Всем нас, за исключением мудрых и глупых, хочется выглядеть или, во всяком случае казаться, лучше, чем мы есть на самом деле. Такова уж человеческая натура - выдавать желаемое за действительное. Все это, конечно, хорошо, но насколько же мерзко становится на душе, когда с тебя срывают личину, обнажая твоё истинное лицо. Недаром существует русская пословица: "С чужого коня среди грязи долой, а это весьма неприятно". Ох! Неприятно!
Мне довелось однажды пережить подобное, несмотря на то, что я и не пытался изобразить из себя нечто такое особенное, но волею случая получилось именно так.
Но - по-порядку.
Моя мать, работая в Гипросвязи, подружилась с женщиной, чье имя-отчество я за давностью лет позабыл. Назовем ее Верой и я думаю, что это недалеко от правды, поскольку внучек зачастую называют в честь бабушек. А ее внучку звали Вера. Это я хорошо запомнил, поскольку она была юная (и очень миловидная) актриса, к тому времени уже снявшаяся в "Семеро солдатиков", а в описываемое время снимавшаяся у Ростоцкого в одной из главных ролей приключенческой ленты "И на камнях растут деревья"1.
Видимо на почве кино они и нашли общий язык. Ведь моя мать с детства была страстным любителем фильмов, остыв к ним только с моим рождением. Но я быстро повзрослел и былая тяга к кино у матери возродилась.
Это был, наверное 1983 или же 1984 год - время, как всегда в этой стране, трудное, дефицитное, как товарами, так и зарплатами. Поэтому, как-то в разговоре с Верой, мать посетовала, что на мой размер хорошее пальто стоит более 300 рублей. И, что это чудовищно дорого при моей, тогда еще старше-инженерской, зарплате в 135 рублей. Та ответила, - не проблема! Муж - военный и ему выдают новую шинель, намного раньше, чем он износит старую, поэтому они висят в гардеробе мертвым грузом. Она, с превеликим удовольствием, подарит их мне, сделав благое дело, да и шкаф освободит.
И впрямь - через несколько дней я получил три отличные военно-морские шинели, естественно, без погон. Удивительно, но они были сшиты как будто бы по мне, несмотря на то, что Вера утверждала, что ее муж невысок и полноват. Я с радостью принялся их носить, ибо в то время красивых вещей было мало. Импортные - редки и дороги, а наша убогая Большевичка - курам на смех. Ну, вот военная форма СССР всегда отличалась особой элегантностью.
Прошло некоторое время - год или, может быть, два.
Я, к тому времени, уже освоился в данной одежде и, даже, чтобы соответствовать стилю, изменил свою осанку, до предела выпрямив спину, и походку, приблизив ее к четкому военному шагу. Купил черную ушанку и подходящий черный портфель-папку с которым ходил на работу в МАДИ.
По дороге на работу все и произоло.
Была зима. Несмотря на теплую шапку и великолепную шинель, нос, всё-таки, на ветру мерз и тащится по, продуваемой насквозь, улице лишний километр пешком не хотелось. Поэтому, доехав до Сокола на 61 троллейбусе, я не пошел по Ленинградскому проспекту, а сел в троллейбус 12 маршрута, дабы подъехать пару остановок до института.
Троллейбус был практически пуст - время позднее - лабораторные работы со спецфаком начинались только в двенадцать часов и тянулись до семи часов вечера. У меня была, как я ее называл, "полуторная смена" - и ни первая, но и не вторая.
На задней площадке троллейбуса, куда я поднялся, не было никого. Только на передних местах, где потеплее от кабины водителя - отапливаемой, в отличие от салона, сидело несколько пенсионеров. Да и на оборотном, то есть, повернутым против движения, сидении, прямо на заднем колесе, нахохлился невысокий маленький человечек, едва дотягивающийся ступнями до пола, с цепкими хитроватыми черными глазами. По виду - типичный еврей.
При моем появлении, он как-то вздрогнул и заерзал на месте. Я это заметил даже не глядя на него - боковое зрение у меня всегда было великолепно, что неоднократно спасало мне жизнь, но не придал этому значения и встал около, покрытого изморозью, окна. Троллейбус тронулся и, все тем же боковым зрением, я ощутил на себе пристальный взгляд этого субъекта. Мне почему-то стало противно и, когда на следующей остановке открылись двери, я даже сделал попытку выйти, чтобы пройти одну остановку пешком. Но на полпути передумал и остановился. Чего мерзнуть из-за какого-то неприятного, буравящего меня, взгляда? Ну хочется человеку посмотреть! Ему скучно, холодно! На заднем колесе нещадно трясет. Ему еще ехать и ехать, мерзнуть и мерзнуть, стекла заиндевели - ничего в них не видать. Сдохнешь со скуки. Вот он и вперился глазами в первого вошедшего в салон человека.
А зря я не вышел!
Поскольку, как только троллейбус тронулся, человечек, не столь громким, сколько пронзительным, голосом, заверещал: "Молодой человек! На вас маршальская парадная форма! Этих людей по пальцам перечесть и я знаю их всех. А вот вас - нет!"
Я вздрогнул. Вот нелегкая принесла. Допрос! Что же мне ответить? В голове завертелось... то... се... Может отмолчаться? До следующей остановки рукой подать. Там слиняю без ответа!
На мою беду троллейбус неожиданно остановился - с дороги убирали снег. Человечек не преминул воспользоваться заминкой и продолжил: "Кто вы? И где вы взяли эту шинель?" Голос его был таким требовательным и настойчивым, как будто бы мы находились в зале суда, а не на задней площадке троллейбуса. При этих словах, пенсионеры, которые во все века бредят жуликами и ворами, повернулись и стали внимательно разглядывать меня.
Ох! Мать моя!
Я ощутил себя сидящим "на темной скамье, на скамье подсудимых...", хотя никакой вины за собою не чувствовал и мог, собственно говоря, довольно просто, в двух словах, объяснить откуда у меня взялась эта шинель, но...
Тогда бы мне пришлось признаться, что ее скинули мне с "барского плеча", как нищему на церковной паперти, а вот этого-то мне как раз раскрывать и не хотелось. Мне казалось это унизительным. Нет уж лучше пусть эта компания пенсионеров решит, что я обнес маршальскую квартиру или купил ворованную шинель на толкучем рынке на Беговой. Я был молод и не все еще понимал в этой, русско-советской, жизни. К тому же еще и не настолько тороват в языке, чтобы, заболтав собеседника, сказать многое, не сказав ничего, поэтому примолк раздумывая, чтобы ответить. Горькую правду сказать стеснялся, а лить сладкую ложь, так витиевато, как сейчас, еще не умел. Настала гнетущая тишина. Я молчал, субъект тоже молчал и лишь пронзительно смотрел на меня, выворачивая своим взглядом меня наизнанку.
Пенсионеры, заметив, что накал страстей поутих, отвернулись. Куда им, старикам, продержать голову в повороте больше одной минуты. И лишь мой обвинитель глядел на меня, словно пытался выбить взглядом у меня чистосердечное признание.
Не знаю, чем бы это закончилось, но, к моей радости, снег убрали, троллейбус двинулся и через несколько секунд открылись спасительные двери, куда я вылетел ясным соколом, почти бегом кинувшись к переходу. Я не оглядывался, но спиною, одетую в маршальскую парадную форму, чувствовал на себе пристальный взгляд невысокого человечка.
Вечером я рассказал матери о происшедшем и попросил ее узнать - в каком звании состоит муж ее знакомой? Назавтра она ответила мне, что по дороге забыла это слово, что звание у него какое-то мудреное военно-морское, плохозапоминающееся - вица какая-то.
Да... ситуация...
1 В 2007-08 годах, после практически двадцатилетнего перерыва, Вера неожиданно снялась в нескольких фильмах - Антиснайпер, Три вокзала и еще каких-то - не важно каких. Главное, что она осталась такой же миловидной и привлекательной дамой.