Венедикт Каготов

Шадринский блудень

В мшистом тупике под Вдовей Вишней Ниву заглохшую и бросили. Прикрыли мокрым прелым сосняком, чтоб со стоянки обзорной не увидали. Подвела тачка парней посередь погони, как уходить теперь, черт знает. Провозились втроем, а уж надо деру давать не лохи на пятах.

Хватили рюкзаки и дальше пешим ходом, где через бурелом, где через багульник мертвый, клюквенными полянами на Батуринскую согру. Данил со Стасом кроссовки хотели тут же скинуть, да Славко остановил погонят с псами за ними, те след вонючий и возьмут. Кроссы уж у болота утопили, там и переобулись.

За полночь, как тропа оборвалась, и часа не прошли по согре. Ноги вязнут. Морось в ливень перешла. Сорвались друзья наскоро, пустые, хорошо на турбазе успели сапоги с дождевиками прихватить. Стас там на стороже оторвался, веслом деда здорово, кажется, огрел. Ему бедно, понятно, что так с деньгами братва их уральская кинула, да еще в эдакий момент.

Втроем они уже года полтора как бились над труб-протезом. Идея Данилина, инженера толкового. Славко-химик придумал движок заряжать на минеральном порохе вместо чипов. На Стасе все вложения оказались. Друзья сначала и не вникали, а вышло, связались с бандой. Как предложение поступило от китайцев купить их заготовку протезную, чертеж, считай, братки тут и нагрянули. Лаборант побили институтский продавайте косоглазым скорее и процент гоните! Данил и заартачился не доделано изобретение, вожгаться год еще, чтоб до ума довести. Так ему борзота местная утюгом коленки и подкоптила, а там смотри не продадите зубы вырвем.

Ссорились парни поначалу, что Стас, бряколо такое, их подставил, а потом порешили, чем друг другу глотку грызть или бандитам все сдавать, нужно собираться и в Нано-полис к Челябинску уходить. Там власть какая-никакая есть, не сдадут на расправу. Патент в столице ученой оформить под государственный грант, вот и защита станет. Бюджетных братва не тронет аллергия.

Назначили Стас, Данил да Славко встречу бандюкам для виду на самом выезде из города в кабаке придорожном, чтоб туда их ораву стянуть. А сами дачами объехали и деру. Теперь без Нивы два дня, считай, ходу на сельцо Большие Бутырки, а там до трассы часа три-четыре. Айда попуткой и поминай как звали.

Славко места от деда знал вроде как. Брали тутака нырков и куропаток пару лет. Болота эти застойные в сфагнуме, туши звериные как в камне изваянные лежат, не пахнут. Валежник не гниет. Говаривал дед с батей мальцом и мамонта в урочище видали, тысячу лет, а как живой. Ну то, поди, дед и приврал, а зайцы-лисы, медведи иссохшие и вправду попадались. Глаза только поклеваны, а так, мумии и мумии музейные во мхах затаились. Вот и прикидывай, каково по согре ночью шастать.

Вона полянка, наконец, знакомая. По березке каждому на бадожок подрезали, полегче стало. Видят, блестит впереди ель под луной. Из последних сил добрались. Легли под лапы кимарнуть на сухих иголках. Сторожиться не стали, не поверили, что кто рванет за ними.

Спят все. Моросец по капюшону щелкает. Слышит вдруг Славко, будто приказывает кто вставай, говорит, Славко, подымайся. Открывает он глаза. Ничего. Согра белая, дождь все рябит. Стас с Данилой на боку меж корней дрыхают в спальнике, Шоша да Егоша. Хотел Славко обратно залечь, да видит, шевелится что-то на бугорках в подлунье, как кольцо змеиное, здоровенное, с предплечье мужское. Сел он, финку под ремнем сжал, а уж смотрит не одно кольцо вьется, а на каждой кочке с полсотни повсюду вздымаются. Потянулся он до Стасу будить, и тут голос: Не трожь!. Видит Славко, катится к нему над согрой, как по воздуху, будто инвалид безногий на тележке. Из голубоватой в зеленую дымку силуэт его переливается, мерцает и всякий раз не достает в нем чего то руки нема, то глаза, а то и вместо живота дыра, и стонет он, как от боли.

Приблизился калека: рожа стариковская в морщинах, лоб высокий, да парик белеет, а на плече вроде мундира зеленого висит с поддевкой рваной. Осклабился он и ртом беззубым зашамкал:

- Ты, Славко, жить коли хочешь, так окажи услугу, а не то с товарищами в согре канешь.

Ни жив, ни крут Славко спросоня, а все же схорохорился, чего, думает галлюцинации стрематься и отвечает:

- Ты кто таков, дед, чтоб меня пугать и приказывать?

Калеке удаль та будто и понравилась, что не забоялся Славко, а верней, что забоялся, но не выдал видом.

- Немцем меня зовут отвечает старик Уральских рудников я заправитель.

- Да где ж ты горы-то видишь? Тут, дед, воды шадринские! смеется Славко, а финку крепче сжимает.

- Ты, молодой, на рану не соли мою! Покинул я владения, уж больно ядом рудники загадили. Вот на Алтай путь и держу. В норы демидовские. Да без руды медной слабею.

Подумал тут Славко, уж может в жар его забросило с дождя, залихорадило, а если нет так отродясь никто ему не помогал, с чего б и долгу взяться эдакому. Вот он и брякни зло:

- Некогда мне, дед, с калеками возиться.

- Смотри, Славко! брови надыбились у старика, глаза под елку аж скакнули, молниями налились Знаю, что по вас лихие люди рыщут по болотам. Вот захочу, и наведу, а захочу, так тебя с товарищами в согре закручу.

- Ну и крути, дедуль, не жалко махнул Славко, финку отпустил, да в сон обратно провалился.

Утром зевает, нос горячий трет на солнышке. Вспомнил ночную встречу, а сказывать товарищам не стал. Так молча покусочничали втроем и дальше двинули. Кочками в пожухлых колтунах обходят, мутные воды с пенкой синей перескакивают. Мостки, что встретились, подрублены, столбы одни чернеют. Да нет сомнений, компас ведет надежно.

Вот к половине дня вышло болото. Земля твердеет. Осинки золотом все шебуршат. Можно и на привал, к селу, значит, тропа. Расположились. Стас дальше на разведку выступил, да как вдруг закричит: Исеть, ребята! Исеть!. Кинулись друзья, глядят и впрямь на скале они, а низом речка разливается, осокой водит, изумрудом от бора соснового горит, да рыжая корова на берегу том бродит безнадзорная и травку щиплет. Да как же это?! Ведь это к городу они вертались. Словно лешак их носит!

Прикинул тут Славко, признал товарищам про ночного гостя, что, если и впрямь их Немец водит? С час горячились парни, да собачились. Данил всех больше чего, мол, чертовщину наговариваешь, дуришь со страху, как был трусак, таким и стался, да уж не порошком ли вновь химическим своим дыхнул. Взяла Славко обида за напраслину. Ты, говорит, Данил, меньше бы за бабами по пляжам шастал, еще б до лета труб-протезы кончили. И так бы час еще кричали, да Стас им подзатыльников развесил базарить цыц. Ну проорались все и будто отлегло. Обратно порешили уходить, специально супротив ахового компаса. Плутали так смурные до ночи, глядят, блестит малый огонек вдали, будто домашний, да льется заунывно песенка:

Зыбаю да забаю,

Отец ушел за рыбою,

Мать ушла пеленки мыть,

Дедушко дрова рубить

Подходят, а на холмике средь вереска рассиреневшегося древняя часовня краснокирпичная. Сама поосыпалась, крыша обветшала, дверь на петле одной скрипит, внутри уж облепиха кренится под шапкой ягоды рыжей. Видно, староверы тут отшельничали, уживались от гонений советских, а может и от царских еще.

Решили парни в часовне ночевать. Только раскладываться стали, слышат кричит неясыть жутью, да в церковь ящерки, да пауки, да мыши бурозубки с болот набиваются. Тут и вереск у крыльца зашуршал, задыбился. Стал Стас с Данилой дверь навешивать, а в этот миг луна из облака и выйди. Ночь серебром осветила, и топь видать вся в кабелях и проводах шевелится. Лезут к часовенке щупы проклятые.

Дрогнули товарищи, внутрь бросились. Рюкзаками обложились, бадожки березовые в кулаках сжимают. Слышат, кирпичик в кладке над головами вывалился. Один, второй а под сводом провод тянется, стенку будто сверлит. Дрогнула штукатурка, а под ней фресочка старинная, мужской лик в нимбе. Вот под нее кабель и уткнулся, и стал зудеть, ток словно по нему пошел. Тут оживился лик, да загрозил:

Горько. Горько, что не осталось на земле русской вовсе мастеров! Искусных, да смелых. Любви да вспомоществования немощным и не осталося. Что на Руси диется!.

Сказал лик те слова, да рот замкнул, а кабеля как не бывало.

Тут уж Славко к товарищам в полной своей силе говорит:

- Дед тот нас водит. Зазря я с ним ругался. Глупо сказать, все из-за патл его немытых, да из-за виду жалкого. Противно мне такую немощь видеть, калечную. Эх, не по совести то было, от омерзения. Звать Немца нужно, и виниться мне пред ним.

Вышли друзья под небо.

- Согласны мы, Немец! кричит Славко Покажись, заправитель рудный! Уж дуру дал я, говори, что хочешь!

Заскрипела впереди тележка, а на ней в голубоватой дымке Немец качается:

- Опомнились? ухмыльнулся он Признаете силу уральскую?!

- Ну ты, дед, не стращай, а называй, чего надо! не сдержался Данил.

- А вот ведаю я про придумки твои. Есть у тебя для калек таких как я подсобье металлическое молвил Немец рука, да глаз, да ухо в труб-протезах. Их то и надо мне, чтоб пересечь воды здешние. Я вон все кабелями телефонными питаюсь со схронов полигонных. Да не могу уж, все там голоса блуждают недосказанные про коммунизму, да про военные кнопки красные.

- Так не фурычат протезы мои махнул Данил нечего и говорить!

- И про то ведаю щурится хитро Немец Нет у вас пороху минерального, что Славко придумал, и где взять, не знаете. А я-то картой такой и владею. Вот и дело мое. Я вам жилы открою, вы свои агрегаты сладите, да мне и отдадите в пользование на дорогу.

- Что ж это за дело! Мы работай, а ты отыми?! гаркнул Данил во весь голос Бандюгов не лучше!

- А ты, мастер, бабой не вопи. Поможете мне, я в долгу не останусь сверкнул дед глазами Так оберну, что годика два не пройдет, как построят за казенный кошт в Екатеринбурхе, а после и в Шадринске заводы, где будете руки-ноги делать для калек, да по всему свету продавать. Вы от тех заводов хороший барыш заимеете, большими людьми станете, а не прикорытниками китайсками, о чем сейчас грезите!

Да так Немец супротив китайцев высказал, что и на письме передать невозможно, разве на ушко только!

- Да как же дед, мы тут работать-то станет посередь болотины сказал и Стас свое слово.

- Это не боись, инструментишко у меня надежный имеется в недрах, да только и вам потрудиться придется. Коли сейчас согласны, так и порешаем.

Посовещались парни некуда им отступаться.

- Слушаем мы просьбу твою молвил Славко.

- Тогда вот что скажу отвечает Немец Минералы на порох для каждого протезу разные нужны. Три места есть подходящих, только все они под стражей духа водного Виткася. Он-то и мне проходу не дает, вот и вам запротивится. Так что наперво вы мне корову подайте, что на Исети видали.

- На кой тебе, дед корова? удивился Стас.

- Молоко у ней, потому что медное, для меня питательное. Как достанете, я силы наверну, так и хозяйство инструментное достану с подземелий.

- Ну что же мне тогда идти плюется Стас один я плавать-то умею.

***

Отправился Стас на Исеть-реку. Вышел к утру на ту скалу, где вчера стояли, глядит лежит корова рыжая под соснами. Как до нее доберешься. Обрыв крутой, сорвешься насмерть. Разве прыгать только в самую воду. Прикинул Стас и удумал сделать, как бабка его по осени в самые заморозки купалась. Не закаленная, просто дурная на голову была. На спор с мужиками лазила. Вся жирной глиной синей оботрется и сидит с четверть час, глина та и не смывается. Так на штоф водочки себе и оформляла мужики хоть знали, что дура баба верх возьмет, а все равно ставили-спорили, весело поди.

Вот и тут на согре синяя глина попадалась. Скинул Стас одежу, давай натираться. И верно, сперва аж ноги сводило, а как на ветру схватилась глина, так и тепло стало. Токма тиной пованивает. Обождал он, да так и сиганул со скалы в воду. Вынырнул, и тут только сообразил, что затылок не обмазал, вот и морозит его.

Плывет Стас, слышит, шумит вода, гудит. Идет на него моторка с мужиками камуфляжными, все под ружьем. Бандюки значит, выслеживают. Как проведали? Заметят его, тут на реке и ухайдакают. Бросился плыть парень, хорошо бревно попалось, за ним схоронился, только нос высунул. Подошла моторка, а следом и вторая к тому месту, где он в воду сиганул, поглядела братва в воду, да его в синеве не различила. Сидят в лодке бандюги, курят, калякают, куда далей плыть. А Стас в воде ни жив ни мертв, боится шелохнуться, ноздрями воздух токмо прихватывает. И слышит, словно в ухо ему прям булькает кто, наговаривает: ты, мол, самый крепкий, самый из товарищей отчаянный, а вон за всех за просто так отдуваешься. Мог бы с братвой-то сговориться, да в лодке плавать, куролесить. Косит глазом Стас а в бревне гнилом зубастый рот то шепчет, да лыбится. Экий Виткась, каков, на подлость искушает, понял парень, да крутанул бревно ртом под воду.

Докурили тут бандюги, бычки по речке запустили и дальше плыть. На берег Стас еле живой забрался. Посмыло глину, ветер колит ледяной. Подходит к корове парень, а как ее на скалу подымать? И так ее и эдак, а животина и не движется, только брылами слюнявит. Смотрит Стас, а вымя-то у ней покусано все ну, думает Немец, злыдень, троглодит!

Кое-как корову растревожил всеж-таки, вичкой пошлепывает, ведет по берегу, брод ищет, а сам озяб совсем. Ну, думает, околею на ветру, так голышом и сгину в труселях исподних. Не судьба, видно, дело завершить. За ребят обидно, да хоть скотину пожалею, чтоб ее Немец не сожрал. Стеганул корову Стас проваливай, мол, дура, вольно пасись. А та и ни в какую, будает его пегой головушкой и приседает на колени. Очумела животина, смотрит на него глазами блюдцами голубыми бездонными и словно говорит: Садись верхом.

Стас не поверил даже, а в голове одно мычание Садись верхом. Да и черт бы с ним. Взобрался парень на корову, а та как понесет сквозь бор, только ветки хрустят. Вынесла его на косогор к порогам буйным. Здоровенный камень внизу лежит. И снова в голове звучит Держись-ка за холку. Вцепился Стас в шерсть рыжую, тут корова как развернется, да и прыгни с косогора на самый камень. Зажмурился парень, да только корова над самым камнем тем зависла, спружинила от него и на берег другой давай лететь. Летит, гремит боталом шейным, да назем по реке лепехами бросает, будто из озорства, а не от охоты. На самой релке они и очутились точно у одежы оставленной. Слез Стас с коровы, глазам не верит, а в голове ему насмешливо голос и вещает Молочко-то медное от скалы магнитной и отскакивает.

Привел Стас корову к Немцу, тот молоком медным намумлился, сил набрался и кряхтит довольный:

- Теперь можно и в путь выступать за порохом минеральным. Первый, что добыть нужно редкий перовскит. Потаен он в чудской яме, могильнике за лиственничным бором.

- Откуда ж тут перовскиту взяться, камень-то горный? удивился Славко.

- Захоронен перовскит в местах этих с великим рудокопом чудским, амулетом ему положен загробным, задолго до того, как открыли в мире минерал такой.

Наскоро парни костер развели, воду вскипятили, поели тюри, едой горячей Стаса отогрели, и выдвинулись в дорогу с Немцем. Шли долго, а калека впереди все катит подле коровы своей, за ухом ей чешет ласково. Поле кругом, да поле, уж кончилась топкая земля, а края все не видно. Встал тут Немец, руку свою прозрачную в мох воткнул и говорит:

- Рядом бор, да скрыт Виткасем.

- Куда ж идти? Одно все, куда ни обозри! возмущается Данил Покажи силу-то свою!

- Нет у меня, робята, силы против духа водного отвечает Немец с горестью Коль повстречались бы мы в рудниках глубоких, несдобровать Виткасю, шпицрутенами б его высек, ноздри б распорол да заковал в железо. А только не бывать уж мне на рудниках тех, не любоваться рудами и самоцветами.

- Так что ж воспоминаньям придадимся, авось само решится? не унимается Данил.

- Да ты и сам имеешь силу, чтоб бор найти Немец отвечает.

- Это какая ж сила? Не блажи, дед. Зверь я что ли, вынюхать бор должен, словно хорек какой?

- А машина-то твоя на что? ухмыляется Немец.

Тряхнул Данил рюкзаком:

- Мощи в машинке нет, а тут в лесу и взять неоткуда.

- Да ты проводками то моими не брезгуй, запитайся подмигивает ему Немец, а подле него кабели тоненькие змейками вьются.

Выбрал Данил один, достал машинку свою, да провод в нее воткнул и заработала.

- Чего ж так лес и покажет? не верит Славко.

- Погоди, поразмыслить надо призадумался Данил, а сам сел на камень и пальцами по машине стучит Есть хранилище одно, где все знание о лесах собрано, так, чтоб вызнать можно было по следам углеродным, где какой стоял, да когда, да сколько в нем деревьев было.

Час так проходит, второй, к вечеру уж день клонится.

- А вот, пожалуйста улыбнулся, наконец, Данил и на экранце карту показывает Правда бор тут рос лет триста тому, лиственницы, кедры, по массе, считай, гектар тридцать было, вон пятно синеет в параллелях.

- Где же искать его? спрашивает Стас.

- Да вот и ориентиры есть по долготе, по широте, а дальше, уж, Немец, твоя работа указывает Данил.

Уставился Немец на экранец и снова руку в мох воткнул да говорит: Покажись в углероде, бор упрямый, да цифры бормочет. Раз тут, да Славко веткой по голове и приложило. Глядят парни на самой опушке они оказались у пушистых кедров, а чуть подальше за стволами курган высится, там и вход в чудскую яму.

- Мне остановился Немец Туда ходу нет. Заморит меня Виткась. Так что вам идти одним. Чую, стражник в яме ждет дюжий, только вам с ним не силой мериться нужно, а родством.

Ступили друзья в курган, сруб небольшой, в земле утопленный, фонарями присвечивают. Видят в центре камни горкой свалены, а к ним скелет прислонен, сидит, глазницами пустыми уставившись. Кругом его горшки наставлены белые, лепешки медные, да украшения разные навалены, цепочки с иглами, с подвесочками. Подошли парни крадучися ближе и озираются, стражника высматривают, да тесно нет никого. Стали перовскит по горшкам искать, а что за минерал, никто толком и не знает, а у Немца-то и не спросили.

Глядит Славко руками-то костлявыми мертвец сжимает что-то. Нагнулся, а там камешек невзрачный черный светом теплится. Неужто и есть минерал особенный? Только Славко жамкнул камень, как прямо пред ним отделился вдруг от стены курганной мужик невысокий, бородатый, белый весь, солью просоленный и укоряет:

- Зачем покойного тревожишь? Чужо богатство отымаешь!

Смутился сначала парень, будто и вправду, вор какой. У мужика-то стражника и оружия вроде нет, а страшно. Глаза пустые у него выеденные, а с волос все крупинки белые осыпаются. Обернулся Славко на друзей, а те к стенам земляным как приросли, шевельнуться не в силах. И бродит будто землица, словно ходит в ней нечто, вон и у Стаса за плечом голова рогатая из земли высунулась, на ухо ему неслышно нашептывает.

Вспомнил тут Славко, как дед его учил на чудских ямах что покойные те предки наши, им и кушанья на помин оставляют. Выхватил он ловко мяса тушеного в баночке, ножом вскрыл, да под ноги поставил с приговором:

- Помяни, господи, чудского дедушку!

Только сказал, поклонился ему стражник и обратно к кургану прирос.

Взял Славко камешек и с товарищами к Немцу вышел. То ли, спрашивают, принесли.

- Оболтали стражника! Самый, самый он и есть! Первоскит улыбается Немец.

Руку свою меж корней кедровых воткнул. Вспучился, разверзся мох, а на поверхность кузня целая, как есть показалась. Не хуже, лабораторий шадринских. Тут и наковальня кристаллическая, и молоты с молоточками фотонные, меха оптические, и даже жар плазменный переливчатый. С порохом минеральным любой труб-протез подладить можно.

Принялся Данил за работу. Истолок камень на порох минеральный, а Немец советует пластинку теперь из него лей, да в глазной труб-протез и ставь. Исполнил все Данил, смотрит светится пластинка в оболочке мягкой. Подал он Немцу глаз, тот в лунку правую и стал, и жилки сразу у старика на лице проступили, светом затеплились.

- Ну спасибо, мастер! говорит он Теперь можно и путь продолжать. Второй минерал, что добыть нужно сгусток урановый. Потаен он в жаркой воде углекислой.

***

Пошли шибче. Немец дорогой твердой, верной ведет, глазом протезным путь озаряет. Весело ему, старый, а егозит и веселится, чует, что близка цель уже и от радости ажно песню нерусскую запел, а корова рыжая ему в тон подмыкивает:

Innsbruck, ich muss dich lassen

Ich fahr dahin mein Straen

In fremde Land dahin;

Mein Freud ist mir genommen

Die ich nicht wei bekommen

Wo ich im Elend bin

Gro Leid muss ich jetzt tragen

Das ich allein tu klagen

Dem liebsten Buhlen mein;

Ach Lieb, nun lass mich Armen

Im Herzen dein erbarmen

Dass ich muss von dannen sein!

Mein Trost ob allen Weiben

Dein tu ich ewig bleiben

Stet' trеu, der Ehren fromm;

Nun muss dich Gott bewahrеn

In aller Tugend sparen

Bis dass ich wieder komm!

Данил немецкий-то в институте учил, а уразуметь об чем песня не может. Немца тоже не спрашивает, выкобенистый, потому что очень был Данил. Так и дошли к вечеру до угорка, где из скалы высоко над кронами сосновыми ключ бьет кипучий. Во все стороны пар мутный пышет, да вниз рухает, словно кто на каменку в бане воды бзданул. Не видать под скалой ничего. Говорит тут Немец:

- Камень ураний в воде лежит, от того и пар, и вод бурление. Его нам сгусток и нужен единственный.

- Чего же опять, значит, мне окунаться? злится Стас.

- Да не плавать уж вам придется, а костришко разводить отвечает Немец вы как сгусток добудете, возвращайтесь, а уж я кузню подам.

Спустились парни к озерцу, что все в дыму стоит. Черпнули воды да ничего, живьем не сваришься, можно ступать. Сапоги поскидывали, штаны подвернули. Шагнул Данил первым, да и уперся будто в стену. Пар тут вдруг рассеялся, смотрят друзья а вместо лужи царь-лягушка сидит исполинская, синяя вся, будто из стекла дутая, что ключ минеральный весь и высасывает. Головой бородавчатой водит, утробой надутой поквакивает, урчит, глазами янтарными глядит важно на Данилу, да как стрельнет язычищем вдруг, так его и прилепила, да в пасть себе и заглотила.

Выругался Стас от страху как разбойник матерно, царь-лягушка от тех слов аж глаза закатила. Только смотрят друзья, жив Данила, сидит в мешке горловом у твари болотной. Очертания его видать костлявые через кожу жабью. Напирает он руками, а не вырваться.

- Ну выплевывай давай! кричит Славко.

- Слышь-ко, Данил! Помочись квакве на язык-то, глядишь и выплюнет вторит Стас.

Хватил он из носка бритовку опасную, которую завсегда с собой носил. Из руки в руку перекладывает и на царь-лягушку цыкает выплевывай, значит, Данилу.

Царь-лягушка глазами крутанула и опять язык выпустила, щелкнула, да Стас-ловкач в сторону перекатился. Свистанул бритвой, ан промах, воздух только порезал. Не успел вскочить, а язык тут как тут шлепает, еле увернулся. Зачерпнул тогда Славко камешков, стал кидать в тварь, чтоб отвлечь. Защелкали камешки как по стеклу, а лягушка и головой не повела, так с третьего разу Стаса и заела. Свалился он к Даниле в горловой мешок, и давай там такую брань разводить, что аж гул идет.

Стоит Славко, не знает, что и делать, как подступиться, а царь-лягушка все урчит, и в урчанье том слышится будто повторяет кто самый крепкий из друзей, отчаянный, а вон за всех за просто так тут отдуваешься мог бы делами ворочать. Да так и оборвались слова, Виткась, стало быть кому-то из друзей нашептывал.

Слышит вдруг Славко, стараются товарищи, кричат из заточения:

- Вод-ки! Вод-ки!

Ну, думает Славко, одурели совсем, нажраться решили перед смертью. Развернулся он было к Немцу за помощью, да Стас с Данилой в лягушке разбушевались, барабанят кулаками, неистовствуют водки им подавай. Плюнул Славко, вытащил заначку и давай лягушку дразнить, чтоб она пасть разверзла. Только высунула та язычище свой, кинул Славко бутылку прямо в мешок горловой она и провалилась. Постоял парень, да времени терять нельзя. Побежал обратно в гору.

Подскочил к Немцу и блажит:

- Доставай кузню свою! Поджигу делать надо!

Моргнул старик глазом протезным, поднялась кузня. Тут тебе и трубки медные готовые и котлы горящие. Мигом Славко годы школьные вспомнил, как с Данилой да со Стасом оружейничали спичек наломал, серы накрошил, пыж забил. А над дробью задумался, царь-лягушка-ту, поди не возьмешь чем попало. И Немец плечами токмо пожимает. Ну думает, серебром надо, как упырей гоняют. Откуда взять только? Раскрыл Славко рюкзаки товарищей. Мало ли подходящее сыщется. И правда лежит у Данилы в полотенце обернутый приемничек старый, память об отце его.

Разобрал он аппаратик, из аптечки раствор кислоты азотной с водой набодяжил, детальки радийные туда покрошил, медной проволокой покрутил и Немцу запуская процесс по медной части своей. Тот кашу металлическую глотнул да выплюнул вот и проварилась. Процедил ее Славко через полотенце и над котлом выпаривать. Тут серебро и вышло. Никаких чудес, одна наука чистая. Накрутил он дроби, да в поджигу забил. Главное, думает, чтоб царь-лягушка по разряду упырей проходила в иерархии нечестии всякой, а то ведь и облапошиться можно.

Немец тут и кривится хитро:

- Как подступаться-то станешь к лягушке в темноте, ты фонариком подсвечивай легонько через полотенце, да выключай и так трижды исполни, а потом ярко освети, у нее глаза то и замрут от кода эдакого.

Так Славко и сделал. Ступил в воду, да фонарик и включил. Мигает, а сам присматривается расступился пар под луной, засинела лягушка, а у самой зрачки рябят, дергаются. Тогда бахнул он светом в нее, пугач наставил, да и запалил! Верескнула поджига, и дробью в лоб лягушачий шандарахнула.

Упала царь-лягушка замертво. Славко к ней бросил, стучит товарищам. Глядь, а в мешке ее горловом дыра проступает, Стас с Данилой оттуда и выбираются, поддатые.

- Мочевиной спиртовой тварюгу продырявили говорит Данил нечисть сульфатную.

От делов таких произошедших пар вовсе рассеялся, да сгусток ураний в воде показался. Взял его Славко и к Немцу в кузню. Обида только финку свою в том прудце обронил.

Намолол Данил пороху минерального, да протез-руку и зарядил. Примерил Немец, как живые пальцы движутся. Посмотрел он Данилу и фигу ему в шутку показывает.

- Молодец мастер! Теперь можно и путь продолжать. Третий минерал, последний, что добыть нужно фосфор. Потаен он в мертвом поле опытном.

Обрадовались друзья, близко уж, разрешится все вскорости. Один Стас невеселый стал, угрюмится, да что-то под нос себе нашептывает.

***

Снова в путь ступили. Немец уж быстро гонит, протезом корову по холке треплет, в настроении. Вот решил у него Славко выведать, как это заправителя уральского в такую глушь занесло болотную. Тот и сказывает:

- Жил я, братец, в глубинных рудниках, что еще при жизни устроил с товарищем своим. Каждый день самоцветы изучал, да рудами неизвестными любовался. Так бы и обитал счастливо, да вскрыли те рудники людишки мелкие, гадить стали бесцеремонно, покои мои отравой полнить. Явился я тогда к злодеям этим, что ж говорю, родные земли срамите. А им какие родные, заводы все с казны крадены, кровью политы. Так и ослаб я. Невмоготу стало. Не дышится, не любуется, а поделать нечего. Стонут жилы рудные, изводят старика.

- А Виткась что ж не помощник тебе супротив них? Он же за край свой стоять должен задумался Славко.

- В распре я с ним вздернул Немец подбородок гордый Как при государе Петре Алексеевиче стал я рудознатцем заводы ставить, да на межу болотную вышел, так он забои мне и стал топить, печи заливать. Потому как боится он изучения недр земляных. Того гляди, грамотного-то человека неизвестным не застращаешь, гадями уральскими не застопоришь.

Так за беседой вышли они к полю опытному. Тянутся по нему клоки пшеничные пожухлые, в прожилках бледных. Огляделся Немец, прислушался и молвит серьезно:

- Ждет Виткась уж. Тут он, рядышком!

- Где ж минерал-то искать? спрашивает Стас угрюмо.

- А ты не сопи, сопенье-то негоцианту неподобно негромко Немец заговорил, чтобы товарищи не услыхали, Знаю, Стас, что Виткась тебе нашептывал не единожды, на поганое дело подбивая предательское. Славно, что удержался от бесовства его. Токмо трудно человеку сильному да деловому супротив такого искуса долго идти. На одном товариществе тут не вытянуть.

Не отвечает Стас, а только косится на Немца, к чему старый клонит.

- Видал я многих, кто молодцом на Урале да в Сибири зачинал, торгом и заводами продолжал старик Люди разные, а страсти-то у них все простенькие. Тут князька туземного обманул неразумного, там воеводе посул принес, чтоб податей не досчитался, здесь копеечка там шутеечка. До бога высоко, до царя далеко. Только, все, кто главного не знал, кто чистой негоцией жил, тот вскорости и до людоморства доходили и друзей не щадил.

- Чего ж главного-то? нехотя Стас вымолвил, неловко ему нотацию-то было выслушивать.

- А что первый интерес для уральца делового? сверкнул в ответ глаз перовскитовый.

- Барыш?

- Эх ты! тряхнул сокрушённо Немец патлами седыми русский, а мне тебе учить надобно. Главное для негоцианта уральского государю послужить и отечеству. Великому его становлению. Кто о том помнит, тот пред всяким соблазном устоять может.

- Так уж нет давно государей-то никаких хмыкнул Стас.

- Ишь выдумал! начал было старик, да тут же вдруг и заголосил Чую! Чую минералы! Всюду по полю минерал лежит!

Моргнул он и вправду светит земля, переливается.

- Землицей значит обойдемся крикнул Данил, да зачерпнул горстью.

Смотрят парни, а товарищ их желтеть стал. Повело Данила, выронил он землю, оступился, рюкзак с него спал. Смотрят, а из ноздрей, да ушей нити у него белые вьются.

- Помогай, Немец! закричал Славко.

Только подался управитель уральский, как громыхнуло поле, закипела яма глиняная, и из нее два рога поперли, а следом и обрубок извивающийся. Обвил Немца за протез, да тянуть стал. Стас тут бритвой резанул по обрубку, да не отступилась мерзость, а рога по ногам смельчака подсекли.

Славко к Данилу кинулся, а тот уж в землю врастает, весь грибницей фосфорной овитый. Хватился парень финки а нет ножа!

- Немец! кричит Славко Спасай!

Глядит, а из жижи уж в полный рост Виткась вышел, в чешуе весь бурый с головой тюленьей, с хоботом, да рогов-то нет у него, бивни это торчат крутые мамонтовы. Треплет он Немца будь здоров, а Стаса как не бывало. Уж и корова в бой за старика вступилась, бодается с твариной водяной. Обернулся Славко а Стас со всех спасается со всех ног, руками уши зажимает

Ходят у нас в Шадринске с тех пор в кругах деловых слухи, что бригада Леши Сивого из всех беглецов, только одного нашла Данилу-мастера мертвого. С ним и механизма два, глаз да рука, все искореженные, порченные. А товарищи Даниловы так и сгинули. Стас-ловкач, говорят, с Виткасем ушел на дно, а Славко-химик с Немцем на Алтае на демидовских рудниках схоронился и теперь торг с китайцами держит. Да не труб-протезами а по мелочи.

Бают еще, что Немец на согре ухо своё бросил, фосфором подпитанное. И ежели в него желание прошептать, то непременно сбудется. Только ухо то сыскать может лишь человек верный, самый друг надежный. Сказывают и другие, будто Немец то сокровище не за ради нонешних людей придумал оставить, а в память о товарище своем Василь Никитиче, с которым они много заводов и городов в давние времена по горам поставили.

Но про ухо, будь уверен, бабьи басни все, а что правда, то правда: один на Урале не мастер.