Этот случай произошел несколько лет назад. Его мне рассказал сам участник событий. Так что, как говорится, записал из первых уст. На момент произошедшего герой рассказки был студентом одного из престижного ВУЗа столицы, а по совместительству еще и активный участник общественной жизни. Хотя, по тому, как и где, проявлялась его активность, то наоборот, скорее правильней его назвать в первую очередь революционером, а уж студентом только по совместительству. И в этом ничего особенного нет, было бы более печально, если бы было не так. Ведь обычное дело для того возраста, когда количество тестостерона в организме еще в достаточном объеме, чтобы тянуло куда-то за рамки обыденной повседневности, искать чего-то большего. Чтобы волновало чувство полета или хотя бы причастности к чему-то большому. А уж, в каком направлении это все вылезет, и где ты полет свой обретешь, и в какое большее вляпаешься, это уже третичные половые признаки определят. Так что, если спорт не зацепил или какие другие искусства и достаток в семье позволяет, и за монеты убиваться, парясь по двадцать часов в сутки не приходится, то в современном мире, открытом всем и каждому, не взирая на классовые различия, можно на любой вкус себя попробовать. Вот и мытарятся некоторые, пока себя не распробовали. Кто на блеск алмазов ведется, кто модно на вертушках елозит или еще как битбоксит, ну а те, кто поленивей, те просто на танцполах колбасятся или еще как в кабаках пьянствуют и отвисают, да что там говорить, всех этих детских грехов и не перечислишь.
Нашего героя тянуло к большему. А в силу душевной организации и воспитания, хотя и полученное образование тоже подыгрывало в этом вопросе, тянуло его не меньше, чем на общественное дело. К тому же, в силу интенсивности вырабатывания в его организме гормонов, благодатно действующих на расширяющийся с каждым днем границы интеллект. Для его идеалистической натуры, были мелки всякие там подаяния бабушкам-нищенкам, клянчащим копеечку у метро или на каком другом тротуаре. Не про него и беспокойство о судьбах бездомных кошечек и собачек или клумбы у дома загаженные, подъезды обшарпанные, подвалы затопленные или какие другие городские безобразия, творящиеся по недоглядству или наплевательской халатности властей по отношению к рядовым горожанам. Нет, не его эта мелочь была. Не его полета. Ведь те гуманитарные высоты, которые страница, за страницей хавал наш герой на своем факультете, каждой буквой в горле вставали, что не хлебом единым жив человек. Тянула его на государственные масштабы. Если уж за хорошее бороться, так за такое хорошее, чтобы с этого хорошего, разом всем хорошо стало. Как-то так, наверное, ему мыслилось. Рубить гниль, так рубить с плеча и не какие-то отдельные бессовестно разлапившиеся сучья, а разом под корень, чтобы новой поросли дать пробиться. Свежей и чистой. И всем сердцем, всем искреннем своим естеством стремился он найти, где-бы, как бы, что бы делать, чтобы это хорошее скорее случилось. Но, справедливости ради, надо отметить, что стремится-то, стремился, но не жаждал он пострадать за это общее дело, а просто так как-нибудь руку к этому общему делу приложить. Но и не надо туту разные гнусные ассоциации на ум притягивать. Именно приложить руки, а не погреть.
Так что, не вдаваясь в подробности политических платформ и идеологий, с которыми носился наш герой, надо сказать, что он живо откликался на разные призывы лидеров некоторых социально-общественных течений принять участие в тех или иных мероприятиях. При всей такой его отзывчивости и даже более. Надо сказать честно - инициативности. Он старался во всех этих акциях-прокламациях играть не роль последнего знаменосца с транспарантом, и это ему с успехом и удавалось. Но и при всей своей востребованности и при явном интересе к нему "старших" членов этих политических сил, надо отдать ему должное, голова у него не кружилась. И свой голос и тем более время, он не отдавал с выпученными от слюней глазами ослика, бегущего за ароматизированной морковкой в руках поводыря. Этот герой своего времени, имел достаточно нейронов в черепной коробке, чтобы оставить место для своего взгляда, анализируя свои впечатления, полученные в ходе разворачивающейся на его глазах общественно-политической борьбы. Впрочем, точно также, он оставлял место, в своем рюкзачке рядом с каким-нибудь гаджетом, для томика какого-нибудь интеллектуала.
Вот и в это раз, активно участвуя в очередном демарше возмущенной общественности, организованном прогрессивными слугами народа, наш студентик был не на последних ролях. В этой акции, призванной подковырнуть очередной вскрытый гнойник творящейся вокруг несправедливости, у него была почетная роль одного из вторых режиссеров. Дело происходило в сердце страны - в Москве. Солнце светило, но не грело. День был воскресным, но не дачным, что в принципе способствует наполнению площадок городских мероприятий. И около известного памятника кучковалась разношёрстная толпа, над головами которой взвивались знамена (не путать с флагами). Конечно толпа, толпе рознь и ныне и жалкая тысчонка, другая собравшихся вместе граждан уже вызывает гордость у организаторов и легкий мандраж у властей. Но, конечно, это несравнимо, ни с размахом советских демонстраций, ни с митингами брызжущих многословными страстями революционных годов начала и конца 20 века. Зато хороший повод одним продемонстрировать подвижность гражданского общества в стране, а другим отчитаться в его наличии и чуткой работе с ним. Толпа же тем временем, не просто бурлила в непонятном броуновском движении, а центростремительно то тянулась к помосту на котором, сменяя друг друга, соревновались доморощенные мастера ораторского искусства, то рассеивалась, когда ораторы совсем унывали. Наш герой не стремился в число тех, кто решался вдохновлять толпу. Может потому что здраво оценивал свои ораторские способности, может, пример выступавших не способствовал уверенности быть принятым толпой, как требовало его самолюбие, а может просто, был слишком честен, чтобы вещать о том, во что не уверился. А может все вместе. Но зато, какое-никакое, но место на сцене он занимал. Пока же многолюдный митинг варился в своем единомыслии, под равнодушным присмотром срочников и бдительным взглядом более матерых служак, ничто не вызывало ни у кого незапланированного прилива адреналина. Ничто не смущало прохожих в демисезонных одежках шныряющих туда- сюда по тротуарам, не обращая внимания ни на протестующих, ни на их стражу. Так, мельтешили перед объективами прогрессивных СМИ.
Ну, хватит описательств, пора и сюжет двигать. "Кто, еще там у тебя у микрофона трепаться собирается?" - спросил нашего героя с полуоборота ухоженный господин, по всему видно хозяин местного банкета. "Трое по списку" - и он зачитал фамилии. "Ну, этого первого оставь, а после мне микрофон" - скомандовал маэстро. Так что, после того как наконец отголосил толи свой плач, толи доклад о бездарной власти очередной оратор, микрофон вновь оказывается в уверенных руках вдохновителя митинга. Оставшиеся неудал ораторы, затолкнув в карманы уязвленное самолюбие и втиснув ладони в кожаные перчатки, облегченно выдохнули, передергиваясь на задувшей под вечер прохладе. "Ну, что хватит?" - громыхнули колонки на площади. Приунывшая публика встрепенулась, узнав знакомый голос, и поползла взглядами к сцене. "Довольно терпеть!" Уверенный тон и бодрость оратора приятно контрастировала с занудными речами выступавших до. "Все в наших руках! Мы все можем изменить!" С каждой брошенной фразой начавший было растекаться народ, опять стал сгущаться к сцене, все больше и больше оживляясь. "Ну, как! Вы готовы?" В данном случае, даже не важно, что больше бодрило эту тусовку. Желание что-то изменить в стране или, давно созревшая готовность избавится от занудных песен выступавших. И появившаяся надежда на хоть какую-то движуху. "Пусть они слышат наши слова! Пусть они знают наши слова!" С каждой фразой возбуждения прибавлялось. Глаза молодежи заблестели в предвкушении перехода на следующий уровень, а у тех, кто был воспитан еще советской школой, непроизвольной надеждой мелькнула где-то на подкорочке фраза: "Вечер перестает быть томным". Об этом подумал и офицерский состав, наблюдавших на удалении стражей правопорядка. О чем и шепнул по рации распространяя среди подчинённых команду, в переводе на гражданский язык - всем быть на чеку.
"Вперед! Мы тут народ или кто?" - отчаянно крикнул оратор. "Мы не ослы стоять оцепленные, как в загоне! Вперед, по улицам нашего города!" - и с этими словами он энергично двинулся на стражей закона. Дальше все было по хорошо расписанной партитуре, где каждый безупречно исполняет свою партию. Вся эта музыка чем-то напоминает русскую игру перед застольем - лов кур на дворе. Активисты и соратники вслед за рыцарем-зачинщиком турнира также ринулись в неприветливые объятия силовиков. А что им еще оставалось делать? Все это моментально подняло уровень адреналина на отдельно взятой городской площади и прилегающих улицах. Рядовые зрители, почувствовав себя наконец-то причастными к реальным революционным событиям, а не какой-то массовкой топчущейся перед сценой третьесортных исполнителей бодрой, но не очень организованной массой потекла в сторону центра. Меж тем, не дожидаясь пока наберется следующая партия отъезжающих, главные герои этого вечера уже были отвезены в ближайшие казенные дома, где их рассадили в коридоре, как на приеме у врача, дожидаться своей очереди. Работники СМИ и прочие служители пера и фото, конечно сопроводили по улице столицы участников мероприятия поглощавших, оказавшихся с ними по пути прохожих, до ближайшей площади. И даже был сделаны какие-то жанровые зарисовки. А с кем-то и фотосессии. Но, не смотря на то, что потеря заводил не очень сказалась на организационной структуре двигающейся толпы, дальнейшая ее судьба уже не интересовала ни каких работников агитпроповского профиля. Так, что до следующей площади, те, кто еще держал строй дошли в гордом одиночестве.
Ближе к полуночи очередь приема у "доктора" дошла и до нашего героя. Войдя в кабинет, он увидел сидящего за столом парня, лет на десять, от силы пятнадцать старше его. Зато наглядная разница в комплекции. И тут же около окна, задрав ногу на ногу, сидел второй в штатском, лениво выдувая густые клубы дыма в открытую форточку. Обычные процедуры. Жестить, в данном случае, ни кто не собирался. Содержимое рюкзака вывернуто на стол, стоявший тут же рядом. Все сфотографировано. Описано. Один офицер строчит протокол, перемежая вопросами и переписыванием паспортной информации. Второй разглядывает задержанного. На излете второго часа опроса-допроса, на очередном блоке вопросов-уловок о коллегах-соратниках, массовиках-затейниках, второй офицерик явно заскучал. Понять-то можно, когда часами подряд одну и туже пластинку крутят. Волей не волей на поиски новенького потянет. Вот и этот встал и пройдясь туда сюда по комнате за спиной опрашиваемого, пока тот беседовал с его коллегой, подошел к столу с вещами. Ну, и начал вяло и без особого интереса, между прочим, перебирать весь этот вываленный набор. Перекладывая вещи с места на место. Так его рука и дошла до книжонки карманного формата. От нечего делать, машинально взял книгу и открыл на первой попавшейся странице. Вглядываясь несколько секунд в разворот, он стал перелистывать дальше. По лицу проскользнула тень интереса. Явно в голове офицера возник какой-то вопрос. Книга была не толста, но и не брошюркой. Листов больше ста набиралось. Пролистав несколько страниц, на лице служаки нарисовалась четкая озабоченность. Он быстро, веером проглядел все до конца. Потом изучил обложку, титул, внимательно ознакомился с выходными данными издания. После чего, подошел к коллеге и показал это все ему. Тот замолчал, прервав продолжавшийся без перерывов, без малого три часа допрос. В комнате воцарилась напряженная пауза. Наш герой, наблюдая все это, тоже задался внутренним вопросом. Что же так озадачило его собеседников в его книжонке. Что в ней они нашли такого? Он стал быстро перебирать в памяти, не клал ли он в нее какие записочки или не писал, чего-либо между строк или на полях. Почти полминуты висела тишина. Никакие воспоминания в голову не лезли. Тишь, как в голове, так и в комнате. Только раз ворвался через открытую форточку чей-то раздраженный окрик, толи со двора, толи из окна соседней комнаты. Ребята-следопыты переглянулись пару раз между собой, продолжая пристально смотреть на подопечного. Вдруг один спросил: "Ты это читаешь?". "Да" - удивленный вопросом ответил наш интеллектуал. Думая про себя, а как иначе ты хотел, если взял ее в моем рюкзаке. "И что, тебе это интересно?" "Но, я бы не так сказал. Просто, в этом что-то есть". Тут в разговор вступил другой представитель закона: "Ты хочешь сказать, что это приемлемая литература?" "Ну, это вообще-то не из области литературы" - попытался вступиться за содержание книжки наш герой. По взглядам и интонации своих оппонентов он почувствовал, что обои проявляют уже совсем не рутинный интерес. Это несколько насторожило нашего революционера. В первый раз за этот вечер у него проскользнула холодная струйка по спине. "За что это они зацепились? Что начнут раскручивать?" - скользнула подлая мысль и замерла, где-то в пятках. "Тебя в школе учили. Пушкин, Толстой и далее. И ты считаешь достойно читать после того, это?" - с искреннем возмущением спросил сидящий за столом качек. "Ну, понимаете... тут дело в концепции. А текст..." Но договорить ему не дали. Не сдержавшись, первый следователь возмущено воскликнул: "Какой тут текст? Ты мне объяснить можешь?" И он твердым торцом ладони провел, как припечатал к столу разворот несчастной книжонки. она распятая так и прилипла к поверхности стола. На каждой ее странице красовалась одна лишь буква, бегущая по диагонали из угла в угол станицы. К примеру, в главе, на которой ее припечатали к столу, красовалась "И-И-И", цепляющиеся друг за друга и делящие прямоугольник страницы на два треугольника. Не знаю было ли в книге тридцать две главы и сколько страниц в каждой. Одна, три, семь, хотя может и двенадцать? Не суть. Суть, в другом. Когда герой описываемых событий открыл было рот, искренне желая объяснится и уже начал свое рассуждение со слов: "Вы же знаете о черном квадрате Малевича?". Его вдохновенную речь бесцеремонно и грубо сбили на взлете. Холодный солдафонский вопрос: "Ты мудак?"