После проведенной в поезде ночи я вышла на покрытый серебристой пылью главный вокзал Дели. Старые и малолетние бомжи с опухшими частями тела валялись в грязной жиже, еще не высохшей после летнего монсуна. Толстые индианки с младенцами и плетеными корзинками заняли все свободные углы платформы. Худосочные юнцы в туго затянутых на талии штанишках, в старомодных костюмчиках, напоминавших одежду английских клерков девятнадцатого века, слонялись по перрону, бросая в мою сторону любопытствующие взгляды. Странники с высушенными как у мумии лицами, с котомками в руках сидели, не двигаясь, на корточках, видимо, надеясь на свободное место в битком набитых дешевых вагонах. Крики и вопли перемешивались со смрадным запахом, исходившим от суетящихся на жаре тел и помоев, окружавших каждую пищевую лавку.
Я шла по мокрой улице, очертания зданий и людей расплывались в тумане. Огромный рюкзак на спине набух от влаги и вдавливал меня в землю. Мухи, чувствуя обессиленную жертву, с радостным жужжаньем набрасывались на меня. Еле передвигая ноги, я поднялась на второй этаж, где находилась билетная касса для туристов. Мне нужно взять билет на сегодня, чтобы не остаться в Дели. Но туристическое бюро было закрыто: большой ржавый замок намертво обхватил кольцо над замочной скважиной. "Оставь надежду навсегда", - словно бы сообщала мне его железная, надменная ухмылка.
" Куда идете, мадам? - раздался тоненький, нагловатый голосок, - Сегодня воскресенье, бюро не работает, но если вам нужна какая-то помощь, я готов с радостью услужить, только скажите...," - с надрывом продолжал кричать человечек, в одном виде которого угадывался один из мошенников, промышляющих в районе вокзала. Я, не обращая на него внимания, медленно заковыляла вниз по лестнице.
"Куда идти? Искать гостиницу совсем не хочется, становиться в обычную кассу нет смысла. Мне дадут билет на следующий месяц". Я вспомнила, что Жак говорил о каком - то частном бюро для туристов, расположенном неподалеку отсюда. Обыскав все карманы, я на самом деле нашла маленькую скомканную бумажку, на которой был выцарапан адрес. Проплетясь метров двести по грязной дороге, заполнив рот и нос сладко- удушливым запахом дизеля, я дошла до нужного места.
Опрятный кабинетик с кондиционером привел меня в чувства; за компьютером сидел служащий и сладко улыбался.
- Мне нужен билет на Кералу, на сегодня же!
Служащий долго водил мышкой, потом звонил по телефону. Наконец, он печально развел руками и сообщил, что билет есть только на завтра. Придется целый день быть в этом адском городе!
-Ничего страшного,- заверил он. Поезжай к нам домой, для туристов всегда найдется место. Я скажу нашему водителю отвезти тебя, а завтра утром вместе сюда вернемся. Отдохнешь, наш повар накормит тебя. Возьмем с тебя 100 рупий, не больше.
- Есть еще туристы?
-Да, англичанка, - сказал он, - она давно у нас живет.
Я, не долго думая, согласилась, села в машину и очень долго меня куда-то везли чужие люди, а я вверяясь их заботе заснула... Наконец, мы вышли, и я попала в квартиру: одна из дальних комнат, отделенная от коридора грязной шторой, была отдана мне. Насупленный неопрятный повар вертелся на кухне. Много людей шмыгало по квартире, наполненной скарбом. Я отдыхала на матрасе. Становилось темно.
- Food, food, - позвал мрачный повар.
Я вышла из своего угла. На покрытом ковром полу гостиной сидели мужчины и обедали. Я осмотрелась. Обстановка отличалась от мест, где мне приходилось раньше бывать. Люди непохожи на индийцев. Лица обрамлены черной бородой, кожа светлая, взгляды сумрачные... Вместо жизнерадостных индийских богов по стенам были развешаны разноцветные ковры с узорами, напоминавшими арабскую вязь на стенах мечетей. Сильный запах не мог обмануть мое обоняние: это - мясо. Как долго я не вдыхала этот запах! Ведь индийцы, особенно брахманы, вегетарианцы.
-Откуда ты, - спросил один из присутствующих.
- Из Израиля,
- Мусульманка?
-Нет,
- А мы тут все мусульмане из Кашмира, учимся в Дели на медицинском факультете, - пояснил молодой человек.
- Как интересно, - промямлила я, - Коран, говорят, написан необычайно красивыми стихами, такая красота, явно превышая человеческие возможности, доказывает их божественное происхождение. "Надо быть позитивной - думала я, - в таком случае они не догадаются проломить мне голову".
Студент, не замечая моего волнения, рассказывал о себе.
- Я вырос в языческой семье, - сказал он,- мои родители до сих пор поклоняются идолам и не знают священных законов. Все в мире не просто так, что тебе хочется, то и делаешь... на все и на всех есть закон Б-га, распространяющийся, как на явления природы, так и на людские поступки.
Я слушала его и качала головой, все время поддакивая. Аппетит куда-то пропал. Мне показалось, что меня отравили. О, застарелая фобия...
Тем временем мой собеседник вошел в миссионерский азарт.
- Мухамед, - позвал он угрюмого повара, - дай адрес того места, где иностранцы изучают Коран.
- Спасибо, обязательно приду туда, - пробормотала я, складывая листочек с информацией, и, решив, что с меня достаточно общения, вернулась на свой уголок.
Вскоре в комнату влетела англичанка, о которой мне говорили. Это была полнолицая рыжая девица с раскосыми сверкающими глазами и открытой блузкой, плотно облегавшей пышные груди. Она весело, неумолчно болтала, рассказывая, что живет тут давно, ребята все очень милые, не похожи на ее холодных соотечественников, у нее роман с одним из них, и живется ей тут хорошо и привольно. Она тащится от Индии и терпеть не может Англию. Проболтав так с пол часа, она убежала, и я опять осталась одна. Страх, вроде приутихший, начал медленно ползти вверх по внутренней полости живота. Я бросала рассеянные взгляды на рассыпанные по полу вещи задорной англичанки. Увидев толстую книжку, подняла ее. Книга обернулась романом "Маятник Фуко". Я, с нежностью вспоминая девицу, просматривала книгу, пытаясь найти отрывки из сохранившихся в моей памяти сюжетов. Их, как в любом неоклассическом произведении, было много. Тайные сборища фанатиков, называвших себя преемниками сожженных Филиппом Красивым тамплиеров, не вывели меня из смутно- тягостного состояния, скорее наоборот. Я выглянула в окно: из непроглядно темного неба неслись вниз блестящие капли, они проскальзывали вниз по стеклу, оставляя прозрачную полоску вдоль покрытой бугорчатой пылью поверхностью стекла. На соседнем балконе женщины в белых платках плотно обрамлявших лица поспешно снимали развешенное на веревках белье. "Значит, весь район не индийский", - сообразила я. Было поздно, я выключила свет и спряталась под простыню. Кажется, кто-то отдернул занавеску. Пришлось спрятаться в шкаф, набитый хламом. Сколько мне тут сидеть? Решившись на разведку, я вышла из своего укрытия и осторожно пробралась к уборной. Яркий свет туалетной комнаты подействовал успокаивающе. Осмелев, я повернула назад и ненароком заглянула в сторону гостиной. Несколько людей, скорчившись на узком матрасе, ласкали друг друга. С идиотским любопытством я застыла на месте, не в силах отвести от них взгляд, а потом, чувствуя неловкость, пошла к себе. Внизу раздавался тонкий хрип: там спала незаметно вернувшаяся англичанка. Мне жутко захотелось спать, и, упав на мягкий матрас, я мгновенно заснула.
Утром меня разбудило многоголосое бурчание. Рыжая девица сидела на матрасе и читала евангелие. "Тс, - сказала она, подняв на меня полные слез глаза, - я молюсь". Я вышла и увидела мусульман, стоящих на коленях лицом к стенке - они шептали молитвы. Выйдя в коридор и прогуливаясь взад вперед, я слушала песнопения.
Захотелось произнести утреннюю молитву: "Благодарю тебя Господь, живой Б-г мой, что вдохнул в меня жизнь снова...". В окне светилось чистое утреннее небо, под лучами которого женщины в туго завязанных платках вешали на балконе белье.
Девица окончила молиться, улыбнулась и смахнула рукой слезы.
- Мне чертовски надоело тут жить,- неожиданно сказала она. - Ребята становятся невыносимы. Слишком много их тут развелось. Я вообще собираюсь в Австралию. Буду там продавать бутерброды. Мои друзья меня устроят. Заработаю денег. Поеду на Шри-Ланку. Там хорошо - круглый год лето!
Мы позавтракали лепешками с вареньем и поехали. Благожелательный служащий, у которого я купила билеты, спросил, как я провела ночь, и пригласил в Кашмир, уверяя, что нигде в мире нет таких белоснежных вершин и чистых озер.
- Обязательно, - обещала я.
- А что ты к нам ночью заглядывала? - вдруг спросил он и, прищурившись, внимательно на меня посмотрел.
- Так, не спалось что-то, - пробормотала я и вылетела из кабинета.
Сентябрь 2000г.
Керала, Амритапури ашрам
Сколько раз проезжала я по Индии и все не могла понять: в чем кроется ее магия? Что то таинственное, что исходит теплым паром от здешней земли и травы?
Я нашла книжку, засунутую глубоко в рюкзак. Итало Кальвино описывал несуществующие города в мысленном путешествии Марко Поло, скомбинированные из простейших элементов всех городов мира. Как остро иногда чувствуется нереальность происходящего! Нестись бы вечно на поезде и наблюдать, как сменяются равнины холмами, села городами. Люди едут по делам или возвращаются домой, а я лечу неизвестно куда и неясно зачем. Как хорошо! Пусть почтенные граждане государств женятся и растят детей, платят налоги и продвигаются по службе, а "я конквистадор в панцире железном, я весело преследую звезду...", не забывая о том, что "все сводится к отполированному квадратику из дерева: небытию... "
За два дня мы пролетели сотни километров на юг, юг, юг почти к экватору, в края бесконечных дождей. За окном вода и пальмы - больше ничего.
Я ехала в ашрам ныне живущей святой матери - Аммы. Девушка из Венесуэлы, Тарини, с которой я познакомилась в Канкале, подробно описала мне дорогу. Сегодня там справляли день рождения Аммы, и на это празднество мне хотелось попасть.
Выйдя на станции около маленького населенного пункта, я взяла мотто-рикшу до деревушки, находящейся около морской заводи, на пристани которой стояли каноэ. Я села в готовое к отходу каноэ и переправилась на другой берег. Там на узком полуострове, тянущемся вдоль побережья на многие километры, распологался ашрам и рыбацкая деревня.
Сойдя на берег, я оказалась в пестрой толпе индийцев. Тысячи людей заполонили остров. Кое-как я выбралась из гущи, и стала спрашивать, куда идти. Мне указывали пальцем вверх. Что бы это значило? Беря пример с индийцев, то есть, толкаясь и не обращая ни на кого внимания, я направила пути свои вперед и там действительно проскочила к регистрации для приезжих. Длинный, тощий юноша в белой рубахе и резким, булькающим в воздухе американским произношением дал мне ключи от комнаты. Он показал, где общежитие для европейцев, и сказал, что сегодня лучше из комнаты не выходить, а то понаехало слишком много местного народу.
-На даршан ты сегодня все равно не попадешь. Прими душ, отдохни,- посоветовал он, печально созерцая свисавшую на мне влажную одежду.
Вдруг за спиной раздался возглас, и меня обхватили пухлые руки. Огненно - золотая Тарини стояла передо мной и радостно смеялась.
-Ты приехала, просто не верится! Сегодня у тебя нет никакого шанса успеть на даршан, проводимый нашей Аммой. Она принимает людей без перерыва уже целые сутки. Очередь к ней все удлиняется, а она не устает. Это чудо, чудо! Она аватар, воистину, аватар! Но давай вот что попробуем: подсадим тебя поближе к Амме, чтобы ты хотя бы увидела Ее - явленное божество. Подожди-ка здесь, секундочку!
Я пока что ничего не понимала. Вихрь событий увлекал меня вперед. Подошли полные женщины, укутанные в белые сари, и повели меня за собой. Их голубые глаза, полные благочестия роняли слезы. Они провели меня сквозь толпу индийцев и посадили среди других европейцев на высокую сцену. За спинами людей, метрах в десяти от меня, сидела та, к кому были прикованы все взоры. Я увидела круглое темно- оранжевое лицо с расплывающимися чертами гогеновской туземки. Пряди иссиня-черных с проседью волос выбивались из-под заколки, стягивающей волосы на затылке, и спадали на щеки. Она нагибалась и выпрямлялась, будто бы исполняла молитвенный обряд. Две линии с одной стороны женщин с другой мужчин медленно продвигались к ней. Каждый по очереди приближался и падал в ее объятия. Амма крепко обнимала пришедшего, целовала в щеки, качала голову на своих широких ладонях, шептала что-то на ухо и, смеясь, отпускала. Люди, шатаясь и загадочно улыбаясь, отходили, а некоторые рыдали и просились назад, но их не пускали. Амма уже обнимала другого... Я очень долго сидела, неудобно изогнувшись, заворожено глядя на эту повторявшуюся сцену. Оказывается, "даршан" Аммы, о котором все вокруг только и говорили, это ее объятие, и она, в честь своего дня рождения, обнимала людей целые сутки, почти без перерыва. Я видела новых и новых людей, склонявшихся к ней в блаженной истоме: испещренные шрамами лица стариков, молодые матери с младенцами, изуродованные тела бедняг, привезенных сюда, наверное, с надеждой на выздоровление, потные физиономии крестьян, покрытые бородавками и щетиной. С наивной улыбкой Амма принимала всех. Одновременно полная и хрупкая индианка средних лет, с кольцом в ноздре, похожая на идолов, украшающих здешние святилища. Что-то по-детски трогательное, будто бы нереальное, блестело в пробелах ее морщин, скрывалось в чертах, и, несмотря на широкую улыбку, являло безнадежную пустоту навеки с ней породнившуюся. Немое послание, истекавшее из всего ее существа, гласило: "Дети мои, угомонитесь, ничего в этом мире не имеет значения, ровным счетом - ничего".
Вокруг задвигались и меня внезапно столкнули вниз.
-Иди! Вперед! Вперед, она ждет, - зашептали схватившие меня женщины, и я вдруг увидела Амму прямо перед собой. Я застыла, не смея пошевелиться, и она, смеясь и узнавая меня, позвала к себе, раскрыв бесконечно огромные руки.
Для кого на свете столько шири, Столько муки и такая мощь?
Амма понянчила меня на своей груди, потом прикоснулась теплыми губами к щеке, и по телу прошел мгновенный ток. Она потрепала меня по головке, как маленького капризного ребенка и отпустила восвояси. Голова кружилась, но множество рук тут же схватили, оттащили меня от Аммы и отбросили в сторону. Такое грубое обращение после сладкого поцелуя Аммы показалось мне оскорбительным. Но я, конечно, понимала, что если б никто тут не занимался порядком, столпотворение было бы страшное и жертвы неминуемы.
Неожиданно из толпы выбежала Тарини.
- Я видела, все видела! Это чудо! Ты только приехала, в такой день, и сразу же побыла в объятиях Аммы! Как долго она тебя держала! Люди часами стоят и ждут, чтобы получить даршан. Амма благосклонна к тебе, я рада, очень рада...
20 сентября - 3 октября
Я жила в ашраме на побережье индийского океана. С балкона находившейся на десятом этаже комнаты виднелись две бушующие под ветром и дождем стихии. Светлое море пальм, рассеченное заводью, и темная рябь океана простирались во все стороны, сливаясь и постепенно растворяясь в одном небе. Над пальмовым лесом кружили небольшие приморские орлы, принятые было мною за чаек, но, присмотревшись, я поняла, что ошиблась, их хищные крючковатые профили выдали их истинную сущность. Иногда там появлялись огромные бурые орлы. Напряженно разведя черепичные крылья, словно пилы, рассекающие сгущенный приморским туманом воздух, эти летающие чудовища спускались так низко, что, казалось, были бы не прочь унести в небеса человека. Так орлы охотились, медленно кружась над пальмами. По всей видимости, они должны иногда падать вниз, хватать жертву и уноситься с нею ввысь. Я долго наблюдала за ними, но так и не видела их пикирующими. Они все так и продолжали летать как заведенные, не меняя траектории и скорости, по своему заколдованному кругу.
В центре ашрама стояло сказочно разукрашенное здание. Большую часть дня из него доносились музыка и религиозные песнопения - Банджас. Там находился просторный холл, где Амма проводила даршан. Этот ашрам был огромный лагерь, в котором постоянно обитало около тысячи человек, а в праздники прибывало еще несколько тысяч.
Вся жизнь сосредоточивалась вокруг Аммы. Она была на устах у всех. Энтузиасты сидели у входа в ее покои дни и ночи, ожидая, когда она выйдет, если она вообще куда-либо выходила в тот день, чтобы только увидеть ее, и, если охрана допустит, прильнуть на нескончаемую долю секунды к ее ногам. Люди стояли, давясь и обтекая потом, во влажном, мало отличающемся от воды воздухе. Когда Амма выходила, ее с трудом ограждали от бросающихся ей под ноги обожателей. Обычно она проводила даршан несколько дней в неделю. Сеанс продолжался с четырех часов дня до раннего утра. Иногда даршан переходил в банджанс, песнопения. Люди, получившие поцелуй благословенния, часто оставались в зале и любовались Аммой до рассвета. Сидя на корточках, вплотную друг другу, под бессильным жужжанием вентиляторов и всесильным жужжанием комаров, они, забывая обо всем, неотрывно следили за каждым движением богини.
День начинался с восходом солнца. Многие на утреннюю молитву не просыпались. Но к семи желательно было встать: давали завтрак. В ашраме три раза в день бесплатно раздавали рисовую кашу, приправленную острым кокосовым соусом. Европейцы вряд ли бы выжили на такой диете. Для них работала платная столовая. Там подавали нормальную, но безвкусную североевропейскую пищу: овсяную кашу, пюре, овощной суп и хлеб. Работать два часа в день в столовой было в ашраме обязательным правилом.
Амма появлялась в белоснежном сари, поэтому неудивительно, что большинство людей старались одеваться исключительно в белые одежды. Деловые индийцы, приезжавшие сюда со всем семейством, с удивлением наблюдали очередь долговязых белых людей, покупавших еду в столовой. Белобрысые немцы, веснушчатые американцы в широких белых доти задумчиво двигались, рассеянно озирая внешний мир. Как хотели они во всем подражать местным жителям! Но скорбным видом с замечтавшимися взорами скорее напоминали мне христианских монахов, чем йогов.
Постепенно я знакомилась со старожилами ашрама, давними почитателями Аммы, много лет там проживавшими. Большей частью это были пожилые дамы с кротким выражением лица. Мне представили одну из них, израильтянку - старую женщину, с сухими серыми глазами. Она жила тут много лет и свято верила в божественную сущность Аммы. Кибуцница в прошлом, она хорошо освоилась с местной жизнью - к коммуне ей было не привыкать.
За ашрамом вдоль побережья тянулась рыбацкая деревня. Темный океан бросал упругие, словно резиновые волны на покрытый черными глыбами берег. В детстве я слышала, что у каждого моря есть свой цвет. Живя в Москве, я мечтала о море, вид безбрежности являлся символом изначальной неустроенности бытия. Людям, живущим в городах, меж задуманных человеческим мышлением строений, трудно ощутить эту безбрежность. Неповторимый, а потому несравнимый ни с чем цвет морской воды, намекал на мистическую сущность моря. Вода индийского океана имела серовато- темный оттенок. А волны средиземного моря голубые и нежные, будто зовущие к чувственности. Воды красного моря на самом деле розовые, как камни и кораллы, покрывающие его дно.
Не все обитатели ашрама фанатично поклонялись Амме. Были путешественники, приехавшие расслабиться и погулять. Мы ходили на море, развлекались и устраивали шахматные турниры. Жизнь напоминала молодежный лагерь. Вскоре, как ни странно, образовалась маленькая русская компания, состоявшая из меня, сибиряка и русского американца. Бледный сибиряк начитался Вед и приехал сюда погреться, да покушать бананов. Мальчик из Нью-Йорка, Боря, выглядел как отвергнутый миром еврейский скрипач, он был хорошо образован, но душевно нездоров. Его расстройство замечалось довольно быстро, хотя в чем оно было - трудно сказать. Взор быстро менялся от глубокой сосредоточенности до полной рассеянности. Логично рассуждая на какую-нибудь тему, он мог неожиданно отстраниться, резко сменить веселость на меланхолию, или вдруг, подняв руки к лицу и будто бы защищаясь, убежать, не сказав ни слова. Боря жаловался, что злая энергия людей воздействует на него, лишая собственной воли и опустошая. Веря в укрепляющую душу любовь Аммы, мама послала его в Индию, как до этого посылала в Израильскую ешиву, с надеждой на выздоровление.
Недалеко отсюда был расположен город Кучин, где есть еврейская община, и стоит древняя синагога. Там Боря купил себе молитвенник, из которого распевал иногда еврейские молитвы. Пел он хорошо, жители ашрама собирались вокруг него и слушали. Он пел, но, бывало, следуя какой-то захватившей его мысли, вскакивал и убегал на берег моря. Там он смотрел на суетливую жизнь крабов, кучами копошившихся между полированных волнами черных скал. "Интересно", - он рассказывал, " наблюдать за теми, кто не похож на людей, лишен индивидуальности..."
Кто так болен индивидуальностью, как не современные европейцы, ищущие на Востоке средства от нее избавиться, как хотят избавиться от забитого старыми ненужными вещами мешка, который приходится тащить за собой вперед и вперед. Но, пытаясь избавиться от ненужного груза, человек замечает, как кровно привязан к каждой своей рваной тряпке, сколько нежных воспоминаний вызывает в нем рухлядь, вытащенная на свет божий, что сам этот мешок сросся с телом, через него уже проходят вены и артерии, несущие жизнь всему организму, и что оставить его или выбросить какую-то вещицу из его недр равносильно самоубийству...