Качалин Виктор Евгеньевич. Игумения Арсения

Качалин Виктор Евгеньевич : другие произведения.

Игумения Арсения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Качалин Виктор Евгеньевич (hoddion@mail.ru) Размещен: 26/10/2009, изменен: 26/10/2009. 39k. Статистика. Поэма: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:

ИГУМЕНИЯ АРСЕНИЯ

СОКРОВИЩЕ, СПРЯТАННОЕ НА ПОЛЕ

Игумения Арсения, тогда еще просто Аня,

была дочерью донского полковника

Николаевских времен

Михаила Васильевича Себрякова,

героя персидской, турецкой и польской кампаний

(тени Ермолова, Грибоедова, Пушкина,

Паскевича и Дениса Давыдова,

Бурцова и Одоевского

проносятся рядом).

Ей не пришлось впитать в себя

впечатлительность матери -

та очень рано скончалась, и центром мира Анны

стал отец. Ее старшие братья и сестры,

хотя и любили ее по-своему,

недоумевали, откуда у Анны -

воображение, ясный ум, чистота,

почти забытые в этом мире;

однако "тургеневской девушкой"

назвать ее тоже нельзя -

она не замыкалась в себе, не стремилась

жертвовать собой ради несчастной любви;

она сама не знала, чего хотела,

но однажды у нее вырвались такие слова:

"Я не боюсь геенны - с Господом и ад не страшит меня".

Кто же посылал ее в ад? Где она видела ад?

Жизнь ее была раем. Отец после смерти любимой жены

не раз подумывавший "уйти в монастырь",

жил ради нее, ради лучистой, внезапно печальной,

непредсказуемо-мудрой "маленькой Анны".

"Другие любят читать каноны, акафисты,

а я с детства любила Евангелие -

прочтешь одно слово и освежишь душу..."

Церковным службам и богомолиям

она отдавала дань; но дух и сердце

просили большего. Она непрестанно читала

(самое разное - кроме французских романов),

молилась и размышляла, с каждым днем находя и теряя

"сокровище, спрятанное в поле"...

По вечерам отец собирал своих "ангелов"

и читал им по произволенью

что-нибудь "от божественного",

рассказывая и толкуя от своего потаенного опыта.

Что он еще мог? А сладких глаголаний нараспев

он не любил и вовсе не собирался

превращать своих "ангелов" в "китайских болванчиков"...

13.7.09

НЕ УДЕРЖАТЬ МЕНЯ...

В ту эпоху Иисусова молитва

казалось преопасной "прелестью"

или даже признаком "староверия" -

Анна стала ее творить

самозабвенно, подвижно;

Бог весть из каких книг

она узнала об "умном делании" -

впрочем, у ее отца была целая духовная вивлиофика

(Паисиево Добротолюбие тогда еще, в 1840-е годы,

хаживало разве что в редких списках

и вряд ли могло очутиться

у смиренного полковника в Новочеркасске).

Под обложкой светской книги

у нее скрывалось Евангелие,

а о мыслях своих она не смела поведать

ни папаше, ни любимому братцу Васеньке:

"Цель жизни - искание Бога...

Ни место, где я живу,

ни круг, в котором вращаюсь, -

не удержат меня.

Если здесь, в родной семье,

не найду я, чего жаждет моя душа, -

уйду в монастырь.

Если не найду и там, - пойду дальше,

оставлю Отечество, даже религию,

если не найду истины в христианстве".

А отец осыпал ее дарами,

заказывал дорогие наряды -

один-два разочка она отказалась

выехать в свет, затем неожиданно согласилась:

"Он по-прежнему думает, что я - ребенок..."

И еще некий страх мешал ей до конца открыться.

Наконец нашелся жених для умной, красивой,

изящной и, что греха таить, богатой Анны -

отец поражен был ее словами:

"Да - это прекрасное Божие создание.

Много получил он от своего Создателя.

Как благ и щедр Господь!"

"Не любишь ли ты его? - Я люблю только Господа!

Не Вы ли сами учили нас любить Его?!"

13.7.09

ПРОЩАНИЕ

Итак, никто уже не заставлял Аннету

скучать на балах и блистать

печально-обжигающим светом.

Отец дал ей полную свободу,

Собственных слуг (одна из них, Даша,

последовала за ней до конца),

независмый выезд, возможность

отправляться в любое время куда угодно.

Ее хорошо узнали в Новочеркасске

"нищие, страждущие, колодники" -

частенько она выкупала заключенных за долги;

В темном платке, простая,

она брала уроки у мастера-"иконописца".

Живопись была ее вторым призванием;

конечно, о древней иконописи не могло быть тогда и речи...

Но не помышлял Михаил Васильевич,

что его семнадцатилетняя подвижница

так решительно-скоро прикажет ему

отвезти ее в скудный, суровый,

населенный одним неграмотными казачками

Усть-Медведицкий монастырь,

да еще зимою, на Святках,

когда в степи разгулялся холод.

Для игумении Вирсавии

поступление в обитель такого "ангела",

к тому же дочери полководца,

знаемого всей Донской области,

казалось удивительным и лестным; она, как могла,

украсила это событие -

повелев молодым черничкам

сопровождать вхождение Анны в церковь со свечами,

а сам Михаил Васильич вел свою ненаглядную

за руку, словно жертву.

"Для тебя, Господи, только для тебя я его оставляю, -

сказалось тогда в сердце у Анны,

но и для себя она его оставляла.

Прощание не было быстрым,

бесповоротным и окончательным:

лишь через несколько дней полковник

покинул обитель.

"...Он простился со всеми и уже отъехал

довольно далеко. Я стояла и смотрела вслед ему; вдруг вижу:

лошади остановились, и батюшка вышел из экипажа...

Он взял мою руку, молча прошел рядом со мною

несколько шагов, глядя то вниз, то на меня,

точно не решаясь расстаться со мною.

Та же бледность, что в церкви, покрывала его лицо;

видимо, он страшно боролся с собою,

потом, крепко сжав мою руку,

он разом оставил ее, быстро пошел к экипажу,

сел и велел ехать уже без остановки...

"Господи, - молилась я, - не посрами жертву батюшки,

она велика для него;

я иду по призванию сердца, он же много

приносит с болью в сердце..."

14.7.09

"ТЕБЯ ТАМ НЕ БЫЛО..."

Поначалу Аня поселилась в келье

своей дальней родственницы,

инокини Леониды Ладыгиной -

и приняла на себя с удовольствием

все послушания новоначальной:

мыла полы, варила обед, щепала лучину,

чистила печи, котлы, подсвечники,

бегая босиком - к собственной радости

и к ужасу своей верной Дарьюшки,

приставленной к ней отцом.

Ничего лишнего - как мечтала,

так и сбылось; водимая Господом,

она сперва и не искала никакого "духовного руководства";

да и добрая игумения Вирсавия

трогать ее не трогала, наоборот - умилялась:

"Экая звездочка к нам спустилась на землю!",

и вскоре, любя ее и нежа,

взяла Анну в свои покои.

А кельи монахинь, крытые тесом,

напоминали сусличьи норы -

спали на досках, набросивши войлок...

Преображенский храм, выстроенный

Аж "у 1757 року при игумане Лаврентiи"

(тогда то была мужская Межигорская пустынь,

основанная через столетие заново после обвала горы) -

так вот, храм стоял полуобнаженный.

При Екатерине Второй сверхштатную пустынь -

убежище бежавших из плена и раненых казаков -

преобратили в "жiночью", а через три года закрыли,

и восстановлена она была лишь с воцарением

Императора Павла.

Анна в многоразличных заботах

едва успевала "раскрыть Евангелие

и прочесть хоть слово какое" -

а еще написала безыскусную Плащаницу

(пригодились уроки!) и шесть икон:

Арсения Великого, Антония и Феодосия Печерских,

Пахомия, Иоанна Лествичника,

Моисея Угрина и Сергия Радонежского...

Однако про те милые времена

метко сказала позже схимница Ардалиона:

"Если и проходила ты послушания,

то в них ты не вкладывала своего сердца,

тебя там не было, до тебя, значит, ничего не касалось..."

Как же "не было"? Как "не касалось"?!

И вот, тяготясь любовью и всеобщим

завистливо-молчаливым вниманьем,

Анна неожиданно попросила игумению

отпустить ее в Киев...

14.7.09

ПИЛИГРИМКА

"Что Бог даст, а назад

теперь уже не возвращаться!" -

с такой задорною мыслью

Анна пустилась в дальний путь.

Поначалу всё шло хорошо - сбывалась мечта

стать неприметной странницей.

Мокли под ливнями, жгло неумолимое солнышко,

плыли через Северской Донец;

томили голод и жажда порою;

ночевали на глиняном полу в крестьянских хатах,

а иногда и под звездами.

Изящная, белоликая Анна -

всегда впереди, быстрей-быстрей, всюду крылья,

а на устах Иисусова молитовка или акафист -

хотя и не смогла загореть до-смугла

и уподобиться своим простодушным спутницам -

да и зачем? - враз увидала всю тяготу жизни

своими ясными очами.

Под Киевом навстречу повалили валом

бегущие от холеры,

и старица Марья Ивановна,

приставленная к Анне игуменьей,

рассудительная и боязливая,

забеспокоилась, и даже собралась бежать назад.

А слухи дымились, страх возрастал...

Анна не унывала, она расцвела,

пыталась помочь всем встреченным по дороге,

и теперь уже ей, крылатой лебеди,

приходилось то и дело догонять Марью Ивановну,

Дашу и двух черничек,

заторопившихся "скорей к угодникам да и домой!"

А в Киеве, никогда не виданном Киеве,

целовав святыни, побеседовав со старцами

и не найдя у них внятного совета, как ей быть дальше,

Анна обошла все женские монастыри -

но ни один ей не пришелся по сердцу...

15.7.09

ВОЗВРАЩЕНИЕ

И что же делать? Вернуться на тихие берега Дона?

Или, бежав от всех, отправиться далее -

в Грецию, на Дунай или даже в Белую Криницу?

Анна выбрала первое. Ей не по силам было стать Божьей странницей,

подобно Игнатию Брянчанинову или таинственной Вере Алексеевне.

Ей досталось другое странствие -

внутрь себя, всегда внутрь себя,

не принимая ничто за свое.

В пустыни ее поджидали

одиночество, размышления, книги...

"Подвиги" Вирсавии и прочих сестер

ее нисколько не вдохновляли -

если вся суть спасения в том,

чтобы вычитывать молитвы

и класть в день по пятьсот поклонов,

то лучше было бы оставаться дома:

тайная милостыня в миру

лучше монастырской зависти, пересудов,

грызни и ласкательства. Вскоре Анна

была пострижена в рясофор - с именем Арсении

(тут не обошлось без Арсения Великого,

коего она очень любила -

его молчанию она и стремилась

подражать, еще не зная себя...)

С той поры она поселилась в отдельной келлии,

которую для нее выстроил - ну, конечно же, он,

любвеобильный отец, Михаил Васильич.

Не раз и не два, ко взаимной радости

и вопреки всяким уставам, он наезжал в гости,

подолгу беседовал с Арсенией, перевез к ней

добрую часть своей вивлиофики,

стремясь хоть немного облегчить ее жизнь...

А внутри - творилось вот что:

"Когда чувствуется мертвенность души,

то я не стараюсь оживить ее ничем...

И я призываю Его всесвятое имя и, выходя

из своей мертвенности, не ища жизни в себе,

не желаю ее для себя... И как-то хочется

оставаться в своей мертвенности,

чтоб только в Нем одном видеть жизнь.

Это не чувство, не мечтательность, -

но состояние дней, месяцев, годов..."

15.7.09

МАТЬ АРДАЛИОНА

Лишь изредка к нашей затворнице,

к тому времени постриженной в мантию,

заглядывала сестра Алевтина,

она же схимница Ардалиона -

возьмет книгу-другую и, возвращая,

скажет одно-два слова, удивительно острых, глубоких,

поражавших Арсению прямотой и опытом до самого сердца...

Но общаться с нею для Анны

(да-да, она все еще оставалась "Анной"!)

было труднее, чем искупаться при всех в огненной реке.

Другие старицы, услыхав от Арсении

о "делании Евангельских заповедей",

порою даже не уразумевали,

чего она от них хочет, о чем вопрошает:

"Живи себе и молись, хорошая!.."

А Ардалиона, дочь бедного священника,

была для "задушевных" словно меч -

но не желала сверкать...

Однажды, превозмогая робость,

Арсения высказала ей в церкви:

"Ваше слово сильно и правдиво,

оно властно действует на меня,

но я не люблю вашей грубости:

она мне кажется нелюбовью к ближнему..."

Ардалиона засмеялась: "Ну вот, ты деликатная,

а сама с сумкой ходишь по монахам с просьбой:

"Скажите слово душе на пользу!"

Будет тебе побираться,

имей свое слово, которое бы тебя питало".

Многие искали сближенья с прекрасной Арсенией,

а она и умом, и сердцем, и всеми чувствиями

отдала себя в духовное распоряжение никем не любимой схимнице,

"возымевшей над ней, Бог весть почему, полную власть..."

Кончилось тем, что с дозволения

недалекой, но доброй игумении,

мать Ардалиона, взяв узелочек с двумя-тремя книжками

(более у нее ничего и не было),

перебралась из своей щели

в тесный домик к своей единственной...

16.7.09

СЕРЕБРИШКО

Наконец-то Арсения обрела себе непрелестную наставницу.
Схимница не требовала, чтобы она носила вериги,
истязала свое тело терниями
или окунала лицо в чан с нечистотами
"для попрания самости".
Ардалиона прекрасно значала,
что самоистязание - "паче гордости".
"Если не любишь себя - как другого полюбишь?" -
вот другая ловушка, которую также нелегко избежать...
Впрочем, мать Ардалиона вела кораблик Арсении очень умело,
то отсекая самомалейшее самолюбье,
то искусно хваля и не давая впадать в отчаяние.
"Если я буду плохой послушницей,
то вы можете выгнать меня из келлии", -
запальчиво говорила Арсения,
горя всегдашним стремленьем
к немедленному совершенству.
Но разве больных - выгоняют?
Или беседуют с ними о тайнах бесстрастия?
А своей "плохой послушнице" схимница для начала
разрезала на мелкие шматки ее любимый вышитый коврик,
коим она трепетно дорожила
и на который ставила свои ножки, ложась и вставая.
Другой случай был еще лучше:
Арсения самовольно, без благословения старицы,
одарила нищенку целым полтинником -
и Ардалиона, разругав ее за тщеславие,
отправила ее вслед за нищей,
повелев отобрать у нее серебришко...

17.7.09

ОДНО СЛОВО...

Что бы там ни говаривали,
а мать Ардалиона с Арсенией
и с двумя своими прежними келейницами
Агафией и Рипсимией
обособились ото всех -
игумения Вирсавия неоднократно
выговаривала Арсении за это,
но затем утихала: выгнать схимницу из обители
у нее недоставало характера,
да и боялась она нареканий и гнева
безгневного Михаила Васильевича Себрякова:
как-никак, он был благодетелем Усть-Медведицы,
и от него чрез Арсению произливались немалые блага.
"Безмолвно, созерцательно, в полном повиновении старице"
жили они пять лет. Если кто-то из посторонних
заходил на огонек - их не угощали,
кратко спрашивали о деле, и конец.
Любопытство и зависть
то возрастали, то гасли -
особенно всех возмущало то, что Арсения
взяла на полное иждивение
многочисленную семеюшку Ардалионы,
воспитывала ее племянниц-сирот
(они иногда приезжали в гости).
По вечерам схимница толковала
святоотечьи книги, и мать Арсения
приходила в восторг: "Мне совестно и прискорбно
одной слушать такое слово;
мне хотелось бы созвать весь мир..."
"Ну и что же из этого будет? - едко отвечала схимница. -
Слышали многие мое слово, но не приняли его к сердцу.
Они слушают меня, как сладкую музыку,
а исполнить мое слово не могут..."
Часто Арсения спрашивала у схимницы: "Где я?"
А та отвечала: "Нигде!
ты еще даже не пришла в сознание
собственного греха, еще не проснулась..."
Между тем монахиня К. разгласила "учение Ардалионы"
по всей обители - "дескать, мы не спасаемся
ни Причастием, ни молитвою, ни земными поклонами,
а спасает нас одно признание своей немощной пустоты
и исповедание Господа! Да еще и страстям-де своим
надо потворничать, чтоб они обнаружились!"
И единодушно, припомнив всё, схимницу объявили
впавшей в "мрачную ерес..."

17.7.09

"ТЕБЕ ОН МНОГО ДАЕТ..."

Игумения Вирсавия, словно чему-то обрадовавшись,
то и дело унижала Ардалиону в глазах Арсении,
даже выставляла на ее суд схимницыны грехи,
а Арсения отвечала: "Не знаю, грешен ли этот человек,
но одно знаю, слепой я была, а теперь вижу..."
Мать Ардалиона, утешительница, каких мало,
встречала ее такой речью: "Ты скорбишь о том,
что тебе одной все досталось?
А, может быть, для тебя-то Господь
послал мне благодать уразуметь Его слово.
Не знаю, к чему тебя Господь готовит,
но вижу, что тебе Он много дает..."
Тем временем преосвященный Иоанн
назначил Арсению помощницей игумении
и казначеей обители, а вскоре, в ноябре 1863,
Вирсавия скончалась "от изнеможения",
и сестры стали требовать,
чтобы настоятельницей назначили
тридцатилетнюю мать Арсению...

17.7.09

ОТРЕЧЕНИЕ

Это было для матери Арсении
испытанием самым тяжким -
уйти из-под крыл Ардалионы,
расстаться с вожделенным безмолвием
и повести "под жезлом" "на источники вод"
тех самых овечек, которые были готовы
заживо растерзать ее наставницу...
Она умоляла подождать хотя бы до погребенья Вирсавии,
но схимница и сама желала ей скорейшего избрания:
"...А тебе нужна такая деятельность,
в которой приняли бы участие все чувства твоего сердца,
все способности твоей души... И самолюбие, и гордость,
и тщеславие, и гнев, всё обнаружится...
А для человека, стремящегося выйти из страстей,
важно именно то, чтобы их познать в себе...
Иначе он и бороться с ними не может...
Чистота сердца не есть нечувствие,
уничтожающее в нем сочувствие к страстям.
Твои отношения к ближним холодны оттого,
что они не растворены
ни любовию, ни смирением.
Ты готова помочь их нужде,
отдать всё, что имеешь,
но в этой помощи нет
тебя самой..."
Не прошло и двух месяцев, как Арсения
была посвящена в игумении в Новочеркасске.
Мир для нее снова перевернулся.
А схимница, отпуская ее, звала к еще большей свободе:
"Я же вижу, что, хотя поддерживаю твой дух,
но мешаю тебе жить. А что мешает нам на пути,
от того надо отрекаться,
хотя это будет единодушный друг
или даже наставник..."
Мать Арсения с помощию родной сестры своей Аграфены
пыталась для схимницы выстроить келлийку
в монастырском саду - и не успела:
как-то раз в ее отсутствие (а ездила она проведать
ненаглядного отца) мать Ардалиона внезапно скончалась,
и казначея мать Валерия велела
поскорей похоронить ее, "не дожидаясь нетления"
и слез молодой игумении...

ПЛАТОН

Про то, как игумения Арсения
обустроила монастырь,
рассказывать можно долго...
Грамоте научить "казачек"
было не так уж и трудно -
а вот азам духовного делания
внимали разве что молодые,
увлеченные, не тертые монастырской судьбой.
На Рождество, Крещение, Великим Постом и на Пасху
Арсения устраивала у себя в покоях
Евангельские беседы, коим внимали с трепетом,
но мало кто мог принять не ее, но Божие слово
умом и сердцем и всею крепостью...
Преосвященный Платон Донской отнесся к ней поначалу
как к молодой, неопытной "идеалистке",
решил преобразовать монастырь в общежительный,
причем половину послушниц
предлагал просто "выключить" из обители.
"Как же я могу, Владыка,
выслать из монастыря тех,
кого Сама Царица Небесная
призвала к Себе на служение?
Лучше снимите с меня игуменство -
я его никогда не искала..."
Твердая кротость ее, растворенная
достоинством и прямотой,
сделала свое дело - Владыка Платон
всё оставил, как есть,
и даже благословил создать
в Усть-Медведицкой Преображенской обители
безплатное женское училище...

20.7.09

"ПРИХОДИ КО МНЕ..."

...А затем Арсения начала всё чаще
затворяться в садовой келлии,
которую называла: "Моя немощь",
и удалялась туда с Рипсимией
для созерцания и молитвы.
Многие ее подопечные,
вдруг увидав ее снисхождение
к их немощам и страстям,
стали считать ее мягкой,
недостаточно властной,
неспособной, если надо,
и наказать построже.
Особенно всех донимала
история с м.А., любительницей
вкатить себе в лоб "царского винца"
(польского слова "водка" тогда в устах не держали) -
и ради этого удовольствия
шлявшейся в "убезпамятстве"
по соседним станицам...
Арсения велела ей: "Приходи ко мне:
я буду давать тебе выпить, сколько тебе надо.
А я буду за тебя молиться".
И однажды, по дороге в родное Себрово,
матери Арсении во время разговора с келейницей
было видение: "Я увидела себя,
что я стою в монастыре, в церкви, на своем месте.
Мать А. подходит ко мне, вся в слезах,
бросается в ноги, а я поспешно
покрываю ее своей мантией -
и прихожу в себя..."
Как выяснилось, именно в этот день и час
мать А. умерла. "Знаешь, Рипсимия, -
сказала однажды игумения, -
чтобы послужить ближним делом и словом,
мало любить их, надо еще считать их лучше себя..."

НЕБО ВВЕРХУ - НЕБО ВНИЗУ...

За год до закладки в пустыни Казанского храма
Арсения начала рыть пещеры.
Новый храм уже виделся ей весь -
наверху иконостас легчайшей резьбы,
живопись иеромонаха Симеона из Троице-Сергиевой Лавры
с дивным куполом, в котором, вопреки святоотечьим преданьям,
была изображена Святая Троица в облике Старца, Сына и Голубя над Ними,
окруженная ангелами и архангелами;
а в крипте Арсения Великого
с иератической простотой
проступают лики Марии Египетской
и Иоанна Крестителя - и на шести столпах
италианского мрамора, пожертвованных самим
Петром Александровичем Брянчаниновым, братом святителя,
мерцают изречения Лествичника:
"Инок есть страж чувств -
души безмолвие -
молитвенник за весь мир -
высота преподобия".
Казалось бы, тут тебе и Синай, и Афон,
и Киев, и Иерусалим, и Царствие Небесное -
а сердце Арсении по-прежнему жаждало
не "упокоения в делах", а Самого Христа...
И вот, десятого июля 1874 года,
в день памяти Антония Печерского,
ночью с тремя послушницами
игумения сошла под землю...

21.7.09

"Я НЕ ВЕРЮ В ТО СОСТОЯНЬЕ..."

Обласканная Никанором Одесским и Херсонским
(он даже звал ее возглавить Марие-Магдалинский
монастырь, но игумения отправила к нему вместо себя
сестру Миропию) - так вот, Арсения осталась в любимой степи -
руководить работами по возведению Казанской церкви,
спроектированной "самим" Горностаевым...
Незадолго до сих событий она вошла в переписку
с "духовной семьёй" почившего Игнатия Брянчанинова -
то были архимандрит Иустин,
настоятель Николо-Бабаевского монастыря,
и родной брат святителя Петр Александрович -
человек мистического склада, мнительный и дотошный,
прошедый насквозь и "Опыты аскетические",
и Добротолюбие... Он усиленно домогался премудрости,
непарительной тишины в молитве, терпения и "чистого воображения" -
кои он, обретя, так боялся утратить
из-за внешнего шума и внутренних бурь.
Арсения ему отвечала
с присущей ей откровенностью:
"Я не верю в то состояние,
которое можно потерять..."

БОГОМАТЕРЬ СТРАДАЮЩАЯ

Долго упрашивала Арсения некоего священника,
известного составителя всевозможных акафистов,
сложить песнопения Божией Матери Страдающей:
"Мне хотелось, чтобы всякое событие, каждое воспоминание
о пережитых Ею страданиях,
говорило об Ее твердой вере,
об ее неуклонной надежде,
о ее безмерной любви к Господу...
чтобы эти духовные Ее дарования
являлись в Ней выше Ее материнских чувств...
Я духом возношу, обношу это в сердце,
но словом выразить не могу,
не дано мне такого дара..."
Ответа она так и не дождалась...
"Плач Богородицы" - казался ей
"слишком уж человеческим",
хотя именно он выразил навек сердцевую мысль
русского, да и византийского православия...
Матерь Божия, даже будучи превознесена
выше всякой царственности, начала и власти,
всё равно остается близкой, благоутробной, милой,
скорой на услышание - Матушкой Марией, Благой Деспиной,
Заступницей перед суровым Спасителем,
милостивым единственно лишь по Ея молитвам.
Изобразить Ея Всецарицей,
превозмогшей любые материнские чувства,
не может никакое слово.
Мать Арсения металась. То она пишет:
"Самое уничижение Господа,
не приводящее Ее в отчаяние,
являет в ней Ее глубокое смирение..."
То высказывается в духе "Плача":
"Она желала вместе со Своим Божественным Сыном
этого великого жертвоприношения,
и, умирая вместе с Ним, неуклонно веровала,
что это бессмертное Семя, бросаемое в землю,
принесет плоды жизни вечной
для всего человечества..."
И того не замечала, что, если отчаяние Богородицы
у Креста Ея Сына не было полным, всезахватывающим,
то и Надеждой безнадежных Она быть не может...
В конце концов, отчаявшись дождаться желанного гимна,
мать Арсения ископала сей гимн Богородице Своей Души -
своими собственными руками...
Осыпалась земля. Огромный камень однажды
вывалился из потолка - келейница толкнула матушку Арсению - и спасла...

21-24.7.09

В СОКРОВЕННОЕ СЕРДЦЕ...

"Страшный Суд" - над входом,
ведущим вглубь; через пару шагов в коридорчике -
новые двери: "Вход Господень в Иерусалим";
затем глубоко в гору на юг
тянется до Распятия "Крестный путь Спасителя".
А другую часть пещер мать Арсения называла
"Страстным путем Божьей Матери";
напротив места паденья Иисусова
под тяжестию Креста - икона "Симеоново прореченье".
В конце обоих Путей мать Арсения вырыла место для храма,
который освящен так и не был; из Арсеньевской церкви
богомольцы могли проникнуть
в сокровенное сердце

легкого, такого ясного

Казанского храма...

21.7.09

И СТАЛО ЛУЧШЕ...

Все уходили понемногу - отец,
архимандрит Иустин, чуть позже
Петр Александрович Брянчанинов...
"Еще скажу вам одному, - писала Арсения
последнему незадолго до его кончины, -
путь духовной жизни, основанный на отвержении самости,
всегда бесчестен; не дает ему Господь
славы на земле и даже кончиной
не удостоверяет в его праведности".
Пылкая, она ввернула это "всегда"
от глубочайшей горечи; она не хотела
смиряться перед житийными образцами,
и все же мечтала - "принять бы схиму и в скит,
но сперва надо построить церковь
над могилой родителей..."
И еще: "Я желала бы, чтобы никто
не присутствовал при моей смерти..."
Её прозвали "поэзией" монастыря;
но разве могли витиеватые похвалы
какого-нибудь Правдина
или стишки, кои о ней слагала
Катя Веретенникова, она же послушница Святославушка,
заменить для нее прямое слово схимницы Ардалионы?
Судьба сестер, младшего брата Василия,
внезапно умершего в 1904 и похороненного вдали от храма,
здоровье племянников - постоянно тревожили ее;
пару раз она спасала их неотступной молитвой
от болезней и смерти. Одна из ее сестер,
Аграфена Маржанова, приняла схиму с именем Марии -
и умерла в январе 1905 на ее руках,
сразу после падения Порт-Артура...
А в феврале скончалась Анастасия,
жена любимого брата.
"Теперь уже настала моя очередь умирать", -
сказала игумения и, несмотря на сплошную седмицу,
заказала всенощную и на утро
причестилась Святых Тайн.
Но неожиданно ей стало лучше.

21-26.7.09

БЕГСТВО В САРОВ

В день памяти Петра и Февронии Муромских
сестры проводили свою игумению в Саров -
мать Арсения была необычайно слаба,
однако взяла с собой одну лишь келейницу Агнию,
попросила отслужить панихиду
на могилке схимницы Ардалионы,
где молилась с крепким воплем, слез не скрывая;
показала ризничей Веронике
место для своего упокоения - и
отправилась к преподобному Серафиму...
Это было похоже на бегство.
"Я еду с радостным чувством", - торопливо
говорила она... Да, так и было. Сначала
она выбрала почему-то не дорогу на Нижний,
а устремилась в Москву, где проболела дня три
у своей родственницы Софьи Ладыгиной,
и в Саров она прибыла только в конце июля.
Казначее Леониде она написала:
"Приехала я сюда такая радостная,
довольная - служила преподобному Серафиму
молебен с акафистом, поминала
о здравии всех вас, сестер обители,
и наших духовных отцов..."
Навестила она и обе пустыньки -
особенно дальняя привела ее в умиление:
"Точно отец Серафим
живет еще там, следы его подвигов
и теперь еще живы и говорят о нем так ясно,
точно видишь его... И я, недостойная,
ходила с духовным восторгом по этим местам,
собирая в лесу сосновыя шишки...
Потом, в Ближней пустыньке, я купалась в источнике...
После вечерни я заболела.
Если поправлюсь, думаю никуда
не заезжать, даже в Дивеев..."

21.7.09

ГОЛОС СЕРАФИМОВ

"Во, во, радость моя!
Шишечки собирай,
Духом дыши, купайся в источнике...
В нерукотворных Он храмах живет.
Ничего ты не совершила,
всегда хаживала в своей скудости,
ждала Самого Господа -
скоро к себе тебя заберу,
словно мякину, развею твою печаль.
Сядь у окошка вечером,
жди - ничего не пройдет,
все еще только настанет..."

27.7.09

"ВЫ ОДНИ ТУТ СО МНОЮ..."

Вот и день настал -
в третий раз праздновали открытье
мощей преподобного Серафима;
во время обнесения мать Арсения с Агнией
бодро стояли на высокой паперти
теплого храма "Живоносного Источника".
Вдруг игумения спросила: "Агния,
а в случае, если я умру, куда ты вернешься?
- Я вас не оставлю тут. - В таком случае
металлический гроб надо заказывать..."
Келейница не обратила на ее слова
никакого вниманья - матушка явно шла на поправку,
целебный воздух Сарова живительно действовал на нее.
Было ясно, что через три дня, как предполагалось,
в Усть-Медведицу они не вернутся;
мать Арсения собиралась говеть
и на третий день причаститься Святых Тайн.
В Ильин день, идя от обедни,
Арсения повстречала рясофорную послушницу Лию,
приехавшую в Саров на поклонение -
не откуда-нибудь, а из Усть-Медведицы...
Она сразу взяла Лию к себе в номер.
Утром следующего дня мать Арсения
сказала Лии и Агнии: "Так как вы одни тут со мною,
то я прощаюсь в лице вашем со всеми сестрами..."
Приобщалась матушка на ногах, за ранней,
но в храм и обратно ехала на извозчике -
силы покидали ее... Агния по ее повеленью
подавала нищим, не жалея денег,
а сестер Самарского монастыря,
омывших впоследствии ее тело,
она одарила сама...

ОДИННАДЦАТЫЙ ЧАС

Вечером, развеселившись духом,
мать Арсения попросила Агнию
взять экипаж - и сперва поехала на почту,
а затем к источнику, где она умылась.
Милостыню по дороге
она раздавала сама,
ко всенощной идти она не смогла -
и в тоске стала быстро-быстро
говорить, что смерть ее не страшит,
но все же она желала бы умереть
у себя дома, в родной обители...
Жара не спадала. Матушка
сидела у распахнутого окна. Смеркалось.
Вдруг у нее вырвался необыкновенный,
протяжный вздох. Агния вызвала доктора,
но тот не нашел ничего опасного.
После его ухода Агния
попыталась помочь Матушке лечь,
но она сама, сияя глазами,
созерцая что-то необычайно радостное,
медленно, молча вздохнула разок-другой;
лицо ее становилось светлее,
и наконец - дух ее отлетел к Богу...

ЭПИЛОГ

Давным-давно, когда Анне было три года,
она, послушав на ночь житие Марии Египетской,
решила дождаться, когда все уснут,
и уйти навсегда в пустыню.
Под утро она оделась,
залезла на подоконник и... сладко заснула;
нянька была потрясена,
увидав на рассвете свою любимицу
на самом краю окошка, за занавеской.
Теперь она не проспала. Все свершилось.
Кожаный пояс дала ей Лия,
а параманд для покрытья лица
привезли из Дивеева,
а мантию ей прислал
для последнего упокоения
настоятель Саровской пустыни.
"Святый Боже" пели Самарские монахини, "самарянки".
И одинокой странницей
она закончила свой путь
на крылах Серафима. Тело ее
вскоре было перенесено в родную
Преображенскую обитель на Усть-Медведице.
А через пятнадцать лет ее любимое место
было осквернено, а затем в 1943 и почти целиком разрушено,
и сама Усть-Медведицкая станица
переименована в "город Серафимович"...
По странной иронии времени
в соборе сначала была колония,
затем - электростанция,
а теперь монастырь "возрождается как мужской";
в пещерах показывают камень
"с отпечатками стоп Богородицы",
но об этом мать Арсения никогда сама не рассказывала.
С этого камня пьют воду,
к нему прикладываются "от всех грехов и болезней" -
но мало кому есть дело
до пути немечтательного делания...

Москва, 21-22 июля 2009

Оставить комментарий
Размещен: 26/10/2009, изменен: 26/10/2009. 39k. Статистика.
Поэма: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"