Ну-с, значит, "Собачье Сердце" Михаила Афанасьевича Булгакова. С чего начнём?
А с конца. Вот, значит, когда все способы и попытки мирного сосуществования между профессором Преображенским и Шариковым окончились ничем, в рабочий кабинет профессора приехал Некто, и подал профессору бумагу, сиречь донос. Нет не на "гетмана-злодея", а на самого профессора, от Шарикова:
Ночь и половину следующего дня в квартире висела туча, как перед грозой. Но все молчали. И вот на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнул каблуками.
-- У вас боли, голубчик, возобновились? -- спросил его осунувшийся Филипп Филиппович. -- Садитесь, пожалуйста.
-- Мерси. Нет, профессор, -- ответил гость, ставя шлем на угол стола, -- я вам очень признателен. Гм... Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович... Питая большое уважение... гм... Предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост...-- Пациент полез в портфель и вынул бумагу. -- Хорошо, что мне непосредственно доложили...
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. Он долго бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду.
"...а также угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, и даже Энгельса приказал своей социал-прислужнице Зинаиде Прокофьевой Буниной спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный проживает в его квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин".
-- Вы позволите мне это оставить у себя? -- спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами. -- Или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
-- Извините, профессор, -- очень обиделся пациент и раздул ноздри, -- вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я...-- И тут он стал надуваться, как индейский петух.
-- Ну извините, извините, голубчик, -- забормотал Филипп Филиппович, -- простите, я, право, не хотел вас обидеть.
-- Мы умеем читать бумаги, Филипп Филиппович!
-- Голубчик, не сердитесь, меня он так задергал...
-- Я думаю, -- совершенно отошел пациент, -- но какая все-таки дрянь! Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают.
Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время.
Оставим профессора Преображенского непосредственно в покое, и задумаемся: а что мы тут имеем с гуся? Много чего.
Первое - это то, что профессор Преображенский, когда имеет дело с представителями якобы враждебного для него строя, прекрасно может быть вежливым и воспитанным, тихим и совершенно не громыхать. Более того - он всех их лечит, он во всё это дело вписался, и поэтому получает с этого очень много даже чего. Тут и предупреждение, что Шариков ведёт против него контры, (но им благодарный пациент ходу не даст!). Тут, скорее всего, и все эти бумаги, которые дают профессору Преображенскому и его свите "броню", а также квартиру, шубу, и т.д. Михаил Афанасьевич чаще изображает г-на профессора и его команду в позитивном свете, но вот в данном случае он даёт понять, что профессор Преображенский понимает, что живёт скорее в Азии, а не в Европе, (оставим это на его совести и совести самого Булгакова), что он имеет дело с машиной, которой только надо дать ход, и профессора туда затянет, и ничего его не спасёт - не прошлые заслуги, не никакие бумажки, ничего. И профессор это знает, и ничего не делает - наоборот, довольно умело использует...правда, несколько против Шарикова, сколько против Швондера...
Теперь, стоп, насчёт Шарикова. (Это уже следующее). Профессор Преображенский-то создал его конкретно. Взял простого пса, Шарика, (почитайте его монолог в начале повести - там ничего такого красного или белого нет), взял "запчасти" у какого-то забулдыги, (даже не удосужившись разобраться, а кем был покойник при жизни), и сделал из Шарика... кого? Человека, т.е. замахнулся на роль Творца, а это Михаил Афанасьевич Булгаков не одобрям-с. Не тут, не в "Мастере", не в "Роковых Яйцах", не где-нибудь ещё, Михаил Афанасьевич не выставлял богоборчество в позитивном свете; его Воланд со свитой - это отдельный разговор, но вот когда дело доходит до простых смертных, то там Булгаков богоборчество среди своих персонажей не приветствовал. Плюс...
Плюс в научно-фантастичной литературе, (беллетристике), есть такой персонаж как учёный, который совершил какую-нибудь научную революцию, сделал научный прорыв, и...выпустил джинна из бутылки. Тут и профессор Персиков из "Роковых Яиц" самого же Булгакова, и - доктор Франкенштейн Перси Шелли, и - доктор Джекил Роберта Стивенсона.
Последний для нас самый важный, т.к. что он сделал? Вывернул себя наизнанку - был такой весь из себя богач, добряк, филантроп, научный гений и т.д., доктор Джекил, а получился такой вот позор рода человеческого, негодяй и убийца м-р Хайд. Так ведь и у Булгакова представительный и позитивный профессор Преображенский, (на кухне строй красных громит, а сам в него вполне вписался и многое умелыми маневрами сохранил), Филипп Филиппович, вывернул себя наизнанку, (но не буквально, как Джекил, а посредством пса Шарика), и получился такой из себя отрицательный Полиграф Полиграфович. Зеркальная аллитерация, и - зеркальный персонаж. Фамилия только подкачала, начинается не на Ш, а на Ф, но, во-первых, буквы Ш и Ф заменяют друг друга легко, а во-вторых "Фариков", "Фарик" - это уже какой-то товарищ из Центральной Азии, из азиатских ССР, а Михаил Афанасьевич таких не трогал, у него вообще национальных стереотипов не было, никаких тебе "лиц кавказской национальности" "жидовских морд" и т.д., а если и мелькнёт где - скажем, в эпилоге "Мастера" здоровенный загорелый брюнет, так и тот - Ветчинкович, ответ на Ильфопетровского Корейко... Разве что у Ивана Арнольдовича Борменталя фамилия какая-то подозрительная, но это уж те люди, которые совсем на голову больные, могут этим обеспокоиться...
Вернёмся к Джекилу и Преображенскому? Скорее уж к Булгакову и Стивенсону; первый гуманнее Стивенсона, если у последнего Хайд в конце концов поглощает Джекила и вынужден затем бежать из Лондона, т.к. по нём верёвка плачет, уже навсегда, то у Булгакова всё кончается счастливо, (кроме как для Швондера), и всё возвращается на свои места. Почему? Спасибо и Борменталю, камраду и соратнику пана профессора, и потому, что профессор Преображенский-то раскаялся:
(...) Так вот вам, как другу, сообщу по секрету, -- конечно, я знаю, вы не станете срамить меня, -- старый осел Преображенский нарвался на этой операции, как третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете, какое, -- тут Филипп Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, -- но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где, -- здесь Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, -- будьте спокойны-с! Если бы кто-нибудь, -- сладострастно продолжал Филипп Филиппович, -- разложил меня здесь и выпорол, я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять... "От Севильи до Гренады..." Черт меня возьми... Ведь я пять лет сидел, выковыривая придатки из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал -- уму непостижимо. И вот теперь спрашивается -- зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
-- Исключительное что-то...
-- Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу! На, получай Шарикова и ешь его с кашей.
...Доктор Борменталь, кстати, не согласен, и упоминает Спинозу, но Преображенского не остановить, не переубедить:
-- Да! Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели, какого сорта эта операция. Одним словом, я, Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего. Но на какого дьявола, спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить, когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год, упорно выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории шариковской болезни. Мое открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош... Да не спорьте, Иван Арнольдович, я все ведь уже понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это интересно, ну, ладно. Физиологи будут в восторге... Москва беснуется... Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? -- Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков.
-- Исключительный прохвост.
-- Но кто он? Клим, Клим! -- крикнул профессор. -- Клим Чугункин! -- Борменталь открыл рот. -- Вот что-с: две судимости, алкоголизм, "все поделить", шапка и два червонца пропали. -- Тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел. -- Хам и свинья... Ну, эту палку я найду. Одним словом, гипофиз -- закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное!.. "От Севильи до Гренады..." -- свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович. -- А не общечеловеческое! Это в миниатюре сам мозг! И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался! Неужели вы думаете, что я из-за денег произвожу их? Ведь я же все-таки ученый...
У Джекила и Стивенсона, кстати, всё в более мелком масштабе, и эксперименты Джекила - только на нём самом, и более, такие, отстранённые, и связи у него с "большей реальностью" меньше. Может, поэтому он и гибнет, (как личность), потому что у него друзей не было? У профессора Преображенского всё всё-таки благороднее, возвышенней, он, как мы видим из цитаты, ещё и раскаялся, может, поэтому Михаил Афанасьевич его и пожалел? Как мы помним, конец "Сердца" - все вернулись на свои места, Швондера посрамили, но и профессор Преображенский оставил все свои мысли "об улучшении человеческой породы" и зажил приватной жизнью. Оно и к лучшему - в Германии эти заботы "об улучшении человеческой породы" и "евгенике" привели ко Второй Мировой и к трибуналам, т.ч. профессор Преображенский ещё и вовремя отделался...
Т.ч. давайте оставим его уже "в самом-самом" конце повести на своём рабочем месте, в кабинете, и с верным псом у его ног. Старичок этого заслужил!