Аннотация: Конкурс Остросюжетного рассказа: восьмое место
Безумцам, которые ушли
В горы, и остались там навечно.
Безумцам, которые знают об этом,
И все-же
Собирают рюкзаки...
Наверное, надо что-то объяснить.
Да, да. Наверное, надо.
Мой дорогой Анри сам принес мне бумагу, сказав: "Ты должна написать все, как было. Должна что-то объяснить".
И в самом деле, я должна. Объяснить, рассказать все, как было. Тогда, возможно, я и сама пойму, что же произошло. И почему произошло именно так.
Мы встретились с Анри-Жаком в альпинистском клубе, в Шамони. Наша группа отдыхала после недавнего восхождения, а Анри-Жак просто жил там, в этом раю для туристов. Там-то, в одном клубе, мы и познакомились.
Знаете, как это бывает. Живешь себе, живешь, общаешься с друзьями, чего-то хочешь, чего-то избегаешь... В целом, жизнь прекрасна и спокойна. И внезапно - как удар хлыстом - мир распадается на части. Вдруг оказывается, что вся прошлая жизнь - только смена декораций, мишура, подготовка к явлению главного героя. Отныне весь мир будет сосредоточен только на нем, и весь смысл существования - только в нем.
Вот так и произошло. Только что был целый мир, и болтовня о том - о сем, и веселые друзья, с кружками пива сидящие за столиком... Вдруг я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулась - и увидела зеленые, как водоросли, глаза и улыбку, ослепительную на загорелом лице. И все. Мир кончился, остался только Он.
Потом оказалось, что у него есть имя, прекрасное имя - Анри-Жак.
Потом, немного позже, я узнала, что Анри-Жак родом из Родеза, все детство провел в горах, вырос там, и, как он сам говорил, лазать по горам научился раньше, чем ходить.
А еще немного позже я узнала, что Анри-Жак невероятно, неистово, просто маниакально тщеславен. Прославиться, прославиться, прославиться - вот была его мечта! Вот для чего он жил, вот куда была направлена его неистощимая энергия. Это была его мания, которая по-настоящему пугала. Об этой его идее-фикс я узнала, когда поздно было что-то менять.
Я уже его любила.
Анри-Жак был... Как бы вам правильно объяснить... Прирожденным скалолазом. Он мог часами висеть на скале, по-паучьи цепко впившись пальцами в самую незаметную щель.
Он и внешне напоминал паука - сухой, жилистый, легкий, с длинными руками и ногами, с вечно простуженным и потому странно свистящим голосом.
И он был лучшим.
И знаете что? Ведь он добился-таки своей цели. Да, да! Точнее сказать, мы вдвоем осуществили его мечту. А еще точнее - он осуществил ее с моей помощью. Как? Очень просто. Он сделал из своего таланта шоу.
Я, между прочим, уже тогда была не из последних в команде. В сильной команде, уж поверьте на слово.
Но, если для меня альпинизм был просто увлечением, хобби, то Анри-Жак - другое дело. Он должен был быть лучшим, и он был им. Лазать ради удовольствия - было не для него. И, когда мы встретились, я подумала - все, спорт кончился. А для него все только начиналось.
Анри-Жак сказал мне : "Жени, ты будешь лучшей. Мы будем лучшими в мире!"
Что я могла сделать? Я его любила. Я была в раю.
Мы удрали из Альп, отправились в Лангедок, и там начался мой персональный ад.
Мы тренировались по пятнадцать часов в день. Мы облазали, кажется, все скалы на побережье, и Анри не позволял мне расслабиться ни на минуту. Бог знает, сколько потов сошло с меня тем летом, я похудела до восьмидесяти фунтов, и превратилась в один сплошной узел из сухожилий. Но все мои мучения щедро вознаграждались. Я любила, любила, я была счастлива.
Наедине с моим Анри, скалами и морем я ощущала себя первой женщиной на Земле. Знаете ли вы, что это такое? Это - потерянное человечеством счастье, вновь подареное мне там, на побережье Лангедока.
И, конечно, все вышло так, как обещал Анри. В конце лета мы вернулись в Париж, вернулись лучшими.
А вскоре появилось наше шоу - "Анри и Женевьев - Небесная Пара". Телевизионные приемники захлебывались рекламой: "Супермегашоу! Не пропустите!" " Небесная пара покоряет Мак-Кинли!" " Небесная пара берет отрицательный тысячник в Гренландии!" "Небесная пара восходит на Сьерра-Торре!"
И мы все это делали! Только вдвоем, с минимальными сроками акклиматизации, с минимальным снаряжением.
Главное, что нас было всего двое - ни дня отдыха, никакой поддержки. Только двое - Анри и я. Мы же вели сьемку - такие маленькие камеры, вмонтированные в шлемы, передавали изображение, а где-то в Париже операторы превращали его в сногсшибательное зрелище. Не знаю, как они это делали, но получался эффект абсолютного присутствия. Как будто не в мягком кресле сидишь, уставившись в ящик, а сам лезешь по скале. Даже страшней. Я посмотрела одну - единственную запись, и больше не стала. Ей-богу, на скале не так страшно.
Вот так Анри и осуществил свою цель - стал знаменитым. И я вместе с ним.
Конечно, где слава, там и деньги, и уж деньги посыпались на нас как из рога изобилия. Но, честное слово, говорю как на страшном суде - не нужны нам были деньги. Анри бы, наверное, и бесплатно лазал, только бы его имя гремело. А мне нужен был только мой Анри. Эти проклятые шоу только одним были хороши, но зато хороши бесконечно - тем, что я была с ним, я была ему нужна. Я была его единственной страховкой, единственным плечом в схватке с горами. Хотя, как я уже говорила, Анри был непревзойденным скалолазом. Он, наверное, и в одиночку мог на Торре забраться.
В недолгие дни в базовых лагерях съемка не велась - подготовительная работа для зрителя неинтересна. Тогда вечера были наши и только наши.
Для меня это были лучшие дни. Наверное, лучшие за всю мою жизнь.
Потом - день-два восхождения, спуск, самолет, - и мы дома. Очередной гонорар, и снова тренировки, пока режиссер не решит, куда нам лезть в следующий раз. Две-три недели - и снова контракт, снова экспедиция, и колесо вновь завертелось.
И сколько это могло продолжаться?
Не подумайте, что в скалолазанье - это не страшно. Страшно, еще как страшно! И я боялась, и Анри тоже. Только...
Мы оба были отравлены горами. Горами и славой.
Дошло до того, что даже из рождения сына мы устроили шоу! "Снежный мальчик! Невероятное восхождение! Роды на крыше мира!" Газетные страницы пестрели рекламой. "Не пропустите!!! Спешите видеть!!!"
Телевизионные дикторы захлебывались, расхваливая наш с Анри грядущий подвиг.
Анри-Жак метался между телекомпаниями, которые буквально рвали контракт из его рук.
А я готовилась стать матерью.
На крыше мира.
На вершине Гималаев.
Мы выбрали Гуризанкар - не слишком высокую вершину. Не слишком - по меркам Гималаев, конечно. И не самую трудную. Главным было - заснять процесс рождения ребенка на леднике, пусть даже не на вершине.
Но и это было опасно. Холод, ветер, разреженная атмосфера - не для женщины в интересном положении. И уж тем более не для ребенка.
Поэтому подготовка велась очень, очень тщательно. Снаряжение, оборудование, провиант, медикаменты, аппаратура - все было на высшем уровне. Черт возьми, Анри-Жак даже прошел акушерские курсы! А я, несмотря на растущий живот, тренировалась без устали.
Было предусмотрено все. Так нам казалось.
Так и было, мы предусмотрели все.
Кроме неустойки.
Вы никогда не рожали высоко в горах, на глетчере, в трепещущей на ветру палатке? И не советую.
Собственно, мы туда и не добрались. Роды случились еще на подъеме, в высокогорной хижине. Малышу хватило и такой высоты, чтобы родиться преждевременно.
Хочешь - не хочешь, а приходится признать, что мы переоценили себя. Или Анри переоценил меня, или я - его, или все вместе. Неважно.
Важно, что зритель не получил свое шоу.
А мы оказались затерянными в горах, в хижине среди вечного льда и снега, с младенцем на руках. С запасом провизии меньше чем на неделю.
С выдохшимися аккумуляторами.
С проклятыми сноуфоксами, вечно тявкающими за стеной.
С гималайскими медведями, рыщущими где-то под нами.
Со снежными барсами.
Со снежными людьми.
С Буддой, Брахмапутрой, Иисусом Христом и всеми пресвятыми апостолами вместе.
Думаете, нас отправились спасать? Ну да, через месяц прилетел вертолет, а счет за перелет в Катманду оплатил Анри. Как и неустойку в телекомпании.
Дальше... А дальше было вот что: мы остались без гроша. Неустойка съела все, что мы заработали в качестве "Небесной Пары". Плюс у малыша обнаружился целый букет родовых травм - удушье, вывихи бедер, пневмония... Бог знает еще что. Плюс, тяжелая травма позвоночника у меня. Вот такое шоу.
И знаете, что сделал Анри?
Он стал работать, как одержимый. На следующий день после уплаты всех долгов мы, как попрошайки, поселились в социальной гостинице в грязных трущобах на окраине Катманду, через месяц Анри снял скромный, но вполне приличный номер в мотеле, а еще через два месяца мы улетели из проклятого Катманду в Париж. Вот каков мой Анри-Жак.
Мы снова убрались в Лангедок, Анри-Жак устроился инструктором на лыжном курорте в Пиренеях, и вскоре я с малышом оказалась в одной из лучших горных лечебниц Франции.
Не знаю, насколько трудно Анри-Жаку доставались деньги, но его стараниями мы с малышом провели в лечебнице целый год. Все это время я почти не видела Анри - он приезжал изредка и ненадолго - чтобы поцеловать малыша и приободрить меня. "Все будет хорошо, Жени, мы им еще покажем!" - говорил он и сверкал своей вечно ослепительной улыбкой.
Наверное, следует объяснить. Понимаете, после травмы и всего того, что пришлось пережить на Гуризанкаре... Я думала - все, больше никаких гор, никаких восхождений, никаких шоу. Но Анри так не думал. Для него ничего не кончилось, и вскоре он доказал это.
Когда малыш начал ходить (а он начал, спасибо Господу и докторам Барежа), мы отправились в Сет - чудный приморский городок. Там, на самом побережье, есть невысокие, почти отвесные скалы, очень удобные для лазанья. И там я увидела собственными глазами, что значит "лазать - раньше, чем ходить".
Я хочу сказать - Анри-Жак взялся за сына.
Жу... Вообще-то, я назвала малыша Анри - конечно, в честь Анри-Жака, чему тот долго смеялся. А между собой мы звали его Жу - чтобы не путаться.
Так вот. Жу рос веселым, бойким мальчиком, румяным и пухленьким, каким и должен быть милый ребенок. А здесь, в Сете, он буквально на глазах стал расти, вытягиваться, загорел, и уже к двум годам легко передвигался по скале.
Поначалу я очень опасалась их с отцом вылазок на скалы - подумать только, ведь Жу еще младенец! Но Анри рассказал мне, как в трехлетнем возрасте он на спор забрался на крепостную стену замка, которых множество в Лангедоке, и спустился с внутренней стороны, где был пойман и выпорот смотрителем. "Так и должно быть", - сказал Анри.
Что ж, я стала ходить вместе с ними. А вскоре и сама подключиласть к их тренировкам. Анри был страшно рад этому. "Теперь мы будем - Небесная Семья!"- сказал он.
О, эта его страсть к славе! Он все еще хотел быть лучшим! И сделать лучшими всех нас!
Его упорство одновременно и пугало, и восхищало меня. Главным образом, из-за Жу.
Он ведь был совсем малыш. Он мог оступиться, устать и сорваться, и к тому же, детские травмы могли заявить о себе в любой момент.
Но, видели бы вы, как ловко карабкался маленький Жу по камням! Он так проворно и легко передвигался по стене, маленьким ловким паучком скользил от трещинки к трещинке, что я подумала - быть может, вместе с именем малышу достался и талант Анри...
Словом, мы стали работать все вместе. Зимой - в благословенном Сете, летом - в альпийских предгорьях.
Когда малышу сравнялось четыре, как раз начинался сезон, и Анри приступил к сборам. Я не противилась, почему нет? Покататься на лыжах, быть может, забраться на двухтысячник - для этого даже не нужно подготовки...
Но Анри так не думал. Как выяснилось.
Анри поехал в Базель и привез оттуда малюсенькие, сделанные на заказ скальные туфли, и альпийские ботинки, и обвязку, и кошки , и шлем, и спальник, и анорак, и ледоруб, и кислородную маску, и жумары... Господи, даже жумары, специально для крошечной ручки! Дорогие, никчемные игрушки. Или...
"Что ты задумал?" - не на шутку встревожившись, спросила я.
Анри приблизил ко мне лицо и с улыбкой заговорщика произнес: "Ребенок на крыше мира..."
У меня не нашлось слов.
Не знаю, стоит ли тут что-то объяснять, но все же скажу: Анри-Жак не успокоился. Ему все эти годы не давало покоя наше поражение на Гуризанкаре. И он собирался так или иначе реализовать свой проект "Ребенок на крыше мира". Так или иначе. Анри готовился к нему, и готовил малыша.
Остановить Анри, отговорить его? Нечего и думать, уж я-то знаю. Оставалось только покориться и принять участие в этой затее.
Снова, как и годы назад, замелькали суматошные дни подготовки. Снова Анри метался между телекомпаниями, заключал контракты, искал поставщиков снаряжения, выбирал экипировку, оборудование, составлял рационы... Я пребывала в тревоге. А малыш Жу был счастлив. Он, видите ли, тоже хотел славы! Сын своего отца...
Целью снова был выбран Гуризанкар. Но маршрут Анри вычертил другой, не такой, каким мы ходили в прошлый раз.
Он избрал южный склон, немного более защищенный от ветра. К тому же, там были короткие отвесные участки, где маленький Жу мог показать себя во всей красе. Затем маршрут выходил на глетчер, поднимался до гребня и здесь предполагалась последняя съемка - малыш на фоне облаков. После этих кадров контракт считался выполненным.
В общей сложности, экспедиция занимала пятьдесят дней, предполагала четыре лагеря, и, в общем, казалась вполне выполнимой.
И вот, второго апреля авиалайнер в Орли принял нас со всем снаряжением на борт.
В Катманду мы не задержались - никому из нас не хотелось вспоминать тяжелое время, проведенное в этом городе. Ненавижу Катманду.
Поначалу все шло хорошо - первый переход на горных яках с проводниками, первый лагерь, первые съемки и первые истерические возгласы в эфире: "Небесная Пара возвращается!" "Бесстрашный ребенок покоряет Гималаи!".
Господи, как я ненавижу телевидение.
А бесстрашный ребенок, казалось, вовсе и не страдал от высокогорного климата. Ему восхождение давалось удивительно легко.
До верхнего лагеря все шло благополучно, мы продвигались довольно быстро:- малышу акклиматизация почти не требовалась, Анри спешил, а я... Я держала себя в руках.
Съемки давали очень эффектные кадры - малыш в горах смотрелся впечатляюще.
Пока Анри-Жак провешивал веревки на крутых участках, малыш Жу носился по лагерю как заводной, в своем ярко-красном анораке напоминая праздничный воздушный шар. А уж по провешенным перилам он карабкался так залихватски - ну просто обезъяна!
Анри был в восторге от снятых кадров. "Это- клад, Жени," - говорил он, -"Наш малыш превзошел сам себя!"
Я тоже восхищалась. И малышом, и Анри-Жаком. И даже тягостные воспоминания, связанные с Гуризанкаром, отступили на задний план перед торжеством, которое Анри называл "Мы - Лучшие!"
Так было до ледникового рубежа. А на леднике малышу внезапно стало плохо.
Мы кое-как, наспех разбили последний лагерь, установили палатку, и Жу, бледный и жалкий, еле заполз в нее.
Жу не хотел ничего есть, только пил горячий чай и грог, который я понемногу давала ему.
Мы терялись в догадках - что с ним случилось?
Видимо, разреженность воздуха все-таки одолела малыша. Так предположил Анри, и я была с ним согласна - своего мнения у меня не было.
На глетчере мы просидели несколько дней, в надежде, что Жу акклиматизируется, и нам удастся закончить съемку. Но ему все не становилось лучше.
Анри метался между нами и нижним лагерем, притаскивая продукты и сухое горючее, и нервничал все больше - стояла погода, а мы упускали ее из-за состояния Жу.
"Последний кадр, последний кадр, последний кадр", - все твердил Анри-Жак, как помешаный. Последний кадр - малыш Жу на гребне втыкает свой маленький ледоруб в снег и поднимает руки. На фоне розовых облаков, клубящихся далеко внизу.
Да, это было бы очень эффектно. Если бы не тот ничтожный факт, что Жу не мог подняться на ноги.
Ненавижу съемки.
Погода портилась, и Анри просто с ума сходил. Перед нами замаячил призрак нашего злого ангела - неустойки. Не будет последнего кадра - не будет гонорара. Неустойка_ нищета_ конец: вот такие планы на будущее.
И тогда Анри пошел на крайность. Вытащил Жу из палатки и понес на себе.
До гребня было метров шестьсот. Не так уж много, скажете вы? Значит, вы не были в Гималаях.
Разреженный воздух, в котором человек задыхается, как рыба на берегу. Склон, по которому впору пробираться, держась за перила - до того опасный угол. Лед, покрытый снегом с жесткой корой наста - и скользко, и глубоко одновременно. И ветер, ветер, ветер, сбивающий с ног ветер.
Дважды Анри-Жак падал. Во второй раз малыш поднялся и пошел сам. Спотыкаясь в своих маленьких кошках, он прошел семь шагов. Всего семь. Шагов. Прошел четырехлетний мальчик. На семитысячной высоте. И упал.
...Представьте себе картинку: парочка сидит на леднике, рядом мешком лежит тело их сына, а мужчина и женщина решают, как лучше поставить его на гребне, чтобы последний кадр вышел удачным.
Я уже говорила, что маленький Жу - настоящий сын своего отца? Повторюсь. В высшей степени.
Жу сделал все, что смог. Встал у гребня, поднял руки...
Этот момент я не забуду никогда. Мы оба орали как сумасшедшие, стараясь перекричать ветер:
-- Ледоруб! Жу, возьми ледоруб, воткни его в снег! - кричал Анри.
-- Он сейчас упадет, Анри! - кричала я.
-- Втыкай, Жу!...Слабо! Еще раз!
-- Его ветром снесет, Анри!
-- Давай! Последний кадр!!!
Мы с Анри были на самостраховке, а Жу - нет. "Веревка испортит последний кадр, -сказал Анри, - Что это за последний кадр - мальчик на поводке!"
Ненавижу, ненавижу последние кадры!
И, когда Жу, собрав последние силенки, снова размахнулся и вонзил ледоруб в землю, как велел папа,
Ветер подхватил нашего мальчика и покатил по склону вниз. Через гребень, на другую сторону.
Анри-Жак бросил камеру, поддел страховку малыша, и заорав мне "Трави!", прыгнул с гребня.
Я схватила оба конца и закрутила вокруг ледоруба . Посмотрела вниз - там по блестящему, как леденец, склону катился Жу, похожий на яркий воздушный шарик. А следом, раздирая анорак в клочья, словно желтый парусник, нагонял его Анри.
Не знаю, каким чудом, но Анри поймал Жу. Я видела, как его желтый анорак накрыл алый воздушный шарик, вдавив его в снег. Веревка натянулась и чуть не выскользнула из рук - видимо, Анри пристегивал ее к обвязке Жу. Потом два раза дернулась - тяни.
Вытягивалась веревка трудно - маленький Жу был легкий, но совершенно не помогал мне, просто бессильно висел на страховке.
Когда я вытащила его, я ужаснулась - лицо Жу было совсем белым, со страшными синеватыми желобами царапин, оставленных жестким настом. Жу лежал неподвижно, и снег мел по его лицу, забиваясь в ресницы.
"Потерпи, - шептала я, ввинчивая ледобур, накрепко привязывая к нему Жу, - потерпи, сейчас достанем папу, и все будет хорошо... Пойдем домой..."
Я вернулась к ледорубу, на котором была закручена страховка Анри. Веревка была натянута, как струна. Это означало только одно: Анри, выбираясь, провалился в расщелину, коварно прикрытую снегом, и теперь висит там, неведомо - живой или нет.
Туго натянутые стропы расшатывали ледоруб, понемногу вытаскивая его изо льда. Я вбила ледоруб поглубже, но лучше не стало - клюв, раскачиваясь, выкрошил во льду воронку, и вот-вот грозил вылететь.
Я пристегнула страховку Анри на себя, и, держа ее левой рукой, правой пыталась ввинтить в лед еще один ледобур. Кое-как мне это удалось, но закрепить веревку на нем я не успела - под давлением веревок ледоруб все-таки вырвался, чиркнув по воздуху, а меня потащило к гребню.
Какое-то расстояние меня провезло по насту, а потом нога уперлась в ледовый скол, и движение прекратилось. Так мы и висели, по обе стороны гребня, напоминая со стороны, должно быть, аптекарские весы - на одной чаше Анри-Жак, на другой -я.
Я боялась пошевелиться. При малейшем движении нога могла сорваться, и тогда меня неминуемо стащит в обрыв.
От холода и тугой веревки руки совсем одеревенели. Перчатки закрутились штопором, держать становилось все трудней.
Я чувствовала, как холодеет спина - куртка задралась, и под нее здорово задувало.
Сколько я смогу выдержать? - думала я. И что я могу сделать? Выходило - ничего. Только держать трос, пока не замерзну. Или пока не выберется Анри. Или пока ветер не окрепнет настолько, что сметет нас с отрога всех троих - три ярких воздушных шарика.
Невеселые мысли, правда? Да уж...
Но Анри-Жак выбрался. Иначе он бы не был собой. Просто мои руки застыли так, что не почувствовали, как ослабла веревка. Когда над гребнем появилась голова Анри, я поняла - теперь все будет хорошо.
...Собравшись с силами, я поднялась на непослушные ноги и крепко обняла Анри. Так мы и стояли на гребне, в снежной пыли, на крыше мира, обнявшись, опираясь друг о друга, бесконечно уставшие, окоченевшие. Спасенные. Живые.
Отдышавшись, Анри-Жак сказал:
-- Где Жу? - сказал он, - нужно доснять последний кадр...
-- Ты хочешь заставить его снова?...
-- Последний кадр, черт возьми! - вдруг зло закричал Анри, - Тащи его сюда!
Негнущимися пальцами я отстегнула от себя страховку Анри.
Я посмотрела Анри-Жаку в глаза... В его замечательные зеленые, неистовые, любимые глаза.
Я сказала Анри-Жаку:
-- Нет, родной. Придется заплатить неустойку.
И столкнула его вниз.
... Спустились мы благополучно. Только на отвесном участке, где малыш Жу так красовался при подъеме, я слишком быстро спустилась на дюльфере и повредила ноги. К счастью, прямо внизу была наша стоянка, там нас и подобрали спасатели.
Анри-Жака так и не нашли. Скорее всего, он упал в какую-нибудь расщелину в леднике. Или попал на подвижный пласт и с ним обрушился вниз. Во всяком случае, мне приятно сознавать, что мой Анри будет вечно лежать в вечных льдах, а не гнить в земле, как прочие люди. Простая смерть - не для моего Анри.
Иногда я представляю, как Анри летит с горы, промерзая насквозь, и, достигнув дна ущелья, разбивается на кусочки, как стеклянная статуэтка, рассыпается драгоценными камнями по дну. Бредовые мысли, да. Но это единственная форма небытия, достойная его.
Неустойку, конечно, пришлось заплатить.
Наверное, следует объяснить, из каких средств я уплатила неустойку?
Все просто: страховка. Я застраховала нас перед экспедицией.
Жизнь Анри-Жака и мои ноги - их все-же пришлось ампутировать - страховая компания оценила очень, очень высоко. Так высоко, что хватило и на неустойку, и на вот этот милый дом в Сете, где живем мы с Жу.
Конечно, теперь он носит имя Анри, мэтр Анри Фару, советник юстиции.
Время от времени он берет скальные туфли и идет на побережье, чтобы полазать по знакомым с детства маршрутам.
Время от времени он спрашивает меня, как погиб отец. И тогда я рассказываю ему историю о драгоценных камнях, рассыпанных на дне ущелья в Гималаях. Он считает мои рассказы причудами старой женщины.
Вот и все. Жизнь продолжается, прекрасная и спокойная. Вечная битва под названием "Мы - лучшие" канула в прошлое.
Но, знаете, без нее, без гор и особенно без неистового Анри-Жака этот мир стал слишком простым. Стал двумерным, плоским и блеклым, как кадр старой киноленты.