Из трактата "Об убогости человеческого состояния" сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:
"Бедный человек! кто избавит меня от сего тела смерти?" Действительно, не хотеть выйти из тела - всё равно что не хотеть выйти из тюрьмы, ведь тело для души - тюрьма. Об этом говорит псалмопевец: "Выведи из темницы душу мою, чтобы мне славить имя Твоё". Нигде нет тишины и покоя, нигде мира и безопасности, всюду страх и дрожь, всюду тяготы и страдания. "Плоть, пока жива, будет страдать, и душа, в ней запертая, будет оплакивать сама себя".
Всегда последний день впервые, и никогда день завтрашний последним не считается, а значит, жить следует так, словно в любой момент умереть можешь. Ибо написано: "Помни, что смерть не медлит". Время проходит, и смерть приближается. "Тысяча лет пред глазами умирающего, словно бы день вчерашний, что уже минул". Ибо всегда будущее родится, всегда настоящее умирает, а значит, прошлое всегда мертво. Значит, мы постоянно умираем, пока живём, и только тогда перестаём умирать, когда перестаём жить. Лучше умереть живым, чем жить мёртвым, поскольку смертная жизнь есть ничто иное, как живая смерть. Соломон: "И ублажил я мёртвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто ещё не существовал..." Жизнь бежит проворно и не может задержаться, смерть спешит навстречу, и нет такой силы, чтоб её остановить. Это то самое Чудо, которое чем больше растёт, тем больше уменьшается, потому что чем больше уходит жизни, тем больше приближается смерть.
Страница седьмая
ЕРЕСЬ
Рома. Наследие Святого Петра - Би́терра. То́лозское графство
Aprilis - Julius, indiction duodecim, MCCIX A.D.
Благородным графам, баронам и прочим подданым королевства Франции.
Не нам попрекать людей в их слабостях человеческих, но разве не для того посылают садовника в сад, дабы он его зарастания тернием не допускал? Разве не для того же посылает Святая Церковь в сад Господень садовников своих, дабы они, полезные побеги от вредных отличая, лелеяли первые и обрезали вторые? Они отправляются туда со словом святым апостольским, дабы больных здоровыми сделать, а заблудших на путь истинный вывести, дабы в винограднике Господа нашего Саваофа полезное размножение от вредного отличать и дабы отвадить от него лисиц, виноград пожрать пытающихся.
Но слово истины во все времена подвергало опасностям несущих его и хоть, несомненно, победу Спасителя предвещало, но и доныне многими горестями чревато им, ибо сказано: "вот, Я посылаю к вам пророков и мудрых, и книжников; и вы иных убьёте и распнёте, а иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город".
И вот новая горькая весть всю нашу Церковь в траур повергла. Святой памяти брат наш Петр Кастроновский, монах и священник, человек, несомненно, высочайшей доблести и превосходных качеств, был нами послан, дабы мир и веру святую проповедовать, в Толозскую провинцию, ересью катарской поражённую так же, как парша иной виноградник поражает. Верный заветам апостольским, нёс он заблудшим слово Христово, справедливо полагая, что не окрик строгий, но лишь доверительная беседа учителя с учеником успеху обучения всемерно способствует. Человек искрений и многознающий, всегда готовый к точному ответу, человек веры, истинный католик, знаток права и превосходный оратор, он достиг многого, чем навлёк на себя гнев слуги дьявола, графа Толозского, покровителя еретиков, который за многие прегрешения великие, в том числе и за нечестивые действия в отношении Бога и Церкви, неоднократно Церковью попрекался и в итоге от лона её отлучён был. Этот хитрый оборотень, ловкач и проныра, раскаявшимся неоднократно притворялся, ненависть свою умело скрывая, но вынашивая планы коварные мести людям святым, слово Божье несущим, и тем сильнее его ненависть была, чем больше попрёков от Святой Церкви он получал. И вот, пригласил он посланника Престола Апостольского в свою виллу близ обители Святого Эгидия, обещая, что все его требования в этот раз полное удовлетворение получат.
Но когда они на вилле вышеупомянутого графа встретились, граф этот от всех своих прежних, им сделанных, обещаний отрёкся и приглашённых гостей своих с виллы выгнал и, более того, публично угрожая расправой и смертью, да послужит сие доказательством намерений при расследовании случившегося. Когда же безумию яростному уже вот-вот суждено было случится, стараниями детей наших любимых - настоятеля обители Святого Эгидия и городского консула, и некоторых добрых горожан - легат наш оттуда выведен был и в сопровождении охраны вооружённой до переправы через Родан довезён, где благополучно заночевал. И там же оказались некие госпитальеры из тех же земель графских, которые, как потом оказалось, графом за ними вслед были отправлены.
И на следующее утро, после мессы, отслуженной, по его разумению, с безобидными солдатами Христа, когда уже переправа через реку была готова, один из вышеназванных приспешников сатаны пронзил его мечом - его, личного посланника Викария Христа, ничего не подозревающего; поражённый злобным убийцей, он последовал за самим Христом-учителем и за первомученником Стефаном, своему палачу молвя: "Зла на тебя не держу, ибо отхожу в лучший мир..." И в благочестии и терпении те слова несколько раз повторил. Затем, так пронзённый, принесённый в жертву, он, окружённый спутниками своими верными, которые обещали ему и клялись дело его благое продолжить, после многих молитв, счастливый во Христе, наконец почил...
Ежели зерно пшеничное не упадет в землю и не умрёт, оно так и останется одиноким зерном; но ежели оно умрёт, то принесёт плодов изрядно. Посему, надеясь, что смерть сия оплодотворит множество плодов, в лоне Церкви Христовой взращиваемых, не сомневаясь, что виновные, на человека святого меч поднявшие, души свои навсегда сгубили, и помня, что кровь сия была пролита именно на вашей земле, мы обращаемся к вам, к тому братству святому, к которому и была обращена проповедь убиенного, того, кто с терпением бесконечным приобщить вас к Богу стремился.
Мы призываем всех в Святом Духе праведных, всех, в ком посеянное слово мира и веры всходы свои дало, во имя укрепления святой католической веры нашей объединиться, дабы наконец с усердием и старанием заразу еретическую, к нам проникшую, навсегда искоренить. А всех, кто ересь катарскую исповедует, всех убийц и слуг их, и приспешников, и тех, кто к советам и к услугам их прибегает, и тех, кто скрывает их знания тайные, и тех, кто защищает их и им потворствует, мы, вооружившись поддержкой Бога Отца и Сына и Святого Духа, а также авторитетом благословенных апостолов Петра и Паула, от нашей Святой Церкви отлучаем, и всем их епархиям и приходам анафемствуем, и запрещаем им все отправления церковные и звон колоколов, и возжигание свечей по воскресным и праздничным дням до тех пор, пока они, придя к Престолу Апостольскому, покаяние и полное удовлетворение нам не принесут; и все запрещения сии до окончания официального следствия сохранены будут.
Пусть те, в ком есть истинная вера и усердие, дабы оправдать кровь праведных, с земли непрестанно к небесам взывающую, обратят взор свой гневный на смутьянов и ниспровергателей святынь и с именем Господа на устах возмездие должное им воздадут, пусть восстанут они против всех неправедных, против всех прегрешений против мира и истины, ежечасно ими совершаемых, дабы души их для Бога спасти, дабы привести их к покаянию, для их спасения достаточному, ибо для Господа нашего Бога приемлемо лишь раскаяние искреннее и исповедь истинная. Надо сделать так, чтобы никто впредь тело Церкви Христовой раздирать не смел, чтобы никто не смел разрушать то, что мы трудами великими созидаем; и не только злонравность языков пресекая всячески, но и тех, кто, руки свои к горлу Церкви протягивая, на устои её посягает и извращает учение её, во спасение их же душ, уничтожая беспощадно.
Итак, вперёд, воины Христовы! Вперёд, славное Христово ополчение! Когда вы слышите вселенский крик скорби Святой Церкви, вас воспламеняет благочестивое рвение отмстить за столь великое оскорбление, в лицо вашему Богу дерзко брошенное. Помните же, что вы отречётесь от Создателя, ежели на крик этот не отзовётесь. Разумеется, Его могущество не иссякнет от того, что вы служение Ему обременительным для вас посчитаете, но ведь это для вас есть случай Ему послужить. Каждый, каким бы грешником великим он ни был, мук адских избежать сможет, ежели с еретиками-катарами в земли Толозские воевать отправится! Церковь в тех краях безутешна, в печали и скорби погружена, вера там исчезла, а мир умер; еретическая же зараза и бешенство воинствующее всё большую силу набирают, и ладья нашей Святой Церкви в этой новой и ужасной буре полное крушение потерпит, ежели ей защита могущественная оказана не будет.
А значит, с Божьей помощью и при покровительстве всех Святых Отцов вам надлежит против всех тех, кто истинную Божью веру не исповедует, едино выступить, ибо борьба с ересью есть не удел избранных, но общее дело всех, кто завету святому верен. И всех тех, кто, крест на себя возложив, себя крепкой святой клятвой свяжет, мы с сего момента берём под своё благословение апостольское и от других клятв верности освобождаем, и не только преследовать оного человека, но и покушаться на землю его и на движимое и недвижимое имущество его строжайше запрещаем.
Тех же, кто в ереси пребывает, особенно графа Толозского и подданых его, мы вне закона церковного ставим, ибо души их нечестием запятнаны; посему уместно и похвально будет выступить против сих мятежников, чьи руки против всех предерзко восстали. И да будет позволено всякому истинному католику не только с графом Толозским воевать лично, но также занимать и удерживать земли его, пока мудрость нового владетеля не очистит их от ереси так, чтобы они благополучно от неё освободились и, в полном согласии с истинными ценностями веры нашей, Господу нашему в святости и в праведности служили.
Поскольку истинно то, что не смерти тела как таковой бояться следует, но лишь погибели тела и души в аду, мы, веруя и надеясь на того, кто, от страха смерти избавившись и умерев, на третий день воскрес, на Сына Божьего, убеждены, что смерть брата нашего возлюбленного Петра, легата Престола Апостольского, его последователям не только страх не внушит, но лишь к истинной вере христианской их любовь усилит; его пример в том, что смерть подобная ведёт к жизни вечной, а значит, отдать жизнь свою, ежели сие необходимо, следует лишь в такой же славной борьбе и только за то, чтобы Христос в душах людских не умер.
Дано в Латеране, VI иды Марта, год нашего понтификата одиннадцатый.
Аббату Цистерцианскому Арнольду от Апостольского Престола.
Мы получили твоё любезное послание, в котором ты выражаешь нам преданность свою и извещаешь нас о том, что с Божьей помощью отправляешься в Толозскую провинцию, дабы утешить клир, чьи страдания умножает постигший их страшный удар, связанный с убиением брата Петра Кастроновского, да будет свята его память. Мы хвалим твою неизменную надёжность и преданность Господу, но при этом предостерегаем и всячески наставляем - не стать ещё одной жертвой убийц, да будут тела их и души низвергнуты в ад. Воистину, смерть человека Божьего есть продолжение его служения и её не следует бояться, но лишь пламенно любить, ибо ею покупается блаженство вечное, а стало быть, жизнь, в этом служении славном отданная, если к тому необходимость возникает, не напрасно отдаётся.
Теперь же мы с благоволением внимание твоё на то обращаем, что Престол Апостольский полномочия твои в указанной провинции письменно подтверждает, а действовать тебе там надлежит вместе с братом нашим почтенным Наварром, новым епископом Консеранским. Действуя едино, служите Богу, обеспокоенности наши, связанные с угрозами, для нашей Церкви Святой возникшими, мудро и последовательно удовлетворяя.
В соответствии с изложенным в письме твоём, мы предоставим тебе всё необходимое для того, чтобы ты в соответствии с любыми непредвиденными обстоятельствами и угрозами мог действовать, на помощь нашу опираясь, с учётом того, что еретики, возможно, до скончания века не сгинут, но ни нам, ни тебе из-за этого оставлять стараний своих не должно.
Дано в Латеране, VI иды Марта, год нашего понтификата одиннадцатый.
- Ваше Святейшество, прибыл аббат А́рнольд, из Франции.
- Арнольд?! Ну наконец-то! Зови! Зови скорее! Нет, подожди!.. Вот что, Юлий, проводи аббата в мой новый кабинет... Да, и прикажи подать туда вина! И сыра с хлебом!.. И холодного мяса!..
Аббат Арнольд оказался невысок ростом, но крепок и широк в плечах. И рыж! Медно рыж - вот уж чего никак нельзя было ожидать от урождённого каталонца! Правда, годы давали о себе знать - аббат был ровесником понтифекса, - и седина, проступившая в волосах монаха, несколько приглушила торжественное сияние меди, но тем не менее благородное золотистое каре, обрамляющее его обширную, обсыпанную веснушками тонзуру, живо напоминало изящную драгоценную корону. Всё это Иннокентий подробно разглядел, пока аббат, опустившись на колено, целовал папский перстень.
- Рад! Рад видеть тебя, брат Арнольд! - папа осенил поднявшегося на ноги аббата крестным знаменьем и приглашающе указал на забранный витражными стёклами эркер, где уютно расположились два кресла и низкий, чёрного африканского дерева, столик на резных фигурных ножках. - Проходи. Проходи, садись. Как дорога?
- Благодарю вас, святой отец, с Божьей помощью... О Господи! - аббат замер перед обширным, во все три стены и высоким, почти от пола до потолка, витражом. - Святые угодники! Красота-то какая! Это... Это же Петр и Паул?!
- Верно, они, - папа, улыбаясь, остановился рядом, он был явно доволен произведённым эффектом.
- И вход в Хиерусалим, - папа указал на правое окно.
- Изумительно! - аббат восторженно покачал головой. - Ничего подобного никогда прежде не видел!
- Огромных денег стоило. Просто огромных, - со сдержанной гордостью похвалился понтифекс. - Из Венетии доставили. Совсем недавно. Как раз перед Пепельной средой установку закончили.
- Восхитительно!.. Восхитительно!.. - бормотал аббат, поворачиваясь то к одному, то к другому витражу.
- Сегодня ещё пасмурно, а видел бы ты, брат Арнольд, всю эту красоту в солнечный день. Это просто восторг какой-то! Здесь можно часами стоять!
Аббат поцокал языком.
- Могу себе представить, святой отец.
- После Пятидесятницы должны ещё четыре окна привезти. Только уже большие. Для базилики. Будем в апсиде ставить, над троном. Там тоже будут Петр, Паул, а ещё Иоаннес Креститель и Иоаннес Богослов.
- Неземная красота, неземная! Я в полном восхищении, святой отец!
- Да, вполне достойно получилось, вполне, - скромно похвалил то ли себя, то ли мастеров-витражников Иннокентий и вновь повернулся к аббату. - Но у тебя ещё будет время полюбоваться этой красотой, брат Арнольд. А пока давай присядем... - Иннокентий указал гостю на обитое красным шёлком кресло с высокой резной спинкой. - Ну что ж, я очень рад видеть тебя в Роме, брат Арнольд. И рад, так сказать, очному знакомству. Через столько-то лет переписки! Сколько уже мы с тобой заочно знакомы?
- Так, слава Богу, уже восемь лет, святой отец, - монах осторожно присел на краешек кресельной подушки. - С тех самых пор, как вы соизволили утвердить меня аббатом.
- Да. Да, уже восемь лет! - Иннокентий опустился в кресло по другую сторону стола. - Время летит!.. Сюда, всё сюда ставьте! - указал он вошедшим с подносами слугам на стол. - И можете все идти, свободны... Да, и ты, Юлий, тоже. Если будешь нужен, я позову... И ты, ступай, Фабий, я сам разолью... - понтифекс принял из рук кравчего тяжёлый кувшин и, наполнив вином две изящные диа́треты, обвёл рукой стол. - Угощайся, брат Арнольд. Не бог весть что, конечно, но до обеда дотянуть поможет. А! Вот, кстати, попробуй: ту́сцийский сыр. Только вчера из Пра́тума привезли. Его там называют мартовским. Это нечто бесподобное!.. - он сам отпил из кубка и, отправив в рот кусочек сыра, откинулся на спинку кресла. - Ну, давай, рассказывай. Как там наш крестничек поживает?
- Вы, святой отец, имеете в виду графа Ра́ймунда Толозского? - аббат Арнольд пригубил вина, посмаковал его во рту и, осторожно поставив диатрету на стол, отщипнул кусочек хлебной лепёшки.
- Разумеется, его, - кивнул понтифекс. - Я имею в виду именно этого грязного еретика. Этого мошенника и убийцу.
- Ну что ж, - аббат тоже уселся поудобнее, - граф Раймунд поживает очень даже неплохо. Во всяком случае, совсем не так, как следовало бы поживать отлучённому от церкви еретику и убийце. С него ведь всё - как с гуся вода!.. Понимаете, святой отец, анафема ведь действенна только тогда, когда отлучённый чувствует свою оторванность от церкви и от окружающих его людей, когда он становится изгоем. А граф Раймунд себя изгоем вовсе не ощущает. И с чего, простите, ему считать себя изгоем? Живёт он, как и жил. Гуляет, пирует, охотится. В гости ездит. То к сеньору Бернарду в Лиль-Журде́н, то в Фу́ксиум к тёзке своему, графу Раймунду Роге́рию. А то схватится биться с другим своим тёзкой - виконтом Биттерским, что из рода Тренка́велли. Соберут дружины и давай по полям скакать - посевы топтать. Порубятся всласть, человек по двадцать-тридцать с каждой стороны положат, с десяток деревень сожгут - и снова по домам: пировать да веселиться. Тьфу, пропасть!.. - аббат поморщился. - А на церковные праздники наш, как вы говорите, крестничек завсегда в На́рбону отправляется - с тамошним архиепископом Бе́ренгером он в очень даже хороших отношениях. Они с архиепископом - что два орешка в одной скорлупе. Граф ведь Беренгеру родственником приходится, по своей новой жене, Алие́норе. Та архиепископу двоюродная племянница. Так что граф наш там, в Нарбоне, и причастится, и исповедуется, коли захочет. Чем не жизнь?!
- Стало быть, архиепископ Нарбонский мои указания насчёт еретиков проигнорировал?
- Ну, на словах-то он вроде вам, святой отец, не перечит, слова он завсегда правильные говорит. И на кафедральном капитулуме он ваше письмо насчёт катарской ереси перед всеми канониками зачитывал. Но на деле... - Альберт развёл руками. - На деле всё как раз наоборот. И с ересью не борется, и отлучённым потворствует.
- А ты с ним по этому поводу говорил? Лично. Как апостольский легат.
Аббат махнул рукой.
- А что толку с ним говорить?! Говорил. И неоднократно. Но он же скользкий, ровно тот угорь: кивает да соглашается. Со всем соглашается и крест целует, что катары ему ненавистны так же, как мне или, к примеру, вам. А чуть отвернёшься - опять за своё! Так что, с ним разговаривать - что дырку в воде сверлить!
- Ладно, с архиепископом Беренгером мы разберёмся. У меня к нему и без потворства ереси уже много чего накопилось. У него ведь, как мне докладывают, одни деньги на уме. Должностями, говорят, торгует. Каноников своих сократил, чтобы пре́бенды их себе присвоить.
- Верно-верно, святой отец! Я тоже об этом слышал. Говорят, он с Гиллельма Отиньякского тридцать либр золота за Маге́лонское епископство запросил. Зато, когда прихожане обратились к нему с просьбой помочь деньгами для принявших крест, для тех, что нынче в Святой Земле, непрестанно бедствуя, Гроб Господень воюет, этот жирный боров наотрез отказал - казна, говорит, церковная пуста, впору самим по миру идти побираться. А у самого три подбородка до самой груди висят и все пальцы в перстнях!
- Вот-вот! - кивнул Иннокентий. - Полагаю, у него уже давно вместо сердца - кошель, и не на Бога он денно и нощно молится, а на тельца золотого. Нет, пора его гнать с кафедры взашей, пора!.. - он помолчал, вертя в пальцах наполненную вином диатрету. - Ну, а как вообще дела в Лингвадо́кии? Что клир? Как ересь искореняете?
Аббат вздохнул и потупился.
- Плохо, святой отец. Всё очень плохо... Боюсь, уже не мы в Лингвадокии ересь искореняем, а она нас.
- Даже так? - поднял брови понтифекс.
- Да, ваше святейшество. Ведь, посудите сами, раньше катары эти хоть прятались, сходы свои тайно устраивали, а теперь... - он расстроенно махнул рукой.
- А что теперь?
- А теперь, святой отец, у них в каждой провинции - свой епископ, в каждом селении - свой дьякон. И собираются они теперь, никого не таясь, и зачастую в наших церквях!
- Как это, в наших церквях?! - опешил папа. - А священники наши куда смотрят?!
Аббат горько усмехнулся.
- А священники наши, святой отец, уже стыдятся того, что они священники. Многие, выходя из дома, надевают светское платье, а тонзуру прячут: либо под каль, либо даже волосы специально на затылке отращивают, а потом наверх зачёсывают.
- Так это было бы полбеды, святой отец, если бы они ходили в светском да службу свою при этом справляли как положено. Так ведь нет! Многие службу совсем не служат, церкви стоят брошенные, в запустении, отчего бы тогда катарам в них не собираться? Вот и собираются. И службы правят. И я вам больше скажу, святой отец, иные из наших священников на службы те тайно ходят и проповеди еретиков слушают!
- Ужас! Уму непостижимо!
- Вот-вот, святой отец. И синьоры многие, и рыцари их на службы те приезжают. И деньги жертвуют, иногда и большие. И земли, бывает, отписывают катарским общинам, и дома. Говорят, Раймунд Тренкавелли целый замок катарскому епископу Карка́ссонскому подарил!
- Виконт Раймунд?!
- Да, святой отец. Виконт Раймунд - это ещё тот гусь. Я, между прочим, своими ушами слышал, как он однажды заявил - громогласно заявил, при всей своей свите! - что, мол, ни вся Романская империя, ни папа - понтифекс Романский, простите, святой отец, не сто́ят одного поцелуя его ненаглядной А́гнес.
- Это жена его, что ли?
- Да, святой отец, жена - дочь покойного Гиллельма Монспесу́ланского.
Иннокентий со стуком, расплескав вино, поставил свою диатрету на стол.
- Ну, и что, ты полагаешь, нам надо делать, брат Арнольд?
Аббат виновато развёл руками.
- Я даже не знаю, святой отец. Церковь в Лингвадокии, на мой взгляд, больше не в состоянии бороться с катарской ересью. Во всяком случае, доступными ей средствами... Ну, посудите сами, клир в полнейшем расстройстве - священники либо напуганы, либо, что ещё хуже, сами попали в паутину ереси. Там же, где церковь ещё не разложена, где наше духовенство старается честно исполнять свой долг, там тоже... не всё радужно. Ощутимых результатов пока тоже нет. И знаете, почему?.. Ведь посмотрите, святой отец, что получается. Ну вот, к примеру, прознали мы про человека, что он еретик, что к катарским священникам на проповедь ходит, что деньги им даёт, так ведь ничего не докажешь! Крест он носит, в церкви он бывает, правильные слова говорит - а они все правильно умеют говорить, когда ты их спрашиваешь; свидетелей никогда не найдёшь - у них там завсегда круговая порука; так что, как говорится, к стенке его, подлеца, прижать нет никакой возможности! А даже если и доказали мы что, даже ежели он признался в чём-то, то есть к стенке мы его всё-таки припёрли, так, опять же, толку в том никакого - он сознался, так он тут же и покаялся! И всё, и стоит, глазами хлопает, мол, что вам ещё от меня надо? Епитимью на него наложишь - так он плевать хотел на эту епитимью, он дальше с епитимьёй живёт, как раньше жил! А потребуешь у его синьора, чтоб тот его наказал, чтоб суд над ним учинил, чтоб он его, мерзавца, проучил так, чтоб другим неповадно было, так синьор этот только усмехнётся в ответ. Или же, в крайнем случае, выслушает, покивает и прикажет выписать паскуднику плетей, но так, чтоб, не дай Бог, рубаху ему на спине не попортить. Глядишь, еретик этот через пару дней уже опять ходит довольный, только почёсывается... А заставить дуксов самим розыск еретикам чинить - что вы, ваше святейшество, какое там! Им же гулять-пировать надо да с соседом копья ломать за спорную межу. А что до розыска еретиков - они и слушать об этом не хотят. Или, опять же, покивают для вида, и на том всё закончится. А могут ещё и, как говорится, мякину вам для муки продать: рассказывать потом при случае начинают, сколько де еретиков ими поймано, да как наказано, да сколько денег на это дело потрачено, да так всё правдиво да убедительно! А ты при этом достоверно знаешь, что никаких он еретиков не ловил, время лишь на пирах да охотах проводил, или, того хуже, - сам с еретиками якшается, в дом их к себе зазывает да проповеди их слушает. А деньги - деньги он, может быть, и потратил, только, опять же, не на поимку еретиков, а как раз наоборот, в церковь им подал, на нужды ихние еретические. Да о чём говорить, ваше святейшество, я своими глазами видел, как сам граф Раймунд однажды, заметив на улице катарского проповедника, остановился, слез с коня, подошёл к нему и о чём-то с ним любезно разговаривал, долго разговаривал, всё кивал да улыбался, а потом приказал дать ему повозку с возницей, да ещё и кошель свой отвязал и отдал - во как! У него, что в самой Толозе, что в графстве во всём, проповедники эти катарские запросто по улицам ходят, ни от кого не прячутся, да что там говорить, святой отец, они там как сыр в масле катаются, живут припеваючи и горя не знают! Эх!.. - он безнадёжно махнул рукой и погрузил нос в свой кубок.
Иннокентий сидел, сцепив пальцы на животе и строго глядя перед собой; меж бровями его пролегла глубокая складка.
- Я примерно представлял себе положение дел в Лингвадокии, - наконец нарушил он молчание, - но даже представить себе не мог, что бедствие приобрело такие масштабы... А ты не преувеличиваешь, брат Арнольд? Краски, часом, не сгущаешь?
- Увы, нет, ваше святейшество, - печально покачал головой аббат. - Я, пожалуй, даже, наоборот, несколько преуменьшаю. Я там такого насмотрелся, что не дай Бог никому. Иногда прямо руки чесались - взять верёвку да какого-нибудь мерзавца лично удавить, прости, Господи! - он повернулся к окну и перекрестился на мозаичную фигуру апостола Петра.
- Ну что ж, - задумчиво произнёс понтифекс, - пожалуй, ты прав, брат Арнольд. Видимо, действительно пришла пора достать верёвку и накинуть её на шею катарской ереси... - он взял со стола свою диатрету и сделал большой глоток. - Вот что, я издам буллу. Специальную буллу, касающуюся борьбы с ересью. Я наконец дам в руки церкви тот рычаг, которым она сможет скатить со своего пути этот катарский камень. Да и не только этот. Катары, ва́льденсы, богомилы, прочие нечестивые - имя им легион. Все они суть порождения дьявольские. Я дам в руки Святой Церкви острый меч, которым она сможет рубить головы еретической гидре. Нет! Острый и раскалённый меч! Чтобы одновременно рубить и прижигать отрубленное. Я создам суд Святой Церкви. Святой суд! Во власти которого будет всё: и розыск еретиков, и их дознание, и установление степени вины, и вынесение окончательного вердикта. После чего можно будет уже совершено спокойно передавать еретика в руки светских властей для наказания. А наказание при доказанном обвинении, при признанном факте ереси всегда будет только одно - костёр! Ибо только огнём можно выжечь язву! Ибо только огнём можно очистить измаранную грехом душу! - он воздел палец. - Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают.
- Простите, святой отец, а как же покаяние?
- Обязательно! Обязательно, брат Арнольд! Признание вины и искреннее покаяние. И только после этого - костёр!
- Простите, святой отец, но я видел многих еретиков. Они лучше отрежут себе палец, нежели признаются в своей виновности, а тем более в чём-то покаются!
Понтифекс строго посмотрел на аббата.
- Это смотря, как их спрашивать, брат Арнольд. Я надеюсь, ты знаешь, как добиваются от воров и разбойников признания? Как заставляют выдать сообщников и указать, где спрятано награбленное. А ведь спасение души заблудшего гораздо важнее спасения украденного кошелька. Ты не находишь? Поэтому, если потребуется, если к тому будут располагать обстоятельства следствия, если подследственный запирается, упорствует, не сознаётся и не раскаивается в своём грехе, тогда, для спасения его души, ему можно - и не только можно, но и нужно! - отрезать не только, как ты говоришь, палец, но и всю руку. А при необходимости - и не одну... Тем более что тело его, этот греховный сосуд, так или иначе подлежит дальнейшему сожжению...
Аббат Арнольд смотрел на понтифекса с благоговейным ужасом. Кубок в его руке накренился, и часть вина пролились прямо на белый цистерцианский плащ, но монах этого даже не заметил.
- Церковь отныне не будет ждать, пока ей доставят еретика на блюде, - продолжал тем временем папа. - Она сама будет искать еретиков. Искать активно и деятельно... А светскую власть я обяжу - под страхом отлучения обяжу! - помогать суду в их сыске... Сыск - поимка - дознание - вердикт церковного суда. Так будет работать эта цепочка. Ну, а после своего суда церковь будет передавать еретика - еретика раскаявшегося, возвращённого в лоно церкви - в руки светских властей, которые, на основании уже доказанной вины и церковного вердикта, и будут выносить окончательный приговор и приводить его в исполнение. Ну а церковь, разумеется, будет контролировать правильность вынесения и неукоснительность исполнения этого приговора. И вот тогда... Тогда никто уже не сможет отвертеться, никто не сможет остаться в стороне от святого дела искоренения еретической заразы. Ибо не только потворство ереси, но даже попытка уклонения от борьбы с ней, будет расцениваться как сама ересь. С последующим неотвратимым наказанием... Может быть, после этого мы наконец сможем сдвинуть этот воз с места. Тогда, быть может, мы вернём мирян под широкое крыло Святой Церкви. Поскольку, если уж не совесть правоверного католика, то хотя бы страх перед мирским наказанием заставит людей исполнить свой духовный долг. Если стадо не желает идти на выпас, мы погоним его туда собаками и кнутом. Мы силой погоним агнцев на райские пастбища... Разумеется, отделив от них по дороге всех козлищ...
Понтифекс замолчал, и в комнате установилась такая тишина, что стало отчётливо слышно, как тонко посвистывают в щелях витражных окон проворные сквознячки.
- Ты облился вином, брат Арнольд.
- Ох ты, Господи! - аббат, сунув кубок на стол, принялся отряхиваться.
- Ну а что касается нынешнего положения дел в Лингвадокии... - папа отправил в рот очередной кусочек сыра и принялся медленно жевать. - Скажи мне, брат Арнольд, как идёт подготовка к крестовому походу?
- Вот тут всё очень даже неплохо, ваше святейшество! Тут, без преувеличения скажу, дело идёт на лад. Очень многие откликнулись. О́до Третий дукс Бургундии первым принял крест. За ним и другие потянулись: Гоше́ Шатилло́нский граф Святого Паула, например. Си́мон Монте́форский граф Ле́йцестерский. Потом граф Ба́ррумский Тео́бальд. Граф Ниве́рнумский Хе́рве. Опять же, Гиллельм из Роше́ сенешаль А́нжерский. Петр Картини́акский граф О́ксерра и Торно́дурума... Ну и прочие, всех сейчас и не упомню. Рыцарство очень активно крест берёт. Особенно аквитанцев много. Опять же, из Бургундии едут. Из королевских земель. И даже из Вирома́ндии есть кое-кто. Только знаете, святой отец... - аббат замялся.
- Ну, говори.
- Мало войска всё-таки набирается. Вот если бы король Пилипп Август крест принял да людей своих созвал, тогда другое дело. Но он, я слышал, пока не торопится. У него и без священного похода забот хватает, он ведь всё с королём английским Иоханном бодается. То за Пикта́вию, то за Норманнию. А без короля Пилиппа, боюсь, не одолеем мы лингвадокских баронов. Их много, и рыцарей у них в достатке. А про крепости ихние я вообще не говорю - в Лингвадокии крепости самые надёжные во всей Франции. Там одна Каркассона чего стоит. Её можно пять лет штурмовать и всё без толку будет.
- А ты полагаешь, лингвадокские бароны вступятся за еретиков?
- Вступятся, ваше святейшество, - вздохнул Арнольд. - Попомните моё слово, вступятся. И граф Толозский Раймунд - первым из них. А за ним и все остальные пойдут. Вы не думайте, святой отец, это они сейчас друг с другом грызутся. А когда на их земли войной пойдут, они сразу все свои распри забудут.
- Полагаешь?
- Я, конечно, святой отец, не пророк, но в этом могу на Святых Евангелиях поклясться.
Иннокентий в задумчивости потеребил свою бородку.
- Ну, положим, графа Раймунда я смогу из игры вывести...
- Как?!
Понтифекс пожевал губу.
- Об этом чуть позже. А пока слушай, что тебе предстоит сделать... Здесь не задерживайся. Дня два-три - и назад. А по приезде во Францию сразу начинай собирать армию.
Аббат непонимающе уставился на Иннокентия.
- В каком смысле армию?
- В прямом. Твоя задача: в ближайшие пару месяцев собрать под своим началом не менее пяти тысяч рутье́ров. А лучше десять тысяч.
- Рутьеров?! Ваше святейшество, но ведь рутьеры - это же... это же грязные наёмники, бандиты! Они же... у них же ничего святого нет! Неужели вы хотите, чтобы в святом войске вместе с принявшими крест шли отъявленные безбожники и злодеи?!
Лицо понтифекса закаменело.
- А мне плевать, брат Арнольд, на их грязное прошлое и не менее грязное будущее! Мне плевать, что они разбойники, насильники и бандиты! Да если бы сам дьявол предложил мне сейчас помощь в борьбе с еретиками, я бы принял её, ни на мгновенье не задумываясь! Ты же сам только что сказал, что у нас недостаточно сил, чтобы воевать Лингвадокию. Так что же нам прикажешь делать? Ждать ещё десять лет?! Ждать, когда катарские священники начнут проповедовать в Роме, а катарский епископ сядет на трон в Латеране?!.. Я не потерплю позора иметь под боком целую страну, где народ и власти публично высмеивают Церковь. Ты пойми, брат Арнольд, допустить существование ереси, значит, по сути, отступиться, предать нашу истинную веру! Это значит, признать, что освящённая хо́стия не есть истинное тело Христово! Что все наши святые угодники суть пустые обманщики! А кресты на наших кладбищах и церквях - не более чем перекладины для ворон! Есть вещи, брат Арнольд, терпеть которые не только непозволительно, но и, по сути, аморально: ведь, согласись, никто не назовёт добропорядочным человека, позволившего на городской площади надругаться над собственной матерью!..
Иннокентий замолчал, дышал он сейчас тяжело, с присвистом. Аббат сидел, потупившись, костяшки на его сжатых кулаках побелели. Понтифекс потянулся к кувшину и, налив себе вина, стал пить мелкими глотками. Вновь стали слышны неугомонные сквознячки, торопливо пробирающиеся сквозь оконные щели. Напившись, папа отставил кубок на стол и вновь взглянул на монаха.
- По прибытии во Францию ты объедешь всех епископов в королевских землях и в соседних с ними графствах. Всех до единого! С каждым поговоришь. Каждого снабдишь деньгами. Деньги повезёшь с собой - завтра получишь у камерария, я распоряжусь. Каждому епископу поставишь задачу по найму рутьеров. И каждого предупредишь, чтоб не вздумали дурака валять - кто какую армию соберёт, тот такую и поведёт на еретиков. Лично поведёт. Скажи, чтоб даже не надеялись - отсидеться никому не удастся... А ты сам... - понтифекс прищурился. - А ты возглавишь весь священный поход. Не король Франции Пилипп Август, этот прелюбодей и развратник, а ты! Лично! Как полномочный! - Легат! - Святой! - Романской! - Церкви! - забил он каждое слово кулаком в подлокотник... - Ну, чего вскочил? Садись. Разговор ещё не закончен... Ещё по найму рутьеров. Смотрите там, деньгами особо не разбрасывайтесь. Всех епископов на этот счёт строго предупреди. Больше раздавайте отпущения. Идёшь в войско - получи что-нибудь одно: либо отпущение, либо монету. Полагаю, что большинство согласится на отпущение - грехов на каждом из них много, чем не повод душу очистить? Упирайте на то, что отпущение за этот священный поход точно такое же, как и за поход в Святую Землю, зато управиться можно за два месяца, а не за два года. Да и плыть никуда не надо. А добычу они себе и так в походе добудут... Объясните им, что катары теперь вне закона, и грабить их можно теперь, сколько душа пожелает... - папа взял с блюда хлебную лепёшку, отломал от неё краешек и принялся пощипывать, отправляя крошки в рот. - Теперь по поводу графа Раймунда... С ним мы поступим так. Ну, во-первых, надо избавить его от его доброй репутации. Уничтожить его доброе имя. Стереть, так сказать, грязной тряпкой все его прошлые заслуги. Надо сделать графа Толозского в глазах всех жителей Франции гнусным еретиком, чуть ли не исчадием ада!.. А для этого имя его должно звучать ежедневно и ежечасно со всех приходских кафедр. Займись этим лично. Изготовь и разошли по всем приходам соответствующую инструкцию, а к ней приложи список всех прегрешений графа. Ну там, к примеру, что он окружил себя еретиками, что оказывает им знаки внимания, деньги жертвует на их нужды - ну, ты сам мне только что об этом говорил. Э-э... значит, якшается с еретиками, ну, к примеру, настолько с ними сблизился, что отдал им на воспитание своего сына...
- Это правда, святой отец?!
- Что?.. Да какая тебе разница, правда это или нет?! Коль так напишешь, значит, так оно и есть! Я ж тебе говорю, побольше грязи! Все слухи, сплетни, особенно те, что погрязней, попротивней, должны оказаться в этом твоём списке... Так, что ещё? А! Ну как же! Чуть не забыл! Граф Толозский - гнусный распутник! Он не чтит таинство брака и ведёт себя в этом смысле более чем омерзительно. Мало того что он по пятому разу женат, так две из его бывших жён ещё живы и... и...
- И томятся в подвале его замка! - выпалил аббат.
- Именно! Молодец! Соображаешь, - одобрительно взглянул на него понтифекс.
- А ещё говорят, ваше святейшество, что в юности он соблазнял наложниц своего отца, а когда одна из них понесла от него, приказал умертвить малютку и закопать труп в лесу.
- Прекрасно! Что-нибудь ещё?
- Э-э... да, ваше святейшество! Говорят, что как-то, будучи в Толозе, он со всей своей свитой зашёл в храм, где проходила месса. Так он там принялся веселиться, рыгал, громко портил воздух, а потом приказал своему шуту передразнивать священника.
- Отлично! То есть он совершено не чтит церковь и её честных служителей. Надо бы что-нибудь ещё и про монастыри добавить. Ну, к примеру, ворвался в какой-нибудь монастырь и устроил там попойку...
- А монахов, которые пытались его образумить, приказал высечь!
- Вот-вот-вот, именно! И обязательно надо вспомнить про убийство бедного Петра Кастроновского. Необходимо, чтобы имя графа Толозского было навсегда запятнано грехом убийства. Никаких "возможно" и "вероятно"! Пусть убил он папского легата не своей рукой, но, несомненно, сделано это с его ведома, а может, и по его прямому указу. И тут бы хорошо какую-нибудь правдоподобную подробность добавить...
- Я! Я знаю, такую подробность, святой отец! Я знаю! - аббат Арнольд заёрзал в своём кресле, был он сейчас красный, распаренный, на его лице и тонзуре блестели крупные капли пота. - Говорят, граф Раймунд прошлым летом ездил повсюду со своим оруженосцем Про́спером, с тем, который, говорят, как раз и убил брата Петра, и повсюду, где был, показывал на этого Проспера, приговаривая: "Смотрите! Смотрите, вот человек, который любит меня по-настоящему! Он один сумел сделать всё, что я пожелал!"
- Это действительно было, или ты это сейчас придумал?
- Мне, святой отец, ещё тогда же, летом, рассказывал об этом аббат Конрад.
- А почему ты мне об этом в письме не сообщил?
- Э-э... ваше святейшество, но ведь это же всего-навсего слух, аббат Конрад это ведь тоже узнал от... из третьих рук.
- Ну ладно. Слух так слух. Но слух полезный. Нам он пригодится. Тебе пригодится! Туда же его, в список.
- Да, святой отец.
- В общем, задачу ты понял. Надо создать вокруг графа Раймунда ореол крайней нечестивости и греховности. Надо раструбить об этом по всей Франции. Так, чтобы каждый правоверный католик знал, что граф Толозский есть само порождение дьявола, сосуд греха, прирождённый убийца и безжалостный тиран, человек в высшей мере презренный и не заслуживающий ни жалости, ни снисхождения! Чтоб само имя его вызывало в душах добрых христиан искрений гнев и ненависть!
- Я понял, святой отец. Сделаем.
- Но это, брат Арнольд, лишь первый шаг. Это лишь подготовка к главному действу. А главное действо будет заключаться в следующем... - Иннокентий отправил в рот последнюю хлебную крошку и вновь потянулся за кувшином с вином. - Тебе налить?
- Э-э... да, святой отец. Благодарю вас!
- Граф Раймунд осторожен и хитёр. Очень хитёр. Он надеется и в этот раз перехитрить Святую Церковь так же, как ему это удавалось ранее. Он шлёт мне письма, в которых раскаивается и слёзно просит об отпущении грехов. И я более не стану медлить с ответом. Ты повезёшь с собой моё письмо графу. В этом письме я изложу условия покаяния и прощения заблудшей души графа...
- Вы хотите простить его, ваше святейшество?!
- Да, разумеется, я хочу его простить. Святая Церковь всегда прощает раскаявшихся. И я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы простить заблудшего графа. Но!.. - папа сидел сейчас очень прямо, держа перед собой наполненную вином диатрету; на губах понтифекса появилась зловещая усмешка. - Я обставлю его прощение рядом условий. Таких условий, от которых графу Раймунду станет жарко. Таких условий, которые побудят его к действиям. Причём к действиям радикальным и поспешным. Ну, во-первых, я обяжу графа принести покаяние не лично предо мной, а пред всем клиром! Пред всеми епископами и аббатами, с которыми он враждовал. Публичное покаяние! Мы сделаем из этого покаяния представление, балаган! Мы унизим графа Раймунда пред всеми его поддаными. Унизим так, чтобы он почувствовал себя собакой, побитой своим строгим хозяином... Во-вторых, я заставлю его подписать обязательства по компенсации всех ущербов, причинённых им и его людьми всем епископальным и прочим церковным заведениям... Третье. Я лишу его прав на все принадлежащие ему ныне епископства и отдельные приходы. Со всем их движимым и недвижимым имуществом... Далее. Я потребую распустить все его отряды рутьеров и прочих наёмников. Я лишу его тех, с чьей помощью он творит разбой и защищает награбленное... Далее. Я установлю тотальный церковный контроль на всех его землях. И он, как раскаявшийся еретик, обязан будет с этим согласиться! Он будет обязан не только не поддерживать еретиков - об этом вообще не может быть речи! - но и, наоборот, активно бороться с ересью в своих землях: он должен будет признавать еретиками всех, на кого укажет церковь; он обязан будет передавать на церковный суд все жалобы на еретиков от правоверных христиан; он должен будет исполнять все постановления, вынесенные церковным судом по этим жалобам. Мы выбьем еретическую опору из-под ног графа Толозского!.. И вот когда он поймёт, что эта опора ушла из-под его ног, когда он осознает, что имя его опорочено и каждый правоверный католик мечтает не только плюнуть ему в лицо, но и вонзить нож ему в горло, он окажется в положении, когда ему предстоит сделать выбор. Как говорится, или суп съесть, или в окно прыгнуть. И знаешь, как он поступит, брат Арнольд?
- Он... взбунтуется?
- Нет, брат Арнольд, он не взбунтуется. Граф Раймунд слишком хитёр и осторожен для этого. Я скажу тебе, что он сделает... Он примет крест и пойдёт войной на ересь!
- Вы... вы шутите, святой отец?! - аббат недоверчиво уставился на понтифекса.
- Отнюдь нет, брат Арнольд, я вовсе не шучу. Граф Раймунд поступит именно так, поскольку это самый выгодный выход для него из той ловушки, в которую мы его загоним. Он поступит так, как поступает хитрый базарный вор, который во время опасности кричит: "Вон он! Вон он! Я его вижу! Держите его!.." и возглавляет погоню. Ведь поступив именно так, он, по его разумению, решит сразу все свои проблемы. Во-первых, он убережёт своё имущество от всяких посягательств, поскольку имущество крестоносца объявляется неприкосновенным на всё время похода. А граф хорошо понимает, что северные дуксы и их рыцари идут в священный поход на Лингвадокию не только, а может быть, и не столько ради того, чтобы очистить тело Святой Церкви от еретической заразы, а для того, чтобы взять хорошую добычу, всласть пограбить своих богатых южных соседей... А во-вторых, приняв крест, граф раз и навсегда очистит своё поруганное имя от всех обвинений и наветов... А мы, разумеется, не станем его в этом разубеждать. Мы великодушно простим графа и отпустим ему все его многочисленные грехи. Мы ответим ему ложным милосердием на его ложное раскаяние и повиновение... И пусть он вовсю воюет с еретиками. Ты сам говорил, брат Арнольд, что у графа сильное войско. Вот пусть он его и использует в войне со своими лингвадокскими приятелями. Бывшими приятелями, от которых он, попомни моё слово, тут же поспешит отречься... Чем толкать графа в ряды защитников еретических земель, мы выдернем его из этого ряда и поставим подле себя. Разумеется, временно поставим. Пусть он нам поможет сокрушить споспешников антихриста. Пусть он нам поможет выжечь гнездо ереси, пусть он растопчет его своими ногами! И мы не дадим графу отсидеться за спинами других. Ты́ не дашь ему этого сделать, брат Арнольд! Ты́ приглядишь за тем, чтобы граф Толозский Раймунд был в первых рядах борцов с ненавистными еретиками. Ты́ сделаешь так, чтобы граф Толозский Раймунд оказался по уши вымазан катарской кровью!.. А вот после того, как мы с его помощью очистим лингвадокские земли от еретической плесени, мы вернёмся к разговору с ним. И боюсь, разговор этот ему очень не понравится!.. Отчего ты не пьёшь своё вино, брат Арнольд?
Аббат очнулся.
- Я пью, ваше святейшество, пью! - он, не отрываясь, осушил свой кубок и грохнул его об стол; лицо его выражало полнейший восторг. - Это... Это гениально, ваше святейшество! Просто гениально! Вы, ваше святейшество, превзошли своим гением самого... самого!.. - он задохнулся.
Папа махнул рукой.
- Пустое, брат Арнольд. Оставь. Какой уж тут гений. Вот где гений! - он указал на витражного Христа, верхом на ослике въезжающего в городские ворота. - Ты только посмотри на эти пальмовые листья! Какие линии! Какой чистый цвет! Изумруд, истинный изумруд! Это - да, гениально. А у меня - лишь сухой расчёт да знание человеческой сущности. Давай-ка мы с тобой лучше ещё выпьем... - он разлил по кубкам остатки вина. - Эй, Фабий! Принеси нам ещё сицилийского!.. Ну а теперь, брат Арнольд, давай поговорим о само́м священном походе. Я хочу дать тебе несколько практических советов о том, как его лучше провести... Ну, во-первых, сроки. Начать нужно как можно скорее. Сколько тебе езды до Франции? Если быстро, нигде не задерживаясь.
- Дней двадцать, святой отец, не меньше. И то, это если лошадей менять. Хотя бы раз в два дня.
- Значит, будешь менять. Каждый день будешь менять! В подорожной это тебе специально пропишут. Получается, к концу месяца ты будешь на месте. Очень хорошо! Два месяца тебе на подготовку. За это время тебе необходимо будет закончить сбор святого войска и разобраться с графом Раймундом. Ну и... что у нас получается? Получается где-то на Иоаннеса Крестителя, так? Ну вот и будем считать этот день днём начала священного похода. А что, очень даже символично: в день Святого Иоаннеса Крестителя святое войско понесёт в еретические земли крест истинной веры!.. И учти, действовать надо быстро, чтобы управиться до осени. Где ты планируешь назначить место сбора святого войска?
- Я уже назначил, святой отец. В Лугдунуме.
- Ага. Что ж, хорошо. Оттуда до Лингвадокии совсем недалеко. Да, вот ещё что. По поводу сбора войска. Опять же, переговори со всеми епископами. С кем не сможешь напрямую, отправь письмо. Необходимо неустанно разъяснять прихожанам суть катарской ереси. Неустанно и ежедневно! И красок при этом не жалеть! Надо, чтобы праведные христиане шли в святое войско, понимая, что они идут сражаться не с простыми заблудшими, которых можно по-христиански пожалеть, а с истинными исчадиями ада, с порождением тьмы, которых следует убивать, ровно бешеных собак! Говорить об этом надо как можно убедительнее, приводя факты и свидетельства очевидцев. Прихожане должны быть уверены, что еретики-безбожники не гнушаются в своей подлой деятельности ничем! Что они по своей сути гораздо хуже сарацин!.. Ну, например... Они подло, исподтишка убивают праведных и каноников. Они оскверняют церкви и кладбища. Они всячески поносят наших святых и, боле того, открыто глумятся над их мощами...
- Дозвольте, святой отец?! Я знаю! Я слышал о таком! Граф Фу́ксиумский Раймунд Рогерий, когда захватил обитель Святой Марии в Ла́грассе, приказал своим солдатам отломать у распятого Христа руки и ноги и использовать их для растирания специй! Прости, Господи!
- Ого! Это правда?
- Истинная правда, святой отец! Истинная! Мне об этом лично рассказывал тамошний аббат Бернард!
- Ну-ну, ещё что-нибудь?
- Да, святой отец! Люди графа устроили попойку в монастырской трапезной, а потом на спор стреляли из луков и арбалетов в святое распятие. А под конец вообще подожгли обитель.
- Замечательно! Это то, что нужно! Вот об этом должны знать все.
- Да, святой отец.
- Но этого мало, брат Арнольд. Это злодеяния отдельных людей. А добрым христианам надо понимать, что к а ж д ы й еретик - каждый без всякого исключения! - есть явный и опаснейший враг истинной католической веры! Необходимо неустанно и последовательно разъяснять, что катарская ересь - ересь особая. Она покушается не на отдельные положения нашего святого учения. Она покушается на всю нашу веру целиком! Ведь катары открыто проповедуют, что наша Церковь есть ни что иное как порождение дьявола, а стало быть, все её служители суть дьявольские слуги! А все наши иконы и тем более священные реликвии - не более чем идолы. Говоря их словами: это всё обломки вонючих костей и деревяшек, грязные лоскутья тряпок, собранных где попало, а потому, тот, кто им поклоняется, чтит не Бога, но дьявола!.. Они говорят, что, раз человек не есть создание Божие, но лишь продукт дьявольских изысканий, значит не было никакого Христа-человека, а потому, наша Святая Дева Мария - не более чем возвеличенная церковью нечистоплотная самозванка!.. Они отрицают освящённый церковью брак, они утверждают, что познать плоть своей жены равносильно инцесту с матерью, сестрой или с дочерью! Каково?!.. Вот всё это должно ежедневно и ежечасно литься с амвонов всех французских церквей и наполнять сердца французов благородной ненавистью! Ты понимаешь меня, брат Арнольд?
- Да, ваше святейшество!.. Дозвольте ещё одно наблюдение?
- Да?
- Катарские проповедники, они... Они ведь всегда ходят вдвоём. Всегда! Причём, что любопытно, или мужчина с мужчиной, или женщина с женщиной. И никак иначе! Ну и... В общем, в народе говорят, что они... это самое... Ну, вы понимаете, святой отец?
Взгляд понтифекса сделался ироническим.
- То есть, ты хочешь сказать, что все они... содомиты?
Аббат облизнул губы.
- Ходит такой слух, ваше святейшество. Доподлинно неизвестно, и... и достоверных свидетельств на этот счёт нет, но... так говорят.
Иннокентий хмыкнул.
- Ну что ж, это любопытно. Это весьма интересный слух. И в свете нашего дела, хороший. Я бы сказал, полезный. Его можно и нужно использовать. Продумай, как это поправдивей, повыгодней подать и обязательно тоже включи в письмо епископам. Ясно?
- Да святой отец, ясно.
- Ну и хорошо, коль ясно... - понтифекс откинулся на спинку кресла, вертя в пальцах кубок с вином. - Ну, и ещё пара моментов по организации похода... Откуда ты намерен начать? Ты уже думал об этом?
- Н-нет, святой отец. Ещё нет. Точнее, я был уверен, что святое войско пойдёт прямо на Толозу. Но раз вы говорите, что граф Раймунд примет крест и будет сражаться на нашей стороне, то тогда... Может быть, тогда начать с А́льбиги? Там очень много еретиков... Или, может, лучше сразу идти на Каркассону?
- А как ты посмотришь на то, чтобы начать с Биттеры, брат Арнольд?
- С Биттеры?
- Да, с Биттеры. Там, ведь, я так понимаю, тоже полно еретиков?
- Ну да. Разумеется. В Лингвадокии какой город ни возьми, там везде полно еретиков.
- Ну вот и замечательно! А ты, брат Арнольд, надеюсь, не забыл, как полвека назад жители Биттеры убили своего виконта? Прямо в церкви! Средь бела дня! Забили и затоптали ногами!
- Э-э... Простите, святой отец, но я ничего не знаю об этом.
- Вот и плохо! А тебе, по твоему статусу, положено знать о таких вещах!
- Виноват, ваше святейшество... Я знаю, что... не пятьдесят, но пять лет тому назад в Биттере был убит епископ Гиллельм. Это я знаю... Правда, говорят... говорят, что...
- Ну, что? Договаривай!
Аббат потупился.
- Говорят, что его убили... его убили ваши люди... ваше святейшество.
Несколько тягостных мгновений понтифекс в упор разглядывал монаха.
- А коли даже и так, Арнольд, то что с того?!.. И вообще, какая теперь разница, кто убил и за что?! Для нас сейчас самое главное, что за последние полсотни лет, то есть на протяжении жизни одного человека, в этом городе был убит его виконт и его епископ!.. Вот скажи мне, брат Арнольд, есть ещё в Лингвадокии, да и вообще во всей Франции, другой такой город, где прихожане так часто убивают своих синьоров и епископов?.. Уверен, что нет. Так что, согласись, брат Арнольд, Биттера имеет самые веские основания для того, чтобы стать первой целью священного похода... Надеюсь, я тебя убедил?
- Да, святой отец. Коль так, то конечно... - аббат утёр рукавом лоб. - Да и, опять же, ваше святейшество, Биттера гораздо ближе к Лунгдунуму, чем та же Альбига. Как минимум льё на пятьдесят.
- Ну вот, - одобрительно кивнул Иннокентий, - тем более. А это, если я не ошибаюсь, чуть ли не треть пути?
- Точно так, ваше святейшество.
- Значит, Биттера! - затвердил понтифекс. - Как там с укреплениями?
Аббат мизинцем почесал тонзуру.
- Н-ну, это, конечно, не Каркассона, святой отец, но тоже достаточно крепкий орешек. И его не так просто будет разгрызть.
- Ничего, разгрызёте... А чтобы этот, как ты сказал, орешек стал последним из тех, которые вам предстоит разгрызть, вам надлежит не разгрызать его, брат Арнольд, а, не жалея, расплющить молотком. Ты понимаешь меня?
- Э-э... Боюсь, что не вполне, ваше святейшество.
Иннокентий, прищурившись, медленно отпил из своего кубка.
- Ты учти, брат Арнольд, вся Лингвадокия будет, затаив дыхание, наблюдать за штурмом Биттеры. И её пример станет определяющим для всего дальнейшего хода кампании. Поэтому Биттеру надо не просто захватить, и захватить, по возможности, быстро. Её надо примерно наказать! - лицо понтифекса затвердело. - Этот гнусный город, эту еретическую клоаку, необходимо стереть с лица земли! Стереть раз и навсегда! Надо, чтобы участь Биттеры сравнялась с участью Со́дома и Го́морры! Чтобы имя её отныне и вовеки веков поминалось вместе с именами этих, подвергнутых каре Господней, городов! И пролил Господь на Содом и Гоморру серу и огонь от Господа с неба! - возвысил он голос. - И ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли. И встал А́брахам рано утром и посмотрел на всё пространство окрест и увидел: вот, дым поднимается с земли, как дым из печи!.. Ни один житель этой зловонной выгребной катарской ямы не должен уцелеть! Ни один! Ты понял меня, брат Арнольд?!
- Да, ваше святейшество!.. Н-но, прошу прощения... Как же быть с остальными? Я имею в виду, как быть с не еретиками? Вы говорите, что... что ни один не должен уцелеть. Но там ведь не все еретики. В городе. Там ведь не все катары. Там много и праведных христиан...
Иннокентий двинул кулаком по подлокотнику.
- Запомни, брат Арнольд! В городе, который столько лет терпит в своих стенах гнусную ересь, в городе, где прихожане убивают и топчут ногами своих виконтов и епископов, нет и не может быть праведных христиан! Поэтому кара должна быть жестокой и неминуемой, и она должна настигнуть всех! Всех до единого, брат Арнольд! Всех и каждого! Объясни это перед штурмом крестоносцам. Скажи им, что их мечи не должны останавливаться ни перед женщиной, ни перед младенцем, ни перед немощным стариком! Скажи им, брат Арнольд, что в этом городе все - абсолютно все! - заражены еретической проказой! Скажи им, что в этом городе нет праведных! А даже если и есть несколько, то пусть принявшие крест не бояться ошибиться - Господь в Своём милосердии сумеет отличить козлищ от агнцев и примет души последних в Своё Царствие!.. Еретическая Лингвадокия должна содрогнуться! Еретическая Лингвадокия должна в ужасе пасть ниц пред железной поступью беспощадного святого войска! Если вы сделаете с Биттерой то, что я говорю, поверь мне, ни один другой город больше не осмелится запереть свои ворота перед рыцарями священного похода. Ты понимаешь меня, брат Арнольд?
Монах сидел, ошеломлённо глядя на понтифекса. Потом, опомнившись, опустил глаза.
- Да, ваше святейшество.
- Ну вот и славно... - Иннокентий, вспомнив про свою диатрету, сделал несколько жадных глотков и потянулся к блюду с холодным мясом. - Что-то я со всеми этими разговорами проголодался. Может, нам поторопить обед? Ты как смотришь на это, брат Арнольд?.. Эй, Юлий!.. Фабий, позови Юлия!.. Юлий, где ты ходишь?! Давай, шевелись! Прикажи там, на кухне, пусть просыпаются! Скажи, его святейшество трапезничать желает!..
Лето, с трудом преодолев горячую макушку июля, в медленной потной истоме ползло к вожделенной осенней прохладе. Солнце, как втянувшийся в работу усердный кузнец, день за днём неутомимо раздувало свой ослепительный огнедышащий горн. Над всей Лингвадокией третью неделю стояло вёдро. Листва на утомлённых зноем деревьях поблёкла, а кое-где даже пожелтела и начала опадать. Над выгоревшими полями дрожали зыбкие миражи.
Начавшийся новый день ничем не отличался от предыдущих и не предвещал никаких изменений в погоде. Царил штиль. В белёсом небе на невообразимой высоте неподвижно висели тонкие ажурные облачка, больше всего похожие на маленькие перья, случайно выпавшие из крыльев пролетавшей мимо беззаботной стайки ангелов. Тени от этого небесного мусора не было никакой, и лучи поднявшегося уже достаточно высоко, раскалённого добела светила жарили несусветно.
Лагерь крестоносцев, лишь накануне вечером раскинувший свои шатры под стенами Биттеры, на левом берегу неширокого тихого О́рбиса, медленно просыпался. Полураздетые Христовы воины выбирались из своих душных палаток и шатров, жмурились на немилосердное солнце и, зевая и почёсываясь, брели к реке - смыть вчерашнюю дорожную пыль и липкий ночной пот. Река, впрочем, больше напоминала болотную заводь: почти неподвижная водная гладь от берега до берега заросла ряской, на мелководье скопилась липнущая к ногам тина, да и попахивало от неё вполне отчётливо стоялой водой, болотом. Тем не менее это была вода, ею можно было умыться, в ней даже можно было искупаться и постирать пропотевшую и пропылённую за долгую дорогу одёжку, чем многие, кстати, и занялись, раздевшись донага и не обращая никакого внимания на обозных кухарок, время от времени приходящих к реке с вёдрами и котелками.
По всему лагерю дымили костры. Запах приготовляемой пищи, смешиваясь с запахами дыма и болотными запахами реки создавали некий вполне приятный походный аромат. Правда, к этому аромату с каждым часом всё больше примешивался запах испражнений - двадцатитысячное человеческое стойбище за ночь изрядно загадило окрестности. Но для непритязательных носов Христовых воинов это была не большая помеха. Вернувшиеся от воды к кострам крестоносцы садились завтракать и, облизывая ложки, невесело поглядывали на возвышающуюся над рекой мощную городскую стену. Биттера стояла на высоком холме и отсюда, от реки, казалась совершенно неприступной, гордо вздымая вверх свои могучие, сложенные из светлого известнякового камня, отвесные стены.
В городе празднично звенели колокола - жители Биттеры отмечали день своей небесной покровительницы, Святой Ма́рии Магда́лены. Вообще, биттерцы вовсе не выглядели обеспокоенными, а тем паче напуганными появлением под стенами города столь внушительного войска. С крепостной стены в адрес противника то и дело летели весёлые проклятия, а некоторые особо ретивые защитники города не гнушались, повернувшись к неприятелю спиной и нагнувшись, продемонстрировать ему свой оголённый зад.
Ближе к полудню, когда начальники крестоносного войска, собравшись в душном шатре папского легата Арнольда, вяло переругивались, обсуждая планы осады и штурма города, а подавляющая масса Христовых воинов, пережидая жару, либо дрыхла в теньке, либо сидела по шейку в тёплой, как парное молоко, реке на мелководье, городские ворота внезапно распахнулись и оттуда, дико вопя, улюлюкая и размахивая знамёнами, на высокий каменный мост, что шёл от ворот через всю речную пойму на другой берег Орбиса, вывалил довольно многочисленный отряд городского ополчения. Уверенные в своей неуязвимости, биттерцы, перегнувшись через перила моста, принялись кривляться и дразнить глядящих на них снизу вверх крестоносцев.
- Эй, голозадые! - орали они. - Оборванцы! Чего вы сюда припёрлись?! Убирайтесь обратно в свои Бургундии и Аквитании!..
Горожане чувствовали себя в полной безопасности: они хоть и стояли на самой низкой на этом берегу Орбиса части моста, но всё равно их отделяли от противника и приличная - в четыре человеческих роста - высота, и мощные каменные перила, за которыми можно было легко укрыться от пущенной снизу стрелы. Сам же мост уходил далеко за реку, где попросту не было никаких отрядов неприятельской армии, и откуда ожидать нападения и вовсе не приходилось. Впрочем, никто, кажется, нападать на них сейчас и не собирался, равно как и пускать снизу стрелу - крестоносцы лишь вяло отругивались, да показывали распалённым собственной воинственностью горожанам неприличные жесты.
Тем временем от городских ворот к шумному толковищу сбегались всё новые группы вооружённых чем попало "вояк". Это были так называемые "солдаты на час" - обычные городские жители, торговцы и ремесленники, взявшие в руки оружие исключительно на время неприятельского нашествия. Было в их рядах и немало простых зевак - пьяненьких и весёлых по случаю праздника, радующихся неожиданному, а потому вдвойне приятному развлечению. Вниз на головы крестоносцев полетели яблочные огрызки, глиняные черепки и прочий обидный мусор.
- Алле́!.. Алле!.. Вперёд!.. - из близких ивовых зарослей на берег вдруг хлынули люди, волокущие на себе длинные деревянные лестницы. Их было много - десятки, нет, сотни! Подбадривая друг друга криками, они устремились к опорам моста и сходу, приставив лестницы, принялись проворно карабкаться вверх. Это были рутьеры - вольные наёмники, солдаты удачи, голодранцы и сброд: грязные, босые, оборванные, без кольчуг и даже без щитов, вооружённые лишь увесистыми дубинами да топорами. Вёл их в атаку предводитель самого большого рутьерского отряда известный лиможский окаянник и лиходей по кличке Король, который сразу оценил всю выгодность возникшей ситуации и безошибочно уловил своим чутким разбойничьим носом запах близкой большой добычи.
Многие стоящие на мосту поначалу даже ничего не поняли, когда через перила на них посыпались полуголые оскаленные люди, которые принялись наносить удары налево и направо, а потом, особо не обращая внимания на толпящихся на мосту ротозеев, бросились к гостеприимно распахнутым городским воротам. Привратная стража, тоже не ожидавшая ничего подобного, зазевалась, и рутьеры, прорвав её жиденькие ряды, кинулись по улицам города, как сорвавшиеся с цепи злобные псы. Опомнившись, горожане попытались закрыть ворота, но было уже поздно - по мосту, вперемешку с перепуганными "солдатами на час", к городу мчались всё новые и новые шайки рутьеров. Ворвавшись в город, одни из них - самые жадные - принимались тут же грабить, врываясь в первые попавшиеся дома, другие - наиболее расчётливые - устремлялись к другим городским воротам и, быстро расправившись с ничего не понимающей стражей, открывали их или принимались крушить любыми подручными средствами...
- Сир!.. Сир!.. - в палатку, где шёл военный совет, ворвался один из оруженосцев Симона Монтефора, графа Лейцестрийского. - Сир, рутьеры штурмуют город! Они открыли ворота!..
Все вскочили.
- Кто?! Зачем?! Кто приказал?!.. - граф первым выбежал из палатки. - Ох ты, Господи!.. И вправду, штурм!.. А́лан!.. Алан!! Труби сбор! Нет! Труби сразу атаку!.. Рыцари! Го́берд! Бу́ркард! Гильом! Все за мной! Все на приступ!..
Спустя какой-то час Биттера превратилась в кромешный ад. На стенах ещё сражались отдельные отряды под командованием коменданта крепости Бернарда Сервианского, но на всех улицах города уже хозяйничали мародёры. Людей, обезумевших от ужаса, мечущихся в поисках спасения, убивали на бегу, убивали в домах, убивали в церквях, где они надеялись найти укрытие. Пылали подожжённые дома. Посреди улиц, во всех переулках, на площадях в лужах крови лежали трупы - мужчины, женщины, дети. Их было много, очень много - местами нельзя было поставить ногу, чтобы не наступить на бездыханное тело. Из окон домов неслись истошные крики, мольбы о помощи - там тоже убивали, насиловали, грабили. В городе опять звонили колокола, но звонили они теперь не празднично, а отчаянно, созывая свою паству то ли для её защиты, то ли, наоборот, для защиты самих церквей, и этот звон был звоном последней надежды - уповать жителям города сейчас можно было только на милосердие Господа. Но равнодушный Бог отвернулся от них. Хриплые торжествующие вопли мародёров, крики ужаса их жертв, стоны раненых и умирающих, похоронный звон всех городских колоколов, топот ног, лязг оружия - всё слилось в жуткую, чудовищную какофонию, в симфонию смерти и разрушения. Собор Святых великомучеников Наза́рия и Це́льсия, который, впустив беженцев, успел закрыть свои крепкие двери, был взят коротким яростным штурмом. Все, кто успел укрыться за его толстыми стенами, оказались в западне. Озверевшие от крови рутьеры резали всех подряд: женщин, грудных детей, священников с распятиями в руках. Алтарь был завален трупами на высоту человеческого роста. Под ногами хлюпала кровь. За каких-то полчаса в соборе было зарезано и насмерть забито дубинами больше тысячи человек. Перемазанные кровью жертв, захватчики, ругаясь и то и дело сцепляясь драться друг с другом, жадно делили добычу: золочёные оклады икон, драгоценную церковную утварь, отрубленные пальцы с перстнями, женские серьги с окровавленными мочками ушей...
Ещё с утра цветущая и благополучная Биттера к вечеру превратилась в город мертвецов: где в домах и церквях, ставших разбойничьими притонами, опьянённые победой мародёры, топчась в лужах крови, прятали по мешкам и баулам свои богатые трофеи - добро бесчисленных мертвецов; где по улицам, перешагивая через окровавленные и обезображенные трупы, торжественно маршировали гордые победители, воины Христа, борцы с ересью, размахивая хоругвями и воодушевлённо распевая: "Тебе, Богу, хвалим!.."
Тем временем отдельные пожары, постепенно соединяясь, слились наконец в единый большой пожар. К ночи весь город полыхал, как один огромный костёр. Горели и рушились дома, погребая под своими пылающими обломками многочисленные недвижные трупы и немногих уцелевших живых. На всех воротах города стояли патрули святого воинства, перехватывая несчастных, обгоревших и задыхающихся от дыма, пытающихся выбраться из разверзшегося вокруг них ада, и мечами и пиками гоня их обратно - в огонь. Жар от огня в центре города был такой, что на колокольнях церквей расплавились колокола, а стены базилики Святой Марии Магдалены, не выдержав яростного натиска огня, треснули во многих местах. Небесная покровительница не смогла спасти ни свой город, ни даже возведённый в её честь собор. Все двадцать тысяч жителей Биттеры - мужчины и женщины, младенцы и старики, праведники и грешники - все в этот ужасный день встретили свою мучительную смерть...
Как мудро предвидел папа Иннокентий, после всего того, что случилось с несчастной Биттерой, ни один город в Лингвадокии больше не оказал святому войску никакого сопротивления. Неприступная Каркассона, величавая Альбига, смотрящаяся в прозрачные воды Агу́отиса кукольная Ка́стра, гордый Ко́ссад, живописная Мирапи́ска, Фанжа́ус, Го́нто, Са́вердун, То́нненц - все эти города в итоге открыли свои ворота перед наступающей армией крестоносцев. И все они были безжалостно разграблены и разорены алчным, ненасытным Христовым воинством. Непокорная еретическая Лингвадокия была поставлена на колени. Началось повсеместное планомерное уничтожение катарских раскольников.
А спустя шесть лет, на Четвёртом Латеранском соборе, был утверждён специальный канон, касающийся борьбы с ересью:
Мы отлучаем и анафемствуем всякую ересь, святой православной католической вере противостоящую... Мы осуждаем всех еретиков под любым именем; лики у них разные, но хвосты их тесно связаны, потому как все они сходятся в одной точке: на тщеславии.
Осуждённые еретики должны быть переданы властям светским либо их судебным приставам для приведения к соответствующим мерам наказания. Священнослужители сначала в своём достоинстве унижаются; имущество сих осуждённых, в случае мирян, конфискации подлежит; если же они клириками были, то отходит к церкви, от которой они жалованье своё получали.
Ежели те, которые лишь подозреваемыми были, дабы оправдаться, свою невиновность доказательствами достаточными не доказали, отлучению от церкви подлежат, и все их избегать должны, покуда они не удовлетворятся достойно. Если же они в отлучении от церкви в течение года упорствуют, то по истечении оного времени они как еретики осуждаются.
Власти же светские любой степени предупреждаются и, ежели необходимо, к порицанию ереси принуждаются, так что, ежели они хотят, чтобы их уважали и верными почитали, они дать клятву публично защищать веру в пределах своих возможностей обязаны, а также из земель своих всех тех еретиков изгонять, которые церковью таковыми были объявлены. Отныне всякий, на духовную или мирскую должность нанятый, содержание сей главы присягой подтверждать обязан.
Если же правитель светский, невзирая на просьбы и увещевания церкви, об освобождении земли своей от заразы еретической не заботится, он митрополитом и другими епископами провинции отлучением поражается; а ежели он своим долгом в течение года пренебрегать продолжает, то об этом Великий Понтифекс быть поставлен в известность должен, дабы он вассалов оного правителя от клятвы верности освободил и землю его отдал правоверным католикам, которые, еретиков изгнав, владение оное без всякого противодействия иметь и в чистоте веры его хранить смогли бы...
Католики же, которые, крест взяв, для изгнания еретиков вооружаются, пользуются индульгенциями и привилегиями святыми такими же, каковые тем, кто на помощь Земле Святой идёт, даруются.
Мы также постановляем, что все те, которые в еретиков верят, принимают их, защищают их и помогают им, отлучению подлежат; и мы твёрдо утверждаем, что любой, кто отлучению подвергся и в течение года его не удовлетворил, после этого, в силу самого факта, позору подвергается и к государственным должностям или советам допущен быть не может, равно как не может на те же самые должности других избирать или выступать в качестве свидетеля. Он также должен стать "незавещательным", т.е. лишённым права завещание составлять или же наследства возможности добиваться. Кроме того, никто не обязан отвечать ему ни по какому вопросу; он же, с другой стороны, отвечать другим обязан. Если же был он судьёй, его приговор не имел бы значения, и ни одного дела ему бы представлено не было. Если же был он адвокатом, ему бы не доверили защиту; если же был он нотарием, то документы, им составленные, ничего бы не стоили, поскольку они вместе с их осуждённым автором осуждены. То же самое и в других случаях, этим подобных, мы соблюдать повелеваем.
Если же дело идёт о клирике, то он от должности и бенефиция должен быть всяко уволен: ведь кто больше виновен, тот и более тяжким наказанием наказан быть должен. Тот же, кто после объявления церковью отлучения отлучением сим пренебрегает, должен быть поражён отлучением до тех пор, покуда удовлетворения должного не принесёт.
Священникам не должно совершать таинства церковные еретикам, этим заразным людям; ни хоронить их по-христиански; ни принимать их милостыни и приношения. В противном случае они должны быть лишены должности своей и никогда к ней без особого прощения со стороны Престола Апостольского не возвращаться. То же положение должно быть применено и ко всем монашествующим, независимо от их привилегий в той епархии, в которой они имели наглость эксцессы подобные провоцировать.
Но так как некоторые под видом благочестия отрицают, как говорит Апостол, сущность его и способность проповедовать себе приписывают, то тот же Апостол говорит: как могут проповедовать, если не посланы? Все те, кто был запрещён или кто без послания Престолом Апостольским или местным епископом католическим узурпировать служение проповеди публично или в частном порядке осмеливается, должны быть от церкви незамедлительно отлучены и, ежели они не раскаиваются как можно скорее, другим соразмерным наказанием наказаны.
Кроме того, каждый архиепископ или епископ обязан лично либо через архидиакона, либо же через других дееспособных и честных лиц епархию свою дважды либо не реже одного раза в год посещать, и ежели о присутствии там еретиков известие есть, то принуждать там трёх или даже более людей с хорошей репутацией, или даже, если сие уместным покажется, всех жителей окрестностей приносить клятву в том, что ежели там есть еретики либо люди, тайные собрания держащие, либо в жизни и в нравах своих от общего образа поведения верующих отступающие, они о том его своевременно извещать будут. Епископ же обязан оных обвиняемых к себе призвать и, ежели они вменяемой им виной не оправдываются или ежели после искупления её они вновь в своё вероломство первоначальное впадают, тогда они согласно настоящему канону наказываются. Если же кто от священного характера присяги отказывается или с упрямством предосудительным в том присягать не желает, сам, без сомнений в том, еретиком объявляется.
Посему мы хотим и приказываем, и в силу святого послушания строго повелеваем, дабы епископы, ежели они наказаний канонических избежать желают, усердно за надлежащим исполнением сих норм в епархиях своих следили. Ежели какой-либо епископ небрежность либо медлительность в освобождении своей епархии от брожений еретических, когда их присутствие несомненно, действительно проявит, он с епископского служения должен быть незамедлительно низложен и подходящим человеком, который желает и знает, как бороться со злобой еретиков, что сбить с толку истинно верующих христиан желают, немедленно заменён.
Итак, благими стараниями папы Иннокентия Третьего, католическая церковь получила в свои руки вожделенный меч, которым она отныне могла беспрепятственно - и, главное, совершенно законно! - разить всех, кто осмеливался встать на её пути, всех, кто смел покуситься на её исключительное право на святую истину.
"Святой Отдел расследований еретической греховности" приступил к своей трудной, но необходимой работе. По всей Европе запылали костры святой инквизиции.
Ибо сказано Святым Иоаннесом апостолом: "Всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придёт и теперь есть уже в мире" (1Ин. 4:3)
И ещё сказано апостолом Матте́ем: "Если кто церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь" (Мф. 18:17) "...идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его" (Мф. 25:41)
И вторит им муж апостольский священномученик Игнатий Антио́хийский: "Ежели кто злым учением растлевает веру Божию, за которую Иисус Христос распят... такой человек, как скверный, пойдёт в неугасимый огонь, равно как и тот, кто его слушает".