Аннотация: Остаться проще и спокойнее, но надо выйти.
ВЫХОД
(Памяти Дубинина М.П.)
1920 год, сентябрь
Борясь со сном, пожилой машинист всматривался в освещенное прожектором железнодорожное полотно, бегущее навстречу паровозу. Уголь в топку подбрасывал молодой красноармеец; его шинель, буденовка и трехлинейка висели в углу кабины. Комиссар полка в кожанке с парабеллумом на поясе стоял у окна паровозной будки и задумчиво смотрел, как работает кочегар. Видимо, припомнив вчерашний вечер, комиссар повернул голову к машинисту и сказал:
- Михал Палыч, а здорово, что ты вчера оказался на Узловой со своим маневровым! У нас же оба поляка: и машинист, и кочегар, сбежали. Кочегаром-то мы, видишь, Степана поставили. Дело понятное. Смотри, хорошо справляется! А вот машинистом не назначишь - без тебя бы не уехали! Спасибо тебе, Палыч! Ты не беспокойся! К семье дня через два-три вернешься! Дети-то у тебя есть?
- Конечно, Петр, есть - одиннадцать душ. Шестерых с первой женой народили, царствие ей небесное, и пятерых со второй, с моей Марией. Еще был пасынок Володя, ушел добровольцем и погиб в германскую.
- Да как же нынче столько народу прокормить-то? - удивился комиссар.
- Теперь, и вправду, с превеликим трудом получается. Слава Богу, четыре старшие дочери замуж вышли: две еще при старой власти, две уже при новой. Стало быть, только семерых поднимаем.
Молодой кочегар, - он тоже был из многодетной семьи, - перестал кидать уголь и вмешался в разговор:
- Держитесь, Михаил Павлович! Сейчас-то всем тяжело - разруха, война. Вот воевать с белополяками закончили, домой едем. Теперь полегче будет.
- Я тоже надеюсь, Степа, - ласково, как сыну, ответил машинист.
Неожиданно комиссар напустился на красноармейца:
- Ты, Степан, не встревай! Молод еще! И вообще... Ничего еще не закончено! И не домой мы едем, а ускоренно отступаем, под Брест-Литовском наши свежие части. Там переформируемся - и на Варшаву! Так-то! - и комиссар повернулся к машинисту,
- Слышь, Михал Палыч, а как ты до революции-то кормил такую ораву?
- Что Бога гневить, до революции я хорошо жил, тоже поезда водил, - ответил машинист, продолжая смотреть вперед.
Комиссар возмутился:
- Палыч, ты что несешь? Ты же рабочий человек, большевик, и должен знать, что до революции рабочие жили плохо!
Машинист взглянул на комиссара, вздохнул и спокойно сказал:
- Послушай, Петр, сейчас ты комиссар, а при царе, пока ты по тюрьмам и ссылкам сидел, наверное, и не заметил, что железных дорог в России многие тысячи верст построили. Машинистов потребовалась уйма, вот и я, тогда еще холостой был, пошел работать на паровоз кочегаром - два года уголек покидал, а потом на помощника машиниста выучился, через полтора года - на машиниста. Работа интересная, хотя, конечно, сложная и ответственная. Мне она нравится!
Красноармеец-кочегар распрямился, опустил лопату и с уважением спросил:
- Сколько же вы, Михаил Павлович, получали машинистом-то?
- Не получал, Степа, а зарабатывал - двадцать пять рублей в месяц. Ты покидай еще уголек-то, скоро приедем, там и отдохнешь.
- Да ты, Палыч, просто буржуй был! - комиссар с удивлением посмотрел на машиниста, - И как это мы тебя не прихлопнули?
- А если б расстреляли,...- улыбнулся машинист,
- Кто бы сейчас эшелон вел?
Комиссар не замечая грустной шутки, всерьез гнул свою линию:
- Да еще в партию приняли!? Ты, кстати, с какого года в партии?
- В партии-то, с восемнадцатого.
- Да как ты там оказался-то?
- Позвали, - спокойно стал рассказывать машинист, - Тут такое дело... Копил я на новый дом, в старом-то нашей большой семье тесновато было, так я счет в банке открыл и кое-какую сумму потихоньку подсобрал. В начале декабря семнадцатого года нашел я покупателя на наш дом. Деньги сразу получил и в банк положил. По договору две недели было у меня, чтобы купить новый дом и переехать в него, но не успел я. Все банки национализировали, и деньги мои сгорели. Так в один момент стали мы все бездомными и нищими... Приютили нас родичи под Гомелем. Потом, уже в 1918 году, пришел ко мне секретарь укома, он меня давно знал, работали в одном депо, и говорит: "Михаил Павлович, вступай в большевистскую партию, наша партия за рабочих, за таких, как ты, и мы тебе поможем". А мне помощь-то, ох как нужна была, ну я и вступил... Ну-ка, Степан, отдохни пока, к Бресту подъезжаем.
Через двадцать минут состав остановился. Комиссар скомандовал:
- Никуда не уходить, ждать меня здесь. Я на вокзальный телеграф -узнаю, какая обстановка на фронте.
- Послушай, Петр, воды очень мало! Обязательно нужно заправиться. Мы сейчас со Степаном стрелку на водокачку переведем, отцепим паровоз и зальем бак, - сказал Михаил Павлович.
- Хорошо, хорошо. Но пока не отцепляйте, - ответил комиссар, спускаясь из паровозной будки.
Уже через десять минут машинист увидел комиссара, который, перепрыгивая через рельсы, бежал обратно к паровозу.
- Смотри, Степан, Петр-то уже возвращается!
Комиссар подбежал к паровозу, быстро поднялся в кабину и приказал:
- Палыч, давай гудок на отход и через пять минут трогай!
- Ты что, с ума сошел! Паровоз под парами и без воды!
- Белополяки фронт прорвали! А у нас только винтовки - надо немедленно уводить эшелон!
- Петр! Да, пойми ты - через версту котел взорвется! Без воды не поеду! Это самоубийство!
- Палыч! У меня приказ, и я тебе, большевику, приказываю! Немедленно уводи состав! Выполняй! Если не выполнишь, то ты контра!
- Зальем воду и выполним приказ! Котлу нельзя приказать не взрываться! Тот, кто тебе приказал, не знал, что мы воду всю израсходовали! Все, отцепляю локомотив и иду перевожу стрелку на водокачку!
Комиссар положил руку на парабеллум и, исподлобья глядя на машиниста, прошипел:
- Никуда ты не пойдешь и ничего ты не отцепишь! Давай, Палыч, гудок и трогай состав. Не зли меня!
- Хотя бы полбака надо залить, минут пятнадцать нам потребуется, иначе через версту взорвемся! Степан, беги, позови командира полка, он грамотный, реальное училище окончил! - обратился машинист к Степану, и, повернувшись к комиссару, добавил:
- Командир тебе, Петр, скажет: можно ли допустить, чтобы котел на паровозе взорвался!
- Я комиссар, и сам знаю, как устроена жизнь! В тюрьмах и на каторгах обучили. Главное - революционная необходимость! Кто ей не подчиняется - тот контра! Пока я мировую революцию делал и воевал, ты, Палыч, детей рожал, получал по двадцать пять рублев в месяц, на новый дом накопил. Счет в банке завел! Буржуй! На меня бабы и не смотрят, а у него две жены! У меня никого, а он аж дюжину детей наклепал! - все больше заводился комиссар. И вдруг перешел на крик:
- Степан, берем эту контру - и в топку! Я его насквозь вижу! Он вообразил, что нашел выход, как полякам помочь - пока мы водички доливаем, тут-то белополяки и подойдут!
- Ты, что, Петр, озверел что ли! - не выдержал Степан.
- Степан! Я твой командир! Приказываю тебе уничтожить контру-саботажника! Хочешь, чтоб я тебя пристрелил за неисполнение приказа?
- А как же мы поведем состав без машиниста? - испуганно спросил Степан.
Петр противно улыбнулся, положил руку на парабеллум:
- Во-первых, я бы мог просто шлепнуть это контру. Но я думаю, что эта падла перед топкой одумается и согласится вести состав.
И комиссар истерично завопил:
- А если не крикнет, что согласен, то здесь в Бресте найдем другого! Хватай его - и ногами в топку!
И Петр со Степаном, неловко обхватив машиниста, попытались засунуть его в паровозную топку.
- Вы что, нехристи! У меня же дети! - закричал машинист.
Петр заорал в ответ:
- Дети твои тоже контрики, гаденыши, небось, как ты, Бога через слово вспоминают. Степан, он ногами упирается, сильный, гад! Сейчас мы его свяжем и головой в топку, чтоб не саботажничал! Скорее согласится! Вяжи его! Вон веревка на крючке висит!
Степан сдернул запасной конец для клапана гудка и обвязал им машиниста, они с Петром подхватили его и попытались засунуть в топку головой, но машинист сумел освободить руку и уперся в правую половину раскидной дверцы топки. Комиссар завопил:
- Степан, плохо связали! Он, гад, руку вытащил! Только бороду и грудь контре опалили!
В это время в кабину поднялся командир полка.
- Отставить! Смирно!.. Ты что, Петр, творишь!? Совсем с ума сошел!
- Михаил Павлович, это что, правда? У нас же приказ - уводить эшелон!
- Товарищ комполка, паровоз нужно заправить водой - всю израсходовали, иначе через версту котел взорвется! Это старая модель! Аварийный клапан плохо стравливает давление при перегреве, и котел без воды разорвет! Комиссар ничего понимать не хочет! Убивает меня!
Ну, ты, Петр, дурак и душегуб! Степан! Развяжи машиниста! И марш в пятый вагон, пришли сюда санитара! Михаил Павлович, сейчас перевяжем тебе ожоги. Состав вести сможешь?
- Могу. Сердце, правда, немного прихватило. Товарищ комполка, надо срочно перевести стрелку на водокачку и отцепить паровоз, а то последнюю воду выработаем.
- Петр, иди и переведи стрелку, там просто, а паровоз я сам отцеплю - не забыл еще, как это делается. Воду зальем и тронемся, у нас полчаса еще есть.
* * *
Прошло четыре месяца.
- А, Михаил Павлович, проходи! Зачем пожаловал? Давно ли из больницы? Слышал, у тебя с сердцем неполадки были.
Секретарь уездного комитета партии большевиков вышел из-за стола навстречу вошедшему и пожал ему руку.
Михаил Павлович ответил:
- Было - инфаркт называется, да еще ожоги. Дело у меня к тебе срочное.
- Что за дело?
- Заявление принес.
- Ну, давай свое заявление.
Секретарь укома прочитал бумагу и поднял на посетителя удивленные глаза:
- Как это о выходе из партии? Разве так можно? Из партии не выходят, а исключают!
- А я выхожу! - спокойно и твердо ответил Михаил Павлович.
- Как так? Из партии нельзя выйти!
- Слушай, партия - это политическая организация, в которой есть и вход, и выход. Так в Уставе сказано!
- Ну, ладно, погоди. Почему ты хочешь выйти из партии?
- Я тоже тогда спрошу. А тебя товарищи по партии с криками: "Контра!" не засовывали в паровозную топку?
- Не-е-е-ет! Да ты с ума сошел! - воскликнул секретарь.
- Нет, я-то как раз в своем уме и в одной партии с уголовными, дураками и умалишенными быть не желаю! Подписывай заявление и принимай партбилет - это по Уставу. Выхожу я из партии.
1938 год, ноябрь
Михаил Павлович лежал на кровати и поджидал дочь Ольгу, в семье которой он жил с тех пор, как заболел. Дочь с мужем и двумя дочерями размещались в соседней комнате в той же коммунальной квартире.
Дверь приоткрылась, и заглянула дочка:
- Пап, я пришла.
- Оля, газеты купила?
- Сейчас принесу, только к детям загляну, тетю Нюру отпущу.
Через несколько минут в комнату вошла молодая женщина, подошла к кровати отца и передала ему газеты.
- Ну, что там? Ты сама-то смотрела?
- Полистала. Ничего нового, опять врагов народа обнаружили. Пап, откуда у нас через двадцать лет после революции вдруг столько врагов находится? - грустно спросила Ольга.
- Заходите ко мне с Гришей вечером, когда детей спать уложите. Поговорим.
- Хорошо, папа, зайдем.
- Как там Леночка? Поправляется?
- Ленуся почти здорова.
Через два часа, уложив детей, в комнатку отца зашли дочь Ольга и зять Григорий. Оля шепотом сообщила:
- Уложили, но слушать надо. Леночка к дедушке просилась, но я, вроде, уговорила зайку.
- Гриша, Оля, разговор будет серьезный, не для чужих ушей. Закройте дверь поплотнее. Как там соседи - разошлись по комнатам, или еще на кухне колготятся?
- Да почти все разбрелись, только тетя Нюра посуду домывает, - ответила Ольга.
- Гриша, как на службе? Врагов ищут?
- На партийном собрании говорили, что надо искать. Вроде не обнаруживаются... Слава Богу.
- Гриша, ты будь поосторожнее. Про политику вообще ни с кем не говори.
- Пап, это закончится когда-нибудь? - спросила дочь.
- Нет, но сильно уменьшится и скоро ... Вот, пока еще силы есть, я и хотел сказать кое-что. Вы оба должны понимать, что эту новую охоту на "врагов народа" не Сталин начал. Он-то все про троцкистов...
- А с чего все это в прошлом году вдруг началось, Михаил Павлович? - спросил зять.
- В 1936 году приняли новую Конституцию, по которой власть в стране фактически передавалась от партии к Советам. В прошлом году по новой Конституции должны были состояться настоящие выборы в Верховный Совет, причем такие, чтобы было несколько кандидатов, и чтобы ими могли стать как партийные, так и беспартийные - помните, новые бюллетени печатали и разъясняли. Но тогда бы получилось, что все партийные чинуши лишились бы своих должностей, их бы не выбрали, вот они и устроили эту охоту на своих конкурентов, объявив их "врагами народа". Под прикрытием, что во власть придут "враги", партийные начальники объединились и провели выборы в Верховный Совет по старому, и ничего у нас не изменилось, а стало еще хуже.
- Почему же Сталин допустил такое? - спросил Григорий.
- Сталин дал слабину под давлением всех начальников вместе, возможно, сам испугался, что и его не выберут. Но все-таки бояться сейчас надо ближнего, который видит в тебе конкурента, и у этого ближнего нет ни совести, ни ума. Правда, некоторые бессовестные поумнели, потому что понятно же, что если ты написал донос, то и на тебя напишут. Кстати, совсем недавно вышло постановление "Об арестах и прокурорском надзоре" - оно в правильном направлении, учит людей, что за ложный донос могут посадить.
- Михаил Павлович, а почему же вас не арестовали? Ведь вы же вышли из партии! - задал зять давно мучивший его вопрос.
- Да потому, что в начальство никогда не лез, хотя мог бы. Вот и вы ни в какие начальники не лезьте, тем более, Гриша, в партийные. Не то, чтобы я всегда понимал эту опасность, скорее чувствовал. Наверное, Господь вразумил... Главное - знайте, что нынешняя власть не от Бога, но продержится она в России еще пятьдесят лет. А потом кончится.
В соседней комнате заплакал ребенок.
- Пап, я пойду, успокою.
- Конечно, иди, Олечка! Да и ложись, пора уже, завтра тебе рано вставать. А мы с Гришей еще немного посидим.
Оля вышла, аккуратно притворив за собой дверь, а Гриша тут же спросил:.
- А как же сейчас-то жить, Михаил Павлович, ведь я член партии? Выйти из партии не могу, я же военный.
- И не надо. Это неважно - в партии ты, или нет, и в ней ничего плохого нет. Все люди определяют. Главное - жить по совести. Я знаю, ты так и живешь - и это самое главное. А про "врагов" - не верь. Есть люди с совестью, а есть без нее.
Тесть подождал минуту и тихо сказал:
- Гриша, еще о другом хотел поговорить и именно с тобой... Примерно через месяц я уйду, пора мне.
- Куда пора? - не понял Григорий.
- Как куда? К моей Марии, она уже зовет меня.
- Да вы что, Михаил Павлович! Рано, Вы еще внукам нужны.
Тесть улыбнулся и снова стал серьезным:
- Нет, Гриша - пора. Господь меня уже призывает. Но я тебе должен кое-что сказать... Опять же тебе, не дочерям, потому что надо знать и молчать, держать язык за зубами - совсем, всегда.
Михаил Павлович сделал паузу, потом сказал:
- Скоро будет большая война, долгая и жестокая, и на ней всем будет очень трудно. Во время войны все вспомнят о Боге, но потом опять забудут, а ты всегда помни. И еще - когда тебе на войне будет совсем уж тяжело, то ты обратись ко мне, в мыслях своих обратись, и я тебе помогу.
- Разве такое возможно?
- Возможно! Помни об этом. И последнее. Когда я умру, похороните меня правильно. В храм можно не носить, но священника, отца Николая, пригласите. Что он скажет, то и сделайте. А ты на отпевании будь, за это тебе ничего не будет, ты же мне зять, а не сын. Для всех главной на моих похоронах будет дочка, а Оля - беспартийная. Положите меня рядом с Марией. И крест на моей могиле поставь, можно даже нам с Машей общий. Не забывай, что все в руках Господа, молись хотя бы иногда, Он поддержит. Понял?
- Понял, Михаил Павлович. Все сделаю.
- Ну, ступай, Гриша. Что-то я устал, и тебе завтра рано на службу.
Вскоре Михаил Павлович послал за отцом Николаем. Они поговорили, батюшка провел службу, Ольга потом объяснила Григорию ее смысл. После службы тесть, находясь в сознании, просто закрыл глаза и преставился. Отец Николай отпел новопреставленного. Похоронили тестя рядом с покойной женой и крест на могиле поставили.
* * *
1943 год, июль
- Ребята. Завтра тяжелый бой. У немцев новые танки "Тигры" и "Пантеры" - не хуже нашего "КВ", а может, даже и лучше, а еще новые самоходки - "Фердинанд" называются. Наверняка их завтра увидим. С этим зверинцем будем разбираться так - бьем по гусеницам, заставляем их развернуться и тут же - слышь, Николай, - Григорий повернул голову к заряжающему,
- Бронебойным в бок или сзади, чем повернется, и действовать нам надо очень быстро, вдвое быстрее, чем привыкли. Считайте, вместо одного мы должны два точных выстрела сделать почти за тоже время. Комроты сказал, что завтра выдадут в боекомплект еще и новые подкалиберные снаряды, "катушка" - слегка похожи на катушку для ниток. Так и называть будем - "Катушка". У них бронебойность выше. А теперь, мужики, спать.
Экипаж тридцать-четверки улегся на брезенте. Однако не идет сон к танкистам - тепло, лето, не верится, что завтра бой, что где-то скопились и затаились немецкие "Тигры" и "Пантеры".
- Командир, спишь? - спросил Владимир, водитель-механик, самый опытный из экипажа.
- Нет, не сплю. Считай, молюсь.
- Кому, Григорий Иванович? Богородице? - вмешался в разговор заряжающий Николай, ему недавно исполнилось восемнадцать, призвали его в семнадцать.
- И ей тоже.
- А еще кому? - заинтересовался стрелок-радист Константин. Тоже молодой - девятнадцать.
- А еще Михаилу.
- Архангелу что ли? - уточнил Костя.
- Другому. Его еще не причислили. Все, ребята - спим.
Утром, пока Григорий шел к месту сбора, в его голове крутился только что увиденный сон: он сам - в форме, при параде, стоит у своего танка, а подходит тесть, Михаил Павлович - в клобуке, с посохом, Гриша его таким никогда не видел, но сообразил: "Так ведь Оля же объяснила, что он принял постриг перед смертью!". Тесть во сне сказал:
- Гриша, ты завтра в бою не торопись. Но поспешай, долго не стой на месте! И если что - уходите через нижний люк.
Капитан Васильев, в роте которого воевал танк Григория, собрал командиров танков и объявил, что немцы большой колонной, боевым порядком идут на Прохоровку. Мы выдвигаемся на них: сначала на совхоз "Октябрьский", дальше на Прохоровку. Скорее всего, будет встречный бой без пехоты.
- Маневрируйте, не подставляйтесь! Всем быть на связи! По машинам! - скомандовал комроты и добавил,
- Мужики, надеюсь на вашу точность! "Тиграм" с "Пантерами" сначала бейте по гусеницам!
Григорий залез в танк, сел на свое место и сразу сказал экипажу:
- Ребята, если подобьют - выбираемся через нижний люк.
- Почему? - спросил механик-водитель Володя.
- Мне знамение было, - ответил командир.
...Две танковых лавины сближались. С нашей стороны были в основном Т-34, рота Васильева шла на левом фланге, а на правом, кроме тридцать четверок, были еще американские ленд-лизовские М-3, практичные и удобные, но уступавшие Т-34 по калибру пушки и по бронезащите. Со стороны немцев основную массу составляли угловатые и привычные для наших танкистов Т-III и Т-IV, но впереди германскую армаду вел батальон "Тигров" из десяти машин. Когда стальные лавины сблизились на три километра, именно "Тигры" и начали бой. Сразу загорелось несколько наших танков, в том числе сосед справа от Гришиной тридцать-четверки, из второй роты. Пришла команда:
- "Коробочки", сбавить ход! Пропустить самоходы!
Танк Григория немного притормозил и посторонился, выполняя приказ, но от самоходки не отставал и не прятался за нее. Командир, не отрываясь смотрел в прицел. Как только самоходка, СУ-122, считай, гаубица на собственном ходу, подстрелила своим двадцатикилограммовым снарядом ближайший "Тигр", Гриша, предчувствуя удачу, дал Владимиру команду на обгон самоходки, но чтоб не загораживать ее, не мешать ей вести огонь, а заряжающему крикнул:
- Бронебойным!
А когда из горящего "Тигра" выбрался его экипаж, Константин срезал панцергренадеров из пулемета. Тут же из-за чадящего подбитого "Тигра", огибая его и тем подставляя собственный бок, вынырнул "старый знакомец" танк Т-IV. Этого-то Гриша и ожидал, скомандовал:
- Остановка!
Секунда на уточнение прицела, потом ногой в педаль выстрела, и снаряд пробивает слабобронированный борт фашистской машины; взрыв, башня отлетает, танк загорается.
- Вперед! - Григорий коленями давит Володьке на оба плеча. И командует Николаю:
- Бронебойным!
Водитель передергивает рычаги, нажимает газ, и Т-34, заложив небольшой зигзаг, рвется вперед, а заряжающий вставляет снаряд и клацает затвором пушки. Неожиданно в прицел Гриша видит немецкий танк, который выруливает из-за горящих: "Тигра" и только что подбитого и чадящего Т-IV. И это опять "Тигр", но идет он прямо на нашу тридцать-четверку, бортов не видно. Григорий ловит в прицел его левую гусеницу и командует водителю:
- Остановка!
Гриша быстро доводит прицел на цель и нажимает ногой педаль выстрела. Снаряд попадает в гусеницу, танк продолжает движение, и она слетает с катков. "Тигр" выстреливает на долю секунды позже, уже получив снарядом по гусенице, и начав поэтому поворот на месте, из-за этого промахивается и встает бортом к нашему Т-34.
В мозгу проносится: "Опередили!", а Григорий кричит:
- Бронебойным! "Катушку"!
Николай заряжает пушку новым подкалиберным, с поперечной бороздой посередине, командир наводит метку прицела на танк. Педаль, выстрел, снаряд попадает "Тигру" в башню и пробивает ее. Танк загорается, потом взрывается. Григорий командует:
- Вперед!
Но тридцать-четверка тронуться не успевает, в нее попадает снаряд, посланный другим немецким танком.
...Григорий приходит в сознание, когда Володька уже вытащил его через нижний люк и оттащил в ложбинку. Голова гудит, вяло пульсирует мысль:
- Контузия, видать.
Но тут же приходит другая:
- Надо было после выстрела сразу вперед, а не рассматривать - попали, не попали, как попали, - вслух произносит Григорий.
- Не переживай, командир - я сразу и тронул танк вперед и чуть вбок - я ж понимаю. Ты на попадание уже с ходу смотрел. Просто не повезло.
- А где ребята?
- Они через верх выбрались, решили, что так быстрее - боялись боекомплект рванет, - почему-то шепчет механик-водитель.
И в этот момент раздается взрыв.
- А эти оба - целые. Погоди, кажется, живые! Тащим.
И санитары перетаскивают и аккуратно кладут Владимира и Григория на брезент. К живым.
Костя и Николай вылезли из верхнего люка и успели отбежать от горящей машины, но их убило отлетевшей из-за взрыва боекомплекта башней тридцать-четверки. Владимира и Григория доставили в госпиталь, им тоже досталось при взрыве танка, но они восстановились и воевали до победы.
1989 год, июнь
- Мама, я вчера вышла из партии. Сначала не хотела тебе говорить, чтобы ты не волновалась, а сейчас вот перепугалась - вдруг выгонят с работы, а мне всего два года до пенсии...
- А Федя знает?
- Да. Он сегодня тоже собирается подать заявление о выходе из партии. Вот приедет, расскажет.
- Леночка! Да, не бойся ты, что уволят с работы. Есть, конечно, разница: Федор - буровой мастер, и его, если выгонят, то он быстро найдет себе работу, а ты замминистра...
- Мам, да не держусь я за эту должность, если уволят, найду себе что-нибудь попроще, хотя министр всегда ценил мою работу. Кстати пару недель назад он мне сказал, что, скорее всего, его переведут в Москву на должность замминистра в союзное министерство.
- А здесь в Сыктывкаре кого министром назначат, если его переведут?
- Сказал: "Вас буду рекомендовать, Елена Григорьевна". А я тут повышаю эффективность работы министерства, освобождаюсь от партийного вмешательства, - улыбнулась Елена и продолжила уже без улыбки,
- На самом деле так и есть - все эти запуски объектов к датам, идеологические требования только мешают нашей работе. Но теперь, думаю, после выхода из партии министром меня, скорее всего, не назначат. Ладно, зато так честнее.
- Леночка, не переживай. Все уладится. Главное ты поступила по совести. Время сейчас, конечно, не простое. А когда оно было простое? Вот твой дед вышел из партии большевиков в 1921 году, потому что не согласен был с партийными начальниками, тогда еще Гражданская война шла. И ничего, продолжал водить поезда, а умер он в 1938 году, тебя еще поняньчить успел.
- Мамочка, что ж ты мне об этом раньше не говорила? Мне бы легче было решиться..., - Елена опустила голову, задумалась. Потом, посмотрев на мать, сказала с улыбкой:
- А может и правильно, что не говорила! Все равно спасибо - я теперь ничего не боюсь, будем жить по-новому.
В комнату неожиданно вошел Федор, муж Елены. Женщины за разговором не заметили, как он пришел с работы.
- Федя, ну как все прошло? - сочувственно спросила теща.
- А, Вы тоже в курсе, Ольга Михайловна. Представляете, секретарю парткома чуть морду не набил. Он сказал, что я предатель. Ну, я ему и ответил, что партия - это не Родина, а вот Родину как раз я защищал, пока он в тылу сидел. Рассказал, что в шестнадцать лет, приписав себе год, я сбежал на фронт, воевал, тяжело ранен был, он этого не знал. Как миленький принял мое заявление. Так что оба мы теперь с тобой беспартийные, Ленуся.
А Ольга Михайловна подумала: "Разве можно было еще год назад представить, что общество так отшатнется от партии, что многие люди станут выходить из нее? Неужели сбывается пророчество отца полувековой давности, и не будет "безбожной" КПСС?"