Константин К. : другие произведения.

Семнадцать глав

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.32*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "...ты мне очень напоминаешь хренового пророка, как я его себе представляю, который не чувствует больше откровений, а пытается угадать, что же будет завтра. И, заметь - как правило, не угадывает."

  Семнадцать глав
  1
  Тоскливое серое утро молчком заглядывало в окно панельной пятиэтажки и, судя по всему, даже не пыталось разглядеть, что же там делается в этой пыльной квартирке за немытым стеклом, как обстоят дела у хозяев, а будто просто хотело нагнать побольше хандры на этих самых обитателей типового жилища самим своим унылым видом. А может, и не было у него вовсе никакого дела до того, что там происходит?..
  - Вот, зараза!.. - утробно проворчал Родион Петрович по другую сторону окна, набычившись, глядя сквозь стекло в упор на пасмурное, незадавшееся погодой утро. К кому он обращался было непонятно, потому что кроме него самого и развороченной на старом диване серой измятой постели, к тому же неодушевлённой, в комнате никого не было. Зябко поджатые на босых ступнях пальцы, скребли ногтями с траурной каймой по дощатому, облупившемуся несчётными слоями краски и замызганному полу, а мосластые руки упирались кулаками в грязно-серую, растрескавшуюся льдину подоконника.
  - Как назло!.. - тем же недовольным тоном продолжил развивать мысль Родион Петрович, отнял правый кулак от подоконника, поскрёб трёхдневную щетину на подбородке, и снова было совершенно непонятно, что же назло ему происходило в заоконном весеннем мире. Без всякой надежды, скорей для порядка, Родион Петрович тронул ледяной температуры батарею отопления, судорожно вздрогнул всем телом и, поддёрнув семейно-бытовые сатиновые трусы, вольно болтавшиеся вокруг тощего таза, заспешил в санузел.
  Тем временем утро, словно обидевшись на столь нелюбезное обращение к своей персоне, ещё больше посерело и плюнуло в окно дерзкого Родиона Петровича мелкими брызгами противного, сеющегося дождя, по-видимому, ещё более холодного, чем даже радиаторы.
  Весна всё ещё не отстояла своих, справедливых притязаний на исполнение обязанностей и обнаглевшая зима, не желая уходить, вредила, где только могла, превращая первые тёплые дни, - в том смысле, что без морозов, - в сырое, больше похожее на осеннее, ненастье.
  "Пасха-то поздняя в нонешнем годе, оттого и непогода".
  Так вчера пояснила Родиону Петровичу соседка снизу, бабулька - божий одуванчик - Ксения Ивановна, встретив его на лестничной площадке. Ксения Ивановна с неизменным укором все последние годы глядела на него, только, вот, говорить о своём неудовольствии не решалась. А вчера - нет, это совершенно точно - впервые решилась эдак осуждающе, и будто бы даже сокрушённо, покачать головой. Он вспомнил об этом, без мыла соскабливая с лица жёсткую, серого цвета щетину невероятно тупым лезвием, матерясь, на чём свет стоит, и корча жуткие рожи небольшому туалетному шкафчику с дверцей из помутневшего от времени и сального налёта зеркала, в котором почти ни черта не было видно из-за тусклого света, попадавшего сюда по замысловатой траектории из окна, через кухню, коридорчик и, наконец, в открытую дверь ванной.
  "Эт-то о чём же она так сокрушённо болтала своей башкой?" - возмущённо подумал Родион Петрович и ещё ближе наклонился к зеркалу. Нечасто он исследовал свою внешность, особенно теперь, зная, что большого удовольствия занятие сие не принесёт. А тут вдруг взялся рассматривать...
  " И на кой чёрт надо было..." - он даже раздражённо вздохнул и плюнул в раковину умывальника, углядев сквозь серебристую муть погасший взгляд какого-то чужака и почти все детали человеческого черепа, обтянутого нечистой, какой-то кожей. Может, это из-за угреватости?..
  Закончив водные процедуры в сопровождении дробного стука собственных зубов, пылая истерзанным лицом, он стал наскоро одеваться. Какой всё-таки грязный, затёртый ворот пиджака... Да-да, - вспомнил Родион Петрович, - того самого пиджака. Это был последний костюм, купленный на громадном рынке, располагавшемся "тогда" на стадионе, где торговал, казалось, весь город. Ну, ладно, ладно - половина города. Зато вторая - присутствовала здесь же. В качестве собирающих с продавцов мзду, непонятно за что; покупателей, ведь кто-то же раскупал всё это копеечное барахольное изобилие; да еще, сколько-нибудь простых зевак, делать-то им всё равно было нечего. Это был не просто последний купленный костюм, это была вообще последняя вещь купленная в семью. Семьёй... Н-да... Потом закрылся его отдел в институте, а ещё через два месяца его и вовсе за дверь выставили и, кроме продуктов, они больше никогда ничего не покупали. А костюм... Их пригласили на юбилей к одному из деревенских родственников жены, в именах и степени родства которых он всегда путался, и как было ехать туда в свитере с растянутой горловиной, она не понимала. К тому времени оба старых его костюма, один из которых справлялся ещё для свадебного торжества, выслужили свой срок. Брюк от них и вовсе не сохранилось. А пиджаки... Ну, видно же невооружённым глазом, что измочалены вкрай! В общем - купили. Не новый, конечно, откуда денег на новый-то взять, но в хорошем состоянии... Она тогда ещё, чтобы подновить ворот, сырой картошкой его чистила. Запомнилось почему-то... Эх, хорошо бы и сейчас почистить! Но картохи нету. А и была бы, он, пожалуй, не стал бы ею пиджак чистить. Конечно, слопал бы!
  Ступив ногой на горку из старых, растрёпанных книг, сваленных на полу у изголовья измученного временем и человеческими телами дивана, он едва не упал. Наклонившись, собрал книги, сохранившиеся в доме только благодаря своей растрёпанности - в таком состоянии кто их купит - да водрузил на подоконник, где когда-то давно, когда подоконник был ещё гладким и белоснежным, стоял маленький керамический горшочек с розовыми фиалками. А рядом с горшочком, свернувшись калачиком, или, скорей караваем, любил спать серый пушистый котяра по кличке Борман. Кот был наглый, ленивый и невероятно жирный, видимо потому, что кастрированный. Мимоходом ещё, Родион Петрович подумал: "А ведь не так уж плохо, что хоть какие-то книги остались," и теперь читанные им перечитанные, не переставали удивлять, даже те, которые он не очень-то и любил, открывая ранее не замеченные в них детали, иные понимания, всякий раз всё новые и новые... А иногда неожиданно находил и вовсе что-то удивительно созвучное себе, своим настроениям... Всё-таки книга это вещь особенная, мистическая, так и не понятая до конца человеком, самим же эту книгу и придумавшим.
  Он вздохнул, не заходя на кухню, - что ходить, если съестное там давно уж не появлялось, - надел пальто, шапку из местами вытертого, порыжевшего кроличьего меха и отворил входную дверь.
  Сегодняшний день Родион Петрович назначил для себя решающим. Правда, что же такое конкретное должен был он решить, этот день, Родион Петрович наверняка не знал. Но, если не удастся найти работу, или пусть бы разово денег хоть каких-то раздобыть... на самый крайний случай он согласен был даже на некую туманную перспективу, на призрачную надежду, а нет - намеревался посчитаться с этой жизнью окончательно. Который год он напрасно пытался вписаться в стремительно меняющееся вокруг него бытие и посему влачил жалкое существование, не достойное даже зваться жизнью. "Так на кой, спрашивается, чёрт тянуть этот давно, к едрени Фени, провалившийся спектакль?"
  Давнее, минувшее прошлое, восполняя пробелы в скудных чувствах настоящего, то и дело возвращалось к нему воспоминаниями, впрочем, пробелы эти не восполняя, а лишь пуще угнетая уже значительно потускневшими, а ведь когда-то радостными и яркими картинками из студенческих лет, отголосками почти забытого чувства собственной значимости и ответственности за семью, далёким эхом профессиональной гордости успешного инженера... Видимо, растеряны были и растрачены бездумно, невзначай, все его прежде немалые таланты, ибо только человек совершенно бесталанный способен упоительно-самозабвенно любоваться собственным, к тому же идеализированным, но всё же блеклым прошлым, вместо того, чтобы отыскать настоящее хоть бы и в себе самом, внутри себя самого... Так думал Родион Петрович, привычно коря себя за свою никчемность, неторопливо и гулко топая по ступеням провонявшей мочой и горелым жиром лестничной клетки. И представлялось ему, что жизнь, реальность остались за каким-то неразличимым житейским водоразделом. Который не только всё бывшее отсёк от него безжалостно, но и подёрнул некой пеленой ирреальности, как этот моросящий дождик, видимый в дверном проёме, полускрывает и без того серый, сырой двор своими полупрозрачными гардинами, сотканными из серости, унизанной бисером роящихся капель. И ему с досадой приходилось копаться в воспоминаниях, усилиями памяти отводя упрямую эту завесу из времени и... своей несостоятельности, что ли, с раздражением путаясь в ней, как путаются в тех же непомерно больших и пыльных гардинах, пытаясь там, за нею, отыскать блистающие крупицы счастья, ещё не сознаваемого таковым в том далёком "тогда". А порой, если мучительные попытки эти не давали плодов, то и домысливать, как оно могло бы быть...
  Но, это теперь он стал таким ярым сторонником всего прежнего, бывшего... А ведь было время, и сам приобщался всяческой крамолы по тесным кухням коллег. Таскал в коричневом дерматиновом портфеле, истекая от страха потом, подшивки плохо пропечатанных кАлек со стихами Галича и романами Солженицына, в которых, по-правде, тогда хрен понимал хоть половину. Роптал на маразматических верховных старцев. Ехидно посмеивался в кулачок по поводу "гонок на лафетах". А, наклонившись к электрической розетке, высокомерно бросить: "Товарищ майор, два чая, пожалуйста!" - и прыснуть отчаянно-пренебрежительным смехом?.. Нет, открыто он никогда бы не возвысил голоса, не посмел бы, но всё-таки... Как говорится: за что боролись... Он ведь думал, что если изменится власть, устройство общества, то на него, равно, как и на всех, просыплется манна небесная. Можно будет, по-прежнему не напрягаясь, жить припеваючи. Не вышло. Те, кто раньше диссидентствовал с ним, сдавленно травя политические анекдоты по кухням и курилкам, вдруг изменились, превратившись в акул бизнеса, способных думать лишь о деньгах; в партийных вожаков, тоже, как он догадывался, думающих о деньгах... Родиона Петровича это не устраивало. Он был убеждён, что постоянно думать о деньгах нельзя, противопоказано настоящему человеку. Но о чём нужно думать этому самому настоящему человеку, в неожиданно наступивших новых временах, не знал. И никого, кто знал бы об этом, рядом не оказалось. Некому было подсказать, хоть правильно, хоть ошибочно, как раньше это делали роптавшие "за компанию" друзья-товарищи.
  "Будь проклята та предательская, перестроечная реформа, вычеркнувшая из жизни не самых худших членов общества, - к которым Родион Петрович причислял и себя, - и превознёсшая люмпенов и мошенников. Впрочем, в который уж раз на просторах этой страны-страдалицы..."
  Родион Петрович постоял минутку в дверном проёме парадного, привычно додумывая эту, давно ставшую попросту банальной, если не сказать пошлой, тираду и словно набираясь решимости шагнуть под сеющий ситничек, во владенья бескрайних луж. Сочувственно поглядел на свои измученные ботинки, давно отработавшие ресурс, как, впрочем, и всё остальное его облаченье, в очередной раз тяжко вздохнул, сжавшись всем телом внутри пальто, поднял воротник и, сунув руки в карманы, всё-таки шагнул. Шагнул и пошёл, петляя между серыми зеркалами воды, собранной в подставленные ладони двора, простёртые в щель меж озябших до серости домов навстречу весне, но поймавшие лишь морось дождя.
  Краем глаза Родион Петрович отметил какое-то движение в правой половине двора и нехотя повернул голову. Это торопился к своему огромному "Мерседесу" Вася Самойлов, прикрывая голову объёмным пластиковым пакетом. Квакнула сигнализация и, словно испугавшись неожиданного звука, резко мигнули фары. Когда-то Вася чуть не ежедневно заскакивал к Родиону Петровичу по любому поводу. За советом, за солью, по поручению жены, за десяткой до зарплаты, а то и просто - с парой бутылок свежего "Жигулёвского"... Потом Вася стал предпринимателем, торгующим на вещевом рынке. Теперь он не заскакивает, как прежде и отворачивается при встрече. Родион Петрович однажды, недоумённо пытаясь вспомнить, чем мог обидеть Васю, окликнул его, но тот лишь буркнул в ответ: "Извини, старик, очень спешу..." и глухо бухнул дверью "Мерседеса" с непрозрачными стёклами. Вряд ли он до сих пор торгует на рынке. Впрочем, чёрт его знает!..
  "А ведь мог он тогда и вправду торопиться," - подумал Родион Петрович, уже замедляя шаг. "Так отчего же не попробовать ещё раз?"
  "Мерседес", похрустывая шинами на гравии да шелестя мотором, подкатился к ряду мусорных контейнеров. Стекло поползло вниз, и из окна появилась Васина рука, державшая давешний пакет. Короткий взмах - и пакет оказался в контейнере.
  Тут его и настиг Родион Петрович.
  - Привет, Василий, - стараясь придать голосу и выражению лица максимум бесшабашности, он легонько стукнул ладонью по гладкой лакированной крыше. Уже начавшее подниматься, стекло замерло на полпути вверх.
  - А-а... Родик... - вяло отозвался сосед, - Здорово...
  "Ну, вот, - успел мельком обрадоваться Родион Петрович, - не торопится. Значит, всё нормально?" И поспешил развить успех.
  - Слушай, Вась, у меня к тебе просьба... По старой дружбе...
  - Если насчёт бабок, - перебил его Самойлов, - то извини - мелких сейчас нет.
  - Ну... - обескуражено протянул Родион Петрович, - Нет... Я насчёт работы хотел... Не найдётся у тебя работы? По старой дружбе...
  - Нужно подумать. Я дам знать. ...если что...
  Стекло поднялось, скрыв за собою соседа, и машина, сипя выхлопом, покатила к въездной арке.
  - Неудачное начало... - Пробормотал Родион Петрович, глядя вслед рубиновым огням, казавшимся чем-то инопланетно-нереальным посреди серой слякоти.
  У контейнеров, словно из-под земли, вырос неопрятный мужик в одноразовом прозрачном плаще-накидке с огромным полупустым баулом через плечо. Ковырнув мусор длинным металлическим штырём, он подозрительно косил глазом на застывшего в задумчивости Родиона Петровича и, наконец, не выдержал.
  - Э, бомжило! - сипло окликнул он, и немало удивившемуся Родиону Петровичу пришлось повернуться на это обидное обращение. Встреченный взгляд зло сощуренных маленьких глаз не сулил доброго.
  - Какой я вам бомжило, - обиженно пробормотал Родион Петрович.
  - А-а, интеллигент, - с ироничным почтением заключил мужик и уже без сарказма прибавил, - только мне по барабану... Это мой район. Понял?
  Родион Петрович коротко кивнул, и пошёл вслед за скрывшейся уже машиной соседа.
  - И смотри, - донеслось ему вслед, - ещё раз на моей территории увижу - глаз выколю! Мне по барабану. Понял? Интеллигент, мля...
  Пытаясь не замечать недовольного ворчания в животе, Родион Петрович снова стал думать о своей жизни, причудливо изворачивавшейся в поисках бесконечных проблем, неудач, крушений... И всё для него старается, всё ему одному! Куда она пытается его затолкать? Неужто и вправду к верёвке, привязанной за потолочный крюк вместо старой люстры, больше похожей теперь на мёртвый, корявый сук, чудом вырастивший на себе стеклянную грушу давно не горевшей лампочки. Или, вон, к мусорному контейнеру?..
  В этот ранний час не только в его дворе, а у каждого контейнера были люди, чтобы первыми поспеть к свежему мусору. Теперь всё чаще Родион Петрович замечал их, и всё чаще замечал, что это люди и глаза у них человеческие. Прежде он отчего-то думал, точнее, бездумно представлял себе, что это бесплотные тени ковыряют мусор. А вот, поди ж ты - настоящие, оказывается - тёплые, живые, постепенно оттеснившие стаи бездомных собак, некогда безраздельно владевших дворовыми помойками... их содержимым... Это ещё когда контейнеры были без колёс и без крышек. Обошлось ли без локальных конфликтов? Собаки ведь, должны были бороться.
  Теперь говорят, что люди, копающиеся в мусоре это примета времени... Боже! Насколько же бездушным нужно быть, чтобы позволить себе подобные определения для ужасной трагедии, для такого краха человеческого достоинства. И это на правах стоящего выше этих несчастных на социальной лестнице! Для него было непредставимо, ЧТО нужно сломать в себе, ЧТО пережить, какой голод, стыд, безнадёгу чтобы принять решение, чтобы сказать себе: "Всё! Завтра иду копаться в мусоре"? Или это всё же отрешённость? Отрешённость от чего? Какова её мера? Когда ты ешь, неизвестно почему, выброшенное другими?! И что о тебе думают снующие мимо люди? Интересно, понимают ли они мысли друг друга, встречаясь глазами? Друг о друге... Нет, эти мысли уже не о друге. И даже уже не о ближнем. Скорее, с одной стороны как о животных, как о тех же оттеснённых собаках. А с другой? Что они думают обо всех остальных, эти "приметы времени"? И что нужно сделать всем остальным, сколько прожить молитв нужно каждому из остальных, чтобы простились всем нам эти их мысли? ...их гротескно изменившиеся души?
  "Да, крах... - заключил про себя Родион Петрович. - И неважно, что, как говорят некоторые: "они не хотят работать", что у них там даже есть какой-то свой бутылочно-макулатурный бизнес. Всё равно позорняк! Воистину, уж лучше в петлю..."
  Выйдя на шумную улицу, Родион Петрович свернул направо, в сторону обильно рассеяных на небольшой площади магазинов, наперебой, бесстыдно предлагавших себя всем подряд. Не было у него твёрдо намеченного маршрута. Так, одни надежды, что прежние неудачи каким-то чудом схлынут вдруг сегодня, что посчастливится ему куда-нибудь пристроиться и кочевать от места к месту больше не придётся.
  Целеустремлённо шагающий сквозь дождь, занятый этими думами, не заметил он, как из-за угла, где только что довелось пройти, вслед ему полыхнули два изумрудно-зелёных глаза.
  Снег, вот, жаль сошёл, - размышлял Родион Петрович. Снег для него был пусть небольшим, но всё же надёжным заработком. Всегда найдётся кто-то, кто согласен заплатить за убранные сугробы, сбитые наледи... Всю зиму он исправно махал лопатой и ломом, а теперь, вот - весна... Дождь... Другие, поди, радуются весне...
  Ни в гастрономе, ни в универмаге работы ему не нашлось. Он недоумевал, почему его не брали на постоянную работу в тот же гастроном? 'А вот этого, с сизым носом, взяли...' Ведь третьего дня у них ещё не было грузчика, и Родион Петрович разгружал машину, подносил товар в отделы. Тогда ему директриса сказала, что грузчик просто болеет, поэтому на постоянку она не сможет взять его, Родиона Петровича. 'Неужели он может быть менее удобен, чем другие? Или нужно было прежде, чем проситься оставить его на должности грузчика, накатать интригующее резюме? Извините, не допёр! А этот, сизый, видимо сообразил. Или кореша-собутыльники подсобили расписать всё как надо?'
  Ему просто не везло... Или что-то он делал не так... Потому его и не брали на постоянную работу. Может из-за неумелых рук? Уронил же он, работая на стройке, ведро известкового раствора да аккурат на голову прорабу. Доказать, что это было непредумышленно, оказалось довольно сложно. Благо прораб в тот день надел оранжевую пластиковую каску. С тех пор к стройкам Родион Петрович даже близко не подходил...
  Проходя мимо неряшливо укутанной в большие, серые платки бабы, торговавшей рядом с трамвайной остановкой кофеем и чаем в пластиковых стаканчиках, он вожделенно загляделся на её термос, но, заметив, что она манит его пальцем и даже что-то ему говорит, резко шарахнулся в сторону, заспешил прочь. И серой тенью ему вослед заспешила невысокая, неуклюжая фигура, скрытая выгоревшей от времени плащ-палаткой армейского образца, чуть не волочившейся своими полами по мокрому асфальту.
  Он так и не смог осилить свой стыд, тяжкий, будто бремя непосильных вериг, наваливающийся оттого, что к нему выказывали жалость. Видимо, потому и не представлял себе, как некоторые набираются смелости просить милостыню. Уж лучше голод...
  Куда?.. Куда теперь?
  Желудок сводила судорога, ноги промокли и озябли. На глаза то и дело наворачивалась влага.
  Заметив мелькнувшую в подворотне кошку, он задумался. 'А как, вот, люди ели сперва домашних животных, а потом и крыс и воробьёв и траву-крапиву всякую и кашу с корой в блокадном Ленинграде, во время голода на Украине, на Кубани?.. Почему бы самому не попробовать? Ведь немногое нужно для этого. Поймай кошку, да и... нет!' Не в силах он решиться на такое. 'А как же тогда, они могли? Время другое?.. Ну, что за ерунда! При чём здесь время?! Не знаю... Так неужели лучше загнуться от самого настоящего голода?! Да, к тому же не в военное, не в голодное время... Нет, тоже не лучше...' Но на такое, всё же он не... Наверное, он пока ещё не очень голоден...
  - Ну, ты, козёл зафаканый! - обращались явно к нему. Не видя дороги, он кого-то задел плечом, - Рога подними, шоб не отшибли!
  - Извините, я не хотел вас... - ему уже приходилось пятиться перед облитой масляно сверкавшей чёрной кожей широченной грудью, увенчанной коротко остриженной головой с расплющенным носом. "Наверняка боксёр" - мелькнуло в голове.
  - Он не хотел, козлина! - боксёр повернулся к ярко раскрашенной своей спутнице, - Ты слышала? Чёрт тупоголовый! - теперь это снова к нему.
  Боксёр демонстративно оглядывал потревоженный рукав своего кожаного пальто и вдруг резко дёрнул правым плечом, подавшись вперёд. Родион Петрович отшатнулся.
  - А ну вали отсюдова, пока не размазал! Срань...
  Родион Петрович повернулся, опустив голову, смахнул тыльной стороной ладони уже начавшую припекать капельку слюны, угодившую на щеку и побежал, разбрызгивая лужи не различаемые за навернувшимися на глаза слезами.
  - Га-га-га, - тут же раздалось за спиной.
  - Ы-гы-гы, - вторила, вероятно, спутница боксёра.
  - Кончай ржать, кобыла...
  Как же стыдно, думал Родион Петрович, снова переходя на шаг. Нет не так - обидно. Тоже нет. В который раз за последние годы он испытывал это чувство бессильной, постыдной немощи, словно кто нарочно тыкал его носом во что-то омерзительное, с чем он, Родион Петрович не умел бороться, но и мириться не хотел. Словно пытаясь его чему-то научить, к чему-то подтолкнуть, этот кто-то нет-нет да заваривал вокруг Родиона Петровича подобную кашу. Кулеш из человеческого бессердечия, хамства, презрения, предательства и ещё, ещё... Перечень этот, в редакции Родиона Петровича, был довольно длинным.
  Первым пунктом в этой череде он числил предательство старых друзей, растерявшихся сразу после того, как его жизнь покатилась под откос. Его на полном серьёзе одолевал вопрос: почему бедствующим он стал для них неинтересен? Неужто из-за тех копеечных долгов, которых, правда, он, стыдясь и мучаясь, наделал предостаточно. Больших долгов старался не делать. Во-первых, понимая свою неплатежеспособность... Нет-нет, что вы?!.. он никогда не терял надежды рассчитаться с долгами, даже записывал для памяти кому и сколько должен... и хранил эти записи; просто в обозримом будущем не предвиделось доходов, позволивших бы вернуть деньги. Во-вторых... эх! что греха таить - больших денег в долг ему никто не давал.
  Потом, уставшая от постоянного безденежья жена, хлопнув дверью, укатила к маме в деревню, забрав с собою дочь, его нежно любимую дочурку, да так и не ответила ни на одно из его писем. Почему она разлюбила его, не сумевшего справиться с житейскими проблемами? Что это, если не предательство?
  А женщины, сами понимаете, ему теперь ох, как не хватало. И не просто физиологически. Хотя и не в последнюю очередь этого тоже. Он теперь интересовал женщин не больше, чем трансформаторная будка, или неубранный с тротуара сугроб, который с досадой и раздражением приходится обходить стороною.
  И пошло, поехало... Будто снежный ком. Кажется, каждый теперь норовит пнуть его побольнее.
  "Ведь это же несправедливо. Нельзя так, нельзя, - думал он, шлёпая уже давно промокшими башмаками по лужам. - Им нужно как-то объяснить, как-то доказать, что можно иначе.
  Да, объясняли уж... - кто-то неведомый возражал ему в нём же самом. - Тысячелетиями объясняли. Многое они поняли? Кто хоть на гран придерживается тех правил, что родились вместе с первыми людьми? А если есть, или были такие, то где они? Сколько их осталось? Мораль раздавлена. Не просто утрачена, а принимается нынче, как правило дурного тона, атрибут глупости, симптом болезни ума...
  Не может быть, - запальчиво возражал Родион Петрович, - Не может быть! Им просто плохо объясняли! Они не могут не понять! Это же так просто на самом деле! Если каждый перестанет стяжать - всего станет вдоволь, не убивай - и никому не будет грозить смерть, не будет нужды убивать защищаясь. Это же просто! Так просто...
  Оставь... - вяло, будто утрачивая интерес к беседе с раздражающим своей наивностью собеседником, возражал ему оппонент, - Это действительно просто, но, к сожалению невозможно. Да и учить-то стало некому. Нет больше тех, кто испытывает кайф от собственной мудрости и порядочности, предпочитая добродетель бабкам. Никто не верит в добро бескорыстно. А верящий в добро из корысти, каковых теперь в достатке, руководствуясь исключительно своими личными интересами, чему может научить? Предавать? Да, и продавать!
  Человек высоко моральный, как и настоящий художник должен быть голоден. А голодным быть никто не хочет. Куда подевались мыслители-бессребреники? Нет их. Не потому, что не появляются на свет, а потому, что голодные теперь никого не интересуют. Как нынче говорится: "Что же ты бедный, если такой умный?" Даже те, кто последними пытались бередить жалкие остатки душ, - настоящие художники тоже предали, и его лично и многих, многих других. Эти, бывшие творцы, постепенно, от сытости, тоже почти утратили потребность в крике души, который хоть некоторые могли бы услышать. Искусства, как и всё остальное, теперь служат насыщению. Впрочем, это уже и не искусства даже, а их имитации. Яркие, но пустые картинки, тексты из вычурных фраз, фальшивый смех там, где должны бы быть слёзы, придуманные слёзы из-за того, чего вообще быть не должно. И, нужно сказать, некоторые оч-чень неплохо на этом зарабатывают".
  Прохожие провожали Родиона Петровича внимательными взглядами. Кто со смехом, указывая спутнику пальцем, кто настороженно. Он горячо говорил с кем-то. Но выходило-то, что говорил он с собой. В какой-то момент он очнулся, поискал глазами собеседника и, поймав на себе несколько насмешливых взглядов, всё понял. Быстрее, быстрей из-под этих взглядов. Под ними так неуютно. И он снова неуклюже побежал, задыхаясь и кашляя. А сзади вилась, вилась тень... То жалась к мокрым, серым стенам домов, готовая в любое мгновенье вжаться в стену, скрыться в подворотне, то, змеясь, петляла меж голых ещё деревьев, исчезая за почерневшими от воды стволами и снова являясь, как чертик из табакерки.
  Так, бродил он под дождём, продолжая натыкаться на равнодушие, глумление, злобу...
  Порой злоба захлёстывала и его, хотелось вцепиться зубами, подобно бешеному псу, всё равно во что, в кого и рвать, рвать... Он тут же, правда, осознавал, что это значит, ощущал отражение окружающего в себе самом, отражение всего, что так хотелось отторгнуть и провести вокруг сердца магический круг во избежание проникновения... Он мысленно чертил, чертил его... Впрочем, круг так и не удавался, невзирая на все старания.
  А может он превращается в злобствующего интеллигента, в этого страшного мутанта, так быстро расплодившегося вокруг. В эдакого интеллигентишку, неспособного быть гибким, (какое модное словцо и, однако же, ёмкое), неспособного понять поворота истории, как убедили уж всех, ну, или почти всех ненавистные ему политики и журналисты. А некоторая небольшая деградация, гибель нравственного, - что ж, необходимо ведь чем-то жертвовать во имя его величества прогресса. Во имя очередного ускорения его величества прогресса. Больше-то нечем. Нет-нет, он против! Он не хочет ничем жертвовать во имя сомнительных ценностей, тем более ценностями живыми, - душами, хоть и оболваненных, пусть и злобствующих, но людей. Людей! А ведь душами теперь торгуют, своими ли, чужими, меняя их на бренчащие бирюльки.
  Это новые ценности?! Нет, это настоящее предательство... Следы которого он видел уходящими на самый, самый, самый верх.
  Так за что же ненавидеть этих несчастных, о которых впору молиться денно и нощно, ползать на четвереньках до стёртых коленок, до белых косточек и просить, просить у неведомого Всемогущего - прозрения для них, для всех, наконец-то - прозрения! 'Не мучай их больше, открой глаза их, оживи сердца!'
  Тщетно... Он сознавал свою слабость, свою ненужность и сам непроизвольно уподоблялся оболваненной толпе. Злобствуя от собственного бессилия перед жизнью, разрушаясь перед нахрапом этой жизни, презирал себя, бездарного по жизни, выброшенного жизнью на помойку. Печаль по себе, раздавленному, тоже приходила всё реже и реже, как, впрочем, по тому же накатанному сценарию и другие, предшествовавшие этой бессмысленной ярости чувства. Сначала удивление, затем недоумение, наконец, протест... Оставалась только, страшная самим своим существованием, привычка. Привычка смиряться и не чувствовать больше ни удивления, ни протеста, ни печали... Потому что они исчезали, сменяя друг друга, как исчезает любое другое чувство, острота этого чувства, к которому начинаешь привыкать. И теперь накатывала временами лишь эта жуткая злоба на весь мир, на каждого в отдельности и, в числе прочих, на себя. Он знал... Нет, скорее чувствовал, что если справится сейчас с этой напастью, сумеет побороть себя, тогда сам чёрт ему не брат, тогда прощайте навсегда рвущие душу противоречия, тогда он будет свободен!.. Но не так всё просто - он сомневался, что хоть однажды, хоть кому-нибудь подобное удавалось. Шутка ли - выбраться из пропасти, ставшего привычным, озлобленья!
  Сумерки застали его неподалёку от дома. Обойдя всю округу в поисках заработка, он вымок до нитки, но был по-прежнему голоден. Теперь только и оставалось, придя домой, выполнить данное себе обещание. Ему было грустно. Когда-то он был жизнелюбом, и никогда не чувствовал в себе склонности к суициду. Да и теперь не был безнадёжно разочарован. А, вот, неведомо как, забрёл в этот глухой угол собственной жизни. Голод и безнадёга вконец доконали.
  Неторопливым шагом он вошёл в свой, до мелочей знакомый двор. И следом вошла тень. Остановившись, оглядел светившиеся окна квартир. Остановилась и тень. И не особенно торопливо отпрянула за угол. Он отыскал тёмные окна своей квартиры. Как ему удалось доныне уберечь её, не потерять, не профукать?! Непонятно. Почуял он неладное каким-то шестым чувством, позвоночником, по которому суетились противные, холодящие нутро мурашки, когда стали к нему подкатываться те, хорошо одетые, крепкие ребята, похожие на... на того, сегодняшнего боксёра. Впрочем, что тут удивительного, что почувствовал? У таких, как он, с такими, как они не может быть ничего общего. А тут вдруг интерес стали проявлять, уважительно так относиться... Водочки предлагать дармовой. Откуда им было знать, что с водочки его всегда воротило? От природы. Да... Тут только пропитые напрочь мозги не допрут до истины. Вот так ему и удалось проскочить мимо настоящего бомжевания. Сначала отказывался, деликатно так... Потом стал прятаться от них. Со временем отстали. А через какое-то время в газете, кем-то оставленной на парковой скамье, статейка на глаза попалась о квартирных мошенниках. Тогда только его по-настоящему обдало стылым, как этот весенний дождь ужасом, что он ведь мог на самом деле лишиться своего жилья, этой своей лачуги, пустой и холодной, но в которую можно вползти и там залечь до света.
  Холодной, да... Отопительный сезон уже окончен, а электричество ему отключили за долги. Вспомнив об этом, он содрогнулся и стал снова глядеть на оранжевые пятна соседских окон, не обращая внимания на дождь, поворачиваясь кругом себя, будто от их света ему могло стать теплее.
  "Эти окна на третьем этаже, светящиеся в огромной, размером с трёхкомнатную квартиру пристройке, опирающейся на мощные в два обхвата колоны, это окна Васи Самойлова", - вспоминал он.
  А вон те, такие же облущенные, как и в его, Родиона квартире, но вымытые до кристальной прозрачности - окна соседки Ксении Ивановны, когда-то ткачихи-ударницы, о которой трубили все газеты, а теперь одинокой пенсионерки, подрабатывавшей домработницей у владельца сети секс-шопов, той самой, с укоризной и жалостью глядевшей на него при встречах. А эти - металлопластиковые, как и у Васи Самойлова, - Жужины.
  Откуда взялось это странное прозвище у бывшего сослуживца Родиона Петровича по институту, на "Жигулёнке" которого столько раз они выезжали рыбачить по воскресеньям, а теперь автослесаря, не помнил, вероятно, даже сам Жужа. Однако продержалось, вот, полжизни, да так крепко продержалось, что, спроси теперь Родиона Петровича, как Жужу в действительности зовут, пожалуй, не сразу понял бы суть вопроса. Жужа, он и есть Жужа. К нему теперь частенько заезжали новые знакомцы, а может, клиенты, сплошь на иностранных автомобилях, в которых Родион Петрович ничего не смыслил, но, однако понимал: стоят они столько, сколько дай Бог ему, Родиону Зайцеву, заработать за всю оставшуюся жизнь.
  Взгляд скользил по окнам, (прощался Родион Петрович со своим двором, что ли?), скользил всё ниже, ниже, ещё на этаж и, наконец, опустился до самой земли, на которой, прямо перед ним, красовался длинный ряд переполненных мусорных контейнеров. Сперва их вид словно бы озадачил Родиона Петровича, будто он впервые здесь увидел мусор, а затем что-то лопнуло перетянутой струной, звякнуло в груди диссонансом... Он сорвался с места, подскочил к крайнему, смердящему кислятиной, омерзительно грязному железному ящику, выхватил мокрый от дождя объёмистый полиэтиленовый пакет со связанными ручками и, потрясая им над головой, истерично прокричал в небо:
  - На, смотри, вот он! Я его взял в контейнере! Теперь доволен?! Доволен?!
  Он глухо замычал, словно от нестерпимой зубной боли и, мотнув низко опущенной головой, быстро пошёл в сторону своего подъезда. А тень вошла в арку, подняла чёрную руку ко лбу, привалилась плечом к стене и тихонько сползла по ней вниз, качая и качая головой, непрестанно, долго...
  В прихожей Родион Петрович бросил пальто и шапку на пол, промокшие ботинки расшвырял по углам коридора, а пакет из контейнера водрузил на кухонный стол. Затем он придвинул стол к окну, сквозь которое падал стыло-голубой свет дворового фонаря и принялся потрошить пакет, вытряхивая из него содержимое.
  Съестного в пакете не оказалось...
  Неискушённому по части мусора Родиону Петровичу, к тому же и голодному сверх всякой меры, отчего-то казалось, что каждый пакет с мусором непременно должен содержать еду. Пусть не очень доброкачественную...
  В пакете же были какие-то скомканные, исписанные латынью и, как будто, химическими формулами бумаги, початые свертки ваты и бинта, несколько использованных одноразовых шприцев и закупоренная резиновой пробкой аптечная банка с написанной от руки этикеткой всего в два слова. Первое - очень длинное и сложное латинское название, которое Родион Петрович даже не попытался прочесть, а второе - мелкими буквами и по-русски: "внутримышечное".
  - Ах, вот как? - произнёс Родион Петрович сквозь зубы, сжатые от снова полыхнувшей вдруг ярости и от озноба.
  Сорвав с себя оставшуюся одежду, он решительно наполнил шприц до отказа и, повернув тощую, оголенную ягодицу к свету, падавшему из окна, разом вогнал в неё всё содержимое шприца, взвыв от боли, вызванной огромным объёмом и ледяной температурой сделанной инъекции.
  - Ты этого хотел? - снова, неведомо к кому обращаясь, прорычал Родион Петрович, - если этого, то, пожалуйста, мне не трудно, - он снова наполнил шприц и сделал укол в другую ягодицу. Третий укол снова пришёлся...
  Остановился он, только когда банка совершенно опустела. Затем, одуревший от боли, он нарочито аккуратно уложил всё содержимое снова в пакет и, протиснув его в форточку, отпустил.
  Под окном кто-то жалобно, сдавленно вякнул... "Надо же, - как в тумане опьянения напоследок мелькнула мысль, - неужто в кошку попал?"
  2
  Проснулся Родион Петрович от того, что нестерпимо саднила задница. Он поелозил ею в продавленном, скрипучем матраце и открыл глаза. На потолке дрожал большой солнечный зайчик, видимо, от не успевших ещё высохнуть луж во дворе, а за окном слышался воробьиный галдёж. Родион Петрович сладко потянулся. Прищурив, как кот, глаза, он сквозь щёлки между век понаблюдал за зайчиком, пытаясь вспомнить, как добрался вчера до постели, впрочем, безуспешно. Последнее, что осталось в памяти, это как разжались его пальцы, и за стеклом окна мелькнул изодранный, белый, пластиковый пакет.
  Выбираться из-под одеяла жуть, как не хотелось, но снова попытаться раздобыть хоть немного еды, было крайне необходимо. Третий, или четвёртый день ведь без пищи...
  Вспомнив о еде, он с удивлением обнаружил, что желудок не скандалит да и есть не особенно хочется.
  В ванной он припал ртом к крану и долго, неторопливо пил отдающую хлором холодную воду, приятно студившую внутренности. Затем, неожиданно обнаружив в водопроводе ещё и горячее водоснабжение, он с удовольствием принял душ.
  Настроение было довольно сносным. Вчерашняя истерика отступила. Выглянув в окно на дворовые лужи, Родион Петрович увидел в них синеву. В лужи, в серые, грязные лужи, как в зеркало гляделось чистое, весеннее небо. А чуть сбоку в них заглядывал дом, стоявший против его окон, неузнаваемый в своём опрокинутом отражении. Будто зачарованный смотрел Родион Петрович то на бледное, едва заголубевшее небо, то, опуская глаза к земле, на синие лужи. Ему вдруг захотелось сказать что-нибудь романтическое лужам, небу, весне... И он очень медленно и осторожно, словно чего-то опасаясь, стал декламировать. А на самом деле просто скорее было не продавить сквозь своё оледенение эту невероятную синеву, преломлённую и насыщенную... но где?! В лужах...
  Синева за пыльным стеклом
  смотрит на мир из лужи...
  Старый, знакомый дом,
  Будто с январской стужи
  съёжившись, наплаву,
  Ищет в грязи печально
  Павшую синеву, -
  Синюю изначально...
  Родион Петрович хмыкнул и испытующе поглядел на лужу, будто заподозрив её в том, что это она сейчас, здесь декламировала ему это безобразие. Сам бы он до стихов вовек не додумался...
  И, однако же, они были... Плохие ли, хорошие ль - это вопрос другой. Удивляло, что ему не пришлось искать слов, как довольно часто случалось в жизни. Они, слова, вываливались сами неведомо откуда и неизвестно для чего.
  Надевая сперва майку, а затем сорочку и пиджак, он с удивлением обнаружил некую тесноту в плечах, словно бы плечи его, ни с того, ни с сего раздались, или он вдруг начал толстеть.
  - Скорее уж пухнуть...
  Он даже хохотнул в голос, когда на него свалился этот тривиальный каламбур. В зеркало, правда, на всякий случай всё же заглянул. Никаких изменений в размахе плеч не углядев, надел влажное, после вчерашних скитаний под дождём, пальто (наверное, просто вещи сели, оказавшись вчера жутко вымоченными) и, так же, как вчера, нехотя отправился на промысел.
  Первым делом, выйдя из парадного, он прошёл под окна своей квартиры, чтобы разыскать выброшенный пакет и выяснить чем это таким он себя вчера накачал. Что за лекарство это было, которое в такой слоновьей дозе никак пока не проявило себя, если не брать в расчёт нескольких болезненных гематом от варварских инъекций.
  Пакета на месте не оказалось. Это здорово озадачило Родиона Петровича, поскольку двор обычно убирался, мягко говоря, без особого рвения, да и теперь вокруг валялось в избытке всякого мусора. Не было только искомого пакета. Он побродил вокруг, заглядывая под кусты шиповника, задрав голову, оглядел голые ветви деревьев, посмотрел в обеих соседних парадных, в одной из которых мирно спал пьяный бомж, но так ничего и не нашёл. Он даже хотел, было, поначалу растормошить бомжа и спросить, не видел ли тот эдакого пластикового пакета с... Но, приглядевшись, заметил вытекшую из-под бомжа лужицу, состроил брезгливую гримасу, пробормотал себе под нос: "Гляди-ка! Все штаны обнарзанил", и пошёл прочь.
  Если бы кто-то из прохожих, с опаской наблюдавших накануне за городским сумасшедшим, без зонта слонявшимся сквозь холодный, противный, мелкий дождь и вслух рассуждавшим о высоких материях с самим собой, сегодня увидел на улице Родиона Петровича, то, пожалуй, он не узнал бы вчерашнего юродивого в этом слегка улыбающемся, умиротворённом человеке, одетом в парящее влагой на солнце потёртое пальто. Тот был рассеян и взъерошен. А этот внимателен и спокоен. Тот, пожалуй, был ниже ростом и ужасно сгорблен. Этот же - прям и высок. Ясные, незамутненные глаза, серого цвета; прямой, почти античный нос; высокий лоб, - нет, ну что вы - не похож он на юродивого. Худоба, правда, чрезмерная несколько портит его, а так - обыкновенный трезвый мужчина средних лет.
  А Родион Петрович не торопясь шёл по улице, ни о чём таком не думая, ничего такого не подозревая, просто наслаждаясь первым по-настоящему весенним, солнечным днём. Ему даже не хотелось думать о деньгах, о еде, проблемах. Он, сам не заметив, прошёл уж мимо двух "точек", где, бывало, частенько подрабатывал. А когда всё же вспомнил о них, то лишь весело хохотнул, легкомысленно махнув рукой, свернул на широкий проспект, с прогулочной аллеей посередине и, войдя в неё, опустился на увечную скамью, вытянув перед собой длинные худые ноги да блаженно прикрыв глаза.
  Просидев так среди рычания моторов и устрашающего воя клаксонов до полудня, размышляя о голодании, вспоминая Поля Брега и пытаясь припомнить самый большой срок возможной голодовки по учению этого естествоиспытателя, он постепенно стал ощущать всё больший, нарастающий дискомфорт. Гематомы на ягодицах не только не унимались, но, казалось, стали разрастаться. Причём росли они, исходя из ощущений, как-то странно - вверх, через область почек и даже выше. Будто бы протянутые ими, шевелящиеся щупальца ноющей боли, ветвящиеся, как корни растения, прорастали внутрь и сигали даже до самых лопаток.
  Расстегнув пальто, Родион Петрович запустил руку за спину и действительно обнаружил там два невероятных отвердевших образования от ягодиц до лопаток. Словно бы на камень свело судорогой те две мышцы, названия которых, согласно анатомии человека, он никогда не знал, но почему-то помнил, что у свиньи такие же мышцы называются корейкой, по крайней мере, согласно гастрономической классификации.
  Обнаружив это, Родион Петрович первым делом испугался. Глаза забегали вокруг, словно в поисках помощи, в рёбра изнутри ломанулось сердце, разгоняя по телу обычную предательскую слабость, и от этих ощущений пробудилось в Родионе Петровиче дежавю. Сколько раз в жизни на него валилась эта отвратительная слабость... Он даже горько ухмыльнулся, почувствовав снова накатившую омерзительную волну, и с горечью подумал, что, вот, полдня это, вероятно, тот максимум благодушия и умиротворённости, который ему дозволен.
  По дороге домой, он еле волочил ноги. Сперва, правда, ещё на скамье, обретя относительное спокойствие и способность мыслить, он засобирался, было в поликлинику. Но, поднявшись на ноги, понял, как неодолимо хочет оказаться в собственной постели, окунуться в спасительный ли, или фатальный сон, а дальше - будь, что будет.
  3
  Сон Родиона Петровича был ужасен невозможностью вспомнить его видения, наряду с тем, что вспомнить их, как казалось, следовало во что бы то ни стало. Там, во сне, крылось нечто архиважное для него. Открыв глаза в темноту, он лежал, боясь пошевелиться, дабы не ощутить чего-нибудь на собственной спине. Он не был уверен, что бредовое событие, последствием которого стали разросшиеся во всю спину гематомы, произошло не во сне, а на самом деле. Ведь что-то с этим связанное ему, несомненно, снилось. Значит, и солнечный вчерашний день, со скамейкой в аллее и всё остальное могло быть сном. И загадочное исчезновение пакета...
  Ну, конечно! То был бред!
  Родион Петрович радостно вскочил с постели, чтобы сходить и теперь наверняка разыскать пакет, пока не рассвело, да так и застыл. Одного лишь движения было достаточно, чтобы убедиться в тщетности надежд. На спине что-то было. Оно там присутствовало и, даже слегка мешало двигаться.
  - Обмишурились, господин хороший... - с тоской в голосе произнёс Родион Петрович.
  На ощупь собственную спину не очень-то исследуешь, а спящая окрест него ночь не позволяла разглядеть и бледного отражения, хоть от ничтожной искры света. Оставалось ждать прихода утра, как это ни было тяжко.
  Родион Петрович рухнул на жалобно крякнувший диван. Противоречивые чувства бурлили в душе. Лихорадочно жонглирующий думами мозг выхватывал то одну мысль, то другую. Чаще прочего проскальзывали ужасающий вопрос: "Неужто смерть?..", неизвестно к кому обращённый, и злорадный ответ: "Не сам ли этого хотел?..", на вопрос, впрочем, не отвечающий. Вся эта невнятная карусель ещё больше спутала рассудок Родиона Петровича, надёжно перемешав, и мысли, и ощущения и, даже, туманные отзвуки невспоминаемого сна. Он, казалось, вот-вот должен был подумать о чём-то значительном и сразу же всё понять. Не доставало некой малости, совершенно не идущей в сравнение со всем остальным, с тем, что он знал, чувствовал, понимал и ещё должен был почувствовать, узнать и понять. Это было сопоставимо с понятием огромного дома, а может, даже зАмка, или неприступной крепости, попасть в которую можно было, лишь через окованные железом бревенчатые ворота, отперев их маленьким блестящим ключиком. Вот ключика-то и не доставало. Ключик-то, ключик и не давал ему покоя. Он блестел в воображении Родиона Петровича, был, даже представляем во всех своих возможных деталях, но как его заполучить...
  Неведомо, сколько времени царил сумбур в голове Родиона Петровича, не желая, или не умея выкристаллизовать из себя некое слово, или понятие - что угодно, но так, чтобы стало ясно - думал "о том", а делать следует "это". И когда в окне забрезжило серым, он понимал только, что случилось невероятное, небывалое, случилось с НИМ и ЧТО с этим делать - непонятно.
  В сотый, наверное, раз, вспоминая, как именно всё началось, он вспомнил и первый свой порыв идти к врачам. Вспомнил и решил, что именно так с приходом утра и поступит.
  Но в поликлинику Родион Петрович не пошёл и в этот день. Просидев на диване, кутаясь в одеяло, добрую половину ночи, с наступлением рассвета Родион Петрович задремал, повалившись на подушку, а после, удобнее на ней устроившись, проспал до полудня. И когда, проснувшись, наконец, при свете дня смог заглянуть себе за спину при помощи зеркала, ноги его в который раз за последние дни подкосились. От ягодиц до плеч, вдоль позвоночника, по обе его стороны он обнаружил два пушистых, очень эластичных розовых гребня, шириной в руку и высотой сантиметров в двадцать. Поразительное зрелище! Конечно же Родион Петрович был им подавлен. Поэтому, в состоянии крайнего душевного расстройства, он снова оказался в постели, где и провёл остаток дня, периодически задрёмывая, просыпаясь от кошмарных видений, запивая кошмары водой прямо из кривого носика старого, до черноты закопченного чайника, и вновь, укутавшись в одеяло, задрёмывая в ожидании неминуемой смерти.
  Смерть, однако, не приходила. Напротив, основательно отоспавшись, к вечеру Родион Петрович почувствовал себя бодрым и полным сил. В вечерних сумерках он ещё раз осмотрел вновь увеличившиеся гребни на спине и, наново удручённый их видом, опять забрался в постель.
  Всю ночь он ворочался с боку на бок, то и дело брезгливо ощупывая, упругие, пушистые хребты, насколько возможно было до них дотянуться, да пытаясь найти сколько-нибудь удобоваримое объяснение случившемуся. Но, кроме биологического оружия, заражения крови и прочей подобной же чепухи, на ум ничего не шло.
  4
  Районная поликлиника была полна людьми. Родиону Петровичу, представилось вдруг, будто большинство жителей микрорайона собрались здесь нарочно, для того, чтобы помешать ему избавиться от неведомой напасти, спастись от коей он надеялся с помощью квалифицированного медицинского обслуживания. Потоптавшись минут пять в конце огромной неспокойной очереди у кабинета участкового терапевта и, сообразив, что терапевт ему, скорее всего, не поможет, Родион Петрович отправился к очереди дожидающейся приёма у хирурга.
  Часа два ему пришлось терпеливо ждать в тесном, душном коридоре, сверх всякой меры набитом болящими старушками, тихонько поругивавшими снующих без очереди молодых посетителей, но бдительно надзиравшими за очередью, так сказать, официальной, временами отвлекаясь, чтоб посудачить о бессердечной родне, мизерной пенсии и ворье, засевшем в правительстве да в собесе. За время ожидания Родиону Петровичу пришлось раз пять смиренно свидетельствовать кто и за кем занимал очередь, и каково его собственное, в этой очереди, положение. Как он ни стеснялся от своего участия в подобных расследованиях, сегодня они пошли ему на пользу, позволили хоть на время отвлечься от постоянной настороженности: как бы не повернуться так, чтобы всем стало заметно его уродство. Он опасался, что излишне натянутая, несмотря на его худобу, ткань одежд, - до последнего-то времени и пиджак и пальто висели на нём, как на вешалке - проявит на всеобщее обозрение, невероятно уже разросшиеся, оба его горба. "И тогда не видать мне справки о том, что я не верблюд", - шутил он сам с собой. Шутил, однако, ничуть не веселясь.
  Весьма плотный, не молодой и не старый доктор, владевший пышными рыжими усищами под мясистым багровым носом, мельком просмотрел поданную Родионом Петровичем медицинскую карточку и, поверх очков взглянув на него светло-серыми глазами, деловым тоном осведомился:
  - На что жалуетесь?
  - Понимаете, доктор, - начал, было, Родион Петрович, но тут же с ужасом подумал, что рассказывать-то нечего. Точнее, невозможно рассказать врачу, что он, человек с высшим образованием, проживший большую часть жизни и, как будто, не сошедший ещё с ума окончательно, вкатил себе несколько уколов чего-то, найденного в мусорном контейнере да при помощи не стерильного шприца, опять-таки найденного там же, в мусоре. Это что же за дикость такая?! - думал Родион Петрович, - как об этом можно рассказать?
  - Я слушаю, слушаю. Рассказывайте! Что вас беспокоит? - решил подбодрить, или поторопить пациента доктор.
  И Родион Петрович принял решение ничего не рассказывать. "Какого чёрта?! Пусть сам разбирается. В конце концов - причём здесь уколы?! Нет таких лекарств, от которых человек превращается в верблюда! Ведь происшедшее с ним может быть простым совпадением?"
  - Я затрудняюсь объяснить... - пролепетал, наконец, Родион Петрович, - вы лучше сами посмотрите.
  - Ну что ж, показывайте, что там у вас приключилось.
  Родион Петрович неуклюже принялся стаскивать с себя одёжки. И затем, оставшись только в брюках, ткань, которых ещё в прошлом тысячелетии приобрела некое блистающее сходство с полированным металлом, повернулся к доктору спиной.
  На целую минуту, наверное, воцарилась в кабинете тишина. Родион Петрович, даже оглянулся через плечо, убедиться, видит ли доктор, что он уж разделся, или увлёкся бумагами.
  Доктор видел. Он недоумённо хлопал глазами поверх очков, не зная, что решить, - шутник ли явился к нему на приём, или вправду... А что, собственно, вправду-то? Эдакое такое просто невозможно!
  - Та-а-ак... И, что же дальше... - врач, решив, что это всё же шутник, невольно задумался, что могло стать причиной такой замысловатой шутки, (может какой-нибудь не узнанный старый знакомый?). - Как это понимать?
  - Я думал... Не знаю...
  Доктор не двигался с места, разглядывая спину пациента, промямлившего через плечо что-то невразумительное. В его голове вдруг пронеслось, что эта штука выглядит очень натурально, но он тут же прогнал эту мысль. Да нет, ну, чушь же! Наверняка из киношного реквизита штучку эту позаимствовали.
  - Что вы говорите? - переспросил он.
  - Не знаю доктор. Я думал, вы посмотрите...
  - Ну, вот, я смотрю... Дальше-то что?! - доктор начинал помаленьку закипать.
  - Послушайте, доктор, - Родион Петрович снова повернулся к врачу, и тот увидел перед собой порядком измождённое, с выражением растерянности лицо, венчавшее обтянутый синюшной, нездоровой кожей скелет совершенно незнакомого ему человека, - мне не к кому больше обратиться... В общем... Помогите, пожалуйста.
  "Чёрт его знает, - подумал доктор, - выглядит ведь всё это довольно натурально. И на шутника он не очень-то похож. Вон, как отощал. Ему, по-хорошему, должно быть не до приколов".
  И всё же он опасался, что его дурачат. На мгновенье задумался, "Может, мутация?" пронеслось у него в голове. Затем, что-то, видимо, придумав, поманил Родиона Петровича рукой.
  - Подойдите сюда, - он указал посетителю, что нужно обойти стол и приблизиться к нему вплотную, а сам, тем временем искал что-то в ящике стола.
  Родион Петрович послушно приблизился и снова повернулся к врачу спиной. А тот, не давая себе труда рассматривать, что там ему демонстрируют, сразу вогнал найденную в ящике иглу прямо в это, не знамо что, которое ему демонстрировали.
  - А-а-а!!! - дурным голосом заорал Родион Петрович и отскочил к стене.
  - Ну-ну, спокойней, - утешил его врач и снова поманил рукой, свободной от иглы, на острие которой краснела крошечная капля.
  Родион Петрович с опаской приблизился, болезненно морщась и поводя плечами.
  Теперь врач со всем возможным вниманием, встав со стула и уложив Родиона Петровича на кушетку, принялся изучать его спину.
  - Бывали в Чернобыле? - перво-наперво, пытаясь прояснить ситуацию, спросил доктор.
  - Н-нет... - помотал головой пациент, отчего-то запнувшись, будто на самом деле плохо помнил, был он там или не был, - Я... собственно, вообще, можно сказать, никогда и никуда не уезжал отсюда...
  - Когда это случилось? - профессиональным тоном поинтересовался хирург.
  - Да-а... Вчера... Нет, простите, уже позавчера.
  - Не-ве-ро-ят-но, - протянул он, - а как... Что-нибудь необычное перед этим?.. Может, ушиблись?..
  Родион Петрович только пожал плечами и легонько качнул головой.
  - А-а... Не болит... это?
  Родион Петрович снова покачал головой.
  - Не очень. Мешает тоько.
  Врач попробовал нажать в одном, в другом месте.
  - А так?
  Родион Петрович снова ответил отрицательным жестом.
  В дверь легонько стукнули, она распахнулась, и в кабинет вошёл румяный, крепкий молодой человек, обряженный по молодёжной моде во всё умышленно изодранное.
  - Можно? - спросил он.
  - Закройте дверь! - рявкнул доктор так, что Родион Петрович вздрогнул и, когда бесцеремонный посетитель выскочил в коридор, неясно по какому поводу возмущённо проворчал, - Чёрт знает что!
  - Чёрт знает что, - повторил он задумчиво ещё через минуту, тщательно прощупав каждый сантиметр спины пациента розовыми и тугими, как поросшие рыжими волосами сардельки, пальцами, а в завершение легонько проведя ладонью по мягкому, белому пуху, покрывавшему почти всю спину Родиона Петровича. - Здорово смахивает на перья, - он глупо хихикнул и добавил, - Похоже - у вас растут... крылья?..
  - Как вы... сказали? Крылья? Перья? - переспросил ошеломленный Родион Петрович, - но... такого... Разве такое бывает?
  - Нет, конечно... И тем не менее... Вот, пожалуйста, суставы обозначились, - комментировал доктор, продолжая ощупывать спину пациента, - кожная перепонка, пух... - он выдернул что-то, будто волосок, из спины Родиона Петровича и поднёс поближе к очкам, - нет, настоящие перья. Вот он - стержень. Только не развитые. Пока...
  Они ещё минуту помолчали, каждый о своём, а затем врач, смахнув каплю с покрывшегося обильной испариной носа, предложил:
  - Ну-ка попробуйте этим... ими подвигать.
  Родион Петрович послушно задвигал плечами.
  - Нет-нет, - сказал доктор, - не плечами. Думайте о них, сосредоточьтесь именно на... них... На... крыльях.
  В следующий момент он, попятившись, рухнул на стул и, в попытке схватиться за голову, сбил с носа очки - недоразвитые крылья, больше похожие на некие невразумительные обрубки на спине Родиона Петровича, очень, правда, неуверенно, но всё же двигались. Только крылья! Слегка подрагивая, они расходились в стороны и снова сходились сзади.
  - Получается? - всё так же - через плечо - с интересом спросил Родион Петрович.
  - Получается, - только и смог хрипло выдавить изумлённый врач.
  5
  Следующее утро началось необычайно бурно. Спозаранку его посетил давешний врач, как и пообещал накануне, после отказа Родиона Петровича лечь в стационар, испугавшегося, что на это потребуются деньги. Врач привёл с собою целую ватагу разнокалиберных коллег, которые цокали языками и вскрикивали изумленно, добрых часа два поочерёдно ощупывая и осматривая Родиона Петровича и, заполняя собой до предела всё пространство его маленькой комнатушки.
  - Просто чёрт знает, что такое! - громче прочих удивлялся вчерашний доктор, - За сутки, понимаете?! Всего за сутки крылья почти полностью оперились!!! А ведь вчера перья были лишь в зачатке и больше походили на пух!
  - Коллега, - лукаво ухмыляясь и блестя зелёными глазами, замечал ему, видимо, самый старший из врачей, сухонький, маленький старичок, с белоснежной бородкой на улыбчивом лице, - вы вещаете, как заправский орнитолог.
  - Ах, оставьте ваши шутки, Леонид Семёнович, - возбуждённо отвечал тот. - Неужели вы не видите, не понимаете, какой феномен...
  Ну, и так далее...
  Когда они все, наконец, ушли, предложив понаблюдаться пока у его старого знакомого районного хирурга, но, так и не дав ни одной рекомендации, кроме, разве, седенького Леонида Семёновича, который уже в дверях обернулся и, с благожелательной улыбкой посоветовал налегать на кальций, (мол, де - выросшие крылья будут крепче), Родион Петрович с облегчением перевёл дух и позавтракал литром водопроводной воды, с неприязнью вспоминая рекомендацию старика врача. "Мне бы хоть какой-то еды, - подумал он, - а не то, чтобы ещё и кальция".
  Так началась неделя, в течение которой Родион Петрович занимался исключительно новым своим приобретением. Он сидел дома, не высовывая и носа из квартиры. Любовался крыльями, учился ими двигать, складывать их, расправлять... Принимал всё новые делегации врачей, уже меньше удивлявшихся, но всё больше напряжённо обдумывавших да обсуждавших его феномен. Из их учёных бесед, к концу недели он узнал, что выросшие крылья изменили строение его скелета и теперь он представляет собой совершенно уникальное существо. От обследований в стационаре он твёрдо отказывался, стесняясь спросить, нужно ли ему будет за это платить, но, ожидая, что кто-нибудь из врачей предложит лечь туда бесплатно, или за чей-то, чей угодно счёт, чтобы тотчас согласиться. Однако никто из них пока этой темы не догадывался коснуться и потому Родион Петрович пока наблюдался, так сказать, амбулаторно.
  Тем временем, продолжая питаться лишь водой, он отощал ещё больше, и ему становилось всё тяжелее передвигаться и, даже просто стоять. Крылья, к этому времени достигавшие в размахе трёх метров, всем своим весом тянули его назад и не опрокидывали, только если Родион Петрович прилагал немалые усилия к тому, чтобы удержаться на ногах.
  Другой проблемой для него стал холод, в борьбе с которым не помогал даже постоянно нагреваемый на одной из конфорок газовой плиты, давно припасенный Родионом Петровичем красный, но не от жара, а от рожденья кирпич с двумя отбитыми углами. Надеть что-нибудь из старых вещей теперь не представлялось возможным, а температура воздуха в его квартире едва достигала 15-ти градусов. Ему пришлось на кой-каких вещах, из числа тех, которые было меньше жаль портить, сделать продольные разрезы на спине и, прилагая немалые усилия продевать огромные свои крылья в прорехи, надевая эти сымпровизированные птичьи одежды. Что же касалось брюк, то с ними возни было ещё больше, потому как, разрезанные в поясе, они утрачивали всякую возможность держаться на должном месте. К ним пришлось прилаживать довольно сложной конструкции помочи, сделанные из капроновой верёвки, некогда заготовленной Родионом Петровичем, чтобы привязать её к потолочному крюку. Но большую часть времени он всё же проводил, попросту кутаясь в пАхнувшие пылью одеяла.
  Несмотря на то, что дел в эту неделю у него было предостаточно, Родион Петрович нет-нет, да задумывался о будущем. Прежде всего, он понимал, как непросто ему теперь будет появиться на улице в его нынешнем виде. Затем, что касалось заработка денег... Ну, кто, скажите на милость, возьмет на работу эдакое такое, непонятно, что за существо? И, кроме всего прочего, в том физическом состоянии, до которого он дошёл, какую работу он мог бы делать? В общем, если даже не касаться остальных аспектов проблемы, эти два обстоятельства сеяли в его душе настоящий животный ужас перед самым ближайшим будущим.
  Но, совершенно неожиданно, к исходу недели всё решилось само собой.
  Леонид Семёнович привёл к нему военного врача. Да в немалом чине, нужно полагать. Возраста примерно одного с Леонидом Семёновичем, но в отличие от небольшого росточка, щуплого и улыбчивого коллеги, этот наружности был богатырской, с таким же богатырским, громовым голосом и постоянно сдвинутыми к переносице пышными, как у покойного генсека бровями. В общем, был военный грозен сверх всякой меры, держался высокомерно, даже заносчиво, а Леонидом Семёновичем помыкал, словно мальчишкой. Родион Петрович так и не понял ни тогда, ни потом было ли это в шутку, или всерьёз.
  Прежде всего, военврач выказал страшное недовольство тем, что узнал о феномене лишь спустя неделю после его открытия. Затем он осмотрел Родиона Петровича и непререкаемым тоном заявил:
  - Ну, что ж, голубь вы наш, я вас забираю. В интересах державы, так сказать. Думаю, вы понимаете, как важно для нас уяснить себе причины такой поразительной трансформации.
  Родиону Петровичу оставалось лишь молча покивать головой и, с плохо скрываемой радостью, подчиниться.
  Следующий месяц, больше похожий на санаторный отпуск для неизбалованного Родиона Петровича, начался под покровом темноты, когда вечером того же дня, всячески конспирируясь, военные увезли его из дома.
  6
  Пролетел этот месяц совершенно незаметно. Всё время Родиона Петровича было расписано по часам с военной точностью. Его мяли и ощупывали десятки рук. Просвечивали всем, чем только возможно просветить и во всех вообразимых ракурсах. Количество ежедневно отбираемых проб и анализов даже по истечении месяца сам Родион Петрович не смог бы с уверенностью определить. Входили в его ежедневный распорядок ещё и опросы, да всякие беседы в присутствии целого консилиума врачей, а в некоторых он подозревал совсем не врачей по тому, как держались, по характеру вопросов. Родион Петрович рассказывал врачам обо всём начистоту, за исключением одной подробности. О ней он умолчал, конечно же, из-за стыда, но себя уговаривал, что просто не хотел причинять им дополнительных хлопот. Ведь скажи он, что всё началось из-за укола, они стали бы, вероятно, всю страну переворачивать вверх тормашками, в поисках того злополучного лекарства, да ещё, не дай Бог, людей колоть разными снадобьями, как мышей подопытных. Он же им в этом деле был не помощник. А подсказать?.. Нет... Названия не вспомнил бы, даже если бы ему это название показали написанным тем же самым почерком, на такой же этикетке, приклеенной на такую же, как та, баночку, которой он воспользовался. Кроме того, думал Родион Петрович, если всё сохранить в тайне, никому ведь в голову не придёт использовать какое бы то ни было лекарство в такой безрассудной дозировке, как это сделал он, а значит, мир гарантирован от эпидемии крылатых людей.
  Были также попытки использовать крылья Родиона Петровича по прямому их предназначению. И Родион Петрович на испытаниях искренне пытался взлететь, усердно размахивая крыльями во время опытов, но крылья оказались слабыми, чтобы поднять его в воздух.
  К концу месяца отъевшийся, окрепший Родион Петрович чувствовал себя как сыр, попавший, волей судеб, на блюдо с маслом и катавшийся там в своё удовольствие. Он даже пытался щипать и трогать за седалища медсестёр, пребывающих в детородном возрасте, но они, хоть и кокетничая, связи с ним остерегались, видимо опасаясь всё-таки его уродства: поди знай, чем связь с таким монстром может закончиться. А на тех, кто постарше Родион Петрович не притязал. В общем, за весь этот период блаженства ему посчастливилось лишь раз сделать "это" с пышной, сорокалетней Лизой, одинокой, некрасивой и дурно пахнувшей.
  К этому времени он уже стал замечать, что интерес исследователей слабеет. Опросы, анализы и просвечивания постепенно сошли на нет, и лишь осмотры продолжались относительно регулярно. И вот, наконец, в один из дней о нём будто вовсе забыли. Никто к нему не приходил, никуда его не вызывали и он с новой, леденящей внутренности силой забеспокоился о своей будущей судьбе.
  На следующий день его посетил Леонид Семёнович.
  Как только старичок появился в палате, Родион Петрович ему обрадовался, словно старому, доброму товарищу, но тут же догадался о причине этого визита и сразу погрустнел. На Леонида Семёновича, понял он, была возложена миссия по выдворению его, Родиона Петровича, из успевшего стать привычным, правда, не бесспорного, но по его потребностям всё же рая.
  - Ну-ну, голубчик, не грустите, - не тратя слов на ненужные им объяснения, тотчас, одной этой фразой, и сообщил обо всём, и объяснил и попытался успокоить его этот мудрый, всё больше нравившийся ему, проницательный старик.
  Родион Петрович лишь вяло махнул рукой в ответ.
  - Ну, вот и славно. Недофинансирование, знаете ли... Трудные времена... Всякие там бюджеты с дефицитами... Впрочем, вы ведь и сами знали, а может, просто догадывались, что рано или поздно им надоест вас тут держать без всякого смысла.
  Родион Петрович насторожился, изо всех сил стараясь не выдать своего удивления словам старика, - страх разоблачения хранимой от всех тайны мгновенно вспенился в нём подобно наливаемому в бокал шампанскому, - но спросить он всё же рискнул.
  - Почему вы думаете, что я знал о том, что без смысла?.. И почему без смысла?
  - Дык, я не думаю, молодой человек, а знаю. Васенька, ведь - помните генерала, с которым я к вам приезжал - однокашник мой бывший. Он мне всё рассказал. Доложил результаты... Хе-хе-хе... Совета всё спрашивал.
  - Что же он рассказал, могу я узнать? Если, конечно, это не страшная, военная тайна, - желчно спросил Родион Петрович.
  - Бросьте злиться, голубчик, - миролюбиво улыбаясь, сказал Леонид Семёнович. - Конечно, вы первый вправе знать о результатах. Правда, рассказывать-то особо нечего. Не смогли они найти ни одной зацепки. Даже на генном уровне вы обычный человек, к тому же почти безупречно здоровый. Единственное ваше отличие от прочих - существование этих замечательных крыльев. Парадокс, конечно, но уверяю вас, не первый и не последний в этом мире. А то, что в Васенькином ведомстве не сумели вам... крыльям вашим применения найти, так это, на мой взгляд, только к лучшему. Не годится, по-моему, крылатый человек на роль бомбардировщика. Вы так не считаете? Впрочем, это отнюдь не значит, что Васенька утратил к вам всякий интерес. Нет! Уверяю вас, они будут со стороны следить за вашими, так сказать трансформациями. Да и собранный материал никуда не денется: будут с ним работать, будут.
  Родион Петрович немного успокоился, распознав за мудростью ещё и детскую наивность старичка, то и дело хихикавшего да болтавшего взахлёб обо всякой всячине. И решив, что поначалу превратно понял того, несколько успокоился - пена в бокале опала так же быстро, как и поднялась. Но, тем не менее, его продолжало преследовать ощущение, что Леонид Семёнович, всё же знает о нём больше, чем говорит, или, по крайней мере, догадывается о существовании некой причины, породившей крылья. Старик же, будучи в тот день особенно многословным, всё продолжал о чём-то говорить и Родион Петрович, на миг отвлёкшийся было к своим мыслям, снова стал его слушать.
  - ...конечно же, понимаю, что это отнюдь не просто, и я не вдруг посчитал своей обязанностью вам помочь. Машину Васенька нам выделил, стало быть, полдела уже сделано. А за другой половиной мы с вами отправимся в город. Ну, как, согласны?
  - Боюсь, что выбора у меня нет.
  - Вот и прекрасно, голубчик! - чересчур уж радостно вскричал доктор, - Вот и прекрасно!..
  Покидая вотчину своего военного друга Васеньки, Леонид Семёнович с Родионом Петровичем не встретили на своём пути ни единого человека, - исход был таким же тайным, как и появление здесь. Машина, которую им выделили, оказалась микроавтобусом с непрозрачными снаружи стёклами и комфортабельным салоном, отгороженным от кабины водителя такой же полупрозрачной, как и стёкла перегородкой.
  - Мы готовы, голубчик! Можем ехать, - сказал Леонид Семёнович, нажав какую-то кнопку, как только они разместились на сиденьях. Машина тут же плавно и бесшумно заскользила подъездной аллеей, среди нежно зеленевших кустарников и буйно цветущих фруктовых деревьев, по направлению к высоким металлическим воротам, распахнувшимся при их приближении без видимого участия людей, словно бы по волшебству. Родион Петрович возвращался в большой мир, где вовсю бушевал май, в мир, ставший для него теперь ещё более чуждым, чем был прежде.
  После отъезда из военного ведомства, разговор между пассажирами разладился. Последние ли несколько фраз, которыми они обменялись ещё на территории этого, то ли госпиталя, то ли санатория были тому причиной? Вряд ли... Разве, только косвенно... Леонид Семёнович назидательно, но в то же время, будто мимоходом сказал, как только тронулся автобус.
  - У вас теперь осталось два пути, голубчик. Либо вы сделаетесь затворником, либо человеком публичным. В противном случае ваша жизнь превратится в ад, в кошмар, если вообще будет возможна.
  - Скажите, Леонид Семёнович, а нельзя ли мне их... отрезать... э-э, в смысле - ампутировать?
  - Технически, наверное, возможно. Но на вашем месте я бы не стал торопиться, по крайней мере, до конца нашей поездки.
  - А куда мы направляемся?
  - Потерпите, голубчик. - Лукаво улыбаясь, по своему обыкновению и неумело подмигивая, ответил этот необыкновенно жизнерадостный старик. - Скоро всё узнаете.
  На этом самом месте они замолчали и безмолвствовали уж во всё продолженье поездки, глядя каждый в своё окно на проносившиеся мимо весенние пейзажи. Сначала загородные - состоявшие из солнца, молодой зелени и влажно черневшей в частых ещё прорехах зелени земли; затем городские - в которых было больше сизых сумерек, больше цветных неоновых сполохов и оттого, наверное, меньше весны.
  ДорОгой Родион Петрович обдумывал сказанное врачом. Он прекрасно понимал, что значило стать затворником, но не мог разгадать, в чём смысл второй, из предложенных Леонидом Семёновичем, возможной его ипостаси. Или не умел примерить эту самую публичность на себя. У него неизменно вставали перед глазами огромные рекламные щиты с предвыборными плакатами политиков, едва он начинал думать о себе, как о публичной фигуре. Но себя в подобной роли, да ещё крылатым, он представить не мог.
  Решительно раздвигая вечерние сумерки упругими пучками света от фар, автобус замедлил ход и свернул к каким-то воротам, а отвлёкшийся от дороги Родион Петрович, спохватившись, теперь не мог узнать места их прибытия и молча клял себя за рассеянность.
  Леонид Семёнович, не сказав ни слова, а лишь сделав знак оставаться на месте, бодро выпрыгнул на тротуар, подошёл к появившемуся из-за ворот охраннику, одетому в камуфляж, и сказал ему несколько слов. Охранник послушно распахнул ворота, и автобус въехал внутрь просторного двора, подкатив к самой двери, указанной всё тем же Леонидом Семёновичем.
  - Вы уж дождитесь нас, голубчик, - сказал он в открытое окно водителя, и поманил Родиона Петровича вглубь слабо освещённого коридора.
  Они не успели пройти и десяти шагов, как навстречу к ним из-за поворота длинного коридора, очень энергично двигаясь, вышел человек.
  - Ну, что же так долго-то, Лёнчик? У меня же работа. Давай показывай, кто там у тебя! - на ходу, двигаясь им навстречу, шумно затараторил он.
  - Ну, не здесь же, в самом-то деле! Миша... - почему-то строго и, как-то, даже загадочно, ответил Леонид Семёнович. Прежде такого тона от него Родион Петрович ещё не слышал.
  - Веди куда-нибудь, где много места и много света, - непререкаемо продолжил он, а встречавший только возмущённо хлопнул ладонями по бёдрам и быстро пошёл по длинному коридору.
  Замыкавший процессию Родион Петрович, вдруг обратил внимание на запах, витавший в этом месте. Он принюхался, но не понял, чем пахнет. Больше всего, похоже было на слабый запах от мусора и это его взволновало. "Неужели есть какая-то связь между этим местом и тем, что я натворил". Мысли его засуетились, заметались по самым непредсказуемым и фантастическим сюжетам. А Леонид Семёнович, что же?.. - выходит, что следил за ним? Приглядывал? Сквозь подкатившую тошноту и звон в ушах Родион Петрович услышал, как хозяин, порядком опередивший их, обернулся и крикнул.
  - Лёнчик, ты меня без ножа режешь! Ради Бога, давайте поскорей!
  Леонид Семёнович тоже обернулся и, увидев, что Родион Петрович отстал ещё больше, несколько раз махнул рукой, тоже призывая поторопиться. Но, ускорить шаг тот не смог. Ноги наливались такой знакомой ватной слабостью. Он вдруг оробел, представив, что корректное к нему отношение может сегодня закончиться, - прямо сейчас и закончится. Вероятно, оно и не имело места в первоначальных планах этих людей, но он, Родион Петрович, своим посещением врача в поликлинике сделал гласным своё уродство и они, эти, неизвестно кто, вынуждены были ждать, пока не схлынет первая волна интереса к такому необычному случаю. И вот теперь они его заполучили... Но, кто эти они?.. Экспериментаторы?.. Ах! Какой же он дурак, что не рассказал хоть кому-нибудь об инъекции. Тогда бы всё выплыло наружу! Но как они устроили, что он сам, без всяких указок со стороны сделал такое?! Внушением?..
  Он поднял глаза и увидел, что хозяин стоит, дожидаясь их у открытой двери, из которой на него в дверной проём падает сноп очень яркого, как в операционной, света.
  Вдруг до Родиона Петровича донёсся из каких-то неведомых глубин здания нечеловеческий, протяжный стон. Мурашки побежали под черепной коробкой, по самому, что ни на есть мозгу, ноги окончательно отказали и он, остановившись, опершись о стену, привалившись к ней, тихонько сполз ничком на пол.
  7
  Открыв глаза, Родион Петрович, увидел прямо перед собой лицо Леонида Семёновича в ярком ореоле света. Мистическая картинка! Но когда Леонид Семёнович заговорил, оказалось, что всё происходящее вполне реально и, даже обыденно. И жёсткий пол, и сухая стариковская ладонь на щеке и свет, оказавшийся попросту электрическим...
  - Ну, вот и славно, вот и славно... Что же это вы, голубчик, вздумали в обморок брякнуться? Да ещё в такой момент! Как вы себя чувствуете? Здесь не болит? А здесь?
  Родион Петрович тужился вспомнить, что ж такого негативного было связано с Леонидом Семёновичем. Потуги, впрочем, были тщетны, а уверенность в злодейской роли визави в его, Родиона Петровича, жизни, стремительно росла, и росла и росла... И в тот самый момент, когда обычно, выходящий из обморока человек окончательно обретает все свои мыслительные способности, взгляд его становится осмысленным и к нему возвращается память, Родион Петрович, как всякий иной человек, тоже вернулся в себя и вспомнил... В этот самый момент, когда он готов был закричать, обличая, или снова провалиться в забытьё, Леонид Семёнович произнёс не сразу ставшие понятными, но, несомненно, значимые слова.
  - Я вас, голубчик, давнему своему другу хотел представить. Поднимайтесь поскорее, он у нас человек занятой. Рекомендую: директор цирка и, как я уже сказал, мой добрый, старый друг, Михаил Александрович Дужий.
  Повернувшись к весьма и весьма крепкому для своих лет, наверняка шестидесяти да с гаком, коренастому, широкоплечему другу, продолжил
  - А это, Мишенька, уникальный, единственный в мире, во все времена человек... Если, правда, не брать в расчёт древнегреческий эпос.
  Тут он вынужден был прерваться, и оба старых друга уставились на единственного в своём роде простёртого на полу человека, которого душил истерический смех. Он пытался сдержать его, от чего смех прорывался наружу отвратительным прысканьем, с разбрызгиванием слюны, ну... и прочее.
  - Извините, - давясь очередным приступом и утираясь, с трудом выговорил Родион Петрович, - Я не... - и снова хохот.
  Переглянувшиеся друзья в смятении наблюдали за истерикой, которую вынуждены были пережидать.
  - Значит вы... В цирк меня ... решили... - Родиону Петровичу становилось теперь всё понятно. И загадочные слова о публичности, и запах - не мусора, а животных, - Вот, значит, как... Прос-стите...
  Отсмеявшись, Родион Петрович в несколько приёмов поднялся на ноги и ещё раз, насколько мог, искренне извинился, объясняясь:
  - Я-то, гадал-гадал дорогою... А оказалось - вы меня в цирк...
  Он уже почти отдышался, держа одну руку на груди, будто придерживая её, чтобы не разорвалась, а тыльной стороной другой ладони утирал выступившие на глаза слёзы.
  - Ещё раз простите.
  Несколько, всё же, смущённый, Леонид Семенович, однако, продолжил:
  - Так вот, я и говорю, Мишенька, полюбуйся, - и он, как заправский иллюзионист сорвал с Родиона Петровича длинную чёрную пелерину, изготовленную военными, и до сих пор скрывавшую всего Родиона Петровича от головы и, даже, от суставов, в которых складывались крылья, поднимавшихся выше головы ещё на добрых полметра и до пят. Михаил Александрович, будто завороженный зашёл за спину Родиону Петровичу и прикоснулся к перьям. О недавней неловкости уже все трое позабыли.
  - Каково?! - торжествовал, довольный произведенным эффектом Леонид Семёнович. - А размах этого чуда - без малого семь метров! Покажите-ка ему, голубчик!
  Родион Петрович резко выпрямил крылья вверх и в стороны. Они тихонько хлопнули друг о дружку, словно кто-то встряхнул простыню, зашуршали перьями. Стоявший сзади Михаил Александрович, отшатнулся, и чуть было не упал.
  - Ух, ты! - восторженно произнёс он, - А как эта штука работает?
  Леонид Семёнович хитро подмигнул своему крылатому протеже.
  - А вот ты попроси Родиона Петровича, он тебе, может быть и покажет.
  - На самом деле, покажете?
  - Отчего же?.. - ответил тот и принялся стаскивать с себя одежду.
  Когда Михаил Александрович понял, что никакого механизма под одеждой не было, он порядком растерялся.
  - Но, как же... Как эта штука работает?
  Сверх всякой меры довольный Леонид Семёнович хохотал, держась за живот.
  - Это, голубчик ты мой, не штука никакая, это крылья!
  - Да вижу я, что крылья, - не слепой. Но как они работают, механизм где? И как крепятся?! Нич-чего не понимаю!
  - Ах-ха-ха-ха-ха! А тут и понимать нечего!
  - Лёнчик, брось дурака валять! Родион Петрович, откройте тайну.
  Теперь держался за грудь и утирал слёзы почти отсмеявшийся Леонид Семёнович.
  - Ох, ох, ох, - пытался отдышаться он, - Миша, это настоящие крылья.
  - Да ну тебя к чёрту!
  - Правда, Миша. Родион Петрович, разрешите ему осмотреть?
  - Конечно.
  Михаил Александрович в осмотре был пристрастен. Он щупал, нажимал, чуть не носом водил по всей спине, выискивая, малейшие признаки границы, сопряжения материалов, непременно долженствовавшей быть, но, как ни странно, - отсутствовавшей.
  - Поразительно, - бормотал он, - ювелирная работа...
  - Брось, Миша, мы тебя не дурачим. Родион Петрович, покажите ему...
  И Родион Петрович показал. Он принялся работать крыльями, поднимая ветер и пыль по всему репетиционному залу и демонстрируя Михаилу Александровичу, как при этом работают мышцы на его спине.
  Ах, какое это было зрелище! Два огромных, белоснежных крыла упруго, с шипением рассекали воздух и гнали его, рассекали и гнали, истово взмывая вверх и мощно опускаясь вниз. А между этими крыльями раскачивался и вибрировал от зримого, казалось, непомерного напряжения маленький и невзрачный, в сравнении с ними, человечек.
  Как любой, наверное, человек, к тому же директор цирка, привыкший ко всякого рода фокусам, иллюзиям и розыгрышам Михаил Александрович продолжал сомневаться.
  - Ну, вот что голубчик, - совсем уж серьезным, деловым тоном сказал Леонид Семёнович, - ты ведь, кажется торопился? Но и мы к тебе по делу. Как ты сам понимаешь, с такой особенностью как огромные крылья за спиной жить совсем не просто, а в цирке, я думаю, наоборот, - такой человек не помешает. И цирку слава да сборы, и артисту заработок приличный, но пуще всего нас интересует, что через арену твою, Родион Петрович сможет быстрей в нынешнем своём качестве адаптироваться к общественному мнению. Вернее - оно, общественное мнение, адаптируется к нему.
  Директор цирка, внимательно слушая Леонида Семёновича, неторопливо, с пониманием кивал головой.
  - В общем, Родион Петрович предлагает тебе, твоему цирку себя, в качестве гвоздя программы. От тебя требуется: первое - предоставить ему помещение для тренировок и для жилья, по крайней мере, на первом этапе, чтобы не привлекать к нему преждевременного внимания на улицах во время переездов; второе - выделить, или нанять ему помощника - как ты понимаешь, с такими крыльями за спиной больно не посуетишься; третье - подготовить, вкупе со своими режиссёрами, или, кто у тебя там заведует этим, номер с летающим человеком, а на период подготовки принять на себя все расхо...
  - Но, Леонид Семёнович... - вмешался крылатый без пяти минут артист. Однако Леонид Семёнович, махнув на него рукой, оборвал на полуслове.
  - Помолчите пока... После скажете... И последнее Мишенька, что от тебя требуется - десять процентов всех сборов.
  - Нет! - возмутился Михаил Александрович, - это грабёж! Да таких ставок в природе не существует!
  - Ну, что ты, голубчик? Ты же с ним весь мир объездишь!
  - Нет, нет и нет! - махал руками перед собственным лицом Михаил Александрович, - ничего даже не говори!
  - Да ты посмотри только, Миша! Шутка ли - летающий человек!
  - Не спорю, интересный случай. Но десять процентов!..
  - Десятилетия аншлагов, Мишенька!
  - Это-то причём?! Я тебе говорю, что цирк - не частная лавочка! Да мне голову снесут!.. Как я такие деньжищи на гонорар пущу?
  - Зато реквизит тебе не нужен будет. Сэкономишь на этом...
  - Лёня, - простонал Михаил Александрович, - Лёня, ну причём тут реквизит?!
  - Как это "причём"?! Экономия, какая!..
  - Какая, к чертям, экономия?! Я тебе про Ивана, а ты мне про болвана! Я тебе говорю, что мне не позволят платить такой гонорар!
  - А ты придумай что-нибудь... Ты же не глупый...
  - Придумай! Придумай...
  - А что такого? Все теперь что-то придумывают. Придумай и ты.
  - Знать бы, в какую сторону думать...
  - Подумай. А пока думать будешь, мы пойдём. Слава Богу, твой цирк не единственный в мире... Собирайтесь, Родион Петрович... Одевайтесь... Вот, уж, не думал!.. Экий ты, Миша, бюрократ!
  - Ну что ты за человек, Лёня?! Сколько тебя помню - либо дурачишься, либо за горло берёшь.
  - Ты забыл ещё упомянуть, что, как заправский злодей, каждый день кого-нибудь хватаю, кладу на стол и режу, режу...
  - Ладно, ладно. Не ёрничай. - Михаил Александрович вздохнул тяжело, протянул руку Родиону Петровичу, всё это время недоумённо наблюдавшему, разинув рот, за перепалкой, переводя взгляд то на одного спорщика, то на другого, и, хоть недовольно, но твёрдо сказал, - Я попробую... Попробую что-нибудь придумать.
  - Вот так-то лучше.
  8
  Снова Родиону Петровичу необыкновенно повезло. И снова повезло благодаря находчивости и заботам Леонида Семёновича. Порой он задумывался над этим, но, как это обычно случается во времена благоденствия, о трудном прошлом вспоминаешь с неохотой, и он гнал от себя эти мысли. Впрочем, не то, чтобы гнал, а так, образно выражаясь, с небрежением махал на них рукой. К тому же, как и во время пребывания у военных, свободного времени у него практически не оставалось.
  Он учился летать.
  Михаил Александрович поселил его на даче у какого-то своего товарища, больше похожей на уединённый хутор, далеко за городом, в местности пустынной и безлюдной. Вместе с ним поселили цирковую уборщицу, Марию Трифоновну, в далёком, далёком прошлом воздушную гимнастку, всю изломанную, хромую и кривобокую, но знавшую, наверное, всё о том, как необходимо вести себя в полёте. В случае Родиона Петровича, правда, условия были несколько иными, нежели на трапеции, но по этой части, думается, по понятным причинам, специалиста не нашли бы во всём мире. Мария Трифоновна, чем могла, помогала ему в освоении крыльев, в умении двигаться, справляться с угловатой неповоротливостью и готовила на обоих мужчин.
  Вторым мужчиной был охранник Гриша, который днём обычно отсыпался, а ночью, с дробовиком за спиной бродил окрест их жилья в компании безродного и лохматого, но здоровенного, умного и озорного пса Пирата. По нынешним временам да в такой глуши предосторожность, знаете ли, не лишняя.
  Каждое утро, на рассвете, ещё до завтрака, Родион Петрович выходил на часок помахать крыльями. После, завтракал, отдыхал и снова выходил на тренировку, продолжавшуюся часа три с половиной - четыре, - больше он не выдерживал. После передышки Мария Трифоновна час учила его основам хореографии или акробатики и, затем, кормила обедом. После обеда и небольшого отдыха снова была тренировка, но уж до полного изнеможения, - за этим следила старая гимнастка - после которой, чаще всего, не дожидаясь ужина, Родион Петрович валился на постель, иногда даже и не раздеваясь.
  Сперва его тренировки заключались лишь в работе крыльями. Он просто стоял где-нибудь на открытом месте и, сколько было сил, отбивал ими такты вольно льющихся строчек обо всём, что видел перед собою Родион Петрович.
  Синей глубине над головою
  Изумрудом роща ворожит.
  А за далью даль звенит весною,
  Соловьиной песнею звенит.
  Льнут волною травы, перекатом,
  Под ладонью ветра на лугах,
  И берёзки-девоньки мохнато
  Смотрятся в хрустальных родниках
  Потом, когда Родион Петрович почувствовал, что в какие-то моменты крылья почти удерживают его в воздухе, ноги чуть-чуть отрываются от земли, в тренировках появился ещё один элемент. Он разбегался и, опираясь на крылья, пробовал пролететь как можно дальше.
  Сколько раз он обдирал при этом локти и колени сосчитать не представлялось возможным, но не обращал на кровоточащие ссадины внимания, как-то нежданно для самого себя, поверив в убеждения Леонида Семёновича, что непременно полетит и, впервые оторвавшись от земли по-настоящему, он испытал такой шальной восторг, какого во всю свою минувшую жизнь не помнил. Это было несравнимо ни с чем иным. Ничто не давало таких блаженных ощущений, как полёт. Он уже не представлял себе, как раньше жил без этого, с содроганием думал, что мог настоять на ампутации крыльев и уж никогда не почувствовать себя летящим, реющим над землёй, глядя на неё сверху, на всю разом, всеохватно, видя, как она изменяется от этого, становится ещё прекрасней...
  После этого присмотр Марии Трифоновны был уже не нужен. Он сам стал истязать себя, сколько хватало сил. Поверил в себя? Поверил в крылья?..
  Когда и этот урок он одолел, настал черёд следующего. Он поднимался на ближний холм в сопровождении Григория и, прыгнув с крутого склона, парил, сколько было возможно. А за ним вослед со звонким лаем нёсся по буеракам Пират и следил глазами с вершины холма, сложив ладонь козырьком, Григорий, непрестанно качая головой и тихо-тихо под нос себе что-то нашёптывая.
  Теперь Родион Петрович жил в воздухе, жил небом. Втайне, простодушно мечтал, вместе с тем, не забывая, что это просто художественный образ, уподобившись Икару подняться так высоко, чтобы приблизиться к небу, к солнцу и охватить взглядом чуть не всю землю, увидев даже далёкий северный океан. Он безрассудно забирался в орлиную вышину над лесными чащобами и, распугивая ошарашенных птиц, блажил оттуда на весь мир.
  Откуролесил шалый, задорный, зелёный май,
  Неутомимо пухом в нас тополиным швыряя!
  Снежной кипенью цвЕта милый осыпал край,
  Благословил на жизнь землю всю, улетая!
  Неисчислимые стаи... уймищу птичьих стай
  Снова на лето юг, сердцем скрипит, отпуская!
  И в бесконечные дали... в моря бескрайнюю даль
  Снова ушли караваны судов, нам лишь дымЫ оставляя!
  К концу лета Родион Петрович уже мог даже без всякого разбега, несколько раз взмахнув крыльями подняться в воздух. Крылья его окрепли, ещё немного подросли и теперь в сложенном виде поднимались больше, чем на полметра над головой, а крайними перьями, при этом, касались земли, когда Родион Петрович стоял. Спина, грудь, плечи покрылись тугими, рельефными узлами мышц, вольно катавшихся под бронзовой, загорелой кожей, ноги и руки окрепли и приобрели плавность, мягкость в движениях. Иными словами, Родион Петрович превратился, по крайней мере, внешне в настоящего циркового артиста. Превратился в летающего человека.
  Конечно, он не мог чувствовать себя в воздухе столь же свободно, как птицы, - не хватало оперённого хвоста. И он придумал довольно просто пристёгивать к икрам ног, постоянно конструктивно улучшаемые, треугольные листы тонкого пластика, которые ощутимо помогали в полёте. Да и весил он столько, сколько не весит ни одна из существующих птиц. Тут уж Мария Трифоновна зорко следила за рационом, чтобы не тяжелел...
  И всё же, не будучи птицей, он летал...
  Михаил Александрович регулярно звонил им, справлялся о ходе подготовки - он опасался, что Родион Петрович не полетит, - а в середине июля, даже приезжал с инспекцией в компании режиссёра и костюмера. Они посмотрели, чего Родиону Петровичу удалось добиться, сняли мерки для костюмов и сели вечерок потолковать за бутылочкой коньяка о будущем.
  - Ну-с, что скажете, Родион Петрович, насколько легко вам даётся летать?
  - И даже с удовольствием, - широко улыбаясь, признался будущий циркач.
  - Ну, удовольствие, как раз понятно. - Махнул рукой директор. - Шутка ли? - извечная мечта человека. Я о другом. Потянете ли цирковое шоу?
  - А почему бы и нет? - улыбка теперь очень редко покидала уста Родиона Петровича. Он был похож даже не просто на безмерно счастливого человека, а, скорей, на блаженого. И Михаил Александрович, отмечая про себя всё это, удивлялся и радовался. Но всё же не оставлял расспросов. Хотелось ему стопроцентной уверенности.
  - Там ведь и трюки придётся...
  - Ну, и трюки освоим.
  - А ты что скажешь, Мариша? - переключился он на эксгимнастку.
  - Всё будет в порядке, Миша. Не дёргайся. Получишь ты своё мировое шоу.
  - Да?
  -Да, да...
  - Ну, если ты говоришь так... А что с конспирацией? Не собирается любопытный народ из округи?
  - Да, вроде, нет... - не переставая улыбаться, ответил Родион Петрович и даже попытался спеть часть ответа, - мне сверху видно всё, ты так и знай.
  - А ночью... Григорий! - кликнул директор, - где Григорий?
  - Да здеся я, Михал Саныч, - подал голос от двери сторож.
  - Иди-ко сюда, безопасность. Что ночами? Не бродит ли кто окрест?
  - Как не бродить? - Бродют.
  - Кто бродит?! Что ж ты молчишь, язви т-тя в душу мать?!
  - Дык, а чё, орать, что ль?
  - Кто бродит, спрашиваю? - наливаясь дурной кровью, рычал Михаил Александрович.
  - А пёс его знает!
  - Ты мне голову-то не морочь! Тебе такое дело поручили!.. Тонкое... Не понимаешь, что ли?! В секрете всё должно быть. Говори ясно!
  - Я и говорю: не знаю. Только Пират иной раз волнуется больно.
  - Что значит...
  - Ну... Вроде боится. Когда лает на лес. Холка - дыбом! А когда... Скулит, за ноги прячется.
  - Так, может зверя чует? - с некоторым облегчением подался вперёд директор.
  - Може и зверя, - как бы нехотя согласился охранник.
  - Ну... Ну, ну... - Плаксиво застонал Михаил Александрович. - Ну, не тяни ты из меня жилы! Скажи уже, наконец, что там у вас с Пиратом, за проблемы.
  - Я и говорю, - всё так же невозмутимо-терпеливо пояснял Григорий, - не знаю. Може зверь, а може - нет. Только, откуда бы тут зверю, какого Пират забоиться?
  - Но не людей же он боится, в самом-то деле?!
  - Не-е-е... - уверенно махнул рукой сторож. - Нет таких людей на свете, чтоб он забоялся.
  - Так, кто же тогда? - Михаил Александрович, казалось, совершенно ничего не понимал.
  - Думаю, - значительно эдак поведя головой в сторону, сказал Григорий, - може, нечистый кто.
  - Гос-споди! - не сдержался от восклицания директор. - Ну что ты несёшь, Гриша?! Какой нечистый?
  - Я и говорю: не знаю. А только Пирату некого здеся бояться. Я так мыслю, - охранник сделал паузу, чтобы покряхтеть, словно набираясь решимости, - непростые у ево крылья, эти-самые.
  - Ясно, - отрубил Михаил Александрович. - Давай, значит, я тебе в помощь пару крепких парней пришлю.
  - Не... - скроил кислое выражение на лице Григорий. - Они нам без надобности.
  - Так, сам же говорищь: бродит кто-то.
  - Ну и пущай себе бродит. Крест на мне есть... Да и патрон с пулей серебряной найдётся. А эти, парни твои, того и гляди, палить без толку станут со страху. Тебе же и хуже выйдет. Народ услышит - антересоваться начнёт. Кто, мол, палит ночами? А коли утаить что хочешь - известное дело - шуму не поднимай.
  Так ничем их препирательства и закончились. Допили коньяк, да переночевав, наутро уехали.
  Обеспокоенные Родион Петрович и Мария Трифоновна после того разговора, стали каждое утро расспрашивать Григория о ночных происшествиях, но он уверял, что "опосля, как поговорили, будто ножом отрезало" - всё спокойно. Впрочем, может, он и скрывал что, только бы не волновать их.
  С приходом первых осенних холодов за отшельниками пришла машина. Мария Трифоновна с Григорием грузили пожитки, а Родион Петрович выйдя за околицу, прощался с окрестными лугами и рощами, совсем недавно пожелтевшими у него на глазах. Отчего-то очень грустно стало Родиону Петровичу. Ему вдруг представилось, что больше он не вернётся сюда и от этого, почему-то невыносимо щемило в груди. Наверное, здесь он был счастлив. А впереди ждала неизвестность. Как-то там ещё повернётся?.. Над головой послышалось курлыканье, подняв голову, он увидел журавлиный клин и, не в силах сдержаться, взмахнув крыльями, полетел за ним вослед.
  Птицы машут крыльями, прощаясь
  На зиму с родимою землёй...
  Отчего же кажется, что стая
  Больше не увидится со мной?
  А деревья, словно жизнь уходит,
  Листья рассыпают не спеша...
  В золоте листвы устало бродит
  Одинокой мудрости душа.
  Вернулся он только к вечеру...
  Сценарий будущего номера был давно готов, и теперь Родиону Петровичу предстояло привести его в исполнение.
  На следующий день после их возвращения, небольшая постановочная группа собралась на манеже. Режиссёр прочёл сценарий, то и дело, взглядывая на Родиона Петровича, - не пугают ли того смелые режиссёрские замыслы. И, чтоб не тянуть волынку сразу взялись за работу, вернее - за пробу сил.
  Родион Петрович почти со всеми задумками справился с ходу, но, впервые опробовав крылья под крышей, был несколько разочарован возможностями, ограниченными размером зала.
  - А давайте, если уж вам не хватает места в зале, в качестве пролога к представлению, вынесем небольшое шоу наружу, - предложил режиссёр.
  - Ну-ка, ну-ка? - тотчас заинтересовался Михаил Александрович, - Что ты имеешь в виду?
  - Ну, скажем, небольшое, привлекающее внимание, световое шоу, после которого, прожектора выхватывают стоящего на куполе Родиона Петровича. Затем он взлетает, а прожектора начинают метаться, будто ищут его... Попутно могут слепить публику, чтобы отвлечь внимание, точнее, не дать разглядеть, как Родион Петрович приблизится, а затем несколько раз пронесётся над головами толпы. В сумерки это должно быть эффектно. Представьте - мечущиеся прожектора, ни черта не видно и вдруг, вырвавшись из темноты, искрящаяся блёстками тень молниеносно проносится над самыми головами, подняв ветер, и исчезает в темноте. А? Неплохо?
  - Н-да-а... - протянул Михаил Александрович, с сосредоточенным видом поглаживая подбородок, - что скажете, Родион Петрович?
  - Это гораздо проще, чем номер в зале, только со светом нужно отработать хронометраж, чтобы не ослепили, и учесть помехи - столбы, провода...
  - Это опасно! - перебил Михаил Александрович. - Не годится!
  - На самом деле - ничего страшного. Нужно только посмотреть, полетать...
  - Ну, посмотрите, полетайте, коли так. Только на рассвете, чтобы поменьше глаз... И учтите, Родион Петрович - прежде всего безопасность. Лучше перестрахуйтесь. Принимать номер буду строго.
  - Хорошо, понятно...
  9
  Премьера была назначена на первое декабря. Город пестрел афишами, кричавшими о крылатом человеке, человеке-ангеле, ангеле во плоти... Родион Крылатый - псевдоним, придуманный Михаилом Александровичем, выписанный иллюминированными двухметровыми буквами горел, переливался на фасаде цирка. Директор, закусив удила, шёл ва-банк, истратив на подготовку и рекламу номера всё, до чего смог дотянуться, включая зарплату труппы, задержанные коммунальные платежи и, даже неуплаченные налоги.
  Все ждали этого дня, готовились к нему. Группа, готовившая номер - понятно почему - как же иначе. Цирковая труппа - потому, что жаждала увидеть, наконец, номер этого таинственного ангела, из-за которого два месяца приходилось всё туже затягивать пояса, - дирекция продолжала конспирироваться, и мало кто из труппы видел к этому времени Родиона Петровича собственной персоной, не говоря уж о его номере. Михаил Александрович тоже ждал - ибо только в этот день станет понятно, состоится ли сенсация, подготовленный им взрыв, или он напрасно полгода назад ударил по рукам с Крылатым и ждёт их провал, крах надежд и далеко идущих планов.
  Сам Родион Петрович старался изо всех сил, понимая, как это для него важно. Он получил шанс наконец-то изменить свою жизнь. Если не упустит - его ждёт слава и обеспеченность. А чтобы не упустить - нужно вкалывать. И он вкалывал. Он тысячи раз, ночами, проутюжил всё пространство вокруг цирка и мог летать в нём чуть не с закрытыми глазами. Когда смонтировали прожектора, он сам включал вполовину мощности установку почти каждой ночью, около половины четвёртого, и в одиночестве репетировал. Всё время, отведенное ему для репетиции номера на манеже, он носился в тесноте зала над ареной и ярусами, дотошно выверяя каждый миллиметр пространства.
  И вот, наконец, настал день премьеры.
  Мистификация перед входом в здание цирка удалась на славу. Огромная толпа зрителей, собравшихся на представление, уже начинала потихоньку роптать - за десять минут до начала двери цирка были всё ещё заперты. Но едва откуда-то сверху из мощных динамиков зазвучали фанфары и вспыхнули прожекторы, все, как по команде вскинули головы и сотни рук поднялись в указующем жесте к вершине циркового купола. Там, на высокой маковке, расправив огромные, ослепительно белые крылья, в сияющем сценическом костюме стояла крошечная фигурка. Но вот фанфары смолкли, зазвучала оглушительная барабанная дробь и стоявшая до сих пор недвижимо фигура подалась вперёд, опрокинулась, кувыркнувшись, и скользнула вниз. Толпа ахнула и качнулась. Словно клинки на ристалище замелькали кругом купола лучи, точно выискивая в тёмном небе потерянный объект и, так же беспорядочно заметались взгляды людей, повсюду слышны были крики. 'Где он?!' 'Куда подевался?!' 'Что-то случилось!'... Мечущиеся лучи прожекторов слепили зрителей, тщетно пытавшихся рассмотреть, что же приключилось там, на куполе. Эффект усиливал сыпавший с чёрного неба редкий снежок. Что-либо неосвещённое увидеть за ним было немыслимо. И вдруг, над самыми головами толпы вихрем пронёсся силуэт ещё более огромных, чем у человека недавно стоявшего на куполе, просто исполинских крыльев. Или так показалось потому, что он мелькнул совсем близко? Вихрь снега, за мгновенье до этого спокойно опускавшегося, поток воздуха, обдавший людей сверху, вызвал волну вскриков. Многие пригибали головы, прикрывали их руками, присаживались... Масса людей перед зданием волновалась. Вихрь пронёсся ещё раз, правда, уже с меньшим эффектом. Внезапно кто-то громко закричал: 'Вон он!!!' Головы зрителей, словно этот крик был командой, снова, как одна, поднялись вверх. И, будто следуя указке тысяч рук, туда же, вверх взметнулся свет, а там, в скрестившихся, точно шпаги, лучах прожекторов, на головокружительной высоте парила огромная белая птица. Но вот она завела крылья чуть назад и стрелой понеслась вниз по лучу прожектора, в самую гущу толпы, стремительно увеличиваясь с приближением. И толпа жутко завизжала. Когда до земли оставалось не больше десятка метров, птица скользнула в сторону и вновь исчезла. В этот самый момент прожектора погасли, на площади стало вдруг темно, глаза публики ещё пытавшейся разглядеть в тёмном небе крылатый силуэт, стали понемногу привыкать к внезапно наступившей темноте, и тогда хлынул яркий свет из настежь распахнувшихся входных дверей. Цирк приглашал на представленье. Толпа бурлила. Она была взбудоражена и заинтригована.
  Во всё время представления зритель был рассеян и нетерпелив. Выходящие на манеж артисты это хорошо чувствовали. Отработав номер, они лишь взглядывали в глаза коллегам, ожидавшим выхода в кулисах, и тем, даже без слов, становилось всё понятно. Крылатый отобрал у них зрителя. Так ревность бывалых артистов родилась ещё прежде выхода Родиона Петровича на арену.
  Впрочем, сам Родион Петрович в это время ни о чём подобном и подозревать не мог. Он готовился к первому в своей жизни публичному выступлению и, когда его номер объявили, ужасно разволновался.
  Вывозили его на манеж в тележке, сверху покрытой тканью, после длинного пролога в исполнении балетной группы и, когда ткань срывали, как с ящика иллюзиониста, зрителю представал человек полностью скрытый сложенными огромными крыльями. Затем, Родион Петрович крылья медленно разворачивал и зал взрывался овацией. Собственно, кроме полёта Родиону Петровичу нечего было показать публике, и поэтому он летал. Взмывал под купол, обрушивался вниз, десятки раз пролетал сверху и снизу каната, натянутого над манежем на высоте десяти метров, чтобы исключить сомнения публики в том, что он действительно летает, а не на лонже болтается. Он закладывал головокружительные виражи, ходил чуть не по головам зрителей, поднимая ветер невиданными крыльями, и публика вдавливала себя в кресла, от страха закрывала то один глаз, а то и оба... Публика стонала от восторга.
  Гром аплодисментов обрушился на манеж, как только Родион Петрович коснулся его ногами. Ему аплодировали стоя. Это был не просто успех. Это был триумф...
  После представления Михаил Александрович давал банкет. Он произнёс речь об успешном завершении подготовки номера Крылатого, о премьере, благодарил всех, кого за помощь, кого за напряжённую работу, за терпение, за понимание... Обрисовал перспективы...
  Родион Петрович, не питавший страсти к застольям, честно отсидел до тех пор, когда стал прощаться Михаил Александрович и, пользуясь возникшим всеобщим движением, попытался скрыться. Но к этому моменту, понятное дело, некоторые успели изрядно захмелеть и, конечно, жаждали продолжения банкета. А Родион Петрович всенепременно должен был участвовать в нём, поскольку это же он вливался в коллектив. Клоун Яша, повиснув у него на крыльях, ни за что не хотел отпускать дебютанта.
  - Ты пойми, Родик, мы все здесь - семья... И тебе надо держаться со всеми. Пошли-пошли, - опрокинем за пополнение в семье.
  - Яша, вы меня извините, - сдержано отказывался Родион Петрович, - но я чертовски устал...
  - А кто не чертовски?! - не унимался тот, - кто не чертовски? Может быть, я не устал? Или вон Жорка не устал? А?! Нет, дорогой, если ты нас уважаешь, ты должен с нами выпить.
  - Ну, вот ещё... Уважение-то причём?
  - Притом-притом...
  - Нет, Яша, извините, но я не могу, - ему, наконец, удалось избавиться от объятий клоуна и торопливо зашагать по коридору.
  - Конечно, - понеслось ему в спину, - Какое уважение?! Плевать на потомственных циркачей, да?! Теперь никто вас не будет уважать, если вы без крыльев?! Так?! Гусь свинье не товарищ?..
  Курившие в уголке дрессировщица собачек Ада и жонглер Жора искоса взглянули на него, когда он проходил мимо и этот взгляд ему показался недружелюбным.
  10
  Город бесновался. В кассы выстраивалась внушительная очередь задолго до их открытия. Все телефоны цирка звонили непрестанно. Люди требовали объяснений. Бронировали билеты. Всё городское начальство надоедало, - кто расспросами, кто угрозами, кто возмущеньем. Да, по разным... по разным причинам донимали. У начальства ведь столько же интересов и мнений, что и у простых людей. Михаил Александрович вертелся, как белка в колесе, пытаясь всюду поспеть, всем угодить, а от кого можно и отбрыкаться.
  Теперь перед началом каждого представления на площади собиралась огромная толпа. На вечернюю мистификацию стекались посмотреть не только имевшие билет, но ещё очень и очень многие. Как только вспыхивали направленные на Родиона Петровича прожектора, над площадью взвивались визг и крик и не унимались, пока он был в воздухе. Молодёжь в знак признанья высоко над головами жгла спички и зажигалки, мерцала светляками мобильников, как на рок-концертах особо почитаемых кумиров. А в кассах регулярно не оставалось ни одного, ни единого билета на представления, несмотря на предусмотрительно втрое увеличенную Михаилом Александровичем цену.
  Уже к Новому году, всего за месяц выступлений, Родион Петрович стал настоящим артистом, он больше не волновался, выходя на манеж, и ещё, - он вдруг почувствовал себя до неприличия богатым человеком.
  11
  Новоселье Родион Петрович решил совместить с годовщиной появления у него крыльев и пригласить на него Михаила Александровича и Леонида Семёновича с жёнами. Сначала он хотел отправить машину за женой, чтобы они с дочерью тоже приехали, пусть убедится в своей непростительной ошибке, но, размышляя над этим, вдруг понял, что жена теперь стала ему совершенно чужим человеком. Он вообще не помнил теперь, как это - быть женатым. Да и всего иного тоже не помнил. Ни весёлых, ярких картинок из студенческих лет, ни отголосков почти забытого чувства собственной значимости и ответственности за семью, ни даже далёкого эха профессиональной гордости успешного инженера... Новая жизнь заслонила собою память, как способна заслонить её лишь настоящая, большая страсть. И не обязательно к женщине... А женщины... В этой жизни женщины на него посыпались, как из рога изобилия и он научился относиться к ним по-другому. Намного спокойнее. Что же до страсти... Страстно, всецело его теперь захватывал только полёт.
  Вот дочь бы он повидал. Но сделать это, не возбуждая нездорового интереса бывшей жены и, вслед за тем её, несомненно воспоследующих притязаний, по крайней мере, пока, было немыслимо.
  В общем, из прошлого он прибыл без багажа дружб, знакомств и родни. Теперь его с прошлым связывал, впрочем, не слишком прочно, только один человек - Жужа.
  В тот единственный раз, когда Родион Петрович вернулся в свой старый двор, чтобы показать агенту по торговле недвижимостью свою квартиру и отдать ему ключи от входной двери, вокруг него немедленно собралось, наверное, всё население двора. Теперь он был потрясающе знаменит. Соседи галдели, наперебой пытаясь привлечь к себе внимание Родиона Петровича. Дети просили полетать, взрослые зазывали в гости на рюмашку, тянули за полы длинного плаща...
  - Слушай, Родик, - фамильярно хлопнув ладонью по плечу, Вася Самойлов улыбался во весь рот, - давай-ка, на дачу ко мне завтра закатимся! Шашлычок пожарим, а, хочешь - поросёнка. Будут нужные люди - познакомлю... - важно оттопыривая нижнюю губу, свысока глядел он на Крылатого.
  - Извини, старик, нет времени, - как-то, бесцветно, равнодушно бросил в ответ Родион Петрович после долгого, ничего не выражавшего, но в то же время и грустного взгляда прямо сквозь Васины глаза.
  Жужа, протолкавшись к нему, задержал руку в пожатии.
  - Ну, ты брат всех удивил! Звезда! - восторженно заявил он и тут же добавил. - Слушай, а работки у тебя, непыльной, для старого друга не найдётся?
  - Жужа, я же в цирке работаю. А ты ведь, слесаришь, насколько я помню.
  - Да ладно тебе. Не родился же я слесарем, как и ты артистом, сам, небось, помнишь. Ты подумай хорошенько. Надоело, понимаешь, гайки крутить...
  И Родион Петрович, подумав, действительно нашёл Жуже применение. Он уж давно собирался и, теперь вот, окончательно решил купить себе хороший, комфортабельный микроавтобус, - не вечно же цирковым пользоваться. А ему сейчас без транспорта никак... Сам он водить не умел, а теперь, нужно думать, ему прав на управление и не выдали бы... Вот он и решил взять Жужу к себе, водить машину, ну, и приглядывать за ней.
  А дом? Дом он выкупил тот же, который арендовал до сих пор. Привык к нему за полгода, да и расположение его было очень подходящим. И от центра не очень далеко, и, в то же время, достаточно уединённо. Да и сам дом хорош, - новый, просторный, удобный.
  Леонида Семёновича он не видел с начала своей артистической карьеры, забыв пригласить старика даже на премьеру и теперь, встретив его с женой Софьей Александровной, такой же, как и сам Леонид Семёнович, щуплой и седой старушкой, на пороге своего нового, шикарного дома, вдруг обнаружил, что старик вовсе не такой респектабельный, каким казался ему, Родиону Петровичу год назад. Довольно скромно одетая, без всяких излишеств, эта пара смутила праздничный настрой хозяина, внесла некий диссонанс в его планы. Ему хотелось организовать изысканный вечер в тесном кругу. Помочь в этом должны были приглашённые пианист, официант и повар - специалист по экзотике.
  Н-да...
  Вслед за ними прибыл директор цирка с супругой и Родион Петрович пригласил всех к столу.
  Леонид Семёнович, как обычно балагурил, а Родион Петрович с Михаилом Александровичем после первых же возлияний, к нему присоединились и вечер, войдя в колею, потёк по вектору времени легко и беззаботно.
  Говорили о чём угодно: и о политике, и о чепухе, что, впрочем, одно и то же на взгляд людей от политики далёких. Но чаще всего обращались к теме цирка и феномена Родиона Крылатого. Леонид Семёнович в связи с этим даже упомянул об уменьшении количества случаев большинства заболеваний за несколько последних месяцев. Об этом недвусмысленно говорилось в статистических сводках облздрава. Причем, это снижение усматривалось исключительно в пределах города и никак не соответствовало общему по стране показателю.
  - На что это ты намекаешь, Лёнчик? - недоуменно округлив глаза, полюбопытствовал Михаил Александрович.
  - Какие уж тут намёки?! Не с чем больше связать такие разительные перемены. Впрочем, может, ТЫ заметил какие-нибудь происшествия, перемены, - что угодно, - хоть как-то пригодные, чтобы их увязать с таким изменением эпидобстановки в городе. Ведь прошедшей зимой, даже гриппа в городе почти не было. Тогда, как в соседних областях, да и не только в соседних, наблюдались серьёзные эпидемии.
  Михаил Александрович только оторопело пожал плечами, призывая растерянными взглядами дам и Родиона Петровича если не растолковать смысл очередного вывиха "Лёнчиковой" логики, то уж, по крайней мере, сообразно этому вывиху ответить.
  Со слов Леонида Семёновича выходило, что полёты Крылатого несут в себе нечто большее, чем просто зрелище.
  - Не удивлюсь, если и у милиции обнаружится подобный спад преступности.
  Тут уж Михаил Александрович, не удержавшись, попытался даже высмеять стариковские фантазии своего друга.
  - Напрасно, ох, напрасно гогочешь, голубчик. Как по мне, то, думаю, каждый человек, мечтающий о крыльях, о полёте, к тому же сам, своими собственными глазами такой полёт видевший, и здоровее становится и, несомненно, чище, лучше...
  Они почти всерьёз пытались уесть друг друга, пока разговор исподволь направленный Софьей Александровной в иное русло снова не перекинулся на цирк.
  - Между прочим, не всё так счастливо, как представляется, - вдруг заявил Михаил Александрович, когда все перешли из столовой в гостиную и женщины, оставив мужчин попивать хороший коньяк, уединились в сторонке, иными словами - вечер перевалил за половину. Родиона Петровича насторожили эти слова, и он будто выглянул в окно своей старой квартиры, на своё промозглое прошлое, из теперешнего блаженного, хмельного состояния, а Леонид Семёнович с любопытством спросил:
  - Что же не так, голубчик?
  - Вот уже месяц, как мы не собираем аншлага.
  - Ну-у, Мишенька... - махнул рукой на друга неугомонный старичок, - ты, верно, забыл то время, когда половина зала для тебя была оч-чень неплохим результатом.
  - Почему забыл? Вовсе нет. Но, когда после четырёх месяцев аншлага в кассе начинают оставаться билеты...
  - Оставь, Мишенька, не пугай нашего дорогого Родиона Петровича. А если тебе не нравится, что в кассе остаются билеты, то отправляй труппу на гастроли.
  - Хм... Как будто на гастроли можно поехать тогда, когда хочется. Я ещё в декабре, сразу после премьеры всех обзвонил, кого мог... Всем интересно, но уже забито... Ближайшее время, на которое нас приглашают, это следующий декабрь. А до декабря, что делать прикажешь?
  - То же, что обычно - новую программу делай. Только заставь своих циркачей сделать программу, которая будет соответствовать номеру Родиона Петровича, чтобы не просто статистами с ним ездили. Чтобы была у тебя полноценная труппа. Звёздная труппа! Если хочешь...
  - Эх, Лёня, как у тебя всё просто! Сделай, заставь... Если хочешь... Да, если хочешь знать, то труппа ближе к развалу, чем к звёздам. Вон, Родион Петрович не даст соврать. Знаешь, как их всех жаба душит, из-за него.
  Родион Петрович согласно закивал.
  - Куда не войдёшь - недовольно умолкают. Краем уха поймаешь чей-то разговор - Крылатый, Крылатый, Крылатый... Ада-собачница, вон, заявление написала. Берут её куда-то там, в другую труппу. Я пытался отговаривать, дескать, на гастроли скоро, аншлаги. А она, мол, мне-то какая польза от гастролей вашего любимого Крылатого. Не хочу быть довеском к его номеру. Ну и так далее...
  - Хм...
  - Вот тебе и хм... Родион Петрович, ты говорил, что сделал к гастролям умопомрачительный костюм. Не откажи в любезности, продемонстрируй.
  Родион Петрович, кивнув, направился, было куда-то, но с дороги, обернувшись, заявил.
  - Только, чур, надевать не буду. На манекене покажу.
  - Валяй на манекене, - и когда тот скрылся в соседнем помещении, директор цирка наклонился вплотную к Леониду Семёновичу и тихо сказал, - На днях разговор услышал. Только это, пожалуйста, между нами. Одна деятельница говорит другой: "Я ходила к бабке и на этого стервятника порчу навела".
  - Ха-ха-ха! - забился в смехе Леонид Семёнович.
  - Тьфу! Ну, что ты, как последний поц... А? Что ты веселишься?! - сердито оборвал его Михаил Александрович, - Ты представь только, какие настроения бурлят в труппе! Мне уж впору, кажется, вообще всех разогнать к чёртовой матери да начать всё сначала.
  - Ну и разгони...
  - Разгони... Это же люди, Лёня... Лю-ди...
  - Да-а... - утирая выступившие на глаза слезы, отозвался Леонид Семёнович. - Одним тебя, могу утешить - с Крылатым, ты новую труппу шутя сколотишь. Только брось клич...
  - Всё-таки, ни хрена ты, Лёня, в цирке не понимаешь...
  Разошлись за полночь. Отправив Жужу развозить гостей, Родион Петрович с облегчением перевёл дух. Несмотря, что торжество им же самим было устроено, очень скоро гости его стали здорово напрягать. Прихватив початую бутылку с французским коньяком, он вышел на террасу. Разместившись в кресле-качалке, укутался в плед, отхлебнул неожиданно понравившегося ему недавно напитка и надолго задумался.
  Его здорово обеспокоили слова Михаила Александровича о труппе. На память стали приходить случаи, когда артисты недобро вели себя с ним. Как странно, что раньше, прекрасно сознавая бродившую в них зависть, легкомысленно отмахиваясь от колких, язвительных слов брошенных за спиной ли, или в лицо, он за полгода так и не удосужился подумать, к чему может привести его обособленность в сочетании с их ревностью. А если бы подумал? Разве что-нибудь изменилось бы? За долгие, злополучные годы неустроенности, вынужденного одиночества и всяческих напастей он совершенно отвык от общения, от коллектива. Тем более коллектив-то очень уж специфический. Актёры! Циркачи! Считающие себя особой кастой. Не подумал... А и подумал бы - ничего бы не изменилось! Как вряд ли изменится и теперь, когда ему попросту подсказали, что следует уже как-то влиять на ситуацию. Менять своё положение в труппе. Да и подсказал-то Мишаня, скорее всего не случайно, хоть и обиняками. Случаем подвернувшимся воспользовался. Тактичненько... Что же теперь, Крылатый? Сможешь наперекор себе целоваться со всеми в пьяные дёсна?
  Как же это было непросто! Протянуть руку и попросить милости. Когда-то, даже на грани собственной жизни, для него это было ой, как непросто. А теперь? Теперь ему нужно было бороться не просто за жизнь, а за жизнь сладкую. Иначе, - правда, совсем не обязательно, - но рухнуть его сладкая жизнь очень даже может. И тогда... Прощай счастье?! Но счастье ли? И что для него счастье? Новый дом? Машина с водителем? Сытая жизнь? А раньше? Раньше счастьем была семья... Дочура... Работа... А, вот в те годы, которые так не хотелось вспоминать, счастье было другим: раздобыть где-нибудь горбушку, хоть и чёрствую; или там, найти, что продать, но снова таки ради еды. Почти всё тогда вертелось вокруг еды... Да ещё звериная какая-то осторожность, чтоб не попасть в переплёт. А не попал, да ещё поел: вот и счастье! Так что же такое это счастье вообще?
  Эх, голубчик, Родион Петрович, - пожурил он себя тоном Леонида Семёновича, - эка тебя мотает от завидущих артистов, да в философию.
  И всё же... Интересно же, чёрт... Раньше всё как-то недосуг было. Размышления подобные чуть не снобизмом представлялись.
  Счастье? Уж точно не деньги, хотя без них, знаете, тоже... Любовь? Хм... Скорее, как составляющая... Их, вот, его и жены любовь, как утлая лодчонка разбилась о камни денежных мелей хоть там, вдалеке давнего минувшего и казалась счастьем. Он снова хлебнул из бутылки, судорожно дёрнулся... Ну что за чушь?! У каждого оно своё. И критерии у каждого свои. И планка у каждого на своей высоте. Что общего у влюблённого юнца-студента, с поймавшим приход наркоманом, с выходящей на сцену настоящей звёздной актрисой, с алкашом в состоянии близком к каталепсии?..
  Что общего? Не знаю... Но что-то всё же есть.
  Нет-нет... Так ничего не выйдет. Начинать нужно от себя, от своих критериев, чувств, понятий. Что мило тебе Родька, то счастье и для других. Значит?.. Не сами по себе деньги, не любовь, не покой... Хотя... покой - это близко. Причина, от которой человеку покойно делается, не важна, важно само состояние покоя. Не для тела, а для души... Уверенности... Но как же натуры беспокойные? Для них, ведь, как раз, состояние беспокойства гармонично? Гармонично - вот! Значит, наверное, счастье - состояние гармонии? С любовью и без любви. В суете и в покое. С деньгами и без денег. Впрочем, с деньгами вернее... А нарик и алкаш? Да, это просто их средства гармонизации! Они в себе, таким образом, отпуская струну, или подтягивая - не важно - настраивают созвучие с миром или мира с собой. Чем же, тогда, счастлив он сам? В какой момент появилось в нём согласие?
  Крылья... Конечно, крылья... Они вернули ему что-то важное, что он когда-то потерял и чему сам не мог найти замены. То, что он испытывал в полёте, конечно, было важно. Но главное, это, всё же, просто существование крыльев. Уверенность, что взлететь можешь в любое мгновенье.
  Взвиться чайкой под синь небосвода,
  Крылья белые шире разнять
  И в зеркально искрящихся водах,
  Отраженье своё увидать...
  Ему вдруг захотелось, сбросив плед, поставить на пол бутылку, выйти на открытое место в центре двора и, взмахнув крыльями, подняться в ночное небо...
  Он сбросил плед, поставил на пол бутылку, вышел на открытое место в центре двора, подняв голову, взглянул в тёмное, звёздное небо... Крылья, будто сами собою расправились за спиной, но тут его качнуло, он, ухмыльнувшись, покачал головой и пошёл к дому.
  А потом долго ещё бродил по многочисленным комнатам, включая везде освещение, любовался замечательным декором, поглаживал полированные поверхности мебели... Открывал и закрывал окна, явно получая удовольствие от безупречной работы дорогих, надёжных механизмов. Поправлял, со вкусом подобранные гардины... Красивые двери, развешенные по стенам картины... И вот, странно... Уже полгода, как знакомые, успевшие стать привычными вещи, вдруг взволновали его, стали очерчиваться для него по-новому, будто раньше были другими, или словно бы он их не замечал. А теперь... Что же изменилось? Хмель ли играет с ним эту шутку, или просто теперь всё это он ощущает своим? ...а вот и его огромная кровать... Наконец-то он до неё добрался...
  12
  Через месяц цирк закрылся. Межсезонье...
  Тогда-то труппа и поставила Михаилу Александровичу условие: "либо Крылатый, - либо мы". Родион Петрович знал об этом, и те три дня, которые дали Михаилу Александровичу на размышление, он с утра до ночи пил коньяк, с перерывом разве что для сна. Такое с ним случилось впервые.
  Однако страшился он напрасно. Михаил Александрович принял их условия, но пополам со своими. Точнее, он принял компромиссное решение. Труппа, в своём прежнем составе, просто должна была работать отдельно от Крылатого, для которого, в таком повороте обстоятельств, была и своя дурная сторона. До ближайших гастролей, почти на полгода Родион Петрович оставался не у дел. Свободный полёт в прямом и переносном смысле. Ведь получив такой длительный отпуск, он оказывался отрезанным от мира, обречённым на безделье. Ешь, пей, спи да пользуй ежедневно доставляемых Жужой барышень. Впрочем, он нашёл себе ещё одно занятие.
  С того самого дня, когда у него появились крылья, он ни на миг не забывал о причине своего перевоплощения и, периодически размышляя над этим, мечтал как-нибудь найти, разыскать человека, бросившего ту склянку в мусорный контейнер и выведать у него, что же в ней всё-таки было. Он мог бы, тогда, стать единственным на земле хранителем этой чудесной тайны! А теперь обстоятельства, будто подталкивали его заняться поисками.
  На следующий день, после принятия Михаилом Александровичем решения о создании новой труппы, Крылатый, совершенно трезвый и даже чисто выбритый, встретил Жужу на пороге дома.
  - Слушай, вот тебе сотня, смотайся в город и купи...
  - "Мартеля?"
  - Рот закрой! - рявкнул Родион Петрович. - Съезди в город и купи телефонный справочник. Да потолще, если будет выбор.
  - На фига тебе справочник? - Удивился Жужа. - Что, ги-ги-к, работу новую ищешь?
  - Не понял?! - зловеще осведомился Родион Петрович.
  - Ладно, всё - проехали... - поспешил реабилитироваться Жужа, списав дурное настроение работодателя на похмельный синдром, не мешкая сбежал по ступеням крыльца и бодро пошёл аллейкой в сторону калитки.
  Вернулся Жужа ровно через пять минут.
  - Ну что ещё?! - возмутился Крылатый, не успевший даже покинуть холл. - Забыл что-нибудь?!
  - Не-а... - весело отзвался водила.
  - Так какого хера ты ещё здесь?!! - взбеленился хозяин.
  - Тьфу! - теперь уже обиделся Жужа, вынимая из-за спины руку в которой держал увесистый альбом телефонной книги и бросая его на столик. А сверху, демонстративно прихлопнув ладонью, положил неистраченную купюру.
  - Что, нельзя было сразу сказать, что у тебя есть справочник в машине? - недовольно проворчал Родион Петрович.
  - На кой чёрт он бы мне сдался, - в тон ему ответил водитель.
  - Не пудри мне мозг, Жужа. Не с неба же он к тебе в руки упал.
  - Почти... На улице какой-то типок раздаёт всем желающим. Бесплатно...
  - Хм... - округлил глаза Крылатый, - что за типок?
  - Да откуда я знаю? Плюгавенький, такой, маломерка - мне до подмышки. А тебе не всё равно?
  - Да-а... Интересное совпадение...
  Родион Петрович сгрёб пухлую книженцию, сунул деньги в карман и скрылся в кабинете.
  - Жужа! - донеслось оттуда через минуту.
  - Ну, что ещё? - обречённо вздохнул водитель.
  - Здесь вырвана страница! Вот! Посмотри! Как раз там, где мне нужно было...
  - Слушай Родион, - ледяным тоном ответил Жужа, - я в туалет по дороге не заходил. Да и бумага здесь не ахти.
  - Ты не умничай, давай, - чуть поостыв, огрызнулся Крылатый, - сам же видишь... Как это, раздают новые справочники с выдранными страницами?!
  - Не подходит этот, давай поеду за другим.
  - Ладно, - махнул рукой Родион Петрович, - здесь один адрес остался... Сначала попробую позвонить.
  - Ну, ты и... мозгокрут, - констатировал Жужа и вышел за дверь.
  Оставшийся в справочнике телефон частного детектива ответил и Крылатый условился о встрече.
  Детектив по фамилии Выдрин оказался неприятным, скользким типом с постоянно шныряющим вокруг взглядом маленьких, светло серых глаз и прямыми, сальными русыми волосами, изрядно поредевшими и давно не стриженными. Объяснив суть дела и чуть поторговавшись, Крылатый нанял детектива, поручив ему самым тщательным образом собрать данные на всех жильцов из своего прежнего двора.
  Изрядно провозившись, детектив, наконец, представил Родиону Петровичу отчёт обо всех обращениях к врачам его бывшими соседями за три года. Список инъекционных препаратов прописанных всем болевшим в этот период оказался самым, что ни на есть, тривиальным. И, даже список вообще всех возможно показанных к применению лекарств по всем обнаруженным случаям, тоже не оставлял ни малейшей надежды. Все названия лекарств оказались широко известны и, если бы одно из них тогда было написано на бутылке, Родион Петрович смог бы его прочесть.
  Хоть и понимал Родион Петрович, когда начинал расследование, что подобный исход был наиболее вероятен, всё же расстроился и запил во второй раз в жизни. В угаре третьих суток запоя его вдруг посетила удачная мысль - проверить места работы соседей.
  Тут же был снова вызван детектив и, получив новое задание, отправился его выполнять. Родион же Петрович, отоспавшись, вызвал Жужу и, выехав с ним за город, в пустынную местность, летал до полного изнеможения, изгоняя остатки хмеля. Затем вернулся домой и принялся терпеливо ждать отчёта.
  К моменту следующего появления детектива у него было готово уже новое задание, на случай, если и теперь в отчёте не окажется искомого результата. Нужно было попытаться установить хобби всех проверяемых.
  Детектив глядел на Родиона Петровича, как на сумасшедшего. Он не мог себе даже представить, для чего знаменитому циркачу могли понадобиться все эти данные. Выдрин, конечно же, выяснил, что Родион Петрович прежде жил в этом дворе, но сам по себе этот факт никак не мог увязать с таким изощрённым интересом Крылатого к своим бывшим соседям. Он даже, напомнив о гарантированном сохранении полной конфиденциальности в отношении доверяемой клиентом детективу информации, спросил Родиона Петровича, не хочет ли тот рассказать поподробнее о предмете поисков, чтобы не работать ему, детективу, вслепую.
  - Ничего такого особенного я не ищу... - невозмутимо ответил ему заказчик, - Мне просто хочется сделать что-нибудь приятное всем этим людям. Я ведь много лет прожил с ними в одном дворе. А теперь у меня есть деньги и возможность... Для этого мне и нужно знать, что, кого интересует... Или чем-нибудь помочь... Можете что-нибудь подсказать? Как правильнее подготовить сюрприз для каждого?
  "Хм", - сказал на это про себя детектив, пожав плечами и задумчиво покачав головой, а ещё подумал, что в таком случае универсальный подарок в виде денежных знаков им всем был бы наиболее приятен. Всё равно ведь придётся потратиться. На худой конец можно дом отремонтировать, или, там, благоустройство затеять. Чепуха какая-то... Наивно было бы полагать, что профессионального сыщика можно купить на подобную туфту.
  Иными словами, - не поверил он Родиону Петровичу.
  Проверки по роду занятий и хобби тоже оказались безуспешными. Ни одного медработника на весь двор! Ни одного человека, имеющего хобби! Нет! Не то, чтобы подходящего хобби! А вообще никто, ничем не увлекался! Кроме, конечно, просмотра телепередач и употребления спиртного. Но это, естественно, Крылатого не интересовало.
  Теперь Родион Петрович и сам пил каждый день. Он перестал выезжать с Жужой на прогулки, отправил в отпуск домработницу и сделался эдаким затворником в своём новом, огромном доме.
  Спустя месяц, после окончания отчаявшимся Родионом Петровичем своих поисков, ему позвонил детектив и сказал, будто нашёл что-то ещё, дополнительно к прежней информации. Они условились встретиться на следующий день. Оказалось, он разыскал всех живших прежде в обследуемых домах - снимавших квартиру или поменявших жильё. Сведения об этих людях были представлены по всем прежним параметрам и, сверх того - их нынешние адреса. Родион Петрович чуть было не подпрыгнул на стуле, услышав, что ему принесли. Как же он сам-то до этого не додумался?! Заплатив детективу за сведения, он торопливо выпроводил его и уселся за отчёт.
  Всего в списке было двадцать три человека. И, даже он, Родион Петрович, тоже значился в этом списке под номером семнадцать. Достаточным, оказалось, бегло просмотреть список, чтобы отыскать необходимого ему человека. Некто Зэвос Гапонов, пятидесяти семи лет от роду, без определённых занятий, представлявший себя, знахарем и костоправом, жил в квартире номер один, двадцать третьего дробь два дома. Жил довольно уединённо, возможных пациентов и гостей, приходивших к нему никто никогда не видел. Квартиру эту он снимал и, почти полтора года тому назад, был выселен из неё хозяйкой за ужасный беспорядок, устроенный этим алхимиком в процессе неких опытов по изготовлению якобы чудодейственного эликсира. Последовавшую за выселением его судьбу и адрес установить не удалось, равно, как и предыдущие. Вероятнее всего снова снимает где-нибудь квартиру, не зарегистрировавшись.
  "Как так? - Возмутился Родион Петрович. - Что ещё за фантом? Его нужно разыскать. Выходит так, что он съехал, а хозяйка бросила в мусор то, что оставалось в квартире после жильца. По времени, как раз совпадает... Разыскать, во что бы то ни стало!" Именно так и сформулировал очередное своё задание Родион Петрович, тут же позвонив детективу.
  "Бинго! - подумал детектив, прищёлкнув пальцами, как в американском кино, опуская в карман "мобильник" и выбросил недокуренную сигарету в открытое окно машины, припаркованной в двадцати шагах от дома Родиона Петровича, - Это я хорошо придумал. Но почему подошёл именно этот и для чего он ему нужен?"
  И тут же сам рассмеялся своим мыслям, - Как может понадобиться кому-то несуществующий человек?! Точнее - существующий, но никакого отношения к делу Крылатого не имевший, в указанной квартире не живший, ну, и так далее. Детектив решил его, этого колдуна, подсунуть Родиону Петровичу в числе десятка других, также не связанных с этим делом людей, чтобы растянуть процесс поисков, а, значит и валютных поступлений, пытаясь угадать критерий, по которому клиент хотел распознать искомого человека. И угадал! Значит, вопрос должен звучать не так. Вот правильный вопрос: "Почему он сам не знает, кого ищет?" Ну, что ж, посмотрим, каким будет следующее задание, когда мы "разыщем" этого "колдуна".
  Детектив ухмыльнулся, подумав, что клиент всё же простак, иначе он бы заметил в списке ещё девять "бывших своих соседей", которые так же, как Гапонов, выбыли в НЕИЗВЕСТНОМ направлении, завёл двигатель и медленно поехал прочь.
  13
  Ах, какую гамму противоречивых, однако большей частью всё же приятных чувств рождает в душе каждого артиста отъезд на гастроли. Здесь и недовольство предстоящими неудобствами кочевой жизни, но и удовлетворение от наполненных до отказа залов, раздражение не дающими проходу от самого вокзала фанатами, но и сладость их поклонения, да, и уж никак не в последнюю очередь - гонорары... Особенно, если за вынужденный, длительный отпуск коньяк да девочки основательно подъели твои сбережения.
  Прежде Родиону Петровичу это всё не было знакомо, да и, собираясь на гастроли, он ещё плохо представлял себе, каково ему там будет. Целый год в разъездах по разным городам! Такого даже в хорошие свои времена он не мог бы себе не то, что позволить, но и вообразить. В груди сладко трепетало предвкушение будущих аншлагов, оваций, возможности летать не над уединённой рощицей, а над городскими площадями, над ареной, в том числе над столичной ареной. Были и свои опасения, тревоги. Как он поладит с новой, незнакомой ему труппой, спешно набранной нарочно для сопровождения его в гастрольном турне? Каково ему будет там без Михаила Александровича, прежде всегда надёжно ограждавшего его от всяческих проблем и потрясений? Сможет ли его заменить новый администратор?
  "Брось, Крылатый, - успокаивал он себя. - Ты давным-давно не ребёнок... Большая часть жизни уж позади... Раньше ведь обходился без нянек? Да, но что из этого выходило?!"
  Михаил Александрович был не в лучшем, чем Родион Петрович, расположении духа. Программа, лишённая Крылатого, приносила цирку сущие гроши, труппа снова была недовольна. Потом, хоть все гастрольные контракты проходили через него, и не вернуться к нему Родион Петрович не мог, - их договор предусматривал десятилетний срок сотрудничества и неустойки за нарушение договора совершенно невообразимые, - Михаилу Александровичу всё же было тревожно.
  14
  Постепенно жизнь в городе вошла в своё обычное русло, впрочем, недавнее, чего-то там необычное, мало кто в городе заметил. Да, и заметив, далеко не все могли бы это необычное даже самим себе объяснить. И лишь Леонид Семёнович с удовлетворением отмечал, что люди в городе постепенно стали болеть всё чаще и, наконец, статистика горздрава совершенно сравнялась со средним по стране уровнем. Сотрудники же милиции с ужасом наблюдали за неуклонно ползущей вверх кривой на графике роста преступности после такого длительного затишья да бравурных недавних рапортов о собственных успехах по части профилактической работы и готовились к неминуемым очередным взбучкам со стороны министерского начальства.
  - Да, знаю, знаю я, голубчик! - чуть натянуто улыбаясь лежавшей у него на коленях открытой книге, кричал в телефонную трубку Леонид Семёнович то ли не слышавшему, то ли не слушавшему его, Родиону Петровичу на другом конце провода.
  - Вы были правы! Слышите?! Правы! - доносилось из телефонной трубки. - Уже в третьем городе я отслеживаю статистику! И заболеваемость, и преступность!.. Всё совпадает!
  - Да, да, конечно... - совсем уж вяло подтверждал старый доктор, - Расскажите, лучше, как гастроли проходят! Как здоровье, как крылья?..
  - Да, всё нормально! Народ - балдеет! Ну и мы, тоже... Не отстаём! Будь спок! - Родион Крылатый явно был навеселе, - Сумасшедший банкет, вот, сегодня закатили по поводу двухлетия крыльев! Погудим малость, а потом до утра в казино закатимся! Коньячок, девчонки!.. Швырнём на зелёный стол пачку-другую презренных!..
  - Что же это, батенька, вы так не бережётесь?
  - Сколько той жизни, Леонид Семёныч?! К тому же, я своё уже отгрустил да отголодал! Что?! - Крикнул он куда-то в сторону от трубки. - Сейчас иду!
  - Что, зовут вас, голубчик? Ну, идите с Богом, веселитесь.
  - Ничего, подождут! Это вам не наша говённая уездная труппа. Спесивцы драные! А теперь у меня ребята все простые, компанейские. К тому же понимают, кто настоящий гвоздь программы.
  - О-о! Вы никак, загордились...
  - А что скромничать?! Если даже преступность падает!..
  - И всё же, вы бы поосторожней... На виду теперь у всех ведь.
  - Это точно! Дня не проходит, чтобы фаны не устроили осаду цирка после представления, да десяток всяких просителей не прорвался.
  - Это, каких, таких просителей?
  - Да, есть тут... В основном, конечно, за деньгами... Но я их всех на хер по-быстрому...
  Рядом с Крылатым послышалась какая-то возня, голоса.
  - Ну, что ещё?! Что... Иду! Ну, пока, Семёныч!.. Меня зовут...
  Леонид Семёнович, будто испугавшись, отдёрнул телефонную трубку, загремевшую короткими гудками, совсем уж грустно улыбаясь, поглядел на неё, и аккуратно положил на рычаг.
  - Как же это тебя, голубчик, угораздило задуматься-то над этим? - Озабоченно пробормотал он. - А тем паче ещё и проверять... Вот, дурак старый! Кто меня за язык-то тянул?! Зачем человеку душу смутил?
  Леонид Семёнович поднял с колен книгу и, какое-то время, глядел в неё, страниц, впрочем, не переворачивая. Он думал о Родионе Петровиче. О том, что Крылатый неуклонно меняется. Становится другим человеком. "Впрочем, - думал он, - это и немудрено. Слава, деньги... Да и кто его знает, каким он был прежде, Родион Петрович Зайцев".
  - Сквернословить, вот, всем подряд, стал... Дурной знак.
  "А крылья? Вот уж, поистине, подарок судьбы! А на поверку, теперь, подарок-то этот испытанием оказался!" Вспомнил старик и о том, как всё началось, когда он впервые переступил порог грязной, холодной квартирки и увидел необыкновенное чудо. Вспомнил и свой недавний разговор с Васенькой. Интерес к Родиону Петровичу не ослабевал, как он и предвидел. Оказалось, что ещё тогда, в госпитале, Васенька подсунул Крылатому бабёнку из персонала. Та понесла от него, и теперь Васенька изучал это несчастное дитя, впрочем, опять-таки безуспешно, поскольку младенец оказался самым обычным, бескрылым. Теперь они хотели заполучить Крылатого назад. Затем, собственно, и явился Васенька к Леониду Семёновичу, просить содействия с его стороны. Тогда Леонид Семёнович пытался пристыдить своего друга за нажим, который уже начало осуществлять это грозное ведомство на Крылатого. Они, видите ли, недовольны, что для них Родион Петрович летать не стал, а в цирке летает с удовольствием. Крепко они тогда с другом повздорили. Леонид Семёнович даже пугал своего старого однокашника, что на весь свет раззвонит, как у нас относятся к людям. Да какие бесчеловечные эксперименты проводят. Чего только стоит этот несчастный младенец?! Крепко повздорили! Вася даже не попрощался, уходя. ...и дверью хлопнул.
  - Сонечка, солнышко! - сказал он, чуть повысив голос, в сторону смежной комнаты и, видимо получив безгласное подтверждение тому, что услышан, совсем уж тихо прибавил, - пойду, немного прогуляюсь.
  Затем Леонид Семёнович отложил книгу, пройдя в прихожую, надел плащ, ботинки и вышел из квартиры.
  Направился он к парку. Там, войдя в аллею, заложил руки за спину и очень медленно, то и дело, останавливаясь, осматриваясь, двинулся в глубину прирученного людьми городского леса. Уже одно то, что Леонид Семёнович пришёл в парк да ещё, к тому же в парк, не успевший зазеленеть, говорило о дурном его настроении. Прогулки парковыми аллеями были для него своеобразной терапией, избавлявшей от хандры, расстроенных чувств, депрессий. К сожалению, немногие понимают роль городских парков в жизни людей... А он, вот, давно завёл себе такое правило, подметив как-то, что парковые аллеи, особенно прямые и узкие, густо заросшие по сторонам и так же густо накрытые сплетёнными ветвями сверху, обладают чудесной магнетической силой, способной за какой-нибудь час-полтора исцелить от любой грусть-тоски. Впрочем, не бесследно, ибо Леонид Семёнович, будучи человеком мудрым, по определению уж не мог бы окончательно избавиться от печали. И всё же прогулки парком, несомненно, помогали ему. Здесь можно было спокойно, не торопясь, словно бы отстранённо, обмозговать причину гнетущего уныния, разглядывая на неохватном стволе старика дуба подагрические узлы, зияющие дырами от сломанных в прошлом веке ветвей. Удивляясь и радуясь тонким росткам смарагдов, реденько ещё пробивающихся травой сквозь бурую корку лежалой листвы, пахнувшей хорошим коньяком и остывшей трубкой, деловито шуровавшим в этой листве синицам, - Ушло поднимавших палый лист, мельком заглянув под него, и моментально перебрасывая себе за спину... Так, незаметно для себя Леонид Семёнович находил в аллеях умиротворенье, а иногда и ответы...
  Возвращаясь домой, Леонид Семёнович разминулся на улице с человеком, говорившим на ходу по телефону и услышанные от него слова заставили старика остановиться и недоуменно посмотреть вслед прохожему.
  - Ну, как я мог забыть, Родион Петрович? Это ведь... Нет, ну что вы?.. Нет, - это ведь моя работа... Пока не нашёл, но надежды не теряю... Не год, а только девять месяцев... Это же, как иголку в стогу... Да, людей десятилетиями ищут... Хорошо, буду держать вас в курсе.
  Леонид Семёнович пожал плечами, подумав, что это ведь может быть другой Родион Петрович, а если даже и тот самый, то почему нужно удивляться, что в своём родном городе он с кем-то говорит по телефону.
  А прохожий хлопнул уж дверцей автомобиля и, лихо втиснув его в непрерывный, пёстрый поток движущегося транспорта, скрылся от Леонида Семёновича за поворотом.
  Прохожий этот - детектив - торопился навестить некоего господина Гапонова. В самом деле - слишком уж он затянул паузу. Впрочем, сказывалось и обилие забот, и отсутствие клиента в городе... Но раз уж клиент сам позвонил, да ещё издалека - проверим, сначала, алхимика. Нужно было хоть раз этого Зевоса живьём увидеть, перед тем, как "найти". Выудил он его из какого-то старого дела о бесовщине. Тёмного и загадочного. Знал о нём только то, что он полубезумен, странен и на самом деле представляет себя знахарем.
  Под совершенно дурацким предлогом - якобы разыскивает он злостного алиментщика, какого-то Родиона Петровича Зайцева - "Как не знаете? Быть такого не может... А я вам фотографию покажу! Ну, может, что-нибудь вспомните..." - детектив еле уломал на встречу, невнятно лопочущего в телефонную трубку невесть какую абракадабру, того самого Зэвоса Гапонова - подставного соседа. Ну, блин, и имечко!.. Родители, скорее всего, тоже безумцами были, иначе, зачем бы так дитя нарекли.
  Разыскать, назначенное для встречи место оказалось не так-то просто, но, покружив кривыми улицами без номерных табличек на домах, в малознакомом окраинном районе детектив, наконец, до этого места добрался и, как оказалось, уже дважды проезжал мимо, не замечая его.
  Как только он не пытался заморочить, запутать нарочито глупыми вопросами этого неопрятного, растрёпанного мужичка, с обильно заросшими рыжим мехом оттопыренными ушами! Ничего из этого не вышло. Собеседник был рассеян, задумчив, на вопросы отвечал совершенно невпопад, - настолько невпопад, словно бы играл в "чепуху" - некую незатейливую игру, где вопросы и ответы должны абсолютно не быть связаны между собою, громко и не к месту фыркал да пожимал плечами. О себе не сказал буквально ни слова, впрочем, как и о ком-либо другом, а через полчаса этого непреодолимо бессмысленного разговора, неожиданно встал с продавленного, потёртого кресла и, будто не собираясь никуда уходить, сперва выглянул, а затем вышел за дверь соседней комнаты, даже не притворив её за собой, да так и не вернулся. Ни там, куда он вышел, ни в других, пропахших пылью, увешанных паутиной комнатах этого пустого и, похоже, нежилого дома, никого не оказалось. То есть, совершенно никого, если не брать в расчёт пауков, живших здесь, похоже, в каждом углу огромными, настороженно-неподвижными колониями. Кто же кого морочил?..
  Впрочем, встречей детектив остался доволен вполне. Он решил для себя, что знахарь годится на роль разыскиваемого. Даже если Родион Петрович повстречается с ним, выяснить у того что-либо вразумительное просто нереально. Похоже, старик давно и надёжно выжил из ума. Что ж, навестим его ещё раз. Контрольный визит, так сказать нанесём, а потом можно будет артиста к нему привести. Глядишь, какое-нибудь дерьмо и всплывёт, которое всегда можно превратить в денежные знаки, если подходить умеючи.
  Правда, впоследствии телефон Гапонова не отвечал ни утром, ни днём, ни вечером, ни даже ночью в течение целого месяца. Надежда дозвониться до него после этого, детективу показалась беспросветно наивной.
  Да и попытки застать его по известному адресу плодов не принесли. Более того - при первой из повторных попыток посещения на месте не оказалось самого дома. Это было совершенно непонятно прагматичному и не слишком впечатлительному детективу Выдрину, однако, всё же порядком струхнувшему, - уж больно жутко выглядело. Оба невзрачных соседних домика, между которыми и размещался прежде тот мрачный, пустой особняк, были на месте и едва не касались стенами друг друга. Выходило так, что даже не дом стоявший здесь ранее разрушили, а кусок пространства вместе с заборами, кустами, деревьями - со всем, находившимся на нём, кто-то... вырезал?.. если бы такое было возможно. Тьфу-тьфу-тьфу!
  Опрошенный жилец из дома напротив, подозрительно косившийся на докучливого детектива, заполошно озиравшегося по сторонам, наотрез отвергал существование на этом месте, когда-либо ещё каких бы то ни было строений, кроме тех, что они видели перед собой.
  - Значит, так, уважаемый, - довольно убедительно разводил соседа Выдрин, - я из энергосбыта. Это понятно? Так вот, восемнадцатый дом задолжал нам за полтора года. И, раз его невозможно найти, а вы говорите, что его вовсе не было здесь, нам придётся отключить весь ваш квартал до тех пор, пока не выяснится, кто пользовался электричеством от имени восемнадцатого номера. Понятно?!
  - Ага, - равнодушно кивнул жилец.
  - Что ага, что ага?! Я спрашиваю: где восемнадцатый номер?!
  - Я не брал.
  - Ну, как же так, уважаемый?! - горячился Выдрин, делая ещё одну попытку разобраться с пропажей искомого дома - Ну вы же сами видите! Посмотрите! Да, посмотрите же!! Вот дом номер а-а-ашестнадцать. Так? Вон же табличка, да не там! Вон, рядом с деревом, под крышей! Ну?!
  - Ну... - выпучив глаза, неуверенно загудел жилец.
  - А вот, - ленинским жестом "верной дорогой идёте, товарищи", детектив указывал на соседний дом, калитка которого лет тридцать, а то и поболе, тому назад была обозначена номером двадцать, - какой номер?!
  - Какой?! - в тон Выдрину переспросил жилец, снова сощурившись, от чего у детектива просто закатились глаза.
  - Двадцатый это номер. Два-дца-тый. А здесь шестнадцатый. - Намного спокойнее объяснил он. - Какого не хватает?
  - Какого?
  - Восемнадцатого, так?
  - Так, - согласился жилец, продолжая, с неослабевающим подозрением щуриться на детектива.
  - Так, куда он подевался? А?
  - А я почём знаю?
  - Значит, был, всё-таки! - почти с радостью воскликнул Выдрин.
  - Не, - тут же обломал его жилец, - не было.
  Детективу ничего не оставалось иного, как, развернувшись, смачно сплюнуть и отправиться в сторону своего видавшего виды Фольксвагена, ворча себе под нос что-то о беспросветной тупости.
  - Э! - донеслось сзади, - ты чего хотел?!
  Выдрин не оборачиваясь махнул рукой и крикнул:
  - Свет будем отключать!
  Услышав в ответ протяжное "А-а-а," он тут же изменил тему ворчания с тупости на тотальное безумие.
  Во второй раз, когда Выдрин рискнул отправиться туда снова, сам себя убедив не верить тому, что с ним приключилось, дом был на месте, но оказался пуст. А тот же сосед, так же, как и в прошлый раз, в чём-то Выдрина подозревавший, настаивал, будто дом всегда был здесь, никогда не исчезал, жильцов в нём отродясь не бывало, потому что дом пустует, сколько сосед себя помнит, да и Выдрина, он, сосед, видит впервые... Бред какой-то...
  Так, или иначе, вряд ли нашёлся бы во всём свете хоть один нормальный человек, после таких фокусов продолжавший лезть к этому Зэвосу. Не-а, нормальный не полез бы... Разве что агент Малдер...
  Но, всё равно, просто так отдавать клиенту Зэвоса, хоть и подставного, смысла тоже не было. Эдак, потом не разворошить, заевшую детектива своей загадочностью, непроницаемую тайну Родиона Крылатого. И детектив Выдрин снова взял длительную паузу в этом деле, надеясь, что со временем его осенит удачная мысль, или ситуация изменится. Он предполагал, что пока Крылатый не добрался до знахаря, у него ещё есть шанс разобраться в причине этих замысловатых поисков. Вот, когда он закончит досье этого циркача и поместит дискету в сейф, где накоплен весь собранный им на самых разных людей компромат, тогда пусть забирает себе этого ненормального колдуна.
  Клиент продолжал регулярно названивать, а Выдрин подливал масла в огонь, расписывая ход поисков. Он был совершенно спокоен - всё больше заглатывая его наживку, рыба не сорвётся. Но, что предпринять дальше? Все мало-мальски знакомые Крылатого давно опрошены, в новом доме клиента прощупан каждый сантиметр, как и в старой квартире... Всё тщетно!
  Так минул ещё год. Родион Петрович не звонил уже месяца три. В свободный послеобеденный час детектив, проводя ревизию незакрытых дел, снова наткнулся на папку циркача, и подумал, что неплохо бы встретиться с директором цирка. Может с этой стороны удастся что-нибудь узнать, хоть и маловероятно. Не может директор знать... Ведь Крылатый познакомился с ним уже после того, как Гапонов якобы съехал с квартиры. Впрочем, через директора можно обнаружить до сих пор неизвестные детективу связи да знакомства Крылатого. Ну, а если ничего не скажет директор, то...
  Выдрин подумал немного, - что же, "то" он намерен дальше предпринять. И вдруг понял, что ненавидит этого клиента всеми фибрами.
  "Надо же, какое мудило! Мало того, что не доверил детективу причину поисков, как делают все нормальные люди, чтобы детективу не самому копаться, вытаскивая на белый свет грязное бельё с чумазой клиентской души! Он, к тому же, сам хранит свою тайну, вообще никому не доверяя её! Даже у жены и тещи, кипящих от ненависти к Родиону Петровичу за собственное поспешное решение узаконить прерванные с ним отношения, ничего не удалось выведать.
  Что же он скрывает? И насколько непристойной должна быть эта тайна! Он не вор, не извращенец, не убийца... Всё это не подходит. Иначе давно всплыло бы такое-то дерьмо... Может он шпион? Ха-ха... И продаёт врагам секреты отечественного цирка?
  Ладно. Последняя попытка выйти на след - через директора. И, если снова впустую - хрен ты у меня узнаешь хоть что-то о знахаре! По крайней мере, не от меня".
  Выдрин тщательно готовился к этой встрече. Для разговора с таким человеком легенда должна быть очень правдоподобной. Пришлось перелопатить уйму информации о цирке. В общем, вырисовывался такой вариант: погибший недавно гимнаст Миша Сычёв, десять лет назад работавший в нашем цирке, мог быть убит. Есть такая версия... И родственники решили проверить эту версию. Коллега, занимавшийся этим делом в другом городе, по месту гибели экс-гимнаста, позвонил ему, детективу Выдрину, и попросил коллегу провести опрос нескольких человек, ранее знавших Мишу, в нашем городе.
  - Ну, что за ерунда?! - удивился Михаил Александрович. - Кому могло прийти в голову расспрашивать меня об артисте, который уж больше десяти лет у нас не работает?! Даже если он погиб! Царствие небесное...
  - Михаил Александрович, извините, конечно, что отнимаю у вас время, но в нашем деле всё может оказаться важным. Самая мелкая деталь, какой-нибудь случай десятилетней давности может пролить свет...
  - Ладно, - директор устало махнул рукой, - что вас интересует?
  - Вот, тут списочек у меня, - детектив достал из внутреннего кармана пиджака измятый лист бумаги, развернул его и разгладил ладонью. Он нарочно играл детектива глуповатого, не очень хваткого, пришедшего сюда только потому, что попросил коллега.
   - Во-от, списочек из пяти вопросов: Первое - почему он ушёл из вашего цирка?
  - Наверняка не помню, но, кажется, жене его предложили место денежное где-то... Где?.. Нет, не помню. В общем, переехали они...
  - Второй вопрос - насколько ответственно он подходил к своей работе?
  - Как все.
  - Что это значит?
  - Ничего особенного по этому поводу не упомню. Вот, что это значит. На репетиции, как будто, не опаздывал, на представления тоже... Номер отработал и - пока...
  - А не случалось ему выпивать перед выходом...
  - Что за ерунда?! Вы хоть сами понимаете всю глупость своего вопроса?! Простите... конечно... Гимнаст - пьяный, да ещё на трапеции... - Михаил Александрович развёл руки в стороны и снисходительно улыбнулся, слегка покачивая головой.
  - А насколько хорошим гимнастом был этот самый Сычёв?
  - Средненьким был гимнастом, если откровенно. По крайней мере, тогда. Может, подрос за эти годы... Впрочем, вряд ли... Исходя из... Ему и лет-то уже сколько!
  - Ясно. Следующее: с кем он общался за стенами, так сказать...
  - Даже представления не имею!
  - А кто-нибудь в цирке был с ним близок? Кто-то, кто сможет ответить на этот вопрос?
  - Давайте так, я сейчас позвоню кадровику, чтобы выяснить, кто тогда работал вместе с Мишей, если такие остались, а потом вы сможете со всеми этими ребятами поговорить. Да и причину увольнения кадровики точней подскажут.
  - Прекрасно. И последний к вам вопрос. Что вы думаете о характере Сычёва? О его, так сказать, натуре. Не был ли он авантюристом в душе? Понимаете, о чём я?
  - Не совсем...
  - Ну-у, не мог ли он, скажем, ввязаться во что-то противозаконное?
  - Хм. Циркачи, а особенно гимнасты в известной мере все авантюристы. Но, что касается противозаконного... Не знаю. Думаю, об этом тоже лучше спросить у ребят. Я ведь не очень хорошо его помню. Да, откровенно говоря, и знал-то его едва...
  - Большое вам спасибо, Михаил Александрович, и ещё раз извините. В кадры мне как пройти? - Выдрин уж собирался подняться со стула, но вдруг его взгляд, будто случайно наткнулся на одну из афиш, развешанных по стенам большого директорского кабинета, где изображён был человек с крыльями. - Ой, простите, ради Бога! Нельзя ли мне один вопрос личного, так сказать, характера? - запинаясь от смущения, подобострастно уменьшив свой рост и глядя на директора издалека снизу пролепетал детектив.
  - Отчего же, - Михаил Александрович был так рад скорому окончанию разговора, что готов был ответить не на один вопрос, - давайте и личный.
  - Родион Крылатый, - детектив, ткнув пальцем в афишу с фотографией Родиона Петровича, изобразил дурацкий восторг на лице, - ведь он у вас работал? Скажите, вот, в чём секрет его номера?
  Детектив тут же отметил, как помрачнело лицо директора при первом же упоминании о Крылатом.
  "Неужели?! - Подумал он. - Неужели именно здесь что-нибудь проклюнется? Чёрт! Давно нужно было в цирк прийти".
  - Да, нет никакого секрета, - мрачно произнес Михаил Александрович, - крылья у него настоящие и летает он на самом деле.
  - Хм, позвольте с вами не согласиться. Отсутствие секрета у самого обыкновенного крылатого человека, который на самом деле летает - согласитесь - не очень убедительно звучит.
  - Вы имеете в виду крылья? Так, в этом никто не смог разобраться. Врачи его, и мяли, и терзали, и просвечивали со всех сторон, как только могли, пока не сдались. Никто не смог понять природы этого феномена и решили просто наблюдать, как события будут дальше развиваться.
  - Ишь, ты... И врачи не смогли?
  - Не смогли...
  - А он-то сам, что говорит? Откуда у него взялись... эти самые? - Выдрин пошевелил пальцами на приподнятых руках, изображая крылья.
  - Да ничего не говорит. Вдруг выросли и всё тут.
  - Гляди, какой таинственный! Наверное, не одна тайна скрывается...
  Детектив уловил совершенно безучастный жест директора лишь слегка поддёрнувшего плечом и осёкся.
  - А вы, наверное, давно с ним знакомы?
  - Нет, недавно... Около двух лет.
  - Что же получается, это уже после того...
  Директор молча покивал
  - Так, может, он сам не знает, из-за чего с ним такое приключилось. А? Или всё же скрывает? Вот вы, например, ничего такого о нём не знаете? Это же чёрт знает, как интересно - Настоящие крылья выросли у обыкновенного человека.
  - Нет, ничего не знаю. Но поверьте, что занимались им вплотную, если так можно сказать - с пристрастием, даже, как будто военные. Ничего не нашли... Иначе, думаю, он в цирк не попал бы...
  - Да-а? - удивлённо протянул Выдрин, - не могу поверить - так всё это странно. Он ведь в прошлом, если не ошибаюсь, обыкновенный, так сказать, рядовой инженер?
  - Да. Инженер. Ещё в советские, правда, времена. Потом лет десять, если и я не ошибаюсь, горе мыкал - всё не мог своего места найти. До ручки, говорят, дошёл... И вдруг - крылья. Вот на них теперь и поднялся до заоблачных высот.
  - Чем же он занимался все эти десять лет? Срок-то немалый...
  - Не имею ни малейшего представления.
  - А, что вы так, будто с сарказмом, или, упаси Боже, даже с неприязнью о нём говорите?
  - Это дело личное, мне бы не хотелось посвящать всех подряд...
  - Настолько непрезентабельно выглядит?
  - Нет, просто не люблю сплетен.
  - Когда же он вернётся с гастролей? Он ведь на гастролях, насколько я понимаю.
  - Да, на гастролях. Но вернётся нескоро. Может быть, даже никогда.
  - Что так?
  - Да, так... Прописку поменял.
  - Переехал, что ли?..
  - В каком-то смысле... Позвали за рубеж. В звёздную труппу.
  - Что же у вас, договора с ним не было, что ли?
  - Отчего же - был договор...
  - Ну и?..
  - Послушайте, простите, запамятовал ваше имя и отчество...
  - Ничего-ничего...
  - Расторг Крылатый договор, понимаете? Дался он вам!
  - Ничего не дался, - словно обидевшись, проворчал Выдрин, почувствовав, что директор стал накаляться - просто, хотел посмотреть... Раньше не удосужился, знаете... Но как же расторг? Не предусмотрели неустойку, что ли?
  - Выплатил он неустойку! Вернее, - его наниматели теперешние. И давайте на этом закончим!
  - Ах, как жаль! Он мне чрезвычайно интересен! Может, подскажете, кого-нибудь, кто его хорошо знает? Поболтать за рюмочкой не откажется. Утолить бы интерес... Может у вас...
  - Нет, уж, - увольте... А подсказать? Что ж, запишите - Леонид Семёнович, номер телефона... - Михаил Александрович взял свой мобильный и стал там искать необходимый номер.
  В какой-то момент разговора Выдрину показалось, что с появлением крыльев и связан тот самый, ревностно оберегаемый секрет, но выйдя из цирка, где под конец посещения едва не рехнулся от затянувшейся беседы у непомерно нудного кадровика и хорошенько поразмыслив, он и здесь не нашёл связи. Ведь не мог же кто-то ему присобачить эти крылья так, чтобы их обладатель даже не знал, чьих рук это дело. Впрочем, есть ещё какой-то Леонид Семёнович. Жаль только, что этим Леонидом директор и ограничился. Но, похоже, правда, не врал, будто общих знакомых у него с Крылатым больше нет. Кадровик так вообще ни слова толком не сказал о Родионе, хоть явно страдает недержанием речи. Выдрин вынул из кармана телефон и набрал полученный от директора номер.
  У приятного, болтливого старичка тоже ни черта ему не обломилось, кроме того, что Родион Петрович Зайцев, он же и Крылатый, в последнее время очень изменился и, как думал Леонид Семёнович, не в лучшую сторону.
  - Замечательный, в сущности, человек, - душевный, тонкий, - а слава его испортила. Закружила житейская суета...
  "Можно подумать, что всех остальных суета не кружит!" Нет, ничего от наивного старика, похоже, поглупевшего с возрастом, тоже не добиться.
  15
  Где только не летал, тем временем, Родион Петрович! Цирки, концертные залы, стадионы...
  "Каждую неделю вы сможете оказаться среди счастливцев, совершенно бесплатно наблюдающих за облётом Статуи Свободы уникальным, единственным в мире крылатым человеком!"
  "Не упустите шанс увидеть головокружительный прыжок без страховки с самой верхушки Эйфелевой башни!"
  "Неповторимый перелёт человека с вершины пирамиды Хеопса на голову Сфинкса! Каждую неделю! Без каких бы то ни было специальных приспособлений!"
  "Приезжайте в Рио и посмотрите на чудо! Ангел, кружащий над статуей Христа!"
  И выстраивались очереди за билетами там и сям... Закупались египетскими туристическими операторами тысячи новых экскурсионных автобусов, ударными темпами строились в Рио-де-Жанейро десятки новых гостиниц... Новые авиарейсы, дополнительные поезда, наспех монтируемые смотровые площадки...
  Выкупившие у Михаила Александровича контракт импресарио, американцы, выжимали из Родиона Петровича всё, что могли. Три представления в день стало нормой для Крылатого. Кроме того, иногда дважды в день приходилось менять не только площадку, но, порой, даже страну. Он по первому требованию летел туда, где сулили бОльших денег. Его уже сняли в кино и готовили сценарий сериала. Всё бы ничего, но он не мог сам выбирать себе ни площадку, ни сценарий, ни арену - НИЧЕГО, да ещё как-то вышло, что по договору ему продолжали платить те же десять процентов, но уже не от сборов, а от гонораров. Меньше чем дома не выходило, даже больше, и всё же... Остальное доставалось агенту, получалось - купившему Родиона Петровича в рабство. И так, ещё оставшиеся шесть лет?!!
  Нет!!! Он не хотел больше зарубежных гастролей! Ему опротивело глядеть на мелькающий вокруг него мир из окон - самолёта, автобуса, гостиницы... Всё тяжелей ему было подняться в небо, всё увесистей становились крылья, и всё чаще он опрокидывал в себя стакан коньяку.
  Снова, выходит, он ошибся. Ведь работу за рубежом изначально представлял себе совсем иначе. Он ждал от неё ещё большей романтики, а получил лишь скупые, сухие расчёты... Думал, что будет здесь всё так же спокойно и комфортно, как дома, но на деле был плотный график и непрестанная спешка... Надеялся увидеть весь мир, - видел же только транспорт. Ему верилось в то, что сумеет он здесь освоиться, прижиться... Сможет стать своим в сказочном, обетованном мире... И когда-нибудь осесть где-то в райском уголке, позвать к себе дочь и дать ей будущее, исполненное уверенности. Ничего этого пока не складывалось. Да и в грядущем сдвигов не намечалось. Он уже думать забыл, и о дочери с её будущим и о райском уголке. Не потому, что не было возможности всё это осуществить. Возможность как раз была. Дело было в нём самом. Он не чувствовал себя способным на это. И сам себе представлялся бессловесной тварью, какой-то лошадью, не знающей иных целей в существовании, кроме постоянной скачки, скачки... скачки...
  Он хотел домой! К неспешным утренним часам за чашкой чая и за книгой, к Жуже, появлявшемуся лишь к обеду и отвозившему его на репетицию, к труппе, косо глядевшей на него, но, хотя бы говорившей по-русски, к зрителю, наконец, который становится лучше, как уверял Леонид Семёнович, когда смотрит на летящего по воздуху артиста! Подальше от опротивевших чистоты и порядка, словно выставленных в витрине, напоказ, будто подчинивших себе людей, автоматизированных, программируемых на чистоту и порядок. И ещё на деньги...
  Родион Петрович всё больше опускался в депрессию. Собственно даже Родионом Петровичем он уже давненько перестал быть. Он всё больше становился Руди Флаером, коему по ночам, в беспокойных снах отчего-то виделись рощи, над которыми он кружит лишь для своего удовольствия, вопя от восторга и распугивая птиц.
  Он стал всё чаще срываться, вымещая раздражение на обслуживающем персонале, и несколько раз за это угодил в суд, потеряв чуть не половину своих сбережений. Он приобрёл дурную славу спесивого пьяницы и дебошира. Всё чаще ловил на себе неодобрительные косые взгляды окружающих, словно пенявших ему на извечную славянскую проблему: беспробудное пьянство да невежество.
  Снявшись одной обоймой в очередном фильме, двух дюжинах рекламных роликов и в сериале, где ему приходилось красить в чёрный цвет крылья и летать по пятнадцати часов в сутки, играя роль демона, он почувствовал, что уже кроме шуток с большим трудом поднимается в воздух. Он попытался отвертеться от поездки по Японии, "Парящий над Фудзиямой", в ответ на что, импресарио ему непрозрачно намекнул, что придётся платить огромную неустойку и, конечно же, из его, Руди, кармана. График гастролей составлен на два года вперёд, если же ему нужен отпуск, он может об этом заявить и получить его, либо согласно с графиком бесплатно, либо в ущерб графику за деньги. Если же он вздумает кочевряжиться, то агенты сами потащат его в суд и оставят без пенса за душой.
  Родион Петрович испугался, впервые ясно представив себе ситуацию, в которой оказался. Он собрал себя в кулак и потребовал немедленно представить ему график гастролей. График представили и в нём действительно были расписаны ближайшие два года его жизни. Но на расстоянии в три месяца он обнаружил в графике недельное окно, куда и потребовал вставить отпуск.
  - Нет проблем, Руди. Иди, собирайся в Японию.
  Он сам не помнил, как дотянул до отпуска. Но, всё же дотянув, совершенно утратил контроль над собой и за неделю, запершись в гостиничном номере, в одиночку выпил два ящика коньяка.
  16
  В первый день после отпуска его не смогли разбудить. На другой день он швырял любыми, попадавшими под руку предметами во всех, кто пытался войти в его номер и кричал, что он в отпуске и требует коньяку и покоя. Лишь на третий день ему смогли объяснить, что отпуск закончился. Он сконфузился, согласился ехать на шоу, но лучше бы этого не делал. Едва поднявшись в воздух, он почувствовал, что не может управлять крыльями, и рухнул на землю.
  Как и что, там происходило дальше, он помнил очень смутно. Попытки взлететь, неизменно кончавшиеся падениями, которым он большого значения не предавал, никак не пытался даже их оценить, а злился... Много коньяка... Судебные залы заседаний... Брезгливо перекошенные физиономии, в которые он не стесняясь... Скандалы, скандалы... И однажды придя в себя, он обнаружил, что находится дома, но и тут подстерегала его ловушка. На тумбочке, что рядом с кроватью, на которой Родион Петрович возлежал в измятом, заблёванном сценическом наряде, лежало решение суда, согласно которому он должен в три дня освободить дом, права на каковой, перешли по решению суда к его агентам, в уплату долга.
  Его снова настиг крах!
  Нужно было что-то делать! Но что?!
  Ехать... Куда? Только к Михаилу Александровичу. Больше никто его спасти не в силах. Он упадёт директору в ноги и будет умолять о помощи. Впрочем, почему обязательно упадёт и почему в ноги? Ведь он по-прежнему Руди Флаер!.. В смысле: Родион Крылатый! Его помнит публика, им не перестают восхищаться. До сих пор то там, то здесь о нём вспоминают журналы и газеты. Форму потерял? Что ж, это дело поправимое. Нужно поработать... Кроме того, цирку ведь, за его прерванный контракт, изрядно заплатили. Они не слабо заработали на нем, не прилагая к этому ровно никаких усилий. И теперь они просто обязаны ему помочь!
  Жужа долго не брал трубку. Наконец Родион Петрович услышал на другом конце провода сонный голос своего водителя.
  - Жужа, - кое-как управляя с трудом умещавшимся во рту языком сказал Родион Петрович, - срочно подъезжай, мне нужно в цирк.
  На другом конце провода молча сопели в трубку.
  - Жужа, ты меня слышишь?! - повысил голос Родион Петрович.
  - Не ори, и так башка раскалывается.
  Родион Петрович чуть не задохнулся от подобной наглости.
  - Ты как, вообще, разговариваешь?..
  - Ты, видно, и впрямь, как говорят, - с катушек слетел. Бусик-то, у тебя забрали... Забыл, что ли? Да, и я у тебя не работаю... Ладно, не мешай спать... Четыре утра, как-никак.
  Когда Родион Петрович добрался всё же до цирка, его там встретили, будто сочувственными, но на самом деле злорадными улыбками.
  Михаил Александрович был вежлив, но холоден. Выслушал всё, не перебивая, а, только морщась да прикрываясь ладонью, нужно думать, прячась от запаха алкогольного перегара и, так же сухо, как выглядел, спросил:
  - Чего же ты от меня хочешь?
  - Возобновления договора. Будем работать, как прежде... - Родиону Петровичу хватило ума не поминать полученную цирком за него неустойку.
  - Мне необходимо подумать.
  - Надеюсь, недолго? А то меня приглашали и другие...
  - Ну, раз приглашали, то и иди к тем, кто приглашал.
  - Зачем ты так, Михаил Александрович? Я ведь пришёл потому, что помню о наших с тобой дружеских отношениях... Об опыте совместной работы... Зачем мне к другим идти, когда рядом старый друг?
  - Старый друг... - задумчиво, словно эхо, глухо повторил за Родионом Петровичем директор, - не поэтому ты пришёл...
  - Поэтому, - беспокойно заёрзав на стуле, перебил его Крылатый, - почему же ещё?!
  - Потому, что никто тебя больше не возьмёт. Ты и сам это знаешь. С крыльями-то проблема есть? Не врут газеты?
  Родион Петрович понурив голову, пряча опущенные долу глаза, сидел молча.
  - Не врут, - констатировал Михаил Александрович и надолго замолчал.
  - В общем, как хочешь, а мне нужно время, чтобы подумать. А тебе нужно время, чтобы форму набрать.
  - Михаил Александрович, дорогой, - взмолился Крылатый, забыв о своих планах напомнить директору и о деньгах, которые он, Родион Петрович принёс цирку, и о своей, ещё не умершей славе, - у меня нет этого времени! Если мы не договоримся, то сегодня, скорее всего, я буду ночевать на улице!
  - Прижали тебе хвост америкосы...
  - Прижали... Рабовладельцы, ёх-х...
  - Ну, что ж... Ладно, Родион. Помогу тебе ещё раз. Но теперь твой гонорар будет в пять раз меньше, а неустойка в пять раз больше.
  - Согласен...
  - Когда ты будешь готов выйти на манеж?
  - Пока не знаю. Мне бы крылья попробовать...
  Михаил Александрович провел пальцем по графику репетиций, поднял глаза на Крылатого и коротко бросил:
  - Пошли.
  Родион Петрович не смог взлететь, как ни старался. Только здесь, на арене, с которой начинал, он, наконец, понял, что на самом деле с ним приключилось. И так отчётливо нарисовалась перед ним вся возможная перспектива, что он даже затрясся от накатившей слабости и мгновенно покрылся липкой, холодной росой ужаса. Что ему отголоски былой славы? Не накормит она его, не напоит... Кому он нужен без полёта?.. Даже себе...
  Директор сидел в ложе и угрюмо наблюдал за его потугами, плотно сжав губы.
  "Да-а, - думал он, - укатали Егорку крутые горки."
  И всё началось с самого начала. Будто не было этих четырёх лет, а просто они оба испытали такое знакомое Родиону Петровичу и вовсе неведанное Михаилом Александровичем дежавю.
  Крылатый работал истово, не щадя сил. Но крылья не держали. Директору он, правда, об этом не говорил, но Михаил Александрович и сам примечал - не выходит, что-то, у Крылатого.
  - Ну, что скажешь, Родион? - войдя как-то на репетицию, спросил он.
  - Пока не очень...
  - Да-а... Такая уж, видно, особенность у человеческих крыльев.
  - Какая, это - такая?
  - А такая, что за предательство наказывают. И за короткую память...
  - Ну, зачем ты так, Михаил Александрович? Зачем былое поминаешь?
  - Горько мне, Родион, что такое дело, ты не за понюх табаку угробил. И себе же, первому, навредил.
  - Наверстаем всё, Михаил Александрович. Не думай о плохом. Я ведь работаю. Не сегодня-завтра - полечу. Вот увидишь...
  - Какое там наверстаем?! Просрал ты своё счастье, Руди Флаер, просрал.
  - Крылья моё счастье.
  - Да-а?! Что же ты их не берёг? Измывался над Божьим даром, как... как... - директор не сумел найти вполне подходящего слова и в сердцах махнул рукой, словно шашкой, да так, что даже какой-то из суставов явственно хрустнул и Михаил Александрович болезненно поморщился.
  - Водку жрал, вон, без меры, без всякой, - недоуменно пожимая плечами, продолжал он распекать понурившегося артиста, - зачем? Опух вон как, обрюзг, отяжелел... Тебе чего не хватало? Молока птичьего?
  - Я гармонизировал...
  - Чего?! - ошеломлённо вскинулся Михаил Александрович, - Чего ты делал?!
  - Ну, это... - запинаясь, стал пояснять Родион Петрович, - если допустить, что счастье это состояние гармонии с окружающим миром, то... ну-у, всякие такие... такое... можно рассматривать как вспомогательное средство гармонизации.
  - Ты... это серьёзно?
  - А почему?.. Ну, сами подумайте, разве ж это не так?
  Михаил Александрович оценивающе уставился на Крылатого, словно видел того впервые в жизни, но было понятно, что он задумался над услышанным. Родион же Петрович с надеждой следил за ходом этих размышлений по лицу собеседника.
  Наконец, Михаил Александрович с немалой порцией иронии хмыкнул и безжалостно вынес вердикт.
  - Твоей говенной теорией можно оправдать что угодно.
  Лицо Крылатого вытянулось настолько зримо, что со стороны казалось, будто у него существенно удлинился даже сам череп.
  - Если я завтра стану мешать тебе... хм... гармонизироваться, меня, что же, убить можно?
  - Нет, вы не поняли! - взвился Родион Петрович, но директор остановил его поднятой ладонью.
  - Знаешь, Родион, - задумчиво глядя в опилки манежа подытожил он, - ты мне очень напоминаешь хренового пророка, как я его себе представляю, который не чувствует больше откровений, а пытается угадать, что же будет завтра. И, заметь, как правило - не угадывает.
  - Дай мне ещё время. Прошу тебя.
  - На... - тоном обречённого бросил через плечо стремительно удалявшийся Михаил Александрович.
  И Родион Петрович с удвоенным рвением набросился на крылья. Он терзал их, практически не останавливаясь, даже вне репетиций, но крылья лишь слабели.
  Тогда он, мало не паникуя, вспомнил и о Леониде Семёновиче, - может, тот что-нибудь придумает, как помочь обессилившим крыльям, ведь раньше он всегда подсказывал такие правильные, такие верные решения. Но, позвонив, чтобы договориться о встрече, узнал от жены, точней, уже от вдовы, что тот полгода, как умер. Огорошенный этой новостью так, что забыл даже выразить соболезнования, он удручённо бросил трубку на рычаг старенького дискового телефона, проведенного по указанию Михаила Александровича в тесную цирковую каптёрку, где Родион Петрович ныне обретался.
  Затем, вспомнив ещё об одной своей надежде, о которой прежде вспомнить, было недосуг. Точнее, надежды было две, но вторую - пойти и сдаться военным, рассказав всю правду о крыльях в обмен хоть на какие-нибудь гарантии. Но, зная чего стоят гарантии наших военных, он решил всё же оставить этот вариант на самый крайний, совсем безнадёжный случай и позвонил детективу. Этот был жив и здоров. И даже очень хорошо выглядел. Исходя из его респектабельного вида, Родион Петрович заключил, что детектив разбогател.
  - Я теперь, Родион Петрович, не практикую. По крайней мере, в такой форме, как прежде, но ваш заказ оставался невыполненным, хоть знахаря я, всё же, нашёл. Поэтому, теперь мы можем успешно завершить наши взаимоотношения.
  - Замечательно, - не в силах сдержать своей радости воскликнул Родион Петрович, - чудесно!
  - Однако, уважаемый Родион Петрович, деньги теперь меня мало интересуют, я имею в виду ВАШИ деньги, тем более, что у вас их теперь и нет, как говорят. А сообщить вам адрес и номер телефона вашего бывшего соседа, я готов только в обмен на другую информацию.
  Лицо Крылатого вытянулось, он растерялся и пока соображал, что же сказать в ответ детектив сам продолжил своё предложение.
  - Вы должны будете рассказать мне, для чего он вам нужен. Зачем вы его разыскиваете? - Он поднял руку ладонью вперёд, осаживая порыв своего клиента сразу же ответить. - Только не вздумайте врать о подарках и сюрпризах. Я же не идиот. Достоверная моя информация может быть обменена только на такую же достоверную вашу информацию. В противном случае вам придётся искать его самому. А это - ой, как не просто. Поверьте.
  Тщетно пытаясь сохранить свою тайну, Родион Петрович возмущался, пускался в уговоры, пробовал стыдить, заклинал войти в положение... Ничего не помогало. Злодейский детектив был непреклонен.
  Многократно исчерпав все возможности и удерживая от ухода разыгравшего обиду детектива, Крылатый сдался и выложил всё, как на духу, взяв предварительно у Выдрина расписку в том, что сообщаемая, им, Родионом Петровичем Зайцевым информация ни под каким предлогом не может быть ни разглашена, ни, тем более, использована.
  - Вот, значит, как? - самодовольно ухмыляясь, заключил детектив, - единолично хотели владеть тайной выращивания крыльев? Нехорошо, Родион Петрович, нехорошо. А ещё интеллигентный человек...
  Он сразу поверил клиенту. Хоть в последнее время, навскидку, будто и поумневший, а всё равно лошара - на лбу написано, что правду говорит...
  - Бросьте ёрничать, Выдрин! Ваша очередь... Я слушаю.
  Детектив вынул из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и, бросив его на стол перед Крылатым, не попрощавшись, пошёл к выходу, дорогой достав из нагрудного кармана малюсенький коробок с дисплеем...
  17
  Позволить себе вылазку через весь город в дневное время, да ещё по столь деликатному делу, Родион Петрович не мог. Поэтому условились о встрече на полночь. Упросить Жужу, свозить его к месту встречи на старенькой Жужиной "копейке" было несложно. Главное - следовало сразу посулить денег.
  - Какого пса тебе нужно в этом гетто, да ещё среди ночи?
  - Потом расскажу. Ты, только гляди, дождись меня, - напомнил Жуже Родион Петрович, неловко выбираясь из тесной машины.
  - Ладно, ладно - зевая во весь рот, махнул ему рукой в ответ Жужа.
  И Родион Петрович неуверенно пошёл на тусклый свет из единственного, казалось, на всю округу освещённого окна.
  Зэвос Гапонов выглядел довольно курьёзно. Крошечного, почти карличьего роста, одетый в белый халат и шапочку, не надетую даже, а лучше сказать, просто уложенную на невероятно взлохмаченную, рыжую шевелюру, сквозь которую пробивались зверски оттопыренные уши, он сидел в резном, высоком кресле и, болтая в воздухе недостающими до пола ногами, обутыми в чуть ли не клоунского размера штиблеты, держал перед глазами, правда, вверх тормашками, внушительных размеров писанный на латыни фолиант, с теснённым золотом кожаным корешком.
  Чуть поодаль, на добротном, сверкающем чистотой лабораторном столе громоздились причудливых форм колбы, реторты, перегонные кубы... Что-то ещё, чему названий Родион Петрович не знал и о предназначении чего не имел ни малейшего понятия. Одного взгляда на этот атрибут алхимической лаборатории, на курившийся лиловым паром миниатюрный медный котелок, подвешенный над стоявшей в центре стола спиртовкой, было достаточно, чтобы с новой силой пробудить в душе выходящего в тираж артиста и надежду, и нетерпение... Крылатого не смутили даже полные всякого сора углы этого, довольно просторного помещения, словно завешенные от посторонних глаз полутьмой, клубящейся в такт с обильно развешенной там паутиной. А может, он не обратил на них внимания, не присмотрелся, как следует.
  - Это я звонил вам, господин Гапонов - почтительно произнёс он.
  - Все звонили. Я звонил, ты звонил, он... - Гапонов мотнул головой куда-то в сторону, где, впрочем, никого не оказалось, - он тоже звонил...
  Родион Петрович растерялся, хоть ещё во время телефонного разговора уловил некоторые странности в речи знахаря.
  - Мы с вами жили в одном дворе, правда, больше четырёх лет назад. Вам не приходилось меня видеть?..
  Гапонов не ответил, а лишь глубоко вздохнув, послюнил разом четыре пальца правой руки, тщательно растёр слюну большим пальцем и, с важным видом перевернул огромную страницу.
  - Видите ли, - продолжил Родион Петрович, - меня интересует, не выбрасывали ли вы в мусорный контейнер пакет, в котором был аптечный пузырёк с жидкостью. С лекарством... Когда жили ещё на той квартире...
  Родион Петрович заметил, как знахарь зыркнул на него прищуренными глазками поверх фолианта.
  - А, может, вы оставили какие-нибудь медикаменты, когда съезжали с квартиры? А уж потом хозяйка их вынесла в мусор...
  - Оставили, оставили, - пропел хозяин, со страшным грохотом бросив книгу на пол и важно кивая, - оставили...
  Он теперь, чуть наклонив голову, шуровал своими поросячьими глазками, вот, только насыщенного зелёного цвета, где угодно, избегая, казалось, встречаться взглядом с Родионом Петровичем, а гость, воодушевлённый таким скорым результатом, таким близким успехом, подтянулся и расправил плечи.
  - Вы случайно не помните, что это было за лекарство?
  Крылатый даже вздрогнул от неожиданности, так резко выпрыгнул из кресла Гапонов и, дробно стуча каблуками, забегал по комнате, без всякой, впрочем, видимой цели, словно напряженно размышляя о чём-то важном.
  Родион Петрович терпеливо ждал, следя глазами за причудливыми траекториями передвижений знахаря, поворачиваясь на месте, кругом себя, чтобы не терять его из виду и надеясь, что тот сейчас вспомнит вожделенное название.
  Гапонов же, однако, не останавливался и не вспоминал.
  Тогда Родион Петрович стал тихонько покашливать.
  Помогло. Гапонов остановился и недоуменно поглядел на гостя, будто впервые его видел.
  - Я, видите ли, - неуверенно стал напоминать ему Крылатый о причине своего посещения, боясь, что странный знахарь его сейчас выставит за дверь, - как бы сказать?.. В общем, нашёл кое-какие лекарства...
  Гапонов, словно вспомнив что-то, сорвался с места, просеменил в один из тёмных углов комнаты, нагнувшись, позвенел пустыми бутылками, обнаруженными там, что-то поднял с пола, сдул пыль, заклубившуюся в углу настоящим облаком и, так же суетливо вернувшись к столу, со всего маха грохнул о столешницу аптечным пузырьком, как две капли воды похожим на тот самый злополучный сосуд, в котором почерпнули своё рождение крылья, только с пожелтевшей этикеткой и выцветшими, вероятно от времени, чернилами. Родион Петрович даже задрожал от нетерпения.
  - И я нашёл! - гордо, до заносчивости заявил хозяин.
  - Вы позволите? - спросил Крылатый, указывая на бутылочку.
  Зэвос махнул на пузырёк рукой и отвернулся. Гость тут же схватил драгоценную ёмкость и, выкатив глаза, стал вертеть её во все стороны, пытаясь прочесть линялые латинские буквы вожделенного названия, написанного на этикетке от руки, даже не замечая, что пузырёк пуст.
  - А-а-а... - Родион Петрович, казалось, даже потеял на миг дар речи. Он откашлялся и спросил, наконец, - А-а-а, что это за лекарство?
  Гапонов повернулся снова к Родиону Петровичу, пожал плечами в ответ на вопрос и, показывая пальцем сбоку, словно за спину тому, качая, будто укоризненно, головой и хрипло прошептал:
  - Завяли...
  - Что, завяли? - спросил гость, - крылья?
  - Совсем завяли. - Твёрдо резюмировал хозяин, продолжая качать головой. - Инструкция, конструкция, индукция, обструкция... - вдруг совершенно неожиданно, тихо и неразборчиво забормотал этот, чем-то напоминавший Родиону Петровичу гнома, странный, рыжий человечек.
  - Какую инструкцию? О чём вы говорите? Там что, была инструкция?
  Но знахарь, по-прежнему качая головой, молчал, глядя теперь в пол.
  - Вы что же, знаете о крыльях? Знаете, как с ними обращаться?
  - Хо-хо! - протрубил громогласно, вскинувшийся Зэвос и, раскинув в стороны руки, стал раскачиваться из стороны в сторону, недвусмысленно изображая полёт.
  - Послушайте, господин Гапонов, - вкрадчиво произнёс Родион Петрович, - если вы знаете, как обращаться с крыльями, не согласитесь ли вы мне помочь? Я хорошо заплачу.
  Но тот лишь фыркнул в ответ, опустив, наконец, руки и отошёл к столу.
  - Я очень прошу вас, господин Гапонов. Без крыльев мне теперь конец. Просто конец! Помогите...
  - За-вя-ли... - по слогам напомнил гостю знахарь.
  - Но, может быть, у вас есть ещё этот... этот препарат? Я заплачу...
  Знахарь отвернулся, пряча глаза и щедро демонстрируя свои комичные ужимки.
  - Глупый... хорошо... умный... плохо... - еле слышно проскрипел он куда-то в сторону, потирая ладони. Потом, резко повернувшись к Родиону Петровичу, выхватил пузырёк у него из рук, откупорил и шумно вдохнул, поднеся горлышко пузырька к длинному, хрящеватому носу.
  - Не твой... Не мой... Не сваришь... Не купишь - неразборчиво, но зато картинно простонал он как плохой трагик из провинциального театра, закатив блаженно прикрытые глаза, а затем стал настойчиво совать пыльную бутылочку под нос Родиону Петровичу, послушно вдохнувшему, но не почувствовавшему никакого запаха.
  Родион Петрович растерялся. Он плохо расслышал последнюю фразу, но слова "Не мой" всё же разобрал. Выходило так, что он нашёл не того, кого искал...
  - А... как вы сказали, чей? Ну... не ваш, а чей? - недоуменно пробормотал он, тыча пальцем в пузырёк.
  - О-о-о... - протянул Гапонов, значительно подняв то ли грозящий кому-то, то ли крупно дрожащий указательный палец к потолку.
  - Может, вы знаете, где найти...
  - Нет! - категорически отрезал знахарь.
  - Что же теперь? Неужели вы не сможете ничего сделать?! Пожалуйста!.. Прошу вас, молю! Я согласен... Согласен на всё. Только помогите, сделайте что-нибудь!
  - Что-нибудь... Забрать!.. - ткнув скрюченным пальцем за спину Родиону Петровичу и пожав плечами, непосредственно, будто нечто само собой разумеющееся объяснил Зэвос.
  - Нет! Нет... Мне теперь никак нельзя без них. Что же я стану без них делать?
  - Другое, - рассудительно сказал хозяин.
  - Новые крылья?! Вы сможете...
  - У-у-у... - возмущённый таким непониманием мотал головой Гапонов, - Дру-го-е!!!
  Он достал из кармана халата второй пузырёк, меньше прежнего и из другого - тёмного стекла, откупорил пробку и, с невероятно гордым видом, протянул Родиону Петровичу. Тот принял его, вопросительно глядя на Гапонова, который, развернув ладони к гостю, резко двинул вперёд руками, полностью их вытянув, а затем, медленно, плотно сжал кулаки да ещё очень энергично, даже коротко рыкнув, тряхнул ими.
  - Что с этим делать? - недоуменно спросил Родион Петрович, - пить?
  И Зэвос кивнул.
  Родион Петрович опрокинул в себя тягучую, с гнилостным запахом жидкость и... очнулся.
  Вокруг было совершенно темно. Он лежал на боку на чём-то жёстком, скорее всего, прямо на полу, от которого пахло пылью и мышами. Во рту стоял такой невероятно отвратительный вкус, будто он только что отведал не очень свежего дерьма.
  - Господин Гапонов, - прежде сплюнув и брезгливо морщась, тихонько позвал Родион Петрович, но в ответ не услышал ни звука.
  - Господин Гапонов, - повторил он попытку значительно громче. Где-то недалеко, но и не так, чтобы близко, послышался тихий шорох, возня, затем что-то невыразительно хлопнуло, будто там встряхнули простыню, но ответа на зов не последовало.
  Он попытался подняться на ноги и немощно обрушился на пол. Ноги не держали его! Были неустойчивы и подворачивались, едва он пробовал на них опереться. Он не чувствовал собственных ног! Те были словно чужие. Родион Петрович поднялся на четвереньки и обнаружил, что и руки не в лучшем, чем ноги состоянии. Они почти полностью утратили чувствительность, по крайней мере - до запястий. Кисти рук, будто вовсе отсутствовали и не подчинялись ему. Даже на четвереньках он с немалым трудом удерживался, чтобы не упасть. Что же этот гад, этот злодей сделал с ним?! И где он сам?
  - Га-по-нов!!! - Что было сил закричал Родион Петрович и тут же вспомнил о дожидавшемся его Жуже.
  - Жу-у-жа-а!!! - Ещё громче, если только это было возможно, закричал он.
  - Жу-у-жа-а!!! Су-ка, где ты?!!
  Вокруг царила мёртвая тишина.
  И тогда Родион Петрович, с трудом переставляя ноги и руки, побрёл наугад, как стоял, - на четвереньках.
  Он натыкался лбом на препятствия, на предметы, на стены, попадая лицом в тугую, звонко рвавшуюся в тишине паутину и гадливо смахивая её о предплечья вместе с метавшимися по лицу пауками. Он скатывался кубарем с самых малых уступов, ступеней, уклонов, оступаясь на них в темноте. Он не представлял себе, в каком направлении НУЖНО двигаться, и в каком направлении он движется. Спустя много часов, как ему представлялось, он почувствовал, что находится на открытом воздухе, а не в помещении. Но по-прежнему ничего не видит. Ни силуэта здания, или куста, ни искры света. Только нежное касание тёплого и, какого-то несвежего, словно с примесью угара ветерка. И он снова упорно побрёл безо всякого направления.
  Несчётное количество раз он падал в лужи, поскользнувшись; вламывался в кустарники, изодрав лицо и одежду; снова бился головой в стены, в деревья, но упорно брёл вперёд. Он изумлялся: как возможна такая длинная ночь?! Ему казалось, что он идёт уже не одни сутки. В том, что руки нечувствительны теперь, казалось, была своя положительная сторона, он не чувствовал насколько они стёрты, исколоты, изрезаны. В том, что это именно так, он не сомневался, но и не заботился пока об этом. Сейчас главное для него - выбраться из подозрительной - не-ет, это слабо сказано - неестественной, какой-то, темноты.
  Но вот, вдалеке забрезжил свет. Он узнал конус света от уличного фонаря на далёком, другом конце тоннеля совершенно тёмной, неразличимой улицы. Родион Петрович прибавил шагу, как ни был измучен - хотелось, нетерпелось поскорей выйти на свет. С каждым шагом усталость и нервное истощение всё плотней наваливались на него. Он стал спотыкаться, чуть не на каждом шагу, перед глазами плыл свет фонаря, размываемый слезами, навернувшимися от радости близкого избавления. Когда фонарь оказался прямо над головой Родион Петрович без сил повалился набок. Он не провалился в очередной раз в забытье, а лишь лежал, отдыхая, и вспоминал подробности этой ужасной ночи. Подумав о крыльях, он вдруг понял, что их больше нет за спиной. А что же есть теперь? На что он должен был поменять крылья? Как не силился Родион Петрович, вспомнить ничего не смог. Тогда он с усилием открыл глаза и снова попытался подняться на ноги, держась за фонарный столб.
  Ночное небо прорезал жуткий его крик. Душераздирающий, истошный... Он заходился в этом крике и рыданиях, захлёбываясь слезами. Причитал как профессиональная плакальщица, завывал протяжно и с надрывом, как воют, тоскуя, собаки. Лиходей, отрезавший крылья, приделал ему... Что же это?!! На свету, теперь стало возможным увидеть ...
  Ноги и руки Родиона Петровича поросли жёсткой, чёрной щетиной, а заканчивались янтарно-серыми костяными копытами... Он вскинул руки, чтобы схватиться за голову, прикрыть ладонями глаза, но, лишь посадил с одной стороны копытом шишку на лоб, а с другой фингал под глаз. Не в силах бороться дольше с судьбой, он снова лёг у основания столба и решил больше не подниматься, пока не придёт к нему смерть.
  Приняв это решение, он скоро успокоился, и его голову стали посещать мимолётные мысли, подобно ватаге озорных мальчишек, заглядывающей в окна к девчонке. Гони, не гони, а пока не добьются своего, не отстанут. И сквозь эту чехарду вдруг пробилось видение - он, Родион Петрович мчится вокруг манежа, как цирковая лошадь. Впрочем, какая такая лошадь? Как дикий кабан...
  "Ну, что ж, пусть хоть так, - подумал Родион Петрович - благо, имя ещё осталось. Имя..."
  Он уже видел перед собою новую ослепительную афишу:
  "Фантастический Родион Крылатый! Человек - трансформер".
Оценка: 7.32*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"