...Было так холодно, будто ледяной ветер, проникая сквозь одеяние, старался добраться не только до тела, но и самой души. Мерзли руки, ноги, даже под сердцем ощущался холодок. Но ветра не было, все вокруг было неподвижно. Странный пейзаж: растрескавшаяся земля под ногами, как от палящего зноя, чахлая, мертвая трава, торчащая пучками. Деревья полуголые, причудливо изогнутые. Рассеянный свет невидимого светила... Ни звука, ни запаха - ничего... И тоска - страшная до отчаяния.
"Эх, за грехи свои попал в обитель сию", - подумал Георгий, в надежде озираясь по сторонам. Как попал сюда, почему, чьей волей? Он сделал несколько шагов, ноги плохо слушались; с трудом перешагнул через небольшой камень на пути. От этого невладения своим телом стало муторно до тошноты. И новая волна отчаяния и тоски сжала его сердце. Но что-то стало меняться. Он не мог понять что. В этом безмолвном мире происходило какое-то движение. Незримое, а потому еще более пугающее. Что-то невидимое двигалось на него, он даже услышал звук шаркающих ног. И внезапно мир взорвался! Хохот, визг, улюлюканье. Вокруг него заплясали вихри, которые постепенно начали приобретать очертания, пока не превратились в семь отвратительных фигур.
Георгий со страхом взирал на них. Кто они, что они? Рука его метнулась ко лбу, сотворив крестное знамение, а побледневшие губы истово зашептали:
- Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут..., - но фигуры не исчезли, лишь замерли перед ним. Разве только все смолкло.
Страх немного отпустил, теперь он мог отчетливо их разглядеть. По виду похожи на людей, но до чего же... мерзкие! Особенно вот эта - вроде бы и нет в ней ничего страшного, но... Глаза холодные, взгляд презрительный и высокомерный, выражение лица такое - вот-вот плюнет на всех и вся. Лучше и не смотреть, а перекреститься. А эта? Фу, что за страшилище. Смотрит так, как будто душу хочет высосать, и все ей будет мало. А тело под полупрозрачным одеянием извивается змеюкой черной. А вот и еще один. По виду вроде мужик, но глазки заплывшие, живот едва ли не до колен, колышется, как студень. Нет, лучше закрыть глаза и не глядеть. Тем более, что остальные четверо ничуть не лучше.
Семь фигур... Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться - кто они. А уж ему, тем более, не пришлось долго размышлять над этой загадкой. Вот уже два года он без устали истребляет их в себе... Грехи... Семь смертных грехов...Смертных, потому что неизбежно влекут за собой все остальные, и как итог - смерть души.
Но почему они стоят перед ним? Разве он недостаточно молился, разве не искупил свою вину? Ту самую, которая и привела его в монастырь. Сколько там, в миру, осталось друзей, знакомых, живущих обычной грешной жизнью? О, Господи! За что? Почему?
Он вспомнил и ругань отца, и слезы матери, и недоумение родных, когда сообщил им свое решение - стать послушником. И никакие уговоры не помогли... Слишком был он придавлен чувством вины за ту неудачно проведенную операцию. Нет, его никто не обвинял, больной был слишком плох, к тому же возникли непредвиденные проблемы, но... Он так и не смог забыть ту минуту, когда вышел к его жене и дочери, чтобы... А потом... Жить не хотелось. И Господь помог! Привел его в храм. Георгий... Нет, Георгий появился позднее, когда он крестился. И больше он не вспоминал своего прежнего имени. Потом ушел в монастырь, был послушником, а два года назад принял постриг...
Некоторые из братьев не выдерживали, возвращались в мир, а он втянулся в эту размеренную, неторопливую жизнь. В его душе, наконец-то воцарился долгожданный покой. Ведь мирская жизнь больше не вспоминалась, все разговоры велись только о духовном, а общение ограничивалось двумя словами: "прости" и "благослови"... Да и в кельи друг к другу не захаживали сами по себе, разве только не направит настоятель, и не войдет к тебе никто, пока не скажешь "Аминь". Ни вольного обращения, ни смеха, ни шуток. А зайдет кто, так сразу молитовку вслух творит. А ведь если еще и задуматься, что жизнь твоя отныне не что иное, как путь к Высшему идеалу, подражание образу жизни Самого Иисуса Христа... что может быть прекраснее этого? Чище? Возвышенней? И Георгий всем существом своим ушел в эту жизнь, так непохожую на ту, что оставил...
И вот теперь перед ним стоят те, кого он давно уже отринул от себя. Но почему? Почему? Неужто он умер? И вновь: "Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его..." Нет, не расточаются... Вон та, которая так высокомерна... Гордыня? А эта, черная, со змеиным телом, ишь как извивается - не иначе Зависть... Но разве он кому-то завидует? Разве в нем есть эта самая гордыня? "О, Господи! - Воскликнул Георгий, протянув руки к тому, что могло бы назваться небом в этом окаянном мире. - Помоги и помилуй!"
Сзади послышался тихий смех. Совсем не пугающий, но Георгий аж подскочил на месте и в ужасе обернулся. Так и есть. Он. Ему не хотелось даже мысленно произносить его имя. Но сразу возникла твердая убежденность в том, что это именно Он. А кто же еще мог властвовать над теми, кто сейчас склонился перед вновь прибывшим? Впрочем, его образ никакого страха не вызывал. Лишь сильное удивление. Вопреки всем представлениям, стоящий перед ним был отнюдь не отвратителен видом. Напротив. Принял образ Ангела Света? Этакий Фосфор*... Георгий даже не понял, что Фосфор по смыслу мало чем отличается от того имени, которое он так боится произнести. Люцифер...
- Не слышит? - Без всякой издевки и даже как-то сочувственно спросил его новоявленный "Фосфор". - А до этого слышал?
"Изыди!" - Мысленно воскликнул Георгий, но тот лишь снова рассмеялся:
- Нет. Не слышит... Так значит, ты действительно думаешь, что мои друзья не имеют к тебе ни малейшего отношения? А разве это не гордыня? А зависть? Или ты уже настолько мертв, что тебе ничего не хочется? Хочется! Например, спастись... Но если есть желание, то будет и зависть, неважно: белая или черная. Хм, ну хотя бы к тем, кто уже спасен. И если ты вот так же, кропотливо покопаешься в себе, то найдешь и остальных.
"Господи! - Вновь с тоской воскликнул про себя Георгий. - Услышь мя, грешного! Помоги и спаси!" Но... ничего не менялось... Его охватило отчаяние, потом уныние. И сразу же к нему метнулась женская фигура с постным и вытянутым лицом.
- Изыди! - В гневе закричал Георгий, но... Только привлек к себе еще одну - уже мужскую, с лицом, перекошенным от злобы... Гнев!
Растерянный, ошеломленный, он оказался в кругу этих страшных спутников Врага.
- А странно, - задумчиво сказал Сатана, - неужели в тебе нет никаких Добродетелей? Даже я знаю, что они есть. Например, вот эта твоя поистине детская доверчивость, что Он сейчас откликнется и придет...
Георгию стало очень больно, и еще больнее было оттого, что Враг высказал собственную его мысль. Еще не хватало думать одинаково с... Врагом.
Но жгучая обида, заполняла его. Почему? Почему? За что? "Не сдамся! - Ему удалось взять себя в руки. - Это просто искушение." Эта мысль придала ему веры и сил.
"И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго"...
"Не введи! Но избавь... Кто? Кто искушает? Господь? Или ...? Если Враг, то почему Бог позволяет? За что? Не введи, но избавь. Ввел, но не избавляет..." А хоровод вокруг него становился все неистовее; от вновь поднявшегося хохота и визга путались мысли, кружилась голова.
"Не избавляет? Не слышит? - Ворвался в его сознание голос Люцифера. - Как это знакомо..." Георгий встретился с ним взглядом. Сочувствует? Нет, это невозможно - просто прельщает. Просто... А почему многие покинули монастырь? Только ли из-за того, что не смогли преодолеть себя? Или вот так же, как он...
- Они ушли жить, Георгий. Просто жить. - Голос Люцифера тихий, но каждое слово отчетливо слышно в этом хаосе...
Внезапно навалилась страшная усталость.
- Прекрати это..., - почти шепот, но тот его также услышал. Едва заметный знак рукой, и все стихло, и семь фигур вновь оказались перед Георгием. Он смотрел на них, ощущая страшную пустоту в душе. И вдруг до боли захотелось оказаться рядом с матерью, положить ей голову на колени, совсем как в детстве, ощутить тепло и ласку ее нежных рук... Впервые за эти два года Георгий испытывал страшное одиночество.
Но что это? Он смотрел на семь фигур, но вид их уже не внушал такого отвращения. И та - с вытянутым, унылым лицом, теперь похожа больше на ленивую и вальяжную матрону... И этот - с глазами, наполненными ненавистью и злобой, тоже изменился - стал не таким пугающим...
- Удивлен? - Спросил Люцифер. - А удивляться нечему. Ведь ты ненавидел их, боролся с ними, и пока ненавидел - они и имели такой вид, но полюби их, как любят, любили и будут любить все живущие в мире - и увидишь, насколько они могут быть прекрасны... Разве они не часть тебя? Зачем же ты убиваешь себя по частям, сражаясь, по сути, с самим собой? Чего ты боишься, Георгий? Что когда-нибудь о тебе, быть может, вспомнит Тот, Кого ты так и не смог дозваться?... И разве из нас двоих ты не боишься больше Его, нежели меня? Боишься Его... Гнева? А можно ли возлюбить в страхе? - Люцифер снова засмеялся...
"Гнев Божий... Гнев праведный, - подумал Георгий, - значит, у Бога может быть праведный гнев? А если вспомнить войну, о которой так часто рассказывал отец, разве гнев был неправедный?" Мысли его путались, но страх в душе уступил место странному покою. Сколько людей жило, живут и будут жить... И куда они ушли и уйдут? Миллионы, миллиарды...
- Жаждешь воскресения и жизни вечной, - усмехнулся Люцифер, - но как может воскреснуть тот, кто уже при жизни убил себя? Как может испытать радость воскресения тот, кто заставил себя бояться радости, как может воскреснуть душа, которую сам сделал мертвой... Рай для мертвецов...
Георгий вздохнул, он не хотел больше бороться... В его груди лежал тяжелый камень, и хотелось одного - вздохнуть полной грудью и освободиться от этой тяжести... Давно забытые чувства тревожили душу. И он прерывисто и глубоко вздохнул... В истерзанную страданиями грудь неожиданно влилась струя свежего, насыщенного ароматами, воздуха. Он с изумлением увидел, как трава стала оживать, как из земли потянулись все новые ростки, как деревья зашелестели изумрудной листвой... Семь же фигур, полностью изменившие свой облик, постепенно теряли очертания. А сам Люцифер удалялся от него все дальше и дальше... Георгий запрокинул голову и увидел над собой небо: синее-синее и высокое-высокое...
И наполненный радостью бытия крик, вырвался из его груди:
- Я живу!..
...я живу, живу, - продолжал бормотать Георгий, беспокойно ворочаясь с боку на бок. И вдруг вскочил. Растерянно огляделся. "Ба! Да это же сон! - Он провел дрожащей рукой по лбу.- Прелесть бесовская..." Но что-то глубоко внутри его защемило сожалением. В келье было еще темно, но уже чувствовалось приближение рассвета.
Георгий бросился на колени перед распятием. Зашептал горячо:
- Господи помилуй, Господи помилуй, Го...
"Какое страдальческое у Него лицо! Велики Его страдания... И нам повелел страдать... потому что... Сам страдал? А без этого нельзя... Бог терпел и нам велел... А батя мой через такие страдания прошел и говорил: Это для того, чтобы вы жили счастливо...М-м-м..."
" Помилуй... смилуйся... А слышишь ли Ты? Это, каким же нужно стать, чтобы Ты услышал? И эти 144 тысячи спасенных... и...все? Миллионы, миллиарды...и я...И куда мы все? Если уже лимит исчерпан..."
- Ох! Господи помилуй! Господи помилуй! Го...
"А какое небо-то во сне стало... синее-синее, высокое-высокое. И такое близкое... Живое. Как в Граде Твоем? "И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего..."** Ни солнца, ни луны... Неживое... Рай для мертвецов... " а город был чистое золото, подобен чистому стеклу." А трава какая зеленая была... во сне... И листья шелестели жизнью... Как же я мог забыть это? Перестать видеть, чувствовать, ощущать... Всю эту красоту созданного Тобой же мира!.."
А в окошко уже вливался розовый свет, оживляя мрачный сумрак кельи. И птицы неуверенно пробовали голоса. И откуда-то донесся лай собаки, и зашелестели деревья за окном... И звуки, давно отринутые и забытые, теперь улавливались каждой клеточкой его тела...
И смех, не безумный, а радостный слился с этим хаотичным пробуждением жизни, рождая самую чудесную в мире гармонию. И смех этот звучал так жизнеутверждающе! Так...
--
Фосфор - Фосфор (лат. Lucifer -- несущий свет) -- у древних греков название утренней звезды. По Гесиоду, Фосфор был сын титанида Астрея и богини Эос и считался любимой звездой Афродиты, которая сделала его стражем своего святилища. В римской мифологии -- Люцифер.
![[]](/img/k/kalmykowa_g_w/probuzdenie/-aw.jpg)