Существует распространённое заблуждение, что Эпоха Гласности в нашей стране началась с прихода к власти Михаила Горбачёва и провозглашения им так называемой Перестройки. На самом же деле говорить о чём угодно и как угодно можно было ещё задолго до Горбачёва. Во всяком случае, автор, несмотря на свой достаточно немолодой возраст, уже не застал тех времён, когда за неосторожно сказанное слово сажали. Вся прелесть Перестройки заключалась в том, что с её приходом стало можно не только ГОВОРИТЬ, с её приходом стало возможно ДЕЛАТЬ. Чем мы в Орловке, например, сразу же и воспользовались.
А начали мы свою перестроечную деятельность в гарнизоне с того, что на очередных партвыборах "прокатили" секретаря полковой парторганизации майора Давыдова.
Здесь следует пояснить, что в те времена сложилась забавная и парадоксальная ситуация с должностью "освобождённого" секретаря парторганизации. В те времена вообще было много забавного и парадоксального. Так вот. С одной стороны, должность секретаря была выборной. А с другой, - должность эта была штатной. То есть находящийся на этой - выборной! - должности человек получал конкретный оклад от государства. И получал он его именно как "секретарь парторганизации", в нашем случае - как "секретарь партийного комитета войсковой части". Должность эта в авиационных полках была, ни много ни мало, майорской - то есть равная должности командира эскадрильи. Кроме того, должность эта была номенклатурной, то есть её "спускали сверху", её, как говорится, в готовом виде предлагали партсобранию, и коммунисты части должны были с предложенной кандидатурой согласиться. Они не могли выбрать на эту должность из своих рядов какого-нибудь Васю Пупкина - лейтенанта, техника самолёта или пусть даже того самого командира эскадрильи, майора. Нет, конечно же, теоретически они этого Васю выбрать могли, но... Вот в этом-то "но" и было всё дело. Среди коммунистов было не принято ерепениться. Если вышестоящий парторган предлагал кандидатуру, то с ней следовало согласиться. Подразумевалось, что, во-первых, вышестоящим виднее, а во-вторых, кого попало ведь предлагать не будут, кандидатура, наверняка, положительная и достойная, как говорил поэт: "...Проверен. Наш товарищ!" Однако насчёт последнего теория зачастую расходилась с практикой. Как, например, в случае с нашим майором Давыдовым.
Прислали его к нам в полк из какого-то приморского автобата, так что от авиации он был далёк, как пчеловод от кибернетики. Ума он был невеликого и компенсировал этот свой недостаток избытком служебного рвения. Особенно доставалось от него молодым лётчикам-коммунистам. Давыдов неизменно присутствовал на всех разборах полётов и тщательно фиксировал в своём блокнотике все "проступки" лётчиков, стараясь ничего не напутать в совершенно непонятной для непосвящённого лётной терминологии. А потом "провисшие" коммунисты вызывались на партком.
- Вот скажите, пожалуйста, нам, товарищ Шупиков, - облокотясь на свой председательский стол острыми локтями, строго вопрошал Давыдов, - почему у вас на посадке перегрузка выше установленной?
- Ну... это... "ручку" не добрал, - оправдывался Гриша.
- А почему вы "ручку" не добрали? - продолжал допытываться парторг
- Вертикальная у меня была повышенная.
- А почему у вас вертикальная была повышенная?
Гриша вздыхал и тоскливо смотрел в окно.
- Ну-у... на "ближний" вышел чуть выше глиссады.
- А почему вы, товарищ Шупиков, вышли на "ближний" выше установленной глиссады?
Наконец Гриша сдавался.
- Так получилось.
- Вот! - выбрасывал в сторону Гриши жёлтый извилистый палец парторг. - Вот! - и он торжествующе обводил горящим взором членов парткома. - Что и следовало доказать! Вы, товарищ Шупиков, - вновь обращался он к понуро стоящему Григорию, - вы - коммунист! И вы не вправе скатываться в лётной работе до уровня простого лётчика. Вы должны быть образцом! Примером для подражания! А вы!.. "Так получилось!" - кривляясь, передразнивал он, - Это с вашей стороны не просто халатность и ротозейство, товарищ Шупиков! Это - политическая близорукость и прямое нарушение партийной дисциплины. Вы своим поступком грубо нарушили требования Военного совета от двадцатого апреля сего года и постановление февральского Пленума ЦК КПСС, в которых прямо говорится... - и так далее, и так далее на добрых пятнадцать минут.
(Всё это очень напоминало известный анекдот тех времён: "Почему не стреляете, Иванов?! - Патроны кончились, товарищ комиссар! - Но вы же коммунист, Иванов! - и пулемёт заработал вновь" - и было бы, наверно, смешно, если бы не было так грустно).
На протяжении всей этой словесной экзекуции Гриша потел, переминался с ноги на ногу и думал лишь об одном - когда же кончится вся эта бодяга?!
- ...Таким образом, - подводил наконец итоги разгорячённый парторг, - Вы, товарищ Шупиков, своим непартийным поведением не только бросаете тень на всю нашу партийную организацию, но и пробиваете зияющую брешь в обороноспособности нашей страны!.. Я думаю, товарищи коммунисты, - вновь обращался он к членам парткома, - вопрос предельно ясен. Я предлагаю объявить коммунисту Шупикову выговор за неудовлетворительную подготовку к полётам и нарушение партийной дисциплины. Кто "за"?..
Следует ли говорить, что у всех молодых лётчиков-коммунистов нашего полка партийных выговоров было, что у помойного Тузика блох.
Лётчикам-комсомольцам в этом отношении жилось не в пример легче. Секретарём комсомольской организации полка был я, а я, сам будучи лётчиком, прекрасно понимал, что техника пилотирования самолёта и партийная (комсомольская) дисциплина - вещи друг от друга далёкие, как разбегающиеся галактики.
Будучи главой комсомольской организации, я автоматически входил и в члены полкового парткома и, конечно, как мог, сопротивлялся давыдовскому волюнтаризму. Но оппозиционер из меня был никудышный: во-первых, я ещё тогда не достиг необходимых для партаппаратчика демагогических высот и не мог в словесных баталиях на равных бороться со съевшим на этом деле не одну собаку парторгом; а во-вторых, я и сам был ещё молодым, зелёным лётчиком и нередко допускал ошибки, и меня самого́ на разборах полётов зачастую драли как сидорову козу.
Особенно корёжило нас то, что "равняющий нас с асфальтом", призывающий на каждом собрании всех коммунистов жить по-коммунистически, парторг сам не являл собой пример образцового коммунистического поведения. Он был любителем "заложить за воротник" и периодически, напившись, лупил свою жену, маленькую безропотную женщину, и её пятилетнего сына - ребёнка от первого брака.
Терпение наше лопнуло, когда Давыдов чуть не выгнал из партии Толика Гайку за то, что тот снёс на посадке подфюзеляжный гребень. Наряду со стандартными обвинениями в плохой подготовке к полётам и партийной недисциплинированности, парторг навесил на Толика ещё и "преступную халатность, приведшую к поломке авиатехники". Для Толика запахло жареным. Исключение из рядов партии автоматически влекло за собой снятие с лётной работы. Судьба лётчика повисла на волоске. Благо, что решение об исключении из партии могло быть принято только на собрании первичной партийной организации. Как парторг ни давил, коммунисты эскадрильи проголосовали против. Толик отделался "строгим выговором с занесением", что тоже было неслабо, ибо офицер с таким взысканием не мог претендовать ни на получение очередного воинского звания, ни на продвижение по службе.
Посовещавшись, мы решили устроить маленький дворцовый переворот. Оставалось только дождаться ежегодного полкового отчётно-выборного партсобрания. Времени до собрания мы зря не теряли: мы, как могли, плели интриги и активно вербовали сторонников...
Собрание проходило рутинно. С отчётным докладом выступил парторг. Зачитали по бумажкам свои "прения" назначенные Давыдовым коммунисты. Торопливо, глотая слова, "отбарабанил" свой финансовый отчёт казначей. Наконец дело дошло до выборов.
Механизм выборов секретаря парторганизации был таков: общее партсобрание избирало членов полкового парткома, а те уже, на своём первом в новом отчётно-выборном периоде заседании, выбирали из своих рядов секретаря. Таким образом, наша задача сводилась к тому, чтобы Давыдов не попал в члены партийного комитета.
- Прошу предлагать кандидатуры в члены парткома - обратился к партсобранию председатель.
Как обычно, в первом ряду поднялась рука, и на трибуну вышел заранее назначенный для этой цели коммунист. Он зачитал список кандидатов: девять человек на девять мест.
- Будут другие предложения? - для проформы поинтересовался председательствующий.
- Будут - донеслось из зала.
Все подняли головы.
На трибуну не торопясь поднялся пожилой техник, достал из кармана бумажку, надел очки, откашлялся и... тоже зачитал список из девяти человек, в котором были все те же кандидатуры, за исключением Давыдова. Вместо фамилии парторга прозвучала фамилия одного из инженеров третьей эскадрильи.
Председательствующий растерялся. Растерялся и Давыдов.
- Э-э-э... - поднялся он из-за стола, - Товарищи коммунисты, кандидатуры членов парткома были утверждены на заседании парткома и...
- В соответствии с уставом партии партийное собрание имеет право предлагать СВОИ кандидатуры! - раздался из зала мощный бас начальника штаба первой Беличенко.
За столом заседания возникло стихийное совещание. Покрасневший Давыдов, активно жестикулируя, что-то доказывал замполиту полка. Зал гудел.
Наконец председательствующий вновь взял слово.
- На голосование собрания выносятся два списка, - объявил он. - Список, утверждённый парткомом, - сделал он нажим голосом. - И список, - он небрежно потряс в воздухе бумажкой, - предложенный товарищем... э-э... Чубакиным. Будем голосовать в порядке поступления... Кто за список, утверждённый парткомом?..
В зале проголосовало несколько человек.
- Кто за второй список? - скорее, "на автомате" поинтересовался председатель.
Лес рук...
Решение собрания произвело эффект разорвавшейся бомбы. На следующий день в Орловку примчался начальник политотдела дивизии, а ещё через день из Хабаровска прилетел генерал - член Военного совета армии. Сообща они принялись исправлять положение.
Для начала высокие партийные бонзы попытались "впихнуть невпихуемое", то есть ввести Давыдова в состав парткома десятым членом. Но это предложение натолкнулось на постановление всё того же собрания, которое лимитировало численный состав парткома девятью человеками.
Тогда функционеры решили зайти с другой стороны и добиться того, чтобы в парткоме открылась вакансия. Для этого было необходимо, чтобы кто-нибудь из вновь избранных членов партийного комитета заявил самоотвод. Членов нового парткома стали выдёргивать по одному в кабинет замполита полка, где в три голоса - замполит, начальник политотдела и ЧВС - убеждали "восстановить справедливость". Вскоре один из коммунистов сдался и написал заявление. Спешно назначили довыборы.
Однако общее собрание вновь не послушалось высоких партийных руководителей и выбрало в партком другого коммуниста, но снова не Давыдова.
Ещё дважды проделывался тот же "финт ушами", и всякий раз Давыдов "пролетал" мимо вожделенного членства в парткоме, "как фанера над Парижем".
Наконец до бонз дошло, что плетью обуха не перешибёшь. Нас оставили в покое.
Партком спокойно провёл своё первое заседание, на котором избрал нового секретаря - кстати, того самого инженера, предложенного Чубакиным. Инженер с удовольствием занял кабинет парторга и начал получать парторговский оклад, который, кстати, был изрядно выше оклада инженера эскадрильи. Кроме того, поскольку новая должность была майорской, он вскоре получил и майорские погоны, до которых, оставайся он в прежней инженерной должности, служить ему было, как медному котелку.
Парторгом он оказался замечательным. Авиационную специфику знал не понаслышке. Лётчиков, видя их труд на пределе человеческих возможностей, уважал. А то, что человек он был честный и порядочный, мы и так знали.
Что же касается майора Давыдова, то бывший парторг, разумеется, не пропал. Его перебросили куда-то на Сахалин - секретарём парторганизации зенитно-ракетной бригады. А что вы хотели? Номенклатура! Мафия, она ведь бессмертна!..