Аннотация: продолжение старого сборника сюрреалистических рассказов
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
"Жалкий вид быстро вызывает брезгливость."
Сальвадор Дали
"Тайная жизнь Сальвадора Дали,
написанная им самим"
Я всегда был жалким на вид, а что творилось внутри меня!? Я чувствовал недомогание ото всего: от пищи и волнения, от не приятных звуков и запахов, от чьего-то косого взгляда и сочувствия. Я знал, что удобнее быть мизантропом, даже по отношению к себе, но это не получалось. Я был настолько не счастлив и самолюбив, что почти всегда забывал о близких. Я упрекал их за то, что мне больно и удовлетворялся. Кое-кто считал меня высокомерным, а высокомерно ли быть высокомерным? Я становился неукротимым и начинал рисовать узоры на руках. Острой бритвой я проводил по коже. Я остался жив, ну и что же?...
Мой разум в высохшей реке.
Я становлюсь слугою подсознанья,
Условно жил и точно так живу.
И всем вокруг достаточно страданий
Я доставляю, тут же устраняясь,
И даже сам не знаю почему.
К чему мне слякоть повседневной драмы?
Лишь молвлю слово и в дерьмо сажусь;
Вокруг все та же роковая жуть,
Но я допью последние стаканы...
Я нахожусь в тисках обстоятельств, которые создал я сам...
2 января 1990 года на 3-й улице Петровичей в городе Петровск-на-Петровке был задержан труп водителя таксомоторного парка Петрова П.П., умершего 30 декабря 1989 года и бесследно пропавшего из морга 1-й городской больницы.
Труп был обнаружен патрульными: сержантом Петерсоном и рядовым Петровичем. На окрики сотрудников милиции труп не отреагировал, а попытался скрыться в ближайшей подворотне. Тогда сержант Петерсон сделал предупредительный выстрел вверх, а затем выстрелил по убегавшему, после чего тело покойного было доставлено в морг, где произошла кремация.
- Здравствуйте, Нестор Иванович, входя в избу, произнес я.
Махно сидел за столом в распахнутой солдатской шинели с поднятым воротником. На груди кокетливо сверкала красная пятиконечная звезда. Мысы начищенных хромовых сапог высовывались из-под стола. Поправив растрепанные волосы и запахнув полы шинели, батько взглянул на меня.
- Реабилитация наступит рано или поздно! - процедил он сквозь зубы, и мне захотелось плюнуть в его желто-зеленое лицо.
- У вас паук на правой щеке, - сказал я, доставая из кармана свернутый в шестнадцать раз лист бумаги.
Легендарный командир снял со щеки огромного мохнатого паука, который, кстати сказать, и не собирался убегать, и опустил его в тарелку с супом. Сейчас паук принялся лениво перебирать лапками, желая перевернуться на пузо. Довольная улыбка играла на лице Нестора Ивановича. Паук выбрался из миски, встряхнулся словно собака и не спеша пополз на край стол. Но командир не дал ему такой возможности. Где-то на полпути он придавил длинным ногтем его голову. Я молча наблюдал за происходящим. Батько уставился на меня стеклянными глазищами, нижняя челюсть отвисла, и слюна капала на ломоть черного хлеба.
- Я прислан к вам из 1990 года, - проговорил я, - Наши современники узнали, что у вас находится Яблоко жизни. И вам надлежит передать его мне.
Махно, не моргая, кивнул на портрет Ленин, висевший на стене за его спиной:
- Ильич еще жив в ваше время? неожиданно спросил он.
- Увы! - я старался сохранять спокойствие, - Ленин умер в 1924 году. Сказались последствия ранения... Хотя мы не совсем уверены, что стреляла Каплан... А после него творилось такое!...
- Сталин!?!? - Махно сверкнул глазами, и я испугался, как бы не вспыхнули мои волосы.
- А откуда вы...
- Ха-ха-ха! - Нестор Иванович покрылся потом и хрипло закаркал, потом вдруг замолчал и загадочно прошептал, - Догадываюсь.
- Так вот, - поспешно продолжил я, - Мне нет дороги назад без Яблока жизни.
Махно вскочил из-за стола и скинул шинель. Теперь красная звезда посмеивалась над лихим командиром. Но он был страшен.
- Прочь! - заорал Махно, указывая на боковую дверь, ранее не замеченную мною.
- Но я...
- В Страну Железного Феликса! Вон! Вон! Лева! Задов!
Я понял, что оставаться здесь было не безопасно и быстренько отбыл в указанном направлении, оказавшись длинном и узком коридоре, к тому же совершенно не освещенным.
Однако стоило мне сделать первый шаг, как вспыхнул яркий свет, и мне открылся весь кошмар таинственного коридора. У самого пола по всей его протяженности из стен торчали человеческие головы интервалом - метр друг от друга. Все они были наголо выбриты, но по крикам и стонам я легко определил, справа располагались мужчины, а слева - женщины. Они взывали о помощи, которую я не мог оказать даже при всем желании. Легонько вздрагивая, я пробрался к выходу и очутился в не большом помещении, где возле телевизора устроился не кто иной, как Семен Михайлович Буденный, который, покручивая знаменитые усищи, внимательно следил за действом, происходящем на экране. Шла трасляция фестиваля эстрадной песни из Сопота, и по сцене в коротких шортах бегала певичка Сабрина, поочередно сбрасывая с себя джинсовую куртку и майку с надписью "Чико". Я нарушил культурный досуг полководца и спросил:
- Скажите пожалуйста, товарищ командир армии, не у вас ли находится Яблоко жизни?
Буденному не понравилось мое наглое вторжение, он прекратил покручивать усищи, сдвинул брови, отчего стал похож на сказочного Урфина Джюса, но большевистская сознательность и революционная дисциплина не позволили вышвырнуть меня за дверь.
- Тебя проводят, только и сказал он, свистнул три раза по-разбойничьи и уткнулся в экран.
У меня перед глазами поплыли голубые и розовые круги, но чьи-то пролетарские руки сдавили мне горло и выволокли в тот самый коридор, из какого я только что вышел. Ординарец командарма Степан, приветливый детина с исключительно интеллектуальным лицом самца-производителя, был одет в гимнастерку и брюки-галифе с казацкими лампасами, а лапти, смятая папаха и маузер в деревянной кобуре дополняли его костюм. Красноармеец шел по коридору и постоянно наносил страшной силы удары ногами по торчащим головам, крики усиливались, и слышался хруст ломаемых костей. Мне стало не по себе. Но я все время помнил о важнейшей миссии и двигался за провожатым след в след. Мне казалось странным, что мы возвращаемся в расположение махновцев, но видя впереди широкую спину, мурлыкающего под нос какую-то народную песенку Степана, я шел дальше, пока мы не уперлись в закрытую дверь. Я втянул голову в плечи, приготовившись услышать гневную тираду воинствующего анархиста, но к своему удивлению очутился в Зимнем дворце - Эрмитаже по-нашему. Такого великолепия мне не приходилось видеть никогда в своей жизни, т.к. я никогда не бывал в Ленинграде. Лежа на зеркальном полу, я таращился на строй пролетариев, явно ожидавших чьего-то прихода. Оркестр дал туш, и послышались быстрые шаги. Появился маленький человек в черном костюме и большой кепке, сдвинутой на лоб. Его левая рука была засунута в карман брюк. По рыжей бородке и прищуренным глазкам я узнал вождя мирового пролетариата и стал ползком подбираться к строю красногвардейцев. Меня заметили, и Владимир Ильич ласково поманил меня пальцем:
- А вы, что товаищ? - картавил он, - Язве вы не сочуйствуете социяистической евоюции? А, батенька?
Я потерялся, но уже стоял по стойке смирно перед величайшим гением современности.
- Я...я...я...
- Ну-ну. Вы записаись добёвойцем, чтобы бить Юденича? Или же вы пьимкнули к контъевоюции?
- Владимир Ильич, - выдавил я из себя членораздельный звук, словно пасту из тюбика и раскланялся, - Я прибыл к вам из будущего - из 1990 года!
- Интеесно, интеесно, батенька! - воскликнул Ленин, нисколько не удивившись, - И как же там у вас? Миёвая евоюция победила? Коммунизм постъёен?
Я колебался и хотел рассказать Ильичу правду о Сталине, Брежневе, Хрущеве, но у колонны пристроился сам Отец Народов и спокойно покуривал трубочку. Ком застрял в горле, и откуда-то изнутри меня вырвался незнакомый, но четкий голос, произнеся скороговоркой:
- Мы все живем великим учением Маркса и Энгельса и уже одной ногой стоим в коммунизме, однако для полной и окончательной победы нам необходимо Яблоко жизни!
Я закашлялся.
Ленин же изменился в лице, побледнел и разразился настоящими рыданиями. Он закрыл глаза руками. При этом солдаты революции вытянулись в струнку, а на их волевых лицах читался неподдельный панический ужас. Сталин закусил губу, прокусил ее, и струйка крови побежала по подбородку. Трубка шлепнулась на пол и наделала много шума из ничего. Я понял, что сказал лишнее.
- Туда! Туда! - прерывая всхлипывания, произнес Ленин, - В Страну Железного Феликса.
Он развернулся и вприпрыжку побежал на выход. За ним испарился Иосиф Виссарионович, бросив в мою сторону взгляд полной ненависти. Мне показалось, что после него остался светящийся призрак, двинувшийся вдоль стен и подталкивавший красногвардейцев строиться в походные колонны. Они растворялись, превращаясь в прозрачные тени...
Я стоял посреди пустой залы один-одинешенек, ничего не понимая. Я следил за тем, как по потолку расползались черные трещины, сплетавшиеся в замысловатые узоры, сквозь которые читалась желанная фраза:
Я Б Л О К О Ж И З Н И...
II
О Стране Железного Феликса я слышал еще в детстве от своей бабушки, но считал это сказками. Когда она описывала ужасы, царившие там, я натягивал одеяло до бровей и дрожа от страха, не верил ни единому слову. Учась в школе, я узнал много новых подробностей о загадочной стране, но не принял их всерьез, постоянно споря с друзьями и родителями, доказывая на пальцах, что такого быть попросту не могло.
Будуче студентом университета, я не раз и не два вспоминал о Стране Железного Феликса, когда по рукам прошлась странная рукопись Юстиниана Замоскворецкого "Призрак из Бездны", многократно размноженная с помощью пишущих машинок. С упоением читая текст, я живо представлял себе образы жестокого государства, посеявшие во мне тень сомнения. Сомнения развеялись еще больше после того, как я прочел несколько кратких заметок о Стране Железного Феликса в прессе, хотя они были настолько противоречивы, насколько и туманны. Полной уверенности быть не могло.
Но вот настало время отправиться в прошлое за яблоком жизни, без которого дальнейшее существование современной цивилизации не представлялось возможным. И как бы абсурдно не выглядела действительность, гипертрофированная больным воображением человека, это была настоящая реальность, выпуклая и ощутимая, как гнойный фурункул. Уродливые порождения разума, сыны исторической эволюции, гомункулусы нового времени тащились по загаженным ими же страницам вечности и занимались никому не ведомыми делишками, копаясь в куче неправдоподобных истин и представляя себя хозяевами вселенной. Зеркальным отражением иного мира являлось осознание всеобъемлющей глупости и серости, чванливости и корыстолюбия. Воплощение раздвоенности чувств сквозило повсюду, изо всех щелей высовывались мохнатые лапы внезапности и цепляясь за крохотные бугорки философичности, выбирались на свет. Пораженные вирусом беременности, засыпали от мук, изящные в своем безобразии, дни и месяцы, а минуты, покоряя пространство, прижимались к обветшалому фундаменту общей дисгармонии. В диком танце кружились патриархи слова, столь загадочно изъяснявшиеся, что не хватало извилин охватить лабиринты фраз и выделить из них нужные, полезные хотя бы в данный конкретный момент. Все перемешалось в вихре наслоений, дробление происходило ежесекундно, утопая в болоте чьей-то ответственности. Шли батальоны радивых спесивцев, заслоняя солнце, обнимая землю и царапая мозолистыми пятками звезды галактики. Звезды взрывались изнутри, но расщепленный атом не причинял никому никакого вреда, за исключением безжизненных теоретиков, борющимися сами с собой, отбирающими кусок сахара у неимущих и щепотку соли у обездоленных. В расцвете сил погибала, уже однажды усопшая ветка безвредности, а на ее месте появлялась угрюмая, обросшая водорослями беллетристически-афористическая драма судьбы. Она билась в чугунные ворота познания и в кровь раздирала скрюченные пальцы, ломала когти, но возрождаясь вновь и вновь, попирая руины прошлого, приводила в движение перпетум-мобиле, называемый колесом фортуны. Прокатилась волна иносказаний, и почетный представитель подпольного свойства высказал предположение, что удручающее состояние ни в коем случае не уменьшит достоинства неизбежности! Все зааплодировали и углубились в изучение тезисов, до того застарелых и пересохших, что отделить их один от другого было не возможно. Но продвигая засаленные абзацы, подвергая цензуре все и вся, никто не смел воскликнуть: "Где истина?"поскольку последняя никогда не являлась в этой расплавленной дыханием междометий среде. Всполыхи пожаров на мгновение приоткрыли железный занавес, и вспыхнули золотые буквы: Куда идешь? И это было продолжением начала, точнее концом предварительного повторения, и ударение делалось на сюрреальность. Не опуская шторы, она предопределила уровень возвышенности над толпой и не ударила в грязь лицом при столкновении с кадрами, которые, как известно, решают все, и без которых не мыслим всеобщий безоблачный край. Туман лишь немного приукрасил и без того величественные атрибуты, а трафаретные слова вылетали из бутылок и давились от потешных анекдотов. Подземная страна выпускала героев и оттеняла невидимых агентов совершенного бытия. Над божествами издевалась черная масса, запеленгованная крупными теоретиками и продуктивными элементами...
На этом можно было бы и закончить этот рассказ, скажете вы... Нет, - отвечу я. Все еще только начинается. И пусть путаница пустословия и псевдо-философии не пугает вас. Вперед, друзья мои, вперед в царство безумия и определености.
III
Оказавшись на границе Страны Железного Феликса, я вздрогнул: с той стороны повеяло могильным холодом.
Тяжелые чугунные ворота со скрипом открыли и впустили меня. В тот же миг раскаты жуткого хохота потрясли окружающий мир. В глаза бросался огромный яркий плакат с надписью "Даешь больше гробов на душу населения! Будьте патриотами Родины! Улучшайте качество продукции!" У дверей, располагавшейся тут же, мрачной конторы выстроилась молчаливая очередь в трауре.
- Что дают? поинтересовался я у крайнего человека, похожего на артиста Ролана Быкова, теребившего черный креп. Мужчина окинул меня таким взглядом, будто я только что обворовал его, не оставив ему ничегошеньки, и мой интерес поубавился. Тем временем из здания выходили люди, тащившие новехонькие гробы. Лица сияли одухотворенностью, и довольные люди спешили по домам. Из-за поворота выскочили четверо всадников в форме кирасиров наполеоновских войск, правда я не успел определить, какой именно державы, т.к. они направлялись прямо ко мне. По-видимому появление нового человека здесь было событием из ряда вон, но я не спешил исчезать. Офицер гаркнул:
- Руки вверх! Следовать за мной!
"Началось!" - подумал я, но подчинился.
Я плелся не известно куда под улюлюканье конвоиров, а думал о своем. Как это ни странно, но на улицах не было прохожих, и лишь редкие очереди у погребальных контор, да многочисленные кавалеристские патрули говорили о том, что город населен. Я же не выказывал эмоций, не обращая внимания на оскорбления и подколы со всех сторон. Меня привели в участок и втолкнули в светлый и довольно просторный кабинет. За столом не виданных размеров, целиком сделанным из платины сидел широкоплечий человек со свиным лицом с редкой щетиной на не пропорциональном черепе. Жандармский мундир был ему явно не по размеру и стеснял его движения.
- Садись, тварь! - прорычал жандарм, и маленькие сумасшедшие глазки дырявили меня насквозь.
С таким чудовищем лучше было не спорить. Я приблизился к столу и присел на металлический стул, от которого отходили десятки проводов. Стоило мне опуститься на сиденье стула, как толстый жандарм нажал кнопку и замычал, изображая смех...
Меня трясло около часа. Но когда мучитель перестал смеяться и уставился на меня, словно ожидая реакции, я оставался спокоен.
- Мразь! Скотина! Болван! Дурак! Продажная шкура! Идиот! Дебил! Сволочь! Паскуда! Гнида! Гад! Мокрица! Собака! Грязная свинья! - кричал он, добавляя различные эпитеты, кои я приводить здесь не решаюсь, и мне на секунду показалось, что он просто не знает никаких иных слов, кроме ругательных, - Встать! Встать! Встать! - он продолжал распаляться, краснея и раздуваясь. И тут жандарм, раздувшись до страшных размеров, лопнул, и куски мяса разлетелись в разные стороны, а кровь забрызгала стол, стены и пол, даже на меня попали отдельные капли. Я отпрыгнул к стене и с ужасом взирал на этот кошмар, продолжая думать о своем. Раздался оглушительный грохот, и в кабинет ворвались два полуголых верзилы, напоминавшие диких горилл. Схватив меня, они принялись выкручивать мне руки, пытаясь ударить в живот и по почкам. Честно говоря, мне все это стало надоедать, сделав не большое усилия, я вырвался из стальных объятий и нанес чудовищам два удара пяткой в лоб с разворотом, как это делал обычно Чак Норрис, отчего те вылетели в окно, попутно снеся двойную раму. Из коридора доносились звуки быстрых шагов. Дальше здесь оставаться было нельзя, я выпархнул на улицу и понесся по запутанным улочкам, не представляя, куда. В подсознании зрели, не видимые глазом, семена неверия. Они дали определенные всходы и вскоре зацвели не бывалым цветом. Я не сомневался, что мне удастся достать яблоко жизни.
Спрятавшись в зарослях крапивы возле одного деревянного домика, я стал собирать рассыпавшиеся мысли. Цепочки потусторонних слов проносились по тропинкам памяти и утопали в неизвестности. Они стучали оловянными колесами по рельсам мозга и ранили его острыми ободами. Я часто вздрагивал при малейшем шорохе, закрывал лицо руками и погружался во мрак...
IV
Я очнулся, когда на небо выскочили миллионы звезд, и понял, что ночь заняла свое место на боевом посту времени.
"Что же делать?" - спросил я себя, но не найдя ответа, выбрался из убежища и почесываясь, поплелся в центр города, который полностью погрузился в сон, готовясь устремить свои мысли на его расшифровку.
Из кустов, из подвалом, с чердаков повылезли странные люди в черном и набросились на меня, скрутили мне руки, схватили за волосы и потащили к зданию, не правильной глыбой торчавшему неподалеку.
- Куда вы меня тащите? - поинтересовался я, но чья-то мозолистая рука сдавила мне кадык, я тихо захрипел и умолк.
Дикий шепот прокатился по людским рядам:
- К Железному Феликсу! К Железному Феликсу...
Здание было обнесено высоким забором, которого я по-началу не заметил, и как только мы миновали ворота, то сразу оказались возле малюсенькой дверки, явно не соответствовавшей безумному гигантизму. Я очутился в душной комнате, и когда глаза постепенно привыкли к темноте, то увидел, что нахожусь в роскошных апартаментах. Недоумение застыло на губах.
В центре помещения возвышался золотой трон, на котором восседал человек, укутанный черной бархатной мантией. Его не подвижное лицо было словно вытесано из камня, а проницательный взгляд изучал меня.
- Ты думал увидеть высокого сухого мужчину в шинели с продолговатым лицом и острой бородкой? - спокойно произнес он и продолжил, - Но я не тот "Железный Феликс", которого вы все знаете!
Он встал и спустился вниз по ступенькам, которых я сразу не увидел.
- А кто же вы? И что это за страна? - я задал глупый вопрос, ответ на который был известен мне практически с самого начала.
- Ты умный человек! Ты узнал меня! А страну свою я тебе покажу...
Последняя фраза прозвучала еле слышно, но она обожгла мое сердце. Человек в мантии рукой описал в воздухе дугу... Казалось, вспыхнули тысячи солнц...
V
То, что я увидел, не могло существовать, но это было, было, было...
По правую руку выстроились чахоточные дети и тифозные старухи, люди с веревками на шее и обожженные мертвецы. По левую руку лежали тела с отрезанными ушами и выдавленными глазами, с выбитыми зубами и другими увечьями. Поднимались ратники Чингисхана и воина Тимура, стрелки Робин Гуда и ведьмы, казненные инквизицией. В шеренге стояли: Кортес, Писарро, Наполеон, Робеспьер, Дантон, Гитлер, Сталин, Махно, Петлюра, Буденный, Брежнев, Андропов, Щелоков, Кеннеди, Че...
Я застонал, но не мог оторваться от зрелища, и внимательно следил за нескончаемой вереницей покойников. Все плыло в море крови, кое-кто захлебывался и тонул, но на их место становились другие, начиная кружиться в зловещем танце восторга... Кровавого восторга...
Все произошедшее со мной, теперь не казалось мне каким-либо абсурдом, я продолжал погружение в призрачный мир приоткрытой тайны...
Пылали кресты, а вереницы истязателей и истязаемых были нескончаемы...
Холодок бежал по моему телу...
В темной комнате комнате на низком столе, в не ясном оранжевом свете стоял гроб. И в нем лежал великий Ленин. Мне показалось, что он шевелится, но сзади раздался стук, и на талом снегу появились трупы Орджоникидзе, Бухарина, Блюхера, Тухачевского, Зиновьева, Каменева, Кирова...
Все мгновенно пропало, и оглушительная тишина больно ударила по ушам...
Мы вновь остались один на один.
- Ты ищешь яблоко жизни? - он вернулся на трон, - Тебе подсказали место и путь к нему. Ты веришь, что яблоко может возродить мир, вернуть ему покой и порядок. Вы все верите, что такое возможно! Но это - вздор! Ничего нельзя вернуть на круги своя, как нельзя руками поймать воздух! Был дан выбор, и вы его сделали... А яблоко жизни действительно находится у меня... Вот оно!
Он сделал движение и достал плод откуда-то из-за спины, и тот засиял в кромешной тьме, поражая своей чарующей красотой, манящей притягательностью и идеальной формой. Сквозь прозрачную оболочку были видны грани, которые и заключали все тайны мироздания.
Он сжал яблоко жизни, воздух наполнился невообразимыми запахами, полными чудесных свойств, во все стороны брызнул нежный сок, сиюсекундно превращавшийся в кровь.
- Никто никогда не получит яблоко жизни. Действительность не удовлетворит ничто. Ты вернешься домой, и все останется, как было, но люди, которых не было, перепутают свои судьбы на стези истории, а впоследствии окажутся здесь - в Стране Железного Феликса...
Если кто-либо, из проходящих возле дома Љ45, посмотрел бы на окна пятого этажа, то в одном из них, а точнее в квартире Љ120 он увидел бы фигуру атлетически сложенного мужчины в белых трусах с красными лампасами, внимательно смотрящего на улицу. Это был Петрович Столыпин, готовившийся к очередному телесеансу здоровья профессора Капширонского.
По двору носились две собаки: лохматый дог Арчибальд, ростом с мастодонта и неугомонный бульдог Кузя, давным давно переросший осла. Псы издавали отвратительные звуки, оставляя на росистой травке клочья белой пены.
Петрович поморщился; зрелище действительно было мерзким. Он поспешил к телевизору и ощутил странную слабость в руках и ногах и кроме того легкое головокружение. С каждым шагом недомогание усиливалось, уже чувствовалась боль в пояснице и под лопатками.
Повернув ручку выключателя древнего телевизора, Петрович шлепнулся в мягкое кресло, которое располагалось ни слева, ни справа, а точно напротив телевизора на расстоянии 3,5 метров, как того требовала инструкция минздрава, на этом же настаивал доктор Капширонский. Голубой экран вспыхнул неожиданно ярко, и раздался нежный, но строгий голос дикторши, фамилии которой Петрович не помнил, а потому я называть не решаюсь. Женщина распространилась о передачах, каковые Столыпин должен был терпеть в течении всего своего выходного дня, а он выпал на понедельник...
Петрович попытался вспомнить, когда он впервые заинтересовался сеансами здоровья, но точная дата затерялась в мозговых лабиринтах, искать ее там не имело никакого смысла. Но помнил он точно, что начал смотреть Капширонского давно; еще до Манфреда Чувака. Сначала было чистое любопытство, так как ему - боксеру со стажем - никакие болезни пока вроде бы не грозили. Но вот он заметил, что исчез рубец, оставшийся после операции на аппендиците, затем стал выпрямляться, перебитый в спаррингах нос. Однако после третьего сеанса Петрович обнаружил, что черные волосы начали покидать его голову, а когда засверкала лысина, и череп стал напоминать бильярдный шарик, Столыпин загрустил по-настоящему. Он засыпал редакцию гневными телеграммами и письмами. В последующих сеансах психотерапевт (или психохируг, если угодно!) дал нужную установку, и волосы стали расти с такой скоростью, что стричь приходилось по два раза на дню. К этому времени Петрович Столыпин приобрел-таки ряд неизлечимых болезней и надеялся вылечить их разом с помощью все того же Капширонского.
Чудо свершилось не сразу, и нашего героя посетило чувство отчаяния, но по прошествии ста девяносто трех сеансов он все же решил обследоваться в местной поликлинике. Результаты анализов поразили его, а специалисты констатировали полное выздоровление. Но не тот человек был Петрович Столыпин, чтобы отказаться от лечебного воздействия телевизионного врача и по-прежнему прилипал к ящику в воскресенье вечером и в понедельник утром. Он ждал чего-то сказочного...
За размышлениями Петрович едва не пропустил начала телепередачи. Звучала приятная успокаивающая музыка, наводящая на мысли о добре и зле, о плохом и хорошем, о любви и смерти. То же самое подсказывала чудесная картинка с видом на горное озеро, покрытое предрассветным туманом. Наконец на экране возникла суровая личность профессора Капширонского. Он открывал сеанс как обычно с чтения писем благодарных почитателей, давая положительные установки тысячам зрителей в стране и сотням не легально принимающим трансляции за рубежом. Поток славословий не прекращался, и женщины из инициативной группы устали читать. Перед микрофонами, установленными в студии появлялись и исчезали излеченные калеки и воскресшие мертвецы, плакали от счастья волосатые женщины и омужествленные мужчины. Писатели сыпали перлы, а художники трясли холстами, вызванными к жизни великой созидательной силой маэстро Капширонского. Сидящие в студии статисты постепенно входили в транс, начинали дергаться, мотать головами, дирижировать, хохотать или рыдать. Особо ретивых выдворяли бравые молодцы из свиты профессора. Находились и такие, что падали в проходах и катались между рядами до полной потери сознания, но и в таком состоянии они получали свою дозу лечения.
Капширонский говорил:
- Любая ваша реакция несет на себе положительный заряд. Вы смеетесь, и это - хорошо, вы плачете, и это - хорошо. Вы закрыли глаза, это тоже хорошо. Вы машете руками, и я говорю вам - это - хорошо!...
Подходила кульминация. Маг и волшебник устремил всепроникающий взгляд куда-то чуть ниже телекамеры и руководил целительным процессом. Публика впадала в экстаз.
А Петровичу Столыпину становилось хуже. Все тело болело, силы оставляли его. Он отметил, что руки и ноги размягчаются, становятся пластилиновыми. Обмякла грудная клетка и начала расплющиваться голова.
Капширонский не унимался:
- Даю вам следующую установку и начинаю счет. При счете "десять" ваше тело приобретет легкость, и вы войдете в свое нормальное состояние. Один... Два... Три... Четыре... Те у кого были закрыты глаза, открывают их... Два... Три... Семь... Кто махал руками, перестают делать это... Семь... Четыре... Пять...
Петровичу показалось, что он становится маленьким человечком и бегает возле ножек кресла, боясь разбиться о них. Вдруг он споткнулся об огромный башмак великана и с ужасом обнаружил, что это его собственная туфля.
С экрана летели слова:
- Шесть... Восемь... Три...
Столыпин запищал и, испугавшись собственного голоса, открыл глаза. Капширонский как и прежде глядел несколько ниже объектива, но на секунду его взгляд встретился со взглядом Петровича, и жуткие бесята запрыгали в зрачках.
Наш герой терял сознание, растекаясь по креслу, как блинное тесто на горячей сковороде. Он не владел собой, своими мыслями, поскольку испустил дух...
В среду после обеда в квартире Љ120 дома Љ45 было обнаружено Нечто бесформенное, отдаленно напоминающее человеческие останки. По многим признакам эксперты определили, что это не кто иной, как Петрович Столыпин - жилец данной квартиры. Вскрытие дало совершенно фантастические результаты: многие паталого-анатомы поседели раньше времени. В теле умершего не было ни единой кости, ни ребер, ни черепа, ни берцовых, ни позвоночных, ни каких других. Однако характерные следы говорили за то, что кости не известным образом растворились прямо в теле покойного.
Загадка так и не была разгадана, а в воскресенье профессор Капширонский проводил очередной сеанс...
Сегодня, 3 января 1990 года, ушел из жизни старейший народный депутат Верховного Совета страны Петровичей, ветеран Грюнвальдской битвы, кавалер ордена св.Георгия трех степеней, почетный врач Освенцима и Бухенвальда, герой освоения целины, почетный строитель БАМа и участник войны во Вьетнаме, в Корее, в Алжире, в Афганистане, почетный профессор Кембриджского и Оксфордского, лауреат Нобелевской и Шнобелевской литературных премий - Петров-Петровский Петр Петрович.
На траурном вечере присутствовали главы всех правительств, не поддерживающих дипломатических отношений со страной Петровичей и находящихся с ней в состоянии войны.
Со слезливой речью выступил сам Петров-Петровский и его вдова Петровна.
После этого все опрокинули бокалы с шампанским, импортируемым из братского Советского Союза. Затем подняли фужеры с красным вином и тоже опрокинули.
Изрядно нализавшись, бывший депутат и человек с вдовой, главы не дружественных государств с супругами и мелкие гости без супруг глушили рисовую вьетнамскую водку гранеными стаканами, и к ночи все валялись под столами...
"Дворники из всех пролетариев - самая гнусная мразь.
Человечьи очистки - самая низшая категория".
М.А.БУЛГАКОВ "Собачье сердце"
Город вонял всеми жабрами и клоаками своего существа.
Из тысяч хибарок на серые, грязные, пыльные улицы, где практически весь день стоял смог, вылезали существа, уже давным-давно переставшие называться людьми. Они добавляли сотни различных гнусных запахов, от которых становилось невмоготу. По загаженным проспектам, в кучах мусора и пищевых отходов копошились горожане, пытаясь отыскать что-либо годное к употреблению. Они рылись в картонных коробках, среди вороха бумаги, пенопласта и древесной стружки.
Высокий джентльмен во фраке и женских прозрачных колготках копался в яме со сгнившими фруктами и время от времени выкрикивал что-то нечленораздельное, выражая крайний восторг. Он запихивал в огромный клыкастый рот гниль и с наслаждением пережевывал ее. Прошаркала пожилая женщина без левого глаза и правого ухаю Она выбралась раньше остальных, чтобы быстрее завладеть объедками местного ресторана "Петрович" и теперь погружалась в гадкую кучу. Из ближайшего подвала доносился шум, там группа подростков делила добычу.
Из-за угла появился верзила-полисмен с устрашающей дубинкой и наручниками. Его темно-синий мундир был во многих местах перепачкан побелкой и побит молью. Несмотря на потертый вид полицейский производил должное впечатление на местных жителей. Он сдвинул брови, заскрежетал зубами и повел взглядом по сторонам. И стоило ему только произнести "УФ!", как воцарилась гробовая тишина. Но полисмену недосуг заниматься окружающими. Он погладил вывалившийся на ремень живот и переваливаясь, отправился к двухэтажному зданию в кабак, работавший круглосуточно. Надо заметить, что второй этаж здания почти полностью развалился, однако полицейский любил это место, да и выбора-то особого не было: кроме кабака, да, упомянутого выше ресторана "Петрович" в квартале не было ни одного заведения общепита.
Полисмен удалился, и мусорные кучи вновь зашевелились. Из двух, когда-то высотных домов выносили разлагавшиеся трупы. Их заворачивали в парусину и швыряли на тротуар, куда ото всюду стекались стаи гиен, слетались грифы-стервятники, ползли жуки-мертвоеды. Им было чем поживиться!
Внезапно из ниоткуда возникло слово, вызвавшее всеобщий переполох, да что там переполох - панический ужас! Хромые и кривые, убогие и безногие, тифозные и туберкулезные людишки разбегались по сторонам, оглядываясь и бросая свои скудные припасы.
"Дворники..." - переползало из уст в уста.
Вдалеке показался ровный строй, медленно двигавшийся в боевом порядке с метлами наперевес. Это были воины-дворники. Белоснежные фартуки и блестящие форменные бляхи стреляли без промаха. Лица не выражали эмоций, отчего кровь стыла в жилах. Блюстители чистоты мели сплошняком и уже прошли четверть мили по проспекту, когда под кипой газет обнаружили дремавшего бродягу в длинном узком пальто и цилиндре. Они били его воодушевленно, нанося удары черенками в самые уязвимые места. Не прошло и минуты, как все было кончено, и искалеченный труп был отправлен в мусорный бак, а строй двинулся дальше, очищая тротуары и проезжую часть.
Напротив кабака дворники заметили двух подростков, увлекшихся трапезой, и растерзали их на глазах сытого полицейского, сквозь витрину наблюдавшего за спектаклем.
Дворники скрылись в переулках, оставив чистым пустынный проспект. В воздухе пронесся облегченный вздох. Заиграл полковой оркестр, и под звуки марша четкий дикторский голос произнес:
- В тесном единении с народом Партия, руководящая великим учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, уверенно ведет страну к новым победам...
Диктор поперхнулся, закашлялся, чихнул и начал отплевываться так, что из громкоговорителя, прибитого к телеграфному столбу, на асфальт вылетали куски пищи, плохо пережеванной, но мерзко пахнувшей; брызгала серая слюна, и под столбом образовалась порядочная лужица. Трансляция прекратилась, и из заведения вышел полицейский, подкрепившийся и довольно ухмылявшийся. Он направлялся к железнодорожной станции, куда подходил паровоз, тащивший за собой длиннющий состав, где товарные вагоны чередовались с пассажирскими. Полисмен на ходу запрыгнул в вагон и оказался в стойле коров. Пегие и бурые, белые и черные, синие и зеленые, красные и желтые животные утопали в дерьме и беспрерывно мычали, а под ними разместились восковые доярки, делавшие свое молочное дело, выливали молоко на пол. Жижа увеличивалась, запах усиливался. Полицейский зажал пальцами нос и перескочил в соседний вагон. Он вздохнул облегченно, увидев двух влюбленных, целовавшихся в тамбуре. Ничего не говоря, представитель власти протиснулся в первое купе и наткнулся на долговязого проводника, усы которого могли бы стать украшением любого маскарада.
- Дворники были? - спросил полисмен и уселся рядом с железнодорожником.
Тот изменился в лице и взвизгнув, выпрыгнул в окно, забыв на столике красную книжечку-удостоверение агента котрразведки.
"Товарищи ученые!
Доценты с кандидатами!
Замучились вы с иксами,
Запутались в нулях..." -
услышал полицейский не стройное пение из соседнего купе. В проходе стоял бледный тощий юноша. Неизлечимая болезнь была написана на его лице. Полицейский собрался оказать первую помощь умирающему, как это делалось в стране Петровичей, но странный монотонный голос проговорил:
- Убей его! Ограбь! Изнасилуй труп! Будь настоящим садистом! Разрежь на куски мертвое тело и брось ошметки на пол!
Полисмен поежился, но что-то неведомое подтолкнуло его к пассажиру. И тут появился грузный человек в пенсне и грязно-белом халате с туго набитым мешком за плечами. Наверное это - врач! - решил полисмен. Глаза же мнимого врача сверкнули, и он скинул халат...
На груди сверкала бляха дворника.
Блюститель порядка сорвал стоп-кран. Это было сделано вовремя, поскольку в вагон на ходу залезали люди в фартуках.
Он кубарем покатился под откос, а в ушах еще стояли дикие крики и последние вздохи жертв...
Когда кончился красный радиоактивный дождь, полицейский выбрался из норы и переступая через гниющие человеческие тела и разлагавшиеся туши зверей, побрел к родному кварталу. Навстречу прыгал здоровенный одноногий парень. Бело-красные ошметки торчали из-под брюк. Поравнявшись с полисменом, он кивнул ему и попытался засмеяться. При этом калека повернулся правым боком, и оказалось, что правая рука отсутствует.
"Там - дворники..." - попытался остановить парня полицейский, но тот рванул с огромной скоростью прямо в их лапы.