Аннотация: На пол под елку легла простыня - снежное поле первого свидания. Девушка дрожала, глаза у нее стали врубелевскими - на пол лица. В тонких качающихся тенях, в услужливом мягком свечении старинных гирлянд она казалась сотканной из кружев, хрустальной, заблудившейся в нашем мире. Я шагнул вперед, увидел, как обнаженная фигурка Даши отразилась в десятке елочных шаров.(с)
С самого утра у меня было нерабочее настроение, я скучал по Медку. Заставка на компе притягивала взгляд. На ней мы с Медком гуляем в парке. Она идет по бордюру, а я поддерживаю ее под руку. Она такая радостная, летящая, в коротком абрикосовом пальто. Черные волосы, почти такой же длины, как пальто, лежат красивыми волнами. Медок смуглая, яркая, в руке у нее букет мимоз. Я шагаю рядом, уверенный и довольный, любой поймет по моему взгляду - я влюблен. Мы красивая пара. Нам постоянно об этом говорят. В тот день наша фирма пышно праздновала 8 марта, сначала пошли в театр, потом в ресторан и в парк, где Медеина подружка Булька нас сфотографировала. Раньше мне казалось, что на корпоративных мероприятиях весело, теперь я понимаю, это оттого, что Медок была рядом. Мы не расставались с тех пор, как я пришел работать в "Изумрудный город" - два с половиной года. Это она придумала мне прозвище, и вслед за ней все стали звать меня Инсаром, а настоящее имя, Виталий, никто уже не помнит.
Три месяца назад Медок уехала в Грецию. Для меня это было, как пожар на празднике. Я, конечно, знал, что по паспорту она Медея Ипсиланти, любил ее экзотичное имя и восточную страстность. И вдруг в Греции у нее обнаружился дядя Аргирис и еще куча родственников, троюродных братьев и тетушек - седьмая вода на киселе. Она сама хохотала, когда мне рассказывала. Однако семейство собрало чемоданы и полетело знакомиться. Медок планировала провести отпуск на Кикладах и вернуться. Получив от нее первые фотографии заморских пляжей, роскошных вилл, яхт и застолий, весь офис заныл от тоски по привольной жизни в южном климате. "Повезло!" - томно закатывали глаза дамы, а мужчины многозначительно хмурили брови. Я не сомневался, что Медок вернется, а если и останется, то обязательно позовет меня в Грецию. Иначе и быть не могло. Мы звонили друг другу и говорили часами, писали горячие письма и слали открытки с ангелами и сердцами. Интернет стал близким другом. Она рассказывала мне о своих приключениях, я проводил вечера, рассматривая ее фотографии с морем, пальмами, красочными базарами, и всем своим существом стремился к ней.
Вот и сейчас рука потянулась к заветной оранжевой флэшке с особенной папкой. В ней хранились фото, на которых Медея позировала ню. Я ни на минуту не забывал изгибов ее полных бедер, густой и плотный волос лобка, пружинящий под пальцами (она называла это место черной лилией, и следила за ним, как внимательный садовник), темно-вишневый бархатный ободок, обрамляющий кратер.... Три месяца это очень много! Бумажные фотки, наверное, затерлись бы до дыр, но эти лишь блестели под моим вожделеющим взглядом. Бегущая строка внизу монитора сообщила, что пришла почта - письмо от Медка. Я обрадовался, мечтая подкрепить виртуальное свидание свежими заверениями в любви и желании скорее пасть в мои объятья и растаять от поцелуев. Залпом проглотил ее короткое сообщение:
"Милый Инсар. Я не смогла сохранить чувства к тебе. Я без ума от другого. Сердцу не прикажешь. Не жди меня. Отныне я принадлежу Греции. Прощай и не держи на меня зла".
Что это? Идиотская шутка? Как это, без ума от другого? Она не могла так поступить! Сообщение, конечно, в ее стиле: Медок всегда была излишне прямолинейна. Но мозг отказывался воспринимать доходчивость коротких рубленых фраз. Просто, она решила меня разыграть. Обиделась, что я не ревную ее ко всем этим ничтожным Никиасам и Пизагорасам, вот и забеспокоилась, что может потерять меня. Я быстро набрал ее номер. Нетерпеливо слушал длинные гудки. Забыла телефон? Не слышала? Не хотела отвечать?! Меня охватила паника. Я отбросил телефон и щелкнул мышкой, закрывая ужасное сообщение. Во весь экран развернулась передо мной картинка с бесстыжей Медеей, она стояла в позе "кошечки", оглядываясь через плечо и чуть выпячивая нижнюю губу. Она никогда не стеснялась фотографироваться обнаженной. Неужели какой-то Пизагорас хватает своими граблями ее бедра, владеет всем этим богатством!? Глаза застила малиновая пелена. Весь день я названивал Медее, но безрезультатно. Ходил из угла в угол, вжимался лбом в стекло, невпопад отвечал на звонки, не слышал коллег, и не мог ни о чем думать. Только о Медее и ее странном письме. Никто из сотрудников не выпытывал у меня, что произошло. Страшила заглянул было в кабинет, покачал головой и вышел. Оказалось, Медок написала не только мне, но и боссу, и Бульке, со всеми распрощалась, обрубила концы.
Прошла неделя, я перестал звонить Медее, но все время думал о ней. Не сразу заметил, что меня начала обхаживать Булька - Медеина подруга. На самом деле ее зовут Ульяной, Улькой, это Медея придумала собачье прозвище. Я бы на месте Ульяны жестоко обиделся, а она ничего, обожала подругу, терпела. В проницательности Медее не откажешь - Ульяна действительно похожа на бульку, не на бультерьера, боже упаси, а на маленькую комнатную бульдожку, коренастую, крепенькую. Лев Николаевич как будто про нее написал: "Лицо у Бульки было широкое, глаза большие, черные и блестящие...". И вот Булька стала подкарауливать меня в перерыв или после работы. И много-много говорила, поблескивая круглыми предупредительными глазами. Я механически что-то отвечал. Она звала меня на йогу, то ли спиритическую, то ли феерическую. Булька увлекалась разными восточными практиками, от нее даже пахло не нормальными духами, а приторными пряностями. Она объясняла, что я подавлен и напряжен, но мне обязательно поможет трансцендентальная медитация - развяжет узлы и разгладит сгустки, чтобы энергетический поток не тормозился. И тогда я освобожусь от негативных эмоций и мрачных мыслей. Наконец, ее навязчивая заботливость стала меня напрягать, я отлично понимал по ее вздохам, взглядам, напряженным грудям, выставленным напоказ, желание непременно помочь мне выпустить застоявшийся поток, гнетущий мое существо. Она была готова в любую минуту стать медиумом для этого потока, проводником к доступному и близкому счастью, которое я, ослепленный обидой на Медею, не желал замечать. Булька ничего не делала без позволения Медеи. Значит, моя бывшая подружка дала добро. Какое великодушие! Мне даже скулы свело от нового приступа боли. Нет, ничего не понимала в моей душе Медея, если думала, что потеряв ее любовь, я смогу утешиться Булькой!
Закончился промозглый ноябрь, потянулись ничем не примечательные бессолнечные декабрьские дни. Я работал на износ, приходил домой поздно, ужинал и ложился спать. Следил за тем, чтобы на мечты и мысли не оставалось сил. Может, есть доля правды в перевернутой наоборот присказке: "не везет с деньгами, повезет в любви". Одна успешная сделка сменяла другую, и сотрудники "Изумрудного города" рассчитывали получить щедрые премии к Новому году. Народ обсуждал корпоративный праздник, намеченный на конец декабря, загодя. Я отказался принимать участие в подготовке конкурсов, репетициях и прочем "внеклассном" веселье. И на праздник не хотел идти до самого последнего дня. Но неловко было огорчать Страшилу, он собирался ставить меня всем в пример, как успешного риэлтора, и не хотелось, чтобы Булька настрочила Медку что-нибудь вроде: " А твой-то так и сохнет, ничего не можем сделать, даже Новый год не пришел праздновать". Не дождется. Матерый волк зализал раны.
Коллектив фирмы, вместе с приглашенными (разрешалось привести свою "половинку"), собрался к семи вечера в Нефритовом зале гостиницы "Аркадия". Столы проседали от разносолов и напитков. Первую часть вечера звучали поздравления и бодрые речи об успехах "Изумрудного города". Великий и Ужасный - мастер красного словца. Даже скептики прониклись его речью и загордились делами фирмы, потом хором вдохновенно спели наш гимн. Выступления сменились раздачей слонов. За что мы любим Страшилу - так это за практичность. Он никогда не вручает кубков, статуэток и прочих артефактов за хорошую работу. Только конверты с чеками. В конце церемонии благодарные сотрудники, раззадоренные шампанским, окружили Великого и Ужасного, и с гиканьем стали подбрасывать босса в воздух. А потом началось настоящее шоу. Приглашенные девицы изобразили кабаре. Полуголый фокусник смело предлагал дамам разрубить на его груди капусту. Выпущенные из цилиндра голуби разлетелись по ресторану и деликатно присели на обнаженные плечи сотрудниц. Восторженные дамы тут же принялись их кормить. В проходах между столами вдруг появились горящие кольца. Я подумал, что в них будут прыгать тигры, но вместо тигров в них ринулись юные акробатки в блестящих купальниках. Мужчины не выдержали и бросились вслед за акробатками доставать их из огня. Появилась необъятная певица, такая, что хотелось смотреть на нее и смотреть. Когда она спела густым и сильным голосом: "Красивая и смелая дорогу перешла...", никто не поверил. Страшила не смог побороть себя и пошел плясать с певицей, и многие сотрудники, отведав вин и яств, решились, наконец, потанцевать. Так бодро проходил вечер, я даже веселился. Ко мне подсела Булька, нарядившаяся в стиле женщины-вамп в платье цвета красного мака, обтянувшее ее, как вторая кожа. Густо подведенные глаза казались еще круглее обычного.
- Потанцуем, Инсар! - протянула она томным голосом, решив, что сразила меня наповал своим появлением. Я почувствовал раздражение. Как раз собирался танцевать, но только не с Булькой. Не знаю почему, но я относился к ней, как к сообщнице Медеи. При виде ее всегда вспоминал, как оскорбила меня Медок, и у меня портилось настроение.
- Не хочется, Ульяна Мироновна, - отшутился я, хватаясь за вилку, - еще не всех победил на ближнем фронте. - Она хотела возразить, но я уже отвернулся и решительно вонзил инструмент в кусок буженины. Булька ушла, я огляделся. У барной стойки завис Петр, которого все, конечно, благодаря Медее, звали Педро. Я направился в его сторону, так как на самом деле есть больше не мог и надеялся, что его компания поможет мне избежать приставаний Бульки.
- Коньяку? - оживился Педро. У него были уморительно подвижные брови. Наверное, бровям казалось, что Педро говорил не убедительно, вот они и подкрепляли каждую его реплику сурдопереводом.
- Давай, - кивнул я. Педро вручил мне чистую рюмку, взял со стойки пузатую бутылку армянского, и налил благородный напиток.
- Чтоб всегда так жили, - вздохнул он, очерчивая рукой с рюмкой широкий полукруг, как будто благословляя толпу пляшущих и жующих. Мы выпили. Отсюда хорошо просматривался зал, и на какое-то мгновенье все происходящее показалось мне нарисованным на грандиозном полотне.
- А ты, старик, никак вспоминаешь свою Испиланти? - вдруг прервал мои размышления Педро. Я насторожился. - Понятно. Знатная штучка. Но не унывай, забудешь, вот увидишь. Не зря говорят: "С глаз долой - из сердца вон".
Разговаривать о Медее не хотелось. И утешать себя я не просил.
- Булька, смотрю, не теряется, - разглагольствовал Педро. - Смейся, не смейся, но если она что решила, то не отступит. Хватка у нее цепкая.
Я нахмурился, стоять рядом с ним расхотелось. Что ему, больше заняться нечем, только за мной следить? Если так пойдет дальше, праздничное настроение не продержится долго. Может капустник посмотреть? Лень. И тут я заметил за крайним столиком у окна странную девицу. Сколько раз скользил взглядом по тому месту, но не видел ее. Одетая в зеленое она сливалась с большой нефритовой шторой. Девица читала книгу, отрешившись от окружавшей ее кутерьмы.
- Кто это? - толкнул я Педро, не дослушав его советов.
- Где? Та с книгой? Не из наших. Кто-то привел эту много мудрую диву, - с пафосом высказался Педро.
- Это я привел, - раздался за нашими спинами сконфуженный голос. Мы обернулись и увидели белобрысого лобастого паренька, этакого нафталинового героя-джедая Энакина в серебристой водолазке. Паренька я тоже раньше не встречал.
- Сестра моя, - пояснил Энакин. - Никуда не ходит. Думал, развлечется, с людьми познакомится. А она наелась и опять книгу читает.
Мы прыснули. Энакин недовольно замолчал.
- Что же, пойду знакомиться с твоей сестрой, - подмигнул я пареньку. Нашел на стойке чистую рюмку и щедро плеснул в нее коньяку.
- Иди, прочти ей чего-нибудь из раннего, - подколол меня Педро.
- У меня свой метод, - усмехнулся я и, подхватив две рюмки, пошел в сторону нефритовой шторы. "Чудак!" - бросил мне вслед Педро. Внимательный взгляд Энакина я чувствовал затылком. Есть такой фильм про принцессу, которая благоволила к поэтам, художникам и артистам. Она обещала свою любовь тому, кто впечатлит ее больше всех. И вот они изощрялись и приносили ей шедевр за шедевром. Последним пришел рыцарь, растолкал всех прочих поклонников, разбил и поломал шедевры, подхватил принцессу на руки и забрал себе. Это я к тому, что барышни, вздыхающие над стихами, вполне могут прийти в восторг и от грубой силы. Я обошел стол, за которым она сидела в гордом одиночестве, встал напротив и с пристрастием уставился на нее. Не то, чтобы она мне понравилась. Бледная блондиночка, одетая безвкусно и неброско, скованная, как молодая учительница. Она сразу заметила, что я на нее смотрю, но продолжала читать, надеясь, что мне надоест на нее пялиться, и я оставлю ее в покое. Но я не уходил. Наконец, она не выдержала и удостоила меня взглядом. Во взгляде была досада и неловкость. Не помню, чтобы женщины когда-либо смотрели на меня как на помеху. Я развеселился.
- Прекрасная Незнакомка! - воскликнул я. - Выпей со мной коньяку.
- Нет, я не хочу, - девушка отшатнулась, растерянно оглядываясь по сторонам, как если бы на вокзале, к ней - одинокой путешественнице, пристал пьяный бомж. Но на самом-то деле ее соблазнял преуспевающий риэлтор в расцвете сил!
- Почему, нет?! - возмутился я.
- Я не хочу пить, - повторила она твердо.
- Тебе будет хорошо, - обещал я.
- Мне и сейчас отлично, мужчина, - возразила непреклонная читательница, - пойдите и попросите кого-нибудь другого!
- Не кричи, - попросил я. - Хочешь, анекдот расскажу? - Я сел на стул и оказался к ней ближе. Она все еще сжимала в руках спасительную книгу и кривила губы.
- Короткий? - процедила она.
- Исключительно! - заверил я. - Динозавр динозавриху трогает за плечо и говорит: "У?" А она отвечает: "Не-а". Так и вымерли.
- Блеск! - по ее лицу я видел, что она оттаяла.
- Смешной анекдот?
- Смешной.
-Так что, будем целоваться?
- Нет, лучше давай коньяк.
Мы чокнулись не только рюмками, но и взглядами, лед недоверия был сломлен. Она ловко опрокинула рюмку, дольше сопротивлялась. Теперь ей точно было не до чтения. Я выяснил, что ее зовут Дашей, и что она работает в библиотеке. На мой шутливый вопрос, не снятся ли ей книги по ночам, она серьезно ответила, что снятся истории, в которых она главное действующее лицо. Не вдаваясь в подробности, я пригласил ее танцевать. Как и в случае с коньяком девушка отнекивалась, но опять не смогла устоять перед моим обаянием. Танцевать она не умела, я старался вести ее аккуратно, но она сбивалась, смущалась, краснела. Ее зеленая гладкая блузка с широкой резинкой на талии не доставляла неудобств хозяйке, пока та сидела, но в движении вела себя иначе. Резинка все время ползла вверх, обнажая под моей рукой спину и бока неловкой партнерши. Устав одергивать на ней блузку и удерживать от неверных шагов, я просто прижал Дашу поближе. Похоже, это был единственный способ танцевать с ней. Я не собирался целоваться с новой знакомой в ресторане, но это вышло само собой. Я видел, что на нас обращают внимание, ну и пусть. Мне нравилось, что никто из наших сотрудников не знает Дашу. Думали, что Ульяна Мироновна получит меня по наследству? Не дождутся!
Моя незнакомка, такая непреклонная вначале, стала жаркой, как птица феникс. Она дозволяла вытворять с собой все что угодно. Я то вертел ею в воздухе, то опускал чуть ли не до самого пола, закидывал ей ноги, как в балете... И она обращалась со мной не по детски - заползала на меня, как лиана на дерево и впивалась в губы, как жалящая пчела. Что сказать, танцевали вдохновенно. Один раз в толпе наблюдателей приметил полыхающее негодованием лицо Энакина. Видимо, он впервые увидел свою сестру библиотекаршу в таком экстазе. Я подумал, что он сейчас достанет светящийся меч и снесет мне голову. Сам же хотел, чтобы сестра с кем-нибудь познакомилась! Потом я решил, что пора уходить. Люди, стоявшие кольцом вокруг нас, похоже, ждали бурного соития на полу танцевального зала, и все к тому шло. Я понял, что, если не остановлю Дашу, ее ничто не остановит. Поддерживая горячее гуттаперчевое тело, я протолкался к выходу с танцевальной площадки. Мы захватили по пути ее сумочку и побежали в гардероб.
- Ты одна живешь? - спросил я ее по пути.
- Одна, - раздался голос за моей спиной. Ну надо же! Энакин.
- Я провожу твою сестру, - сказал я парню.
- А... она... соображает? - усомнился он.
- Конечно, соображаю! - быстро среагировала Даша.
- Он тебе нравится? - строго спросил Энакин.
Даша рассмеялась и толкнула его ладошкой.
- Иди, танцуй!
Успокоившийся Энакин буркнул: "До свидания", - и вернулся в зал. Даша сказала мне адрес. Она жила недалеко, поэтому мы решили не брать такси, а прогуляться по свежему воздуху. Только зря я надеялся, что уличный морозец подействует на нее отрезвляюще.
Едва мы зашагали по мостовой, как Даша вдруг начала декламировать стихи:
"Я вздрагиваю от холода,
Мне хочется онеметь.
А в небе танцует золото:
Приказывает мне петь!"*
- Может, не надо? - попросил я осторожно. Но Даша не послушалась. У этой миниатюрной барышни оказался на диво зычный голос. Оттого ли, что она была пьяна или оттого, что ей казалось, что чтение стихов непременно нужно украшать контрастными интонациями, она то и дело сбивалась на свист или крик, не пропуская, однако ни единого слова.
"Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь!"*
Прохожие шарахались от нас, я пытался ее урезонить, но она хохотала и призывала меня смотреть на звезды - на танцующее золото. Похоже, она очень долго держала все полюбившееся ей строки в себе, и теперь радовалась возможности выбросить их в мир. Иногда незнакомые люди прикалывались над ней, о чем-то спрашивали. Она же швыряла в них готовыми строчками:
"И с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!"*
Репертуар у нее был бесконечный. Стоит ли говорить, что пока мы добрели до дома, у меня голова распухла от интенсивного зомбирования Мандельштамом и компанией, и я побоялся остаться с ней наедине. Я быстро завел ее в подъезд, проводил до квартиры, наказал спать спокойно, и убежал. Всю дорогу преследовали меня голоса бессмертных русских поэтов, и даже ночью, какой-то тип присаживался ко мне на кровать и вопрошал гнусаво: "Разве мама любила такова желто-се-е-е-рого, полу седо-о-о-го....?"**И я просыпался и тихо костерил новую знакомую.
Следующий день был выходным. Размышляя о своем вчерашнем приключении, я подумал, что зря не остался ночевать у Даши. Необычная девушка. Ну и что? Зато не скучно провели время. Раскрылся мне человек, а я дал деру, и телефон не попросил. Теперь, может, и разговаривать со мной не захочет, на трезвую голову. Ощущение незавершенности знакомства не давало покоя. Помучившись самокопанием в своих чувствах, я решил съездить к ней и проверить чувства на месте. Вместо цветов купил в магазине дорогой сыр, мясной балык, хлеб и вино и отправился покорять дамское сердце. Я неожиданно легко нашел ее дом. Он оказался старый, совсем убитый, сталинской застройки. Таких в центре города осталось мало, и те ждут очереди на снос. Привыкший на работе иметь дело с элитным жильем, я с опаской поднимался по лестнице, захламленной чьим-то послеремонтным мусором. Стены скалились безыскусными посланиями. Не уверенный, что поступаю правильно, я остановился перед ее дверью и позвонил. В глазке мелькнула тень, я понял, девушка бесшумно подкралась к двери с той стороны.
- Это Инсар, - бодро представился я. - Не бойся.
Медленно, как будто сомневаясь, Даша открыла дверь и оглядела меня, потом отступила, чтобы я прошел внутрь.
- Ты запомнил, где я живу? - спросила она вместо приветствия.
- Да, как и весь наш волшебный поэтический вечер, - осклабился я.
Она потупила глаза, спрятав улыбку.
- Не знаю, что на меня нашло.
- Все почившие дарования обрадовались возможности заговорить твоими устами.
- Не надо было пить с тобой коньяк.
- Пожалуй. Сегодня я выбрал вино.
- Зачем? Мог бы и так прийти, - засмущалась она, принимая пакет из моих рук. Она по-прежнему боялась взглянуть мне в глаза, мое присутствие повергало ее в дрожь. Я видел склоненную белую шею и плечи в огромных проймах балахонистого халата, слишком свободного для ее фигуры. И кто сейчас носит такие халаты?! Меня, вдруг, охватило хищное чувство, я вдохнул носом воздух, как волк, ступивший в логово, где его признали хозяином. Я прошел за робкой девушкой в кухню, и дощатые полы отозвались жутким стоном на каждый шаг.
- Ух-ты! Поющие полы, - не смог удержаться я от комментария, но Даша и ухом не повела. Вообще вся квартирка повергла меня в шок. Состояние быта я определил бы как послевоенное. В кино такое еще можно увидеть, но в реальной жизни, признаюсь, не ожидал. Ощущение провала в прошлое не проходило, все вещи казались ровесниками моих родителей или даже их родителей. Сюда запросто вписались бы патефон, огромное радио, маленький черно-белый телевизор. Мне попадались клиенты, заказывающие дизайнерам оформление офисов или комнат в стиле "ретро", но здесь был другой случай. Детали обстановки нисколько не волновали обитателей этой квартиры, они не старались приукрасить свое окружение и заменить мебель или технику на более современную. В награду за постоянство старые вещи служили им верой и правдой. У холодильника, куда я поставил охлаждаться вино, надо полагать, был вечный двигатель.
- Это квартира твоих родителей, - предположил я. - Почему они здесь не живут?
- Они уехали в Краснодарский край, купили дом в деревне.
- А твой брат?
- Он иногда ночует. Но чаще живет в общежитии с друзьями.
Даша хотела нарезать мои приношения, но я остановил ее.
Мы проскрипели по коридору и вошли в комнату. Я ахнул. Показалось, что заглянул в сказку: в нежно-лиловом сумеречном свете таяли тонкие кружевные снежинки. Я протянул руку, не веря в их реальность. Даша нанизала снежинки на нити и подвесила их к гирляндам под потолком. Здесь были сотни снежинок - по четыре-пять на каждой нитке.
- Ты сама их сделала? - удивился я.
- Да, из салфеток.
Даша включила свет, и я увидел елку, тоже всю в снежинках.
- Как ты их вырезала так тонко и так много? - не успокаивался я. Все снежинки были разными. - Никогда не видел таких красивых.
- О, я вырезала их много лет. В детстве была помешана на снежинках. Придумывала им имена и учила летать!
- Летать? Каким образом?
- Видишь шкаф? Я залазила наверх, отпускала снежинки, следила за их полетом и ставила зачеты. У меня были длинные списки упражнений, особенно для тех, которые ходили в Высшую школу.
- Высшую школу?
- Да, снежинки делились на классы. Простые - те, которые я вырезала первыми, были еще не слишком изящными, зато прочными и долговечными. Городские - умели выполнять ограниченное количество упражнений, а элитные - учились в балетной школе, в которую я принимала самых талантливых. Последние обитали высоко в горах, в монастыре. Они должны были целиком посвятить себя танцу. Им запрещалось встречаться с другими снежинками.
- Но другие снежинки проникали к прекрасным затворницам? - предположил я.
- Откуда ты знаешь? Да, конечно. Любовная жизнь кипела.
- Потрясающе! У тебя были снежинки-девочки и снежинки-мальчики!
- Тебе смешно?
- Я восхищен. Надо же такое выдумать! Хочу попробовать сыграть в твою игру.
- Ты шутишь! Как ты себе это представляешь?
- Залезу с тобой на шкаф!
- Лет пятнадцать никто не залазил на этот шкаф!
- Ну и что? Не спорь со мной. Наверняка ты не все снежинки развесила.
Моя идея так взволновала Дашу, что она с минуту не спускала с меня глаз, хотела понять, не разыгрываю ли я ее. Фыркнув, она подошла к книжным полкам и вынула альбом. Между страниц лежали кипы снежинок.
- Это самые первые, - усмехнулась она, положив раскрытую книгу на диван. - Еще я сниму с елки царевну Риджайну с подругами.
Темный, полированный шкаф расшатать не удалось - кажется, он стоял крепко. Я коснулся его сверху и тут же отдернул руку.
- Что случилось? - спросила Даша.
- Ничего! Пятнадцать лет никто не протирал здесь пыль.
- Постели полотенце, - предложила Даша. Я повернул золотой ключик, открыл шкаф и взял полотенце с верхней полки. Приготовив стартовую площадку, нашел стул и придвинул к шкафу.
- Выбирай снежинки, которыми будешь играть.
А она подтрунивала надо мной! Ничего, милая, то ли еще будет. Я склонился над книгой, которая лежала на диване, и выудил несколько приглянувшихся снежинок. Бережно водрузил их на шкаф. Даша тоже положила туда свою стопку избранниц.
- Все готово, - подытожила она. - Полезли?
Она шагнула в сторону стула, но наткнулась на мою руку.
- Стоп, - сказал я. - Раздевайся.
- Что?!
Как она смотрела на меня! Гневно, оскорблено, но и с любопытством в тоже время. Подозревала у меня тайные намерения? Но мои намерения были самыми явными.
- Ты выросла, - сказал я. - И игры у тебя теперь взрослые.
- Ну да, - хмыкнула она, так и не поборов меня в "гляделки". - А ты?
- Все в твоих руках, - и я подался ей навстречу.
- Ты невыносим, - отпрянула она. Но потом, с тем же выражением испуга на лице, протянула руки и неуверенно начала расстегивать мой ремень. Я не двигался и наблюдал за ней с нескрываемым удовольствием. Едва ли ей доводилось часто стаскивать с мужчин брюки, но она решилась, она слушалась меня потому, что я ей нравился. Будь с ней рядом другой мужчина, она бы и разговаривать с ним не стала, а со мной согласилась лезть на шкаф нагишом. Все ее эмоции были свежие, ненадуманные, я видел на лице Даши смесь невинности и отчаяния и еле сдерживался, чтобы самому не вынуть ее из халатика, как пестик из лилии. Но сначала сказка, Шахерезада, а все касания будут потом. Я вышел из брюк, а потом из трусов. Заметил, как старательно, прикусив губу, моя нимфа избегает смотреть на то, что сама обнажила. Я рассмеялся, а она перевела дух и взялась за рубашку. Ее собственное раздевание по сравнению с моим разоблачением было легкой задачей. Дрожащие пальчики расстегнули одну за другой пуговицы, смахнули рукава с плечиков. Халат упал к ее ногам. "Ты также сбрасываешь платье, как осень сбрасывает листья..."*** Да, въелись в память строчки из Дашиного уличного выступления. Не отрываясь, я глядел, как на сказочно-елочном фоне обрисовалась ее фигура. В комнате стало светлее - такой белой, тонкой, фарфоровой была ее кожа. Торопливо, как будто боясь потерять мгновение или растаять, Даша сняла трусики. Потом выпрямилась. Вид у нее был решительный и напуганный, словно она собиралась прыгать в Ниагарский водопад. Во что бы то ни стало. Я любовался обнаженной натурой. Совсем забыл, как выглядят блондинки. О, светлое руно, струящееся между ног! О, перламутровые капельки сосков! В чем твой секрет, ослепительный живот? Ты как снег, залитый лунным сиянием. Но нет, не трогать. Не прикасаться.
Я нашел розетку, включил елочные гирлянды, а верхний свет потушил. Мерцающие сине-зелено-розовые блики нарядили нас с Дашей в зыбкие мантии из невесомой материи. Я поклонился и предложил ей руку. Она присела в реверансе, потом оперлась на мою руку и взошла на стул. Я поддержал ее за полушария и помог взобраться на шкаф. Как только она устроилась поудобнее, полез за ней. Это оказалось не сложно. Хорошо, что потолки в "сталинках" высокие, мне даже не пришлось скрючиваться. Шкаф все-таки зашатался, и мы сидели тихо, привыкая к высоте.
- Как, почувствовал себя голубем? - прошептала Даша.
- Комнатным волнистым попугайчиком, - в тон ей ответил я.
Шептаться на шкафу голыми получалось интимно. Встретившись с моим плотоядным взглядом, Даша вздрогнула и глуховатым голосом начала рассказывать историю.
"Давным-давно в снежном царстве-государстве у царя Горного Хрусталя и царицы Аметист родилась дочь - царевна Риджайна. Слетелись на пир снежинки со всех концов света, с Северного полюса и с Южного, и с высоких-высоких гор. Спешили гости быстрыми метелями, потому что все уважали царя и царицу и хотели засвидетельствовать им свое почтение. Пещерные люди в ту зиму не выползали из нор, потому что снег шел и шел, и не было ему конца. Люди думали, что боги решили засыпать их заживо. Они не знали, что во дворце праздник. Одна из волшебниц, тетушек-снежинок, поцеловала племянницу и предсказала, что она станет первой красавицей мира, когда вырастет. Это услышала другая тетушка - Иней, которая до сих пор считалась первой красавицей среди снежинок. Она обиделась и захотела в отместку предсказать Риджайне несчастную любовь. Но разве можно желать гадости новорожденной?! Скажут еще, что она злая тетка. Поэтому Иней, когда пришел ее черед, сказала: "Став первой красавицей, царевна Риджайна полюбит всеми кристалликами простую снежинку из самых низов, из самых глубин павшего снега". Все ахнули возмущенные, но скоро успокоились. Вероятность того, что царевна встретит такую снежинку, была ничтожно мала. Чертоги Горного Хрусталя высоко в облаках, туда не долетают простые снежинки. Только сильный ветер может поднять их снизу, и тогда у них начинается гуляние. Но до облаков не долетают даже отголоски грубого веселья. Как и предсказала добрая тетушка, Риджайна выросла в необыкновенную красавицу, и все, кто ее видел, застывали в немом благоговении и по нескольку дней не могли сдвинуться с места. Так и висели вдоль воздушных путей, по которым летала царевна. Спокойно могли воспринимать ее красоту только родители и дворцовые слуги, потому что они к ней привыкли. Только Риджайну такое восхищение не радовало. Смотрела она на зависших в воздухе поклонников и сердилась.
Случилась в те времена великая буря, и родители заперли ворота и окна дворца, чтобы не унесло их самих и богатства ветром. Заскучала Риджайна, и как-то ночью не выдержала, пробралась к окошечку, чтобы посмотреть на великую бурю. Глядит, а там, на снежных лошадях, летает ее родственница - тетка Иней. Подмигнула ей тетка и говорит: "Хочешь, я тебя прокачу?" Риджайна не догадывалась о коварстве тетки и прыгнула в сани - заманчиво на таких быстрых ветрах покататься! Мастерски Иней вела лошадей, ловко ныряла в воздушные потоки и, как бы случайно, перевернула сани, не услышала в вое бури слабого крика о помощи юной снежинки Риджайны. И вернулась назад веселой. Очень раздражали ее поклонники царевны. А Риджайну шутники-ветры увлекли, закружили и скоро совсем потеряли. Без чувств опустилась царевна на белое стылое поле..., - Даша остановилась, чтобы перевести дух, и я продолжил, - по которому гонял бездумно своих снежных баранов славный парень Май с товарищами. Конечно, они сразу приметили бесчувственную Риджайну и пришпорили баранов. "Что это такое?! - испугались приятели Мая. - Какая болезнь ее до такой тонкости изъела? Кружевницы пожалели снежной пряжи? Дырявая совсем, того и гляди рассыплется. Не наша порода - тень одна!"
- А что с них взять? - усмехнулся я в ответ на укоризненный взгляд соседки по шкафу, - не видели парни таких утонченных девиц, не могли красоту оценить по достоинству. Лопухи. Май спрыгнул с барана. "Дай, проверю, живая ли?" "Раздави-ишь!" - предупреждающе зашипели парни. Но он, отмахнувшись от них, склонился над бесчувственной чужестранкой, удивленно изучая ее завитки и дырочки..." - Даша прыснула. Риджайна лежала у нее на ладони. Я накрыл ее своим Маем и прижал сверху ладонью.
- Вот так и сбылось предсказание злонравной тетки Иней, - подытожил я сказку. Хватит с салфетками разговаривать.
- Бесчувственну-у-у-ю! - ахнула Даша, отпрянув от меня в негодовании. Я ущипнул ее за сосок. Мы разжали ладони. Снежинки наши слиплись.
- Она не против, - сказал я, критически оглядев пару.
Потом мы отпустили их в свадебный полет. За ними отправились друзья и подруги, родители, тетки и прочая свита. Снежинки поплотнее покачивались и кружились. Эфемерные творения, вроде Риджайны, летели порывисто, сворачивались воронками, кувыркались и изображали странные па непонятного искусства. Две последние снежинки я нацепил Даше на соски, на ее лице появилось выражение, свойственное женщинам, примеряющим новый наряд или украшение.
- Стели простыню, царевна, - сказал я.
- Здесь? - испугалась Даша.
- Нет, в долине, - кивнул я в сторону пола. - Полетели?
- Лучше слезем, - возразила она.
И мы прозаично спустились с могучего шкафа, воспользовавшись тем же стулом, который помог нашему восхождению.
На пол под елку легла простыня - снежное поле первого свидания. Девушка дрожала, глаза у нее стали врубелевскими - на пол лица. В тонких качающихся тенях, в услужливом мягком свечении старинных гирлянд она казалась сотканной из кружев, хрустальной, заблудившейся в нашем мире. Я шагнул вперед, увидел, как обнаженная фигурка Даши отразилась в десятке елочных шаров. Больше терпеть не было сил. Ринулся на нее уверенным снежным барсом. Подхватил, потянул на себя, уложил на лопатки, она и ахнуть не успела, в секунду очутившись на полу. Смотрела на меня восхищенно. Я был тугим как эспандер, кровь стучала в висках, ощущение собственного тела твердого, готового к бою, на мгновение обескуражило меня. Что-то в моем взгляде заставило Дашу зажмуриться. Она чуть прикусила губу и опрокинула голову, открыв хрупкую шею. Ее покорность взрывала мое терпение. Комната плыла перед глазами, необыкновенно одушевленная комната с любопытными огнями, шепчущимися снежинками и старым шкафом, любезно отражавшим полированной поверхностью любовное действо. Комната, наполненная мириадами фантазий, населенная персонажами, подглядывающими за нами с книжных полок. Комната с ужасно скрипучим полом! И посреди всей ярмарки праздных наблюдателей, некто, не я (потому что я - здравомыслящий парень, не теряющий самообладания и не страдающий манией преследования) врезался в податливую плоть нежнейшей блондинки-снежинки с урчанием и звериным восторгом. И как это было здорово! Ее узкий грот совсем распалился от трения, а я долбил и долбил, обнимая белую ногу, гнал и гнал божественную колесницу. Дарья-царевна постанывала в такт моему усердию, щеки у нее раскраснелись, она больше не жмурилась, посверкивала тяжелым взглядом. Я колыхал ее из стороны в сторону, прокатывал на неуемном жезле, и она вскрикивала, выгибалась дугой, отзываясь горячим пожатием. Подскакивали ее груди, упирались в меня руки, то ли желавшие обнять, то ли оттолкнуть. Я владел ею, как рабыней. И не остановился, пока не извергнул весь свой кипящий кубок! Успокоившись, будто выполнив главное дело своей жизни, я наклонился к ее испуганному лицу и поцеловал в первый раз за сегодняшний вечер.
Потом мы пировали под елкой. Весело стало от вина, мы говорили о чем угодно вперемежку с поцелуями и не спешили одеваться. Я хмелел от жемчужного свечения ее атласной плоти, вновь и вновь вовлекая ее в любовные игры. Тяжелые от изнеможения мы стянули с постели подушки и толстое одеяло и уснули на полу. Мне снилось, что новогоднюю ночь и все последующие, я провожу у Даши в ее тесном мирке, забаррикадированном книгами. Над головой покачиваются чопорные, будто вязаные салфетки, снежинки, а на елке поблескивают шары, и внутри каждого шара - маленькая голая хозяйка. Вкусно пахнет хвоей и Дашей.
С тех пор я приходил к ней почти каждый вечер.
Много раз я задумывался над тем, что же влекло меня к Даше. Она никогда не говорила мне, что я потрясающий любовник, не жаловалась, что скучает без меня. Наши свидания начинались немного нервно, она вела себя скованно, как будто не могла привыкнуть к тому, что я снова рядом. Видимо это меня и заводило, приходилось соблазнять ее каждый раз, как в первый. Наше общение не перерастало в привычку. И еще я знал, что ее Белоснежкина невинность - это только первое впечатление, в страсти она не ведает запретов, может быть шальной, циничной, распущенной и нежной. Она так же легко, как хамелеон меняет окраску, перевоплощалась в любой литературный образ. И я открыл в себе актерские таланты, не смущаясь, выступал в роли Демона, Печорина или Пушкина. Даша рассказывала много интересного из жизни писателей, и я сетовал на то, что в старших классах школы никто не догадался преподавать мне литературу таким замечательным способом. Она непременно стала бы любимым предметом, попадись мне в учительницы, такая как Даша.
В земной жизни она была дикаркой. Мне хотелось дарить ей подарки, таскать по магазинам, но она даже выбрать ничего не могла. Я заставлял ее мерить платья, украшения, нижнее белье, вид у нее при этом был как у святой мученицы в пыточной. Я все равно покупал ей вещи, наслаждаясь всевластьем господина, наряжающего наложницу. Только в сувенирной лавке в глазах моей подруги, очарованной огромными друзами фиолетовых аметистов, вспыхивал блеск. Она рассказывала, что кристаллы живут своей, непостижимой нашим умом жизнью, а красивые сувениры - осколки их былого великолепия в подземном мире.
Призывно застучала капель, весна рано пришла в наши края. "Изумрудный город" выезжал на природу, и я пригласил Дашу с собой. Не представлял, чем буду заниматься, если ее не будет рядом. Разговоры с сотрудниками последнее время казались вялыми, лишенными всякого смысла. Надоело перемалывание телевизионных новостей, скучными казались производственные сплетни. Что за любопытство к чужим, не особенно интересным и совсем не героическим жизням? Я уже не смеялся, когда моя подруга, прикрыв глаза, восторженно шептала: "Да, но за что же вся жизнь - как вино, как огонь, как стрела?!" ** Дашин выдуманный мир ограждал ее от повседневного безобразия, от скуки, и я увлекся ее фантазиями.
Мы сидели на бревнах, на верхушке сопки, в лесу. Сумасшедшими трелями заливались птицы. Ребята поворачивали шампуры, тяжелый мясной дух как-то мало гармонировал с вешней свежестью, синим небом и поэтичностью обнаженных деревьев. Неугомонная Булька упрямо фотографировала наш пикник. Девушки по-хозяйски выкладывали на скатерть бутерброды и соленья. Косились на Дашу. Она даже не пыталась ни с кем познакомиться или предложить помощь. Мы пили вино и веселились друг с другом. Выкрикивали тосты: "Хорошо, что в этом мире есть магические ночи!", "Хорошо, что в этом мире есть еще причуды сердца!" **
- Потише, ребята! - попросила Булька. - Голова болит от ваших стихов.
Сотрудники смотрели на нас неодобрительно, и мы замолчали.
Мы сбежали с сопки на влажную тропу и шли по ней, пока не замолкли голоса. И остались одни в разбуженном весною лесу. Я чувствовал, как млеют деревья, поворачивая к солнцу окоченевшие за зиму ветви. Посмотрел на Дашу, этой зимой я разбудил ее тело, отогрел, как сейчас солнечный свет отогревает на моих глазах сонную примороженную березу. Смешно, береза чем-то напоминала женщину русским поэтам, вот и я туда же. Я скорее обнял Дашу, распахнул на ней куртку, задрал свитер, целовал с упоением груди, живот. Сцепились, вжимались, расстегивали джинсы и ремни, топтались в неуклюжем танце, пока не сползли на мокрые прошлогодние листья. И важно было войти, ворваться внутрь и так отпраздновать весну. Даешь, белая березка! Вот так, "...под - мо - им - ок - ном - вся - пок - ры - та - сне - гом - точ - но - се - ре - бром!!!"**** Да здравствует 8 марта, Царевна!
- Как вам не стыдно! - раздался возмущенный голос. Над нами навис Энакин. Мы замерли, глаза в глаза, я видел, как уголки губ моей царевны поползли вверх. На розовых щеках появились ямочки.
- Вам что больше негде этим заняться? - негодовал Энакин. - Есть же квартира, а вы на улице, как собаки! Вроде цивилизованные люди. Ни до кого вам дела нет. Совсем спятили!
Сдерживать смех уже было невозможно. Я оглянулся и вежливо попросил:
- Уйди, Энакин. Мешаешь.
Высокий, красный лицом, джедай сокрушенно махнул рукой, развернулся и зашагал прочь, меряя землю ногами-ножницами. Мы тряслись в беззвучном смехе, боялись еще больше обидеть заботливого Энакина. Когда он удалился, встали и побрели искать подснежники. И нашли! Желтые, нежные цветы пробивались сквозь старые листья. Я не удержался и сорвал один для царевны. Вернулись к костру, когда проголодались и замерзли.
- Подснежник! А мы ничего не нашли, - вздохнули девчонки, увидев у Даши цветочек.
- Не глубоко копали, - заметил наблюдательный Педро, оглядев наши измазанные землей куртки и джинсы. И все сразу оценили наш вид, обменялись многозначительными взглядами, бедную Бульку даже передернуло. Мне не было стыдно ни капельки, чувствовал себя как орел, парящий над миром. Да, милые, и моя жизнь теперь "как вино, как огонь, как стрела!"
Мы с аппетитом поглотили остывшие шашлыки, согрелись коньяком и засобирались домой. Уже смеркалось, Энакин напился и стал неуправляемым. К счастью, Булька взяла его на себя.
Да восторжествует любовь! По домам нас развез корпоративный автобус. По дороге все дружно и душевно пели. Праздник удался.
А через неделю позвонила Медея. Я растерялся. Удивительно, что она застала меня дома.
- Привет, Инсар, - низкий голос, всегда придававший ее словам нотку интимности, немного раскатистое "р". Я молчал.
- Инсар, - продолжала Медея, не дождавшись моего ответа, - прости меня за письмо. За все прости. Я такая дура. Просто слов нет. Ну что мне сделать, чтобы загладить вину?
- Да, ладно, - разжал я губы. - Проехали. Я пережил...
- Я не могу без тебя, Инсар! - воскликнула Медея.
Что?!
- Слышишь, Инсар? Я умираю! Хочу, чтобы ты приехал.
- Ты в своем уме? - оправился я от шока. - Думаешь, это шутки? То я тебе не нужен, то вдруг умирать без меня собралась? Что случилось? Пизагорас от тебя отказался?
- Пиза... кто? - не сразу поняла Медея.
- Ну, тот, которому ты "принадлежишь отныне", - не без злорадства процитировал я.
- Ах, ты про греков! У меня куча приятелей, Инсар. И конечно они от меня "крейзи". Но, что они, и что ты?!!! Ты моя настоящая любовь, Инсар. А они - болваны, интересные, как манекены! Ты веселый, умный, все мои шутки с полуслова понимаешь. Я ужасно соскучилась. И по постели! Ты бесподобный любовник, Инсар, я знаю, что говорю!
- Супер, - хмыкнул я, - ты долго собирала доказательства?
- Радость моя! Ты не о том думаешь, все они - пыль у тебя под ногами! Ты - мой Апполон.
- Медея, как там погода? По-моему, ты перегрелась.
- Инсар, я тебя люблю. И всегда любила. Зря ты сразу за мной не приехал. Был бы перед глазами, я бы видела, что мои ухажеры мизинца твоего не стоят! Сам виноват, что я... сбилась. Понимаешь, ну... тут такая роскошь, невообразимая просто. Меня как в ванную с шампанским и лепестками окунули. Буквально. Я потеряла способность соображать. Ты бы меня образумил. А, может, тоже...обалдел бы от всего. Ох, и покутили бы мы с тобой! Приезжай, а?
- Думаешь, я смогу быть с тобой, после того как ты там отрывалась?
- Инсар.... Если я их ни во что не ставлю, ты о чем беспокоишься? Приезжай, посмотришь: тела, ходячие манекены, - говорю же!
- В таком случае, я разочарован в твоем вкусе, дорогая. Давай прекратим этот разговор ни о чем.
- Ты злишься на меня, Инсар. Это справедливо. Но подумай хорошо. Даже если ты меня больше не любишь, приезжай. Ты мой друг. С твоими талантами грех прозябать в Сибири! Я все для тебя устрою. Развернешься здесь. У тебя будет вилла, яхта, ягуар. Даже самолет свой будет! Твоя любовь - лучшее, что у меня было, Инсар. Думай, а я еще позвоню.
- Хорошо, - пробормотал я.
- Целую! - простилась Медея.
- Пока.
Несколько минут я сидел, не шевелясь, будто оглушенный. Потом полез в ящик стола и нашел оранжевую флэшку, которую не доставал уже месяца три. В тот вечер я не пошел к Царевне. Пересмотрел все фотографии и видео. Я думал, что изменился, и нахальная самоуверенная Медея отныне будет вызывать у меня только раздражение. Но этого не случилось. Теплой волной нахлынули воспоминания, Медок была права - мы с полуслова понимали друг друга, чувствовали настроение, прощали всякие слабости. С ней я всегда был самим собой, не рыцарем, не властелином, не героем, не злодеем. И это было легко. Медок никогда не притворялась.... Если ее охватывало желание, то она не таилась, начинала приставать первая. Это было чертовски приятно. Я проигрывал в мыслях наш разговор с Медеей, ее глухое леопардовое "р", заверения в любви. Для оскорбленного самолюбия ее звонок был целительным. Это после того, как она написала: "Я не смогла сохранить свои чувства к тебе! Я без ума от другого"! Оказывается, я ей дорог. Вот она истина, проверенная временем. Во сне я летал над залитыми солнцем, волшебно прекрасными берегами, апельсиновыми рощами, развалинами городов, по которым некогда гуляли богини в туниках. На бирюзовой глади безукоризненной бухты покачивалась моя лебедино-белая яхта. Крит, Санторини, Родос, Сими, Корфу, Лесбос, Миконос.... Как же я вписывался в эту безмятежную, южную, виноградную жизнь!
Я не спешил принимать решение. Мелькнула мысль: а не обманывает ли меня Медея? Не строит ли коварных планов под стать мифической тезке? Я снова навестил Царевну и утолил свой непокой ее покорностью и жемчужной белизной. Если Даша и заметила мое нервное состояние, она ни словом не выразила удивления. Меня вдруг начала раздражать игра в поверженную невинность и вечное согласие партнерши подчиняться любой моей прихоти. И полная нерасторопность в хозяйстве. И пыль, повсюду вечная пыль! И грязный весенний пейзаж за окном. Я закрывал глаза и представлял, как замечательно смотрелся бы на яхте, бороздящей Эгейское море!
Медея звонила, писала письма по пять абзацев - очень длинные для нее! Она воспевала мои достоинства, городила кучу лестной чепухи, и даже с огромного расстояния от нее веяло ненасытностью, необузданностью и южным пылом.
- Я жду, как Пенелопа, Инсар! Умоляю тебя, приезжай. Ты же не будешь думать двадцать лет?!
И я сдался. Получил от нее приглашение, собрал документы, отправил в посольство.
Медлил, ничего не говорил Даше. Так и дотянул до последней встречи. Билет на самолет был куплен, чемоданы упакованы. Я должен был оставить что-то Царевне на долгую память о себе. Зашел в магазин и купил аметистовый булыжник, которым она так восхищалась. Он весил пять килограммов, не меньше. Мы выпили шампанского, станцевали вальс под дивную музыку. Это я научил ее танцевать вальс. Я был особенно нежен и растроган в тот вечер. Все-таки, привык к моей поэтичной подружке и даже боялся потерять ее навсегда.
Я обнимал ее, стоя перед окном, за которым уже сгустилась ночь, мы отражались в стекле - юные, как Ромео и Джульетта. Люди, смотрящие на себя в стекло, всегда выглядят красивее, чем в зеркале. Я пытался представить, каким было бы мое будущее с Дашей. И не мог ничего увидеть. Весь наш роман прокрутился, как кинофильм. А что происходит, когда фильм кончается? Где искать героев? Они разбегаются по своим делам, возвращаются в семьи или едут на новые съемки. С Медеей все представлялось намного проще.
- Даша, я уезжаю, - решился я, - из города, из страны.
Почувствовал, как она сжалась, обнял ее еще крепче.
- Ты вернешься? - выдавила она.
Хорошо бы уехать к Медее, но и Дашу не бросать. Были бы моими обе, чтобы не выбирать. Я знал, что буду скучать по нашим безумным литературным встречам.
- Не знаю, - ответил я. - Скорее всего не вернусь.
Она молчала. "Говори, говори, проси, чтобы я не уехал, ты же любишь, скажи, что не отпускаешь меня. Докажи мне, что ты живая, а я...- не инструмент для воплощения в жизнь твоих фантазий, а тот единственный мужчина, без которого ты не сможешь жить", - внушал я. Но она молчала, опустив голову. С досады я чуть не разжал объятья, но вдруг закапали мне на руки ее слезы.
- Что ты, что ты?! - развернул я Царевну к себе лицом, стал целовать в заплаканные щеки. - Перестань. Снежинки не плачут.
Она уткнулась мне в грудь, я баюкал ее, успокаивая.
- Понимаешь, я не могу, как ты, жить в выдуманном мире постоянно, - говорил я, - мне нужно найти свое, настоящее, достойное меня дело, окружение, в котором я смогу жить и дышать, радоваться и преуспевать, страну, теплую и красивую. А здесь я зачахну, затоскую и превращусь в старого брюзгу. Я энергичный парень, Царевна, мне нужно действовать, а не мечтать.
- А как же я? - всхлипнула Даша.
- Я не встречал таких, как ты. Ты фея, Шахерезада, сказочная Царевна. Ты будешь скучать обо мне. Но с такими союзниками, - я обвел взглядом молчаливые ряды плотно прижавшихся корешок к корешку книг, - ты утешишься быстро, Царевна.
Она молчала, глядя на меня исподлобья, как обиженное дитя.
- Смотри, что я принес! - я выудил из рюкзака сверток, распаковал и показал Царевне удивительный по красоте камень. Аметист сиял и переливался, и все же у меня появилось чувство, что я держу в руках надгробие для нашего короткого романа. Что бы сделала Медея, если бы я преподнес ей такой подарок? Запустила в мою голову? Царевна грустно улыбнулась и сказала: "Спасибо".
Мы провели восхитительную ночь. То, что она последняя, придавало щемящую сладость проникновению. Я наглаживал, зацеловывал возлюбленную и все не мог оторваться от нее. Как все-таки жаль, что нельзя забрать Дашу в Грецию!
В самолете я не мог уснуть, вспоминая наш последний поцелуй. Как переживет Даша мой отъезд? Хоть бы Энакин присмотрел за ней первое время. Впрочем, что я? Зря беспокоюсь. Мое появление в ее жизни не вырвало Дашу из плена милых сердцу фантазий. Не так уж много я для нее значил. Не так уж много.
Я закрыл глаза и заставил себя думать о Кикладах.
________________________________
Прим.: *О. Э. Мандельштам **В.Ф. Ходасевич ***Б.Л. Пастернак ****С.А. Есенин