте вернёмся к последовательному изложению событий... Итак, по порядку. То, что вас отвергли как папского легата, предложив участвовать в священном походе простым проповедником, я понял. Но кто конкретно принял такое решение? Кто тот человек, который посмел открыто пойти против воли Главы Вселенской церкви? Маркиз Бонифаций?
- Нет, ваше святейшество, маркиз Монферратский как раз был не против моего назначения. Это всё дож Да́ндоло.
- Как?! - поразился Иннокентий. - Дож Дандоло?! Он всё ещё жив?!
- Живее нас с вами, ваше святейшество! Дож Дандоло, презрев свой более чем преклонный возраст и слепоту, и ходит сам, и верхом ездит. И даже пишет! Слепой, а пишет! Представляете?! По сути, он сейчас и является настоящим предводителем священного похода. Маркиз Монферратский, хоть и избран на этот пост собранием дуксов, но во всём слушается дожа, постоянно советуется с ним.
- Поразительно! - теперь уже понтифекс, не выдержав, выскочил из-за стола и принялся мерять шагами комнату. - Вы не поверите, миссер Петр, но ещё в детстве я слышал от своего отца легенду о том, как свирепый константинопольский тиран Ма́нуэль Ко́мнен приказал насыпать в глаза венетианскому послу Хенрику Дандоло толчёного стекла, чем и ослепил его. Так вот, ещё в тех рассказах из моего детства Дандоло уже представал мужем весьма и весьма почтенного возраста. Сколько же ему ныне лет?
- Доподлинно неизвестно, ваше святейшество, но говорят, что уже за девяносто. Сильно за девяносто.
- Поразительно!.. - Иннокентий остановился и хрустнул пальцами. - Поразительно! Не иначе, старый лис заложил душу дьяволу.
- Похоже на то, ваше святейшество, - кивнул Петр Капуан. - Ведь, посудите сами, какую хитрую ловушку соорудил этот старец для святого войска. Венетиане ведь ещё в прошлом году заключили договор с дуксами священного похода. Они обещали предоставить крестоносцам достаточное количество судов для перевозки их в Святую Землю, а также обеспечить их девятимесячным запасом фуража и продовольствия. А дуксы, в свою очередь, гарантировали им выплату восьмидесяти пяти тысяч марок серебра...
- Да, я помню, - подтвердил понтифекс, - Га́лфрид Виллахардуинский вёл тогда переговоры. Он присылал мне потом отчёт и заверенную копию договора. Венетиане обещали также выставить пятьдесят своих боевых галер, причём, что любопытно, сразу оговорили, что рассчитывают на половину всей завоёванной в походе добычи.
- Точно так, ваше святейшество. Так вот, этой весной возложившие на себя крест стали прибывать в Венетию. Но, на беду, поскольку многие поехали другими путями, в Венетии к лету собралось не тридцать тысяч войска, как планировалось, а только чуть больше двенадцати...
- Двенадцать вместо тридцати?! Святые угодники! И это после четырёх лет подготовки похода! Кому же воевать Гроб Господень?!
- Я ж говорю, ваше святейшество, многие поехали другими путями. Через Массилию или через Ба́риум, как, к примеру, Ре́нард граф Да́мпетры, у которого в войске не менее сорока рыцарей. Или как тот же Ви́ллен Ну́лли, которого, кстати, маркиз Бонифаций считает лучшим рыцарем Франции, и который сам, за свои деньги, снарядил отряд в двести человек и нанял в Бариуме чуть ли не лучший корабль. Так что, возможно, тридцать тысяч в Святой Земле всё-таки соберутся.
- Возможно, возможно... - недовольно проворчал Иннокентий, он подошёл и уселся в кресло напротив кардинала. - Ну хорошо, я понял. Так что за ловушку устроил Дандоло принявшим крест?
- Как есть ловушку, ваше святейшество, как есть! - Петр Капуан вновь заёрзал в кресле. - Он ведь приказал селить всех прибывающих в Венетию крестоносцев не в городе, а на острове Святого Ни́коласа. Это примерно в трёх полётах арбалетной стрелы от суши. А когда стало ясно, что паломников прибыло мало и что они не могут собрать всю сумму, обещанную венетианам, Дандоло отдал распоряжение отвести от острова все корабли и лодки, так чтобы никто из паломников не смог покинуть остров. А потом предложил маркизу Бонифацию и прочим дуксам отработать долг - идти и захватить Ядеру. Вы можете себе представить такое, ваше святейшество, натравить Христово войско на христианский город!
- Несомненно, это возмутительно, миссер Петр, я совершенно с вами согласен. Возмутительно и недопустимо... Но, с другой стороны, дожа Дандоло ведь тоже вполне можно понять. Венетиане потратили большие деньги на снаряжение флота. Они ведь, насколько я понял, снарядили флот?
- Да, ваше святейшество, это вне всяких сомнений. Я сам побывал на нескольких кораблях, приготовленных для похода. Я прежде никогда не видывал такой красоты и такой мощи. Всё устроено наилучшим образом! Сами корабли, такелаж, снаряжение - всё наивысшего качества!
- Ну вот видите, миссер Петр, венетиане свою часть договора выполнили. И они вполне обоснованно ожидали выполнение своей части договора от маркиза Монферратского и его людей.
- Это безусловно так, ваше святейшество, но... но ставить принявших крест перед выбором: плыть воевать Ядеру - христианский город! - или...
- Или что?
- Или погибнуть голодной смертью! Венетиане ведь никого не выпускали с острова. Даже умерших паломникам приходилось хоронить там же. А умирало с каждым днём всё больше и больше!..
- От голода?
- Ну... нет... - Петр Капуан замялся. - Пока нет. Голода ещё не было. Припасов, слава Богу, было ещё достаточно. Но они таяли с каждым днём, ваше святейшество! И этот мерзавец Дандоло стал шантажировать паломников! - вновь вскричал кардинал. - Он решил заставить принявших крест совершить великий грех! Заставить согрешить идущих в священный поход!
- Да-да, я понял, миссер Петр. Это я понял... - Иннокентий, поглаживая бородку, некоторое время внимательно смотрел на своего легата. - А теперь расскажите мне, пожалуйста, про приезд Алексия Ангела.
- Ещё раз?
- Да ещё раз.
Кардинал посопел носом, потом бесцельно потрогал себя за мочку уха.
- Царевич Алексий приехал в Венетию где-то в начале августа. Точнее не знаю, я ведь говорю, мы жили на острове, сведения из города приходили к нам с большим опозданием... Он приехал из Суэбии, от своего зятя, короля Пилиппа...
- От дукса Пилиппа, - строго поправил папа. - Король Германии ныне Отто. Отто Брунсвиценский.
- Да-да, конечно. - торопливо закивал кардинал. - Вот я и говорю, Алексий приехал из Германии и сразу предложил маркизу Бонифацию плыть со всем своим войском не в Сирию, а в Константинополис. Он попросил маркиза помочь ему низложить своего дядю, свергнувшего царя Исаакия, отца Алексия, и захватившего константинопольский престол... Я прошу прощения, ваше святейшество, но царевич Алексий ведь, кажется, приезжал и к вам?
- Да, приезжал, ещё весной.
- И... и что?
- Всё то же - просил содействия в низложении своего дяди.
- А вы, ваше святейшество?
Иннокентий усмехнулся.
- А я указал ему на дверь. Этот самонадеянный юнец пытался вовлечь Святой Престол в свои внутрисемейные дрязги... Не отвлекайтесь, миссер Петр. Вы говорили о приезде Алексия Ангела в Венетию.
- Точно так, ваше святейшество! Царевич Алексий предложил маркизу Бонифацию плыть не в Святую Землю, а в Константинополис.
- Да, я понял. Он что-то обещал взамен?
- Э-э... Я не знаю, ваше святейшество. Царевич Алексий говорил с маркизом и с некоторыми другими дуксами. Я не был допущен на это совещание.
- Откуда же вы тогда знаете, что царевич Алексий предложил дуксам плыть в Константинополис?
- Об этом сразу стали говорить в лагере. А мне об этом рассказал епископ Хальберста́диумский Конрад. Кстати, о договоре дуксов с венетианами насчёт захвата Ядеры я также узнал от него.
- Епископ Конрад? Как же, помню такого. Он же совсем недавно был отлучён от церкви. И что он в таком случае делает в священном походе?
- Отлучён от церкви?! Но... Но епископ Конрад мне ничего такого не говорил. И в лагере крестоносцев, похоже, никто об этом не знает.
Понтифекс задумчиво пощипал свою бородку.
- Ну хорошо, ладно, сейчас не об этом. Так что, я так понял, епископ Конрад, в отличие от вас, был допущен на совещания к дуксам?
- Мне это доподлинно неизвестно, ваше святейшество, но епископ Конрад, он ведь, насколько я знаю, чуть ли не приятель короля... э-э... дукса Пилиппа и, соответственно, маркиз Бонифаций ему доверяет больше, чем другим.
- Вот-вот! Приятель Пилиппа. Именно за это он и был отлучён от церкви. Епископ Конрад посмел пойти против воли Святого Престола. Он не признал коронацию Отто Брунсвиценского. За что и поплатился.
- Я... я ведь ничего не знал об этом, ваше святейшество.
- А я вас ни в чём и не обвиняю, миссер Петр... Что ещё интересного рассказал вам епископ Конрад?
- Да, собственно... больше ничего такого. Епископ Конрад пришёл ко мне за советом. Он был очень смущён создавшейся ситуацией. С ним был ещё аббат Ма́ртин из Па́йриской обители, так тот вообще просил освободить его от взятого им крестоносного обета и разрешить ему, покинув святое войско, удалиться в свой монастырь.
- Вот как! Отчего же?
- Видите ли, ваше святейшество, и епископ Конрад, и аббат Мартин были категорически не согласны с решением дуксов идти на Ядеру. Они пытались убедить маркиза Бонифация не делать этого, но тот ответил им, что положение армии безвыходное, денег нет, время уходит, а взятие Ядеры, хоть это весьма и весьма небогоугодное дело, однако оно позволит крестоносцам, расплатившись с венетианами, продолжить свой поход в Святую Землю. А стало быть, овчинка выделки стоит, поскольку, освобождение Гроба Господня, - так сказал маркиз Бонифаций, - спишет принявшим крест все прошлые грехи: и большие, и малые.
- Ну что ж, в словах маркиза Бонифация есть определённая логика. Так что вы ответили епископу Конраду и аббату Мартину, миссер Петр?
Кардинал откашлялся.
- Я, ваше святейшество, категорически запретил им покидать войско. Я сказал им, что пастыри должны всегда оставаться при своей пастве. Они должны стараться с должным терпением переносить все грехи окормляемых, исправлять и направлять их проповедью и добрым примером, отвращать их от зла, и прилагать все усилия, дабы удержать христиан - а тем более, христиан, принявших крест! - от пролития христианской крови.
- Ну что ж, весьма разумно, миссер Петр, весьма разумно... - Иннокентий, разглядывая кардинала, побарабанил пальцами по столу. - Вы, миссер Петр, вновь проявили себя с наилучшей стороны. Я весьма доволен вами. В том, что вам не удалось встать во главе священного похода, отнюдь не ваша вина. Не всем нашим устремлениям суждено сбыться. На всё воля Божья. Как там у Святого Иакоба? Вы, которые не знаете, что случится завтра, ибо жизнь ваша - пар, вам говорить: если угодно будет Господу, то сделаем то или другое.
Кардинал перекрестился.
- Воистину так, ваше святейшество... Скажите, ваше святейшество, мне теперь надлежит вернуться в Венетию?
Понтифекс помолчал.
- Я подумаю над этим, миссер Петр. Моё решение будет вам доведено. А пока отдыхайте. Вы похудели и осунулись. Эта поездка дорого далась вам, миссер Петр. Поэтому отдыхайте. Отдыхайте и набирайтесь сил, они вам скоро понадобятся...
После ухода кардинала Иннокентий вызвал майордома и приказал больше никого к нему сегодня не пускать. Все визиты отменить. Кто ожидает? Архиепископ Алберт? Завтра. Скажите, что аудиенция будет завтра. Пусть не ждёт. Скажите, плохо себя чувствую... После этого папа несколько часов пребывал в размышлениях. Он то сидел за свои столом, задумчиво перекладывая с места на место лежащие на нём бумаги, то принимался вышагивать по кабинету, подолгу останавливаясь под окном или перед висящим на стене распятием. Наконец, когда густые сумерки втекли в узкое подпотолочное окно и медленным половодьем затопили комнату, понтифекс вызвал к себе нотария.
- Вот что, Бла́зий, срочно отправь послание в Луце́дио, Пе́тро Ма́гнанумскому. Попроси аббата незамедлительно прибыть в Латеран.
- Да, ваше святейшество... Что-нибудь ещё?
- Да. Подготовь бумаги на Петра Капуана. Кардинал едет на Кипр, а оттуда в Святую Землю. В А́кко.
- Прошу прощения, ваше святейшество... Кардинал Петр больше не вернётся в Венетию?
- Нет. В этом нет смысла. Дуксы святого войска отказались признать его легатские полномочия. А простых проповедников у них там и так в достатке. К тому же... К тому же, я полагаю, нам следует поберечь кардинала Петра. У кардинала Петра слишком ранимое сердце...
- То есть, святой отец, вы хотите, чтобы крестоносное войско повернуло на Константинополис?..
Иннокентий ответил не сразу. Они с аббатом Петро Магнанумским расположились на широкой скамье, стоящей в укромном уголке дворцового сада в густых самшитовых зарослях неподалёку от фонтана, выполненного в виде двух сидящих друг напротив друга мраморных львов. Аббат - высокий худощавый старик, с большим крючковатым носом и обширной лысиной, обрамлённой редкими пучками седых волос, - сидел, напряжённо выпрямив спину, и даже так, в сидячем положении, больше чем на целую голову возвышался над понтифексом. Папа же, наоборот, выглядел умиротворённым и расслабленным. Он сидел, откинувшись на спинку скамьи, вяло сцепив пальцы на животе, и задумчиво глядел на две скрещённые струйки воды, бьющие из разинутых львиных пастей. День был ясным и безветренным, и всё ещё жаркие, но уже не обжигающе лучи полдневного сентябрьского солнца красочно дробились в тонких водяных струях, празднично сверкали десятками маленьких радуг на опадающей водяной взвеси, задорными солнечными зайчиками скакали по гладким стенкам бассейна.
- Мы давно знаем друг друга, брат Петро, - нарушив наконец молчание, негромко произнёс Иннокентий. - Поэтому я не стану хитрить и показывать вам луну в колодце. Я сейчас изложил вам факты, представил вам ту цепочку событий, которая привела нас к сегодняшней ситуации. Прямо скажем, к непростой ситуации. А теперь я предлагаю вам взглянуть на эту ситуацию с определённой точки зрения... Вы знаете, я всегда уповал на Господа нашего и считал, что всё происходящее на земле не более чем исполнение Его воли, видимое проявление Его непостижимого замысла. И нам, смертным и грешным, остаётся лишь исполнять эту волю и следовать тем знакам, что Он в доброте своей безграничной нам подаёт... Четыре года я готовил священный поход. Четыре года я писал бесконечные письма и рассылал бесчисленных гонцов, чтобы собрать войско, способное отвоевать у неверных Гроб Господень. И вот наконец войско собрано и готово отплыть в Святую Землю. И что вдруг происходит?.. А происходят, брат Петро, начинают происходить удивительные вещи. Сначала Господь уводит многих и многих, принявших крест, иными путями, чем оставляет войско в Венетии без необходимых для переправки в Сирию средств. Казалось бы, впору отчаяться. И многие отчаялись. Многие, не понимающие, что они суть лишь орудие в руках Господних. Прах земной, из которого Отцу нашему Небесному приходится лепить день грядущий. Что же делает Господь?.. Он тут же, устами хитрого лиса Дандоло, предлагает маркизу Бонифацию и прочим дуксам захватить и разграбить Ядеру. Святому христианскому войску разграбить христианский город!.. Ну, дож Дандоло, без сомнения, давно уже продал свою душу дьяволу. Он рассчитывает с помощью крестоносцев решить свои тяжбы с давним противником. С основным торговым соперником Венетии на Хадриатике. Дож Дандоло радостно потирает руки, полагая, что он всё здорово обстряпал. Он даже, невзирая на свой возраст и слепоту, принял крест, дабы, подав остальным пример, встать во главе всего войска. И войско это в считанные дни удвоилось! Ещё бы! Венетиане во все времена были охочи до лёгкой добычи. И я уверен, брат Петро, что после захвата и разграбления Ядеры бо́льшая их часть под тем или иным предлогом покинет святое войско. А многие покинут его и вовсе без всякого предлога. Как говорится, растворятся в ночи. Словно тать с мешком награбленного. Ведь одно дело грабить мирный и почти беззащитный город у себя под боком, и совсем другое дело - плыть в чужую неведомую страну и биться там - насмерть биться! - с неверными: жестокими и беспощадными, и, главное, весьма искушёнными в ратном деле... Так вот. Дож Дандоло с довольным видом потирает руки, радуясь своей счастливой выдумке, а Господь смотрит на него сверху и смеётся. Да, Он смеётся, поскольку хитрый, но недалёкий Дандоло не понимает, что Господь направляет святое войско на Ядеру не для того, чтобы обогатить и без того небедных венетиан. И не для того, чтобы устранить с их пути давнего конкурента и соперника. А лишь и только для того, чтобы дать святому войску возможность добраться в конце концов до Святой Земли. Вы скажете, брат Петро, а как же Ядера? Отчего должны страдать её жители - невинные христиане? Отчего должна пролиться христианская кровь? И я вам отвечу на этот вопрос... Никто из нас, живущих, не может считать себя невиновным. Никто из нас, живущих, не может назвать себя безгрешным. Вы же знаете, брат Петро, человек грешен с рождения. Я скажу больше, человек грешен с момента зачатия. Ибо само зачатие есть продукт греха - продукт соединения грешного зуда похоти с нечистым человеческим семенем... Вы спро́сите меня, брат Петро, почему именно Ядера? Чем прогневил Господа нашего именно этот город? А вот на этот вопрос я вам ответить не смогу. Ибо неисповедимы пути Господни. Может, этот город более грешен, нежели другие города. А может быть, всё как раз наоборот - жители его отличаются набожностью и праведностью, и Господь наш Всемогущий этим выбором поощрил Ядеру, назначив ей стать отправной точкой богоугодного дела, краеугольным камнем священного похода, что, безусловно, возвысит и прославит этот город - и всех его жителей! - в веках... Что же касается христианской крови... Кровь, пролитая во имя Господа, несомненно, будет пролита не напрасно. И пролившие эту кровь будут прощены. Господь в своём великодушии, вне всякого сомнения, простит их всех, ибо все они - и невольные палачи, и все их жертвы - не более чем пыль, крошки со стола, мелкие пешки в той великой шахматной партии, которую расставляет Всевышний... - Иннокентий отчего-то вздохнул. - И вот теперь, брат Петро, когда все сомнения отброшены, когда решение уже принято, когда корабли оснащены и воины Христовы готовы, осенив себя крестным знаменьем, взойти на их палубы, Господь делает следующий ход. Он приводит в лагерь крестоносцев царевича Алексия, который предлагает им плыть в Константинополис. Случайность ли это? Уверен, что нет. Хотя сам Алексий, наверняка, убеждён, что случайность - уж слишком извилистым и зыбким был его путь из Константинопольской тюрьмы до дворца венетианского дожа. Но мы-то с вами знаем, брат Петро, что и этот Алексий Ангел - лишь комок праха в длани Господней, а его приезд в Венетию - лишь новый знак для тех, кто эти знаки пытается читать... Я не столь самонадеян, брат Петро, чтобы претендовать на бесспорность моих догадок и суждений - никакому смертному не дано проникнуть в замысел Небесного Владыки. Я лишь стараюсь не быть слепцом. И мои глаза, и мой разум говорят мне: не может приезд царевича Алексия в святое войско быть простой случайностью. И я задаю себе очевидный вопрос: чего же ждёт от нас Господь? И ответ у меня на этот вопрос только один: Господь наш в своём бесконечном терпении ждёт от нас лишь одного - веры. Веры чистой, как горный родник. Веры твёрдой и непоколебимой, как скала. Веры единой и неделимой, как солнце... Солнце на небе должно быть одно, брат Петро! Так устроил Господь этот мир, и мы не в праве попирать его замысел. А мы попираем! Мы попираем замысел Всемогущего Господа нашего, мелочно и алчно деля единую Христову веру! Полтора века длится церковный раскол. Полтора века константинопольские схизматики упорствуют в грехе гордыни, не желая признать верховенство Романской Церкви. Полтора века церковные отцы предают друг друга анафеме, а ведомая ими паства - добрые христиане - учатся ненавидеть таких же добрых христиан. И Господь говорит нам: хватит! Хватить порочить учение Христа и плодить грех братоненавистничества!.. - папа помолчал. - Недавно басилевс константинопольский Алексий Третий прислал мне письмо, в котором предлагает заключить с ним унию. Представляете, брат Петро?! Этот негодяй, обманом и силой захвативший власть, ослепивший и бросивший в подземелье своего старшего брата, законного правителя Греческой Империи, предлагает мне - Главе Вселенской церкви, Викарию Христа - унию! Этот современный Каин бесстыдно предлагает мне дружбу и взаимоуважение! Как равный равному!.. Вы знаете, брат Петро, письмо от Алексия Третьего пришло ровно накануне возвращения в Рому кардинала Петра Капуана, от которого я, собственно, и узнал о приезде в Венетию царевича Алексия и о сделанном им дуксам священного похода предложении: идти на Константинополис. И я понял, что это не случайность. Это просто не может быть случайностью! Господь как бы говорит нам: вот шанс расставить всё по своим местам! Вот шанс преодолеть раскол и покарать возомнивших о себе схизматиков! Солнце на небе должно быть одно, и церковь под небом должна быть одна! И путь святого войска в Святую Землю должен пролегать не только через Ядеру, но и через Константинополис!..
Иннокентий замолчал. Фонтанные струи, журча, опадали в бассейн.
- Я всегда восхищался вашей способностью стыковать и увязывать разбросанные концы, святой отец, - задумчиво глядя на понтифекса, произнёс аббат. - Вашим умением выстраивать длинные и сложные логические цепочки. Вы совершенно правы насчёт промысла Божьего. И кому как не вам - стоящему ближе всех к Богу - истолковывать посланные Им знаки... Но скажите, почему для этой миссии вы выбрали именно меня - скромного аббата не самого известного монастыря? Разве среди ваших кардиналов не найдётся более достойной и более опытной кандидатуры? Да, конечно, с вашего благословения я много раз представлял Святой Престол, выполняя обязанности судьи-делегата. Но, согласитесь, святой отец, одно дело разбирать церковные имущественные споры и совсем другое дело - быть папским легатом в святом войске, по сути - возглавить священный поход! Боюсь, для подобной миссии у меня нет ни должного опыта, ни должного авторитета...
Иннокентий поднял ладонь.
- Вы несколько неверно поняли свою задачу, брат Петро. Я отнюдь не назначаю вас папским легатом и не призываю вас возглавить священный поход. Я хочу, чтобы вы стали моим доверенным лицом. Моими глазами и ушами в святом войске и - особенно! - в совете дуксов священного похода. Я хочу - и я уверен, что вам это удастся, - чтобы вы стали правой рукой маркиза Бонифация, его другом, его ближайшим помощником и, по возможности, его мудрым советчиком. Скажите, брат Петро, кому как не вам - своею рукой возложившему в Суэсси́онуме святой крест на маркиза Бонифация - быть рядом с ним в годину трудных, но почётных испытаний? Кому как не вам подставить ему плечо в час принятия трудных и ответственных решений? Решений, от которых будет зависеть не только судьба священного похода, но и, без преувеличений, дальнейшая судьба всей Святой Католической Церкви!
Аббат наклонил голову.
- Я понял вас, святой отец. И я благодарю вас за оказанное мне доверие. Клянусь, я сделаю всё, что в моих силах.
Понтифекс улыбнулся краешками губ.
- Я нисколько не сомневаюсь в этом, брат Петро. Я рад, что вы разделяете мои убеждения и я вдвойне рад, что именно вы - человек высоких моральных принципов и высокой доблести - станете моим сподвижником в столь непростом, но, без всякого сомнения, богоугодном деле... - Иннокентий поднялся со скамейки, и аббат немедленно воздвигся рядом, сверху вниз глядя на понтифекса. - Давайте немного пройдёмся, брат Петро, - сделал приглашающий жест Иннокентий. - А то что-то ноги совсем затекли...
Собеседники неспешно двинулись по идущей вокруг фонтана, засыпанной мелким щебнем дорожке.
- Я хотел бы обговорить с вами некоторые детали, - глядя себе под ноги, сказал папа. - Я бы сказал, некоторые тонкости предстоящей вам нунтиатуры... Во всём этом деле есть одно обстоятельство, один немаловажный аспект. И я хочу, брат Петро, чтобы вы при выполнении своей миссии ни в коем случае не упускали этот аспект из виду.
- Я слушаю вас, святой отец.
Иннокентий помедлил.
- Вы, без сомнения, согласитесь, брат Петро, что Господь создал людей разными. Одним Он дал ум, другим - силу, третьим - достаток... четвёртым - красоту. Немногим досталось два и более достоинства. И уж совсем мало тех, кому Господь дал всё это вместе. Однако ж есть и такие, которым не досталось ничего... Но нас с вами в данный момент интересует лишь одно человеческое качество - ум. Умных людей мало, брат Петро, вы это прекрасно знаете. Почему так решил Господь, не нам судить, но, уверен, у Него для этого были самые серьёзные основания... Итак, Господь создал стадо и пастухов и вложил последним в руку хворостину со словами: пасите стадо своё, какое у вас, и надзирайте за ним. А теперь скажите мне, брат Петро, разве пастух советуется со своим стадом, когда решает на какой выпас идти? Разве он спрашивает разрешения у агнцев, а тем паче у козлищ, когда приходит время возвращаться с поля домой? Ответ один: нет! Стаду не следует знать о решениях пастуха, а пастуху не следует посвящать в свои решения стадо. Надеюсь, вы согласны со мной?
- Пасите Божье стадо, какое у вас, - тихо произнёс аббат. - Пасите стадо своё, надзирая за ним не принуждённо, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример... Разумеется, святой отец, я полностью согласен с вами.
- Я рад слышать это, брат Петро, - кивнул понтифекс. - Так я это к чему. Вы повезёте к маркизу Бонифацию моё письмо. Письмо, адресованное ему, а также совету дуксов священного похода. Сразу скажу, письмо будет гневным. Вы ведь понимаете, брат Петро, что оно и не может быть другим? Ведь я, как Великий Понтифекс и Викарий Христа, никак не могу одобрить того, что одни христиане будут грабить, а возможно, и убивать других христиан! Поэтому я никак не могу одобрить захвата святыми воинами христианской Ядеры. И я его не одобрю! И, разумеется, я пригрожу всем ослушавшимся отлучением. Вам же, брат Петро, надо будет не публично, но в приватных беседах, и не напрямик, а больше намёками, иносказательно сообщить маркизу и дуксам, что проступок их, хоть и серьёзен, хоть и повлечёт за собой скорое и неминуемое наказание, но всё же по большому счёту не так страшен, поскольку совершается не из корысти, но исключительно из благих побуждений, а следовательно, заслуживает прощения. Разумеется, при чистосердечном раскаянии согрешивших. И я, как священник, как пастырь, как строгий, но милосердный судья, не смогу отказать в отпущении тем, кто раскаивается и просит о милости... Ну а простым крестоносцам, так тем и вовсе не следует знать о содержании этого письма. Пусть совесть их остаётся чиста.
- Мудро, - согласился аббат. - Дальновидно и мудро.
Иннокентий остановился и, повернувшись к собеседнику, прикоснулся к его локтю.
- У меня будет ещё одна просьба к вам, брат Петро. Скорее, даже не просьба, а дружеский совет... Не торопитесь с отъездом. Пусть маркиз Монферратский и дуксы получат моё письмо уже в Ядере. Когда, как говорится, все мосты уже будут сожжены и когда что-либо изменить будет уже невозможно...
В середине ноября объединённый флот крестоносцев и венетиан подошёл к Ядере. Напрасно городские правители пытались договориться с нежданными захватчиками, напрасно взывали к их совести и благородству, напрасно показывали папские грамоты и умоляли единоверцев не нарушать христовы заповеди. Напрасно жители Ядеры вывешивали на городские стены кресты и полотнища с ликом Христа. После пятидневной осады город был взят штурмом и безжалостно разграблен. Укрепления города были разрушены, многие дома сожжены. Бо́льшая часть населения, спасаясь от насилия и бесчинств захватчиков, была вынуждена покинуть разорённый город.
Сиятельному императору Константинополиса.
Мы приняли письма твои и послов твоих с приличиями, твоему императорскому величеству подобающими, и тщательно ознакомились как с тем, что пожелали сообщить нам упомянутые послы, так и с тем, что в самих письмах содержалось.
Послы твои сказали (и то же самое в письмах твоих содержится), что, поскольку армия христиан, которая должна идти на помощь Святой Земле, предпочитает вторгнуться в земли твоего величества и оружие своё против христиан повернуть, то престолу нашему следует их от такого намерения удержать, дабы они руки свои кровью христиан не обагрили и немилость Господа на себя из-за этого не навлекли, и для войны с неверными немало ослабленными бы не оказались.
Еще они добавили от лица твоего высокого величества, что мы никоим образом не должны оказывать милость Алексию, сыну Исаакия Ангела, который обратился к Пилиппу, дуксу Суэбскому, дабы с его помощью империю вместо тебя заполучить. Ибо империя к нему ни по какой причине отойти не может, поскольку она не по наследству, а путём выборов среди знатных передаётся, за исключением случая, когда преемник уже после принятия его отцом императорского достоинства рождён. На что упомянутый Алексий никак ссылаться не может, ибо он был рождён до того, как отца его в императоры произвели. Он не может также на какие-либо права в империи претендовать, поскольку отец его раньше сугубо частным лицом значился.
Ещё твоё величество просило нас лично, чтобы мы упомянутому дуксу Суэбскому для обретения им каким-либо образом королевства, никакой помощи и благоволения не оказывали, ибо отец его, император Фридерик, Святую Романскую Церковь многим оскорбил, и сыновья его, следуя по стопам отца, также навредили ей немало.
Нас нетрудно было убедить политике указанной следовать, поскольку Пилипп этот знаки своего достоинства именно от Церкви получил, а лица подобного рода не могут ни покинуть лоно церкви, ни мечом рыцарским опоясаться, ни какое-либо достоинство от народа обрести, ибо это опасностью отлучения от церкви чревато.
Мы же до твоего императорского разумения доводим, что упомянутый Алексий, прибыв к нам некоторое время назад, в присутствии нашем и братьев наших, а также многих романцев знатных, выступил с жалобой серьёзной, уверяя, что ты вероломно отца его пленил и даже коварно ослепил и долгое время в тюрьме его под стражей содержишь. Поскольку он не мог обратиться с жалобой к кому-либо выше нас, и так как мы, подобно апостолу, должное как мудрым, так и невеждам отдаём, то нашей прямой обязанностью было правосудие, искомое им, осуществить.
И когда мы ответили, что в деле попробуем разобраться, он нас покинул и к упомянутому Пилиппу, мужу сестры своей, поспешил. И после переговоров с ним он того добился, что Пилипп этот послов к предводителям войска христиан без промедления отправил, прося их и умоляя, чтобы они, поскольку Алексий и отец его были вероломно прав своих и империи лишены, пошли бы с ним в Царство Константинопольское и советом и благоволением помощь для возвращения оного ему бы оказали. Он же обещал как помощью Святой Земле, так и деньгами и дарами щедро им отплатить, а также, готовый во всём указаний наших придерживаться, желание искреннее изъявил всеми путями, в меру сил своих, пресвятую Романскую Церковь всемерно почитать и делать всё, чтобы желаниям нашим угодить.
Однако, предводители упомянутые, посовещавшись, ответили, что они не могут и не должны обходиться в столь трудном деле без указаний и полномочий наших и с нами обо всем посоветоваться желают и делать затем то, что нам угодно будет. Посему они убедили возлюбленного сына нашего Петра, кардинала-пресвитера церкви Святого Марцелла, который должен был плыть с ними, чтобы он к нам вернулся и пожелания наши по поводу всего вышесказанного узнал.
Именно этот кардинал, появившись у нас, объяснить нам всё подробно постарался, и, когда послы твои ко двору нашему прибудут, мы оное дело с братьями нашими обсудим и решение такое примем, которое и ты справедливым найдёшь; хотя многие заявили, что нам следовало бы к плану подобного рода милостивую благосклонность проявить из-за того, что Греческая Церковь непослушна и Апостольскому Престолу неверна.
Что же касается поддержки в притязаниях на Романскую Империю лишь того, кто Романскую Церковь любить должен и указаниям нашим всяко уступать, на что твоё величество внимание наше обратить пожелало, то знай, что, хотя упомянутый Пилипп могуществен и богат весьма, однако король Отто сверх того, и, при нашем старании и расположении, милостью Бога выше поставлен; и до сегодняшнего дня Пилипп верх над ним одержать не может. Что до дальнейшего, то это от того зависеть будет, насколько ты нам поможешь, ибо, хотя нам было многое обещано, да не останется твоё императорское величество в неведении того, что ты будешь нашей благосклонностью лишь в той мере пользоваться, в какой помощь, а не обещания нам давать будешь.
Ведь если этот Пилипп Романской Империей овладеет, то от его правления для тебя многие трудности произойдут, ибо он легко сможет через землю блаженного во Христе сына нашего Фридерика, сиятельного короля Сицилии и его, Пилиппа, племянника, до твоей империи добраться, подобно тому, как бывший император Хенрик империю твою также из Сицилии захватить хотел.
Хотя со времён твоего предшественника Мануэля, славная ему память, Константинопольская Империя не заслуживает, чтобы мы столько для неё делали, ибо он всегда от нас и предшественников наших словами отделывался и ничего делами не показывал, мы, однако, в духе кротости и спокойствия действовали, в том уверенные, что видя благосклонность, которую мы тебе оказываем, ты должен быстро исправить то, что было тобой и твоими предшественниками упущено. Тебе следует заботиться, насколько это возможно для усердия человеческого, чтобы опасный огонь на подступах удалённых погасить, а не подпитывать его, дабы он не смог каким-либо образом в пределы твои перейти.
Поэтому мы просим твоё императорское величество, увещеваем, советуем и побуждаем, чтобы ты, в этой области действуя, по крайней мере делами, а не словами нам отвечать пытался, ибо мы любовь, которую питаем к тебе, и в поступках, и в речах выказывать всемерно стараемся.
Мы всё же собираемся к тебе по делу этому посла нашего направить; если же он ненароком запоздает, ты всё равно ответ свой об этом как можно скорее дай нам знать.
Дано в Латеране, XVI Календы Декабря.
Маркизу Монферратскому, Балдуину Фландрийскому, Людовику Блезумскому, Хуго Святопаульскому и иже с ними.
"Когда вы покидали Египет рукою крепкою и мышцею высокою, дабы принести себя в жертву Господу, мы скорбели немало и скорбим поныне, что Фараон преследует вас бегущих, или скорее вы следуете за Фараоном, который старается заманить вас в рабство под предлогом некой необходимости и под завесой набожности". Как мы уже сообщали вам, мы скорбели и скорбим равно и о нас самих, и о вас, и обо всём народе христианском.
Мы скорбим о себе, поскольку, пока мы, с надеждой на урожай добрый, часто не без горечи сердца и трепета телесного, сеяли в слезах, проповедуя слово Божье с помощью легатов и посланий наших, всех почитателей имени Христа к отмщению обид, ему причинённых, призывая, враг рода человеческого поверх того сорняки посеял и так семена наши испортил, что пшеница, кажется, в тернии превратилась.
О вас же мы скорбим, ибо когда вы уже закваску старую вычистили и полагали уже, что действиями своими прежнего греховного человека изгнали, небольшое количество старой закваски - хорошо, если небольшое - всё содержимое снова испортило. И покуда вы одежды ваши белые не бережёте, как если бы вновь надели старые, руку с плуга снимаете и назад, подобно жене Лота, оглядываетесь, до тех пор нельзя считать вас, как сказал Апостол, для Царствия Божия благонадёжными.
О народе же христианском мы скорбим, ибо он оказался более всего унижен там, где, казалось, должен был более всего возвыситься. Ведь когда многие, пришедшие ранее на помощь Святой Земле, услышали, что вы не приплывёте, они, отчаявшись и при следующей переправе вас дождаться, на родину обратно отправились. Сарацины же, зная об их отъезде и сомневаясь в вашем прибытии, духом против христиан воспряли, хотя мы и не можем сказать, что они из-за их отягощенности грехом побеждают, как почти повсюду утверждается.
Однако мы радуемся, что, послание наше получив и заблуждение своё глубокое осознав, вы указаниям нашим апостольским преданно и смиренно стали следовать. И поскольку вы, сыны графы и оба барона галльские, сие признали и подтвердили и в письме с печатью дать в соответствии с наставлениями нашими полную сатисфакцию относительно того, что повлекло под Ядерой ваше отлучение, обязались, то вы и потомки ваши милость отпущения сим получаете.
Пусть раскаяние ваше будет искренним, дабы вы так сожалели о содеянном, что подобного впредь всяко остерегались. Ибо тот, кто вновь делает то, в чём кается, - это не кающийся, а насмешник, и подобен собаке, возвращающейся к блевотине своей, раскаявшийся и ко греху вернувшийся. И даже легче тот грех, который совершается однажды, чем совершённый раз и затем повторённый.
Посему пусть никто из вас не тешит себя мыслью, что земли греков можно разорять либо захватывать, поскольку они Престолу Апостольскому не послушны, или потому что император Константинопольский, свергнув и даже ослепив брата своего, империю силою захватил.
Действительно, сколь бы велики ни были проступки сего императора и людей его, не вам о том судить, и крест вы не для того приняли, чтобы мстить за несправедливости эти, а лишь для того, чтобы мстить за обиды, Святому Кресту причинённые, для послушания которому вы, собственно, и направляетесь.
Так что мы предупреждаем и строго призываем ваши светлости и приказываем вам этим посланием апостольским не обманываться самим и не позволять другим вас обманывать, будто бы вы в некотором роде благочестиво действуете, ибо это противно Богу, и души ваши, без сомнения, к погибели приведёт. Вместо этого вы должны с выходками своими своевольными и нарушениями якобы неизбежными немедленно покончить и Святой Земле на помощь наконец отправиться, дабы отомстить за обиды Кресту и взять у врагов добычу, которую вы, в случае задержки в пределах греческих, будете вынуждены, возможно, взять у братьев своих. В противном же случае обещать вам благодать прощения мы не сможем и не должны.
Мы хотим, чтобы вы суть указания нашего твёрдо помнили и его легкомысленно не нарушили: мы запрещаем вам под угрозой отлучения в земли христиан вторгаться либо разорять их, разве только они сами каким-то образом путь ваш затруднят, либо ежели какая-то иная причина справедливая и необходимая к тому появится; как в случае таком действовать, вам легаты наши посоветовать смогут.
А чтобы вина дожа венетианского и прочего народа Венетии наказание ваше не усиливала, мы желаем и поручаем вам вручить им письмо, которое мы им направляли, но которое, по нашим сведениям, ещё у вас находится, дабы они не думали, что грех их великий им прощён.
Дано в Ферентинуме, год понтификата VI.
Святейшему Отцу Иннокентию, папе Милостью Божьей слуга Божий Петро аббат Луцедский со всем смирением и почтением.
Извещаю Вас Святой Отец, что прибыл сюда царевич Алексий Ангел вместе с людьми Пилиппа дукса Суэбского. И на большом совете дуксов воинства святого и венетиан, и такоже прелатов просил он войско святое о помощи и посулы многие давал. Говорил он, что, прежде всего, коли на то будет воля Божья, чтобы воинство святое помогло ему его наследие возвратить, он всю Империю Греческую в подчинение Роме, от которой она некогда отложилась, поставит. Далее, он говорил, что, зная о том, что войско святое в трудах и походах поистратилось и обеднело, он готов немедля 200000 марок серебром войску заплатить и провизии для всей рати, малым и великим, вдоволь дать. И такоже он клялся и крест в том целовал, что после того самолично с нами в Землю Святую отправится и для того ратников 10000 за свой счёт снарядит, и службу эту он нам один год оказывать будет, и все дни жизни своей он в земле Вавилонской на свой счёт 500 рыцарей будет держать.
И бароны, и прелаты после того спорить стали, и многие говорили, что не следует нам слушать его, поскольку негоже христианам нападать на христиан, довольно уж нам одной Ядеры, а следует всем нам, повинуясь обету, нами данному, в Сирию согласно плыть, дабы Гроб Господень от неверных вызволить. А некоторые дуксы и вовсе пригрозили свои отряды увести и в Землю Святую отдельно плыть. Так сказали Одон Шамплитскиий и Якоб Авеснеский, и Петр Амбианенский, и Гуидо шателен Куси, и Ольгерус Сеншеронский, и Гуидо де Шапп со своим племянником Кларембальдом, и многие другие. А маркиз Бонифаций, равно и Балдуин Фландрийский, и Людовик Блезумский, и Хуго Святопаульский, и бароны, что сторону их держали, испугавшись того, что лучшие из лучших уйдут и плыть воевать Константинополис будет не с кем, пошли к ним и умоляли войско не покидать. И я, помня Ваши, Святой Отец, наставления, немало усердия к тому положил, взывая о милосердии, дабы во имя Господа Всемогущего войско в целости удержать, ибо это такое дело, посредством которого Землю Святую лучше всего можно будет отвоевать. И мы упросили их остаться с войском до Дня Святого Микаэля, после чего в любое время, как только они того потребуют, в течение пятнадцати дней им предоставят честно и без всяких хитростей флот, на котором они сумеют в Сирию отправиться. И, заключив об том соглашение, на мощах святых в том им поклялись. И дож Дандоло, чьи корабли, такоже им в том поклялся.
Итак, отплываем мы на днях, если на то будет воля Божья, в сторону Константинополиса, поскольку согласие среди принявших крест достигнуто и ветер наконец нам благоволит.
С братом Стефаном получил Ваше послание с Корциры, любезный брат, и с ним же отправляю ответ, который найдёт Вас, я надеюсь, уже у стен Константинопольских. Уповаю на Господа нашего Бога, что предприятие ваше благополучно закончится и царевич Алексий Ангел посредством войска святого и с Божьей помощью узурпатора Алексия Третьего басилевса свергнет и, в Константинополисе граде воцарившись, Империю Греческую Роме подчинит, тем своё обещание, данное войску святому, исполнив.
Уповаю также на то, что предприятие сие без кровопролития излишнего и без ущербу для мирных жителей-христиан пройдёт, а для того прошу Вас, любезный брат, неустанно повторять маркизу Бонифацию, и Балдуину Фландрийскому, и прочим дуксам войска святого мои наставления, каковые я также отдельно им отправляю, однако ж понимая, что бумага есть всего лишь бумага, а уста, глаголющие настойчиво и благочестиво, бумаги сильнее гораздо, ибо "слова уст и помышление сердца благоугодны пред Господом, се твердыня наша и Избавитель наш".
Итак, слова мои, обращённые к ним, таковы.
Вы, воины Христовы, обращаюсь к вам. Хоть велик грех ваш, вами в Ядере совершённый, но Господь наш милосерден и по раскаянью вашему отпускает его вам, ибо нельзя отказать в отпущении тем, кто раскаялся и о милости молит.
Итак, он отпускает этот грех вам, но отнюдь не венетианам лукавым, что для вас дьяволом-соблазнителем явились и, воспользовавшись вашим положением тяжёлым и безысходностью, ввели вас во искушение. Враг древний, который есть диавол и сатана, который соблазняет весь мир, чтобы никто не имел любви великой, такой, чтобы положить душу свою за други своя, заставил вас вести войну против братьев ваших и впервые знамёна ваши против народа верного развернуть, поскольку так вы для него, дьявола, первые плоды паломничества вашего собрали и до такой степени, что ради демонов кровь братьев ваших пролили.
Лукавым же венетианам надлежит впредь молиться и каяться, дабы сей грех великий был им прощён Господом нашим и Святой Католической Церковью. Если же они в гордыне своей либо же по недомыслию не раскаются, отлучение, на них возложенное, останется в силе и впредь.
Воинству же Христову тем не менее, обычаями Святой Романской Церкви, разрешается в деле достижения Земли Святой с венетианами отлучёнными во взаимодействие вступать так же, как родственникам отлучённых, с ними под одной крышей живущим, общение с ними не возбраняется.
Также упреждаю вас, чтобы в Константинополисе граде и в окрестностях его по приходу в него вы зла лишнего не чинили, жителям-христианам ущербу не творили и вели себя чинно и благочестиво, как и подобает воинам Христовым, крест на себя возложившим.
Таковы мои слова и, надеюсь на то и прошу, чтобы были они Вами, любезный брат, в точности и без изъятий до дуксов войска святого доведены. Прочим же воинам знать те слова без надобности.
Храни вас Господь и блаженные апостолы Петр и Паул.
Дано в Ананье, VI Ноны Июня, год Воплощения Христова MCCIII.
В конце июня флот подошёл к Константинополису. Взору крестоносцев открылся город доселе невиданной никем из них красоты и могущества. Высокие каменные стены с многочисленными неприступными башнями опоясывали его, а внутри, среди больших богатых домов и зелени обширных садов, возвышались великолепные дворцы и бесчисленные церкви с непривычно круглыми куполами. Но главной жемчужиной города, несомненно, являлся храм Святой Софии. Он, несмотря на всю свою основательность и колоссальные размеры, как будто парил над городом, поражая воображение этим, казалось бы, несочетаемым соединением величавой монументальности и какого-то даже ювелирного, а не архитектурного изящества. А вскоре упавшая на город ночь проявила ещё одно удивительное свойство великолепного храма: освещённый изнутри и снаружи тысячами свечей и факелов, он сиял во тьме, словно драгоценная раковина, поднятая из морских глубин божественной рукой и бережно возложенная на чёрный бархат ночи.
Армия высадилась на противоположной от города стороне Бо́спора. Здесь тоже нашлись богатые дома и даже два императорских дворца, в которых дуксы и рыцари с дозволения царевича Алексия с удовольствием расположились. Оруженосцы и прочие простые воины раскинули свои шатры среди окружающих обильных садов и полей.
На следующее после прибытия утро проснувшиеся латиняне увидели за проливом, под городскими стенами, большой военный лагерь - это константинопольский басилевс вывел из города часть своей армии и расположил её на берегу, чтобы не дать крестоносцам возможности беспрепятственно переправиться через пролив. Это событие несколько озадачило предводителей похода, поскольку царевич Алексий всю дорогу их убеждал, что город встретит его - законного правителя - открытыми настежь воротами и восторженными толпами людей с цветами. Однако ж на самом деле не наблюдалось ни распахнутых ворот, ни тем более цветов. Дож Дандоло и маркиз Монферратский, предположив, что жители города просто остаются в неведении о прибытии своего господина, решили сделать вылазку на корабле под стены города. "Эй, греки! - кричали крестоносцы, показывая на стоящего на палубе царевича. - Вот ваш законный правитель! Он пришёл, чтоб сместить злодея, нагло захватившего власть и ослепившего и бросившего в тюрьму своего брата - вашего истинного царя, Исаакия!.." Ответом им послужила лишь брань, да камни и горящие стрелы, летящие со стен и башен. Стало понятно, что без большой драки не обойтись.
Ранним утром третьего до июльских нон дня под призывные звуки боевых труб началась переправа. Десятки боевых галер устремились через пролив. Каждая галера тащила за собой на буксире юиссье́ - баржу с глубоким трюмом для перевозки боевых коней. Галеры причаливали к берегу одна за одной; с них прямо в прибой прыгали облачённые в доспехи рыцари и по пояс, а где и по грудь в воде устремлялись вперёд на врага. За каждым из рыцарей следовал его отряд: оруженосцы, сержанты, лучники, простые пешие воины. Греки даже не попытались вступить в бой. Едва первые боевые отряды вышли на берег, в лагере противника началась паника - греки, теряя амуницию и бросая имущество, наперегонки бросились к городским воротам. Тем временем на причаливших вслед за галерами баржах-юиссье распахнули носовые створки и по откинутым сходням начали сводить на берег коней. Рыцари наконец, как им и подобает, сели в сёдла, отряды выстроились в боевые порядки и, развернув знамёна, двинулись к месту, где ещё совсем недавно стоял неприятель. Виктория была полной. В оставленном греками лагере было взято немало трофеев, в том числе и походный императорский трон, брошенный убегающей прислугой в роскошном алом шатре константинопольского басилевса.
Враг отступил, штурмовать городские стены пока ещё не представлялось возможным, поэтому дуксы крестоносного войска, посовещавшись, приняли решение не возвращаться на восточный берег пролива, а, переправившись через узкий, по сравнению с Боспором, залив Рога, встать лагерем на противоположной стороне константинопольской бухты, неподалёку от крепости Гала́та, к которой от города тянулась цепь, преграждавшая кораблям вход в городскую гавань. Под стенами крепости располагался еврейский квартал Э́станор - греки, в отличие от латинян, не дозволяли евреям селиться в городской черте. Здесь было много богатых домов, поэтому вопрос пропитания войска можно было считать решённым. Палатки размещали прямо во дворах, вдоль улиц и на маленьких пыльных площадях. Выставив достаточную стражу, утомлённые дневными событиями крестоносцы легли спать.
Не решившись сойтись с рыцарями в честном открытом бою, и тем не менее весьма уязвлённые поражением, греки решили напасть на противника исподтишка. Ночью из города в крепость Галата на баржах было переправлено изрядное подкрепление, и едва небо за Боспором чуть посветлело, спящий лагерь крестоносцев подвергся внезапному нападению. Впрочем, замешательство в стане латинян длилось недолго: стража не дремала - хрипло запели боевые рожки, и проснувшиеся крестоносцы схватились за оружие. Произошла жестокая, но скоротечная схватка. Осознав, что фактор внезапности утрачен и их затея провалилась, нападавшие бросились бежать. Часть из них, отсечённая от крепости боевыми порядками крестоносцев, кинулась к воде и попыталась по цепи перебраться на стоящие в бухте баржи. Но в это время из лиловой предрассветной мглы - жутким неостановимым кошмаром - внезапно вынырнул самый мощный венетианскиий корабль "Орёл" и, раздвигая своим могучим, обшитым медными листами, носом стелющийся над заливом туман, ворвался в бухту и чудовищной силы таранным ударом порвал замыкавшую гавань цепь. После чего принялся крушить тесно стоящие на рейде греческие баржи и суда. Тем временем вторая часть греческого войска в беспорядке отступала к крепостным воротам. Преследующие их крестоносцы на плечах противника ворвались в Галату. Гарнизон крепости - по большей части датские и генуэзские наёмники - дрался отчаянно, но силы были слишком неравны. Вскоре всё было кончено. Вероломная ночная вылазка закончилась для греков более чем плачевно. Они потеряли не только несколько сотен убитыми, раненными и взятыми в плен. Они потеряли не только критически важную для обороны города крепость Галату. Они также потеряли и весь свой и без того невеликий флот, а с ним и городскую гавань, что давало противнику возможность беспрепятственно входить в бухту и атаковать стены города непосредственно со своих кораблей.
Спустя четыре дня армия крестоносцев передислоцировалась севернее и стала лагерем напротив Влахе́рнского дворца - в самом узком месте залива Рог, немногим далее городской пристани. Здесь некогда был каменный мост, соединяющий берега залива. Отступая, греки спешно разрушили его, но паломники довольно быстро восстановили переправу. Сюда же вскоре пришёл и весь венетианскиий флот. Началась подготовка к штурму.
А греки тем временем словно взбесились - не осмеливаясь вывести из города свою армию для решающего сражения (а армия эта, по самым скромным подсчётам, раз в десять превышала по численности армию крестоносцев) они тем не менее не оставляли непрошенных гостей в покое ни днём, ни ночью. Вылазки следовали одна за другой. Греки, желая, видимо, вновь разрушить мост, по нескольку раз на дню нападали на авангардный отряд, стоящий на городской стороне залива и прикрывающий подходы к переправе. Нападения следовали столь часто и враг держался столь близко, что защитники моста не могли ни спать, ни отдыхать, ни есть иначе как при оружии. Регулярным нападениям подвергались и отряды фуражиров, рыскающие по окрестностям в поисках съестного. Запасы его, между прочим, таяли с каждым днём, и уже совсем скоро крестоносцы начали ощущать острую нехватку продовольствия. Всем было ясно, что затягивать со штурмом нельзя. По настоянию царевича баталия была назначена на день его небесного покровителя - Святого Алексия Исповедника.
Ранним утром означенного дня латиняне пошли на приступ. По малочисленности своих войск, крестоносцы решили наступать узкими фронтом. Они выбрали участок стены вблизи Влахернских ворот и атаковали его двумя колоннами. Несколько часов длился ожесточённый бой. В какой-то момент фортуна улыбнулась святому воинству - двум рыцарям со своими оруженосцами удалось взобраться на стену. Яростно отбиваясь от наседающих на них английских наёмников, доблестные рыцари прикрыли собой лестницу, по которой быстро взбежали на стену ещё полтора десятка атакующих. Казалось, удача была близка, но тут к месту прорыва спешно было переброшено многочисленное подкрепление, и атака захлебнулась. Рыцарей обезоружили и взяли в плен, их оруженосцев и прочих простых воинов частью зарубили, а частью просто сбросили со стены. Крестоносцы, понеся значительные потери, отступили.
Опытный венетианский дож Дандоло повёл атаку иначе. Он приказал выстроить в одну линию все свои суда: корабли, баржи, юиссье, нефы, и этой могучей шеренгой длинной более тысячи шагов, начал медленно придвигаться к городским стенам в том месте, где они наиболее близко подходили к морю. Едва расстояние позволило стрелять, с кораблей на защитников города обрушился град стрел, а многочисленные метательные машины, установленные на палубах, принялись методично швырять в обороняющихся огромные камни и горшки с горящей смолой. Впрочем, греки в долгу не остались - со стен в сторону кораблей полетели тысячи арбалетных стрел и многие из них находили себе цель в рядах атакующих. Слепой дож Дандоло не стал отсиживаться в каюте, а, взяв в руки знамя с ликом Святого Марка, встал на самом носу своего корабля. Четверо оруженосцев прикрывали его щитами от летящих сверху стрел. Расстояние между корабельной шеренгой и городской стеной медленно, но неуклонно сокращалось. Наконец в тех местах, где городские укрепления обрывались непосредственно в море, суда подошли к стенам вплотную, и с установленных на носах кораблей лестниц и осадных башен на стены, прикрываясь щитами от летящих в них копий и стрел, стали перепрыгивать атакующие. Едва дожу Дандоло доложили об этом, он приказал на руках отнести себя к месту прорыва. Увидев в своих рядах своего предводителя, атакующие утроили усилия. Ожесточение боя достигло предела. Греки, не выдержав натиска, дрогнули и стали отступать. Вскоре венетиане уже владели двадцатью пятью башнями и продвинулись вглубь города на три тысячи шагов. Дож Дандоло спешно отправил гонцов - известить маркиза Монферратского об успехе атаки. Обрадованные крестоносцы ринулись на подмогу своим союзникам. Тем временем опомнившиеся греки, стянув подкрепления, пошли в яростную контратаку. Венетианам пришлось очень и очень туго. Воспользовавшись тем, что ветер дул с моря, они стали поджигать лавки, дома и прочие деревянные строения. Вскоре огненная стена надёжно отгородила венетиан от беснующихся в бессильной злобе греков. Отряды дожа Дандоло в полном боевом порядке отступили из пылающих кварталов и заняли оборону в отвоёванных у противника башнях.
И тогда константинопольский басилевс приказал открыть ворота и повёл своё войско на лагерь латинян. Остававшиеся в лагере крестоносцы вышли им навстречу, но, чтобы не дать противнику возможности превосходящими силами окружить свои отряды, они встали вблизи лагеря так, чтобы деревянный частокол, огораживающий лагерь, прикрывал им спину и греки могли атаковать их только в лоб. Подойдя на расстояние арбалетного выстрела, греки остановились. Завязалась интенсивная перестрелка.
Узнав об этом, дож Дандоло приказал части своих войск срочно идти на подмогу крестоносцам. Спешно собранные отряды венетиан начали продвигаться по городскому берегу залива в сторону Влахернского дворца. Для греков возникла реальная угроза флангового удара. Видя это, константинопольский басилевс в очередной раз проявил малодушие и приказал своим войскам отступить обратно в город. Когда уже приготовившиеся к неминуемой гибели крестоносцы увидели, что враг начал отступать, они не поверили своим глазам.
Вечер, спустившийся на Константинополис, дал людям возможность отдохнуть и осмыслить случившееся за день. Крестоносное войско, несмотря на понесённые потери, радовалось победе. Противник отступил, значительный участок городской стены был в их руках, и день грядущий внушал им оптимизма больше, чем день ушедший.
Иначе дела обстояли в Константинополисе. В городе назревал бунт. Горожане восприняли события минувшего дня не иначе как позорное поражение, всецело возлагая вину на басилевса и обвиняя его в трусости. Были недовольны своим императором и военноначальники. Войско открыто роптало. Небезосновательно опасаясь за свою жизнь, басилевс Алексий Третий на рассвете бежал из города...
Святейшему Отцу и господину Иннокентию, Великому Понтифексу, благодарением Божьим император верующих во Христа Алексий, богопомазанный и августейший Государь греческий, в преданном послушании сыновнего почитания.
Мне казалось необходимым поведать Вашему Святейшеству, каковое является, как известно, наместником Бога на земле, и в руках которого вся власть и суд над всеми царствами находится, о том, сколько сделал в последние дни по Своему милосердию для меня Господь, и о том, что я предан и благодарен и Богу и Вам, и заслуженное послушание во веки веков храню и хранить буду.
Вашему Святейшеству было известно, что после братопредательства и насильственного захвата на долгое время Империи, мне посчастливилось ускользнуть от гнусного тирана в изгнание, во время которого мне была небом встреча с Вашим Апостольством дарована. Но да будет услышано Вами и то, что добрая община паломников, к неслыханному преступлению отвращение испытывая, с самого начала и милосердно, и мужественно поддержала меня в изгнании и в деле, хотя и наисправедливейшем, но, по мнению людей, безнадёжном.
И сейчас в руках их находится благословенное Богом благополучие и моё, и отца моего, голову которого по освобождении из тюрьмы увенчал убор, знаками достоинства имперского, как и подобает, украшенный; и на мою голову подобающую диадему имперскую также торжественно возложили. Бежавший же ночью гнусный братоубийца, инсигнии имперские тиранством неслыханным осквернивший, до того речами своими лживыми тосковавшую о нас столицу замутил, что открыто утверждал, будто латинцы для уничтожения древней свободы сюда прибыли, что они намерены место Вашего Апостольства и народ свой сюда перевести, и что меня втягивают в ненависть друзей, благодаря решительному натиску и упорству которых, это неожиданное начинание латинское и возникло.
Я признаю, что главной причиною, души паломников к поддержке нашей склонившей, было то, что мы по воле собственной преданно обещали и клятвой святой христианской клялись, что главу всех церквей христианских, понтифекса романского, католического преемника главного из апостолов, Петра, признать намерены, а также, что мы в меру сил своих, ежели благодаря нам и милосердию Божию империя воспрянет, собираемся под его начало Восточную Церковь привести, понимая, что это империи наибольшую честь и пользу принесёт, а имени нашему - славу вечную, если только разодранный хитон Господень усилиями нашими со временем соединён будет.
Мы обещали это, как уже было сказано, паломникам вашим и то же самое и Вашему Отеческому Сиятельству заявляем. Настоящим посланием мы обещаем это Вам и Вашим преемникам каноническим, как это делали в старину предшественники наши, императоры католические, по отношению к отцам правоверным, римским понтифексам. Мы обещаем также, что благодаря возможности спасительной, нам Богом данной, мы приведём к этому Восточную Церковь и мудро, и усердно. Помимо этого, мы желаем быть поддержанными советом Вашей мудрости и, в особенности, быть ведомыми к тому, о чём полезными и прозорливыми советами таких отцов почтенных, как епископ Суэссионумский Нивелон, епископ Хальберста́диумский Конрад, епископ Трекенский Гарнье, аббат Луцедский Петро и магистр Иоанн Новионский, нам говорилось.
Дано в Столице, VIII Календы Сентября.
Святейшему Отцу Иннокентию, папе Милостью Божьей, слуга Божий Петро аббат Луцедский со всем смирением и почтением.
Извещаю Вас Святой Отец, что дело похода священного, на каковое столько трудов и усилий, а такоже и жизней мужей доблестных положено, вновь под угрозой великой, и я, немало тем опечаленный, нахожусь в полном смятении и уповаю лишь на Господа нашего милосердного, что Он сынов Своих верных без помощи Своей не оставит.
Как я уже писал Вашему Святейшеству, император Алексий Ангел, грех клятвоотступничества совершив, от обещаний своих отрёкся и против избавителей своих, столь много для него сделавших, войну начал. И, кроме того, всех латинян правоверных, с прежних времён в Константинополисе живших, из города выгнал, и латиняне те, кров потеряв, бедствуют теперь несказанно и по округе с жёнами и с детьми малыми скитаются. И вот нет теперь ни самого императора Алексия Ангела, ни отца его, басилевса Исаака, - покарал их Господь, ибо грех великий на них. Случилось же так, что греки, коих новый император налогами непосильными обложил, против государя своего взбунтовались, и протовестиарий императорский по прозвищу Мурцуфл, зять Алексия Ангела, заговор тайный составил и, императора и отца его, басилевса Исаакия, свергнув, в темнице умертвил. Сам же Мурцуфл и стал новым императором греков, и в том на день Святой Агаты Мученицы в соборе Святой Софии на царство помазан был. И Мурцуфл этот, став императором, начал против войска святого козни великие чинить.
Так, четвёртого дня, прознав, что Хенрик, брат Балдуина, дукса Фландрии, в поход отправился, дабы продовольствия для войска святого добыть, Мурцуфл оный, подкараулив, коварно на него напал, но, благодарение Богу, Хенрику от неприятеля отбиться счастливо удалось и даже знамёна вражеские и икону Девы Марии весьма ценную, греками весьма почитаемую, у них отнять; а самого Мурцуфла Хенрик мечом в руку ранил.
И в другую ночь, когда ветер от города повернул, греки семнадцать судов своих подожгли и на наши корабли плыть их пустили. А огонь на судах греческих весьма велик был и такой горячий, что водой потушить его никакой возможности не было. А венетиане, в делах морских весьма умелые, они те корабли горящие на галерах да лодках своих ловили и баграми да верёвками от кораблей своих отводили, и лишь один корабль на стороне нашей сгорел и тот торговый из Пизы. Греки же, видя, что затея их не выходит, в лодки сев, из луков и арбалетов по венетианам стрелять начали, чтоб помешать им корабли свои из огня вызволять, и многих ранили.
И, видя это, маркиз Бонифаций и все дуксы войска крестоносного, и дож Дандоло совет держали и, сильно на греков и на басилевса ихнего Мурцуфла гневаясь, порешили всё ж попытаться с греками дело миром решить, ибо войско крестоносное ныне ослабло и по причине боёв и болезней много поредело, а стену городскую возле Влахернских ворот, что басилевс Исаакий летом разобрал в знак доверия войску святому, Мурцуфл император приказал заделать и вдвое выше прежнего, так что по-новой воевать град Константинополис ныне ни сил, ни возможности у войска святого нет. И вот сегодня дож Дандоло поплыл на корабле своём под городские стены, а Мурцуфл император выехал к нему на берег на коне, и так они говорили. И что бы ни предлагал дож Дандоло, Мурцуфл всё отвергал и требовал лишь одного: чтоб войско святое от стен константинопольских убралось, и срок дал на то - до лета. И с тем дож Дандоло и приплыл назад.
А ещё прознали мы от греков, которые хорошо с нами ладят, что Мурцуфл император разослал гонцов во все земли греческие с наказом собирать войско и идти воевать латинян, что под Константинополисом стоят, и что сроку он тому войску на сборы дал до Пасхи. И стало быть, задумал оный Мурцуфл новое злодейство, а именно - войско великое собрав, всех, принявших крест и всех венетиан, что с ними, под стенами Константинополиса окончательно погубить.
И вот, извещаю Вас, Святой Отец, что маркиз Бонифаций и все дуксы войска святого ныне в неведении пребывают - как им теперь поступить? Ибо и воевать Константинополис град помыслить страшно, и в Землю Святую спешно отплыть нет никакой возможности, ибо ветры дуют ещё зимние, да и припасы все на исходе. А и на месте оставаться опасно весьма, ибо после Пасхи прибудет под Константинополис войско, и принявшим крест придётся тогда с двумя войсками дело иметь: и с тем, что в городе, и с новым, что придёт; а на то у нас сил недостаёт всяко.
И я, мудрость Вашу, Святейший Отец, не понаслышке зная, хочу совета вашего испросить, что делать нам и как поступить, что если уж придётся нам всем тут по воле Божьей живот положить, то чтоб хотя бы с пользой и на дело благое.
Храни Вас Господь, Ваше Святейшество, и молитесь о заступничестве за нас пред Господом Богом нашим и пред Матерью Его Пресвятой Девой Марией, и пред апостолами Петром и Паулом, и пред всеми святыми.
Писано в Эстаноре, VI Иды Февраля, год Воплощения Господнего MCCIIII.
"Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, дабы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас". Воистину прав Господь, устами Христа слова сии глаголя. Как пёс злобный, беспамятный руку кормящего его кусает, так и греки, добра не помня, на протянувших им руку дружбы и помощи войной идут. От церкви истиной отложившись однажды, в грехе гордыни упорствуют, плюют в колодец веры Христовой, из которого многим и многим пить.
В скорби великой прочитал я письмо Ваше, любезный брат Петро, и гнев и печаль ныне сердце моё переполняют. Вы просите совета и помощи у меня, а я, слёзы горючие утирая, у вас помощи прошу. Ибо теперь только в ваших руках, в руках войска святого, и день грядущий истиной веры христианской, и слава ея. Мы же можем здесь, в Роме, лишь истово молиться за вас, дабы Господь наш милосердный и справедливый не оставил вас в трудах ваших и рукою могучей врагов ваших низверг. Как сказано в Книге Иоба: "веселие беззаконных кратковременно, и радость лицемера мгновенная". И ещё сказано там же: "таковы пути всех забывающих Бога; и надежда лицемера погибнет". Вы же теперь - меч карающий в длани Господней. Потому, вооружившись терпением и мужеством, с именем Господа на устах идите на противника смело и живота своего не пощадите, дабы или, низвергнув врага злобного, греков в послушание и трепет привести и в лоно Святой Романской Церкви их наконец вернуть, или же, если на то будет воля Божья, голову сложив, славу бессмертную для истинной веры Христовой добыть, тем самым души свои к вратам райским приблизив. Заклинаю вас, не медлите в том, ибо враг с каждым днём всё сильней, и промедление для вас ныне смерти подобно.
Однако ж, не зная подробностей положения вашего, но зная природу душ человеческих, один совет вам всё-таки дать осмелюсь. Прежде чем идти на приступ, посулите денег нанятой греками страже варяжской, стены и башни обороняющей, которая есть из англов и датчан. И денег посулите им втрое от того, что им греки платят. Ибо сражающийся за деньги думает больше о кошельке своём, нежели о чести своей, а сами греки по натуре своей трусливы и без наёмников своих в ратном деле непригодны, и в том вы не раз убедиться смогли. О деньгах же обещанных не думайте, ибо или с Божьей помощью вам греков одолеть и Константинополис град захватить удастся, и тогда денег у вас вдоволь будет, или все вы под стенами теми ляжете, и варягам тем получить своё будет не с кого.
А всем прелатам - и священникам простым, и монашей братии, и епископам, что при войске святом подвизались, - передайте, любезный брат Петро, мой строгий наказ: всем, идущим в бой, грехи отпускать охотно и за прошлое, и за будущее, чтоб шли они на смерть с совестью чистой и с душою спокойной, и говорить им, что дело их богоугодно, и крест принятый ими исполнить им надлежит не в Земле Святой, что далеко, а в Константинополисе граде, что близко, и в том благословение им. И всем прелатам до единого во время приступа не молиться в отдалении, а с войском идти, с пением и с хоругвями, дабы на смерть идущие видели над собой лик Христа Спасителя и Девы Марии, и апостолов, и прочих святых. А накануне битвы молебны отслужить знатные и с евхаристией, дабы всех страждущих к Телу и Крови Христовым приобщить.
А мы здесь за вас неустанно молиться станем и просить Господа милосердного и апостолов Его, и Деву Пречистую Марию, и всех святых победу вам даровать, ибо дело ваше богоугодно. Вы же: "будьте твёрды и мужественны, не бойтесь и не страшитесь их; ибо Господь, Бог твой, Сам пойдёт с тобою, и не отступит от тебя и не оставит тебя".
И ещё одно Вам скажу, любезный брат Петро. Ежели свершится чудо великое, и Господь приведёт вас к победе, ошибок прежних не совершайте. Маркизу Бонифацию и всем дуксам передайте слова мои: нет отныне веры грекам, и император их не в праве сидеть в Константинополисе. А сидеть там надлежит мужу достойному истинной веры. И кому им быть, меж себя решите, выбрав наидостойнейшего.
Храни вас Господь и блаженные апостолы Петр и Паул.
Дано в Ананье.
В четверг, в седьмой день до апрельских ид, объединённое войско крестоносцев и венетиан пошло на приступ.
Тактика была выбрана прежней - та, что однажды уже привела к успеху: все корабли нападавших были выстроены в одну шеренгу, в носовой их части были установлены лестницы и осадные башни, а всё воинство было поделено на штурмовые отряды, каждый из которых погрузился на свой корабль. С восходом солнца начался штурм. Многие корабли смогли подойти к городским стенам вплотную, и между атакующими и обороняющимися завязался яростный рукопашный бой. В иных местах, где между стенами и морем оставался промежуток земли, штурмовые отряды сгружались с кораблей и под градом стрел, таща на себе лестницы, устремлялись на приступ. Бой длился весь день. Штурмующие были упорны, обороняющиеся - умелы и многочисленны. Ближе к вечеру атака начала выдыхаться. Поредевшие отряды крестоносцев откатились назад.
Потери были огромны - иные отряды не досчитались до четверти своих бойцов. Но, что удивительно, отчаянья и чувства безысходности не было. Была лишь усталость и лютая ненависть к врагу. Некоторые горячие головы предлагали завтра же повторить атаку. Но благоразумие в итоге взяло верх: надо было привести в порядок оружие и штурмовое снаряжение, да и к тому же следовало похоронить по-человечески павших товарищей.
Три дня ушло на подготовку к новой атаке. С учётом опыта, были усовершенствованы осадные башни, установленные на кораблях: на их верхних площадках были набиты длинные поперечные доски - этакие выступающие за боковые края площадок мостки, которые позволяли находится на верхнем этаже башни одновременно не двум-трём нападавшим, а как минимум человекам семи-восьми. Кроме того, корабли было решено связать попарно, что ещё больше увеличивало плотность атакующих на одном участке стены.
В ночь на понедельник в лагерь вернулся аббат Петро Луцедский. Вернулся он с хорошей новостью: ему наконец удалось тайно проникнуть в город и встретиться с командирами английских и датских наёмников. Те, поторговавшись, согласились в нужный момент сложить оружие, но предупредили, что по приказу императора Мурцуфла на оборону стен отряжены все, даже его личные телохранители, так что они, наёмники, ничего не гарантируют и советуют латинянам перед новым штурмом на всякий случай исповедаться, поскольку, по всей видимости, бой будет страшным и вряд ли закончится в пользу латинян - слишком уж велико войско у греков, а они, латиняне, уже не те, что в прошлом году, да и обескровлены изрядно первым штурмом.
А утром понедельника подул северный ветер - плотный устойчивый "борей". Обрадованный этим обстоятельством, Дож Дандоло приказал поставить паруса на задних мачтах кораблей, а высвободившихся гребцов вооружить и включить в штурмовые отряды. Через час после восхода солнца началась атака.
Корабли подошли вплотную к стенам города и отдали якоря. Ветер был сильным, но порывистым, и волны, поднятые им, нещадно раскачивали корабли и били их о камни. Атакующие с трудом удерживались на кренящихся и то и дело уходящих из-под ног лестницах и помостах осадных башен. Завязавшийся бой получился странным, прерывистым: корабли то швыряло к самым стенам, и тогда на вершинах лестниц и осадных башен завязывалась яростная рукопашная; то относило назад, и нападавшим и обороняющимся не оставалось ничего другого как осыпать друг друга стрелами и отборной бранью.
Два связанных между собой корабля, "Пилигрим" и "Рай", очередным порывом ветра прибило вплотную к одной из крепостных башен. Помост "Пилигрима", на котором стояло с десяток человек, с треском врезался в стену - вниз посыпались обломки досок и истошно кричащие люди. Однако двоим нападавшим - венетианцу Петро Альберти и французу Андреасу Дюребуазскому - удалось, вцепившись в каменный выступ, удержаться наверху. И в этот момент случилось чудо: оборонявшие этот участок стены английские топорники отступили назад. Правда, их место тут же заняли гораздо более многочисленные греки, но этого мгновенья двоим храбрецам хватило для того, чтобы встать на ноги и выхватить оружие. Выстрел из арбалета в упор сразил Петро Альберти, но закованный в латы славный рыцарь Андреас Дюребуазский, бешено вращая мечом, с такой неистовой яростью кинулся на врага, что ошеломлённые его натиском греки бросились врассыпную. В это время корабли вновь навалило ветром на башню. Со штурмовых лестниц соседнего "Рая" на освобождённый участок стены горохом посыпались атакующие. Меньше чем через четверть часа башня оказалась в руках нападавших.
На беду защитников города, именно в этой башне когда-то были небольшие ворота - ныне забытые, давным-давно заложенные обычной каменной кладкой. Обнаружившие их латиняне не поверили своим глазам - удача сама шла им в руки. Действуя с двух сторон - изнутри и снаружи - крестоносцам вскоре удалось эту кладку разбить. В образовавшийся пролом хлынули атакующие. Вскоре нападавшие владели уже четырьмя башнями и тремя участками стен между ними. Захваченными оказались и ещё одни ворота. Их тут же распахнули навстречу спешащему от своих кораблей многочисленному подкреплению.
Узнав об этом успехе, маркиз Монферратский приказал немедленно подогнать к захваченному участку берега все юиссье и вывести из них лошадей. Вскоре конные рыцари ворвались в город. В рядах обороняющихся началась паника. Константинопольский император Мурцуфл, как и все его предшественники, не отличался особой храбростью. Едва весть о прорвавшихся в город крестоносцах дошла до него, он спешно покинул свою ставку, располагавшуюся в роскошных шатрах, раскинутых на площади возле храма Христа Спасителя, и укрылся за толстыми стенами Буко́леонского дворца. Впрочем, греческие военачальники, оставленные своим императором, не потеряли самообладания. Хоть и с большим трудом, но им всё-таки удалось остановить бегущее войско и организовать оборону. Ожесточённые бои на улицах города продолжались до позднего вечера, и лишь спустившаяся на Константинополис ночь остановила сражение.
Латиняне понимали, что ещё ничего не кончено. Под их контролем была всего лишь десятая часть города, вражеское войско отнюдь не было разбито и оставалось всё таким же многочисленным. Хорошо помня о коварстве греков, ждали ночного нападения. Палатки на ночь поставили, но толком поспать никому не удалось - все нервничали, все чутко прислушивались к ночным звукам, изредка проваливаясь в тревожный сон, при первом же шорохе вскакивая и хватаясь за оружие. Первыми нервы не выдержали у венетиан: они прибегли к своей старой уловке и, чтобы отгородить себя от неприятеля огненной стеной, подожгли рядом стоящие дома. Всё ещё сильный "борей" тут же подхватил жарко занявшийся пожар и погнал его вглубь города. К утру горела уже треть Константинополиса.
Император Мурцуфл, памятуя о собственном поведении в прошлогодней аналогичной ситуации, не стал дожидаться, когда за ним придут его же собственные подданые. Отдав распоряжение готовиться к утреннему сражению, он тайком, через старые Золотые ворота покинул город. Украшающая ворота золочёная статуя богини Фортуны насмешливо глядела ему вслед.
Весть о сбежавшем императоре произвела в греческих войсках эффект землетрясения. Выстроенные для боя отряды моментально рассыпались. Никто больше не думал о защите города. Каждый теперь думал только о себе.
Вышедшие на рассвете из своих палаток крестоносцы обнаружили, что противник исчез, испарился, словно утренний туман, растворился, словно капля крови, упавшая в ручей. Перепуганные горожане и попрятавшаяся по своим дворцам местная знать готовы были сдаться на милость победителей. Но никакой милости в душах святых воинов на тот момент уже не осталось. С алчностью голодных псов кинулись они на разграбление богатейшего города мира.
Безумство продолжалось три дня. В дыму не прекращающихся пожаров по улицам метались шайки мародёров, ослеплённых кровавой похотью и жаждой наживы. Беззащитных людей грабили и убивали прямо в их домах, вырезая целыми семьями, не щадя ни старых, ни малых. Отцов семейств беспощадно пытали, стараясь выведать у них места тайников с деньгами и драгоценностями. Женщин наскоро насиловали и, пресытившись, убивали. Иных, сопротивлявшихся, протыкали мечом и насиловали истекающих кровью, умирающих. В местном женском монастыре принявшие крест воины жадно насиловали святых дев, передавая из рук в руки наиболее "сладких".
Награбленное добро добытчики, обливаясь потом, стаскивали на свои корабли и спешили в город за новыми трофеями. Особенно охотно грабились богатые константинопольские церкви. Разумеется, в числе первых был разграблен и осквернён богатейший храм Святой Софии. Парадные двери храма, окованные узорным золотом, были ободраны "с мясом"; почти целиком отлитый из серебра, изукрашенный золотом, жемчугами, драгоценными каменьями и слоновой костью великолепный амвон был разрублен на куски; также были разрублены мечами и топорами драгоценный иконостас и украшавшие его серебряные кресты и колонны. Для того чтобы вывезти из собора награбленное, все эти неподъёмные груды золота и серебра, крестоносцы загоняли прямо в храм лошадей и мулов. Ошалевшие от шума и обилия огня животные упирались, скользили копытами по гладкому каменному полу, оставляя на великолепной мраморной мозаике дымящиеся кучки навоза. Из золотых ковчегов и реликвариумов безжалостно выбрасывались мощи святых, малые сосуды из-под мощей превращались в виные кубки. Вино, кстати, лилось рекой, пьяные до невменяемости святые воины волокли в храм девиц и бесстыдно, напоказ совокуплялись с ними под укоряющими взглядами христианских святых, печально и молчаливо взирающих на творящееся из высокого подкуполья Софии. Одну из девиц, известную блудницу по прозвищу Губастая Марта, крестоносцы усадили голой на патриарший престол и приказали петь похабные куплеты.
Вместе с ошалевшими от жадности и вседозволенности солдатами по храмам рыскало и алчущее добычи духовенство крестоносного войска. Эти, кроме золота и серебра, охотились также и за святынями, которыми были особенно богаты храмы города Константина Великого и Святой Хелены. Задача, поставленная епископами святого войска своим прелатам, была однозначной: в городе преданных анафеме гнусных раскольников не должно остаться ни единой частицы святых мощей.
К исходу третьего дня всё было кончено - самый большой в мире христианский город был разграблен, унижен и осквернён, и почти полностью сожжён войском, сражавшимся под знаменем Христовым и во славу Христа.
Спустя месяц на императорский престол новоявленной Латинской Империи взошёл один из дуксов священного похода Балду́ин Фландрийский.
Латинским патриархом Константинопольским был назначен мелкий венетианский клирик субдиакон Томма́со Мороси́ни...
Маркизу Монферратскому.
Мы хвалим мудрость твою и усердие в Боге, ибо среди различных забот и занятий ты выказываешь озабоченность спасением души и стремление к оному.
Ведь какая польза человеку, ежели он обретёт весь мир, а душе своей вред причинит? И чем человек за душу свою заплатит? Не выкупит её человек и не даст он умилостивление своё Богу и цену искупления души своей, даже ежели жить и трудиться вечно будет.
Через возлюбленного сына нашего и нашего апостольского представителя Соффредо, кардинала-пресвитера Святой Пракседы, мы получили твоё письмо, в котором ты старался сказать нам, что с изнурённым сердцем и чистым духом, во исполнение назидания апостольского, и руководствуясь надеждой индульгенции, ты торжественно снял с себя крестовый обет, которому ты всегда старался неиспорченной душой своей верно следовать.
Ты пишешь, что после того как ты взял на себя сопровождение юноши, заявившего, что Константинополис град ему по праву принадлежит, имел место совет возлюбленного сына нашего, легата апостольской церкви, кардинала Петра пресвитера Святого Маркелла... но жестокая необходимость увела армию после избиения жителей Ядера в Константинополис для приобретения продовольствия.
И конечно, ты и другие крестоносцы, необходимость в подвиг превратив, намеревались представить это, прежде всего, как благодарное и преданное послушание Престолу Апостольскому и как всё ещё ожидаемое содействие Земле Святой, каковое вы уже полностью завершённым сочли после того, как столица без пролития крови взятой оказалась, а узурпатор империи бежал, после того, как вы восстановили на вершине достоинства императорского и отца, и сына его и способствовали тому, к тому их побудили, что они, руки на Евангелия положив, добровольное послушание Престолу Апостольскому выразили и нам, в дополнительное подтверждение верности, в послании имперском сообщили, что всё то, что обещали они прежде устами, делом теперь подкрепят.
Но, когда вы всеми силами готовились к отплытию в Сирию, вероломство, грекам присущее, при полном нарушении ими клятв и договоров, огнём, хитростью и ядом не раз, а многократно коварно преграждало путь вам, что побудило вас к занятию столицы, хотя вы их погибели не желали и избежать её старались всячески.
И после того как столица, слава Богу, чудесно побеждена, независимо от того, что и как вы делали, по воле или неохотно к совету священников ваших прибегая, вы всегда обету, вами данному, верными оставались, дабы благодаря вам сыны непослушные в необходимое и преданное послушание матери своей вернулись, и дабы Восточная Церковь с главой своей наконец воссоединилась; и, чтобы это удалось полнее и лучше, вы, и раньше в нерешительности ожидая, и ныне ждёте с нетерпением совета Престола Апостольского, без которого всякое дело погибает или бесполезным становится.
Ты уверяешь, что принял знак креста, дабы покончить с грехами молодости и уничтожить всё богопротивное, что в человеческом прошлом накопляется, но отнюдь не для того, чтобы ещё тяжелее и разнузданнее под покровом благочестия и под знаменем креста грешить, а чтобы и только деянием каждым испытанию нашему служить, советами материнскими и поручениями нашими во всём руководствуясь. Так что, ежели мы тобою содеянное в Константинополисе и твою задержку там для Престола Апостольского и для Земли Святой полезными сочтём, ты благодаря этому отпущение грехов своих получишь, но опасностей и трудов не избежишь. Но зато, не считая владений и почестей, которые ты ныне в избытке получаешь, мы на тебя то возлагаем, благодаря чему ты всего скорее избавление от гнева Высшего Суда заслужишь: ведь то, что ты выше написал, является лишь ответом молчаливым на те упрёки, каковые против крестоносцев иными могут быть брошены.
Ведь вы в послушании кресту для освобождения Земли Святой от рук язычников торжественно клялись, и под угрозой отлучения запрещено вам было в земли христиан вторгаться или грабить их, за исключением случая, когда бы они сами коварно вам помешали, или если бы появилась другая и справедливая причина, позволяющая вам иначе действовать, советами легатов наших пользуясь...
Ты же у Престола Апостольского совета просил о том, что следует делать вам с упомянутым юношей для возвращения ему Греческой Империи от власти и суда незаконных или даже силой захваченных; так уж видно спросить мог и о том, что надлежит делать вам при срочной нехватке продовольствия, без которого вы крестовый обет свой не могли исполнить. Такая причина неотложная справедливой была бы, и на это можно было направить усилия ваши, ибо так вы бы намеревались Земле Святой наконец помочь и преувеличению Церкви Апостольской способствовать.
Но поскольку в обещанном и необходимом вам отказали, клятвы и соглашения полностью нарушив, а тем паче с оружием, с огнём, с хитростью и ядом на вас нападали, вы, таким образом в положении безвыходном оказавшись, возмездие заслуженное в отношении раскольников и клятвопреступников, каковые без права на то в должном вам отказывали, осуществили.
И в том Божий суд видится, что те, кого терпели милосердно и даже настойчиво увещевали не только другие, но и мы, и которые возвращаться к Церкви единой и оказывать какую-либо помощь Земле Святой не желали, теперь потеряли и место своё, и народ свой, ибо когда злые люди находят злой конец, добрая земля даётся добрым земледельцам, каковые плоды от неё в нужное время производят.
Об этом же и у пророка Даниэла читаем: "Но есть на небесах Бог, открывающий тайны, он изменяет времена и лета, низлагает царей и поставляет царей... Всевышний владычествует над царством человеческим, и даёт его, кому хочет". И известна всем пословица, что право царей всегда право силы. Ибо "Божий суд иногда столь скрыт, что пророк говорит: бездна великая!" Так что и апостол был вынужден воскликнуть: "О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему?"
Мы же о столь глубоком суде судить не смеем, особенно пока не будем вполне об истинном состоянии дел осведомлены, когда и они смогут быть справедливо по грехам, пред Богом совершёнными, наказаны, и вам, наказавшим их несправедливо из ненависти к ближним (если только можно ближними тех назвать, кто с приближением медлит), Господь, быть может, даст воздаяние справедливое, их справедливому наказанию соответствующее, о чём у пророка сказано: "поскольку ты служил мне в Тире, даю тебе Египет"... Но, сомнения отбросив, одно мы до сведения твоего доводим и то, что и для Престола Апостольского, и для Земли Святой, и для души твоей благотворно будет, советуем: в страхе пред Господом и с надеждой на прощение храни и защищай землю, благодаря суду Божьему обретённую, и лишь то впредь обретай, что благословением Господним должно быть удержано и защищено; народом, тебе подвластным, управляй по справедливости, мир храня и верой примиряя, дабы благотворность Церкви в меру сил своих восстановить, за содеянное платя и раскаиваясь, ибо дело такое вряд ли без искупления возможно, ибо "кто прикасается к смоле, измажется ею". Обетом обещанное свято соблюдай: мудро и всеми силами на помощь Земле Святой стремись; в этом ты клялся торжественно и духом, и телом; да и легче та земля может быть возвращена из этой.
Если ты будешь оставаться верным и преданным нам и Престолу Апостольскому по примеру отцов и братьев твоих, которые с чистым сердцем, с доброй совестью и с верой неподдельной стремятся, чтобы Святая Романская Церковь всеми почиталась и уважалась, то мы со всей полнотой благоволения и со всей надёжностью заверяем, что будем стремиться делать всё возможное, дабы в наибольшей степени чести твоей и твоему преуспеянию способствовать.
Как мудро предвидел папа Иннокентий, венетиане, отхватив в Константинополисе жирный куш, начисто утратили интерес к продолжению священного похода. Весь венетианский флот вскоре возвратился к себе в Венетию.
Ну а крестоносцы, также забыв о Святой Земле и Гробе Господнем, усердно принялись за освоение огромных просторов бывшей Греческой, а ныне Латинской Империи. На её обширных обильных землях ещё было чего вдоволь пограбить.
Итак, давний соперник, возомнивший о себе, посмевший дерзко идти наперекор, в грехе непомерной гордыни посягнувший на единство веры, был повержен, показательно унижен и приведён в должное смирение. После полутора веков раскола Западная и Восточная христианские Церкви были наконец объединены под началом Романского Апостольского Престола.
Ибо истинно вещал апостол Паул: "...остерегайтесь производящих разделения и соблазны, вопреки учению, которому вы научились, и уклоняйтесь от них; ибо такие люди служат не Господу нашему Иисусу Христу, а своему чреву, и ласкательством и красноречием обольщают сердца простодушных" (Рим.16:17-18)
И расплата за раскол неизбежна, "...ибо всем этим осквернили себя народы, которых Я прогоняю от вас: и осквернилась земля, и Я воззрел на беззаконие её, и свергнула с себя земля живущих на ней" (Лев. 18:24,25)
И ещё: "Если душа ваша возгнушается Моими законами, так что вы не будете исполнять всех заповедей Моих, нарушив завет Мой, то наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет" (Лев. 26:15,25)