Невысокая женщина, с мягкими, словно бы неуверенными движениями и добрыми близорукими глазами, - так описывали художницу современники. Внешность, как водится, была во многом обманчива: для того, чтобы преуспеть в "неженском" искусстве гравюры, требовалась не только сильная, твердая рука, но также изрядная воля - равно в творчестве и в жизни. Добавьте к этому прямоту характера, искренность чувств, острую наблюдательность, и получите даму, весьма не похожую на первоначальный образ милой скромницы, который начал было складываться в воображении.

В детстве она не только любила рисовать - а кто не любит? - но и забавлялась, вырезая на ореховом полене узоры и буквы. Что еще важнее, дочка тайного советника Петра Ивановича Остроумова, имевшая полное право вырасти светской бездельницей, рано поняла, чего хочет от жизни, и принялась добиваться своего со свойственным ей упорством. Еще гимназисткой она занималась в вечерних классах при Центральном училище технического рисунка барона Штиглица - в советские времена это учебное заведение будет носить имя скульптора Веры Мухиной. Среди учителей юной Остроумовой был профессор Василий Васильевич Матэ, изумительный мастер репродукционной гравюры, известный офортами и черно-белыми ксилографиями с картин Александра Иванова, Ильи Репина, Василия Сурикова, а также портретами деятелей искусства и культуры. Матэ быстро рассмотрел в ученице нешуточный талант и уже тогда пророчил ей будущее выдающегося гравера.

Он преподавал не только в училище Штиглица, но и в академии художеств, куда в 1892 году поступила Остроумова, чем вовсе не обрадовала родителей. Противостоять целеустремленности дочери им было не по силам, но и тогда и позже в семье к ее увлечению искусством относились равнодушно, как к девичьей прихоти. Непонимание близких ранило, начинающая художница чувствовала себя отчаянно одинокой, но при этом оставалась любимым и балованным ребенком, которого могли отвезти в оперу, уложить на диванчик в отдельной ложе и потчевать специально заказанными яствами, дабы хоть чуточку излечить от бледности, усталости и худобы, вызванных чрезмерным усердием в занятиях.

Этот эпизод Анна Петровна описала в одном из трех томов своих "Автобиографических записок", благодаря которым в распоряжении искусствоведов и историков имеется уйма материала для цитирования. Вот как юная Остроумова выражала восторг от поступления в академию художеств: "Я в Петербурге, я в академии, я начинаю новую жизнь!" Короткая строчка из девичьего дневника дополнена воспоминанием, осмысленным с высоты прожитых лет: "Обширность здания, громадные классы... темные коридоры, винтовые лестницы, уходящие вверх и вниз... интересовали меня до крайности".

В числе ее наставников оказались такие видные мастера, как Константин Савицкий и Павел Чистяков, но она увлеклась импрессионистами, не хотела писать в академической манере и перешла в мастерскую к Репину, отчасти из восхищения его талантом, но больше потому, что там учились ее друзья - Константин Сомов и Филипп Малявин. Сложный характер нового педагога вызывал сильные и противоречивые эмоции: "Милый Репин! Я то люблю его, то ненавижу! Интересно его видеть, когда он работает. В блузе, лицо совсем меняется, ничего не видит, кроме натуры, чувствуется сила в нем, и вместе с тем он почему-то возбуждает во мне жалость".

Именно Репин посоветовал Анне Петровне продолжить образование во Франции. Родители отпустили ее "развеяться", и два последних года XIX столетия художница провела в Париже, где нашла себе весьма неожиданного учителя. Исследователи до сих пор недоумевают, почему блистательным французским мастерам Остроумова предпочла жившего в Париже американца Джеймса Уистлера. Некоторые называют ее выбор данью "юношеской эксцентричности". Возможно, без этого и не обошлось, но неслучайно Уистлера ценили за тонкое и глубокое колористическое мастерство, оригинальность композиции и исключительное внимание к натуре. Творчество Остроумовой обладает теми же достоинствами. Может статься, она просто увидела в американце родственную душу.

Уистлер был близок импрессионистам и европейским эстетам, которые пропагандировали красоту искусства как эталон повседневной жизни. Именно эти идеи сплотили молодых русских художников, создавших объединение "Мир искусства", к которому в 1899 году примкнула Остроумова. Сколько замечательных людей ее окружали - Александр Бенуа, Сергей Дягилев, Лев Бакст, Евгений Лансере, Константин Сомов, Зинаида Серебрякова...

Вернувшись в Россию, Анна Петровна, по настоянию Матэ, продолжила учебу в академии. Похоже, по-настоящему серьезное увлечение ксилографией началось для Остроумовой именно на этом, втором, этапе академических занятий. Репродукционная гравюра стремительно уходила в прошлое, теснимая новыми фотомеханическими способами печати. Василий Васильевич познакомил ученицу с произведениями итальянских и японских мастеров былых столетий, доказав, что когда-то гравюра на дереве являла собой подлинное искусство. И художница загорелась: "Я все думала и думала о гравюре, я все мечтала о том, как буду в ней работать, как я дам новый путь этому искусству". Друзья по объединению поддержали ее устремления: "Живописцев у нас много, а художников-граверов нет".

Она бы наверняка добилась успеха и в живописи - были у нее и природные задатки, и желание, и отличная выучка. Но запах масляных красок вызывал тяжелые приступы астмы. Счастье, что художница вовремя открыла для себя иной путь, искренне и полно поверила в новое предназначение, обещавшее возможность стать первой, а не одной из... Успех не заставил себя ждать. Гравюры принесли Остроумовой вторую премию на конкурсе, организованном Обществом поощрения художеств. А вскоре она окончила академию со званием художника, представив на экзамен 14 гравюр.

Она отнюдь не была синим чулком. Светской жизни избегала, предпочитая одиночество или общество единомышленников, но любила танцевать, обладала пылким впечатлительным сердцем, у нее случались нервные срывы, любовные увлечения. От замужества Остроумову удерживало опасение, что семейная жизнь лишит ее возможности полнокровно работать в искусстве, а то и вовсе вынудит затвориться у домашнего очага. Между тем, человек, с которым было возможно и личное, и творческое счастье, все время находился рядом. Сергей Васильевич Лебедев, студент естественного факультета, будущий ученый-химик, приходился ей двоюродным братом, был на три года моложе, долго любил без надежды на взаимность и в конце концов женился на другой. Прошло много времени, прежде чем она осознала, как была слепа: "Я вдруг поняла (точно пелена упала с глаз), что я давно люблю его..."

В делах искусства Остроумова вела себя куда мудрее - порой заблуждалась, но никогда не шла по ложному пути, не отступала от своей внутренней художественной правды. Знаменитый Бенуа, которого называли "главным идеологом" объединения "Мир искусства", живописец, график, театральный художник, критик, наделенный тонким вкусом, ценил в ее скромных, на первый взгляд, произведениях благородство и строгость - "все то, что можно обнять словом стиль".

Сильнейшим источником вдохновения и главной натурой для Анны Петровны стал родной Петербург. Она сделала то, чего, как ни странно, не делал до нее один художник - посвятила свое творчество любимому городу. Памятник Петру I на фоне Исаакиевского собора, Петропавловская крепость, Адмиралтейство, Нева с глядящимися в нее великолепными фасадами, чудесные мосты, фонари на набережных, виды Павловска, дворцы, сады, улицы, каналы, монументы, казенные здания, конторы, доходные дома. Петербург и его окрестности - во всякое время года. В гравюрах Остроумовой классическая архитектура северной столицы предстает величавой, грандиозной, но не подавляющей, не рассудочно-холодной - лиричной, суровой, порой таинственной, а то и объединяющей все эти качества одновременно.

Ее произведения отличали строгая геометрия линий и композиционная продуманность. Уже в первое десятилетие XX века, в самый радостный, светлый период жизни Остроумова выработала собственные приемы обобщения формы и цвета, которые затем вошли в творческий арсенал других художников-граверов. Лаконичными средствами ей удавалось добиться редкой выразительности и точности в создании образа. "В гравюрах она владеет крепостью штриха... Как никто умеет, пользуясь минимумом цветовой шкалы, передать в красках желаемое настроение", - писал Бенуа. Искусствоведы отмечают у нее не всем данный талант изображать природу и архитектуру в органичном единстве. Природа в ее работах наполняет архитектуру энергией, жизнью, эмоциональным содержанием.

Один из излюбленных мотивов, повторяющихся в разных произведениях Анны Петровны, - здание петербургской Биржи на стрелке Васильевского острова, монументальные колонны, сквозь которые открывается вид на самые знаменитые здания города. В Тюменском музее изобразительных искусств хранится оттиск с цветной ксилографии Остроумовой "Петербург. Вид на колонны Биржи и Петропавловскую крепость". Почти два года назад в музее прошла выставка графики художников объединения "Мир искусства", где демонстрировалась не только эта гравюра, которую тюменцам изредка случалось видеть и прежде, но и другие работы художницы.

Путешествуя по Европе, Анна Петровна стремилась запечатлеть красоты иноземных городов. Тюмени достались два итальянских пейзажа: на одном изображена вилла папы римского, на другом - ночная Венеция, где, катаясь с Лебедевым на гондоле, Остроумова впервые поняла, что влюблена. Но куратору выставки искусствоведу Ирине Яблоковой больше всех по душе трогательно тонкий акварельный пейзаж художницы: "Он очень трепетный, нежный и немного выпадает из привычного восприятия творчества Остроумовой-Лебедевой". Небо в сероватых разводах, сельская дорога, церквушка с покосившееся маковкой среди высоких деревьев...

Занявшись акварелью, которая слывет техникой трудной и капризной, Анна Петровна сполна проявила свое дарование живописца. Все тот же Бенуа: "В акварелях она радует глаз свободой мазка... ее вещи блещут чарующими переливами и созвучием красок, необычайно остро подмеченных на натуре". Если в гравюре Остроумова была пейзажистом, то акварель позволила ей раскрыться как мастеру портрета. В Русском музее хранится созданный ею портрет поэта Максимилиана Волошина. Из прочих особенно хороши портреты писателя-символиста Андрея Белого, художницы Елизаветы Кругликовой, оперного тенора Ивана Ершова.

Коллеги-художники, в свою очередь, брались изобразить саму Остроумову. В 1899 году ее нарисовал Валентин Серов. Юная Остроумова сидит, откинувшись в кресле и положив руки на подлокотники. Через два года Сомов создал обстоятельный живописный портрет, находящийся сейчас в Русском музее. Этот портрет, на котором художница изображена задумчивой и меланхоличной, совсем не похож на беглый рисунок, сделанный почти десять лет спустя: лукавый блеск чуть опущенных глаз, сильное, лучащееся жизненным задором лицо... К этому времени Остроумова была уже замужем. Два года ей пришлось дожидаться развода Лебедева с первой женой, и вот в 35 лет она пошла под венец, и страх за судьбу своего творчества ее не остановил.

Наверное, она была счастлива в эти годы: любимый город, любимое дело, любимый человек рядом, и так много еще впереди. Гравюра на дереве как нельзя точно отвечала ее характеру. "Я ценю в этом искусстве невероятную сжатость и краткость изображения... беспощадную определенность линий... - писала Остроумова-Лебедева. - Сама техника не допускает поправок, и потому в деревянной гравюре нет места сомнениям и колебаниям". Перед первой мировой войной ее творчество достигло истинных высот. Искусствоведов восхищают невские перспективы художницы, поэтичность и экспрессия природных ландшафтов, изысканность и строгая выверенность деталей.

Работы Остроумовой - это еще и памятник Петербургу, которого больше нет. Необычайной силой воздействия обладает скупая по колориту цветная ксилография "Дворец Бирона и барки", изображающая закат на Крюковом канале: по берегам лежит снег, темное небо озарено последними отсветами вечернего зарева, которое отражается в тяжелых, будто остекленевших водах, за мачтами сгрудившихся у пристани судов виден ныне не существующий двухэтажный дом, бывший когда-то резиденцией фаворита императрицы Анны Иоанновны.

В воспоминаниях Остроумовой-Лебедевой трудно отыскать хвалы Петербургу - свою страсть к городу она выражала в творчестве, снова и снова воссоздавая его черты, неповторимые в каждый момент времени. Но о гравюре говорила много и с удовольствием. "Как прекрасен бег инструмента по твердому дереву, - восхищалась художница. - Доска так отшлифована, что кажется бархатной, и на этой блестящей золотой поверхности острый резец стремительно бежит, и вся работа художника - удержать его в границах своей воли".

Она мало занималась иллюстрированием, но не могла пройти мимо книг, посвященных городу на Неве. Еще в 1901 году создала иллюстрации к пушкинскому "Медному всаднику". В 1912 году ее гравюры появились в труде В.Я.Курбатова "Петербург", а позже, уже в 1920-м, украсили книгу Н.П.Анциферова "Душа Петербурга". Однако большая часть ее ксилографий и литографий объединены в самостоятельные альбомы.

Многие члены "Мира искусства" после 17-го года уехали за границу. Остроумова-Лебедева осталась в родном городе. Пусть менялись его имена, но парки, набережные, здания по большей части оставались на месте, а значит, у художницы, исповедовавшей искусство ради искусства, хватало дел, какой бы ни был на дворе режим... В 1918-22 годах она преподавала в Высшем институте фотографии и фототехники - отчасти потому что ощутила потребность поделиться накопленным опытом, но больше из банальной нужды, которую вместе с разрухой и ужасами красного террора принесла революция.

Химик Лебедев с его исследованиями по полимеризации непредельных углеводородов был ценен для новой власти. В 1926-28 годах он руководил разработкой способа промышленного получения синтетического каучука (стратегический материал!) и добился успеха, обогнав немцев, американцев и всех остальных. В 1932 году по его методу было налажено производство резины, что принесло Сергею Васильевичу звание академика АН СССР. Он умер шесть лет спустя видным деятелем науки, окруженный всеми почестями, наделенный всеми привилегиями, которые соответствовали его положению. Ореол избранности отчасти распространялся и на его вдову, которая сделала все для увековечивания памяти покойного мужа. Во всяком случае, Анне Петровне больше не нужно было искать средства к существованию.

Репрессии обошли ее стороной. От пожилой женщины не ждали портретов вождя народов и героев революции. Пожалуй, единственным компромиссом стала графическая серия "Новое строительство" - но это была еще одна черточка на лице города, который оставался главной ее любовью до конца дней. Годы блокады Остроумова-Лебедева провела в своей квартире на Нижегородской улице. Половина окна в плохо протопленной мастерской была заколочена фанерой, но художница, которой было уже за семьдесят, продолжала работать, вслед за ускользающим лучом осеннего солнца передвигая по столу очередную гравировальную доску, спасаясь в мире чистого искусства и спасая сам этот мир - для себя, для современников и для всех, кто придет следом. В 1944 году ксилографией "Вид на крепость ночью" она завершила финальный цикл, посвященный вечному и великому Петербургу, который продолжал жить и дышать внутри временного, преходящего Ленинграда.

Последние годы художницы были омрачены болезнями и надвигающейся слепотой, но по-своему счастливы. Гранд-дама отечественной печатной графики не осталась одна, не была забыта и брошена, как часто случалось да и ныне случается с людьми, которые испытали признание и всеобщую любовь в годы расцвета, а в старости и слабости были окружены лишь пустотой. Верный почитатель ее таланта московский гравер Николай Синицын не просто приезжал поговорить, выслушать критику собственного творчества и собрать материал для монографии - он помогал, чем мог. Хлопотал о присвоении ей звания академика при заново созданной Академии художеств, добился издания "Автобиографических записок".

Без ложной скромности художница писала: "Гравюра в России с конца XIX века пошла по новому пути и из ремесленной сделалась оригинальной, самодовлеющей гравюрой. Начало этому положила я". Кто посмеет сказать, что это преувеличение?

Анна Остроумова-Лебедева прожила долгую жизнь, и прожила так, как хотела - в искусстве. Творчество ее не устарело, потому что талант не может устареть, и еще потому, что красота города, которому она посвятила себя, в самом деле - вечна.