Когда боль отступила, Дита поняла, что осталось уже недолго. Сегодня или, быть может, завтра... если повезет, то послезавтра. Хрустальные дни.
Преддверье зимы.
И яркое солнце, которое заглядывает в окна, пробиваясь сквозь пологи штор, дразнит. Вставать нельзя, но Дита все же спускает ноги с кровати, касается холодного паркета. Собственные ступни иссохли, длинные со скрюченными пальцами, они обтянуты какой-то темной глинистой кожей. И холода не ощущают. Вообще ничего не ощущают.
Лодыжки тонкие, будто спицы. И здесь кожа светлеет, расползается язвами. Каждый день сестра милосердия промывает их едким раствором, и тогда Дита стискивает зубы, пытаясь сдержать стон. Мазь же, которую накладывают поверх, пахнет воистину отвратительно. И запах ее, стойкий, держится до самого вечера. Да и то, им пропитались и рубашка Диты, и простыни, и сама, кажется, комната.
Уже скоро...
И смерть больше не пугает, скорее уж Дитар думает о ней, как об избавлении...
Не сегодня. Уж больно день хорош.
Яркий.
И она, вцепившись в изголовье кровати - суставы затрещали от непомерного усилия - поднялась. Вдохнула и выдохнула, унимая головокружение. Приказала себе отрешиться и от слабости.
Подумаешь, бывали в ее жизни дни и хуже.
Наверное, бывали.
Давно уже.
Дитар справилась, и сейчас тоже. До окна всего-то три шага. Если по досточке... паркет-елочка, гладкий, темный. Летом он нагревается, но лета она не увидит.
Первый шаг, даже не шаг - нога сдвинулась едва ли на дюйм - дался с трудом. Вновь предательская слабость и дрожь в руках. И голова кружится-кружится... надо вернуться в постель.
Позвать сиделку.
И та появится с кувшином горячей воды, тазом и стопкой накрахмаленных жестких полотенец. Станет нарочито бодрым тоном рассказывать о том, до чего славный ныне ожидается денек, что солнце и снег выпал, что на рынке поднялись цены на свежую рыбу, а яблоки пока задешево уходят... и скоро Рождество, которое, конечно, праздник светлый, людской, но вот гуся приличного попробуй-ка достань. Сама сиделка вступила в сообщество и честно платила взносы...
...а еще пудинг.
Дитар ведь готовила на Рождество пудинг? Конечно... а рецепт? Вот сиделке рецепт передала по наследству ее матушка, а той достался от ее матушки и это правильно... и знаете, даже хорошо, что есть такая преемственность... а некоторые ведь, представляете, берут рецепт из поваренной книги.
Нет, сама-то сиделка ничего не имеет против поваренных книг, в них порой весьма разумные советы попадаются, или вот еще в той колонке "Вестника", которую... ах, да, госпожа Дитар не читает, конечно, в ее-то обстоятельствах...
Ногу сдвинуть еще немного. И опереться. Постоять, решаясь отпустить опору... и страшно, не столько упасть, сколько выдать свое бессилие.
Ничего, как-нибудь.
Дита разжимала палец за пальцем, стараясь не смотреть на синюшные ногти. А сердце так и колотится, быстро, судорожно как-то, того и гляди станет.
...и все-таки, говоря о пудинге, сиделке совершенно не нравится современная манера поджигать его. Все-таки еда не должна становиться развлечением. А вы как полагаете, госпожа Дитар?
Никак.
Рождество - это... просто день, как и иные, и пусть Дитар плела венки из остролиста, но ради ее девочки и только. Она ведь уже предвкушает поездку и... надо ей сказать, но как?
Дита сколько раз бралась за письмо и отступала, понимая, что не найдет слов.
Еще шаг...
И удержаться на ногах, расправить тонкие руки, словно уличная акробатка, разгуливающая по тонкой струне каната... нет, не упадет. Подоконник рядом, манит призрачным солнечным золотом.
...и конечно же, ингредиентов должно быть тринадцать. Пусть некоторые безответственные особы и утверждают, что не столь уж важно придерживаться этой цифры и можно, допустим, смешать четырнадцать, а то и пятнадцать, если пудинг станет вкусней. Глупость. Ведь не во вкусе дело, а в символе. Иисус и двенадцать апостолов сидели за столом во время последней трапезы...
На последнем шаге ноги подламываются, и Дита едва не падает, успевает схватиться руками за подоконник.
Больно.
Внутри, в животе, который раздулся и на одну сторону. Кожа растянулась, пошла розовыми лентами растяжек. Они огорчали Диту едва ли не сильней, чем собственная скорая смерть. Она прижала ладонь к этому нелепому животу, сжавшись от предчувствия боли, но та и вправду ушла... сколько отмеряно?
Сколько бы ни было, все прожито.
А стекло ледяное, и дыхание Дитар оседает влажным пятном. По ту сторону расцветает ледяной остролист... ее девочка прижимала к стеклу ладони и сидела, упрямо поджимая губы, терпела холод, но плавила лед теплом собственного тела. А потом, прильнув к проталине, смотрела на сад.
Все ей казалось, что розы замерзнут.
Надо бы выйти, проверить, хорошо ли их укутали. Дита раньше сама оборачивала колючие ветви мягкими тряпками, а сверху набрасывала еловые лапы.
Брокк обещал сохранить цветы.
И сдержит слово, даже если она не попросит, все равно сдержит. Будет упрямо цепляться за опустевший дом, не зная, как вернуть его к жизни.
- Госпожа Дитар! - сиделка вошла и едва не выронила таз. Медный, начищенный до блеска, он был, наверное, тяжел, но женщина удерживала его с легкостью. Она сама была невысока, но кряжиста, массивна. - Да что вы такое делаете?
Она поспешно поставила таз на столик.
- Все хорошо, - Дита вымученно улыбнулась.
- Ну почему вы меня не позвали? - сиделка поспешно вытерла ладони о белый фартук. - Вам не нужно было вставать самой...
Нужно.
Иначе она окончательно перестанет бороться. И тогда хрустальные дни закончатся.
Жесткие руки подхватили Дитар, приподняли с легкостью и перенесли в постель.
- Порой вы ведете себя, как ребенок, - от сиделки пахло аптекой, и Дита морщилась, запах этот напоминал о собственной беспомощности. - Что скажет ваш... покровитель?
Женщина слегка запнулась и зарделась, ей до сих пор было неловко.
- Ничего, если вы ему не расскажете.
Убедившись, что сидеть Дитар способна сама, сиделка вернулась к тазу.
Тоже, если разобраться, ритуал.
Отодвинуть край ковра - паркет начищен до блеска, но под ковром он чуть более темный, не выжженный солнцем - и поставить таз. Подвинуть стойку, за которую Дитар будет держаться. Снять влажную после сна рубаху. Поставить.
Сиделка напевала, вряд ли осознавая за собой эту престранную привычку. И пожалуй, Дитар нравилась ее безыскусная простота, болтливость, так раздражавшая сестру милосердия.
Сиделка была добра.
Просто так, безотносительно тех денег, которые Брокк ей платил. И Диту она жалела искренне, должно быть и в молитвах поминала, и принеся крест, тайком сунула его под матрац, мол, Господь точно не навредит.
...сестра милосердия к подобному относилась с снисходительной брезгливостью. Она полагала, что вера должна идти от сердца и, желательно, исстрадавшегося.
- Сейчас мы вас умоем...
Она поставила Диту в таз, помогла взяться за стойку и, словно спохватившись, всплеснула руками:
- К вам гостья!
Гостья?
Дитар давно не ждала гостей.
- Сейчас мы... скоренько... - сиделка поливала слабое пропотевшее за ночь тело из кувшина, терла жесткой губкой, пока Дита не оказалась покрыта легкой кружевной пеной. - А гостья подождет... немножечко...
Холодное полотенце.
И дрожь в коленях. Все те же, чужие руки, которые не позволяют упасть, переносят в кресло.
- Оденемся...
Белая мягкая рубаха. И домашнее платье с запахом. Сиделка ловко управляется с волосами, заплетая поредевшую косу. Затем подносит зеркальце.
- Вы сегодня хорошо выглядите.
И локон поправляет, заботливая... закрепляет под горлом брошь-камею, касается лица невесомой пуховкой.
- Не надо, - Дитар устала притворяться. И кем бы ни была неведомая гостья, пусть все будет, как есть.
Она ждала в гостиной.
Светловолосая девочка с желтыми глазами.
Ей к лицу нарочито простое платье с завышенной талией и узкими рукавами. Сизый шелк и темное кружево, словно рисунок мороза. Атласные голубые ленты, завязанные под подбородком пышным бантом. И шляпка-цилиндр, сдвинутая чуть набок. Легкая вуаль не скрывает лица, но скорее дразнит, затеняя его.
Красива?
Несомненно.
Брокк заслужил и...
- Добрый день, прошу прощения, что заставила вас ждать, - Дитар усадили в кресло, и сиделка поспешно подала подушки. Она засовывала их под спину, под руки, пока Дита не остановила ее. - Хватит.
- Я... - Кэри из рода Лунного железа вспыхнула румянцем. - Признаюсь, я не была уверена, что вы захотите меня принять.
- Почему?
Разве у Диты есть шанс отказаться?
Есть.
Эта девочка сама не понимает, какой обладает властью. И все еще нервничает. Она сняла перчатки, но не смеет положить их на столик, так и держит в руках.
- Просто... я... не знаю.
Нервная улыбка.
И прикосновение к атласному банту, к шляпке, к волосам...
- Вы ждали иного?
Дитар осознавала, что выглядит отвратительно. Больная, изнуренная женщина. Старая. Некрасивая.
- Да, - призналась Кэри.
- Видите, вам нечего бояться...
- Я не боюсь.
В желтых глазах вспыхнула обида.
- Тогда, быть может, чай? Если вы, конечно, не торопитесь? В моем доме не так часто появляются гости...
Болезнь и близость смерти - хороший повод, чтобы нарушить неписанные правила.
Кэри нервно кивнула и все-таки присела, на самый край кресла.
- Отдайте перчатки миссис Сэвидж. И шляпку вашу тоже.
- Да, конечно... простите...
Она запуталась в лентах и едва ли не с раздражением содрала шляпку.
- Я выгляжу глупо, да? - тихо спросила Кэри.
- Скорее забавно.
Дита может позволить себе говорить правду.
- Я... думала, что вы... и мой муж... - она запнулась и замерла, касаясь кончиками пальцев нижней губы.
- Любовники?
- Да.
- Когда-то это утверждение соответствовало истине. Но... вы видите, во что я превратилась.
- Вы больны, - не вопрос, но утверждение, и точеные ноздри раздуваются. Что она чует? Запах болезни, несомненно. И гниющей плоти - язвы на ногах зачесались... и мази, вонь которой Дитар внезапно ощутила сама. Едкую. Тяжелую.
- Мне осталось недолго.
Но Кэри упрямо мотнула головой.
- Вам нужен врач и...
- Девочка, у меня были лучшие врачи.
- И ничего нельзя сделать?
Дита покачала головой. А Кэри нахмурилась еще больше.
Живая.
И не привыкла прятать эмоции.
- Плохо, - она сжала ручки. - Ему будет не хватать вас... он ведь часто здесь бывает.
- Да. Тебя это злит?
- Нисколько.
Ложь. И правда. Она сама не понимает, что ей думать.
- Раньше, - призналась Кэри. - Я... знаю, что многие мужчины заводят любовниц... и что надо делать вид, будто бы ты и не догадываешься... и так принято.
Правила, которые напрочь лишены смысла. А она их нарушила и теперь, выглянув за границу, чувствует себя неуютно.
- И я не собиралась вам мешать...
Прямая спина и плечи расправлены. Страшно? Пожалуй. И все же у нее хватает силы духа переступить через этот страх.
- Я приехала попросить совета, - Кэри замолчала и, подняв взгляд, заговорила тише, спокойней. - Видите ли... мне сообщили, что ваша связь с... моим мужем длиться несколько лет. И я подумала, что вы, наверное, хорошо его знаете.
- Смею надеяться.
Вернулась сиделка, и Кэри замолчала.
Она настороженно наблюдала, как миссис Сэвидж с обычной своей неторопливостью расставляет фарфоровые пары и, задумавшись о своем, привычно вытирает блюдца о белоснежный фартук.
Баюкает в широкой ладони молочник.
И наливает молоко на самое донышко. Приподнимает полотняные юбки куклы, согревавшей заварочный чайник и, наклонившись к носику, вдыхает пар, убеждается, что время пришло. Заварку льет бережно, бормоча что-то под нос...
Ее действия сродни колдовству.
Завораживает.
И когда миссис Сэвидж отступает, забрав с собой столик на колесиках, Кэри не сразу вспоминает, о чем хотела поговорить.
- Она странная, - Дита позволила себе улыбку. Надо же, теперь, когда боль отступила, ей хотелось улыбаться, пусть и не Брокку но этой девочке, которая изо всех сил притворялась взрослой. - Немного. Так значит, вам нужен совет?
В желтых нечеловеческих - все-таки псы лишь внешне похожи на людей, но есть в них что-то жуткое - глазах мелькнуло смущение.
- Да.
- И какой же?
Кэри из рода Лунного железа осторожно отставила чашку.
- Брокк... сказал, что нам следует стать друзьями, - пальчики замерли над креманкой.
- Друзьями?
Дита с трудом сдержала улыбку.
Господи, давно ей не было настолько весело! Упрямый мальчишка... друзьями... только ему подобное могло в голову прийти.
- Да... это... немного... не знаю.
- Глупо.
- Думаете?
- Знаю.
Недоверие. И почти страх.
Смущение.
Надежда.
В этой девочке много всего и, пожалуй, Дитар рада, что им выпало свести знакомство. Да и нынешний день будет не таким скучным.
- Пейте чай, не стоит обижать миссис Сэвидж. И попробуйте ее пирожные. Она страстно любит готовить, но мне почти ничего нельзя...
...вернее любая пища, даже овсянка, приготовленная на пару, комом ложится в желудке.
- ...а мисс Оливер вечно диету соблюдает.
...сухопарая с вытянутым лицом и острыми чертами, которые раз и навсегда застыли в некой уродливой маске недовольства. Она зачесывает волосы гладко, прячет под форменный чепец, и белый фартук с красной вертикальной полосой носит гордо, словно знамя.
Ей бы понравится присутствие Кэри.
Это вызывающе неприлично.
Мисс Оливер крайне заботили приличия и, быть может, поэтому к Дитар она относилась с брезгливой холодностью. Брокк разозлился бы, узнав, но... к чему ему лишние волнения? А Дитар лишь забавляет эта лицемерность.
- Он вам нравится? - Дитар все-таки взяла чашку, откуда только силы взялись.
Наклониться. И коснуться пальцами теплого фарфора. Поймать тонкую дужку ручки, витую и скользкую, с полосой полустертой позолоты.
Вдохнуть аромат... чай пахнет вишневыми веточками. И выходит, что миссис Сэвидж вновь экспериментировала. По вечерам она добавляет в заварку цветы ромашки и чабреца, утверждая, что это способствует сну. И мисс Оливер, пробуя напиток, брезгливо поджимает губы, но при том не снисходит до беседы... а миссис Сэвидж обижается, однако эта обида не длится дольше нескольких секунд.
Привычная жизнь маленького дома.
- Нравится, - очень тихо произнесла Кэри. - Он... замечательный.
Только упертый. И в себя не верит.
- Как ты обо мне узнала?
- Рассказали... подруги... не совсем подруги, - она пробовала чай осторожно, словно опасалась, что миссис Сэвидж добавила в чашку мышьяку. - Мы встретились у Ворта... леди Грай, она...
- Все обо всех знает?
- Да, - с облегчением выдохнула Кэри. - Она сказала, что вы... наверное, очень красивы... или знаете, как обращаться с мужчинами, если он вас так долго не бросает. И я подумала, что, быть может, вы расскажете мне о нем? Немного...
- А его вы спросить не пробовали?
Робкая улыбка.
И признание:
- Пробовала. Мы... как-то говорили и обо мне, и о нем. Он рассказывал о детстве... и еще много о чем...
Вот значит, как? Легкий укол ревности и тут же смех: к кому ты ревнуешь, Дита? К этой девочке, у которой только-только начинается жизнь? Твоя ведь почти иссякла, и как знать, что ждет тебя за чертой. Ад ли, как утверждает мисс Оливер, потрясая черным псалтырем и призывая покаяться, или же чистилище, в которое истово верит миссис Сэвидж. Но уж точно не огненная жила, первозданная, куда возвращаются псы, чтобы однажды возродиться вновь.
...пламя и кровь земли, так, кажется, говорил Брокк.
А мисс Оливер крестится ему в спину и полагает отродьем Диавола.
- Но... я опасаюсь, что он не захочет говорить о Лэрдис.
Это имя заставило оцепенеть.
- Что вы о ней знаете?
Кэри выпрямилась и сложила руки на коленях.
- Мало. Я... не уверена, что могу верить тому, что слышала от других.
- Почему?
- Мне сказали, что мой муж был настолько влюблен в нее, что преследовал, домогался и... угрожал.
Теперь голос Кэри звенел от напряжения. А руки сжались в кулаки.
- Понимаете, я, возможно, и не слишком хорошо знаю своего мужа, но... он не похож на того, кто станет угрожать женщине.
- Почему?
Румянец исчез. А в глазах появилась тоска.
- Он... пахнет иначе. Это сложно объяснить словами, но... мой брат, даже когда был... нормален, все равно от него исходила угроза. Она ощущалась всеми, не важно, человек или пес... псы острее реагировали. Многие спешили уйти...
...но этой девочке, кажется, идти было некуда.
- И да, я научилась предугадывать приступы, но между ними он тоже не успокаивался настолько, чтобы я чувствовала себя в безопасности.
...маленькие тайны большого дома.
Запертые двери. Маски приличий. И флер благопристойности, который, словно терпкие духи, забивает иные запахи. К примеру, страха.
Или отчаяния.
Тоски, которая выворачивает душу, подводя к самой грани.
У каждого из них - свой страх и свое чудовище за спиной. И порой Дитар радовалась, что ее собственная жизнь была настолько проста.
- Брокк другой. Рядом с ним очень спокойно и... и поэтому я хочу знать, что было на самом деле. Не из любопытства, - Кэри окончательно успокоилась. - Но чтобы не причинить ему ненароком боли и... однажды у меня не получилось спасти того, кто был мне дорог. И не желаю вновь оказаться бессильной.
Храбрая девочка.
И тоже раненая. Но Брокку с ней повезло. А ей - повезло с ним, потому как далеко не все псы похожи на него. Среди прошлых клиентов Дитар случались всякие.
- Вы ведь не торопитесь? - Дитар устала держать чашку, и Кэри, почувствовав ее усталость, поспешила помочь.
- Нет, а вы... вам, возможно, стоит вернуться в постель?
- Меньше всего мне хочется возвращаться в постель.
Случайное прикосновение и теплые пальцы.
- Тогда и я не тороплюсь.
Искренняя, пусть и робкая улыбка.
- Что ж, в таком случае, стоит поставить миссис Сэвидж в известность, что вы останетесь на обед. Она будет рада. Я ведь упоминала, что миссис Сэвидж любит готовить?
- О да.
- Уверяю вас, она действительно талантливая повариха. А мы пока побеседуем. Я расскажу вам о вашем муже то, что знаю... и о Лэрдис. Хотя видит Бог, если он, конечно, существует, что меньше всего мне хочется вспоминать об этой женщине. Дайте подумать, с чего начать?
- С начала, - попросила Кэри. - Почему вы стали...
Она запнулась и порозовела.
- Содержанкой?
- Да.
Почему бы и нет?
Если Кэри готова слушать, то... это не исповедь, к которой настоятельно подталкивала мисс Оливер, просто история.
Обыкновенная.
И вряд ли интересная кому-то еще.
Дитар повернулась к окну. Какой бы была ее жизнь, выбери Дитар иную дорогу. Лучшее? Хуже? Другой, несомненно, в ней не было бы ни нищеты, ни отчаяния, когда порой хотелось наложить на себя руки, ни клиентов... ни ее дорогой Лили, ни Брокка, ни этой гостиной с зелеными обоями, камином и креслом-качалкой. Мисс Оливер и миссис Сэвидж.
Подушек.
Чая.
Кэри из рода Лунного железа, которая терпеливо ждет рассказа.
- Мне было шестнадцать...
Господи, неужели и вправду было когда-то? Дитар поворачивается к зеркалу, стыдливо прикрытому кружевом накидки. Ее связала мисс Оливер, как и салфетки, что лежали на туалетном столике. И шаль, словно бы забытую в кресле. Эта сухая строгая женщина преображалась, стоило ей заняться рукоделием, и чем-то напоминала Дитар маму.
...у той были волшебные руки.
Странная та жизнь, будто бы чужая. Домик на окраине и клочок земли, на котором росли не розы, но кресс-салат, редис и горох. Его подвязывали остатками ниток, а на забор водружали пугало, которое матушка делала из старого чулка и грязных тряпок. Пугало отгоняло ворон, и на старой низкой яблоньке, ветви которой перегибались через забор, вызревали мелкие кислые яблоки.
Из них матушка варила повидло, сдабривая его лимонной цедрой.
А отец ворчал, что она вновь бездумно тратится. Он был скупым сухим человеком, казалось, не способным даже на малейшее проявление чувств.
- Мой отец был викарием, а матушка вела хозяйство...
...и вязала кружевные салфетки. Рукотворное чудо, и Дитар всякий раз удивляло, как темные матушкины пальцы способны сотворить из простых нитей подобный узор.
Салфетки покупали, платили, конечно, немного, но денег хватало на нитки, отрезы тканей - у матушки получалось выбрать и недорогие, и все же нарядные, яркие. Отец вновь ее ругал: девочек следует воспитывать в строгости, чтобы они не встали на путь порока.
Да и сама жена зачастую вела себя с преступной легкомысленностью.
- Отца мы боялись... - Дитар провела по чужому кружеву подушечками пальцев. Жесткое какое, накрахмаленное до хруста. Мисс Оливер не позволит вольности и кружевам. - Его приход был небогатым, но и то малое, что отец получал, он отдавал на благо церкви.
...он появлялся затемно, и Дитар издали слышала тяжелые глухие шаги. Матушка же торопливо откладывала рукоделие, поправляла чепец - вдруг да выбились непослушные пряди, и спешила встречать мужа. Он же входил и, не произнеся ни слова, направлялся на кухню, которая служила и столовой.
Занимал место во главе стола.
Кивал.
И Дитар с сестрами спешили подать ему миску, тарелку, серебряную вилку и нож, которые достались отцу от его отца, несли хлеб, выложенный в корзинке, прикрытый салфеткой, и высокий стакан с ключевой водой.
Мать же подавала ужин.
Наполнив его тарелку, она кивала дочерям, и это означало, что они могут занять свои места.
- Он молился по вечерам, и по утрам, порой и ночью, заставляя нас просыпаться...
...хуже всего зимой. Дом почти не топили, и кровать, в которой Дитар спала с сестрами, остывала быстро. А пол и вовсе был ледяным. Но отец не терпел возражений. Сам он мог стоять на коленях часами, у Дитар же скоро начинали болеть колени, спина, ноги, и она ерзала к величайшему его неудовольствию.
- Дитар, - произносил он глухим голосом, - если ты будешь так себя вести, Дьявол заберет твою душу.
Он и снился Дитар, дьявол в черном облачении пастыря, огненноглазый и с копытами. Он подбирался близко, выдыхая клубы серы.
- Мама умерла, когда мне было пятнадцать...
...простуда. И кашель, который отец требовал лечить молитвой, ведь вера - вот истинное прибежище страждущих. И если не становится легче, то веры мало. Когда начался жар, он все же опомнился и позвал врача. Но было поздно. Матушка сгорела от пневмонии, а за ней ушла и младшая из сестер. Странно, Дита совершенно не помнит ее имени.
- Мне пришлось заняться хозяйством... нет, нам помогали...
Две вдовы, мрачные, тощие богомолихи с красными лицами. Они приходили, чтобы упрекнуть Дитар в недостаточном старании, читали псалмы, готовили скудный ужин, полагая, что днем дети обойдутся молоком и хлебом. Рассчитывали ли на повторное замужество?
Скорее всего.
- И однажды мне все надоело. Я поняла, что или сбегу, или стану как они...
- И вы сбежали?
- Да. Не сама, но... свела случайное знакомство с парнем, который показался мне самым замечательным человеком, которого я только знала. На самом деле знала я не так и много. Он предложил мне выйти замуж, а я согласилась.
Веселый парень, который однажды подмигнул Дите и улыбнулся так, что на душе стало тепло. Она же не удержалась от ответной улыбки. К несчастью, отец заметил и заставил замаливать грех всю ночь. Но в кои-то веки вместо страха перед Богом, Дитар испытала глухое раздражение. Неужели Он, Всемогущий, и вправду столь мелочен, что обидится на улыбку?
Потом была случайная встреча.
И разговор... и еще один... тайные свидания... и упоминание о свадьбе... сборы... узелок с нижним бельем. А платья свои Дитар оставила сестрам, уверенная, что купит себе иные, нарядные.
Ночной побег.
И придорожная гостиница, где Тайвин попросил номер для молодоженов. Он и кольца купил, и Дитар то и дело вытягивала руку, любовалась...