Детство Сашки
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
--
С тех, наверное, пор он любил музыку
Ребенок орал, как резаный. Он требовал, чтобы... Ну, в общем, требовал. А никто не отзывался на требования совсем взрослого, уже почти семимесячного мужика, который даже уже умел стоять, держась за спинку кровати. Стоять и орать так, что даже захлебывался. Пискнув, замолкал, вдыхал полной грудью и опять:
- А-а-а-а-а!
- Гена, займись сыном, - крикнула с кухни Тая. Она там как раз готовила ужин, и отвлечься от плиты ей было совсем никак нельзя.
Геннадий открыл проигрыватель-чемоданчик, выбрал из пачки тяжелых толстых пластинок одну, вывел громкость на полную, поставил пластинку, аккуратно опустил иглу на быстро-быстро бегущую дорожку. Шипения за криком сына слышно не было. Но тут зазвучал оркестр, а потом сразу бас Шаляпина:
- На Земле-е-е весь род людской...
Ап! Плямкнули губы крикуна. Сначала рот его захлопнулся, а потом снова открылся, но уже молча, от удивления. Глаза расширились, уставившись на источник звука, а из динамика неслось:
- Тот кумир - телец златой!
--
Страшно
Сашка лежал в кровати и боялся.
Он уже был большой, целых три года, и у него даже иногда получалось сказать "тр-р-р-р-ри!". Поэтому в кровати нельзя было плакать или кричать. Тем более что маме тоже надо спать. Завтра ей на работу. Но не кричать и не плакать очень трудно. Потому что в комнате темно и страшно. И еще, потому что на шкафу, который стоит в углу, живет паук. Это старый шкаф, с зеркалом, в котором целиком, с ног до головы, отражается даже мама, когда она утром перед работой смотрится в него. Но утром шкаф не страшный, а веселый, пускающий солнечных зайчиков. И днем шкаф совсем не страшный. И вообще никогда шкаф не страшный. И даже в шкафу не страшно, внутри. Сашка знает, он там уже лазил. И на шкафу не страшно...
Днем.
А ночью там скапливается темнота. Во всей комнате темно, а там - темнее всего. И там живет огромный страшный паук. Такой страшный, что Сашка никогда не смотрит на него. Потому что так страшно. Он закрывает глаза и натягивает одеяло на голову. Так все равно страшно, потому что паук же все равно там есть. Но хоть не видно, как он там ворочается и готовится. Паук готовится к моменту, когда Сашка потеряет бдительность и начнет засыпать. И именно тогда он сверху мягко спрыгнет прямо ему на грудь. От страха Сашка вздрогнет, проснется, но вытерпит и не закричит и не заплачет даже: потому что нельзя будить маму. ...А паука-то уже и нет! И только теперь можно спокойно спать.
Так было каждую ночь. Паук был. Он был страшный, черный, лохматый, огромный. И он ждал, когда Сашка заснет. Поэтому было нельзя засыпать. Надо было терпеть, смотреть по сторонам, на белые занавески на окне, по которым иногда пробегал луч фар проезжающей внизу машины, на закрытую дверь, на мамину кровать, на электрическую духовку, которую маме подарили на день рождения, и Сашка в первый же день обжегся об нее... Смотреть можно во все стороны, но только не на шкаф, на котором уже возится, готовясь к прыжку, огромный черный паук.
Страшно...
Надо зажмуриться, притвориться засыпающим, дождаться, когда он прыгнет, и тут же проснуться! И тогда больше в эту ночь паук не потревожит... Надо просто перетерпеть. Надо, чтобы он поскорее прыгнул. Надо сделать вид, что засыпаешь...
Страшно...
Но ждать - еще страшнее.
--
Осень
Осенью темнеет рано, а рассветает поздно. Это как-то очень резко так делается. Вот, еще вчера было лето, и был длинный-предлинный день, и раннее утро, и яркое солнце, желтое поутру и почти белое днем, а вдруг сразу день стал коротким, и по утрам темно, и вечером - тоже темно.
По этой темноте Сашка бежит в детский сад. Вернее, он не сам бежит, а его тащит за руку папа. Они с мамой по очереди водят Сашку в сад. Но скоро, говорят, перестанут водить, и он будет ходить сам. Но только после дня рождения. Это еще полгода ждать надо. А пока папа почти бежит по темной улице и тащит маленького Сашку за руку. Ему надо торопиться, потому что на работу - к восьми утра. И приходится, поэтому быстро завтракать, потом торопить Сашку, чтобы одевался скорее, а потом тащить его как на буксире, посматривая все время на часы и прикидывая, что вроде успевает сегодня, не опаздывает.
- Посмотри налево... Теперь направо... И всегда так смотри.
А чего смотреть? По этой улице почти никто и не ездит. А тем более, рано утром!
Но Сашка дисциплинированно (он знает уже слово дисциплина: папа рассказывал про армию) поворачивает голову налево, потом направо и кивает, кивает, соглашаясь.
Ему хочется спать. Зевается. И еще хочется есть. Но до завтрака в саду еще почти час. Пока еще все соберутся, пока накроют нянечки на стол...
На первом этаже уже горит свет, двери распахнуты, и в них пробегают те, кто, как Сашкин папа, пришли пораньше. Папа выпускает его руку, говорит:
- Ну, все, иди, сын.
- Ага, - отвечает Сашка, и не оборачиваясь, идет к лестнице на второй этаж.
Папа тут же поворачивается и бежит на работу. А Сашка лезет, покряхтывая и жалея себя, по лестнице наверх, где еще совсем темно и вовсе никого нет. Это так обидно и так жалко себя, когда приходишь, а никого нет. И ты - первый. И даже нет нянечки. И воспитательницы нет. И вообще никого. И группа закрыта. Приходится ждать в зале, в котором пусто и гулко. Высокие окна темны, за ними раннее осеннее утро. По углам стоят в больших зеленых эмалированных кастрюлях два настоящих дерева. Одно - чайная роза, а другое - лимон. Только лимоны на нем не растут, потому что у нас солнца мало. А роза один раз была. Но она очень быстро отвалилась.
От этих кастрюль тянутся дорожки-ручейки воды. Видно, недавно полили, а в дне дырки, вот лишняя вода и выливается.
Сашка стоит в темноте и ему хочется плакать. Потому что темно. Потому что одиноко. И еще хочется спать и есть.
Но тут, громко топая ногами, по лестнице поднимается розовощекий с холода Васька - лучший друг. И они молча жмут друг другу руки, как взрослые. И только потом начинают неспешный разговор.
- Ну, ты чо?
- Скучно...
- Смотри, тараканы!
Черные в полутьме тараканы бегают по непонятному маршруту из одного угла в другой. Они крупные, и даже как будто слышно, как цокают их твердые ноги по потертому и выбитому паркету.
- А они плавать умеют? - задумывается Сашка.
Ему папа говорил, что все, у кого четыре ноги, плавать умеют. Даже кошки. Они просто воду не любят, а плавать все равно умеют. А Сашка, наоборот, любит, но не умеет. Обидно. А у тараканов шесть ног. Сашка знает, потому что сам считал. У пауков - восемь, а у тараканов - шесть.
- Васьк, а тараканы плавать умеют?
- Давай, проверим!
И они начинают ловить тараканов и кидать их в ручеек воды. Но ручеек слишком мелкий и тараканы выбираются и убегают. А Васька с Сашкой ловят и ловят и смотрят: плавают или нет тараканы.
- Чего делаете, а? - это Светка пришла.
Пришла и наклонилась, всматриваясь, чего делают мальчишки.
- А-а-а! Дураки!
Эх, трудно с девчонками...
- Дура ты сама, чего кричишь? Они же не страшные совсем, тараканы!
- Я и не боюсь. Просто они же живые, а вы их...
- Чего мы? Мы их плавать учим. Правда, Васька?
- Правда, Сашка!
За окнами все еще темно. Но уже включается общий свет, открываются двери в группу, и выходят взрослые, а снизу уже не по одному, а толпой бегут приятели и приятельницы, на ходу расстегивая пальто и куртки.
Холодно на улице.
Осень.
--
Работа
Детский сад закрыли на карантин из-за какой-то болезни, а мама не успела ни с кем договориться. Поэтому утром она взяла Сашку за руку и повела его мимо детского сада, мимо магазинов, еще закрытых, мимо автобусной остановки, мимо кустов акации, через мост, под которым проложены рельсы и иногда ходят поезда. Сашка приостановился, чтобы подождать и посмотреть сверху на поезд, но мама дернула его за руку и сказала, что так они опоздают и что надо идти скорее.
Вниз по лестнице Сашка прыгал через две ступеньки, а мама часто стучала каблуками и не отпускала его руки.
На проходной стоял большой охранник в форме и с наганом в кобуре. Сашка уже знал, что бывают наганы, а бывают пистолеты. Мальчишки быстро это узнают и редко когда путают. Охранник проверил пропуск у мамы, а потом наклонился и внимательно посмотрел на Сашку:
- А вы куда, молодой человек?
- Я с мамой!
- Он со мной, со мной, мне разрешили, - заторопилась извиняться мама.
- Какая молодая мама такого большого молодого человека, - ухмыльнулся охранник, нажал педаль и показал рукой - проходите.
Прямо за вертушкой надо было свернуть направо и опять идти вниз. Но вниз было идти легко, вниз можно прыгать. Потом они почти пробежали по длинному коридору, с одной стороны которого были двери. Наконец, мама распахнула предпоследнюю дверь и затащила Сашку с собой.
- Уф, - сказала она. - Успела.
И села на стул. А Сашка не сел, потому что его стали звать разные тети то к одному столу, то к другому и угощать конфетами.
- Это Саша? Какой большой! - говорили они.
Конфеты - это было самое интересное. Но потом у всех началась работа. А Сашке было скучно. И тогда его взяли за руку и отвели в местную библиотеку.
- Это Саша? Какой большой! - сказала библиотекарша, но конфету не дала.
Зато она разрешила смотреть книжки. Сашка не умел еще читать. Он на самом деле был еще маленьким. Но картинки смотреть он любил. Он стал открывать книжку за книжкой и тщательно их пролистывать, разыскивая картинки. Но почему-то во всех книжках была только одна картинка - в самом начале. Сашке опять стало скучно, и он стал кукситься. Но тогда библиотекарша пошла, и сама сняла с полки очень большую книгу. Эту книгу Сашка, может, даже и не поднял бы. Книгу положили на стол и раскрыли, и Сашка стал искать картинки. А в этой книге картинки были на всех страницах. И ему хватило одной книги как раз до обеда.
С обеда маму отпустили домой, потому что у нее - "обстоятельства". И они с Сашкой медленно-медленно пошли домой. Сашка вертел головой и все рассматривал. Иногда он останавливался, а мама терпеливо ждала. Мама не знала, что он не просто так интересуется, а очень устал. Вверх по лестнице было идти тяжело-тяжело. Поэтому, когда дошли до дома, он быстро съел суп и тут же лег спать.
Назавтра его оставили дома с тетей Нюрой, и они ходили гулять, и он рассказывал всем, как ходил с мамой на работу и помогал библиотекарше, и там очень много книг, и все дарили конфеты - во сколько!
--
Свалка
На свалку возле больницы ходить было нельзя. Там даже сторож был. Дом его стоял в парке, и он охранял заодно и парк. Но Витька, сын его, говорил, что все равно можно, и поэтому на больничную свалку ходили. Там было много пустых пузырьков, битых шприцев, грязной марли и каких-то бумаг с расплывшимися чернилами. Витька пугал, что сюда выкидывают отрезанные ноги и руки. Но Сашка не боялся, а просто ходил осторожно, смотря под ноги, чтобы не пропороть стеклом или иголкой. Из-под куч мусора выбивался ручей и мутно стекал в овраг. Вот тут и ясно сразу, почему говорят, что в Первом заливе купаться нельзя. Но во Втором-то все равно можно!
После свалки надо было еще до вечера гулять по парку, чтобы выбить из кед и одежды больничные запахи, чтобы не принюхивались с подозрением родители.
Но иногда на свалке - не на больничной, так на другой, все равно - можно было найти страшно полезные вещи. Например, некоторые выкидывали почти целые будильники. Только стекло лопнуло, и стрелки не ходят - а так-то совсем целый будильник!
Будильник можно было разобрать в укромном уголке, развинтить. С визгом и шелестом вылетала пружина, разматываясь в длинную острую металлическую ленту. Ее нужно выдрать аккуратно, стараясь не порезать руки. Выдрать и выкинуть, потому что никуда она не годна - это пружина. Ну, раз, ну, два можно, скатав ее туго, напугать девчонок, а больше и не нужна ни для чего.
А вот потом начинается время шестеренок.
Игрушкой, над которой замирал самый скандальный ребенок, была юла. Ее раскручивали, она гудела тихо, и крутилась, крутилась на одном месте, слегка покачиваясь, пока не кончался "завод", и она не ложилась на бок, жалобно звякая в конце. Почему-то этой вот юлы в магазинах почти не было. Или она там была, думал Сашка, да родители считали, что уже большой и ему не интересно. А ему, может, и правда не интересно. Но все равно - раскрутить, смотреть, как сливаются полосы в один цвет, слушать...
А вот шестеренки... Вот эта - самая большая. И те вот - средние. Их надо зажать двумя пальцами, поставить острым и тяжелым концом на стол, крутнуть, нагнуться, почти лечь щекой, и смотреть, как гуляет туда-сюда, как не падает, пока крутится.
Родители говорили, что в часах у этих шестеренок основание рубиновое - потому и крутятся легче и дольше. Но где же найти рубин в школе? А просто на парте крутнуть? А если в гнезде, которое под чернильницу? А на тетради?
Подумать только - некоторые выкидывают будильники!
--
Не страшно
Нет, страшно бывало все равно.
Особенно ночью, когда нет никого, а под кроватью, кажется, сидит кто-то черный и только ждет, чтобы ты спустил вниз руку или ногу. Тогда бывает страшно. Или если уже темно, а надо зайти в комнату и включить свет. И тут тоже бывает страшновато. До мурашек холодных по всей спине, до пота. Но это все в темноте или когда один. А если в ту же комнату зайти с братом, то даже смешно на него смотреть - он так боится! И если с родителями... С ними ничего не страшно, но они же большие. И еще не страшно почти, когда на свету и с друзьями.
Когда Сашка с Васькой залезли на самую высокую деревянную лестницу, а потом стали ее раскачивать - было совсем не страшно. Обидно было, когда ругали и когда наказывали, но только не страшно. И с качелей железных прыгать - не страшно. Надо раскачаться сильно-сильно, упираясь ногами в край сидения. Можно так сильно, что даже почти вниз головой получаешься. А потом, когда поднимаешься верх, надо оторвать руки и сильно оттолкнуться. И тогда летишь далеко-далеко. Главное - не упасть сразу. Потому что, если сразу близко упадешь, тогда качели, возвращаясь, могут по спине съездить. Или даже по голове. И тогда останешься дураком до конца жизни. В Сашкином дворе жил дурак. Он был большой, почти как папа. Толстый. И всегда всем улыбался. А разговаривать не умел, но пытался, и приставал, если его не погнать. А погонишь - обижался и убегал домой.
Еще не страшно было совсем смотреть вниз. То есть, сначала-то было немного страшно, но когда Васька первым залез, а потом спросил сверху:
- Ты, что, забоялся, что ли?
...Ну? Тут бояться сразу и перестал.
Сашка тоже залез наверх. На самый верх забора, который был вокруг всего детского сада. Забор у них был из бетонных плит, сплошной. Наверху было просторно и ветрено. И еще забор сверху казался очень узким. То есть плита бетонная была такая тонкая, что только ногу поставишь, а она даже слегка выпирает справа и слева.
- Пошли! - сказал Васька.
И они пошли. Они решили обойти вокруг всего детского сада по забору, не спускаясь, по-честному. Спуститься придется все равно там, где ворота и где машины заезжают, но это будет тоже по-честному. По воротам просто не пройти, они с острыми железяками вверх. А пройти по всему забору было надо... Ну, потому что так надо. Вот надо - и все. Они тогда первые так сделали, а потом-то все так стали залазить и ходить друг за другом, цепочкой, ставя аккуратно ноги одну за другой и слегка расставив руки в стороны. А Светка - у нее ноги совсем маленькие - даже бегала по верху.
И никто не боялся совсем.
...И кровь - совсем не страшно. Летом с разбегу если нога подвернется, и как полетишь вперед, закрывая глаза, выставив руки, а потом и колени, и локти, и ладони - все в коросте и болячках. И не страшно ничуть. Даже когда бутылкой порежешься на пляже, и кровь сильно идет. Это больно, но не страшно. Только девчонки боятся крови. А у пацанов у всех на коленях короста. И ее можно отколупывать с краю, где она уже загибается, а под ней розовая кожа. И если уже загорел, то потом как шрамы до следующего загара остаются. Белые такие отметины.
Летом кровь сразу становится черной, когда капает на землю или на асфальт. А зимой она долго держит цвет. Прямо как гуашевые краски.
В самый мороз перед садом стали делать большую фигуру Деда-Мороза и Снегурочку. Все из снега. А то, что мороз - даже здорово. Крепче. Чтобы снег клеился, чтобы можно было лепить, из кухни таскали ведрами теплую воду. Можно было и холодную, но тогда замерзали руки у воспитательниц, и работа тормозилась. А так они после завтрака начали, и все им носили снег на санках и лопатками, а к вечеру совсем закончили, даже покрасили. Красили гуашевыми красками, разводя их тоже теплой водой, в потом делали красный нос, синюю шубу, черные глаза делали. И когда уже закончили, и все ведра унесли, и все ушли на ужин, то вокруг ярких снеговиков остались пятна краски - до самой весны.
Вот и кровь зимой тоже остается красной долго-долго.
Сашка зажимал нос шарфом, но кровь лилась и лилась, шарф был уже весь промокший, и капало на снег. Просто он стоял тогда возле простейших детских качелек, ну, когда просто длинная доска на упоре и надо с двух сторон садиться и отталкиваться от земли. Вот Сашка стоял, а Васька подбежал и прыгнул на другой конец. И Сашке концом доски прямо по носу.
И вовсе не страшно. Больно сначала до слез. Как вспышка в голове. А потом просто обидно, потому что весь шарф промок и левый рукав, которым он подтирал под носом - тоже в крови. А значит, гулять больше нельзя, и придется идти домой. А там мама будет ругаться и спрашивать, как и что произошло. Как будто главное не в том, что кровь не останавливается, а в том - кто разбил нос. Да какая разница?
А девчонки испугались крови. Девчонки крови боятся.
Сашка брел домой, шмыгая носом, придерживая под ноздрями шарф, уже весь жесткий и липкий, а кровь все не останавливалась и не останавливалась.
И все равно не страшно.
--
Переезд
Сашка ходил и прощался со всеми. Он постучал к соседке тете Нюре и сказал ей солидно:
- До свидания.
- Уезжаете, - вздохнула тетя Нюра, которая иногда сидела с Сашкой, когда садик был закрыт или, когда он болел.
- Переезжаем, - вздохнул Сашка.
Им дали новую квартиру. Свою, двухкомнатную. Сашка там еще не был, но знал, что в одной комнате будет жить он. Один в комнате. Но это только пока брат не родится. Вот тогда они будут жить вдвоем, как братья.
Потом Сашка постучал к другим соседям. Но там не открыли, потому что был рабочий день, и все работали. Сашка походил по коридору, повздыхал, посмотрел в окно на кухне, которое выходило в торец дома. Из окна был виден соседний - такой же двухэтажный. Там дальше за ним стоял большой белый с колоннами Дворец Культуры. И перед ним на площади - большой фонтан с бронзовыми рыбами. На фонтан можно было ходить только со взрослыми, потому что через дорогу.
В их комнате шумно возились, что-то увязывала мама. Она сказала, чтобы он пока не мешал. Вот он и ходил по коридору.
А потом пошел на улицу. По темной широкой лестнице через душный влажный подъезд - кто-то помыл бетонный пол, и лужицы воды еще не высохли - через скрипучие двери, которые придерживались тяжелой пружиной и куском резины, вырезанным из настоящей шины.
На улице было лето и было солнце.
Направо - это как раз к выходу из двора. А там на улицу и к фонтану, где брызгаться можно и бродить по теплой воде. Направо Сашка не пошел. Налево - там вход во второй подъезд, в котором жили только взрослые, и не с кем было дружить. А потом там такая лужайка, заросшая ярко-зеленой травой и белыми-белыми одуванчиками. Ветра между домами не было, поэтому одуванчики держались долго. Надо было сорвать одуванчик, подойти к кому-нибудь и сказать:
- Открой рот - закрой глаза.
Всегда открывали рот и закрывали глаза. Потому что это такой пароль. Это значит, чем-то вкусненьким угостят. Например, тянучкой. Тянучка была самой вкусной и самой лучшей конфетой. Ее можно было пожевать, а потом растянуть в тонкую нить, чуть не на ширину рук, а потом сложить и снова пожевать. И так пока она вся не съестся, эта конфета. Или могли дать подушечку с повидлом. Или морские камушки с изюмом внутри. Ну, мало ли еще что.
И вот тут, когда он откроет рот, надо быстро сунуть в рот одуванчик. И быстро-быстро убегать, пока отплевывается. Убегать и прятаться. Почти до завтрашнего дня. Шутка получалась смешная, но только на один раз. Больше никто не попадался. Сашка сам всего раз попался, когда Васька так пошутил. Но Васька бегал быстро, как Сашка. И они носились долго по двору друг за другом. А потом Васька остановился и сказал:
- Мир, Сашка?
И Сашка подумал, что, конечно, мир. А что, драться, что ли? Это же шутка!
Во дворе никого не было, потому что мальчишки и девчонки все были в саду, а взрослые - на работе. Тихо было и как-то сонно. Это из-за того, что в саду в это время как раз обедали и ложились спать. А Сашка сегодня, как взрослый - он спать днем не будет.
Он постоял у подъезда, по-взрослому облокотившись о стену, отставив ногу в сторону.
Потом пошел прямо.
Прямо были сараи, где каждому из домов, окружающих двор, давали свое место для разных припасов и для дров. Сараи грелись на солнце, пахли древесиной, смолой и дегтем. Снаружи доски покрасили черным варом, и это черное вскипало на солнце и тянулось толстыми каплями, которые можно было отрывать и тоже жевать. Как тянучку. Но только не сладкую. И еще зубы становились черными от этого. И взрослые ругались.
Между сараев гулял страшный индюк.
У соседних сараев был петух. Туда Сашка просто не ходил. Он однажды бежал мимо, так петух кинулся со страшным клекотом, и Сашка еле-еле убежал. Теперь он туда даже не заглядывал. А у их сараев иногда выпускали индюка. Страшного, с красной соплей под клювом. Индюк сердился, мотал головой и ворчал.
Еще в сараях держали коз, и у кого-то был даже поросенок. Поселок был еще совсем новый, почти как деревня. Только центральные улицы были как в городе. Но пока без сильного движения. Вернее, машин вообще не было. Была одна Победа, на которой ездил директор. И еще грузовики иногда проезжали. А потом - тишина.
И сейчас была тишина.
Уже хотелось есть и спать. Зевалось, потому что было скучно и жарко.
Но тут, пыля и фырча голубым дымком, во двор въехал грузовик, и сразу стало весело. Это с работы приехал папа. Тут же появились люди. Они стали носить мебель. Сашка тоже помог. Он принес настольную лампу с большим белым стеклянным колпаком сверху. Она была не очень тяжелая, но нести ее надо было аккуратно, чтобы не разбить.
Папа взял Сашку подмышки и закинул в кузов - прямо с лампой.
- Садись на диван, - сказал он.
В кузове было просторно. Стоял их диван-оттоманка с откидными валиками. Был большой шкаф с зеркалом. И два стула. И еще электрическая духовка. И сумки. И Сашка с лампой.
Он ехал, покачиваясь на пружинах дивана, смотрел по сторонам и прощался со своим двором.
Теперь же он будет жить совсем в другом месте. И там будет другой двор.
Интересно, а индюк там есть?
--
Длинный летний день
Сашка проснулся давно, но не шевелился в своем углу, на полу, на сваленных кучей зимних пальто и шубах, застеленных цветной простыней. Ставни на окнах были закрыты, свет никто не включал, а все потихоньку разбредались: кому на работу, кому в сад, кому - готовить на всю ораву.
- Са-а-аш, ты спиш-ш-шь? - шепот из темной прихожей.
Это Люба. Ее уже подняли, потому что у всех в доме свои обязанности. А у Сашки обязанностей нет. Потому что он вчера приехал на каникулы, потому что каникулы - это отдых.
- Тише ты, - ругнулась в полголоса бабушка. - Видишь, спит он еще. Пусть поспит, успеете наиграться.
- Ну ма-а-ам...
Люба приходится Сашке теткой, то есть, тётей. Но он никогда не называл ее так. Она старше всего на пять лет! Правда, здесь, в Городище, есть его дядя, который даже младше его... Но дело не в возрасте. Как-то так получилось, что он был самым первым и самым любимым внуком, и племянником, с детства сидел у всех своих дядек и теток на коленях, и так уж повелось, что воспринимался ими, как еще один маленький брат. Им это было легко принять, раз у них самих разница между самым старшим братом и самой младшей сестрой - двадцать пять лет. Вот, старшие работают все, а у Любы хоть каникулы, но сегодня ее погнали "на картошку", жука собирать. Ну, она и думала, видать, что вдвоем пойдут...
Вчера Сашка с мамой приехал на поезде. От поезда они пошли на автобус сразу направо через площадь вокзалом со шпилем и большими черными фигурами рабочих и красноармейцев. От вокзала маленький горбатый автобус долго и тряско вез их через весь Волгоград в далекое Городище.
В автобусе было тесно и жарко, но Сашка смотрел в окно и первый увидел церковь, и стал маме показывать, но она стала бить его по руке, чтобы он не показывал пальцем, а потом шипела тихонько, что неудобно, что на них все смотрят. А что тут смотреть? Вон она, церковь, рыже-красная, огромная, прямо над всем Городищем. В церкви - библиотека. Раньше там был еще и клуб, но недавно напротив построили новый "Колосс" (или все-таки "Колос"? потому что - село?), в который теперь все ходят в кино.
Автобус плавно обогнул церковь, спустился вниз на мост через балку, потом поднялся вверх и остановился на повороте. Тут выходили почти все.
Сашка выпрыгнул первым. Мама с чемоданом - за ним. И они пошли вниз по улице, по самому краю дороги, потому что по дороге идти было неудобно. Вся дорога была засыпана мелкой тонкой горячей пылью, в которую если наступить, то мамины босоножки утонут до самого верха, наверное, а в Сашкины сандалии пыль просто насыплется сверху, и тогда носки будут грязные. А надо сначала дойти, и чтобы бабушка с дедушкой встретили и порадовались, какие все аккуратные и чистые.
В прошлом году Сашка с местными приятелями устроил игру в Чапаева. Ну, когда беляки идут под марш, а пулемет молчит, и тут вдруг выскакивает Петька со своими, и начинает кидать гранаты, и все взрывается, а беляки бегут. Вот и они так играли. Надо было взять кусок газеты, свернуть ее кулечком, как для семечек, в кулечек насыпать этой пыли, края завернуть - и вот это были гранаты. Если такую гранату кинуть, то при падении она взрывалась, почти как настоящая, как в кино почти: сначала хлопок, а потом столб пыли, как дым... Но только надо было брать старые газеты, которые уже не нужные и просохшие хорошо. А тетрадные листы здесь не годились, потому что тогда гранаты не разрывались.
- И чтобы никаких гранат, - потихоньку бурчала Сашке в спину мама.
- А то какой позор был в тот раз! Только из бани, и приходит такой чумазый к ужину! А тут все Городище смотрит, а вы как маленькие, в пыли возитесь...
Ага. Смотрят. Перед каждым домом сидят старушки и старички, кивают головой, когда мама здоровается, передают приветы дедушке и бабушке. Что там передавать? Они же каждый день тут видятся, небось!
Потом они подошли к нужному дому, из-за забора залаяла собака, но мама крикнула:
- Мальчик, ты что, своих не узнаешь? - и лай прекратился, открылась высокая калитка, и гости ввалились во двор. Сашка сразу кинулся к Мальчику, который облизал ему не только руки, но и ноги, и нос, и лоб. А мама стукнула в окошко, и из распахнувшейся в темную прихожую двери вышла Люба и сказала, что все в кухне.
Сашка смотрел на Любу, и совсем почти ее не узнавал. Она стала больше него, хотя он в своем классе считался не маленьким. И она была совсем взрослая. А Люба только сказала ему:
- Привет, Шур! Что, Мальчик тебя узнал? Да? А это другой Мальчик, не тот, что в прошлом году! Вот!
Мама оставила чемодан у порога, и они вместе пошли вверх по растрескавшейся цементной дорожке, сопровождаемые Мальчиком, который забегал то слева, то справа. Солнце уже цеплялось за крыши, было не так жарко, как днем, откуда-то дул ветерок, принося сельские запахи. Они прошли мимо курятника, в котором постепенно успокаивались куры, а слева из черной дыры старой кухни уже вылезали, улыбаясь, бабушка и дедушка.
Бабушка обняла и поцеловала Сашку, и сказала привычно, что он еще вырос, и что какой-то он худенький, а дедушка с прищуром осмотрел его и протянул руку. Сашка тоже дал руку, и дедушка пожал ее осторожно своими двумя пальцами. Больше пальцев на правой руке не было после той аварии на лесопилке в позатом году. Лето только начиналось, но дедушка уже был очень загорелым, и даже руки были коричневые. Потому что он каждый день с утра до вечера был на улице. Теперь и Сашка будет такой же коричневый, потому что тоже будет на улице.
Пока мама с бабушкой накрывали стол, а дедушка сходил на огород за свежими огурцами и редиской, Сашка с Любой спустились к колодцу и достали за холодную железную цепь висящий там бидончик. В бидончике остужался к ужину вишневый компот. Правильный вишневый компот, это когда полбидона вишни, а полбидона сока. Сашка сразу припал к краю и пил, пока в животе не стало холодно. А Люба стояла и смеялась, потому что она знала, что Сашка больше всего любит вареники с вишней, пироги с вишней, вишневое варенье и вишневый компот.
После ужина долго не задерживались, потому что утром всем рано вставать и потому что Сашка и мама "очень устали". У всех было свое место, а Сашка всегда любил спать на полу, куда накидали всего-всего-всего и накрыли сверху простыней.
И вот теперь все уже ушли, а Сашка еще повалялся, а потом потихонечку вылез, надел шорты из "чертовой кожи" (это так мама назвала материал, который не рвался, даже если в него ножиком ткнуть), белую майку и вышел через большую темную прихожую во двор. Сандалии он не стал одевать, потому что - лето.
Солнце уже было высоко, но еще было не жарко. Ноги холодили камни ступенек. В тенечке лежал Мальчик, повиливая хвостом. В саду никого не было, но урчал мотор насоса в колодце и из длинного черного шланга наливалась вода в большие лунки под яблоками. Раньше мотора не было, и воду таскали ведрами, выливая по несколько ведер под каждую яблоню. И Сашка носил, но он тогда был еще маленький, и воду ему наливали в бидон. А потом вскладчину купили насос, и теперь дедушка только нажимал кнопку, а из шланга лилась вода.
Сашка потрепал Мальчика по голове, подошел к шлангу и нагнулся к самой земле. В прошлом году вот так же поливали яблони, а потом вода вымыла прямо из-под корней несколько винтовочных патронов. Совершенно целых, даже с порохом, только не блестящих, а потемневших от времени. Сегодня патронов было не видно...
И Сашка побежал вверх по тропинке, потом тихо, как партизан, скользнул мимо кухни, потом в узкий проход между кухней и сараем, в котором раньше держали корову, потом по тропинке вдоль огорода к туалету. Дедушка почти каждые два-три года переставлял туалет на другое место. Вот и сейчас он оказался прямо возле тропинки, совсем близко, а не как раньше, когда стоял в самом конце огорода. Внутри было светло от солнца, пробивающегося в щели и в маленькое окошко, жужжала одинокая муха, мрачно висел под потолком огромный черный паук, а на гвоздике была приколоты остатки старинной "Книги молодого командира" с картинками про оружие и форму.
Потом - умываться, бренча носиком жестяного умывальника. Потом - на кухню, где бабушка выдала ему большой пребольшой огурец "только с грядки!" и теплую еще горбушку черного хлеба, которую посолила и натерла чесноком.
И вот он начался - первый настоящий день летних каникул!
Сначала Сашка достал из-под крыши кухни засунутый туда еще в прошлом году старый немецкий штык. Штыки у немцев были плоские, как ножи, с длинной удобной рукояткой. Этим штыком он поковырял землю под яблонями, но патронов пока видно не было, и он только перекинул шланг в другую лунку. Сходил, проверил, растет ли крапива за домом. Крапива разрослась, и он немного повоевал с ней, срубая жирные зеленые стебли. Оттуда он вернулся к яблоневому саду и проверил, стоит ли все еще старая железная кровать в дальнем углу. Там они однажды ночевали с Васькой в прошлом году, когда тот приехал в гости. Спать там не удалось из-за комаров, но зато было весело и немного страшно. А за кроватью стоял чугунный стульчик. Дедушка говорил, что это от трактора, но Сашка точно знал, что - от танка. Так всем и рассказывал. Тут же была война, и поэтому везде есть патроны в земле, немецкий штык, сиденье от танка, и еще поэтому не разрешают ходить далеко в степь, потому что там есть мины. Из сада мимо курятника поднялся к сараю и нашел под его крышей два новых осиных гнезда.
Ос он не любил, они все время лезли во все сладкое, и еще они могли ужалить. Сашка размахнулся, воткнул в одно гнездо штык, а сам отбежал в сторону. Осы поднялись и, жужжа, какое-то время рыскали, ища обидчика. Как только успокоились, он подскочил к штыку и резко дернул вниз за рукоятку, отделяя бумажное гнездо от крыши. Гнездо упало, он выскочил на улицу и прикрыл за собой дверь, щурясь на солнце.
- Ты чего там? - раздался из курятника дедушкин голос.
- Осы, - солидно и веско сказал Сашка.
- Правильно, побей их, побей...
Он так же свалил и второе гнездо, а потом, когда осы улетели, вынес гнезда на солнце и расковырял их, интересуясь внутренним строением. Как осы строят гнезда, Сашка уже знал: прочитал в книжке про Карика и Валю.
Обошел сарай, постукивая штыком по побеленной неровной стене. Дядя Ваня говорил, что в одной из стен, где-то наверху, он замуровал кавалерийский карабин и обрез винтовки. Давно, еще в войну. Звук ударов везде был одинаков, и Сашка, обежав сарай, подошел к огромной бочке. Вернее, это даже не бочка была, а два бетонных кольца, установленных друг на друга и залитых водой. Это был настоящий бассейн, в котором можно было купаться, если не ходить на пруд.
Сашка постоял, смотря в воду. После той книжки он уже различал, где тут водомерки, а кто - личинка стрекозы. Пауков видно не было. Пауков Сашка не любил и боялся. Он всегда ходил с Любой и с Людой "выливать" тарантулов, но всегда это было страшно, когда из черной норки вдруг выскакивал огромный лохматый паук.
Узкой тропинкой вдоль огорода Сашка прошел "на зады". Там была балка, в которой протекал маленький ручеек. Вся балка заросла вишней. Когда она поспевала, то отсюда ее носили ведрами. Он прошел вверх по течению, посмотрел по сторонам, не обвалилась ли где земля на крутом откосе. Дядя говорил, что там был немецкий блиндаж, в котором лежали пулемет, автоматы и много патронов, но места не показывал.
Потом Сашка слазил на большую вишню и посидел в развилке веток, поев немного вишни. Спустился, потыкал штыком в мягкую сырую землю. Тут не вырыть окоп - сразу зальет. Прошел к котловану, из которого все село раньше брало глину. Стены его были твердыми, ссохшимися под солнцем, а по краям росла сильно колючая шипастая трава, поэтому он не полез туда, потому что был без обуви.
С края оврага бы виден центр села, где ходили люди, ездили какие-то машины, а тут стояла тишина, и только где-то в синем-синем небе журчал жаворонок.
Сашка вдохнул всей грудью и улыбнулся. Здесь все было своим. А завтра опять обещали привезти друга Ваську, и тогда они выкопают и окопы, и блиндажи, потому что дедушка давно разрешил копать везде, где нравится и где ничего не посажено.
Он еще повтыкал штык в землю, а потом полез наверх, обратно к своему дому. Уже вечерело. День пролетел незаметно, а он даже еще не выходил на улицу и не здоровался с местными пацанами.
--
Летний обед
На обед собирались всей большой семьей. Часов в пять вечера, когда уже не так давит солнце на голову и плечи, поднимались по бетонированной дорожке вверх от калитки мимо дома, плескались у повешенного на забор рукомойника, вытирались не торопясь ветхим полотенцем, на ходу разговаривая о том и о сем. Поднимался легкий ветерок, разгоняя густую летнюю жару. С яблонь со стуком падали яблоки.
- О, Шур, завтра бы собрать и порезать, хорошо?
Звучало вопросом, но на самом деле это было поручением. У дедушки на руке всего два пальца - как ему тут управляться с ножом? А бабушка весь день на кухне. Вот и выходит, что когда спрашивают Сашку, не поможет ли, это означало, что придется помогать.
- После завтрака займусь,- серьезно отвечает Сашка.- Только ножик поточить надо.
Нож ему выдают на яблоки старый, говорят, что довоенный. Он почти весь сточился уже и выглядит, как старинный меч в витрине музея - узкий и весь какой-то неровный. Ножи точит дедушка, плюя на серый камень и потом водя лезвием туда и сюда - от себя и к себе. Так ему легче - от себя и к себе.
Когда в первый раз режешь яблоки, то наедаешься до отвала. Яблоко пополам, потом еще пополам, и пока четвертинку рубишь дальше, одну - в рот. Яблоки сладкие, чуть подвявшие на солнце. Потом ведро резаных яблок высыпается на железную крышу, которую не тронешь рукой - можно обжечься. И уже через день сухие яблоки можно ссыпать в мешок. Их и сухие можно жевать - кисленькие такие.
Пальцы потом черные...
По очереди, по старшинству, протискиваются мимо большого стола под навесом на свои места на длинных гладких лавках. В хороший день вокруг стола садятся человек десять только взрослых.
И сначала все едят Большой Салат. По-другому его и не назовешь, потому что это не миска, а какой-то тазик, в котором помидоры, огурцы только с грядки, лук, чеснок, еще какая-то зелень, и все это смачно пропитано холодной сметаной из холодильника.
В темноте кухни возится бабушка. Оттуда пахнет керосином и несет жаром - там жарче, чем на улице. Она утирает лицо концами белого платка, которым повязывает голову, и выставляет на середину кастрюлю борща. Мяса в том борще нет - он летний. Там капуста, свекла и много разных трав и еще картошки, от чего борщ получается густой и вкусно пахнущий на все Городище.
Дедушка разливает всем, не слушая никаких слов, что много, что жарко же, зачем горячее, что не сможет, что...
- Надо похлебать горячего, - говорит он.
Спиртного никакого на столе нет. Это вечером можно выпить водки с устатку . А днем не положено. Впереди еще много светлого времени для трудов.
От горячего у всех выступает пот. Сашка шмыгает носом. Под ногами вертится кошка, заглядывая в глаза: нет ли чего вкусненького?
А бабушка уже несет осторожно огромную сковородку, в которой скворчит и колышется толстая, пальца в четыре, яичница.
Сама бабушка за стол не садится. Это вечером она может подсесть к народу, послушать, о чем говорят. А днем смеется, что уже наелась, пробуя, и стоит в дверях кухни, сложив руки под грудью. Смотрит, чтобы все съели. Она любит, когда съедается все и кто-нибудь подчищает сковородку куском черного хлеба.
- Кто хорошо ест, - говорит она, - тот хорошо работает.
Легкий ветерок покачивает кисти винограда, заплетшего все вокруг. Но он еще зеленый и кислый. Вот в сентябре его уже можно будет есть, но Сашка в сентябре уже у себя в Перми, в школе. Там только покупной виноград бывает, крупный и жесткий, с толстой кожурой и с мелкими семечками внутри.
- Ну, вот, перекусили, - удовлетворенно говорит дедушка. - Теперь сладкое.
И ловко выворачивает из под лавки и ставит на стол большой ярко-зеленый в темную полоску арбуз. Звонко щелкает его по боку, обтирает кухонным полотенцем, а потом с треском взрезает. Сначала отрезает шляпки и раздает их самым младшим, чтобы выгрызли все красное и вкусное. А потом, придерживая арбуз за макушку , быстро рассекает его на много-много долек. Отпускает руку, и арбуз раскрывается, как цветок. Так только дедушка может - он лучше всех режет арбуз.
- Середка - резчику, - поднимает он на ноже ярко-красную сладкую арбузную середку.
А когда уже нет никаких сил, и все откидываются от стола, отдуваются, перемигиваются осоловелыми глазами, на стол выкатываются ярко-желтые дыни.
Все очистки и семечки тут же высыпают через забор курам, они сбегаются с шумом, начинают расклевывать. А дедушка поднимается и говорит:
- Надо бы сегодня перекопать тот угол, на задах.
- Может, я лучше буду поливать? - жалобно спрашивает Сашка.
- И поливать надо, - кивает. - Но только ближе к вечеру, не сейчас.
Жара, копившаяся с самого утра, куда-то ушла. Ветерок грозится притащить ночью дождь. Летний обед закончен.
Ужинать будем уже в темноте, под яркой лампочкой без абажура, висящей над столом.
--
Зуб
Сашка ходил и ныл. Ему было завидно. Все ели свежие яблоки, которые прислала бабушка в посылке, пересыпав их опилками, а он не мог. У него шатался передний зуб. Сверху. Вот если пальцем, правой рукой, в рот ткнуть, то сразу в него и попадаешь.
Зуб зашатался еще вчера. А сегодня его можно уже было двигать туда-сюда даже и не пальцем, а просто языком. Сашка ходил и иногда прищелкивал языком, когда он соскальзывал с вдруг наклонившегося вперед зуба.
Шатать его было больно. Но не так больно, как если проехаться коленками по асфальту. И не так, как если стукнуться носом о качели. А как-то сладко и страшно. Вот чуть-чуть - почти и не заметно. А чуть сильнее - и сразу появляется тягучая боль. Мама говорит, что надо просто повернуть и дернуть. Но это слишком больно и слишком страшно. Сашка пробует зуб пальцем: зуб качается так сильно, что почти ложится плашмя в рот. Но не вылазит. А потянуть - больно. Больно и страшно.
А все ходят и хрустят красивыми краснобокими яблоками. Сашка ноет. Он просит оставить ему хоть два, хоть три яблока. Но папа смеется, что если он так долго будет расставаться с зубом, то яблоки просто успеют пропасть. Сгниют просто.
Сашка закрывается в детской комнате, садится за стол, и раскачивает зуб пальцем, упершись локтем в колено. Не хочется ни читать, ни смотреть картинки. Хочется яблока. Свежего хрустящего яблока. А кусать нечем. Он для пробы согнул палец и попробовал его укусить. Пальцу было больно. Но и зуб вдруг повернулся с каким-то внутренним хрустом, и стало даже больнее. Нет, яблоко есть с таким зубом нельзя.
Сашка снова вышел на кухню и тоскующе заглянул в фанерный ящик. Яблоки были красивые. Некоторые, те что лежали сверху, были с красными боками и твердой толстой кожурой. А вот там, в глубине папа откопал какие-то желтые, полупрозрачные, почти светящиеся. Эти, он сказал, самые сладкие. Сашка вдохнул воздух, насыщенный яблочным запахом и судорожно сглотнул. Хотелось плакать. Но плакать нельзя: подумаешь, зуб. Это же не коленка и не локоть. И даже не нос, который Васька ему разбил зимой краем качели.
Сашка вздохнул и пошел к маме. Пусть она что-нибудь придумает.
Мама сказала, что они в Городище делали просто: привязывали нитку к зубу, а конец ее - к дверной ручке. Потом надо сесть на стул и просто сидеть и не ждать ничего. А потом вдруг открывалась дверь, и зуб сам вылетал.
Сашка подумал, сопя носом, и согласился. Мама сделала петлю из толстой белой нитки, осторожно надела на зуб и крепко затянула. А Сашка держал ее за руки, чтобы не дернула случайно или нарочно, чтобы не выдернула. Потом они вместе пошли в комнату, он сел на стул, а мама привязала нитку к дверной ручке. А потом просто подошла и стукнула кулаком в стену.
По коридору прозвучали шаги, и в комнату вошел папа. Но зуб не выскочил, потому что Сашка ухватился за нитку руками, соскочил со стула и тоже вместе с дверью двинулся навстречу папе.
Папа посмеялся на такое зрелище, но напомнил, что яблоки ждать неделю не будут. Не ты один яблоки любишь, сказал он Сашке.
А Сашка чуть не плакал. Ему было страшно. Он уже не хотел, чтобы дверью выдергивали зуб. Он сам отвязал нитку и теперь слонялся из угла в угол комнаты, подергивая ее тихонько. Сашка заглянул в зеркало: нитка торчала из-под верхней губы и спускалась ему на грудь. Он вздохнул, намотал ее на палец, зажмурился... И легонько подергал, вызывая ту легкую и сладкую боль. Сильно дернуть - страшно. Будет же больнее!
Наступил вечер, пришло время сказки. Сашка сидел на стуле перед телевизором и дергал за нитку, а нитка дергала зуб. Но он дергал легонько, даже легче, чем если бы просто качал пальцем. И все равно было больно.
А потом его погнали мыть ноги и ложиться спать. Он так и лег - с ниткой, торчащей изо рта.
...
Утро было солнечное. Сашка встал, заслышав движение за дверью. Он знал, что сейчас включат радио, и по радио начнется "Пионерская зорька", А это значило, что пора вставать. Наскоро одевшись, он выскочил на кухню, сунул руку в ящик, стоящий на полу, вытащил первое попавшееся яблоко и с наслаждением вгрызся в него.
- Саша, - удивилась мама. - У тебя же зуб! Ты проглотил его, что ли?
Зуб? Где? Он и забыл. Вместо зуба наверху была мягкая ямка, из которой, если прижать торчал острый краешек нового зуба. А тот, вчерашний, привязанный к нитке, валялся рядом с подушкой. Наверное, Сашка во сне неловко повернулся, зацепив нитку, и не заметил, как зуб "выскочил" изо рта.
--
Стирка
- Пошли за стиральной машинкой, - сказал папа. - Мама придет, а у нее - стиральная машина! Знаешь, как она обрадуется!
На улице была настоящая пермская зима. Морозно, но без ветра. Много-много белого-пребелого легкого и пушистого снега, который нападал за день и накрыл все дворы. Чистить выходили утром, а сейчас, взяв с собой санки, папа с Сашкой двинули сначала вверх, потом налево, потом мимо чужого детского сада, потом уже в частный сектор. Домики там называли финскими. У них было два входа с разных сторон, и один дом был на две семьи. Вот в таком доме же на темной заснеженной улице с одной стороны был хозяйственный магазин, а с другой - хлебный. Свет был только над крыльцом.
Внутри не было никаких лишних стен и перегородок или коридоров. Просто большой зал, в котором по стенам стояли фанерные стеллажи с разной вкусно пахнущей машинным маслом мелочью. А посередине на деревянных поддонах стояли белые и яркие стиральные машины.
Пока Сашка осматривался и втягивал теплый воздух, папа расплатился и подхватил на плечо большой ящик. На улице его положили на санки и примотали веревкой. И дальше пошли так: папа тянул веревку, а Сашка подталкивал сзади и следил, чтобы машинка не свалилась в снег.
Обратно шли долго, и Сашка даже устал, вспотел, а потом немного замерз. А потом они дошли, и мама очень радовалась, потому что у них уже была большая семья, и всякого белья и разной одежды было много.
Теперь в назначенный для стирки день растапливали титан - у них был большой круглый титан с печкой под ним. Дрова заготавливали для печки летом, и они просыхали на солнце, а потом их складывали в подвал, где у каждой квартиры был маленький закуток, закрывающийся дощатой дверью. Перед банным днем или перед стиркой надо было идти в подвал и приносить охапку дров. Или лучше сразу две. Сашка тоже помогал и носил, сколько сумеет. В подвале было темно, но за дровами ходили вдвоем с папой - и так было не страшно.
Грели воду. Мама на терке терла в стружку хозяйственное мыло. В стиральную машинку заливали кипяток, сыпали это мыло, укладывали простыни и пододеяльники и всякое прочее. Если мама считала, что они слишком грязные, то их заранее кипятили в большом баке на газовой плите. В обычные дни этот бак стоял в ванной и в него кидали грязную одежду.