Бабка часто повторяла мне, что после Революции никто не верил в то, что Советская власть продержится хоть какой-то более-менее значительный срок.
Опыт Первой Русской революции уже был - пошумели, подрались год-полтора и утихомирились. Кого убили, кого сослали, а кто сам протрезвел и за ум взялся, как мой прадед Дмитрий Давидович, который, как метко выразился Маяковский "поматросил и бросил". Поорал, наполучал и одумался.
Поэтому, вначале решили, что большевиков скинут, максимум через два-три года. Никто их всерьез (из простых людей) не воспринимал, просто затаились, как в сильный ливень, спрятались и все. Но время шло, а большевики оставались. Поневоле стали привыкать, и к слову "товарищ", и к свободе, вернее не к свободе, а к вольнице, которая на сегодняшнем языке, именуется беспределом.
Кто-то тихо сидел и жил в свое удовольствие, как моя прабабка, некоторые, вроде моего деда, раскулачивая, расстреливали, громили храмы, стреляли по иконам, при этом ничего не кладя в свой карман. Эти люди упивались не наживой, а ощущением вседозволенности и безнаказанности, реализацией своих кровожадно-разрушительных наклонностей. Но были и иные, которые, кто - тихо, а кто - со стрельбой и поножовщиной, грабили и убивали, скапливая несметные богатства. В те годы НКВДешникам было только успевай разбираться с врагами Красной власти (как спьяну говорил мой дед - пуль не хватало, приходилось штыками закалывать, сволочей - пот градом), поэтому ограбление или убийства, особенно не рассматривались. А если пострадавший был буржуем, то вообще мимо...
Прошли обещанные три года и, поскольку "господа" не вернулись, простой народ принялся успокаивать себя тем, что были и продолжительные неурядицы. Ведь все, что имеет начало, имеет и конец. И дождались! В начале 1920-х годов, после принятия НЭПа, отовсюду стали пробиваться ростки "старой" жизни. То там, то здесь, можно было снова услышать "сударь" и даже "господин". Народ вздохнул спокойней, в предвкушении скорого возврата к прежнему, привычному, укладу жизни. И хотя мороз пробегал по коже при виде чекистов в их вечных кожанках и НКВДешников, но народ стремительно начал богатеть. Почувствовалось, что если даже "прежние хозяева" не возвратятся, то вскорости появятся "новые прежние".
Может показаться странным, что простолюдины, получавшие от большевиков многочисленные поблажки, ждали возврата к старому строю. Лучшим ответом на это станут слова моей прабабки Пелагеи Прохоровны, которые она неоднократно повторяла в разных вариациях, в зависимости от текущей обстановки: "Боюсь я красных - никогда не знаешь, что от них ожидать. При царе жили и знали, что завтра будет, а при них - ничего не разберешь. Носятся как бешеные собаки, то туда, то обратно". Кто знаком с историей этого периода, тот согласится, что за двадцать лет с 1917 по 1937 год политика, да и идеология, неоднократно и, причем радикально, изменялась.
Это - вступление, чтобы понять поведение моей прабабки в решении квартирного вопроса.
Теперь же о самом квартирном вопросе.
Главной приманкой, которой Ленин и его клика, пытались подманить народ на свою сторону, была недвижимость - самая дорогостоящая сторона жизни во всех странах и во все времена. Поэтому, после залпа "Авроры", Красные нанесли национализационный удар по домо- и квартировладельцам, сдававшим их в наем. Им мало было отобрать у людей теплые вещи для нужд фронта, надо было отнять еще и жилье!
Домовладельцев выгнали, а кого и в расход пустили. Квартиры заселяли покомнатно. Квартплату отменили. Лафа! Живи - не тужи! Но началось такое, что хоть святых выноси - грязь и разруха, воровство и вандализм. Бабка моя с началом Октябрьского переворота была отправлена в деревню к своему деду Прохору. И хотя стрельба и резня закончились, но Пелагея Прохоровна не спешила возвращать дочь домой. Такие ужасные условия были в Москве. Хоть квартплата была отменена, но...
Во-первых, с началом Гражданской войны исчезли золотари (ассенизаторы). Выгребные ямы завоняли и стали разносить инфекцию. Жильцы, собственными силами, вычерпывали дерьмо ведрами и выливали в Яузу, которая, слава богу, была рядом. А вот с ведрами была напряженка. Ведро ценилось на вес золота - разруха. Поэтому говенное ведро отмывали и потом в нем носили воду. Брюшной тиф, паратиф, дизентерия стали обиходными болезнями, а смерть от них - привычной. Нину Макаровну, соседку моей прабабки, сильно ударили ногою в пах, когда она, в одиночку, пошла на реку опорожнять ведро. Ведро отняли, а она через полгода скончалась.
Во-вторых, дома резко начали разрушаться. Раньше никто не заботился, ни о ремонте, ни о благоустройстве - всем этим занимался домовладелец. А теперь, бывшие квартиросъемщики не знали и не понимали, что и как делать: поправить перекосившуюся дверь, прочистить дымоход и прочее. А многим это просто было не под силу. Поскольку дров не хватало, топили очень экономно и дом начал осаживаться, перекосились окна, полопались стекла. Стекол не было, не было и клея - заклеивали бумагой на соплях. А, некоторые, наиболее ушлые и делать ничего не хотели, поскольку слышали, что самым необустроенным раздают хорошие буржуйские квартиры. И хрен с ним, деревянным домом, развалится - туда ему и дорога - кирпичный дадут. Власть-то теперь наша, народная!
В-третьих, началось повальное воровство и бандитизм - крали все, даже части домов, особенно крыши, крытые соломой. Тихо, ночью, незаметно... И за это надо было говорить спасибо, ведь были и налетчики, выламывающие рамы и снимающие с петель двери, объясняющися с возмущенными жильцами при помощи ножа или топора. С еще большей кровью крали дрова и, вообще, все деревянное. Особо ценились лестницы.
В конце 1920 или уже в начале 1921 года моя бабка, наконец-то, возвратилась из деревни в Москву (она помнила, что было холодно, или поздняя осень, или - ранняя весна), поскольку умер ее отец Дмитрий Давидович, и на руках Пелагеи Прохоровны, ее матери, остались двое младших братьев - Саша десяти лет и Николенька шести. Всех их надо было кормить-растить. Требовалась помощница. Дуня не была дома три с лишним года и не узнала его, поначалу решив, что здесь проходили революционные бои. Настолько он был страшен с заклеенными стеклами, с дырами, заткнутыми соломой и перекосившейся входной дверью, которая уже год, как не закрывалась. Крыльцо, на котором они с девченками совсем недавно сидели, было разобрано на дрова. Половину разобрали налетчики, а остальное - сами проживающие. Не пропадать же добру! Ведь все равно украдут. Да и стоящая рядом церковь Ирины великомученицы была изуродована до неузнаваемости. Ее готовили под Клуб Ворошиловских стрелков, поэтому снесли колокольню, выломали решетки из ограды и навалили вдоль нее мусора.
Но уже через год, принялись закручивать гайки.
Ленин с его НЭПом, понемногу уходил в небытие и надвигалась страшная черная туча. Появились домовые комитеты, которые заселяли и выселяли людей, ввели квартирную плату, что очень не понравилось населению. Но бунтовать не стали, отчасти из-за извечной рабской трусости, отчасти из-за того что домкомы, хоть чем-то, но помогали жителям, хотя бы по качеству дров. Но только этим и мелким ремонтом. Капитально ремонтировать дома в условиях разрухи не получалось, поэтому красные решили в очередной раз отобрать квартиры у "богатых". Тем более, что их победа в Гражданской войне напугала тех, кто потихоньку ждал возвращения беляков и расправы над бандитами. Многие рванули из страны и, как покажет дальнейшее, - были абсолютно правы, тем более, что власти этому не препятствовали. Их волновало только одно - обобрать уезжающих до нитки, объявив личные накопления незаконными и принадлежащими не их владельцам, а народу. В лагеря отправляли только тех, кто пытался тайком вывезти любимую шкатулочку, золотое колечко, серебряный кулончик с портретом близкого человека. А если ты уезжал "в чем мать родила", то Советы были только рады.
Ну, а если ты припрятывал слишком много, например, столовое серебро, то попадал под расстрел, что как раз и случилось с владельцами пятикомнатной квартиры на нынешней Бауманской улице. Их расстреляли всех, и старых, и малых. Смеялись бабкины соседи, что даже моську их комнатную тоже "шлепнули". Освободившаяся квартира отошла в народный фонд и ее стали заселять покомнатно.
Домком, зайдя в "наш" дом номер 3 по Третьему Ирининскому переулку, был поражен его ужасающим состоянием, поэтому сразу же предложил жильцам переселиться в эту квартиру.
Народ, повязав узлы, рванул на Бауманскую и только моя прабабка не торопилась. У нее были две проблемы - страх и корова. Страх и перед Богом, который постулировал в Библии "не укради", а она, честная женщина, как бы ворует чужую квартиру и вещи (квартиры отдавались с вещами). Страх и перед тем, что кто его знает - все может измениться. Был Царь - ставленник Божий и нет Царя. Было Временное Правительство - и того не стало. Правят Большевики - а надолго ли? Глядя на то, как жестоко они расправлялись с буржуями, становилось ясно, что если буржуи возвратятся, то также жестоко расправятся с красными и теми, кто им прислуживал. Да и куда было девать корову, которая кормила ее сыновей и давала возможность заработать хоть что-то, продавая подпольно молоко, если жить на втором этаже при мощеном дворе.
Не знаю, мне кажется на "не укради" она бы посмотрела сквозь пальцы, тем паче, что прабабка не была религиозной, да и воровала-то как бы не она, а новая власть. Ей же просто давали это наворованное. Потеря коровы страшила сильней. Но, главное, - не верила она в прочность большевистского строя. Боялась гнева возвратившихся хозяев, очень боялась.
Поэтому, когда домком, все-таки, почти силком, привел Пелагею Прохоровну в квартиру на Бауманской и предложил последнюю, оставшуюся свободной, комнату (от нее отказались все - это была гостиная и в ней не было, ни печи, ни даже кровати, зато было два больших окна и балконная дверь, из которых могло дуть). Она, сначала проведя рукой по пыльной крышке фортепиано, как бы говоря: "а это мне на что?", потом, положив обе ладони на окно, сказала: "дети у меня малые, а придут старые хозяева да нас в окошки побросают".
Председатель домкома подвел итог словами "Поля-дура", но никаких выводов из ее антипартийных высказываний делать не стал. Наоборот, потом, в течение многих лет, заходя к ней, по-соседски, всегда вспоминал об этом случае и добавлял "Поля-дура". Ведь годы шли, а старые хозяева не возвращались. Бывшие соседи вырядились в, вытащенные из шкафов, одежды расстрелянных хозяев. А Пелагея, по-прежнему, ходила в своем сюртучке, купленном в 1912 году. Хотя, как сказать, в деревянном доме была квартира: три, пусть маленькие, но комнаты, а там дом, пусть и кирпичный, но комната одна, хоть и большая. И здесь вокруг дома была земля, а на земле росла трава, которой питалась старая ледащая коровенка.