Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

На самом деле

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:

Александр Карнишин

На самом деле

В действительности все иначе, чем на самом деле.

Антуан де Сент-Экзюпери

  
  -- На самом деле
  
   Лифт громыхнул, вздрогнул и остановился. Со скрипом разошлись двери.
   Петр сделал, было, шаг вперед. Нет, это был не первый этаж. Это просто перехватили по пути. Перед лифтом стояла симпатичная девушка в черном кожаном плаще и черном же берете, натянутом на лоб до самых бровей.
   Петр молча кивнул - поздоровался с незнакомкой, сделал шаг назад и приглашающе махнул рукой.
   Она внимательно проследила за его манипуляциями: ей было понятно, что на самом деле разговаривать он не хочет, что едет вниз и приглашает ехать с ним, и еще по движению правой щеки было ясно, что целоваться он с ней не собирается.
   Она вошла и стала в углу, у зеркала. Лифт крякнул, скрипнул и снова пошел вниз, набирая скорость.
   - А у нас кошка умерла сегодня. Пятнадцать лет, старенькая уже. Я ее с самого детства помню, - сказала она, глядя на себя в зеркало.
   Петр понял, что на самом деле она смотрела новости и знает о сегодняшних событиях. И еще понял, что она его приглашает, и что говорит, что ей уже больше восемнадцати лет.
   - Да, уж, - ответил он, смотря задумчиво на лампочку на потолке.
   Она поняла, что на самом деле он хорошо ее понял, сочувствует, хочет зайти, но не прямо сейчас.
   - Вот так, - грустно сказала она.
   Петр тоже ощутил легкую грусть. "Sic transit...". То есть, на самом деле, или сейчас сразу, потому что дома у нее никого, или практически без вариантов потом. Он вздохнул и выпрямился, глядя прямо перед собой на дверь лифта.
   "Без вариантов", - поняла она.
   Лифт снова вздрогнул, останавливаясь, дверцы разошлись. Петр пропустил девушку вперед и вышел следом.
   - Здравствуйте, - громко и отчетливо произнес он, смотря на свое отражение в темном окне комнаты консьержки.
   И консьержка поняла, что ничего у них не было, и можно не гадать, как там эти двое ехали в лифте и не подглядывать дальше за ними. Она включила свет и закивала сквозь стекло с радушной беззубой улыбкой.
   Девушка поняла, что на самом деле старуха смеется над ней, над молодой, которая так и не смогла за целых двадцать этажей уговорить такого симпатичного парня. Она скромно опустила голову, прикрыв глаза краем берета, и вышла на улицу.
   Петр шел следом, до этого успев развести руками, показывая консьержке, что он в принципе - мужик хоть куда, и мог бы, конечно, но вот не срослось. Тем более, все равно - на работу.
   На улице девушка остановилась, достала из кармана пачку сигарет, губами вынула из нее тонкую дамскую сигаретку, тут же щелкая зажигалкой, оказавшейся в другой руке.
   Петр понял, что на самом деле она показала ему свою полную самостоятельность, не давая возможности предложить прикурить, и что она обычно сама выбирает, с кем гулять и когда.
   Он кашлянул, глядя на зеленую траву на газоне.
   - Во, погода какая!
   Она поняла, что на самом деле он сказал, что вот такая погода - это как в апреле. И апрель - это ведь месяц любви. Но был уже декабрь, и это значило, что его слова надо было воспринимать лишь как попытку извиниться.
   - Да, - сказала она. - Прямо весна.
   Петр заулыбался. На самом деле она простила ему его сегодняшнюю занятость и намекнула, что весной, может быть, если оба к тому времени будут свободны, можно будет...
   - Здравствуйте, - сказал, проходя, дворник в роскошном оранжевом комбинезоне.
   Он нес на плече лопату, которую только что получил на складе. Лопата была большая и блестящая.
   Девушка покраснела. Она поняла, что на самом деле дворник рассказал тот пошлый анекдот о парижском дворнике, сбивающем ритм всему кварталу.
   - Хамишь? - спросил с угрозой Петр.
   Он тоже хорошо понял, что на самом деле сказал дворник.
   - Завтра снег, - сказал дворник. - Или даже сегодня к вечеру.
   Они поняли, что на самом деле он признал свое хамство и попытался объяснить свое поведение работой и загруженностью - мол, не подумавши ляпнул.
   - Скоро Новый год, - сказали они почти хором.
   И улыбнулись друг другу. Потому что поняли, что на самом деле - скоро Новый год.
  
  -- Магазинчик у обочины
  
   Машка подрабатывала на этих каникулах. Подрабатывать было лень, но свои собственные деньги, за которые не надо было отчитываться перед родителями, перевешивали.
   На работе ее звали совершенно отвратно - Манькой. Так начала называть Ирка, которая торговала за соседним прилавком всякими нужными и ненужными мелочами. А Машку поставили на продукты, которых тоже было - только самые необходимые. Стандартный магазинчик при дороге не мог давить ассортиментом, как всякие "пятерочки-шестерочки-магниты". Только самое необходимое. Сигареты, например. Или вот еще пиво в холодильнике.
   Бывало, подваливал неспешно огромный двухэтажный экскурсионный автобус, и все пиво тут же уносилось крепкими загорелыми мужичками в его пахнущее кожей и гремящее музыкой нутро. Но чаще заходили какие-то замученные жизнью седоватые типы, вылезающие из побитых жизнью "жигулей" непонятного цвета. Они покупали хлеб и консервы. Всегда хлеб и консервы. Ну, иногда еще всякие сухие супы. Конечно, если бы магазинчик стоял на главной трассе... Но его хозяин на той трассе построил в короткий срок большую новую "стекляшку". А тут, на дороге местного значения, поставил старенький павильон на два прилавка друг напротив друга. Подвел электричество, за которое потом воевал с пожарными и с представителями облэнерго. Поставил страшненькую деревянную будку над глубокой ямой - туалет. Завел продавщиц, работающих посменно и не претендующих на большое и большее. Все. Осталось ему только подъезжать раз в день, "снимать кассу" и устраивать нагоняй, если что вдруг не так.
   Сегодня все было, как обычно. То есть, тоскливо, серо и сонно. Ирка дремала, положив руки на свой прилавок, а голову - на руки. Машка, потосковав и даже попробовав почитать книжку - конечно, ничего не получилось, потому что кто же читает в каникулы? - пошла покурить на крыльцо. А что, раз покупателей нет - имеет полное право на перекур.
   На улице стоял пасмурный июль. Вчера лило, как из ведра. А сегодня парило. Наверное, опять к дождю. Тут у них всегда так: если показывают в телевизоре, что вокруг везде стоит дикая жара, то у них - дождь, а если всех заливает, как в прошлом году было, то тут обязательно дикая сушь, и солнце, и синее небо - такое синее, что вверх просто не поглядеть. Сегодня было не жарко, а так, что в самый раз. Вот Машка и одета была так, по-летнему: шорты, топик, а сверху белый халат - она же "на продуктах".
   Курить в одиночку тоже было скучно. Но Ирка не курила вообще, и даже пыталась что-то там говорить, типа, "воспитывать молодежь". За такое Машка запросто могла послать, кого угодно и куда угодно. Ирке она объяснила это. Вот теперь они немного вроде как бы в конфликте. И поговорить-то тянет, но - как? Поругались ведь. Опять же - покурить очень хочется.
   Машка стояла на крыльце, опершись плечом о столб, отгоняла струйкой дыма редких, но ужасно назойливых и упрямых лесных комаров. Лес - вон он. Сразу за вырубкой начинается. Тут места вообще лесные - грибные и ягодные. Еще, бывает, рыбаки наезжают. Хорошие тут места, в общем. Только очень скучные. Ничего и никогда тут не происходит. И никогда уже не произойдет.
   Машка курила и дико хотела в город. В настоящий большой город, не в этот, где жила.
   А еще, как не стыдно бывает об этом подумать и самой признаться, она хотела принца. Черт с ним, с белым конем. Пусть даже на самом простом мотоцикле. Но чтобы принц был самостоятельный и без сильно вредных привычек. Она посмотрела на свою сигарету и кивнула сама себе - ладно, курить пусть ему будет можно. А больше - ни-ни. В общем, даешь принца, дорогое мироздание!
   - Извините, пожалуйста, - вырвал ее из скуки и полудремы незнакомый голос.
   Кстати, знакомых голосов было всего только два. Ирка, но она сейчас спала, и хозяин, но Варпет приедет только к вечеру. Так что все остальные голоса - незнакомые.
   - Ну? - сказала Машка, медленно и плавно поворачиваясь.
   Это был ее коронный ответ на любой вопрос. Так, "нуканьем" своим, она доводила до кипения собственных родителей.
   Даже быстро двигаться, как-то реагировать на неожиданность было скучно и лениво.
   - А не подскажете, уважаемая сударыня, какое у нас сегодня число?
   Машка стояла и только рот разевала от удивления. Здоровый такой дядька. Как подошел-то совсем бесшумно? И откуда такой? Бородатый, но еще молодой, вроде. Одет совсем не по погоде - какой-то длинный зимний ямщицкий, что ли, тулуп из черной овчины, шапка-ушанка, на ногах - валенки... Летом, блин - валенки! И рюкзак огромный за спиной. Такой здоровый, что даже над головой нависает.
   - А? - глупо так ответила Машка.
   Даже про "ну" забыла.
   - Число, спрашиваю, какое сегодня?
   - Так, это, девятнадцатое, значит...
   - Ага, ага... А день недели не сообщите прохожему?
   - Вторник, - уверенно ответила Машка.
   Дядька отошел на пару шагов, аккуратно переступая валенками через лужи, потом повернулся всем телом - иначе с таким рюкзаком просто нельзя:
   - А...
   - Июнь, две тысячи двенадцатый, - опередила его вопрос Машка.
   Он кивнул, но продолжал смотреть молча. Задумался, что ли?
   Тут уж Машка не выдержала и выдала:
   - Планета Земля, ноль двенадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы...
   Дядька улыбнулся, кивнул, поправил на плечах лямки рюкзака и шагнул через канаву в лес. Еще минута - и нет опять никого на дороге.
   Машка бросила сигарету в лужу, зашла в магазинчик, растолкала Ирку, помирилась с ней по-быстрому, улыбнулась, и с жаром начала рассказывать про вот такое странное, которое случилось, не поверишь!
   - А ты чо? - спрашивала Ирка. - А он - чо? А ты ему чо?
   Потом постояла, обдумывая что-то и морща лоб, выскочила вдруг из-за прилавка и выбежала на крыльцо. Вернулась задумчивая и немного чем-то расстроенная, похоже.
   - Ты чего, Ир? - осторожно спросила Машка. - Знакомый твой, что ли?
   - Мань, ты конечно прости меня, дуру... Но ты - дура, - достаточно грубо ляпнула Ирка.
   - Ты опять, что ли начинаешь?
   - Земля, Мань, ноль тринадцать в тентуре, а не ноль двенадцать... Куда же ты его, блин, направила? В какую такую и растакую твою, блин, спираль?
   Машка обиделась на нее и ушла в свой угол, к продуктам.
   Ирка обиделась на ее обиду и села читать какую-то потрепанную книжку без первых страниц.
   А Варпет, приехав вечером, был очень доволен порядком и дисциплиной. Но не доволен кассой.
   - Э! - сказал он. - Работать лучше надо. А кто не хочет работать лучше - сами понимаете. Я сказал.
   И уехал.
   ...
   Ночью Машка смотрела в окно своей маленькой спальной в окраинном недавно построенном доме в небольшом районном городе. Тучи все к ночи раздуло. С краю узким серпом светил месяц. А по всему небу блестели и перемигивались звезды. Таких звезд, она точно знала, в большом городе просто не бывает.
   Звезды перемигивались. Сад за окном шумел. Где-то далеко лаяла собака. А Машка опять думала о принце. Пусть даже и не на мотоцикле. Пусть хоть пешком, с рюкзаком и с бородой. Но чтобы обязательно самостоятельный, и чтобы без сильно вредных привычек.
   Перед сном она повторила несколько раз для памяти:
   - Планета Земля, ноль тринадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы.
   И уснула с улыбкой.
   И от той улыбки сон ее был легким и приятным, как и положено снам молодых девушек во время последних летних каникул.
  
  -- Авария
  
   Из протокола:
   "Гражданин К., находясь в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести, управлял принадлежащим ему автомобилем. Превысив допустимую на данном участке пути скорость, не справился с управлением. Автомобиль выехал на полосу встречного движения, пробил ограждение и упал в овраг. Все пассажиры автомобиля - несовершеннолетние ученики школы, в которой гражданин К. работал преподавателем, скончались на месте от полученных травм. Его самого спас пристегнутый ремень и подушка безопасности."
   ...
   Они всегда и везде ходили вчетвером. Созванивались, сговаривались - и везде четверо. Как четыре мушкетера у Дюма. Даже специально так себя сами называли. а за ними и остальные так стали говорить - "мушкетеры". Были они, как вот на этой фотографии, Атос, Портос, Арамис и, что немного странно, но даже и смешно как-то, Дубровский. Нет, никакого Д'Артаньяна у них не было. В книге он главный выходит. У них такого не было. Они были Атос, Портос, Арамис и Дубровский. Друзья, бывало, еще сокращали для удобства - Дуб. Но постороннему он мог и заехать прямо в лицо за такое сокращение. Ты уж или по имени, или по фамилии, как в школе. Ну, или, раз к компании отношение имеешь, или в тех же дворах живешь, так просто - Дубровский.
   Вот парни всегда и везде вчетвером ходили. Никакой шпаны не боялись. Был как-то случай, когда на них напали какие-то из совсем другого квартала. Бандой такой, кодлой. Это с год назад было, что ли. Так отмахались, а потом еще и гнали пинками и с гиканьем до их дворов.
   Атос с Арамисом - те в секцию каратэ при Доме Культуры записались еще два года назад. А восточные техники, сами понимаете - это вам не только физическая подготовка, но и внутренняя самодисциплина. Так они тогда сразу очень подтянулись и в плане учебы, и в поведении. Такие спокойные были, рассудительные, улыбчивые всегда.
   Портос - он самый сильный и от того спокойный. Так часто бывает - сильные, когда свою силу понимают, они спокойнее относятся ко всему. Портос ходил на бокс. У него нос был сломан два раза. Это не на секции, это просто в драке. Ну, как теперь на улице, сами же знаете. Вот, парня побили пару раз крепко. А потом он пошел в бокс. Оказалось, что при всех его габаритах, есть хорошая выносливость. А еще - резкость в ударе. Осталось только технику нарастить. Прочили большое будущее. Тренер говорил, что надо переходить в школу олимпийского резерва. Вот, теперь уже нет никакого будущего...
   Дуб? Ну, он среди них самый слабый был в учебе. Так, на троечку едва тянул. Потому еще могли свои сказать "Дуб". И секции или кружки - да, когда бы... Он в семье - один мужик. Мать, да их с сестрой двое. Вот на нем и держалось все. Жили на самой окраине. Огород - на нем. Свинью держали - тоже он все делал. Когда участки под картошку давали, так они всегда записывались. То есть, трудная жизнь, конечно. Не гламур, не как в кино. Но голодных у них в семье не было, а физический труд - он его поднял так, что был Дуб даже покрупнее, пошире того же Портоса. Такой большой, немного сам в себе увалень. Спокойный и рассудительный. За это некоторые думали, что он дурачок, что ли. А он дурачком не был. Крепкий середняк в учебе. Если бы не хозяйство, так и в хорошисты бы вышел. Тем более, с такими друзьями. Теперь вот даже не знаю, как мать-то будет управляться одна. Сестре-то его всего десять лет.
   ...
   Мы не богачи, совсем нет. Но для Кирилла - все условия. Книги, компьютер хороший, телефон новый, когда старый поломался... Я знала, что его мальчишки Атосом зовут. Так это же хорошо, когда такая дружба! И Атос, он по книге если - хороший. Правда? Приходили ребята в гости, пили чай. Пироги им пекла. Вот Саша, ну они его Дубом называли, такой плотный мальчик, большой - он очень мои пироги любил. Всегда ел и нахваливал. Я ему и с собой давала всегда несколько, чтобы сестру угостил, да матери передал.
   А еще Кирюша очень любил животных. Так и нес, то птенца в коробке, то щенка какого-то, то котенка. Покупать-то мы никогда не покупали. Он сам приносил. Сам и выкармливал всегда. Там, в комнате своей, держал. Я знаю, у многих проблемы с детьми. Не заставишь никак с собакой погулять или за кошкой убрать. То есть, брали для детей, а вышло, что отвечать все равно родителям. Так вот с Кирюшей у меня не было никаких проблем. Все сам, все сам. Выкармливал и выпускал. И снова приносил. У нас всегда в углу под батареей кто-нибудь пищал в клетке. Он был очень, очень добрый... Как нам теперь жить?
   ...
   В детстве, в детском саду, его еще называли Алешей Поповичем. Потому что был он такой богатырь на общем фоне. Но не назовешь же Муромцем или еще кем - потому что он Алеша. Добрый-добрый. И самый большой. Потому что мы его правильно кормили с самого рождения. От себя отрывали, но ему - самое лучшее. Вот когда йогуртов не было нигде - помните время, да? - мы ему привозили, заказывали друзьям. Игрушки всякие покупали. Так он, знаете, какой любознательный был? Он все мог разобрать. Говорили нам тогда врачи, что вот эту мелкую моторику развивать надо, чтобы пальцы были ловкие. Ну, и к чему всякие там конструкторы, когда он у нас будильники разбирал до винтика! А как он потом запускал юлой всякие шестеренки...
   В школе его все любили. Даже учителя. Он не отличник был - хорошист. Но спокойный и исполнительный.
   ...
   Мой брат был самый лучший! Самый сильный! Теперь у меня совсем нет брата.
   ...
   Нет, я про клички ничего не скажу. Некогда мне было смотреть, с кем он там компанию водит или какие клички получает. У меня работа. Скажешь ему, бывало:
   - Володя, уроки...
   А он в ответ:
   - Уже выучил.
   И, правда, выучил. В дневнике всегда пятерки и четверки. За олимпиады благодарности. Мы думали, он после школы в университет пойдет. А дальше - как сам уже настроится. Он же гуманитарий, весь в мать. Книжки читал разные. С языками у него тоже все было в порядке. В школе шел английский, так мы еще приглашали на дом учителя, и он давал немецкий. Потому что языки надо всякие сразу учить. Будущее у нас с Европой. Вот, чтобы мог понимать, объясняться.
   Друзья? Да, я знаю... То есть, знал, что у него были друзья. Но к нам не приходили. Они все время где-то там во дворах собирались. Ну, теперь-то средства коммуникации такие, что не надо долго сговариваться. Созвонились быстро, конференцию провели, и вперед - на митинг. На встречу, то есть.
   Спорт - это обязательно. Я его сам в каратэ записал. Он не хотел сначала, а потом втянулся. Там ведь не только нагрузки физические и общее развитие организма. Там еще и воспитание.
   В общем, сыном своим я гордился...
   ...
   Да, наш экипаж был первым на этой аварии. Там страшное дело, конечно. Машина, прошу прощения, просто всмятку. Этот вот, обвиняемый - весь в подушках и в крови. Хоть и ничего серьезного, вроде. А мальчишки все поломаны-побиты. Чтобы тела достать, пришлось резать кузов. Ни двери, ни окна - все всмятку, я же говорю.
   Что? Обвиняемый? Да от него разило! И он сразу сказал, что выпивал в этот день. Еще что говорил? А кто его слушать будет? Протокол составили, схему нарисовали. Он подписал, и мы его отправили в больницу. Вот и все.
   Ага, все по инструкции и по правилам.
   А пацанов жалко, конечно. Это ж, понимаете, будущие отцы. И защитники наши будущие. То есть, могли бы стать защитниками.
   Четверо пацанов... Эх...
   ...
   Да, я был крепко выпивши. Мы в тот день с другом встречались. Он давно в городе не был, а тут вот получилось встретиться. Ну, вспомнили молодость, поговорили, кто и кого видел... Что пили? Водку, конечно. Самый мужской напиток.
   А что вы на меня кричите? Ну, да, учитель я, и что теперь? Уже мне и дома выпить нельзя? Вы бы лучше на своих кричали раньше-то... Что меня спрашивают, то и отвечаю. Честно и откровенно. Да, пил. Да, с другом. Да, за рулем потом был... Ну, ладно - пьян. Был пьян.
   Рассказать, как все было? Вот при них при всех? Ну, хорошо. Хорошо... Да уже рассказываю, не шумите!
   ...
   День был хорошим, теплым. Экзамены закончились, отметки все выставлены. Завтра - суббота. А тут как раз друг прилетел на целую неделю. Он тут же мне позвонил. Я сгонял на машине за ним. У меня "аудюха" - пожилая, но еще на ходу. Встретились, закинули вещи домой. Потом заехали в магазин, закупились всяко. Все под разговоры, не слишком торопясь. Поэтому ко мне попали уже к вечеру.
   Я поставил картошку жариться, а он овощи резал. Водку сразу кинули в морозилку. Сок - остужаться. Чисто по-мужски все было: картошка прямо со сковороды, нарезка овощей, соль-перец, лук-чеснок и все такое. Водка уже остыла, наливалась медленно и густо.
   Ну, разговоры пошли, кто и что и как. Успели выпить пол литра.
   В голове уже чуток звенело, но самый чуток. Мы же закусывали крепко, да и не пили залпом свой стакан. Так, по стопочке, по чуть-чуть, по полтинничку, по второму...
   А тут, слышим, сработала сигналка на моей машине. Я из окна кнопкой отключил. Через пять минут - снова воет. Я снова - кнопкой. А она опять. Уже ночь на дворе, спят все, а тут моя машина надрывается. Вот что бы вы сделали? Я так ключи взял, на улицу выскочил. Прямо вот, в чем был - в шлепках.
   Нет, кататься никуда я не поехал. И ваш сарказм мне вполне понятен. все было совсем не так.
   Я вышел из двери, вижу - тень какая-то у машины. Только хотел закричать, чтобы шел дурак куда подальше, а то ведь за себя не отвечаю. Да еще и друг у меня на кухне - услышал бы, помог. Но тут меня зажали, как в кино. Двое за руки взял крепко-крепко, а один - пнул... Ну, сами понимаете, куда пнул. Я ключи выронил, согнулся, но парни крепкие - потащили. У меня же ни крикнуть, ни охнуть - просто даже вдохнуть не могу.
   У машины был Стрельников. Они его еще Дубом называли. Стали меня перед ним на колени ставить. Стали угрожать. Спрашивали, за что я Дубу поставил двойку, и ему теперь из-за меня этим летом пересдавать придется. А когда я попытался что-то сказать, Иващенко, ну, который у них за Атоса всегда, ткнул меня ножом в спину. Так, чуть-чуть, но кровь пошла, я почувствовал. А сам он, смотрю, какой-то взвинченный, дерганный. И вижу - ему это дело с ножом очень нравится. Он сразу мне еще и еще резанул. И просто вот прыгает вокруг, мол, дайте, я ему все объясню. Мол, он нам не только все расскажет, он сейчас в школу поедет и сам оценку переделает.
   Было страшно. Потому что про него говорили, что целое кладбище животных у него. Мол, мелочь всякую пытает и потом закапывает за домом. Садист. Ну, дети же - ничего не скроешь!
   Потом они меня били. Они умели бить. Было больно так, что только сипел сквозь зубы. И все думал, что же там друг, что ж он не выходит на помощь. А друг как раз придремал. После самолета, да после водки этой - сморило его в тепле и тишине.
   Тут им стукнуло в голову, что действительно в школу надо ехать. Мол, у них все за одного, а потому они тут кого угодно - в хлам. Но другу помочь надо. Нельзя, мол, Дуба на переэкзаменовку. У него по дому дел много.
   Иващенко сел сзади и все колол меня ножом в плечи и в шею. Кольнет, надавит - отпустит. Кольнет, кровь пустит - отпустит. Я в зеркало гляжу, а он совсем уже мутный какой-то. Такой и убить может.
   Что? Климов? Это вот ваш Портос? Он как раз и бил. Удар у него мощный. И знает... То есть, знал, куда и как бить.
   Сели все в машину. Я пристегнулся. Справа был как раз Стрельников. Он сказал, чтобы я не боялся. Если все сделаем, как надо, так отпустят меня сразу. А у самого - тоже нож. Длинный и узкий такой. И я же знаю, что своих свиней он всегда сам бил. Да знаю, знаю, что на бойщика в семье денег просто не было, а мясом они теперь не берут... Но вот нож - был.
   И эти трое сзади.
   Поехали.
   А они под кайфом, что ли. Быстрее, быстрее - кричат. И Иващенко, Атос ваш, кровей благородных, все сильнее и сильнее колол сзади. Все плечи изрезал. И смеялся, что знает, как надо, что не истеку я кровью до смерти, что это все - для учебы. Чтобы, мол, знал учитель свое место и не рыпался.
   Вот попробуйте вы за рулем, все быстрее и быстрее, и эти маньяки...
   Да, маньяки! И не кричите тут! Я, как обещал, всю правду!
   Тут вот кочка какая-то попалась, что ли. Нож у него сорвался, похоже, и прямо по кости мне. Боль была такая, что в глазах почернело. Только и слышал крик - куда, падла - и все.
   Очнулся уже в овраге. Ремень спас и подушки. А Стрельников не пристегивался. Он так и вылетел в окно, наверное. Ну, а сзади...
   В общем, я теперь, выходит - пьяный убийца.
   А дети ваши - голуби белые.
   Да, решайте, что хотите! Мне тут все равно теперь не жить. Все равно куда-то деваться. Так хоть и в тюрьму. У нас же смертная казнь все равно под запретом...
  
   ***
  
   - Это ведь ты все придумал, да? Сам придумал? Это же не взаправду все было? ты зачем такое страшное рассказываешь?
   - Да, это я все придумал. А по-настоящему все было совсем не так. Они избили, отпинали своего учителя до бессознательного состояния, с гоготом сели в его машину и поехали кататься по городу. Не справились с управлением, въехали в столб. Со смехом вывалились наружу, кинули ключи с моста в овраг - пусть поищет - и пошли по домам. Потом у всех была длинная жизнь, семьи, дети. То есть, не была, она и сейчас есть - эта жизнь. Иногда, редко-редко встречаясь случайно где-то здесь, они вспоминали эпизоды своей безбашенной и бесшабашной юности, смеялись, хлопали друг друга по спине - а он-то, а он, а ты ему раз-раз-раз, а он хр-р-р, а я - бац...
   А учитель тогда долго лежал на асфальте. Друг, не дождавшись, выбежал. Увидел, вызвал скорую. Тяжелая черепно-мозговая. Перелом основания черепа. Полгода в больнице, потом в другой. Инвалидность. Как, кто и почему - ничего не помнит. Это медики знают, что так обычно и случается после тяжелого сотрясения. Да ведь еще и ночь была. Темно. Когда друг к нему заходит - редко-редко - о том случае они не вспоминают. Потому что - о чем вспоминать? Это только в кино после случившегося друг проводит тотальную проверку и зачистку, и великую жестокую мстю. На самом деле все бывает гораздо проще.
   В милиции дело осталось глухим висяком. Через пять лет списали в архив.
   - А как же суд?
   - Какой суд? "Висяк" - он и есть "висяк". Суд - это я придумал для художественности рассказа.
   - Но ведь все знали?
   - Это был маленький город, в нем все и всё знают. А учитель - приезжий. Вот и все.
  
  -- Ненадежный
  
   - А прямо до места нельзя было доехать?
   Пашка пыхтел и злился. В жаркую погоду тащиться по пыльной грунтовке с полным рюкзаком, палаткой в чехле поверх него, спальником, принайтованном сбоку, да еще с двумя пластиковыми бутылями воды в руках - это как? Не считая еще всякого металла, навешанного спереди и сзади, и слева, и справа. Тут уж никакая разгрузка не поможет. Да и сама разгрузка с оттопыренными всякими нужными мелочами карманами была весом как полноценный бронежилет.
   - От станции автобус только досюда ходит. А дальше пешком. Все равно кому. Хоть "оргам", хоть мастерам, хоть игрокам. Кто хочет - тот всегда дойдет.
   Мишка тоже постоянно вытирал пот - то рукавом, то беретом, который давно снял и держал в руке. Кто-нибудь другой посмеялся бы: летом - и в берете! Есть ведь бейсболки. Шляпы разные бывают. Наконец, просто панама камуфляжная - и та легче и удобнее берета. Но Мишка везде и в любую погоду таскал свой черный берет. Он считал, что в таком берете похож на Че Гевару. Только пока без бороды и усов.
   Девчонки молчали. Им тоже было жарко. Но все же груз у них был меньше. Как бы даже не вдвое меньше. Рыцари тащили за себя и за них. К тому же, говорили ведь, что идти тут совсем недалеко.
   - Вон деревня, - ткнул рукой Юрка. - А вон сразу лес. Там и речка есть, искупаемся потом.
   Деревня, как деревня. Нищая и убитая временем, дождем и солнцем. Черные бревенчатые дома с насупленными маленькими окошками-глазами. Недавно покрашенный ядовито-розовой краской вагончик с кривоватыми крупными буквами на вывеске "КООП". Пара крепких домов - там, небось, приезжие живут. Теперь везде живут приезжие. Покупают жилье, приезжают на лето. А некоторые и на весь год уезжают к свежему воздуху и здоровой пище.
   - Здравствуйте, - обратилась вежливая Ирка к старику в полосатом старом пиджаке, курящему какую-то едкую дрянь на скамейке у дома.
   - И вам здравствовать, - неторопливо ответил он.
   - Скажите, скоро дождь будет, да? Или можно идти дальше? А то вон как парит.
   - Да нет, - он пыхнул сизым дымом. - Дождя сегодня-завтра не будет. Кости-то не ломит. И спина в полном порядке. Не будет дождя, значит.
   - А что же там гремит тогда? - ткнул Пашка в далекий горизонт.
   - Так у нас тут завсегда гремит. Война, ить, она тихой не бывает.
   - Какая война? - вскинулся Юрка.
   И тут же загомонили все:
   - Я же говорил, хреново будет без связи!
   - Нет, что за новости, а? Как в книжке, что ли? Стоило куда-то уехать из дома на пару дней, так уже сразу и война?
   Дед спокойно курил и рассматривал шумящих туристов.
   - Так, а вы не на войну, что ли? Вон и одеты вроде по-военному, и армата разная, вижу... Так, что спрашиваете, когда и так все знаете?
   Людочка умоляюще сжала руки у груди:
   - Дедушка, миленький, с кем война? Мы же просто не знаем ничего! Мы же только сегодня из дома!
   - Тьфу! С кем война, с кем война... С кем надо, с тем, стало быть, и война! Приехали тут... Эх! Туристы! - старик махнул рукой и ушел в дом, хлопнув дверью.
   ...
   - А правда ведь, здорово громыхает, - заметил, отдуваясь, Пашка. - А я тащу тут, бурчу, не слышу ничего. Ну, у кого айпадик-айфончик работает?
   Связи не было никакой. А в деревне непривычно не наблюдалось проводов и столбов. Любых, даже самых старых, деревянных, побитых временем и поеденных древоточцем.
   - У них тут и телефонов нет, похоже...
   - Конечно, нет. И телевизоров. И компьютеров И вообще ничего нет. Куда ты нас привез, Юрко?
   Юрка оглядывался растерянно и отругивался не зло:
   - Не привез я вас... Сами приехали... Еще другие приедут... Все по карте. Место в лесу хорошее - сам видел.
   - Юр, ты лучше скажи - что делать сейчас будем? В лес пойдем или как?
   Он посмотрел на часы: возвращаться обратно было поздно. Предлагал же всем выезжать с самого утра. Нет, возились, как обычно, до самого обеда. А теперь уже ни автобуса не будет до утра, ни электрички. И в лес на ночь глядя...
   - Ну, устроимся тут пока. Как-нибудь...
   ...
   "Как-нибудь" получилось только у того же деда, который будто и ждал их за дверью, когда они примут решение. В дом никого не пустил. Даже девчонок. Хмурился и не понимал намеков. А сарай во дворе на задах открыл. Внутри пахло старым сеном и сухим деревом. В узкое незастекленное окно под самой крышей вливался свежий воздух. И комары.
   - Вам тут места хватит?
   - Да, спасибо! Все же не в лесу...
   - Ну, и ладно тогда, - отвернулся и ушел в дом.
   ...
   Ужинали всухомятку, не рискнув разводить во дворе костер. В дом к печке уже не просились. Дед смотрел на них злобно и бурчал что-то нецензурное про "дезертиров" и "мамкиных вояк".
   Над лесом поблескивали зарницы. Накатывался гул. Иногда вздрагивал пол, как в тех домах, которые стоят над линией метро.
   - Да какая тут война, что вы! - переговаривались мальчишки. - Теперешняя война такая: ракетой бумкнут, и сразу - тишина. И все. А потом десантники пройдут, зачистят быстренько. А тут - вон как гремит. К дождю, наверное. В степи так бывает. Вроде, небо чистое, вызвездило, только полыхает где-то вдали. А потом как грянет!
   - Да какая же тут степь? Вон же лес!
   - Так, а за лесом тебе что? Конечно, степь. Там и грохочет, значит.
   С тем и уснули, разделившись: девочки - налево, мальчики - направо.
   ...
   - Эй, вставайте! - разбудил их стук в ночи. - Было полбеды, да теперь вся беда. И мчится уже к нам помощь, да где еще она? А нам бы вот только ночь простоять, да день продержаться. Ну, есть еще хоть кто живой? Ночь бы нам, да день...
   Спали, как были, в камуфляже, по-походному. Поэтому выбрались из сарая быстро. Перед высоким военным стоял навытяжку старик. "Ел глазами", выкатывал грудь.
   - Я всегда готов!
   - Нет, дед. Твое время уже прошло. А вот постояльцы твои... Эх, хороши! Ну, что, поможете своим?
   - А вы кто такой?
   - Да я сам местный. Тутошний. Меня, вон, дед Пахом в детстве не раз крапивой стегал...
   - А нечего за чужими-то яблоками! - тут же сварливо откликнулся старик.
   - Вот. А теперь я - там, - махнул военный рукой в сторону далекого гула. - Нам там совсем тесно. Просто никак уже. Нам бы людей, хоть сколько. Понимаете, а? Ночь бы всего простоять, да день продержаться. А там уже и наши подойдут.
   Он посмотрел на сонных ребят, взмахом руки как отделил девушек, будто отодвинул в сторону. И сам чуть повернулся, показывая, что не для них разговор.
   - Девчонок не надо. Им еще рожать. Без них справимся.
   - Чего это? - тут же возмутилась Ирка. - Как что, так сразу - в сторону? Нет, уж. Мы - как все.
   Людочка мелко кивала, сдвигаясь к парням.
   - А вот ты, - черный в ночи палец уткнулся в грудь Юрке. - Ты, гляжу, главный у них? Что скажешь?
   - Да я бы с радостью помог. Тем более, "своим", - выделил Юрка голосом. - Только мне завтра народ встречать, организовывать все. Я же сюда не отдыхать приехал. Я же в оргкомитете, понимаете?
   - Комитетчик, значит. Понимаю.
   - А ты? Парень, ты здорово похож на Че Гевару. Ты не можешь отказать в помощи!
   Мишка поправил берет, поднял подбородок.
   - Если бы вот за них, - мотнул головой в сторону девчонок. - Или, скажем, за компанию со своими. А так - нет. Я тут нездешний. Проезжий, можно сказать. Ничего не знаю про всякие ваши дела.
   А Пашка просто плюнул под ноги и шагнул вперед.
   - Ну, пошли тогда, что ли?
   - Паш, ты что?
   - Пашенька, а как же мы без тебя?
   - Старик, завтра ведь народ соберется - как играть без тебя будем?
   - Да ладно, ребята... Сказано же - ночь всего простоять, да день продержаться. Ну, раз нет никого больше. Значит, моя очередь пришла.
   Они шагнули в темноту и неслышно растворились в ней, будто и не было никого.
   ...
   Утром пришли еще и еще игроки. Потом еще и еще подтягивались, как обычно проспавшие утреннюю электричку. Юрка раздавал задания. Выставили "регулировщика" на повороте. Чтобы сразу в лес всех поворачивал, не через деревню.
   Место оказалось просто великолепным. "Оргов" хвалили за это. Тут тебе и холмик вроде небольшой. И река внизу чистая. И кусты разные. И поляна со следами костра - то есть, тут это можно, выходит - костры жечь.
   Небо синее. Трава зеленая. Вода чистая. Земляника на склонах. Очень хорошо.
   Только Пашка, гад такой, все испортил.
   Без него играть было скучно. Не было главного богатыря с его огромным мечом. То есть, меч-то был, только он никому не подошел. Поэтому игру чуть переиначили, сдвинув акценты. Но на память себе записали, чтобы Пашку больше ни в одну игру не звать.
   Ненадежный он оказался. Нельзя на таких полагаться ни в чем серьезном.
  
  -- Пышки
  
   - И-и-ирка-а-а! - в ушах зазвенело от звонкого крика.
   Даже зачесалось в ушах. Ну, кто еще может так визжать, кроме Таньки? То есть, давно уже Татьяны, как там ее папу, Петровны, что ли?
   - Здорово, Петровна, чего блажишь-то, как прямо не знаю...? - Ирка, несмотря на время года, была по-осеннему сумрачна и хрипло-басовита.
   Она и в школе такой была - серьезной и даже суровой. А Танька - та балаболка известная. И блондинка к тому же самая натуральная. То есть, и волосами, и внутренним своим содержанием. И фигура у нее тогда была - ого-го. Секс-бомб, секс-бомб... Прямо вот про нее давнишняя песня. Не то, что сейчас, критически оглядела ее Ирка. Хотя, эх, кто сейчас не с такой фигурой? Годы - они же прибавляют вовсе не там, где надо.
   - Да ладно тебе нудеть, подруга! Ты погляди, какая погода! Весна!
   Погода была просто классная. Вчера прошел сильный дождь, помывший город и сбивший легкий летучий мусор в дальние углы. Теперь этот мусор лежал живописно по газонам, вдоль поребриков из блестящего сколами граней гранита, сметенный с черной скользкой мостовой утренними дворниками и смешными маленькими оранжевыми машинами.
   Традиционно начало первого по-настоящему весеннего месяца мая было холодным, но солнечным. В воздухе плыл чуть уловимый запах огурцов - неподалеку толстая бабка в пуховом платке и сером ватнике продавала из пластиковой бочки свежую корюшку. Очереди к ней не было.
   Подруги синхронно закурили, каждая своё, облокотились на парапет, глядя в отражавшую синее небо и яркие желтые дома медленно и тяжело текущую внизу воду.
   - А помнишь..., - начали вдруг синхронно и рассмеялись вместе.
   Раньше у них тоже так бывало, что одна и та же мысль вдруг приходила вдруг в голову. Бывает так: вроде, совершенно разные на вид люди, а думают иногда - слово в слово.
   - А помнишь, как в "Пышечную" всем классом ходили на Первомай? Помнишь?
   - Ну, не всем, наверное? Нас все же было тогда - ого-го. Под сорок человек...
   - Конечно, ничего не помнишь. И еще отличница была, а память-то - никуда. Стареешь, что ли? Нас так много было, что в две очереди пришлось встать тогда. Я пошла налево, а ты - направо. И стояли потом у столиков в разных залах. Потому что тесно было. Но тепло-о-о...
   - А вот в Москве наши пышки называют пончиками, представь, да? Пончики! Они там охренели в конец в столице своей.
   Ирка научилась говорить разные грубые слова без всякой запинки, и не опуская глаз. Работа, чтоб ее так и туда и в другое место... Тут с мужиками за день так наговоришься, что и дома потом хрипишь, бывало, как пьяный матрос.
   - Пончики - это же такие круглые, с повидлом! Вот! - сжала пухлый кулачок Танька.
   - А они их пирожками называют. Те, что с повидлом.
   Ирка в Москве бывала почти еженедельно. И всегда приезжала оттуда с головной болью от суеты и крика. Москвичи все какие-то шумные были. Спешили куда-то все время. И народа в Москве всегда слишком много. Хоть на улице, хоть в метро.
   - А пирожки - они вот так, плоские такие, - сомкнула ладони, не выпуская сигареты, зажатой между двумя пальцами, Танька.
   - У меня бабушка тогда делала классные пирожки. С картошкой и с жареным луком. И еще с рисом и с яйцом.
   - Ага, помню, помню... Слушай, а пойдем-ка, что ли, в "Пышечную", а? Ну, не хочу я что-то в ресторан сегодня. Хочу, блин, детство свое вспомнить школьное. Молодостью тряхнуть, типа.
   - Ты только, когда трясти начнешь, не просыпь песок, подруга! - хрипло хохотнула Ирина. А потом вместо ответа просто повернула направо.
   В стороне от набережных было теплее. Не дул промозглый ветер с Финского залива, на котором еще не растаял лед вдоль берега. Не сквозило морозной свежестью вдоль каналов. И еще там было тихо. Шаг в сторону от Невского - и уже тихо.
   Они одинаковым жестом синхронно откинули капюшоны модных курток. У Ирки под капюшоном обнаружилась хулиганская маленькая парижская кепка с пуговкой на макушке. У Таньки - берет художественной расцветки. То есть, такой расцветки, что просто словом каким-то назвать было невозможно. Старое "серобуромалиновый" тут не годилось. Химические цвета со страшной силой лупили по глазам, отбрасывали на светлые кудряшки какой-то нереальный киношный отблеск.
   - Ну, ты, мать, даешь, - одобрительно сказала Ирка.
   - А то! - гордо выпрямилась Танька, искоса посматривая по сторонам. - Или мы не в своем городе?
   В "Пышечной", которая не меняла вывески и ассортимента все то время, сколько подруги помнили себя, было не по-весеннему пусто. Странно пусто и странно тихо.
   Они взяли по пять пышек ("не объедаться пришли, а чисто для памяти!") и по стакану кофе, который тут варили в большой алюминиевой кастрюле и разливали черпаком, как в прежних столовых. Запах от такого кофе был точь-в-точь, как в детском саду. Вот тот самый кофейный напиток с молоком и коричневыми пенками. Тот самый, как в детстве.
   На высоких мраморных столах стояли старенькие металлические салфетницы, в которые были воткнуты пачки обрезков грубой серой бумаги.
   - Гля, - ткнула локтем Танька. - Все, как тогда!
   - Блин, подруга, - чуть не пролив кофе, огрызнулась Ирка. - Ты бы поосторожнее, что ли!
   Их голоса разносились по пустому залу и возвращались эхом.
   - И не ори, не ори тут, - зашептала Танька, прихватив сразу промокшей от жира бумажкой первую пышку - кольцо из теста, щедро посыпанное сахарной пудрой. - Некультурно это - орать! Мы же с тобой, как-никак, жительницы культурной столицы, а не...
   И так она это узнаваемо произнесла, так вдруг показала интонациями их давнюю классную руководительницу, что Ирка не выдержала и заржала в голос, вытирая ладонью нос и рот.
   И сразу замолкла, глядя остановившимися глазами в дальний угол.
   - Ты чего, чего? Подавилась, что ли? - засуетилась Танька.
   - Цыц! - шикнула Ирка. - Глянь туда вон. Сзади. Только осторожно.
   Возле углового столика в тени стояла странная пара. Парень был одет в самый натуральный плащ из болоньи, под которым был виден колючий толстый свитер домашней вязки. На голове у него был черный суконный беретик. А девчонка с толстой рыжей косой крутила в руках старинный пленочный фотоаппарат.
   - "Зенит", - прошептала Танька. - У нас такой же был. Где взяли, а?
   - Фрики какие-то, что ли... Смотри, смотри, как одеты.
   Кроме болоньи и свитера на парне, на девушке привлекали внимание зеленая брезентовая куртка с рядом ярких значков над нагрудным карманом, и юбка из клетчатого тусклого штапеля. И длинные носки. И черные ботинки с тупыми носами. А у парня, наоборот, ботинки были остроносые. Но совсем не такие, как сейчас. Они были коричневые и на толстой черной "микропорке". Вот так это раньше называлось - "микропорка".
   - Может, иностранцы какие-то? Стиль, может, такой... "Совьетик", типа?
   - А говорят-то по-русски...
   Там, в углу, тоже разговаривали. Совсем не громко, но пустой зал доносил каждое слово.
   - Смотри, Саш, какие тетки странные. А берет-то какой, берет!
   - Иностранки - сразу видно, - солидно отвечал Саша. - Они там у себя с жиру бесятся. А потом все равно к нам едут. Потому что у нас - культура, блин. Сейчас вот, спорим, выйдут на Желябова и пойдут наверняка к Дворцовой. Они всегда туда ходят. Ну, все, что ли? Поели, да?
   И они пошли мимо замерших на месте Таньки с Иркой.
   И пахло от них совсем не так. И глядели они совсем не так. И за руки...
   - Черт! - прошептала Ирка. - Это кто тут у нас в детство свое хотел? Черт-черт-черт. А ну-ка, пошли-ка...
   Она схватила подругу за руку и потащила ее за молодыми, выходящими на тихую улицу. Танька все оборачивалась на свою тарелку, но ногами послушно перебирала, и они успели выскочить буквально сразу за парнем с девушкой. Те повернули направо, и пошли куда-то по осенней тихой улице Желябова, пиная на ходу яркие желтые листья и переговариваясь негромко. А Танька вдруг прислонилась к стене и руку правую - на сердце.
   - Ой, - только и сказала.
   - Ты чо, ты чо, подруга? - забеспокоилась, закудахтала Ирка. - Ты смотри тут у меня! Может, таблеточку, а?
   Танька только слабо помахала рукой, мол, и так выкарабкаюсь, а сама все смотрела, смотрела, смотрела... На желтые листья. На тихую улицу Желябова. На недальний Невский с редкими автомобилями...
   - Что-то холодно мне стало. Пошли свои пышки доедать...
   В зале слева за дверью было столпотворение народа. И очередь. И справа - то же самое. Пожилые и просто очень старые и совершенно седые парочки пили местный странный кофе, мечтательно зажмурившись, хватали серыми бумажками горячие пышки, и шептались восторженно, от чего стоял негромкий гул.
   - А, ну-ка, назад, - Ирка руководила Танькой, как опытный дрессировщик. - Спокойно выходим.
   На Большой Конюшенной было по-весеннему ярко. Солнце било в глаза, отражаясь от высоких витрин. Народ шел плотно по обеим сторонам улицы. Черные гладкие автомобили загораживали бортами проезжую часть. Вдалеке мигал светофор. Где-то на пределе слышимости играла гитара.
   - Знаешь, что, - сказала Танька. - Что-то я уже и не хочу этих пышек. Пойдем, пожалуй, в ресторан. Пойдем, а? Выпьем профилактически. А то как-то знобит меня.
   - Ну, так, ветер-то с Финского... Весна, блин, не лето жаркое, - щелкнула зажигалкой, отворачиваясь от вездесущего сквознячка, Ирка.
   Они пошли налево.
   А ровно через пять шагов обе синхронно оглянулись. Потом посмотрели друг на друга и рассмеялись в голос.
   - А все равно никто не поверит, - сказала Танька. - Я и сама себе не верю.
   - Ты, главное, одна за пышками сюда не ходи, ладно? - заботливо ответила Ирка. - А то здоровье-то уже не то, чтобы по всяким пышечным рассекать.
   И они снова рассмеялись.
   И кто бы из прохожих понял - чему смеются две солидные дамы, только что вышедшие из дверей под странной вывеской - "Пышечная"?
  
  -- Дело на миллион
  
   - Шеф! Свободен? Дело на миллион рублей!
   В приоткрытую дверцу старой "шахи" заглядывал растрепанный и слегка запыхавшийся молодой парень. Хотя, приглядевшись-то, не очень он и молодой. Просто есть такая природа людей, которые в детстве выглядят солидно и немного старше своего возраста, а чем старше становятся, тем моложе выглядит. Как будто настоящий возраст все время где-то около тридцати - тридцати пяти. А этому... Кузьмич оценивающе окинул его взглядом: пожалуй, даже за сорок будет. Не парень давно.
   - Ну, садись, раз сразу на миллион...
   Кузьмич давно уже вышел на пенсию. У него льготная была - подземный стаж, горячий цех, "севера" всяко. Как только возраст подошел, и стаж совпал - сразу и ушел с работы. Не сильно-то, кстати, уговаривали его остаться.
   Бывают такие люди, что вроде работают, работают, тянут свои обязанности, выполняют все чисто и аккуратно, так что не к чему прицепиться, а вот вздумай уйти - с радостью провожают. И не то чтобы склочный какой или там с начальством ругался, или вовсе - пьяница. Просто - не удерживают таких.
   А выйдя на пенсию и посидев пару месяцев дома, Кузьмич вдруг заболел. Молодой врач, приехавший по вызову, не стал колоть лекарства и выписывать рецепты. Он просто объяснил, что все болезни - это психосоматика. Вот такое умное слово он выучил на последнем курсе, видать. И все от этой самой психосоматики. Нет-нет, вы не псих, это совсем о другом! Организм, мол, привыкает к режиму, даже к самому жесткому и неудобному. И внезапная смена режима вызывает срыв. Психосоматика, ясно? Надо опять рано вставать, делать зарядку, выходить и работать. Режим нужен. График.
   Вот Кузьмич, подумав, и начал "таксовать". Не так даже деньги были нужны, как занятость. Да еще такая, чтобы ни от кого не зависеть.
   Он нашел - даже и не слишком старался, чтобы найти, в сущности - старшего на "точке", заплатил взнос, поставил мужикам "после работы". И влился, таким образом. Точка у него была на Калужской, недалеко от метро. Как раз там, где стоял народ у автобусной остановки, а позади нее кипели жиром вечно горячие куры на гриле.
   - Куда ехать-то?
   Пауза затянулась. Пассажир уже уселся, обстоятельно поворочался в кресле, огляделся и пристегнулся ремнем, подергав его для проверки.
   - На вокзал! - ткнул рукой вперед.
   Хм... На вокзал. Не местный, похоже. Не москвич.
   - На какой вокзал?
   - А мне все равно, - радостно улыбнулся тот всем своим молодым розовым лицом.
   Похоже, все же парень, не мужик. Вон, розовый и гладкий какой. И зубы на зависть, как в кино...
   Кузьмич потерял зубы на Чукотке. Там работал за неплохие деньги и за хороший стаж. Вроде и питания всегда хватало, и всякие деликатесы вроде икры и красной рыбы - вволю, а зубы пришлось прямо там, на месте, менять на золотые. Можно было пластмассу белую, но пластмасса была слишком уж нестойкая - народ жаловался. Это теперь вон керамику ставят, так она крепче даже обычного зуба.
   Денег на желтое хватило, и теперь по улыбке Кузьмича сразу вычисляли "свои". За своего он был и у цыган, и у каких-то кавказцев, сразу пытавшихся заговорить с ним по-своему. Кузьмич хмуро такие разговоры сразу прекращал и молвил сурово:
   - По-русски говори!
   - Ай, маладец! Правильно! Язык знать надо! - тут же кричали чернявые "свои" с полным ртом "рыжевья". - Где зубы ставил? Э?
   - Чукотка.
   - Ай, маладец! Земляк! - и даже накидывали "земляку" чуть сверху.
   "На машину" - смеялись.
   А что с машиной? Купил еще по открытке, заработав за долгие полярные ночи. "Шестерка" была тогда лучшей. Да она и сейчас среди тех, что с ручной коробкой передач - не худшая. И надежность опять же. Все, что могло поломаться, ломалось в первый год эксплуатации, пока была гарантия. А потом уж Кузьмич и сам мог, где приварить, а где и просто на проволоку посадить. Машина ходит, кресла не дырявые, пороги не проржавели. Чего еще надо?
   - Говори точнее, куда везти. Я так не умею - на любой.
   - Ну, давай тогда... Давай на самый дальний, что ли. Вот отсюда, какой самый дальний - туда и давай, - широко улыбался пассажир.
   Обкуренный, что ли? Или еще что... А, хотя - какая разница? Слева под сиденьем у Кузьмича лежала большая отвертка. А под левой ногой - монтировка. Он давно никого не боялся и опасался только за машину. Купить новую даже на свою не самую маленькую пенсию он бы уже просто не смог. А залезать в кредиты не считал возможным при своем возрасте.
   На дальний? Это значит, на Савеловский, если ехать правой стороной. Раз о цене не спрашивает, значит, заплатит, сколько скажешь. Ну, поехали тогда.
   - А что такой хмурый? - скалился пассажир.
   - Чего?
   - Ну, недовольный вы какой-то. Случилось у вас что? Или просто так?
   - Просто так, - процедил Кузьмич.
   - Или здоровье? - не унимался пассажир. - Почки и печень? Или спина? Угадал? Спина, да? Это все от вождения.
   - От старости это, - буркнул недовольно.
   - Да какая же старость в шестьдесят? В шестьдесят только жизнь начинается! Свобода, воля и покой. И никаких обязанностей.
   - Шестьдесят пять! - выпрямился гордо Кузьмич.
   Все-таки еще нормально выглядит, раз меньше дают. Да и сам не забывает рекомендаций врача, соблюдает режим и порядок, бреется регулярно и в парикмахерскую - раз в месяц, как по расписанию. Хотя, да - глянул он в зеркальце - седина не молодит.
   - Шестьдесят пять! - уважительно присвистнул молодой. - Хотел бы я вот так, как вы, в шестьдесят пять-то!
   - Все еще будет. И шестьдесят пять - будет.
   - Правда? - обрадовался чему-то пассажир и даже засмеялся от радости.
   Когда смеются от радости - это совсем другое дело, чем, когда от щекотки или просто из вежливости, чтобы начальству потрафить, старый анекдот вдруг вспомнившему.
   Нет, все же надо его побыстрее довезти. Нефиг кататься с таким по городу. Вон, поговорить хочет, а Кузьмичу сейчас как-то больше тишина милее. А если побыстрее, то вот сюда... Потом по-во-рот, а тут чуть подрезать под истеричный гудок блестящей свежим лаком "дамской" машинки, свернуть во двор и выехать к арке.
   - Ну, вот. Тут сразу три вокзала - выбирай, какой хочешь.
   - Да ну? Вот тут - целых три вокзала? - опять заулыбался пассажир. - Это хорошо. Это просто здорово. Сел - и пое-ехал! - пропел он мелодично, отстегивая ремень и открывая дверцу.
   - Э! Э! - очнулся Кузьмич. - А деньги?
   - Ах, деньги! - хлопнул себя по лбу, уже выйдя, розовощекий. - Да, я же обещал! Ну, вот, держи.
   И кинул на сиденье черный дешевенький дипломат с обтрепанными до желтого картона углами, хлопнув тут же дверцей и растворяясь в сером потоке куда-то вечно спешащих вокзальных людей.
   Бомба!
   Кузьмич замер. Сердце дало перебой. Но, вроде, обошлось? И никаких звуков из чемоданчика. И запахов химических. Да нет, не бомба это. Тьфу! Просто денег не было у мужика, наверное. Вот и скинул ненужную вещь вместо оплаты. Сколько такая рухлядь может стоить? И куда его теперь девать? Под инструменты если только приспособить?
   Вздохнув, Кузьмич развернул дипломат к себе, щелкнул замками, откинул крышку.
   - Ё!
   Кино снимают, что ли? Под крышкой, аккуратно оплетенные цветными банковскими бумажками, лежали деньги. Много денег. Очень много. Под самую эту крышку.
   Ага. Как же, знаем мы такие дела. Он прикрыл чемоданчик и вырулил со стоянки, направляясь домой, на Калужскую. Ехал и чертыхался про себя всю дорогу. Точно ведь - либо телевидение эксперименты проводит, либо ментовка разгулялась, и чемодан фальшака ему кинули, чтобы проверить, как оно расходиться будет. О! Или еще хуже! Пробрало вдруг Кузьмича, и он стал внимательно следить в зеркало заднего вида за теми машинами, что сзади. Ведь это парень такой, как в кино. Улыбчивый, да ласковый. А сам-то - убийца, небось. Убил, да непростого. Такого, что теперь денег не считает. Что ему рубли? Тут доллары у него и евры разные миллионами за дело. А рубли - можно таксисту скинуть. И ответственность потом - ему же.
   Кузьмич быстро вырулил с Профсоюзной, подкатил к старшему, который по вечерам сам сидел в черном небогатом, но мощном форде.
   - Сан Саныч! Тут такое дело. Вот, - распахнул чемоданчик.
   - Оба-на! Это как же? Потеряли, что ли?
   - Сан Саныч, нельзя ли проверить - может, "грязные" они? Может, вляпался я тут по самое некуда сам не пойму, во что? Ну, вы ж меня знаете - я же всегда за порядок. И вообще...
   - Да-а-а, - протянул широкий, как два сиденья своего форда Сан Саныч. - Порядок - это главное. Ты это, Кузьмич, оставляй все у меня и не беспокойся больше. Я, значит, сам разберусь, с правильными людьми посоветуюсь. А ты теперь не бойся ничего. Если что - возьму на себя. Ты ж подо мной ходишь.
   Кузьмич вытер лоб и медленно-медленно, осторожно, поехал домой. Нет уж, пусть те разбираются, кому это по рангу положено. А ему, пенсионеру, главное - распорядок дня. Чтобы жить долго и спокойно.
   ...
   Все-таки деньги были именно "грязными", похоже.
   Сан Саныч пропал. То есть, просто исчез с того дня.
   Неделю никого у них не было за старшего. А потом подъехал на потрепанном "фольксе" худой мужик тоже с золотыми зубами, сказал, что теперь он на этой точке смотрит. Звать его, сказал, Петром. Просто Петром, без отчества. Но на "выканье" вежливое снисходительно дернул уголком рта и смолчал. Значит, так и надо, выходит.
   Жизнь покатилась дальше. Редко-редко задумывался Кузьмич, как бы дело пошло, если бы попробовал утаить тот дипломат. Наверное, пропал бы так же, как Сан Саныч. И народ бы сначала перешептывался, сплетничал о причинах, а потом вовсе забыл бы его. А так - сытное место, спокойная работа, режим и график. И Петр этот - солидно дело поставил. Сам иногда подсаживал в "свои" машины хороших клиентов. А если кто пытался тут же постоять, "побомбить", так быстро их отучал. И с ментами местными навел контакты, и с бомжами объяснился - хороший старший этот Петр.
   ...
   По зиме отвез Кузьмич от Ленинского проспекта до Комсомольской пожилую пару. Без запроса, за нормальные двести. Это дневной тариф был. Ночью-то пятьсот без разговоров.
   Там, на Комсомольской, пока они высаживались, глядел по сторонам, прикидывая, успеет взять кого обратно или сразу погонят местные. Нехорошие стояли у вокзалов. Злые до денег и злые к "чужим". Но тут в приоткрытую дверцу наклонилось знакомое розовое лицо:
   - О! Шеф! Как дела? Как спина? Подвезешь? Дело у меня есть на миллион рублей!
   - Пошел ты со своим лимоном! - крикнул в сердцах Кузьмич и дернул с места, чуть не въехав в зад неспешному солидному мерседесу.
   Крутнулся туда-сюда, прошмыгнул, повернул и ударил по газам. Нет уж, хватит. Не надо ему такого пассажира. Пусть от него головы у местной братвы болят.
   А Кузьмичу всего и надо: режим, здоровое питание, крепкий сон и ненапряжный ежедневный труд.
   А с миллионом этим - нафиг-нафиг!
  
  -- Фантастический конвент
  
   На второй вечер собрались в пятьсот девятом номере. Еще на ужине Иван показывал всем, кого хотел видеть в гостях, свой ключ с большой гостиничной деревянной блямбой и с ярко выписанными цифрами. В карман такой ключ входил с трудом, но зачем сдавать его, если все равно живешь один? Народ неторопливо подтягивался. Ужины тут были обильные, из трех блюд, не считая сладкого и чая. Поэтому ужинали медленно, со вкусом, громко перекрикиваясь через весь зал с друзьями и смеясь привычным уже шуткам.
   Булочки с сахарной глазурью некоторые несли с собой - на закуску.
   Закуска была и в номере. Иван привез нарезку какой-то твердой колбасы, шмат сала, буханку хорошего черного хлеба. Выпивки хватало тоже. Потому что шел фантастический конвент. А на конвентах не бывает такого, чтобы не хватало выпивки.
   Фантастический конвент - это много встреч, полезных мероприятий, улыбок, разговоров, песен, но и много выпивки. Где еще оттянуться несколько дней народу, причастному к фантастике, как не в хорошем пансионате посреди соснового бора на берегу небольшой реки? Чистый воздух, регулярное здоровое питание, знакомые лица вокруг. Лица, которых не видел уже год. А некоторые и больше.
   По вечерам, после всех официальных мероприятий и после ужина, собирались в номерах. Когда рассказывали женам и друзьям, никто не верил, что там не только пили, но и вели умные разговоры. А некоторые, самые быстрые, на тех разговорах успевали зафиксировать мысли, придумать очередной зачин или концовку. Фантасты - они не только пьют крепкие и всякие спиртные напитки. Они еще пишут книги и читают книги. Они фантасты, потому что любят фантастику. В любом варианте - но именно фантастику. В этом году, кстати, в моде были апокалиптические картины конца мира и последующее выживание в постапокалипсисе.
   Только собрались, только налили уже по второй, как за окном полыхнуло. Сверкнуло так, как в летнюю грозу, когда молния попадает в соседнее дерево. Но грозы никакой не было. Лежал снег. Сразу после вспышки стало еще темнее. Потом гулко ухнуло, пронесся тугой ветер, пригибая сосны к земле. Самая высокая вдруг легла рядом с дорожкой, выворачивая с треском корону корней.
   - Хорошо, никто тут не ходит по ночам, - глубокомысленно заметил Стёпа.
   Стёпой его звал только Иван, которого сам Стёпа называл, понятное дело, Ваней и еще Ванечкой, когда хотел что-нибудь этакое схохмить. Стёпа как раз специализировался на постапокалипсисе. Так что картинку эту, наверное, зафиксировал в уме. Потом опишет в следующем романе. Он писал непрерывно, потому что пока принимали. Раз берут, говорил он, надо писать. Вот и выходило у него минимум по четыре-пять книг в год. Иногда - больше. Некоторые над ним смеялись, некоторые просто завидовали. Но на полках магазинов его фамилия выделялась, и покупатели брали все новое.
   - Что значит - никто? - тут же возмутился Василий Васильевич.
   Его звали только по имени-отчеству. В знак уважения, и еще как бы чуть выделяя и одновременно отделяя от остальных. Везде и всегда он сидел в президиуме. Первый рассказ у него был опубликован в "Пионерской правде" в том году, когда не родились еще родители нынешних писателей и любителей фантастики. Вот этих, что вокруг.
   - Что значит - никто? Я вот завтра специально поговорю с организаторами и с администрацией пансионата. Такое отношение мне совершенно не нравится. Нам теперь ночью из корпуса не выходить, что ли? Раз у них тут такое дело?
   Все покивали согласно, погудели что-то, подтверждая и поддерживая, выпили. Или отпили. Питье было хорошее, дорогое, можно было пить не стаканами и полустаканами, а смакуя, с удовольствием, с расстановкой. Позвенели, подлили еще. Разобрали бутерброды, сделанные на скорую руку. Простенькие бутерброды - на один кружок копчушки. Это когда от черняшки отрезаешь кусок, а потом делишь его на четыре части. И колбасу копченую твердую сверху. Или сала. Сало тоже было хорошее, классическое. Чуть чеснока, темно-коричневая от соломенного огня кожица, белое и с розовым немного. В три пальца толщиной. Хорошее сало.
   Вбежал взволнованный Антон:
   - Ух, как долбануло! На той стороне даже стекла сыпались! У кого-то выдавило!
   - Надо бы посчитать, какая мощность, если что, - это Сергей из своего темного угла - он всегда как-то в стороне присаживался, не лез вперед. - На мой взгляд, разница между вспышкой и воздушной волной была чуть больше секунды...
   - Да больше, больше, - возразил Иван.
   Тут снова сверкнуло.
   - О! Засекаем! Так-так-так... Ну, и где тут секунда?
   - А чего это мы, кстати, время засекаем? По времени только расстояние определить можно.
   - Ну, это, конечно, да. С другой стороны, зная расстояние, и вот эту волну, можно уже прикинуть мощность. Хотя, я сразу сейчас могу сказать, что примерно пятьдесят килотонн. А раз так, то по всем сценариям, будет еще несколько.
   Опять "пыхнуло".
   - Ну, вот и третий. Значит, все правильно. Расстояние - меньше ста километров. Мощность - пятьдесят. Ну, ладно - пусть будет сто килотонн.
   Все уважительно покивали. Сергей - голова. Он держал в этой голове такие точные знания, которые другие с трудом вылавливали из Интернета и старых бумажных энциклопедий. Если он так сказал, значит, так оно и есть.
   Антону тоже налили, как запоздавшему гостю, и он присел прямо на мягкий ковролин, прямо на пол у стола. Прерванный, было, разговор неторопливо продолжился.
   Теперь уже говорили об опасности всеобщей информированности. Кто-то завелся, что информация сама по себе не может быть опасной или безопасной. Информация - всеобщее достояние, и он лично... Кто там, кстати? А, Витальич... Боец невидимого фронта. То есть, не в том смысле, что сотрудник там или еще как, а в том, что он всю жизнь как бы на фронте, только никто этого фронта не видит.
   - Так ты говоришь, - медленно, чтобы зафиксировать, сказал Иван, - что информация - это хорошо?
   - Я, блин, просто завидую молодежи сегодняшней! У них столько возможностей, столько информации, столько знания!
   - А реклама - это как? Ты ее тоже считаешь полезной? - опасно прищурился Василий Васильевич.
   Все сразу замолкли и стали думать о рекламе.
   - А вот когда книги рекламируют, - начал Антон, но на него зашикали сразу, потому что он не мог ничего понимать в книгах - не писатель.
   - А может, и больше ста кило, - вдруг опять сказал Сергей из своего угла.
   Он смотрел на экран своего большого смартфона и что-то там считал на калькуляторе.
   - Это же в Москве, скорее всего. Там здания высотные - ослабляют. Да и мы тут в лесу. А оно вон как дунуло. Говоришь, стекла сыпались?
   - Ага, на верхнем этаже, вроде, у всех вышибло. А ниже как-то через раз.
   - Ну, тогда точно больше ста, - заключил Сергей.
   И все снова выпили, раздумывая, насколько больше и как это, когда больше ста килотонн, да не раз и не два, а несколько.
   - Так ведь еще два поражающих есть? - умно спросил Василий Васильевич.
   - Проникающая не достанет - далеко. А заражение... Ветер тут всегда к Москве. Так что у нас все равно чисто.
   - Ага, чисто. Вон елка валяется.
   - Это сосна.
   Поговорили о сортах деревьев, о том, как долго растут и в каком возрасте начинают самопроизвольно падать. Кто-то рассказал о лесном заповеднике, где лесники вычищали все, и там просто по земле ходить было приятно. А Антон вспомнил про парк секвой в Америке. Потом подумал и сказал, что парк с секвойями. Так ему понравилось больше. А все загалдели, что если бы тут были секвойи, да если бы одна вот так свалилась, так полкорпуса бы снесла. Так что пусть уж елка, да сосна, да осина - исконно наши, местные. Ну, береза еще. Вот у нас, да у канадцев примерно одинаково все выглядит.
   Пустые бутылки убирали под стол, и там их было уже немало. Заходили еще люди, приносили свое. Выкладывали и закуску. Вдруг отчего-то хорошо пошли фрукты. Порезали апельсины-бананы разные, и сразу расхватали. Водка стояла раскрытая, но никто не наливал. Потому что были еще виски, джин и коньяк. А девочки скромно пили сладкое шампанское, прислушивались к разговорам и хлопали длинными ресницами о розовые щеки. Они любили своих фантастов.
   Потом немного попели старых песен. А часа в четыре усталый народ пошел "по домам". Спать. Завтра же, то есть уже сегодня, был очередной день конвента, и надо было к нему хоть немного приготовиться.
   Напоследок Василий Васильевич сказал, что он так просто этого не оставит, а Иван поддержал:
   - Надо будет им жалобу написать в книгу.
   - Ну, жалоба - это, пожалуй, слишком... А вот поговорить с дирекцией надо. Утром схожу.
   ...
   Утро было серое и печальное. Многие не выспались, поэтому на завтраке народа было мало. Хлеб был черствый. Явно и отчетливо вчерашний. Поэтому народ возмущался и обещал раззвонить в Интернете, какой паршивый тут пансионат.
   Не хватало официанток. И те, что были, все время задумывались о чем-то и смотрели странно. Приходилось поторапливать, покрикивать. Это тоже было неправильно. Конвент - это когда все вихрится и танцует, гремит музыка, обслуживающий персонал летает улыбчивыми птичками, а участники конвента - дорогие гости.
   Сказали еще, что обед может немного запоздать. Не успевают сегодня почему-то.
   Василий Васильевич, вставший раньше всех - он уже спал совсем мало - успел с утра поругаться с администрацией, и ему оказывали особое уважение. Усадили за отдельный столик, к которому он пригласил самых ближних, кормили быстро, улыбались приятно. В общем, надо, надо ругаться. Иначе такой "совок" будет - мама, не горюй!
   После завтрака собрались перед главным залом в фойе. Ругали местную связь: у всех и разом с чего-то отключились телефоны. Ни домой позвонить, ни принять ничего. И Интернет местный тоже кончился.
   Организаторы носились, как встрепанные. Не завезли каких-то гостей к какому-то мероприятию. Но Иван, подумав, просто помахал рукой одному, другому, третьему и пошел снова в номер. Там еще было что выпить и закусить. А главное - можно же было пообщаться!
   Оказалось, что Сергей уже написал свежие пол главы про войну. И использовал все. что видел, конечно. А Стёпа завернул опять что-то экзе... Экзенцисти... Тьфу, черт! В общем, не для всех что-то. И там образ сосны, как образ России, которую вырывает из привычного чернозема... Ну, и так далее.
   - А тут чернозем, что ли? - стали присматриваться из окна к сосновому выворотню.
   - Какой чернозем? У нас всегда в этой полосе так и назывались - Нечерноземье. А чернозем - это на юге. Это вот под Воронежем, да на Украине, небось. Так что ты, Стёпа, про чернозем загнул.
   Но Стёпа напомнил о том, что пишет писатель не о том, что видит, а о том, как чувствует. И если в книге только то, что видел, так и Толстой бы ничего не написал. И был бы один Чехов. Тут заспорили о значении этих фигур в литературе. Потом перешли на фантастику. Называли фамилии, стараясь не упомянуть присутствующих, раздавали эпитеты. Самое популярное слово было - "отвратительно".
   Организаторы ходили по номерам, что-то говорили о транспорте и о банкете, который тоже с какого-то перепугу перенесли. И еще, что в знак поддержки фантастики руководство пансионата разрешило задержаться на день, а то и на целых два. С питанием и все такое. Организаторам кричали "ура" и поили их водкой. Потому что именно водка еще оставалась.
   Доели сало, попели старые песни, послушали новые стихи.
   Настроение у всех было благодушное и приятно расслабленное.
   - А конвент-то в этом году просто вот душевный какой-то, - говорили, расходясь. - Лишь бы, тьфу-тьфу-тьфу, не в последний раз.
   Пора было идти на разные общие церемонии и потом опять на ужин.
   - Вечером здесь собираемся?
   - Или здесь, или сходим все же к Василию Васильевичу. А то неудобно как-то. Он нас, выходит, посетил, уважение оказал, а мы его вроде как игнорим, что ли...
   На том и порешили.
   Телефоны у всех до сих пор так и не работали. Но тут уж администрации сказать было нечего. Сотовая связь не от них зависит. Поэтому ругались просто так - в воздух.
   - Слушай, - придержал Иван Сергея. - А вот если бы вот так сверкануло прямо над нами? Тогда как?
   - Ну, как... Воронка - и ни одного фантаста.
   - Выходит, повезло, значит?
   - Ну, вроде того.
   И они пошли награждать отличившихся, радоваться вместе с награжденными, кричать и веселиться. Потому что конвент, что ни говори, удался на славу.
   Особенно, если еще и банкет получится.
  
  -- Половинка
  
   И еще один этаж. Давай-давай-давай... На площадке передохнем, как дотащим.
   - Уносите сейчас же свою мебель! Вы мешаете жильцам!
   - Ладно, ладно, мамаша, не шумите. Это мы тут нашего командира перевозим.
   Увидев погоны, злобная старушка сразу стала улыбаться и усиленно жалеть "бедных солдатиков". Теперь, небось, целую неделю на почерневшей от времени скамеечке, что вкопана у подъезда, будет обсуждать с такими же старушками, какие все-таки гады, эти отцы-командиры. Как они эксплуатируют труд своих солдат. Что солдаты - мы, то есть - это для них просто, как рабы настоящие. Старая она, дурная... Да мы на самом деле просто рвались в добровольцы, лишь бы из части выпустили. Увольнительную не дождаться, служба посменная, между сменами сплошные учения строевые, да боевые. А тут - целый день фактически на воле. Даже без пилоток - оставили их в машине. И расстегнулись чуть не до пупа, потому что жарко. А капитан на это - ни слова. Не требует, чтобы застегнулись, чтобы головной убор и прочее отдание чести.
   И весна на улице... Ах, какая весна! Черемуховая, а то ли сиреневая, даже и не понять, сладко пахнущая, кружащая голову.
   Вот в городке у нас ничего такого пахучего нет. Есть черный асфальт, размеченный белыми полосами и стрелками. По полосам строимся, по стрелкам поворачиваем на строевых смотрах.
   А еще тут, на воле, ходят девушки. Вот если бы они в этом подъезде ходили, так мы бы их просто донесли до самого верха на этом тяжеленном старом диване. А раз нет их, так остановимся и передохнем, вытирая пот рукавами.
   - Слышь, Длинный, а чего он в старье таком квартиру получил? В новых домах всегда лифты есть, и даже грузовые бывают!
   Длинный - это я. Но это не кличка, это просто он так говорит, факт констатирует. Я просто в строю стою самым правым. Сразу за сержантом. Вот сержант у нас как раз маленький. Это его немного расстраивает, чувствую. Поэтому он всегда ходит прямой, как лом проглотивший, и пытается смотреть на всех чуть сверху. Это у него не получается. Я слышал, он собирается потом в училище. Конечно, когда до полковника дорастет, сразу все станут ниже. А пока сержант - пусть уж так, пусть потерпит немного.
   Сержант наш с нами не потеет, стоит внизу у машины, чтобы не позарился кто на капитанское добро. А мы, значит, таскаем мебель и прочие шмотки.
   Я знаю, что капитан наш уже давно капитанит. Ему просто не дают нового звания, потому что нет должности для него подходящей. Он так и ходит с четырьмя звездочками на погоне, так и ездит по всей стране, из одной части в другую. Но нигде и никто не повышает его, не дает подняться до одной большой.
   А он к тому же не один мотается. С ним жена, уже немного увядшая на вид, в мелкой сеточке морщин к своим тридцати, с прищуром постоянным. А еще - бабка какая-то. Это, наверное, мать жены. Или его собственная, что ли? Вот, возит везде с собой. Как и старые вещи, и мебель уже накопленную.
   Это у меня в голове сидит такой злой человечек и иногда подсказывает злые мысли. Я сам не думал о том, что мебель старую можно выкинуть, и старушка, мол, не нужна, как и та мебель. Это он, злобный мой, подсказывает, хихикая. А я хихикаю в ответ, не сдержавшись.
   - Что подумал, Длинный? Ну, колись, колись...
   Я рассказываю эту свою мысль, что капитан, мол, капитанит и таскает старую мебель и ненужную старуху, а можно было и освободиться давно, и все подхватывают хохот. Потому что помнят старый пошлый анекдот про Вовочку и про "годную" старушку. Ржут, как ненормальные. Нам же посмеяться - как отдохнуть.
   Наверху распахивается дверь:
   - Бойцы, что за... Вас сюда для зачем или что-почему, а? Вы тут, где и как? По строевой соскучились? Или кроссы очень нравятся?
   Строевая подготовка нам не любится, и кроссы совсем не нравятся. Тем более, армейские кроссы - в полной боевой, да с патронными ящиками. Поэтому все резко затыкаются, кто-то показывает мне кулак, и мы впрягаемся в неподъемный диван.
   Диван - ладно. Тяжелый, неуклюжий, но всей толпой мы его наверх затаскиваем. Вот книги, увязанные пачками килограммов по десять, да вот мелочь всякая, что не возьмешь сразу, а надо отдельно каждую вещь... Лампа, например, со стеклянным белым матовым абажуром. Полки стеклянные в шкаф. Какое-то блюдо с непонятным рисунком. Большое, неуклюжее. Все это надо поднять пешком на пятый этаж, а потом вернуться и получить от сержанта новую порцию груза. Мы, как муравьи, снуем вверх-вниз, сталкиваясь на поворотах узкой лестницы, обтирая стены плечами.
   Хохол заглядывает в кузов и улыбается широко:
   - Мужики! А ведь все, кажись! Последняя ходка сейчас будет!
   Хохол - это не обидно на самом деле. У нас, между прочим, половина офицеров - украинцы. А Хохол - он как раз русский. Но у него фамилия такая, что не выговоришь сходу: Крестовоздвиженский. И каждый новый начальник, прочитав ее, спрашивает:
   - Хохол, что ли? Командира нашего земляк?
   Вот и прилепилось. А он и не спорит - пусть будет Хохол. Я даже и подумать не могу, какие клички ему лепили в школе.
   Сержант подзывает нас к себе, говорит вполголоса:
   - Я тут банку одну в сторону отложил. Так что вы, если что и кто, даже и не ищите, ясно? Все-таки мы зря, что ли, горбатились тут?
   С одной стороны, не очень-то он сам и горбатился. А с другой - подумаешь, банку какую-то спер. Воровать, оно, конечно, совсем нехорошо. Но только не в армии. Тут иначе просто совсем туго бывает.
   Это так однажды мне рассказали, чем отличается старослужащий от салабона-первогодка: старику говорят, что надо покрасить дверь, и наутро она покрашена в нужный колер, а если салаге говорят тоже самое, он сначала начнет выяснять, где взять кисть, да где - краску, да какую краску, да как выбрать цвет... В общем, лучше "старика" попросить. Даже не скомандовать - именно попросить. И все будет сделано. Потому что старики уважение ощущают и любят. Вот мы уже почти старики. Нам по полгода еще осталось. А сержанту еще целый год. Но он сержант, и у него на погоне три желтые лычки. Поэтому мы таскаем, а он караулит.
   А, как говорил Жванецкий, кто что караулит, тот, значит, то самое и имеет. Одна банка с такой машины - да это же практически бесплатно!
   - Последняя ходка, мужики, - ору я в приближающиеся красные лица.
   - О-о-о! Последняя! Взялись!
   Наверх мы не взлетаем, конечно, потому что десятый раз, да на пятый этаж - это все же перебор. Но поднимаемся быстрее, чем обычно. Сгружаем вещи туда, куда показывает капитан. Он жмет каждому руку, говорит скучное дежурное "спасибо". Но я по его глазам вижу, что он действительно благодарит. Потому что грузчикам со стороны надо было платить, а мы - так, бесплатно. И потом, мы все сделали быстро. И не выделывались насчет количества этажей и отсутствия лифтов. Так что его "спасибо" - оно правильное, честное.
   Сморщенная старушка ходит по квартире кругами, как кошка в новом месте. Такая же недовольная, только не шипит. Трогает стены. Трогает мебель, еще не устоявшуюся на своем месте. Заглядывает в ящики. Бормочет что-то. Подходит к нам:
   - Это уже все, ребятки?
   - Все, все! - говорим мы, переглядываясь.
   - Точно - все?
   Она смотрит каждому в глаза. Но мы не первый год служим. В глаза начальству смотреть умеем: молодцевато и с придурью во взгляде. Хоть и трудно. У непонятной старушки совсем белые глаза с маленькой точкой зрачка. Это, наверное, от старости.
   Капитану заметно неудобно:
   - Мама, ну что вы. Как подумали только... Ребята молодцы. Раз, раз - все быстро...
   Да, мы - молодцы.
   - Так это - все, значит? - она снова осматривает нас в тесной прихожей - пропотевших бойцов в выгоревшей форме. - Хорошо, значит, раз так - пусть будет все. Они, выходит, молодцы, да, Алешенька?
   - Еще какие! Мои бойцы, да чтобы не молодцы? - широко улыбается капитан.
   - Ну, тогда, желаю вам, молодые люди того же, что вы сегодня сделали. Полной вам чаши, так сказать. И всего-всего, значит, - она как-то странно говорит, будто и не старая, а с нами из одной школы. - Ну, а если что все же не так, то в процентном соотношении, значит. Половинка - на половинку, серединка - на серединку. Это будет по-честному.
   Машет на нас сухой лапкой и уходит в комнаты.
   Капитан смущенно разводит руками - ну, старая, старая она. Так вы - того, этого, значит, в часть. И чтобы без шума, значит. Чтоб без патрулей и разборок.
   Мы ссыпаемся вниз по лестнице, грохоча подкованными сапогами. Сержант командует, машина уже подрагивает, готовая рвануть с места. По дороге останавливаемся у булочной, закупаемся свежим хлебом. Потому что без закуси - это только салабоны будут счастливы. А нам уже не солидно как-то...
   В гараже сержант кивает нам на дальнюю каптерку и тащит туда завернутую в какую-то ветошь банку. Промасленный стол накрываем газетой, выкладываем хлеб, рвем его на куски. Хохол умело вскрывает банку с бычками в томатном соусе. А сержант торжественно ставит на середину стола тяжелую трехлитровую банку.
   - Это что, варенье, что ли? - разочарованно стонет Пашка-бригадир.
   Бригадиром его назвали, потому что он гражданке был бригадиром. Не тем, что в кино с бандитами - этих мы как раз ненавидим просто. Он на стройке настоящим бригадиром был. Вот пришел сразу после школы - и до бригадира за полгода поднялся. Потому что правильный мужик - Пашка.
   - Наливка это, мужики! Настоящая домашняя вишневая наливка!
   А наливка - это такая вещь, такая, знаете, вещь... Это когда в банку насыпают мытую вишню "по плечики", а потом заливают до крышки спиртом. Ну, или водкой, если ты не медик и к спирту отношения не имеешь. Хотя, со спиртом получается гораздо круче. Мозги отшибает на раз-два-три.
   - О-о-о... А не заметут нас тут по такому делу?
   - Завтра же суббота! Кому мы, нафиг, нужны? Ну, кроме нашего капитана? А он, считай, сам нам должен.
   И то верно. А сколько нас тут, получается? Сержант много не выпьет. Пашка - он пить здоров, крепкий, зараза. Хохол пьет и не морщится. Водиле, Воробью нашему, чуток. Ну, мне стакан, наверное... Так ведь еще и останется на все выходные! Это я так думаю, подставляя стакан.
   - Дембель неизбежен, - говорит сержант традиционный тост, как старший по званию.
   Мы выпиваем стоя и начинаем праздновать неизбежность всехнего дембеля.
   ...
   Голова тяжелая какая... И рука трясется основательно. Вот же, как бьет-то в голову. Точно - на спирту наливочка. Мозги отшибает просто напрочь.
   - За что пьем, мужики? - с трудом выдавливаю из себя слова.
   Вот и губы онемели, как от наркоза у стоматолога - точный признак хорошего опьянения. Хорошего, это значит - сильного.
   - Да ты, Длинный, совсем мозги пропил, - говорит кто-то из пьяного сумрака. - Внучка же у тебя.
   - Ну, за мою внучку, значит, - поднимаю я стакан.
   А в стакане - водка. Вот точно же - водка. А мы, точно помню, вишневую наливку пить начинали. В гараже, после тяжких трудов. После капитанской мебели.
   Я оглядываюсь вокруг. Гараж, вроде, есть. Только совсем не тот, не военный. Это частный какой-то, сварной, из листов ржавого железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая "шоха" с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.
   Из ворот тянет весенней сыростью.
   Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный старый календарь. Стоят по верстаку потрепанные мелкие ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе в матерчатой обмотке. Пахнет маслом и бензином.
   Мужики тянут ко мне стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это - Хохол? А ты - Пашка, что ли? А это... Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной широкой мордой - наш сержант?
   Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему и когда. Чешется, зараза. Привычно чешу палец о потертые и промасленные штаны. Татуировка на правой - синее солнце встает над горизонтом. Это еще откуда? У меня - татуировки?
   - Ты тут совсем очумел со своими мужиками, - кричит неприятным голосом из открытых ворот какая-то растрепанная женщина. - Все мозги уже пропил? Как за внучкой поедешь?
   Как я за внучкой поеду? Как? За внучкой?
   - Мария! Машенька! - кричат мужики. - Отлично сегодня выглядишь, бабуся! Садись с нами! За внучку, чтобы здоровая она у тебя всегда была!
   Она деланно смущается, но видно, что "бабуся" ей нравится. Она, понимаю я, действительно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет нянчить и тетешкать. Давно уже хочет.
   А я что же? Я-то хочу внуков?
   Внучка... У меня внучка. Это же что, значит, у меня есть дети, выходит? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, как минимум один деть. Иначе - откуда бы тогда была внучка? Кто же у меня, интересно, сын или дочь? Как же быстро растут дети. А когда была свадьба? Кстати, а моя-то собственная свадьба - была она? Вот с этой вот... Как они говорят - Мария?
   - Маш, - медленно выталкивают онемевшие губы. - Ты уж не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я теперь - дедушка. Не пацан какой, не салабон, в натуре.
   - Ну, за деда с бабкой, - поднимается толстый сержант.
   - Пля..., - плямкаю я губами. - Сержант, пля... Сколько всего тех банок тогда было?
   - Две, а что? - удивляется он. - Я одну всего взял.
   Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой самой банке утопил?
   Я молча бью рукой со стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на грязный деревянный пол, прижатый мужиками.
   - Все уже, все... Спокойно, Длинный. Руку, руку ему держи! Ишь, какой норовистый стал. Резкий какой. А помнишь, в армии-то был он спокойный-спокойный...
   Голоса уплывают в темноту.
   И все-таки эта вишневая была на спирте!
  
  -- Синдром хронической усталости
  
   Подвал - не лучшее место для встреч и переговоров. Отсутствие окон и дополнительных входов и выходов. Даже в простой квартире есть окна и есть балкон. А в старых - есть еще черный ход. В некоторых есть возможность подняться или спуститься по аварийной пожарной лестнице. А подвал - он и есть подвал. Никакой помощи тут не дождешься, если что.
   - Постой лучше там, капитан! Я точно не знаю, как эта штука передается, так что ты лучше постой там, в уголке, - он не махнул правой рукой, в которой пистолет, а показал левой.
   Пистолет, нацеленный точно в живот, даже не сдвинулся с линии прицела. Умелец, стрелок - видно сразу. Некоторые, если их разговорить, раззадорить, начинают обеими руками жестикулировать. тут бы его и брать. Этот же как будто на постоянном взводе. Не шагнешь, не тронешься с места.
   - Садись там на стул, капитан. Да не дергай, не дергай. Я его к стене прибил. Специально, чтобы умники не пытались всякие свои специальные приемчики показывать. Ну, чего пришел? Переговорщик, да? Так давай, переговаривай, значит. Убеждай и так далее.
   Из сидячего положения не рванешься вверх и в сторону. Или вперед и вниз, в колени. Стоя было бы даже лучше. Но тут не поспоришь. Сам сюда влез, сам теперь и вылезай, как сумеешь. И ждать легкую кавалерию в конце фильма не приходится. Это тебе не кино. Тут жизнь. Или смерть.
   - Это у тебя девять миллиметров? - спокойно спросил капитан Воронин. - Надежная машинка. Только патронов в магазине маловато.
   На такое некоторые могли бы задрать ствол кверху, показывая удлиненный спецмагазин. А этот даже не шелохнулся.
   - Нормально. На тебя хватит. Даже с избытком.
   - На меня - да. А потом? Все равно придется сдаваться. А не сдашься, так погибнешь. Не бывает преступлений без наказаний.
   - Преступлений? Я, значит, преступник?
   Он даже хохотнул. Так, напоказ, просто произнес:
   - Ха-ха-ха.
   - Какой-то мрачный смех у тебя, сержант.
   - И не сержант... Я - в запасе. Давно.
   Главное, что разговор пошел. Для переговорщика самым первым является: завязать разговор. Тогда можно понять мотивы. Можно попытаться как-то ослабить натянутые струны, перехватить управление, внушить безнадежность и бессмысленность... Лишь бы говорил. Время играет против него.
   - Что, капитан, радуешься, что говорю с тобой? А я ведь не только говорил - я кричал. Писал во все инстанции. И что?
   - Так тебя просто обидели? Не ответили?
   - Какие обиды? На кого мне обижаться? Где теперь те люди? А на нелюдей обижаться бесполезно. Нелюдей надо отстреливать.
   Похоже, какой-то параноидальный психоз. Мания преследования и еще куча всего вдобавок. Так все и бывает: находишь преступника, загоняешь в подвал, ловишь, тащишь в суд... А он - обычный псих. Только лечить.
   - Телефон свой достань, капитан.
   - Мы же договорились! - возмутился Воронин. - Без оружия и без средств связи. Вот я так и пришел - а у тебя пистолет.
   - Да ладно тебе. Я его разбивать не собираюсь. И отнимать не буду. Просто достань и погляди на экран. Чтобы не было у нас с тобой недомолвок.
   Ну, да. Взял с собой спецтелефон. Во-первых, чтобы запись постоянная велась, а во-вторых - маячок. Мало ли что. Так хоть место засекут.
   Воронин, кряхтя для порядка, нагнулся, задрал штанину, отлепил липучку, вытащил из плоской кобуры маленький коробок. Щелкнул, глянул на экран, еще раз щелкнул. Потыкал в миниатюрные кнопки.
   - Н-да... Экранируется?
   - Ну, так. За дурака меня считал, что ли? Ни записи никакой сегодня не будет, ни сигнала. Но ты не дергайся, капитан. Если мы с тобой нормально поговорим, то уйдешь своими ногами. Мне тебя убивать пока смысла нету.
   "Пока" он не выделял голосом. Произнес, как данность. скучно и серо.
   - А потом, значит, будет смысл?
   - Это уж как у нас с тобой покатит... Может, и смысл появится.
   ...
   Псих. Самый натуральный псих. Нормальный человек на такое не пойдет и до такого не додумается. Ишь, что он себе придумал! Эпидемия у нас, говорит. Нашествие, говорит. Захват тел, говорит. Вот всегда я был против этих фантастических книг и фильмов. Понапишут всякого, понаснимают... Ладно там для врачей работы больше становится. А если, как сейчас? Сколько он уже "обезвредил"? Сам-то не говорит, а мы знаем только о тех, кого нашли по горячим следам. А ведь еще те, кто просто пропали. И те, кого он убил "аккуратно", если так можно выразиться. Подставил так, что человек мертв, а убийства вроде и нет. Все само собой произошло. Казалось бы. Теперь придется дела из архива доставать. Потому что, выходит, все же было преступление...
   А этот гад говорит, что никаких преступлений. Что преступления - только если против человека. А если уже не человек, так и нет, выходит, преступления. Потому что закона такого нет, что нелюдей отстреливать нельзя.
   И где теперь его искать? В этот раз он как-то сам вышел на Воронина. Нашел телефон, сам позвонил. Кстати, чем не псих? Как раз они - такие. Главное не просто зарезать, главное, чтобы все были в курсе. Чтобы боялись, чтобы знали. Чтобы восторгались - есть и такие любители.
   Теперь вот отчет писать по следам встречи и переговоров. Да так, чтобы по отчету и психологи могли поработать, и поисковики-оперативника. И чтобы начальству было понятно.
   Итак...
   Синдром, значит. Постоянной усталости, значит.
   ...
   Впервые он встретился с этой болезнью лет пять назад. Наверное, как раз тогда, когда ушел со службы. Видимо, скучно было - вот и голова сама и подкидывала темы. Вдруг выяснилось, что некоторые люди - их тогда еще было мало, но уже появились - болеют странной болезнью, даже уже вошедшей в медицинские справочники: синдромом постоянной или хронической усталости. Заинтересовался. У интереса было две стороны: он сам когда-то давно, до армии, пытался поступить в медицинский, а потом еще и вертелся в медицинской среде немало. Это раз, значит. А второе, он хоть и выслужил свое полностью, но возраст для пенсионера совсем небольшой. Мозги требовали пищи. Пищи и работы. Вот и работа: что за синдром такой? Чем вызван? Какие симптомы? От чего и как? Лечится ли?
   Стал изучать специальную литературу. Там почти ничего не было.
   Вырезать газетные статьи. Выписывать журналы. Ну, пенсия хоть и не большая, но постоянная. Да и льготы кое-какие есть. Так что мог себе позволить. Любое упоминание - тут же в папочку свою.
   Что, компьютер? Да я привык по старинке, капитан! Чтобы бумажка - к любому делу. Компьютер вещь, конечно, полезная. Там я лазил по Интернету. Но потом все равно распечатывал и подшивал. Без бумажки у нас, сам понимаешь...
   Материал копился, и ему постепенно становилось понятно, почему заинтересовался совершенно не своей темой. Это у него оказался самый обычный полицейский нюх. Привычка везде видеть преступление. И тут вот он опять уткнулся если не в преступление прямое, так в пособничество.
   Но сначала теории чуть-чуть. Знает ли капитан, что это за болезнь такая? Сам-то не болен еще? Ну-ну... Вот и не болей, значит. А то мало ли что - придется опять пересечься на кривой дорожке или в темном подвале.
   Симптомы заболевания очень просты. Человек постоянно и все время чувствует себя усталым. Просто смертельно усталым. При этом пьет все нужные таблетки и витамины, ложится пораньше спать, спит долго. Но наутро оказывается, что как бы и не спал - голова мутная, глаза не открываются, все тело болит... Знакомо? Что, у кого-то уже есть такое? У жены? Ну, вот и у меня с этого началось. С жены.
   Это вообще странное заболевание. Человек может отдыхать весь день. Может спать два выходных без просыпу. Но в понедельник утром он опять чувствует смертельную усталость. Он опять знает, что не отдохнул. Как такое может быть? Что за странная болезнь?
   Или вот девушка приходит на работу, вся такая замученная, нервная, с мешками под глазами, и жалуется, что кожа стала такая тонкая, что синяки от любого касания. Вот чуть - и синяк. А муж потом ругается: кто, мол, тебя хватал за разные части тела. А никто и не хватал... Так она говорит. И ей поддакивают, что вот и у второй такое же. И усталость такая... Ну, понятно тебе, капитан?
   Пошли дальше.
   Откуда все начинается? От всего лишь легкого недосыпа. Вроде, какого-то часа всего не хватает. Или двух. Не смертельно, в выходные добьем! И выходной посвящается долгому и приятному сну. С цветными яркими снами. Только все равно ощущение, что не выспался. Вот буквально чуть-чуть, а не выспался...
   Потом это нарастает все больше и больше. Ты не молчи, капитан, ты реагируй. Вспоминай. Кивай хотя бы. А то вдруг ты каверзу какую решил мне сделать? А может, ты уже и не ты?
   Что еще интересно - это уже на собственном опыте. Вот развелся он с женой. У нее этот самый синдром был очень ярко выраженный, и она просто никого уже видеть не могла. Да и он, честно говоря, устал от всего. Так что развод вышел спокойный и легкий. Но прошло всего полгода - полгода, капитан! - и нет у нее уже никакого синдрома! Нет усталости. Веселая теперь и бодрая. Только муж другой. Друзья другие. Работа другая... Все другое, понимаешь?
   Да-да-да... Психология - вещь в себе.
   Стал еще собирать факты. Накопал. Все, буквально все, кто заболевает этим самым синдромом, в конце концов вылечиваются. Через смену обстановки, друзей, близких... Или не вылечиваются - но тогда смертельная доза снотворного, вскрытые вен, удавка или банальный прыжок с балкона вниз головой. Это еще не считая аварий со смертельным исходом, утоплений по пьяному делу и прочих вещей.
   Нет, капитан, нет... Все не так.
   Он составил графики. Он рассчитал периоды. Везде примерно одно и то же. Сначала легкий недосып, потом тяжелый. Свинцовая усталость, несмотря ни на какие выходные и отпуска. Потом - или смерть - это в редком случае, если организм продолжает сопротивляться, или человек вдруг резко меняется и все проходит.
   Человек, понимаешь, меняется!
   В общем, коротко и по существу: зараза эта прилетела к нам откуда-то из космоса. Не иначе. Или вскрыли наши ученые какие-то очень древние могилы - а это в принципе одно и то же. Главное: какая-то тварь поселяется в мозгу и начинает подменять. Сначала на полчаса-час. Потом все больше. Ты думаешь, что спишь, а сам занят каким-то делом, сам уже трудишься на пользу этих... Никогда не бывало, что просыпаешься, а кулаки сбиты? Или грязь откуда-то на ногах? Или синяки по всему телу? Или просто - как после хорошей тренировки - все тело ломит? Нет? Значит, еще не заразился. Значит, есть надежда...
   Наконец, когда "оно" полностью захватывает тело, происходит перелом в поведении и во внешней жизни. Человек становится совсем другим. Он теперь весел, спокоен, отдыхает и работает не хуже других. Но он - уже не он, понятно? Он сам - разносчик заразы. И этих становится все больше и больше.
   Да, специально искал именно тех, кто перестал обращаться за медицинской помощью. Тех, у кого пропал ни с того ни с сего этот самый синдром. Присматривался. Не люди это. Чужие. Да еще и разносчики.
   Ты слушай, слушай, капитан. Лицо не морщи. У меня - факты.
   ...
   Что же за гадость он вчера на ночь пил? А с другой стороны, как не пить, такое дело разбирая?
   Капитан Воронин с трудом поднялся с постели. Зарядку решил не делать - все тело и так ломило. Спину тянуло - продуло где-то на сквозняках. В голове свинцовый шум. Завтра, все завтра. Вот сейчас сходит на работу, сдаст отчет. Надо еще с оперативниками посидеть, подумать, как этого психа прихватить. А там и пятница придет. А там и выходные. Ох, скорее бы...
   Совершенно не выспался. А все - нервы. Конечно, нервы.
   Вот отчет. На столе. Вчера под ром и виски писал и писал. Что там наворотил спьяну? Ну и фигня же все это. Ну и бред. Кто такое будет читать? Надо быстренько все переделать. Пусть простое что-то будет: психический кидается на людей, у которых все в порядке. Потому что у него самого - не в порядке. Вот и все. Найти его и изолировать от общества. Вот такой вывод.
   Но как же хочется спать!
  
  -- Никаких случайностей
  
   Случайности решили не только итог этого дня, но и итог всей жизни. И не только его жизни.
   Вчера Михаил Петрович Ромашкин купил себе новый свитер "под старину". Такой, как в романтических фильмах шестидесятых годов про ученых всяких. С елками и оленями по груди, нарочито грубой вязки, с высоким воротом. В этом свитере в зеркале он выглядел, как пожилой доктор каких-то умных наук - немного усталый, но очень красивый. Даже сам себе понравился. Еще крепкий, подтянутый - если втянуть живот, а грудь выкатить и плечи развернуть. Вот так и надо ходить.
   Утром начальник уголовного возраста полковник Ромашкин долго мучился, пытаясь пристроить служебный пистолет, который по своему званию и положению, а также в связи с событиями разными, он носил постоянно. Под мышкой не выходило из-за свитера. Получалась некрасива опухоль. Да к тому же быстро достать пистолет из узкой горловины свитера не получалось.
   Была еще старая кобура от обычного мундира. Но на ремень брюк повесить ее тоже не получалось. Свитер был длинным, удобным, но некрасиво задирался сбоку над кобурой. Вся фигура получалась перекошенной. И пистолет - на самом виду.
   Более того, даже привычный нож на клипсе пришлось оставить дома. Хороший длинный складной нож, обычно висящий на левом кармане. Свитер цеплялся насмерть за крепкую пружинную клипсу своей грубой вязкой, не только не давая выхватить складень, но и выдирая из себя нитки, стягивая вязку... Тьфу!
   И тот нож, который боевой, не складной, а самый правильный, который обычно сзади между лопатками, так, чтобы можно было выхватить, заведя руку назад - его тоже пришлось оставить. Ну, просто горб выходил, если в таком красивом свитере. Да еще и сам свитер - это пока его задерешь, пока достанешь рукой до ножа - да тебе сто раз по лицу уже прилетит.
   Большая плоская зажигалка-шокер из кармана рубашки тоже была выложена на стол. Некрасиво оттопыривалось и торчало. И никуда ее больше не приспособишь.
   Вот теперь, повертелся он перед зеркалом в прихожей, вроде, выглядело нормально. Прилично выглядело. Да что там - прилично... Просто отлично все выглядело!
   Он же не зря купил этот свитер. В нем - хоть куда. Хоть в ресторан дорогой, хоть даже в театр. Это раньше в театр надевали фраки или смокинги. Теперь - джинсы, пиджаки с кожаными локтями и свитера грубой вязки, подчеркивающие богатство и одновременно интеллигентность театрала.
   С сожалением отложил компактный, но вместительный и крепкий кожаный рюкзачок. На свидание или в театр с рюкзаками не ходят. А там у него и два фонарика разного размера на всякий случай, и сухой паек на пару дней, и вода, и кроме воды есть во фляжке - а как же без этого!
   Свитер - он же был куплен с премии за последнее дело не просто так. Он был куплен по поводу. И не только по тому поводу, что были деньги, а еще и потому, что в кои-то веки зван был в театр. А про ресторан сразу после театра - это он уже сам догадался и предложил. Не маленький, понимает. На пенсию уже скоро.
   Так как - ресторан, то приходилось ехать общественным транспортом. Если на машине, то никакого же ресторана. Или как получается: сам не пьешь, а девушку поишь? Некрасиво. То есть, получалось из-за этого, сначала в маршрутке, а потом в метро. В нем Михаил Петрович не был с две тысячи лохматого года, когда молодым майором лично руководил поимкой зарвавшихся карманников. Докладывали, что теперь там чисто.
   В тесноте и толкучке вагона он почувствовал чужие пальцы в кармане. Не глядя, прижал, рванул, закрутил с хрустом.
   - Ай, дяденька! - заныл мелкий тонким голосом. - Больно!
   - Я тебе сейчас дам дяденьку! Я такое больно сделаю!
   - Отпусти ребенка, сука! Не трожь ребенка!
   Народ кучно сгрудился, пихая друг друга ладонями в грудь и выясняя подробности, пока вошедший на остановке мужик, прислушавшись и приглядевшись не врезал прямым в нос Михаилу Петровичу. Молча, ничего не говоря - в нос. Аж брызги красные во все стороны. И тут же сам словил слева от другого. Драка выкатилась на перрон, бегущий воришка сшиб кого-то на эскалаторе. Там тоже завязалось. Слабый голос черномундирного метрослужителя с дубинкой на боку был заглушен ревом толпы, выплескивающей из себя всю накопленную злость.
   Михаил Петрович, разбрасывая красные капли, выскочил из клубка тел, привычно лапнул себя по боку - нет пистолета. Подмышку - нет пистолета. На него шел, пританцовывая, какой-то молодой и крепкий мужик со сломанным носом и татуировкой, выползающей из-под белого воротника рубашки. Складной - слева! Нет его. Нож за воротником... Какой воротник? Он в свитере, как интеллигент последний. И сбежать не удастся - везде народ.
   А на улице, когда он, качаясь и припадая на ногу, выбрался на воздух, слышна была далекая стрельба, поднимались дымы, стояли в горящих пробках автобусы и где-то далеко мерно, как море, шумела толпа.
   - Началось, эх, началось, братцы, - восхищенно вопил какой-то расхристанный мужичонка, тоже капающий кровью из разбитого носа. - Эх, блин, за все теперь ответят! Эх, мы!
   ...
   Михаил Петрович проснулся по будильнику. Полежал пять минут ровно, переваривая сон и вспоминая подробности. Потом убрал постель, как делал всегда. Это дисциплинирует. Потом сделал силовую зарядку, принял душ и выпил кофе. Почитал книгу, посматривая на часы. Пообедал вовремя. Ровно за два часа начал собираться.
   Рука потянулась было к новому красивому свитеру. Как в кино шестидесятых про усталых и очень умных докторов всяческих наук. И про журналистов, которые объездили весь мир, а теперь немножко устало и иронично общаются с молодыми девушками.
   - Стоп! - сказал сам себе громко. - А пошло оно все!
   И надел форменную куртку с погонами, под которую прицепил кобуру скрытого ношения. Вторую кобуру с травматическим пистолетом он повесил на брючный ремень. И ножи рассовал по местам. И рюкзак с полезным и нужным запасом выглядел очень по делу.
   ...
   В метро было пусто и тихо. Никто не задирал никого. Народ сидел, уткнувшись в экраны своих читалок, смартфонов, планшетов и ноутбуков. Мужчины и молодые пацаны исправно вскакивали, уступая место входящим женщинам и старикам. Голос в репродукторе был мягок и узнаваем - какой-то артист, не иначе. По перрону гуляли тройками патрули в сером и черном, регулярно отзывая по каким-то своим приметам того или иного в сторону для проверки документов.
   В театре на фоне народа он выглядел просто дурак дураком. Поэтому продолжения не последовало. Ни ресторана, ничего другого.
   ...
   Вернувшись домой и раскладывая вещи на столе в привычном порядке - травмат справа, боевой слева, ножи с краю - Михаил Петрович вздохнул с облегчением.
   - И ведь ничего не случилось. А все потому, что был готов к любым случайностям. Всегда готов!
   А ресторан... Ну, что, собственно - ресторан? Что он, голодный, что ли?
  
  -- Сверлильщик
  
   - И еще не здоровался никогда, - поддержала общий критический настрой консьержка Лариса.
   - Да, да! Он всегда такой - будто выше всех. Ни вперед пропустить, ни слово сказать какое-нибудь. Совсем, как чужой!
   Дознаватель сдвинул форменную кепку на затылок, вытер взмокший лоб клетчатым платком. Вздохнул тяжело, полистал свой блокнот, снова начал задавать свои вопросы:
   - Женщины, женщины! Давайте по порядку и не все сразу. Мне же потом оформлять, кто и что сказал. А вам - подписывать.
   - Я ничего подписывать не буду, - тут же сказала Лариса.
   Ей уже было полных шестьдесят, и она не боялась органов. Она вообще ничего и никого уже не боялась. Пенсия есть - это как опора дополнительная. Завтра встанет и уйдет - и не остановишь. Тут главное, чтобы здоровье было.
   Но про здоровье товарищ из органов слушать не хотел. Все время переводил на этого жильца с тринадцатого этажа.
   А чего о нем говорить? Он так-то незаметный был совсем. Не шумел. Гостей не водил. Не знался ни с кем. И вообще - как не свой, как будто из чужого подъезда. Ни с кем не знакомился, сам в гости ни к кому не ходил. Не уважал, то есть. Совсем не уважал.
   ...
   Петя вселился сюда, когда родители продали квартиру и переехали в село, купив большой дом с участком. Получилась такая экономия средств, что ему хватило на маленькую однушку. Совсем маленькую. Даже без балкона. Одно окно в комнате, одно окно на кухне. И дверь на лестничную площадку. Вот и все. Санузел, конечно, совмещенный. И кухня - не для сбора друзей. Зато очень удобно бывает сидеть там и ужинать в одиночку. Все - на расстоянии протянутой руки. Холодильник, плита, стол, посуда всякая и вилки-ложки. Все - только руку протяни. Удобно. Хорошо еще было, что практически новая квартира. То есть, хозяин ее сдавал раньше, но испортить никто и ничего не успел. Так что Петя даже обои не переклеивал. И не воняло ничем чужим или затхлым, как бывает в съемном жилье. В общем, повезло, считай.
   Он только договорился, и пришли ребята в оранжевых жилетах, провели оптоволокно прямо до квартиры, повесили коробку. И теперь у него Интернет был - хоть в туалете, хоть на кухне - отличного качества. Интернет и телевизор - все двести каналов. Смотреть - не пересмотреть.
   С утра Петя бежал на работу. Именно там его все называли Петей. Ну, выглядел он так. Лицо, как у ребенка - даже борода не росла, пухлый весь - не толстый, а пухлый, мягкий. "Щупабельный" - смеялись знакомые девчонки. Конечно, были знакомые. Он же не пацан какой, не школьник. Просто он не водил пока никого к себе. Вживался в квартиру.
   Вечером, придя с работы, делал немудреный ужин, быстро пил чай. Он пил только зеленый и без сахара. Потому что такой ему нравился - так он всем отвечал, если спрашивали. А то многие не понимают
   А потом шел в комнату и включал компьютер с огромным двадцати семи дюймовым экраном. Там у него и телевидение, и кино посмотреть, и поиграть. Вот, думал Петя, доиграю до конца, и можно будет заняться личной жизнью. А то пока - просто никак. Вот, предположим, приведешь к себе девушку, покормишь, сам поужинаешь... А потом же надо включаться в игру! А она тут будет сидеть на диване и отвлекать. Вернее, сам будешь отвлекаться. Но так раз пропустишь, два пропустишь - и все. Ты уже не в игре. На тебя больше не рассчитывают. Из клана вынесут вперед ногами и всем скажут - ненадежный наш ДэдХироу. Ну, такое он себе имя там взял, в игре.
   В субботу в восемь утра включалась дрель за спиной. И начинала долго и громко сверлить бетонные стены. Дрель по бетону - это ужасно. Иногда сверление прекращалось и начинался стук. Стучали металлическим и тяжелым. Все вздрагивало. Не спасали даже наушники. Ни кино посмотреть, ни музыку послушать.
   Петя долго ждал, когда эти тетки, что постоянно пасутся у подъезда, обратят внимание на шум и устроят шумному соседу аутодафе. Это слово он узнал в игре, и ему оно нравилось. Особенно по отношению к этому утреннему сверлильщику. И к стучальщику тоже.
   Но тетки как-то больше смотрели на него самого, на Петю. И будто чего-то от него ждали. Чего ждали - не понять. Он и не знал их нисколько. Он вообще ни одного человека не знал в своем подъезде. Хотя иногда в лифте рассматривал соседей, думая вот этот или вон тот занимается вечными строительными работами по выходным дням. Хорошо еще, что по рабочим дням все было тихо, и к работе Петя высыпался нормально. Ну, в том случае, конечно, если не заигрывался до поздней ночи.
   А вот сверление это, выносящее мозги... И стук.
   Он советовался с юристами на работе. Стас, юрисконсульт, объяснял, что есть закон по децибелам и по времени. Получалось, что по времени не прихватить. А вот децибелы надо было мерять. И измерения надо делать не самому, а с инженером из коммунального хозяйства, и обязательно протоколировать все. Иначе суд простых устных жалоб не примет. Ну, а потом - суд, говорил Стас. И если все бумаги в порядке, то соседу укажут на нарушение. Еще можно участковому позвонить - но это просто для очистки совести. Если в суде спросят, звонил или нет - честно скажешь, что звонил, но пользу не принесло. Шумят по-прежнему.
   - Кстати, - спрашивал Стас. - А дети в вашем подъезде есть? Малые дети?
   Пете было стыдно. Он не знал. Правда, думал он, раз беготни и криков не слышно, то в ближайшем окружении детей нет, выходит. Но, может быть, они есть выше или ниже.
   - С детьми еще проще! За детей этого шумного быстро успокоят! Потому что не дает отдыхать ребенку.
   В общем, выходило, надо было с тетками этими знакомиться.
   Так Петя думал.
   Но тут их системный администратор Миша сказал хорошую мысль. Он сказал, что не надо никаких судов. Это долго, мол, и дорого. И никаких участковых тоже не надо. И теток. И вообще - посторонних. А надо, сказал Миша, просто взять бутылку, закуси какой-нибудь, и пойти к этому сверлильщику. Типа, знакомиться. И там уже, чисто по-мужски, познакомившись и выпив, можно договориться обо всем.
   - Это я тебе говорю, потому что - опыт. С водкой и закуской можно решить любые вопросы. Понял? Просто стучишь, входишь, знакомишься и предлагаешь - за знакомство. И все.
   Водка Пете не нравилась. Но для дела выпить мог. Тем более, посчитав, на его объем тела, выходило, полбутылки - как слону дробина. То есть, спокойно можно было пить на равных. Вот он и купил водку, что подороже, настрогал колбаски, хлеба отрезал, горчицей смазал - любил он, чтобы горчица была на хлебе, а колбаса чтобы "вживую" - и пошел. В субботу, ровно в десять утра, как только опять загудело все и задрожало от художественного сверления по бетону.
   ...
   - Женщины, женщины, - устало ворчал дознаватель. - Давайте уж по существу.
   - По существу? А по существу если, так у нас тут - Сверлильщик!
   - Оба-на...
   Он совсем снял форменную кепку и задрал голову, рассматривая этажи.
   - Вон, значит, куда переехал. И как вы тут с ним?
   - Ну, мы-то порядки знаем, - зашумели все разом. - Мы все, как положено! И все вовремя! Нас предупреждали. Да мы и от отцов и дедов знаем. Так что - все в порядке у нас.
   - А этот, Петр Иванович Сидоренко - ему вы что сказали по такому поводу?
   - А он не спрашивал! Он вовсе пробегал мимо: ни тебе здравствуйте, ни до свидания, ни с праздником, ни про погоду... Но ведь не дурак, должен разбираться, нет? Большой мужик-то. Не пацан какой.
   Ну, да... Должен. А если никогда не сталкивался? А если родители не предупредили? Вот просто, подумать и представить, чтобы логично было - как и что делал тот парень, услышав шум в субботу утром? И не в первую же субботу, правильно? Два года уже? Вот видите. Так что бы он мог сделать? Вы не знаете? Ну, так это я знаю. Взял, небось водку - я еще выясню в магазине, какую именно - и пошел знакомиться.
   - Батюшки-светы... К Сверлильщику? С водкой? С самого утра? Ой, - прикрыла рот ладошкой Лариса.
   - Ну, представили?
   - Да если бы хоть к обеду... А то ведь с утра. С водкой. Да он просто с ума сошел! Это же что-то нереальное! Так ведь он мог нам тут такого устроить! А он, смотри, не обиделся, Сверлильщик-то! Все, как было.
   Все как было, значит. А жилец где из триста пятьдесят четвертой? А? Эх, тетки... Проморгали молодого. Не уберегли. И главное - некого винить. Сам ведь виноват. А уж с утра подносить Сверлильщику водку...
   С другой стороны, дело будет легко и сразу закрыто. Тут все руководство поймет. Но - жалко парня, да. Придется теперь родителей извещать. Интересно, а они-то ему хоть что-то рассказывали о реальной жизни? Или просто вот так выперли в одиночку - и все?
   А Сверлильщик - что. Он кочует. Сейчас в этом доме. Пройдет лет пять - переберется в другой. Он ведь не вредный. И даже сверлит так интересно, что слышит только тот, кому надо слышать. Сверлильщик - это вещь в себе. Не нашего разума вещь.
   Дознаватель надел кепку, поправил, чтобы ровно-ровно, попрощался за руку с тетками на скамейке и с чувством выполненного долга, зайдя по дороге в магазин насчет водки, отправился в свой кабинет - отписываться по делу.
   Нет, но придумать такое: с водкой - с самого утра!
  
  -- Машина времени
  
   Этот отдел был одним из самых старых в управлении. Шутники относили историю его создания к тем допотопным временам, когда тоже были специально обученные органы, все контролирующие и пресекающие, если что опасное вдруг происходило. Та же история, например, с порохом. Ведь сколько времени порох пробивался в армию! Уже и шутихи разные были, ракеты с фейерверками, а войска все стреляли из луков. Потому, говорили со значением, что еще не готово было человечество к массовому применению пороха. Ведь если бы Столетняя война, да с ружьями, например... И все - не было бы той Европы! Или вот еще бронза и сталь. Тоже ведь тянули до последнего с бронзовым оружием. И потом вдруг резко перешли на железо и сталь.
   Старики смеялись, молодые верили и не верили одновременно. Но анализом открытий занимались серьезно, рассматривали каждое изобретение с точки зрения не полезности его для общества, а возможного нанесения вреда от внедрения.
   Вот, скажем, гениальный такой порошок для быстрого перегнивания и превращения в компост всяких отходов. Ведь великая вещь, если вдуматься. Никаких тебе выгребных ям, машин оранжевых с толстыми шлангами-рукавами, откачки никакой, вони из колодцев. Сыпанул, куда надо, а оно, на что насыпал, - уже рассыпчатый черный компост. Клади его потом в землю, перекапывай, сажай всякие фрукты-овощи.
   Ага, страшно полезное изобретение. А вот аналитики посчитали, посчитали, да и дали прогноз на общее изменение климата. В общем, тот порошок, конечно, запатентовали, но так, что никто даже и не подумал взяться за его изготовление.
   Или вот еще "вечные батарейки"... Хотя, об этом вообще рано даже говорить. Сразу такое на бирже начнется, такой всеобщий крах и падение. Нет-нет! Даже и не упоминать!
   Сегодня поступило дело изобретателя И. Изобретатель И. давно был на контроле в отделе. "Под колпаком", как говорили раньше. Очень он был умен и разнообразен в своей деятельности. Самое главное, что у него получалось практически все, за что он брался. Гений, одним словом. Если бы ему родиться не во время массового машинного производства, а где-нибудь на заре Средневековья, так поминали бы по делу и без дела не Леонардо, а именно его, изобретателя И.
   Новая его заявка в патентное бюро называлась просто: "Машина времени". Потому и передали сразу в отдел на рассмотрение. Патентные сотрудники свое дело знали. Думаете, почему иногда проекты рассматриваются так долго? Именно поэтому. Потому что проходят они апробацию в нескольких структурах. Да не параллельно проходят, а последовательно. Посмотрели в патентном - переслали сюда. Отсюда могут направить запросы в разные академические институты, не показывая всего дела. А потом аналитики скомпонуют все отзывы и напишут свой, с разными вероятностями отражения нового изобретения в жизни не только нашего общества, но всей планеты даже.
   Машина времени! Это только некоторые за границей заявили, что такие проекты даже не будут рассматриваться. У нас все проще: рассматривается все. Потому что иногда даже в самой сумасшедшей идее есть малое зерно будущей истины. И то зерно надо найти, выковырять из кучи, обмыть, обдуть теплым воздухом и тщательно изучить. И ни в коем случае не сунуть обратно в ту кучу. Ни в коем случае!
   Так, о машине времени. Кто не читал фантастику, почитайте. И подумайте сами, как опасна такая машинка. Даже если она переносит одного лишь человека туда и сюда. Даже если не человека, а просто какие-то мелкие предметы - все равно опасно! Раз - и современное оружие в прошлом. Два - и нет никакого прошлого, и нет, следовательно, нас всех. Три - и какая-то зараза убивает все население Европы, а цивилизацию строят жестокие ацтеки из Америки. Четыре - и японские войска высаживаются на поле боя где-нибудь под Креси и замещают собой монголов с татарами и прочими.
   Нет, машина времени - это по-настоящему страшное изобретение. Даже страшнее и опаснее термоядерной бомбы.
   Ровно месяц все службы работали над этим проектом. Через месяц на стол руководства легла аналитическая записка, суть которой можно было передать двумя словами: "Полный бред". Или тремя: "Ничего не поняли". Начальство, как всегда, прочитало именно по второму варианту. А раз ничего не поняли, значит, надо приглашать самого изобретателя. Но не в отдел, конечно. Незачем посторонним знать о таком отделе. Выгородили закуток в патентном бюро. Обезопасили со всех сторон. Изолировали. Пригласили изобретателя.
   - Вы - известный изобретатель И.?
   Он порозовел от удовольствия и смущения, но все же попытался от "известного" отказаться.
   - Ну, как же, как же вы отказываетесь! У вас уже столько патентов! И некоторые из них в будущем принесут вам и вашим потомкам большие деньги. Нет-нет, вы не отнекивайтесь, не скромничайте излишне, вы изобретатель, и вы известны!
   Изобретатель И. понял, что отрекаться далее не хорошо и принял позу согласия, присев на краешек стула и положив руки на колени. Да, он такой вот изобретатель. Везет ему с техникой разной и с электроникой. Получается.
   - А вот этот проект - "Машина времени" - он же работает уже или пока только в теории?
   Изобретатель И. начал размахивать руками и доказывать, что он никогда бы не принес патентовать голую теорию. Теорию вообще патентовать невозможно. Потому что теория, наука - она же всехняя, всеобщая, и развивается не тогда, когда каждый присваивает себе какой-то ее кусочек, а когда все вместе, обмениваясь знаниями, двигают вперед... И так далее.
   - Так, все-таки не понятна мощность и грузоподъемность вашей машины. То есть, принцип действия нам тоже не совсем понятен, но есть в описании характерные черты, отличающие ее от других механизмов, и значит, можно патентовать. Но - что именно патентовать? Эти самые черты? Принцип действия? Или... Неужели вы летали в прошлое?
   Изобретатель И. приосанился, оперся локтем о спинку стула и выдал лекцию о времени, его течении и странности, о количестве энергии, необходимом для переноса тел, о теории времени и пространства. И сказал, что сам он никуда не летал. Потому что просто не хватило бы никакой энергии. Но. Вот тут он сказал "но" и поднял палец кверху. Информация! Вот коренное слово! Он сразу понял, что никакой массы ему не передвинуть ни вперед, ни назад. Просто не хватит мощности прибора. Но вот нематериальные вещи - та же информация, например - это как раз запросто, потому что не требует практически ничего, кроме обычной аккумуляторной батарейки, как для фотоаппарата. Даже если она разряжена, на один импульс обычно хватает.
   Какая информация? Информация тоже бывает разной. Скажем, некоторые открытия будущего совсем не стоит ускорять, перенося информацию о них в сегодня. Все должно двигаться, согласно течению времени и развитию цивилизации.
   - Что? Нет-нет! Вы меня не поняли! Информация - это не чертежи, не книги с описаниями. Не материальные объекты, понимаете? Информация - это цифры и числа. Всего-навсего. Но это числа и цифры из прошлого или из будущего. И машина уже работает! То есть, она не совсем машина - так, машинка. Она еще маленькая совсем.
   Маленькая - какая? Вот такая или даже меньше стола?
   Изобретатель И. полез в карман пиджака и вытащил свою "машинку времени". Большой экран почти во всю лицевую поверхность. Большая кнопка под экраном - чтобы не промахнуться. Две кнопки по бокам от нее. На них -- стрелки. Влево и вправо.
   - Вот эти стрелки - это выбор, смотрим вперед или назад, - объяснял изобретатель И. - Потом нажимаем большую кнопку и получаем информацию на экран.
   Показать, как действует? Да, запросто. Что интересует для начала? Прошлое? Вот, пожалуйста.
   Изобретатель И. нажал кнопку слева, потом прижал большую кнопку посередине и повернул аппарат экраном к специалисту.
   - Вот, смотрите. Это информация из прошлого.
   На экране горели крупные цифры.
   - Двенадцать? И что это за информация?
   - Это совершенно точная информация! - обиделся изобретатель И. - Это температура воздуха двенадцатого апреля 1961 года в Саратовской области, где приземлился Гагарин!
   - Ну, предположим, предположим. А еще?
   Изобретатель И. нажал большую кнопку и снова показал экран.
   - Хм... Сорок два... И что?
   - И все! Это же знаменитый ответ на главный вопрос Вселенной! Это же из книги! Значит, 1979-й год!
   - Так-так-так... А будущее у вас тоже таким образом?
   - Вот, смотрите! Сначала нажимаем один раз на правую кнопку - происходит сброс старой настройки. Потом еще раз на правую кнопку - задаем будущее. И - большую... Вот!
   - Пятьсот двадцать три? И что это означает?
   - Это много чего может означать. Например, курс евро к доллару в очень далеком будущем. Хотя, слишком как-то... А! Это еще может быть май, двадцать третье. И тогда мы получили информацию, что двадцать третьего мая в будущем что-то произойдет. А еще это может быть биржевым индексом...
   - Прекрасная, просто прекрасная машина времени! - обрадовался специалист. - Мы сегодня же закончим патентную процедуру. Завтра можете приходить за вашими документами. Большое спасибо за сотрудничество.
   Последние слова он уже по инерции сказал, совершенно машинально. Но изобретатель И. не обратил внимания. Он думал над цифрами и числами, и решал в уме задачу: как догадаться, к чему относится та или иная информация.
   ...
   - Ну? - сурово спросило начальство.
   - Полная дурь.
   - В архив. Но глаз с него не спускать! Эти мне изобретатели...
  
  -- Аттракцион
  
   За окном гостиничного номера плыл густой туман, сквозь который смутно просвечивались высокие деревья старого запущенного парка внизу возле стен гостиницы. Парки сейчас как-то везде запущены и не ухожены. Да и никто туда уже не ходит, кажется.
   Туман растекался тонкими ручьями, спускался с высоких холмов, рассеивался под встающим солнцем. Было все за этим окном ново и красиво. Жаль, что не было с собой фотоаппарата. Хотя, если бы и был - все равно никакого умения нет. Тут надо, как картину художник пишет. Чтобы не просто туман и просто деревья, а утреннее настроение, свежий ветерок, легкий шум со стороны недалекой дороги, металлическое поскрипывание старых заброшенных аттракционов. Всяких там цветных каруселей и качелей.
   Командировка в далекий город была ожидаемой. Давно туда надо было слетать. С одной стороны - работа. Она требовала побывать в дальнем филиале, настроить все, как надо, как положено, поучить местных специалистов. С другой стороны - не каждый мог похвастаться, что был на самом краю страны. Там дальше - только океан. Все, конец нашей земли.
   Тут даже в ванной возле зеркала над розеткой, висели объявления на трех языках - и ни одного на русском! Все иероглифами. Не считать же русской надпись красной краской по кафельной плитке "220V".
   Евгений Васильевич Косогоров очень любил такие командировки. Он и работу свою любил. В понедельник никогда не жаловался, что выходные слишком быстро закончились. А уж когда выпадало работу совместить с новыми местами, с прогулками по вечерам, с фотографированием того и сего налево и направо - о-о-о!
   Восемь часов на самолете - это трудно. Вечером вылетаешь, а прилетаешь уже после полудня. К обеду фактически. Глаза не смотрят на солнце, слезятся. Общее состояние, как будто отсидел себе все на свете. Но это только в самый первый день. Потом все налаживается. Евгений Васильевич быстро и легко акклиматизировался во всех своих поездках. Это другие могли стонать, что время слишком сдвинулось, что не спится, что сердце - бу-бух, бу-бух. А он спал хорошо и дома, и тут, "у самой дальней гавани Сою-у-за" - пропел мысленно, выходя из ванной.
   За окном вдали сквозь редеющую дымку тумана виднелось большое колесо обозрения. Кажется, или действительно немного повернулось? Вот же странно. Разве в провинции парки работают? Это только в столице все вылизано и смазано. И деньги еще приносит хозяевам. А тут...
   Он заметил ярко-красную кабинку, потом отвернулся от окна, одеваясь. Повернулся - точно, двигается. Не быстро, но заметно. Вот уже и синяя поднимается вверх. А за ней тянется зеленая, потом желтая. Яркое колесо, веселое. И даже, кажется, музыка с той стороны доносится.
   После работы Евгений Васильевич прошел вдоль изгороди. Парк был окружен высоким забором из крепких стальных прутьев толщиной в два пальца, заостренных кверху. Если сам парк выглядел совершенно диким и неустроенным, то трехметровый забор, наоборот, блестел свежей черной краской.
   - А где у вас тут вход в парк? - спросил он у девушек в холле гостиницы, забирая свой ключ.
   Они очень удивились странному вопросу, но потом дисциплинированно долго вспоминали, даже звонили кому-то, чтобы выяснить. Все же гость спросил - надо реагировать. Ответили в конце концов, что в парк вход давно закрыт, потому что в парк никто не ходит. Там теперь все аварийное. И поэтому строго запрещено. Вот когда деньги будут, город парком займется. А пока - извините.
   Ну, в принципе, понятное и знакомое дело. Да и не нужен ему этот парк - что он, ребенок, что ли? Подавай ему качелей-каруселей, что ли?
   Вот только, поднявшись в номер, даже не разуваясь еще, Евгений Васильевич прошел к окну и увидел на самой верхней точке колеса обозрения желтую кабину. Тумана вечером уже не было - все было видно исключительно четко и хорошо. На яркой зелени соседнего холма - желтая. А утром там была красная. Это точно.
   Он поискал, как открыть окно - там все же звучала музыка. Там, вдалеке, звучала, хоть и негромко совсем - но пластиковые окна были наглухо закрыты, все ручки и запоры сняты, а вентиляция шла только через решетку воздуховода под потолком.
   На другой день он спросил о парке в офисе, на работе. Тут тоже все удивились, долго сами вспоминали, потом созванивались, искали в Интернете что-то, но ничего добавить не смогли. Да, парк закрыт. В парк доступ запрещен. Поэтому и забор такой высокий и крепкий, чтобы никто не пострадал. А то, мало ли, дети вдруг туда полезут. Или вот еще приезжие, кто не знает, что нельзя. А - нельзя. Понимаете, да?
   Ночью снились странные сны. Спалось легко и просто - зря пугали долгой акклиматизацией.
   На работе было все странно и зыбко. То есть, служебное задание вроде как есть. И вот есть место, где надо что-то делать. Но - зачем? Все чем-то заняты, все работают свою повседневную работу. Так что он уже сам находил, что еще надо бы исправить, сам исправлял, сам потом показывал, выслушивая благодарности и постоянное:
   - Что бы мы без вас делали!
   А что бы делали... Работали бы, как и без него работали. Ну, поправил мелочи. Ну, облегчил немного работу. Но ведь работали как-то до его приезда. И неплохо, кстати, работали. В отчетах этот дальний филиал хвалили.
   С работы в этот раз пошел пешком. Предлагали подвезти - тут никто почти не ходит пешком. Не принято у них ходить пешком. Но он всегда гулял по новым городам. Вот и тут. Отказался с улыбкой. Что тут идти? Двадцать минут? Полчаса - это если стоять на каждом перекрестке и в местные красоты всматриваться.
   Но не по центральной улице пошел, а узенькой двухэтажной Курильской. Мимо старой школы, пахнущей свежей краской, мимо детского сада, где как раз разбирали детей и родительские машины стояли плотно, подмигивая друг другу, мимо березок. Улица упиралась прямо в решетку парка.
   Евгений Васильевич остановился и посмотрел вправо и влево. Вправо дорога шла, никуда не сворачивая, а забор парка упирался точно в угол гостиницы. Это, выходит, где-то там на седьмом этаже его окно, и из него как раз парк виден и колесо обозрения. Он прислушался. Но шум проезжающих машин перебивал все другие звуки. Никакой музыки или детских криков слышно не было. Хотя, если парк закрыт, так и не должно быть ни музыки, ни криков.
   Евгений Васильевич посмотрел на часы. Потом задумчиво оглянулся на заходящее солнце. До темноты еще два часа. Это, как минимум.
   И он пошел налево вдоль решетки, трогая иногда крепкие стальные прутья.
   Забор тянулся и тянулся. За ним было темно и зелено. Трава там стояла высокая, и никто ее не косил, жужжа оранжевыми косилками на широких ремнях. Иногда в просветы между кустами просматривались старые серые асфальтовые дорожки, засыпанные прошлогодней черной листвой.
   Евгений Васильевич посмотрел вперед, дальше - там улица переходила в настоящую дорогу, уходя за холм. Местные называли эти холмы сопками. Забор так и тянулся вдоль дороги.
   Пора было возвращаться. Пора было ужинать.
   Ночью уже, хорошо перед тем поужинав и крепко выпив - так-то он почти не пил, но в командировке себе позволял - Евгений Васильевич вышел на высокой бетонное крыльцо. Глубоко дышал. Смотрел на луну. Вслушивался, затаив дыхание. Снова дышал свежестью, зеленью и немного солью недалекого океана. Откуда-то из-за стены деревьев слышны были обрывки какой-то музыки. Иногда вроде бы даже хоровое пение. Там, в парке, за деревьями. Там, где сегодня утром на самом верху колеса обозрения была уже зеленая кабинка.
   Днем специально спросил в офисе, где у них тут еще горы, о которых слышал, и где море. Они опять все ему мило улыбались (они тут все были очень милы и улыбчивы), а потом говорили, что и море есть, но туда ехать надо, а времени ведь просто совсем нет, и горы есть, но так просто их из центра города не видно. У нас тут, говорили, природа просто уникальная. Тут и зимы самые настоящие, с сугробами до третьего этажа. И лето - настоящее. С жарой и зноем. А если циклон, так почти тропические ливни - подвалы заливает, машины на улицах глохнут. Они даже гордились таким климатом и такой погодой.
   Но гор действительно видно не было. А море все же далеко. Это если перед самолетом специально съездить посмотреть, с самого утра, что ли. Но надо тогда заранее все рассчитать, иначе можно опоздать на регистрацию.
   Вообще странное дело: на работе не знают, например, какие тут есть рестораны, в единственной в городе высотной гостинице. Удивляются, что именно ее ему выбрали для проживания. Все, мол, обычно в другой живут - ближе к офису. А рестораны? Ну, не знаем, мы тут по ресторанам не ходим. А куда ходите? Опять улыбаются, переглядываются: мол, что ему тут рассказывать. Приехал и уедет. А мы тут живем.
   Он теперь пошел в гостиницу по центральной улице. Опять предлагали подвезти на машине. Тут, похоже, вообще никто не ходит пешком. Странное дело, город маленький, зеленый, уютный, но все только ездят. Маршрутки, автобусы, свои машины. Вот и тут - что вы будете ноги бить? Сейчас подвезем! А тут идти всего полчаса. Или даже двадцать минут. И вообще - ходить полезно.
   Зашел по дороге в магазин и купил там самый дешевый фотоаппарат. Теперь вечером ходил и все вокруг щелкал: забор этот черный. Гостиницу стеклянно-современную. Высокие деревья в парке за стальной оградой.
   Сегодня хорошо - солнце. До этого был сплошной туман и сумерки туманные. При солнце видны сопки вокруг города. Очень далеко и очень красиво. Они обрисованы четко, как тушью на старинных японских картинах. Сделал несколько кадров с высокого крыльца. Снизу на него смотрел охранник в черном. Смотрел внимательно и как-то запоминающе.
   А колесо все же крутится. Сегодня оно уже не стоит, а именно поворачивается. Сменяются кабинки. Поднимаются и опускаются. Оттуда, наверно, не только весь парк видно, но и весь город. Сам-то город низкий. Старые улицы - в двухэтажных шлакоблочных домах пятидесятых лет. Центр - пятиэтажный. Сейсмические требования у них такие, говорят. Хотя, в самом центре строят две башни - уже довели до двенадцатого этажа. Да и гостиница в девять высоких этажей.
   Похвалил местным эти новые дома. Удивились, переглядываясь. Что, у нас строят высотки? Странно, странно. А где, говорите? В самом центре? Вот прямо около нас?
   Окна выходят на другую сторону, поэтому показать пальцем не получилось.
   Но все равно осталось ощущение, что говорят, как с малым ребенком. Мол, придумывай, что хочешь, говори, только не плачь и не хулигань.
   Да что они, издеваются все, что ли?
   Уже сами предложили ему съездить на море. Тут далеко, конечно, но на машине за полдня можно обернуться. Правда, никто там не купается, потому что вода холодная. А зачем тогда ехать? Ну, посмотреть на море. Неуверенно отвечают, будто сами не знают, зачем предлагали.
   Вечером Евгений Васильевич снова ходил вдоль ограды парка. Прошел туда и сюда, не жалея времени и ног. Ну, нет никакого входа. Будто и не было его никогда. Ни арок никаких, ни ворот на замке - нет ничего. Может, стоит обойти вокруг? Музыка-то слышна. Колесо, так его, вращается. Как же туда ходят люди?
   Девушки в гостинице делали большие глаза, удивлялись вопросам. А никто туда не ходит. Очень старый парк. Это же еще довоенный. Так вот и стоит заброшенный. Какая музыка? Какое колесо? Да вы шутите, правда?
   Ну, а как же раньше в парк ходили? А? Раньше-то - как? Пусть даже до войны.
   Утром договорился на работе и пошел по городу гулять. Зашел в большой краеведческий музей. Потолковал со старенькой сотрудницей.
   А никто не скажет, как оно было раньше с этим парком. Город-то - приезжих. Весь город - приезжих. Местных тут никого и нет. Никаких вообще местных нет и не найти. После войны всех выселили, а потом заселили приезжие. Вот и эта старенькая музейская Маргарита Павловна - она тоже из приезжих. Тут давали такие подъемные, да еще с жильем было легче. Потом, надбавки разные - народ-то и потянулся.
   Ну, и климат еще, да. Вы знаете, у нас тут даже виноград по распадкам растет! И вызревает, что интересно. А вон та роща, что при въезде в город, зовется грушевым садом. И груши там есть. Только мелкие, одичали.
   Парк? Какой еще парк?
   Дальше Евгений Васильевич слушать ее не стал. Раз уж и тут ему начинают открыто врать и издеваться... Ушел из музея и пошел опять к парку.
   Вот же - парк. Вот забор в три метра. Вот деревья в парке. А там, дальше, километрах в двух-трех - огромное колесо обозрения. Работающее.
   Вот, блин... Действительно, как маленький ребенок! Вбилось же в голову, вперлось - и не успокоишься!
   Он оглянулся по сторонам, поплевал на ладони, подпрыгнул, зацепился и стал медленно и аккуратно карабкаться вверх, упираясь ногами. Сзади стали тормозить машины. Кто-то кричал, что сейчас позовет полицию.
   - Тьфу на вас! - громко сказал Евгений Васильевич, мягко спрыгнув в кусты.
   И тут же шагнул в густую тень деревьев. Ну, кто за ним кинется? Как у них тут за нарушителями в парк ходят? А? Если входа все равно никакого нет?
   Шум сзади сливался в непонятное шуршание на самом краю слуха, потом совсем стало тихо. Евгений Васильевич шел и шел вперед - сначала по высокой траве, потом по заметенному старой листвой потрескавшемуся асфальту. Потом асфальт стал чистым. Потом - новым. Черным и пахнущим гудроном. Музыка звучала все громче.
   Вот же оно - колесо. Небольшая очередь к кассе. Медленное движение кабинок по кругу. Вверх - вниз, вверх - вниз. Вот же!
   На скамейках сидят старушки. Молодые мамы возят туда и сюда разноцветные коляски.
   Да что же это - как они все сюда попали? В запретное место? Тоже через забор, что ли?
   Евгений Васильевич стоял посреди центральной площади парка у работающего красивого фонтана, облицованного полированным красным гранитом, смотрел по сторонам и ничего не понимал.
   А потом к нему подошли двое полицейских в новенькой черной форме, представились по всем правилам и потребовали предъявить документы. Рассмотрели с интересом командировочное удостоверение, вложенное в паспорт. Полистали привычно, проверив прописку. То есть, теперь это называлось регистрацией. Спросили как-то скучно и уныло:
   - Нарушаем, гражданин?
   Он все еще не понимал.
   - Просим вас покинуть территорию парка культуры и отдыха. Во избежание.
   Евгений Васильевич покорно повернул обратно, откуда пришел, но его цепко прихватили за локти, развернули и повели по широким людным аллеям мимо пруда с утками и лебедями, мимо шумных смуглых шашлычников, мимо скульптур и скамеек. Выход был роскошный, под старину. Высокие ворота. Арка. Колонны.
   - Сюда, пожалуйста.
   Аккуратно вывели и оставили.
   Слева знакомый мост висел над Москвой-рекой. Сплошной поток машин сверкал на солнце, как стальная змея.
   - Крымский мост, - сказал он вслух сам себе.
   - Да. А вы приезжий, наверное? - поинтересовался кто-то сзади.
   Евгений Васильевич даже не оглянулся. Он слушал знакомый шум машин. Вдыхал знакомый воздух. Смотрел вокруг удивленно.
   Это как же - телепорт какой-то, что ли? Фантастика в действии?
   - Никакой фантастики, гражданин.
   Опять он вслух говорил? Вот же - как приезжий какой-то, действительно. Просто обалдел от всего увиденного.
   - Но как же это? - обернулся он, одновременно обводя все рукой.
   - А так. Это вот Москва. Это река. Это Парк Горького. Какие еще у вас вопросы?
   - А моя командировка? Восемь часов в самолете? Провинциальный город на краю страны?
   И тут он сам все понял. Щелкнуло как будто. Встали шестеренки в нужное положение. Вот оно, в чем дело...
   Нет никаких провинциальных городов. Давно уже нет. И страны этой нет, что за восемь часов не пролететь из центра к окраине. Есть только Москва. А чтобы народ не волновался, ему в этой Москве устроены разные парки и аттракционы. И работа его, никому не нужная в самом деле - это аттракцион, и командировка эта дурацкая - тоже аттракцион. И самолет - аттракцион. Могли и сутки внутри держать, показывая кино. И тот город странный - он тоже всего лишь аттракцион. Вся жизнь, выходит...
   - Ну, вот вы уже все и поняли, правда? - спросил высокий человек в черном костюме, медленно надевая темные очки.- А теперь, пожалуйста, посмотрите сюда.
   Сверкнула вспышка.
   Очистилась память.
   Перезагрузилась система.
   Начался новый аттракцион.
  
  -- Бабочки
  
   Возле огромного глянцевого плаката с яркими тропическими бабочками гуляли девушки в рекламных костюмах. Они тоже были бабочками. За спиной у них трепетали цветные прозрачные крылья, на головах расходились в стороны длинные черные усики.
   - Заходите к нам, - приглашали они всех. - Заходите! Вы увидите самую натуральную красоту. Живые бабочки будут садиться на ваши плечи. Вы рассмотрите узор на крыльях, услышите сам их полет... Заходите же! Всего сто рублей!
   - И не дорого, - отметил Иван Петрович, проходя мимо.
   - И не дорого, и не дорого, совсем не дорого! - подхватили девушки.
   Они улыбались. Крылья трепетали. Усики гибко раскачивались. На ярком весеннем солнце это выглядело еще красивее.
   Иван Петрович был давно холост, и девочки ему всегда нравились. А вот бабочки - не очень. Он помнил, как покойная жена визжала, если в комнату медленно влетало какое-нибудь гудящее на лету насекомое. А уж когда на нее упала с потолка божья коровка... О! Это было просто как удар по ушам. Ультразвук буквально. Сам-то Иван Петрович к разным летучим и ползучим был равнодушен. Разве что больших пауков побаивался. А муравьи иногда вызывали интерес - за ними наблюдалось, как в детстве.
   Чего жена так боялась, она и сама ответить не могла. Причем, что странно, как раз пауки, которых побаивался Иван Петрович, не вызывали у нее никакой отрицательной реакции. А вот все остальные, с шестью лапками, да еще, не дай бог, с крыльями - просто ужас. Чуть не до обмороков.
   Эти "бабочкины выставки" в последнее время как-то расплодились, размножились. В отпуске в городе у моря видел их. В командировке в глубокой провинции - тоже видел. Вот, в большом городе, в промышленном - опять эти бабочки. Кому-то нравится, конечно, но все равно иногда становится интересно: на что они все живут? Этим же девочкам надо хоть маленькую зарплату платить. Тому, кто билетики при входе отрывает - тоже. За помещение аренду заплатить, за сами эти билетики, чтобы типография постаралась. А уж бабочки-то, бабочки! Неужели они бесплатны? Потом, обязательно необходим бухгалтер, чтобы все это учитывать. И какое-то руководство для организации и общего координирования.
   В общем, подумал Иван Петрович, тут выходит сплошная отмывка чьих-то больших и наверняка незаконно заработанных денег. Тут же - попробуй потом проверь, сколько потрачено на самом деле. Можно списать на тех же бабочек... А они, кстати, сколько в потомстве дают? Ну-ка, ну-ка?
   Дома он сразу полез в Интернет и нашел информацию.
   "Количество яиц у одной самки в зависимости от вида бабочки варьирует от нескольких десятков до тысячи".
   Ну, и как это понимать с арифметической и бухгалтерской точки зрения? В какую сторону округлять? Пусть половина яиц погибнет. Из остальных, значит, вылупятся гусеницы. И начнут жрать зелень. Не бабочки вредны - гусеницы. Вон, капустница беленькая летает себе по огороду, порхает над грядками - ничего страшного от нее не будет. А вот от ее маленьких гусениц - вся капуста, как дробью побитая. Или вот моль домашняя. Что за ней гоняться с криками? Она как раз шерстью и не питается. И кожаные башмаки она не объедает. Это все делают ее детки - гусеницы. Потом, отъевшись, они превращаются в куколок. И из тех куколок уже вылупляются красивые и совершенно безвредные для общества бабочки.
   Вот чего только раньше жена их так пугалась, а? Чего тут страшного? Они ведь даже не кусаются - просто нечем!
   На самом деле Иван Петрович был не бухгалтером, как можно было подумать. Он работал в отделе по борьбе с расхищением всякой собственности. Раньше собственность была только социалистическая, а Иван Петрович был лейтенантом. Теперь он давно полковник, и уже скоро ему уходить на заслуженную пенсию. Совсем скоро. Последний отпуск, предпенсионный. Старость, да. Но умище-то, умище куда девать? Вот и ходит, смотрит по сторонам, считает по привычке и высчитывает. Так же однажды он раскрыл сеть по сбыту фальшивой валюты. Точно так же, прогуливаясь и размышляя. Кстати, надо будет спросить у ребят, не проверяли ли этих, с бабочками. Странная какая-то контора. Мутная. И странно, что много их стало.
   Отпуск был длинный. Делать было совершенно нечего. Весенняя погода - штука неустойчивая: вчера было солнце и ласковый ветерок. Сегодня - настоящий шторм. Гнутся деревья, дождь лупит в окно так, что страшно за стекло. Хорошо, что успел поменять рамы. Пластик. Герметичность. А в те, старые, рассохшиеся от времени деревянные, наверняка уже налило бы под окна, и прыгал бы Иван Петрович с тазиком и тряпками туда и сюда, собирая воду и боясь ночного звонка снизу: "Вы опять нас залили!".
   А тут - лупит в окно, но ничего ведь не слышно. Тишина в комнате. Запах хорошего кофе. Компьютер на столе чуть гудит. Так и тянет поработать, посчитать что-нибудь. Оставить своим ребятам задел на будущее. Иван Петрович знал, кто будет на его месте в отделе - конечно, первый заместитель. Так и подбирал в свое время, чтобы мог "подхватить знамя борьбы с расхитителями...". Он махнул рукой и рассмеялся вслух. Вот ведь, какие живучие штампы. Это как в новогоднюю ночь стоя хором петь "Союз нерушимый...", или на вопрос "Ну, что?" тут же доставать деньги и вкладываться со всеми.
   Вот, скажем, те же бабочки... Откуда у хлопцев тропическая грусть? Что за мода и как все началось?
   Великая все же вещь - Интернет. Практически все можно найти. Нашелся и тот, кто первым открыл выставку с живыми тропическими бабочками. Американец. Понятное дело. Кто бы еще сомневался? Угу, даты рождения и смерти. Рановато умер. Статьи. Есть и переведенные на русский язык. Восхищение бабочками, как высшим произведением природы в своей красоте. Описание сложного пути от личинки до полноценного организма. Дом - музей. Он же - лаборатория по выведению особых сортов бабочек. Самых красивых и самых долгоживущих. И еще - самых больших в мире.
   Так...
   Все же Америка. Но это же выходит - страшно дорого! Не может быть товар или услуга из богатой страны - и дешево.
   Иван Петрович походил из комнаты в комнату, зашел на кухню, сделал себе еще кофе - кофемашину подарили коллеги перед самым отпуском. Вернулся к компьютеру и сел за расчеты. Никак не выходило прибыльным это дело. Просто никак.
   Кто там после этого натуралиста впрягся? Его жена? Понятное дело. Тоже активистка и прочее. Тоже американка. И - какая странность - тоже покойница. Что это они мрут так быстро? Там же продолжительность жизни на двадцать лет выше, чем у нас!
   Хотя, насекомые, запахи эти постоянные, настоящие тропики в доме, высокая влажность... Надо будет зайти, полюбопытствовать, как там на этой выставке у нас все устроено.
   Так, а что там о насекомых в энциклопедиях?
   Днем он все же заплатил сто рублей и прошел на выставку. Мог бы и бесплатно, привычно махнув перед администратором толстенькой бордовой книжицей, но был честен перед собой - это еще не настоящее расследование и не служба, это все еще отпуск и отдых. Просто мысли разные фантастические. И интересно ведь.
   Ну, и скучно еще в долгом последнем отпуске. Очень скучно.
   Внутри было душно и влажно. Огромные яркие бабочки садились на руки, переползали, хватаясь цепкими черными лапками, покачивались на вытянутом в сторону указательном пальце.
   Внезапно что-то кольнуло в спину. Иван Петрович стал махать руками, и ему предложили выйти, чтобы не пугать редкую живность. А то поломают крылья, обтрясут пыльцу - знаете, уважаемый, сколько с вас потребуем в возмещение ущерба? Знаете, сколько стоит одна такая бабочка? У-у-у...
   В спине нарастала боль. В голове метались мысли.
   Вернувшись домой, долго вертелся у зеркала - не было ничего на спине! Но ведь болело!
   Снова полез в энциклопедии. Снова читал о том, самом первом, американце. И тут вдруг осенило. Все вдруг стало ясно и понятно. Сразу и полностью, как бывает при раскрытии сложного дела. Когда долго копаешься в бумагах, считаешь, потом допрашиваешь, сверяешь цифры, делаешь запросы... И вдруг - как луч яркий в темноте. Сразу все становится ясно и понятно.
   Этот фанатик... Он же что писал в статьях - нет ничего лучше, красивее и воздушнее бабочек. Он же всю жизнь положил на выведение все новых и новых, все больше и больше чтобы, чтобы еще ярче. И первые выставки пошли на его собственные деньги - а дальше-то, дальше как? Откуда средства?
   Вот оно! Это как в секте: сначала вкладываешь свои деньги в ее создание, а потом тебе несут все новые и новые сектанты - твои рабы, фактически. Но тут - вот он, уже лежащий в кровати, полковник полиции... Как они с него деньги возьмут? Или с другого кого - как? Что должны сделать, чтобы он сам, добровольно, расстался с зарплатой?
   Да очень просто. Сам к ним прибежишь. Потому что уже горит левое плечо огнем, уже боль такая, что не выдержать.
   Это проклятая бабочка отложила свои яйца! Это уже начинается процесс. Это сейчас сотни маленьких червячков будут есть его плоть, пока не станут куколками. А потом придут те, кто продавал ему билеты. И будут у них снова бабочки... Ой! Бабочки! Все больше и больше! Это же сам Иван Петрович станет бабочкой! Огромной, красивой, но совершенно безмозглой бабочкой. Вот в чем секрет американца. Вот как растут и множатся эти выставки!
   - Бабочки..., - прохрипел Иван Петрович, теряя сознание от боли.
   Одно жалко - не рассказать никому. Не успеть.
   Пробуждение было болезненным и тяжелым. Он дышал, но не сам. Поднималась и опускалась грудь, шипели трубки, подведенные ко рту и носу. Крепкие ремни удерживали руки и ноги. Кровать - приподнята. Настоящая медицинская кровать.
   - Очнулся? Ну, что же ты, Иван Петрович, дорогой наш! Куда спешишь?
   Моргал, не понимая. Заместитель сидел у кровати, смотрел честными глазами в самые зрачки. Рассказывал новости. Врачи, мол, сказали, что нельзя было так резко прекращать работу. От того и произошел инфаркт. Но теперь уже все в порядке. Операцию хорошую сделали. Клапаны расшили. В общем, нормально все. Живи, Петрович.
   В порядке? В плече и сзади, под лопаткой, как будто игла раскаленная.
   Так он с ними заодно, выходит? Вот она где, коррупция! Вот они как деньги-то добывают от всех укушенных, от зараженных - через полицию! И не сказать, не передать никому... Нет уже ни сил, ни воли.
   Люди, бойтесь бабочек! И фанатиков!
   Хотел прокричать, как завещание высказать...
   Эх...
   И снова чернота безвременья поглотила его мозг. Кем он будет, когда очнется - уже даже и не думалось. Все. Кончился полковник.
  
  -- Весна
  
   - Как же у вас тут тихо.
   - Не сезон. Тут, когда не сезон, всегда тихо.
   Регистрация в гостинице занимала непривычно много времени. Никаких новых технологий - обычная шариковая ручка, анкета на тонком бумажном листе, толстый журнал регистрации. Обязательное предъявление документов. Страна проживания интереса не вызвала. Главным было знание языка. А говорили тут повсеместно на знакомом и понятном языке, в отличие от западных областей страны, где Иван фактически ничего не воспринимал на слух. Там требовалось повторить два или три раза, чтобы он понял, о чем спрашивают. Тут же говорили понятно, без всякого акцента или местных каких-то особенностей. Средний такой язык. Средняя речь, если так можно выразиться. Почти, как дома. Но - не дома.
   Еще тут все называли друг друга по имени. Даже президента страны. То есть, как в детстве - все по имени. Или как в дальней загранице какой-нибудь. Вот и беджики у всякой обслуги любого возраста - только с именем. И его самого, известного "на северах" писателя Ивана Владимировича Петровского записали просто Иваном Петровским. На фамилию улыбались радушно, и только что не спрашивали, не свой ли, не из местных ли, не родственник ли.
   Номер был мал, но дешев. Море еще холодное, не для купания, но зато совсем близко. Зелень жесткая и колючая, но такая яркая и непривычная на вид - настоящая заграница.
   Юг.
   Иван приехал в этот поселок по рекомендации друзей. Тут, сказали ему, удивительно легко и хорошо пишется. Очень тихо. Вдали от трассы. Нет длинных пляжей, как в соседних чисто туристических городках. Нет надоедливой громкой музыки ночи напролет.
   Вот как раз за тишиной он и приехал. И за воздухом, пропахшим солью и ветром.
   В первый же день выбрался погулять. Убедился, что как ни гуляй, а все равно через час опять придешь к гостинице. Две улицы крест-накрест. Дорога в горы к трассе. Рынок. То есть, рыночек. Маленький и аккуратный. Торговый ряды вдоль той улицы, что к морю. Бетонный забор старого санатория с калиткой нараспашку и памятником кому-то в буденовке при входе. Глянцевые пальмы у подъездов стандартных серых пятиэтажек. Крутые нескончаемые лестницы, позволяющие спрямить путь. Крики чаек вдали.
   Хорошо.
   Возле рынка какая-то старуха, греясь на весеннем солнце, продавала клубнику.
   - Неужели своя? - удивился Иван.
   - Да какое там! Турецкая, из Алушты привезла. Своя-то пойдет через пару недель, не раньше. Как раз к сезону.
   Взял клубники, заплатил, не торгуясь. Местные цены просто радовали. Может, правда, приехать сюда на полгода, запереться, написать сразу новый роман?
   Старуха насыпала ягоды в самодельные кульки грамм на сто. Вот два таких кулька и купил.
   В номере помыл ягоды, выложил на гостиничную тарелку. Запах клубники, крики чаек вдалеке за распахнутым окном. Жестяной шелест жесткой зелени.
   И опять же - хорошо.
   Спалось великолепно. Ничто не мешало спать. И проснулся в утреннем сумраке бодрый и выспавшийся. И еще ленивый-ленивый. Хотелось ходить медленно, дышать через раз, питаться долго и основательно. В общем, не роман писать, а бездельничать в полный рост.
   А в туалете (да, да - писатели тоже ходят в туалет) Иван обратил внимание на сами кульки, промокшие красным, с расплывшимися чернилами на изнанке. Почерк был разборчив. Язык - родной. Слова, слова, слова... Это кто сказал? Шекспир? А вот писатели всегда вчитываются в слова. Если они, конечно, настоящие писатели.
   "Снял однушку. Цены тут просто смешные. Останусь на всю зиму, как мечтал. Роман пишется".
   Потом был кусок совсем размокший и грязный. Зато на втором листе было разборчивее.
   "Хозяйка - золото. Порекомендовала, к кому ходить за молоком и творогом. Лишний раз не появляется, нос свой в углы не сует. Местная тишина радует, как ничто более".
   "Сегодня полдня провел у моря, наблюдая за рыбаками. Наверное, пару абзацев сделаю о местных рыбаках. Они придадут необходимый колорит и правдоподобность".
   И опять размытость и неразборчивость.
   Иван подумал еще немного, не выходя из туалета. Потом собрался, умылся и пошел опять на рынок. А два листка положил на подоконник - сушиться.
   Старухи с клубникой сегодня не было. Пришлось расспрашивать. Говорил, что рекомендовали ему, что приехал писать книгу.
   - А, баба Рая! - опознала приметы девушка, скучающая возле стенда со шляпами. - Так она теперь долго не придет. У нее же вчера клубнику купили.
   Дала адрес. То есть, просто нарисовала на тетрадном листке, куда повернуть и в какой подъезд зайти. Пошел туда, сам себя спрашивая - зачем, ну, зачем? Нашел старую пятиэтажку. Достучался до старухи. Та самая, вроде.
   - Баба Рая! - кричал ей почти в ухо. - Я у вас вчера клубнику брал!
   Она юлила и отнекивалась. Боялась, что с претензиями.
   - Да все отлично! Хорошая клубника, турецкая! Вкусная! Мне бы бумажки те, что на завертки. Откуда они у вас?
   Баба Рая рассказала, что приезжал к ним солидный писатель с севера. Михаил Петрович его звали. Он на всю зиму снимал у нее однушку, которая осталась от дочки. А после него (она так и сказала - "после него") остались всякие записки. Она их уже и на растопку - тут у нее титан, так очень даже хорошо. Титан в наше время - это просто спасение, бывает. И погреться можно у огонька, и воду согреть, и сжечь мусор всякий, если что. А что осталось - вот, на завертки пустила.
   - Продайте, - сказал Иван.
   - Тыщу! - тут же сказала баба Рая.
   У них тут, похоже, продается и покупается все. Были бы деньги и желание. Он прикинул в уме, умножил на курс, подумал о нужности или ненужности таких записок для него лично. Заплатил.
   Баба Рая раздумьям не мешала. Смотрела хитро. Блестела маленькими глазками сквозь седую челку. Получив пять розовых бумажек, тут же отлучилась в комнаты, вынесла несколько листов и с десяток уже готовых кульков.
   - Это все, что ли? - удивился Иван, прикидывая, почем ему обошелся каждый листок.
   - Так ведь остальное на растопку ушло, - развела она руками. - Больше и нету, уж извините, если что.
   ...
   "А кошки тут очень умные. Рассказывают, что перед самой зимой колоннами, колоннами, повзводно и побатальонно маршируют в дальнюю Алушту. Если и правда так, надо бы самому увидеть. Надо записать".
   "Всех собак местные по зиме обязательно разбирают по домам. Говорят, что, чем больше собака, тем она теплее, а значит, выгоднее. Никто на зиму не остается без своего дома. Хороший поселок. Хорошие люди".
   "Роман движется вперед. Рыбаки будут даже не намеком. Один из героев точно будет рыбаком. Очень они тут колоритные".
   "Парк в санатории. Описать подробно. Старый парк. Старый санаторий. Но не разруха, а запущенность".
   "Все. Сегодня кошки ушли. Видел сам. Такая вокруг тишина и прозрачность. Только вдали шумит море, и кричат чайки".
   "Ненавижу чаек. Они смеются за окном. Гадко и гнусаво. И некому их погонять. Нет уже ни кошек, ни собак. Говорят, это уже зима. А еще все зеленое".
   "Рынок совсем закрылся. Сказали, будет сильный шторм и сразу резкое похолодание".
   "Туман накатывается с моря, как белая стена. От серого свинцового тяжелого моря до серого неба - глухая стена. Сразу за ним все становится невидимым. Домов просто нет. Моря нет. Ничего вокруг нет. И тишина упала на город. Только взлаивают глухо собаки на самой границе слуха".
   "Придется все же выйти на улицу рано или поздно. Ни сигарет уже нет, ни спичек. Даже газ зажечь нечем. Да и еды надо запастись. И напитков всяких. И все же, как хорошо тут пишется. Уже ощущаю: не роман у меня будет - романище".
   "Если вдруг что - я Михаил Умнов. Писатель. Не понимаю, в чем тут дело. Туман стоит уже вторую неделю. Очень хочется есть. На улице ничего не видно. Только какие-то странные тени мелькают внизу по тротуару. Да еще далекий лай собак. Даже гнусные чайки исчезли".
   ...
   - Собаки? Так зима же. Мы же тут не звери какие. Всех местных собак по домам разобрали. Вот как потеплеет еще - сразу всех наших собак и увидите.
   - А кошки? - с замиранием в сердце - сходится, сходится! - спросил Иван.
   - А что - кошки? - удивился рыбак, удивший мелкую рыбешку прямо с набережной. - Кошка - она ведь создание хитрое. Ни поймать ее, ни убить. Девять жизней, как считается. Кошка - она всегда сама по себе. Вот тебе, значит, и кошка.
   То ли ответил что-то, то ли нет. Стал вдруг всматриваться в волны и подергивать леску. Видно, клев начался - понял Иван. Понял и отошел в сторону, чтобы не мешать.
   И чего вдруг потянуло на эти разговоры? Ведь все и так обошел, как описано у Михаила. Парк в старом санатории за серой бетонной стеной посмотрел. Записал впечатления. Сухой бассейн с кучками камней на побитом мозаичном дне. Пустой пляж в мелкой гальке, продуваемый насквозь.
   А на набережной стояли в зеленых брезентовых дождевиках рыбаки. Махали удочками. В белых пластиковых ведерках плавала пузом кверху какая-то рыбья мелочь. И ни кошек, ни собак рядом. Даже странно.
   Вот и спросил.
   Вот, значит, и ответили.
   Он дошел до края, до самого конца набережной. На побитом морем бетоне сидела одинокая крупная дворняга с обрывком веревки на шее. Смотрела непрерывно, подняв одно ухо и как бы прислушиваясь, в сторону моря.
   Море было яркое и синее. По прозрачному голубому небу над ним плыли редкие чистые белые облака. Легкий ветер гнал какую-то ритмичную, как современная музыка, волну. Было еще прохладно, но поднимающееся солнце уже обещало, что вот неделя, вторая - жди жары.
   Иван постоял, глядя на море. Внутри что-то непонятно ворочалось. Поднимались волоски на руках. Пробегали мурашки по спине. Не холодно, нет. Тревожно как-то и очень неопределенно и зыбко все было.
   Они же забирают собак по домам? Так ведь сказали? И в записках тех - о том же. А это что же за зверь тогда одинокий и ничей?
   - Миша? - вдруг тихо спросил Иван, неуверенно приглядываясь к псу.
   Дворняга вздрогнула, повернулась неуклюже, сжалась, как перед ударом и кинулась с тонким визгом в кусты.
   - Тьфу! - плюнул он в сердцах. - Вот ведь фигня какая почудилась.
   По пути к гостинице встретил согнутую бабушку, наливающую молоко в три посудины, стоящие под деревянной поломанной лавкой. Вокруг вились разноцветные кошки.
   Он вдруг вспомнил, что кошек в городе и правда не было. Вернее, он их просто не видел, наверное. И собак никаких не было. А сейчас - вон собаки. А вон - кошки. В ассортименте, так сказать. Тоже мне, писатель называется - животных не замечал. Мечтал о чем-то своем непонятном. Ходил и мечтал. Это во всем море виновато и воздух. Пьянит и отвлекает.
   В гостинице сказал девушкам на входе, что видел много кошек. Они сразу разулыбались, стали говорить, что кошек в поселке чуть ли не больше, чем людей. Что они все ласковые и очень чистые. Местные их тут всегда подкармливают.
   Угу. Много кошек, значит.
   Когда спустился с вещами, смотрели уже не так радостно. Говорили, что, ясное дело, сезон скоро, понаедут бездельные туристы. Конечно, неудобно будет знаменитому писателю Петровскому в шуме курортного сезона свои книги писать.
   - А вы приезжайте к нам осенью, на всю зиму! У нас тут такая, знаете, тишина, как ватой уши забиты. Пусто совсем, и - тишина. Зимние шторма на море - это ж такая дикая красота! Туманы еще у нас бывают, какие роскошные. По неделе! А то и больше.
   - Да, да, - поддержали все. - Приезжайте к нам на всю зиму. Берите свой ноутбук, вещи еще какие, если что надо - и приезжайте. У нас тут просто прекрасно пишется, все так говорят.
  
  -- Старость
  
   Нет, все же придется выходить на кухню. Ничего не поделать. Холодильник стоит там. И чайник тоже там включается. Надо было, наверное, перетащить к себе - но это уже было бы явным признаком паранойи. Главное, идти надо спокойно, ни на что не обращать внимания, не дергаться. Подумаешь, видения какие-то у него! Мало ли у кого и какие бывают видения. В таком возрасте у некоторых наступает полное разжижение мозга. А он все же сам себя обслуживает. Никому не жалуется. Только себе, да и то - молча.
   Старик с кряхтением поднялся из старого кресла, откинув на подлокотник сине-зеленый плед, которым накрывался до шеи.
   Старая кровь не греет. Старые кости мерзнут. Зябнет все. Что с холодной старостью можно сделать? Хорошо еще, что понимает собственное состояние.
   Теперь - ноги в валенки. Раньше-то, в далекой юности, смеялся над старым преподавателем в университете, который даже летом приходил в аудиторию в валенках. А теперь сам почти такой. Конечно, можно и просто в носках ходить по своей квартире. Но мало ли, что там рассыпано по полу. Или только кажется, что рассыпано. Мало ли. А еще в носках - просто холодно. Как ни убеждает родное государство, что на самом деле на улице тепло, а пол-то - холодный. Сквозит все время откуда-то. Морозит. Здоровья осталось совсем мало. Его надо беречь. Поэтому - лучше уж в валенках.
   Он подошел к двери своей комнаты, постоял, набираясь духу.
   Сейчас выйду. Вот сейчас выйду. Никого там нет. Это все мне кажется. Никого нет.
   Вышел. На кухню - сразу налево. Не надо заглядывать в большую комнату. Нечего задерживаться в коридоре. Сразу на кухню, там щелкнуть кнопкой чайника. Он еще теплый - это с утра, наверное. Но хочется горячего чая, а не теплого. Вот, забулькал, зашумел. А теперь осторожно, боком, ни на что не смотря - к холодильнику.
   А как вот ни на что не смотреть? Глаза закрыть, что ли? Тогда ведь и холодильник не найти. Это еще когда - в прошлом месяце, что ли? Пытался он тогда с закрытыми глазами. И что? Сразу головокружение. Сразу - с курса. Сразу башкой о стену. Старой пустой больной башкой. Так последние шарики повыкатываются...
   Кстати, если просто смотреть вниз, не поднимая глаз, тоже ничего хорошего не дает. Вот эти темные пятна. Почти черные, такие красные. И блестят. Это что? Или опять всякая хня и бня видится? Вот как принимать такую аберрацию зрения? То ли полы мыть пора, то ли... Но если полы мыть, то есть признать существование грязи, так что это и откуда?
   И гильзы.
   Вот что за голова дурацкая? Откуда такое набралось? Книжек приключенческих и военных в детстве перечитал?
   Хорошо, что в валенках. В носках бы наверняка почувствовал всякую неприятность, когда наступаешь на золотистую свежую гильзу. Можно даже поднять, понюхать. Но зачем? Все равно все это - внутренний мир. Никто больше этого не увидит. Более того, расскажешь такое - сдадут в больницу. И будешь тогда до конца жизни - что там ее осталось - манную кашку больничную по утрам перетирать беззубым ртом.
   Холодильник был загорожен чем-то темным. Придется смотреть.
   Старик поднял глаза, посмотрел вокруг. Все привычно. Все, как всегда. Заложенный толстыми книгами оконный проем. Черный пулемет торчит сквозь неаккуратно выбитое стекло. Вот потому и сквозит, значит. К прицелу прильнул здоровенный мужик в черном. Вот он-то и загораживает проход.
   Придется применить силу. Ходить сквозь свои видения старик пока еще не научился. Хотя, если вдуматься, должно получаться.
   Он потолкал мужика в бок. Тот ругнулся, потом начал оглушительно стрелять куда-то вниз. Гильзы потекли на пол, рассыпаясь со звоном, сталкиваясь и отлетая. Одна стукнула по валенку. Отскочила в темный угол.
   - Позвольте, - еле слышно пробормотал старик, и еще раз толкнул.
   Мужик в форме выругался еще раз и чуть подвинулся в сторону.
   Теперь можно открывать холодильник. Что там еще осталось? Вот, кусок масла сливочного можно взять. Отрезать хлеба горбушку, на него - масла. И с горячим сладким чаем. Нормально будет. И тепло, и сытно. Еще в холодильнике стояли ряды банок с тушенкой. Но тушенки не хотелось - она жирная и холодная. А еще старик не помнил, чтобы ставил тушенку в холодильник. Значит, это могут быть опять видения. Кто же наедается с видений? Разве на таком прожить можно?
   С куском масла на куске хлеба он повернулся к столу. За столом сидел невысокий толстый офицер. Тоже весь в черном. Он молча рассматривал старика через очки в золотой оправе. В стеклах очков его глаза казались большими, черными, как его форма.
   Главное, не обращать внимания. Не хватало еще начать здороваться или разговаривать с собственным стариковским бредом. Старость, старость... Вот и отец, помнится, все ругался с кем-то, видимым только ему, рвался куда-то перед смертью. А не надо было ругаться. Они же его не трогают. Нет их никого. Просто нет их. И звуков никаких нет. И запахов. Потому что, откуда бы ему знать, как пахнет настоящая пороховая гарь? Опять по книжкам, да по фильмам? Нет. Ничего нет. Он один.
   Старик налил в кружку кипятка, сыпанул туда же пригоршню заварки. А вот сахара-то и нет. Совсем нет сахара. Придется так. Но главное - кипяток.
   Осторожно переступая валенками, стараясь не смотреть по сторонам, он проследовал обратно к своей двери. Дверь в комнату оказалась открытой настежь. Забыл закрыть? Вот уже и внутренняя самодисциплина всякая пропала. Надо же делать всегда так, чтобы помнить, что сделано: закрывать за собой двери, выключать свет, смывать воду... И вовсе не смешно. Еще не хватает до такого дожить, чтобы воду за собой смывать забывать. Тьфу!
   Старик зашел в комнату, прошелестел валенками к креслу, поставил на столик справа кружку, положил бутерброд. Теперь - закрыть дверь.
   - Дверь не закрывай! - раздалось от окна.
   Вот только внимания не надо обращать. Мало ли, что слышится и что видится. Он опять двинулся к двери.
   - Слышь, ты, старый! Я же сказал - дверь не закрывай!
   Говорят, если человеку снятся кошмары - это просто у него что-то в организме не так. Это, наверное, какая-то болезнь уже точит его, но еще не больно, не заметно. А мозг уже выдает предупреждение. Вот этими самыми кошмарами. А если такие кошмары наяву? Наверное, это тоже говорит о здоровье. Вот подсказывает мозг, что нельзя закрывать дверь. Почему? Может быть, потому что будет душно? Может, мозгу просто не хватает кислорода?
   Старик вернулся к креслу, закутался в плед, не вынимая ног из валенок. Все-таки с открытой дверью сквозит сильнее. С кухни опять раздался грохот длинной пулеметной очереди. А от окна отозвалось, как эхом. Два хлестких выстрела и ругань вполголоса.
   Старик взял кружку, подул на нее, отхлебнул. Горячий крепкий чай пробежал в желудок, грея пищевод и поднимая тонус. Теперь - бутерброд.
   - Нет, ты видишь, какие суки, а? Они уже по жилью стреляют! - у окна пошевелилась тень. На миг показалось, что это снайпер в маскхалате, делающем его большим, бесформенным пятном на фоне светлых обоев. Шторы остались задернутыми - старик сам закрыл все щели с вечера. А этот, наверное, просто разбил стекло и выставил ствол на улицу. Это он неправильно делает. На самом деле настоящие снайперы стреляют не с подоконника, а из глубины комнаты = старик что-то такое читал в детстве. Хотя... Что тут объяснять собственным кошмарам? Главное - все опять затихло. Замерло. Притаилось.
   Бутерброд и горячий чай. Вот - реальность. Все остальное - кошмар. Просто выдумка воспаленного старого отмирающего мозга.
   Но мы еще поживем, поживем...
   - Мы еще поживем, старый! Мы продержимся! - раздалось от окна.
   Главное, не отвечать вслух. Это просто собственные мысли. Просто мысли.
  
  -- Зомби-зомби-зомби
  
   К зомби-апокалипсису мы никогда специально не готовились. Если и готовились к чему, так это к неожиданному выезду из города. Что-то вроде внезапно начавшейся войны или волнений массовых, и надо будет вдруг отсюда бежать. Об этом и говорили на кухне. А над тупыми американцами, которые боятся придуманных зомби, снимают о них ужасные трешовые фильмы и держат в доме запасы продовольствия, а еще изучают правила убийства кошмарных зомбаков и ходят на специальные курсы, только смеялись.
   Вот поэтому, наверное, все так и вышло.
   Ночной звонок в дверь - самое противное дело. Я еще покрутился в постели, потом накрыл голову подушкой и попробовал снова уснуть. Иногда это получается. А тот, что за дверью, снова стал названивать. Ну, ведь ясно же, что это вовсе не ко мне. Нет у меня никаких таких странных знакомств, чтобы по ночам... Ну, какого еще там и кому и вообще? Вот, предположим, ты спьяну или с устатку ошибся этажом или дверью. Позвонил целых три раза. Не дождался ответа. Так хоть на номер квартиры погляди! Хоть лестничную площадку осмотри - ну, не твое это все, не туда приперся! Или укуренный в конец просто?
   Опять звонит. Надо будет мне поменять эту звонилку. А то сигнал, как вот просто не знаю, что. Мертвого на ноги поднимет. Меня практически уже совсем поднял. Не уснуть теперь никак. А на часах, между прочим, всего три часа ночи. Ни туда, выходит, ни сюда. Ни выспаться хорошо, ни вставать, чтобы работать.
   Как же громко трезвонит! Пойду и скажу ему что-нибудь нехорошее. Или даже ударю. Прямо вот в лицо. И еще поддых. И потом ногой, ногой...
   Опять звонит. Просто в голову шуруп ввинчивается.
   - Иду уже, иду...
   Не слышит, названивает какую-то мелодию. Что-то такое прерывистое. Знакомое что-то. "Спартак-чемпион", что ли? Васька, никак?
   - Какого еще черта и вообще на? - пробурчал я, открывая дверь старому другу.
   А он ворвался, оттолкнув меня в сторону, и сразу стал быстро-быстро руками по двери, как в кино. Щелк-щелк-щелк... Заперся, типа.
   - Ты, гад последний, совсем сдурел, что ли? Сколько сейчас времени - знаешь? - это я уже злее.
   Васька, друг с самого детства, отмахнулся, прилипнув к дверному глазку. Смотрел долго, дышал часто, будто бежал откуда-то. Наконец, повернулся, глаза вытаращил:
   - Ну, блин, с днем рождения тебя, что ли...
   - Дурак совсем, да? Три часа ночи! Завтра же на работу... То есть, уже вот сегодня скоро...
   - Ага, это я-то дурак... А ты... Телевизор лучше включи.
   На кухне телевизор тихонько шипел и показывал серую муть. В комнате - то же самое. Я пошевелил мышкой, оживляя спящий компьютер, ткнул в яркий значок на рабочем столе. Хм...
   - Интернета тоже нет.
   - Скажи спасибо, что пока есть свет! - горячо зашептал он. - И ты не шуми так, а говори тихо - они ведь на шум и свет резко реагируют.
   Свет тут же погас. Как по команде какой. И больше не включался, как ни щелкай выключателем.
   - Ну, вот и до подстанции, выходит, добрались, - непонятно сказал Васька.
   - Да кто еще и куда добрался?
   - Зомби, так твою и перетак, и налево с выкрутасами. Америкосы не зря всех своих к этому готовили. Натуральные зомбаки, представь... Жрут, в натуре, людей и передают заразу дальше. Как в кино, прикинь! Американцы и разные там австралийцы к этому готовы были. А мы?
   Нет, мало того, что разбудил в три ночи - в самый, понимаешь, мой день рождения, так еще и дурь разную несет.
   - Накурился, что ли? Или пил крепко?
   - Ты телевизор включал, в Интернет лазил... Свет вот тебе еще погас. И я, по-твоему, спать не хочу, что ли? Я к тебе из кабака бежал, так все ноги, блин, сбил. Как услышал сообщение - сразу к тебе. Вдвоем-то все проще продержаться, чем в одиночку.
   - Продержаться? - все еще не понимал я.
   - Блин, да просыпайся ты, наконец! Хватит тупить!
   Он мне подробно, плотно пересыпая обычные слова матом, рассказал о событиях этой ночи. Как ровно в полночь прозвучало экстренное сообщение. Как было сказано, чтобы все сидели по домам, запершись, и ждали армию. Как потом начали постепенно отключаться телевизионные каналы. Как он, Васька, пробирался ко мне пешком практически через весь город. Потому что - куда еще, как не к лучшему с детства другу?
   - Да, ладно..., - говорил я, растирая обеими ладонями лицо. - Ты мне тут втыкать начинаешь всякое такое. Мы сколько раз уже обсуждали с тобой. И отмирание нервных окончаний, и про кровь и питание, и про мозг и выстрелы в голову... Ну, брехня же! Ну, не бывает такого! И даже не смешно. Ты мне еще про вампиров поговори, ага.
   - Кстати, о выстрелах, - встрепенулся он. - У тебя тут есть ствол какой-нибудь?
   - Откуда, браза? Откуда у простого программера - ствол?
   - Ну, ты же, вроде, за ношение и свободную продажу был?
   - Ну, был, да. И даже - есть. И что? В общество охотников записываться и длинную дуру покупать, а потом дома в сейфе ее хранить? Нафиг-нафиг... Я бы вот пистолет еще купил. А длинноствол мне как-то совсем не нужен. Не охотник я.
   - Эх, жаль, - сказал Васька и аккуратно отодвинул край шторы, заглядывая вниз, во двор.
   Мне раньше шторы эти совсем не нужны были, потому что все равно один живу, да и этаж высокий. Но потом внизу поставили фонарь такой яркий, что можно гулять по ночам на новой детской площадке. Вот я и повесил на струну. А Васька смотрит вниз и шепчет что-то на слух матерное.
   - Чего ты?
   - Чего я? Чего ты, мать твою! Вон, посмотри вниз. Эх, ружья нету...
   Ну, посмотрел. По двору в разных направлениях, покачиваясь, ходили самые натуральные зомби. Как в любом американском кино. Руками почти не двигают. Неуклюжие немного. Ходят туда и сюда, сталкиваются, упираются в стену, поворачивают обратно.
   - Ну? - непонятно спросил Васька.
   А что - ну? Что я ему скажу? Это он меня в три часа ночи разбудил, напугал, можно сказать, а теперь вот зомби показывает. Да ну, нафиг... Сон это все. Просто сон. Кошмар.
   - Сон? Ну, да... А пожрать у тебя запасы есть? А воды - полная ванна, небось?
   Мы кинулись к ванной, но раз нет света, так и тут - слилось по трубам какое-то количество - и все. Да и та вода была рыжая и грязная.
   - А ведь кто-то же готовился, наверняка, - мечтательно сказал Васька. - Кто-то эти фильмы не просто так смотрел, не для ржачки простой под пиво, а для дела. Учился выживанию. А у тебя вот ни воды нет, ни жрачки долгоиграющей.
   - Пельмени у меня в холодильнике есть...
   - Вот и будешь теперь сырые пельмени трескать. И еще без запивки... Черт, чего это я к тебе полез? Ну, чего я к тебе-то? - заныл он.
   - Потому что ты - мой настоящий друг, - ответил я. - А так бы я утром в магазин вышел - все же день рождения, надо закупки всякие делать - а там эти ходят. Бр-р-р... Нет, в натуре, браза, я тебе теперь даже благодарен. Потому что, выходит, ты меня сегодня от смерти спас.
   Он посмотрел странно, хмыкнул подозрительно:
   - Так ты поверил уже, что ли?
   А как было не поверить? Света и воды нет. Телевизора и Интернета нет. Апокалипсис, не иначе. И эти, во дворе. Я еще раз посмотрел опять в щелку - ходят и ходят. Как механизмы какие.
   - Что делать будем? - спросил Васька.
   Он меня всегда уважал, и, если чего сделать, так сначала выслушивал, потом мы спорили, а потом уже делали.
   - А что делать? Оружия нет, - начал я перечислять, загибая пальцы. - Воды нет. Света нет. Еда - кило пельменей. Скоро разморозятся. И еще есть полбуханки хлеба. И водка. Полбутылки. Старая, с Нового года. Все.
   Получился весь кулак собран, все пальцы согнуты.
   - Так что думаешь-то?
   А думал я, что служебный вход в магазин - как раз из моего подъезда. У нас тут магазинчик шаговой доступности внизу. На ночь он запирался, а с десяти утра и до десяти вечера продавал срочную и быструю еду. Всякие там "дошираки", консервы, безалкогольное всякое, сахар в пачках. Выходит, очень для нас полезный магазин. Только он на сигнализации.
   - Какая теперь сигнализация? - рассмеялся Васька. - Ты совсем очумел, что ли? Пусть звенит - может, помощь придет.
   - Ага. Или зомбаки твои набегут на шум. Хотя, если свет отключился, то на батарейках сигналка долго не продержится. Это точно. Это я знаю, видел по телевизору.
   И мы решили, в общем, что надо нам в тот магазин прорываться. Ночью. По темной лестнице. С этими самыми зомбями во дворе. А что делать? Жить-то хочется!
   Мой этаж был шестнадцатый. Спускались вниз часа два, наверное, замирая на каждом шагу и прислушиваясь. Я даже вспотел от напряжения. Рубаха стала холодная и мокрая. Противно. Дышал через раз, чтобы не шуметь. Иногда останавливались и долго вслушивались, что и как в других квартирах. Но везде было тихо. Эпидемия - понятное дело.
   А на первом этаже, в отнорке, где дверь в магазин, оказалось еще темнее, чем на лестнице. Так-то оно везде темно - а тут еще темнее, потому что в сторону и совсем без окон.
   Васька в темноте чем-то звенел потихоньку. Скреб металлом по металлу. Ругался шепотом. Потом прямо мне в ухо дышит:
   - Тут, слушай, совсем простой замок. Открываю, приготовься.
   А я - как пионер. То есть, всегда готов. Особенно по такому делу. Мы заранее все обсудили. Как входим, сразу баррикадируемся-запираемся. Потом затариваемся едой и питьем. Если зомби гадские не сбегутся на шум, то поднимаем все наверх ко мне. И сами - вторую ходку. И так до самого света, до утра. Потому что наверху пережидать безопаснее всего. А если набегут зомби, то запираемся в магазине - там решетки и ставни и железная дверь. И там уже сидим, сколько сможем.
   - Ап! - сказал Васька.
   Мы дружно ввалились в магазинчик, и я сразу дверь на все щеколды-засовы, да еще подтащил мешок с сахаром. А в дверь сразу тукнулось. Молча так - но весомо. Выходит, дошел кто-то. Услышал. Это мы хорошо успели, буквально, выходит, в самый последний момент.
   Хорошо, что темно. А то бы у меня был вид такой... Ну, бледненький был бы такой видок. Я же понял, что в темноте коридора этот зомбак подошел бы неслышно и сожрал, нафиг. А мы бы и не видели. Зовешь так Ваську, а его уже и нет вовсе. Тьфу!
   Я еще один мешок подвалил под дверь, а потом стал шепотом звать Ваську. А он, сволочь, не отзывается. Темно. Страшно. Мягкие удары в дверь - хорошо, что она стальная, да еще открывается наружу, а не вовнутрь. Пусть стучит, хоть башкой - не проломит. А Васька все молчит, гад.
   А потом, слышу, он там спичкой чиркает. И сразу стало светло. В банке пустой свечка горит. На прилавке разложены всякие продукты. Бутылка шампанского откуда-то - вроде, у нас магазин без алкоголя. И Васька такой - самый настоящий друган. Со стаканом в руке.
   - Вот, - говорит. - Так, значит, Сашка. Я с тобой уже двадцать лет дружусь. Мы с тобой чего только не видели. И у тебя сегодня - день рождения. Да ты не стой, бери вот стакан, сейчас мы с тобой бухать будем. Праздновать, типа. Так, я о чем сейчас. Я о том, что как бы и где что ни было, а мы - все равно друзья.
   - Друзья, Васька, - кивнул я, и чуть не заплакал - так растрогался.
   - И вот я долго думал, чем мне тебя удивить на твой день рождения...
   - Ага, удивил, - рассмеялся я. - В натуре, удивил ты меня. Я теперь такой, блин, удивленный весь!
   - Так вот, браза, - улыбается он. - Я когда-то кино такое глядел. Там брат для брата на день рождения такую вот игру устроил, что просто чума и отпад. Все вокруг оказалось не так, как в жизни. Так там просто детектив получился. А я подумал, что нам надо вот такой апокалипсец со страшными зомбаками сделать. И все, как есть, устроил. Дорого вышло, конечно - но это все фигня. Потому что для друга. Так, выпьем, друг, за тебя и твой такой вот уникальный и замечательный день рождения!
   Мы выпили. А потом я стал думать, чего он такого сказал, и никак вот не пойму. Не врублюсь никак.
   - Так эти зомби - из-за тебя, что ли?
   - Да нету там никаких зомбей. Не бывает их. Просто не может быть чисто по науке. Мы же обсуждали и про нервы, и мозг, и питание, и вообще...
   - Подожди... А свет тогда как же?
   - Рубильник по команде отключили. Заплатил я консьержке.
   - А телевизор? - прищурился я.
   - Так, это я сам провод выдернул просто. Он у тебя с Интернетом вместе.
   - А эти, которые во дворе?
   - Так это ж бомжи местные. Они за бутылку водки тебе таких зомбей изобразят. Скажи, круто вышло, ага?
   - А магазин? - спросил я с подозрением, показывая на полки.
   - Да это я вчера с Муратом договорился, он мне ключ дал и тут все заранее накрыл, чтобы самый настоящий праздник был. В общем, с днем рождения тебя, Сашка! - и наливает еще.
   - В общем, - говорит, - человек человеку друг, товарищ и брат, а зомби зомби - зомби.
   А я пью, а сам вот уже и не верю. Нет, что зомбей не бывает - верю. Но что ничего этого прямо сейчас нет - уже как-то и не верю. Все как-то мне вокруг подозрительно очень.
   - Что, правда, поверил, чувак? - смеется Васька, берет свою свечку и идет к дверям. - Пойду пока включу свет, чтобы народ поутру не бунтовал.
   Вот он к дверям, а я сразу за ним иду. И смотрю. Как только он выходит, так я сразу закрываю и накидываю засов. Слушаю, ухом прижавшись, а там он сначала закричал что-то, а потом какой-то хрип нехороший и будто плеснуло чем-то. И в дверь опять мягко так и тяжело - туп, туп...
   Жалко мне Ваську, конечно. Настоящий был друг. Самый старый. Но, блин, Боливар просто не вынесет двоих. А на меня одного этого магазинчика хватит надолго.
   А там, глядишь, и армия... Ну, раз в полночь об этом по телику говорили. Васька же сам слышал. А друг врать не будет.
  
  -- Исчезновение
  
   Заявление о пропаже было принято рано утром. Обычно дается три дня. Считается, что человек мог просто зайти к друзьям, еще куда-то - мало ли у человека разных возможных мест! Но тут все было понятно сразу - пропал мужик. Вот он закрыл свой кабинет и сдал офис под охрану. Вот вышел - внешние камеры показывают, как спокойно подошел к своему автомобилю, открыл, сел, завел, посидел внутри минуту - есть такая привычка у некоторых - и отъехал. И не только камеры - охрана хорошо запомнила последнего из вышедших.
   Через пятнадцать-двадцать минут он должен был припарковаться у дома, закрыть автомобиль, поставить его на сигнализацию, проверить, пнув колесо, отключив затем заунывный вой и снова включив сигналку, потом лифтом подняться к себе на девятый этаж и, наконец, обнять жену, давно ждущую у кухонного окна.
   Предположим, в дороге что-то было не так. Пробка, например, из-за аварии. Не его аварии, что вы! Он всегда соблюдает правила, в том числе и правила негласные, неписанные: "дай дорогу дураку" и "береженого бог бережет". За всю жизнь - ни одной аварии, ни одного происшествия. А жизнь уже не маленькая - под пятьдесят...
   Аварий на пути в этот вечер не было.
   Поэтому был звонок, а потом и письменное обращение. Анастасия Павловна Корзинкина обращалась в органы внутренних дел по поводу бесследной пропажи ее мужа - Александра Сергеевича, что интересно, тоже Корзинкина.
   - Родственники, что ли? - неудачно пошутил придремавший у пульта дежурный в звании майора.
   Он еще пытался как-то отговориться, не принять заявление, но уже было поздно. Анастасия Павловна уже нажала на все рычаги, прозвонила по всем телефонам, подняла всех знакомых... А в малых городах знакомы почти все и почти со всеми.
   В общем, к четырем часам утра (или ночи - это смотря с какой стороны смотреть) заявление было принято к рассмотрению, а с самого начала рабочего дня специально созданная группа начала поиски.
   Начали с офиса, как и положено. Изъяли видеозаписи, опросили охрану. Проехали по маршруту.
   Автомобиль пропавшего нашелся практически сразу. На огромной стоянке возле торгового центра не было больше никого - торговля открывалась только через час. Одинокая машина была видна издали. Номера на месте, сигнализация включена, внутри - никого.
   Вот с этого момента группа и стала действовать, как положено. То есть, они и раньше все делали по инструкции, но без души, без энергии. Помнили про три дня, которые еще не прошли, и про то, что людям свойственно иногда ударяться в непонятные загулы. Но тут... Бросить свою машину и куда-то уйти пешком, не предупредив родственников и руководство фирмы? Да и подчиненные были совершенно не в курсе планов начальства на ближайшие дни.
   Молодыми инспекторами было высказано несколько версий - от похищения с целью выкупа или убийства до вдруг налетевших инопланетян или даже неведомой прорехи в полотне пространства-времени. Пока ни одна версия не подтверждалась.
   Видео, изъятое теперь и в торговом центре, показало, что пропавший медленно подъехал, припарковался, поставил машину на сигнализацию и спокойно вошел в двери. А вот момента выхода в записи просто не было. Так может, он еще где-то там? В огромном молле? Сидит где-нибудь в подвале или висит, подвешенный злобными каннибалами за ребро в просторной морозильной камере...
   Сплошной обыск ничего не дал. Даже закрытие торгового центра на сутки под крики управляющего о потерях и о подаче в суд на органы - ничего не дало. А вот насчет возможного суда и шума в прессе полицейское руководство молодых инспекторов взгрело за неразумные поспешные действия и дало нового руководителя группы - готовящегося к пенсии майора Ширинкина.
   Ширинкин был сед, основателен и спокоен. Уволить его уже не могли. Наказать - тоже. Он посадил всю молодежь читать ранее собранные материалы и снова и снова пересматривать видеосъемку. На регулярные звонки с вопросами он отвечал тягучим басом:
   - Идет расследование. Наметились основные версии. Скоро мы сможем поделиться с общественностью. Дайте нам еще три дня.
   Три дня им дали.
   Ровно через три дня со дня подачи заявления пропавший Александр Сергеевич вышел из того самого торгового центра с бутылкой воды в руке. Постоял в недоумении возле своего автомобиля, обмотанного разноцветными полицейскими лентами, потом стал одной рукой обрывать липкий пластик. За каким занятием и был задержан прибывшей по вызову охраны ТЦ тревожной группой.
   Майор Ширинкин доложил наверх о закрытии дела в связи с обнаружением пропавшего, и даже получил благодарность - последнюю перед пенсией.
   Молодым было указано равняться на ветеранов и работать так же организованно и четко.
   Опрошенный и после опроса отпущенный Александр Сергеевич Корзинкин доехал до дома и с удивлением обнял рыдающую жену.
   - Да я же только за водой заехал! Зашел и вышел, - говорил он всем, в том числе жене, свекрови, свекру и собственным родителям. - Да все в порядке у меня! И со здоровьем все в порядке, и вообще...
   На работе тоже успокоились не сразу. Но справка из полиции примирила с прогулом, Александр Сергеевич даже не был лишен очередной квартальной премии и продолжал руководить своим отделом.
   На все расспросы он поднимал глаза кверху и ссылался на невозможность отвечать по причине подписки о неразглашении. Это была великолепная отговорка. Все понимали, что было что-то серьезное. Наверняка. Но - что? Инопланетяне или все же прореха? Или же тот седой майор через свои каналы на преступном дне города сумел вытащить пропавшего прямо из застенков местной мафии? Хотя, какая там мафия в стотысячном городе?
   А сам Александр Сергеевич в обеденный перерыв выходил из офиса, пересекал пешком несколько улиц, тщательно проверяясь - кстати, свой мобильный телефон в это время он обязательно забывал в верхнем ящике письменного стола, закрытом на ключ - набирал какой-то номер, прикрывая всем телом таксофон и отворачиваясь от пешеходов, а потом коротко разговаривал, в конце обязательно подчеркивая:
   - ...Нет, никто ничего не подозревает. Нет, она тоже. Сегодня нельзя. Но я как-нибудь опять смогу. Пусть успокоятся.
   Кому он звонил? Инопланетянам? Представителям иной параллельной цивилизации? Руководству местной мафии?
   Хотя, на работе никто и не знал, что он кому-то звонит.
   А майор Ширинкин спокойно оформил пенсию и ушел из органов.
   Жена же бывшего пропавшего продолжала встречать его каждый вечер, смотря из кухонного окна во двор-колодец.
   И только иногда глубокой ночью вдруг обнимала его крепко-крепко и шептала во сне:
   - Никому не отдам! Никому!
   Правда, утром она этого не помнила.
   Да и, если подумать, никто не отнимал Александра Сергеевича у Анастасии Павловны.
   В общем, очень странная история произошла однажды в стотысячном городе с простым офисным руководителем отдела.
   Но дело было закрыто.
   И забыто.
   Даже молодыми и ретивыми инспекторами.
  
  -- Картоха
  
   Дунуло ветром, как из-под грозовой тучи. Качнулась трава. Тревожно сбилась с долгой радостной трели какая-то пичуга в зарослях.
   - Ну, дружище...
   Рука задержалась в руке после молодецкого рукопожатия - с замахом от плеча и с громким шлепком, как в студенческой юности. Потом они одновременно потянули друг на друга, обнялись резко, похлопывая по плечам, по спине, скрывая глаза.
   - Ну, вот, так, значит...
   - Это сколько же? Пять лет, выходит, что ли? Или уже больше?
   - Пять с половиной. Ты как раз по осени уехал.
   На дворе цвела весна. Вернее, цвели деревья, какие-то кусты, плотно покрытые мелкими белыми цветами, сладкий аромат от которых шел плотной волной, накрывая с головой. Приезжий вдыхал глубоко, смотрел чуть растерянно по сторонам.
   - Какой тут у вас воздух!
   - Да, уж. Как пишут в книжках - просто режь его, да на хлеб намазывай. Я-то привык уже, а поначалу ведь тоже, как ты. Вдохнешь вот так и наслаждаешься.
   Они помолчали еще, присматриваясь, вспоминая, начиная привыкать заново. Было время, когда каждый день - рядом. Работа и дружба. Дружба и работа. Девчонки, было такое дело, ревновали даже. И к дружбе, и к работе.
   - Ну, пошли, значит?
   - У меня тут гостинцы с собой. Народ приветы тебе передает.
   - Наши гостинцы, мужские? Сегодня же и оприходуем, посидим с тобой вечерком. Пошли, пошли, тут совсем близко - пешком, так всего минут десять. И по деревне заодно пройдешь, оглядишься у нас тут немного. Да и мне заодно будет лестно - вон какие люди ко мне ездят! Уникальные, черт побери!
   - Да ладно тебе... Мне и так уже бывает... Стыдно, что ли. Что я сделал-то такого особого?
   Что он сделал - знал весь мир. Сделал он и такие же, как он. Молодые еще, а уже доктора наук, академики. Орденоносцы. И дело не в статьях или монографиях - в самом их научном деле. Проколы пространства, перенос предметов все большей и большей массы на определенное заданием и точно вымеренное расстояние. Наконец, эксперимент с человеком. И все это за каких-то пять лет. То есть, уже почти шесть, выходит.
   - А ты-то здесь как?
   - Я здесь, дружище, учительствую. Как в старых книгах, как в кино. История у меня во всех классах, обществоведение разное... А бывает даже, что и физкультура. Вот ты не смейся, не смейся - у нас тут такая специфика, что каждый - за каждого. Кадров-то нет лишних, чтобы замены делать.
   - Пишешь? - прищурился приезжий.
   - Пишу помаленьку, ага. Пытаюсь, вернее. Но всякая текучка бытовая одолевает, понимаешь. Времени совсем ни на что не хватает. То одно вдруг наваливается, то другое... Тут, ведь, знаешь, само время совсем иначе течет. Прямо, как в наших теориях, - хохотнул смущенно местный. - У вас вот оно быстро. У нас - медленно. Вроде как. А присмотришься, у вас вон сколько сделано, а у нас - как будто вчера приехал. Другое время.
   - Вот, кстати, о времени. Помнишь, ты еще тогда говорил именно об этом, что оно течет с разной скоростью? А теперь, представь, что мы это вот все экспериментально доказали! Представил, да? А теперь, как настоящий писатель-фантаст придумай следующий шаг! Ну, что дальше?
   - Да ладно, какой я тебе писатель, - смущенно улыбнулся встречающий.
   Смущенно-то смущенно, но видно, что понравилось.
   - Ну, я бы, наверное, сказал далее о проколах пространственно-временного континуума и возможности путешествия не только в пространстве, но и во времени.
   - Вот! Я же говорил всем, что из нас двоих гений - это ты! Я так, технарь... Практик. Испытатель.
   - Ага, технарь. С Нобелевской премией.
   - Так нас там много было, целый коллектив, - теперь уже засмущался приезжий.
   Они шли по центральной и единственной в деревне улице. Она же называлась дорогой. Тот, что встречал - длинный, сухой, угловатый какой-то, слегка сутулящийся постоянно, и как бы нагибающийся к собеседнику. Тот, кого встречали - плотный, крепкий, подвижный, весь такой круглый и шумный. Первого в компании звали раньше Писателем. Второго - Доктором. Не врачом, потому что к медицине он никакого отношения не имел, а - доктором. С самого раннего опыта. С первой встречи. Настоящий ученый, значит - Доктор. Еще могли, наверное, назвать Профессором. Но учеников не было, потому что молод еще. А какой же профессор без учеников?
   Ну, а Писатель, хоть и ученый тоже, все равно - Писатель. Потому что фантастику сочинял, размещал в каких-то провинциальных журналах свои рассказы, гордился первой и единственной книжкой, собранной из двух повестей и тех же самых рассказов.
   И как-то так вышло, что такие разные - флегматичный спокойный Писатель и вспыльчивый, резкий, энергичный Доктор - стали лучшими друзьями со студенческой скамьи и на долгое время. До тех пор, пока дороги вдруг не разошлись. Да и тогда еще встречались какое-то время, общались со взаимным удовольствием.
   Но вдруг Писатель уехал. Остались, конечно, почта и еще телефон. Но телефон оба не любили. Тем более такой, старый, с предварительным заказом и ожиданием ответа. А почта... Ну, не то сейчас время, чтобы - простая почта. Письмо раз в год, в котором все сразу страницы на три или на четыре мелким почерком? Мелким шрифтом - так правильнее сказать. Кто же сейчас пишет от руки? Хотя от Писателя приходили именно рукописные, как встарь.
   А теперь - вот. Первая за долгое время встреча лицом к лицу.
   - Здоров, Петрович! Гости, значит, к тебе? - встречный при этом смотрел чуть в сторону, только не в упор на самого гостя, соблюдая местную деревенскую вежливость.
   - Вот, друг ко мне приехал! Из самой столицы! Герой и лауреат!
   - О-о-о! Далеко, однако. Столица-то, ишь... Картоху, значит, поможет тебе сажать? Это дело. Это вот правильно, значит. В одиночку-то трудно с землей управиться. Тут только вместе, ага.
   Писатель смущенно пожал плечами: какая, в самом деле, "картоха", когда тут целый академик и даже нобелевский лауреат? И вообще - почти самый настоящий путешественник во времени?
   - Интернета тут так и нет у вас? - спросил, оглядываясь по сторонам, Доктор.
   - Ни Интернета никакого, ни сотовой связи. Никакой цивилизации. Представляешь?
   - И грязища какая... Как будто в прошлое какое-то окунулся. Без всякого прокола и переноса во времени.
   - Так, весна же. Дожди-то какие были. Летом-то у нас здесь сухо, нормально. Только пыль.
   Они долго сидели вдвоем сначала на старой серой веранде, откуда хозяин показывал местные "достопримечательности" - клуб, в который иногда привозили кино, магазинчик-сельпо, где всегда были макароны и иногда - свежий хлеб. Водка-то? Водка была, конечно, да. Как же здесь без нее? Хотя, понимаешь... А вот то, с выгоревшим флагом - там дирекция совхоза. Милиция у нас в районе, в городе. Участковый наезжает временами на мотоцикле с коляской. Почта вон там. Столовая рабочая - в ней совхозные и леспромхозовские питаются.
   - А школа твоя где? - всматривался Доктор.
   - Школа далеко. У нас же деревня маленькая совсем, сам видишь. Так школа в соседнем селе - это пять километров по лесу. Леспромхоз выделяет автобус, на нем и ездим с учениками вместе. А если что, если погода хорошая и настроение скажем, так и пешком пройтись совсем не вредно.
   - Вижу, вижу - не вредно ему! Такой же худой, как был!
   Потом, как стемнело, и налетели комары, перешли на кухню. Говорили, говорили, говорили под мужские гостинцы, без которых сумка гостя сразу как-то сдулась и стала нормальной командировочной укладкой.
   Сон в пахнущей старым деревом, пылью и залежавшимися ватными одеялами комнате на старинной высокой кровати с металлической сеткой.
   Раннее утро, разбудившее громкими хлопками кнута и недовольным мычанием коров.
   Прогулка до колонки - у нас тут почти цивилизация, башня водонапорная есть, так за водой на родник ходим только для чая.
   Встречные здоровались вежливо и неспешно. Поговорить с незнакомцем никто не стремился. Ну, приехал гость к учителю - велика ли важность?
   - Петрович! - кричали через забор. - Завтра с утра пахать будут. Так ты не забудь, значит, что твой участок в этом году сразу от столба! Шесть гряд твоих!
   - Зачем мне шесть? Мне и четырех-то всегда хватало, - растерянно отвечал Писатель.
   - Запас - он, ить, карман-то не тянет. Лишнее будет, так продашь кому. На еду продашь, либо скотине, либо вот на семена по весне. Или вот другу своему дашь. А то они там, в городах своих, всякую ведь химию едят. Не то, что своя картошечка - на песочке, да с натуральным навозом... Рассыпчатая!
   - Вот так мы тут и живем, - разводил руками Писатель.
   И продолжал говорить, объясняя особенности местной жизни. Строя короткие фразы и даже чуть окая, как все местные.
   Копаемся в земле, навоз закапываем, а картошку выкапываем. Живем практически на подножном корме. Мясо здесь всегда свое, молоко, овощи - тоже. Хлеб вот только покупаем. Некоторые берут муку мешками, пекут свой. А больше-то - чего еще надо? Водка? Смеешься, что ли. Кто же будет заводскую покупать, когда своя есть, лично тобой очищенная? В гости всегда со своим идут, а потом еще спорят, чья крепче и чья вкуснее. Ну, а если твоя и крепче, и вкуснее, забирает хорошо, а голова с нее утром не болит, так тогда - ты король! Ну, или кум королю, в крайнем случае.
   А вообще, друг мой милый, пойдем-ка мы с тобой гулять, а? Вот так вот, по улице, здороваясь со встречными, потом чуток по дороге, потом направо по тропинке... Давай, я тебя в школу свожу и с учениками своими познакомлю? С нашим, так сказать, будущим. А то - лауреат, понимаешь, герой, уникальный на сегодня человек, и никто ведь не поверит после, что ты у меня в гостях был. Табличку ведь потом на дом вешать надо будет. Что, мол, такого-то числа такой-то лично посещал. И даже переночевал!
   Доктор разводил руками в стороны в показном смущении. Хотя, если вспомнить, никогда и ничего он раньше не смущался. И награды свои считал всего лишь подтверждением правильности выбранного пути. Он работал хорошо, вот его хорошо и награждали.
   - Ну, ладно, пошли, пошли, дружище. Подышим соснами.
   - Тут, если бы не расстояния, санаторий бы открывать надо было. Для легочников, да сердечников.
   - Да какие там у нас теперь легочники? Что ты! Вроде, все почти болячки уже победили. Но вот просто подышать, здоровья набраться, отоспаться на свежем воздухе - это да...
   Тропинка вела по мягкому слою рыжих сосновых иголок, постепенно перепревающему в черную землю. Запахи кружили голову. Высоко вверху стучал дробно черно-белый дятел с красной шапочкой на голове. Яркий на рыжем сосновом фоне, как специально расположенный режиссером для кино.
   - Тут у тебя, слушай, прямо, как в сказке. Как бабушка мне в детстве читала. Тропинка. Лес. Дятел. Волки-то есть?
   Волков не было. Давно уже ничего страшного в этом лесу не было.
   - А вот и школа моя.
   Школа была типовая. Двухэтажная, с двумя крыльями, обнимающими небольшую асфальтовую площадку с мачтой посередине и поникшим в безветрии флагом на ней. Сбоку громоздился неуклюжий кубический пристрой - школьный спортзал. Перед входом - корыто с водой и стальная решетка для чистки обуви.
   - К старшеклассникам сразу, да?
   - Давай! Погляжу на нашу смену.
   Старшеклассников было семь человек. Две крупные девушки с длинными косами и спокойными светлыми глазами, пятеро разбитных подвижных парней, пропахших табаком. Они молча выслушали своего учителя, представившего старого друга - доктора и академика, героя, лауреата, первопроходца и прочее, прочее, прочее. А на предложение задавать вопросы первой, что странно, подняла руку именно девушка.
   - Отличница наша, - шепнул Доктору Писатель. - На медаль идет.
   - Скажите, - серые глаза смотрели строго. - Эта тема будет у нас на выпускных экзаменах?
   - Это еще будет, будет во всех программах и во всех странах! - воскликнул Писатель. - Но не прямо сейчас, конечно. Лет, думаю, через пять. И вы сможете потом говорить своим детям, что лично видели вот его. Гордиться этим будете...
   - А если этого не будет на экзаменах, то зачем тогда нам время тратить? Весна же на дворе. Тут, ведь, либо картоху сажать, либо вот билеты учить, извините.
   ...
   - Понимаешь, старшие - они уже такие прагматики, - оправдывался Писатель. - Им здесь еще жить и жить. Как жили до них, как вот сейчас родители их живут... Их уже не переделать, наверное. Давай, лучше к пятиклашкам? Они такие восторженные! такие настоящие, живые!
   Пятиклашки смотрели с удивлением и просили лучше рассказать про Гагарина и про космос. Потому что как раз этой весной у них был урок про него. И правда ли, что и собаки тоже летали? Лайки, да? А какие еще породы? А козы - летали? А свиньи? А кто еще летал? Обезьяны? А какие обезьяны?
   - Дети, - проникновенно говорил Писатель. - Вот же перед вами практически самый настоящий новый Гагарин. Он первым прошел сквозь пространство. А теперь еще и сквозь время. Он - герой! Про него кино будет и книги!
   Дети посматривали на плотного невысокого дядьку с удивлением и недоверием. Нет, настоящий-то Гагарин был совсем не такой. Он был в форме, со звездами. В военной фуражке. И у него еще была такая улыбка!
   ...
   - Александр Петрович, - строго и официально обратилась подошедшая к ним в коридоре женщина средних лет утомленного вида в синем шерстяном костюме. - Зачем же нарушать весь учебно-воспитательный процесс?
   - Понимаете, - опять отчего-то засмущался и зажался Писатель. - Это вот мой друг, он приехал из самой столицы. Он герой и ученый. Про него в газетах пишут.
   - А если каждый учитель будет приводить на уроки своих друзей, это знаете, как будет называться? Это будет называться - срыв выполнения учебного плана. Это будет еще называться - неосвоение программы учащимися. Нет уж, Александр Петрович. Я, конечно, очень уважаю вашего друга, - она повернулась слегка и наклонила голову в коротком кивке. - Да, уважаю. Но план, понимаете ли, есть план, а программа есть программа. Так что я попрошу на будущее - без посторонних в школьном помещении, и без вашей этой самодеятельщины. Вы же никого не предупреждали, не согласовывали даже ни с кем. Нехорошо...
   ...
   - Ты ее извини, дружище... Понимаешь, они тут живут совсем не так, как в столице. Тут у них все другое. Ну, представь себе на минуту, что ты просто в фантастическом фильме. И вдруг попал на другую планету. Вот, да, точно, на совсем другую планету. И вот ты ходишь, пытаешься объяснить местному населению, что ты, мол, герой и космонавт и первый путепроходец сквозь время и пространство. И что с другой планеты прилетел, и такого никогда не было в их местной истории. То есть - все впервые. А они, предположим, твердо уверены, что планета их плоская, что звезды - это блестящие гвоздики, что луна лучше, чем солнце, потому что светит ночью, а солнце - только днем, когда и так светло... Не смейся! Они именно такие вот. Ты им будешь про коллайдер какой-нибудь и про прокол пространственно-временного континуума, а они тебе будут про картоху, и что завтра будут пахать, значит, пора выходить сажать всем миром, и еще про хлеб и самогонку. Ну, понимаешь меня?
   Понимать-то Доктор понимал. Слова понимал. Он не понимал только, что тут делает его друг. Он же тоже ученый. И еще писатель. Или он, вроде, как тот исследователь, получается? Наблюдатель из того, другого мира? От нас? Только вот рассказов и повестей не стало больше ни в журналах, ни в книгах. И в сети, выложенных для всеобщего обозрения и критики - тоже. Может, романище могучий и многотомный готовится? Сразу на литературную "нобелевку"?
   - Ой, да какая там "нобелевка"? - отмахивался Писатель. - Я тут совсем мало писать стал, если совсем уж честно говорить. Так, наброски какие-то, глубоко в стол. А в сеть выложить, так сам ведь видишь - нет у нас тут Интернета. И много чего еще просто нет. А им, кстати, и не надо ничего такого, говорят. А ты мне - "нобелевку", "нобелевку"... Тут не творчество, понимаешь, не просто так жизнь. Тут - самая настоящая борьба за существование. Каждый день, фактически - борьба.
   Они опять погуляли, нагуливая аппетит и перебрасываясь словами, которых становилось все меньше и меньше.
   Потом, как-то совершенно случайно, уже на кухне за ужином и душевным разговором Писатель спросил, стеснительно покашливая в кулак, надолго ли друг к ним. Чтобы, мол, время свое точно рассчитывать. У него, у Писателя, всего два выходных. Завтра вот с утра - картоху сажать сказано, гряды распашут. А послезавтра уже в школу - вести свои уроки. Весна, понимаешь, скоро у них экзамены начнутся, и срывать выполнение учебного плана просто никак нельзя. Будем с учениками билеты учить, готовиться.
   - Ты извини, - сказал после ужина Доктор. - Но мне уже просто пора. Меня ведь отпустили-то на один день всего. Сказали - езжай к другу, подыши свежим воздухом, отдохни там денек, отоспись... Вспоминали тебя, кстати, приветы вот передавали. Ну, ты сам видел их приветы.
   - Ну, да, ну, да... Спасибо всем отвечай от меня. Передавай, значит... А я тут вот, учу, значит, так и скажи всем...
   - Ты пиши уже что-нибудь, что ли. А то пропал совсем. Как и не стало.
   - Да я честно пытаюсь иногда. Не выходит у меня никак, чтобы сесть и совсем отвлечься от всего. Кстати, а как же ты обратно? Ночь же на дворе скоро.
   Доктор позвал с собой на зады, развернул там свою сумку, как-то хитро ее приладил, что стала она горбом над головой, понажимал кнопки на больших квадратных часах, улыбнулся, махнул на прощание другу и исчез в яркой голубой беззвучной вспышке, от которой залился лаем соседский пес, кидаясь всем телом на забор.
   - Чо было-то, Петрович? - спросил с высокого крыльца курящий на воле сосед. - Сверкало-то чо там у тебя?
   - Да вот, друг мой домой улетел. Прокол пространственно-временного континуума, понимаешь ли. Открытие такое мирового значения.
   - А-а-а... Прокол, значит. До чего дошел прогресс... Так ты насчет картохи-то не забыл ли? Утром, смотри, не проспи. И еще, Петрович, как за хлебом свежим пойдешь, так возьми на нашу долю две буханки, ладно? А то пахать-то мне до вечера придется, так просто не успею.
   - Договорились. А ты своей-то не нальешь мне прямо сейчас? А то что-то вот настроение какое-то не такое... А твоя, помню, хороша была.
   - Настроение - это ты верно. Друг ведь уехал. Ну, пошли, Петрович, за друга твоего выпьем. Пусть у него все получится. Но выпьем по чуть-чуть, - погрозил сосед корявым пальцем. - Завтра же с утра на картоху!
  
  -- Расскажи мне про войну
  
   - Ба! А ты войну помнишь?
   Она вообще-то ему не бабушка, а прабабушка, но Димка называет ее просто - "ба". Бабушка всю его маленькую жизнь всегда была где-то рядом. Когда он ходил в детский сад, и его поднимали темным зимним утром с ревом и полным нежеланием двигаться, ба была рядом, и как-то быстро успокаивала его. По голове погладит, в мокрую от слез щеку поцелует, что-то расскажет смешным щекотным шепотом прямо в ухо о своих волшебных снах, потом покажет, как завязывать шнурки разными способами, затормошит всего. Он и не заметит, а уже у двери стоит, собранный полностью, одетый и с пластиковой лопаткой в руке.
   Когда Димка пошел в школу, то по утрам всегда встречал его теплый свет на кухне, горячее вкусное какао, горячие оладушки, посыпанные сахарным песком или сладкая рисовая каша. И бабушка, сидящая в уголке и вяжущая крючком бесконечные половички или салфетки.
   А вечером, когда он, нагулявшись, прибегал замерзший с улицы, его ждал вкусный ужин и долгий неторопливый уютный разговор. Бабушка никогда не допрашивала, как некоторые взрослые. Она сама рассказывала что-то, но так, что он тут же перебивал и начинал взахлеб рассказывать свое, свежее, сегодняшнее, пока не забыл.
   Димка знал, что бабушка - на самом деле прабабушка. Она бабушка папы. А папа с мамой сейчас в командировке. Димка уже большой, и родители снова стали ездить в командировки. Еще у него есть другая бабушка, которая мама папы, но она живет в другом городе, далеко, и приезжает только в гости. Поэтому ба - главная в их доме.
   - Ба! Про войну! Расскажи мне про войну!
   У них в школе по истории сегодня рассказывали о войне. Учительница по истории совсем молодая и очень красивая. Только скучно она рассказывала. Ей самой это было не интересно, наверное. Женщинам вообще не интересно такое. А мальчишкам - наоборот.
   Мальчишки любят играть в войну. Только не по дворам с деревянными автоматами, как их отцы, а на компьютерах. Там по экрану ползут танки, летят самолеты и крошечные люди стреляют и неслышно кричат, идя в атаку. А если покрутить колесико мышки, можно даже в лицо рассмотреть каждого.
   - Ба, ну, ба...
   - Не ной!
   Голос бабушки был неожиданно строг.
   - Ты мужчина или все еще дите неразумное?
   Димка подумал, что он, конечно, мужчина. Но еще маленький. Вернее, не очень большой. Пятый класс всего.
   - ...Нам по истории. Ты же войну помнишь, ба? Как это - на войне? Как у меня в игре?
   Детские впечатления - самые яркие. Все можно забыть, даже собственная девичья фамилия под старость вспоминается с трудом. А вот детство...
  

***

  
   Нюрке сегодня исполнилось десять лет.
   Анной ее назвали в честь прабабушки. Нюрка ее помнила: высокая, худая, всегда в черном, с черными жгучими глазами под низко надвинутым на лоб платком. Говорили, что она была самой настоящей таборной цыганкой, и прадедушка буквально украл ее в таборе и привез сюда, в Городище.
   Десять лет - это уже много. День рождения у нее в самый длинный день в году. Так объясняла мама. С папой разговаривать было некогда. Он работал на заводе в Сталинграде, уходя туда каждое утро и возвращаясь уже под вечер. А когда у него был выходной, тогда он работал в саду и в огороде. Или что-то ремонтировал в их большом доме, в котором они жили все вместе с бабушкой и дедушкой, и со старшим братом Колей, и с дядей Толей, который тогда еще не женился.
   Мама подняла ее сегодня утром, хоть и было воскресенье. Надо было помогать поливать огород. Воду поднимали из колодца, который был вырыт в углу двора. А для еды воду брали из общего, который возле бани. Тот был такой глубокий, что детей к нему не подпускали. Свой, домашний, кроме полива использовали еще летом как холодильник.
   Дядя Толя с папой поднимали воду ведро за ведром, а мама, бабушка, дедушка и Аня носили ее и выливали под каждую яблоню. А лейкой поливали грядки с зеленью и овощами.
   Брат с друзьями сегодня ушел в поход. Он закончил семилетку, и папа разрешил ему прогуляться. Он и так много работал, брат. И сторожем в саду подрабатывал, и на помощника комбайнера учился, чтобы летом пойти в МТС.
   А Нюрку с собой не взял.
   Она везде бегала хвостом за ним, и дружила со всеми его друзьями. В таких же черных ситцевых трусах, как у всех, дочерна загорелая, она, как мелкий и подвижный пацан, вертелась летом целыми днями в мальчишеской компании. И на заборы с ними лазила, и в балку кубарем скатывалась, и в омут ныряла - не боялась.
   А в этот раз брат ее с собой не взял. Теперь вот он гуляет где-то с друзьями, а она таскает тут тяжелую лейку и поливает грядки.
   "Надо пролить", - говорит мама. Надо было так хорошенько пролить, чтобы до вечера земля была влажная. В летнюю жару иначе все высохнет и станет как камень.
   Тут хлопнула калитка, вбежал потный красный Коля и закричал, чтобы все слушали радио. У них тогда уже был радиоприемник. Настоящий, большой, ламповый. Назывался он "Колхозник". Самый первый на всей улице. На него даже другие страны можно было ловить. И к ним в гости по выходным приходил народ - радио послушать и поговорить с дедушкой.
   - Ура! Война! - кричали на улице соседские мальчишки, братья Петька и Сашка. Играли, наверное. Мальчишки всегда в войну играют.
   А в селе вдруг стало как-то тихо-тихо.
   ...День рождения вечером так и не праздновали. Обидно.
  

***

  
   - ...Маленькая была тогда еще, глупая...
   - Ба, так ты в войну, выходит, даже меньше меня была, да?
   - Меньше. Третий класс только закончила. У нас тогда семилетка в селе была.
   - А я уже в пятом!
   - Вот Коля, брат мой старший, тогда как раз седьмой закончил.
   - А на фронте ты была? Немцев видела?
   - Была, выходит.
   - А кто тебя взял на фронт? Ты же маленькая тогда была?
   - Меня никто и не брал. Это фронт сам к нам пришел. Прямо домой к нам.
   - Сам пришел? Как в компьютере, что ли? Как в сказке?
  

***

  
   Папа ушел на войну. Провожали его только Нюрка с мамой. Бабушка была уже старенькая, и в Сталинград ей было добраться тяжело, дедушка возился в огороде и смотрел за домом, дядя Толя работал на заводе, а Коля как раз тогда пошел на курсы трактористов. Он хотел вообще-то записаться на курсы водителей, но туда принимали только после девятого класса.
   На площади у военкомата было много пьяных. Женщины плакали. Папа обнял маму, потом подкинул Нюрку вверх, поцеловал и побежал в строй.
   Домой он пришел только в сорок шестом, под осень уже. И потом почти ничего не рассказывал про войну. Почти ничего...
   Лето в тот первый год было жаркое. Днем мама с Нюркой занимались разными огородными делами.
   От папы пришло одно письмо, свернутое треугольником. С синим штампом сбоку. А потом писем больше не стало. Мама плакала ночью, а днем работала, потому что надо было много продуктов на зиму заготовить, чтобы всю семью кормить. С рабочей карточкой остался один дядя Толя. Он вставал рано утром и уходил на завод. А приходил, уже когда темнело. Коля тоже работал - на комбайне в колхозе. На трактор его пока не пускали самостоятельно. Он возвращался домой поздно и очень грязный - весь в пыли и соломе. Мылся у колодца и сразу ложился спать. Он тогда хорошо поработал. Осенью к дому он приехал на телеге с мешками - это выдали зерно в колхозе за работу.
   Одна, получается, Нюрка оставалась с мамой. Поэтому ей было скучно и трудно. Бабушка просто сидела на кухне или на солнышке, выставив стул, а мама все время что-то копала, окучивала, подвязывала, поливала.
   И тогда Аня придумала себе друга. Вернее, он сам как-то так вдруг придумался. Когда она забилась за курятник, обиженная на весь свет и даже на маму, которая не отпускала играть на улицу, он сам вдруг взял и придумался. Как будто есть такой мальчишка, почти как старший брат. Не как Коля, а помладше, чтобы с ним можно было играть, и чтобы он все же был чуть старше. Старший брат - это такое... Когда он есть - это здорово.
   Коли же сейчас не было дома. Он целыми днями работал. Потому что папа ушел на фронт, а семью надо кормить. Вот он и придумался - друг. Почти как брат, такой близкий и очень умный.
  

***

   - И его звали Димкой, как меня?
   - А ты это откуда знаешь? А-а-а... Я ж рассказывала уже не раз. Выучил, небось, все бабкины слова?
   - И ничего я не выучивал. Не хватало еще мне такое учить. Ты вспоминай, вспоминай. Мне потом сочинение писать.
   - Я вспоминаю. Я помню. А этот Димка мне помог тогда. Очень помог. С ним я была не одна. В одиночку же на войне выжить нельзя.
  

***

  
   Теперь таскать лейку было не так тяжело. Казалось, что они вдвоем с новым другом тащат и на ходу еще переговариваются тихонько.
   - Чего ты там бормочешь? - спрашивала мама. - Ругаешься, что ли?
   Она всегда и все замечала.
   - Не ругаюсь. Книжки повторяю.
   - Это хорошо. Это ты правильно. Учиться надо, чтобы не быть неучеными, как родители.
   У мамы было всего четыре класса. Она даже писала с ошибками, как первоклассник. А Нюрка уже сама в четвертом классе числилась.
   Осенью в их школу въехал военный госпиталь. Поэтому учились в старом здании начальной школы, где было тесно и холодно, потому что как-то сразу не стало угля для отопления. К зиме детей даже стали отпускать раньше домой или просто распускать, вроде как на каникулы.
   Сообщили о победе под Москвой. Все радовались. Но писем от папы все равно так и не было.
   За селом на пустыре стали учить красноармейцев. Тут был большой пункт сбора, и перед отъездом на фронт они маршировали, кидали учебные гранаты и ходили в атаку, примкнув к винтовкам штыки. Коля говорил, что они в полной боевой амуниции и с грузом. Им было тяжело, и они лишний груз выкидывали. Противогазы выкидывали, даже иногда сухой паек, потому что жили в домах, на квартирах, и их тут кормили неплохо. Коля бегал туда и подбирал, что выкинули. Сухая гороховая каша в брикетах была вкусная, ее даже просто так можно было грызть. Солененькая.
   Когда начались морозы, много красноармейцев поморозились, потому что они были в летних ботинках и обмотках, а на головах буденовки. Говорили, что это - вредительство.
   Вечером они сидели на кухне, те, кого к ним поселили, и ели свою солдатскую кашу с салом и тушенкой. Нюрке нравилась такая каша. Она могла потом еще долго отскребать остатки из большого котла.
   Возле Разгуляевки сошел с рельсов и загорелся состав с военным имуществом. Говорили, что это тоже сделали вредители. Или даже настоящие диверсанты. Потом ходили всей семьей, оставив дома только бабушку, вырубали изо льда недогоревшие обмотки и подшлемники. По вечерам все женщины, и Нюрка с ними, распускали принесенное на нитки, а бабушка вязала теплые чулки, носки и варежки.
   Этой же зимой из военкомата пришло официальное известие, что папа пропал без вести. Мама опять плакала.
   А Нюрке было не так скучно - у нее был свой друг. Димка появлялся, как только ей было страшно или скучно, и они тогда долго разговаривали. Он не смеялся над ее страхами. И даже над ее самодельными куклами не смеялся. Можно было сесть с ним в уголке и потихоньку шептаться, играясь.
   Начиная с весны всех, кто был здоров и молод, всех старших школьников и всех женщин стали гонять в степь на рытье противотанковых рвов. Мама тоже там была два раза. Дедушку и бабушку не гоняли. И дядя Толя не ходил на рвы - он теперь домой приходил только в воскресенье, а всю неделю работал на заводе, там и спал в общежитии. Они делали танки.
   Как только потеплело, все стали копать во дворах убежища. Красноармейцы, которые ночевали у них перед отправкой дальше на фронт, рассказывали, что в погребе прятаться нельзя. Там можно задохнуться, если бомба разрушит дом. И тогда дедушка и Коля, а по воскресеньям и дядя Толя выкопали большое убежище на огороде. Мама сначала очень жалела место, потому что можно было посадить там разные овощи. Но красноармейцы сказали, чтобы не жалела. Будет ли урожай на той земле - еще неизвестно. А жизнь надо беречь.
   А потом начались бомбежки.
  

***

  
   - Ба! А бомбежки - страшно? Как в кино?
   - Никакое кино не передаст этого страха, внучек. Это так страшно, что ничего страшнее просто не знаю. Вот представь, что откуда-то сверху летят бомбы. Летят и воют. И ты не можешь уклониться или угадать, в какую сторону бежать. Попадет? Не попадет? Лежишь и только молишься. Мы тогда все молились. Все до одного. И молитвы писали на бумажках, сворачивали, вешали на грудь в кисетах специальных. Привязывали к крестикам, у кого они были.
   - Разве бумажка может спасти от бомбы?
   - Вот, в меня же не попали. И во всю нашу семью...
  

***

  
   Казалось, гудело все небо. Большие тяжелые самолеты шли волнами в окружении быстрых истребителей. Шли низко, ничего не боясь. Первые бомбы посыпались на Городище.
   Нюрка была в доме, когда все вокруг задрожало и затряслось, а потом вдруг стало тихо, а окна бесшумно посыпались мелким стеклом внутрь. Она так испугалась, что залезла под кровать. И когда снесло крышу, а буфет со всей посудой рухнул на пол, ее не задело.
   Когда первая бомбежка прошла, мама кинулась в дом и вытащила Аню из-под кровати. Та молчала и не могла стоять - подгибались ноги. На все вопросы только кивала или мотала головой. Ясно было только, что ничего не болит. Но и ходить не могла. Дедушка понес ее на руках к фельдшеру, но не застал того на месте. Бомба попала в баню, в которой мылись девушки-зенитчицы. Все, кто носил белый халат, были сейчас там.
   Прибежал с бахчей Коля. Он подменял дедушку, сидел в шалаше и караулил. Со стороны, говорит, было очень страшно: над Городищем стояли сплошные разрывы, плыл дым.
   С этого дня вся семья переселилась в убежище на огороде. Там жили, там питались. И только за едой и водой выходили наружу.
   Очень было страшно, когда во двор въехала "катюша". Вернее, двора как такового уже не было. Забор давно был повален и растащен на топливо. Дом стоял полуразрушенным. Даже у сараев не было крыши. Машина въехала, бойцы быстро расчехлили ее, еще минута, и страшный вой раздался над убежищем. Все сидели, согнувшись, заткнув руками уши, кто-то кричал от испуга, но почти ничего не было слышно. А "катюша" дала залп и тут же уехала.
   С самолетов, а теперь днем летали только немецкие, кроме бомб сыпались листовки. Их собирали на растопку. Однажды почти рядом с убежищем упал целый тюк, который просто не развалился в воздухе. Хорошо, что это была не бомба.
   Закончились спички. Дедушка смастерил себе кресало и подобрал кремень. Долго делал фитиль. Он вываривал туго свернутый жгут ваты, потом сушил, втирал в него золу и сажу, распушивал и снова свертывал. Но теперь от первой искры фитиль начинал тлеть. От фитиля прикуривали курильщики и от него же зажигали огонь.
   Продуктов почти совсем не оставалось. Никто не думал раньше о запасах, а теперь не было и просто еды на каждый день. Магазин стоял закрытый. До города было не дойти. Питались овощами, собранными на огородах. У мамы оставалось чуть-чуть пшенки, пшеницы и кулечек манки на всякий случай. Постоянно хотелось есть.
   И постоянно было страшно. Очень страшно.
   Соседние дома опустели. Соседи как-то смогли уехать.
  

***

  
   - ...А у нас не было папы. Дядя Толя - в Сталинграде. Дедушка занимался с Колей поиском продовольствия. Мама кормила всю семью. Некому было заняться эвакуацией.
   - А Димка как же?
   - А что - Димка? Его видела только я. Фельдшер сказал, что ничего у меня не поломано, просто сильное нервное потрясение. А ноги ведь не держали. Меня выносили на бруствер и сажали там. Потом сносили вниз, под землю. И там, в углу, на своей постели, я болтала с Димкой. Он же ничего не понимал в той нашей жизни. Был старше меня, умнее, но иногда вел себя, как маленький. Говорил, что надо просто пойти в магазин и купить молоко. Или мясо. И сварить вкусную еду. Где у нас был тот магазин? Откуда мясо? Тут просто выйти из убежища было страшно. То бомбежка, то минометные обстрелы.
   - Ну, откуда бы Димка знал про это? Он же только с тобой общался. Погоди, ба! Я сейчас только закончу этап, немцев остановлю, и потом снова будешь рассказывать.
   Правнук убежал в свою комнату, откуда сразу послышалась стрельба и взрывы. Он играл в "Сталинград".
   Вот такие у них игры, вздохнула бабушка. Но с тем Димкой, с придуманным, тогда было легче. Он помогал просто одним своим присутствием.
  

***

  
   Бомбежки и обстрелы сразу прекратились в тот день, когда пришли немцы. Никакого боя за село не было. Наши ночью ушли за балку и дальше, за Мамаев курган. А немцы вошли в Городище. Спокойно, как хозяева. Одни прошли дальше, а другие остались здесь. Тут же поставили везде своих часовых.
   Утром Коля пошел за водой, а у колодца уже стоял немецкий солдат. Даже к цепи было привязано другое ведро, немецкое, большое. Часовой с автоматом просто стоял и смотрел, как подходили люди и набирали воду.
   Дедушка с Колей прошли по балке, где были раньше позиции наших, брошенные теперь. Там были окопы по краю, были землянки. И много брошенного добра. Даже нашли место, где была полевая кухня. Там была свалка, и повар выкидывал банки от американской тушенки. Дедушка взял одну банку и стал собирать в нее ложкой жир и сало из остальных. Так по чуть-чуть наскреб почти две жестянки. Мама сварила кашу, почти как солдатскую. Это, кажется, был последний раз, когда в убежище ели нормальную еду.
   Нюрка с удовольствием съела все, что ей дали. Но ноги так и оставались слабыми, подгибались, не позволяли сделать самой ни шагу.
   В убежище все было волглым от постоянной сырости, которая тянулась из земли. В солнечный день все вытаскивали на просушку. Одеяла, матрацы расстилали между стеной сарая и входом в убежище. И на них усаживали Нюрку. Она сидела на солнце, смотря по сторонам карими глазами, потом опять начинала что-то бормотать, не отвечая на вопросы взрослых.
   - Эх, испортили девку, - сокрушался дедушка и все твердил, что вот наступит мир, и все болезни тогда сами собой пройдут. И можно будет жить долго-долго.
   Когда в селе останавливались свежие немецкие войска перед последним броском к Сталинграду, то немцы часто ночевали в убежище, выгоняя всю семью на улицу. Было лето и было не холодно. Немцы спали на этих же матрацах, но покрывали их сверху бумагой и газетами. После них в убежище оставался запах одеколона и чужого табака.
   Фронт остановился. Грохотало за Мамаевым курганом. А над Городищем по ночам стали летать наши "кукурузники" и бомбить немцев. Днем бывали артиллерийские обстрелы. А еще появились снайперы. Немцы даже останавливали движение на какое-то время. Стоял регулировщик и всех поворачивал, пока обстрел не прекращался. Они очень боялись снайперов.
   По балке из города пришел дядя Толя. Оказывается, он уже два дня пробирается домой. Его тут сразу чуть не застрелили немцы, потому что у него была татуировка на правой руке возле большого пальца. Там была синяя пятиконечная звездочка. Мальчишки многие делали себе татуировки.
   - Комиссар! - кричали на него немцы.
   И только выбежавшая на крики мама, и выкарабкавшаяся наверх бабушка отбили его, показывая руками, что он еще вот такой, что маленький он еще, то есть "кляйн". Дяде Толе было тогда семнадцать.
   В убежище постоянно заглядывали немцы, и поэтому дядя Толя поселился отдельно. Они с Колей выкопали другое убежище, попроще и поменьше, в овраге, прямо в стенке. И Коля тоже стал там ночевать. Там был свежий воздух и не так душно.
   Уже никто не боялся мин и снарядов, узнавая издали, кто стреляет и чем.
   Самым же страшным был голод.
   Ели один раз в день. Очень редко, когда два. И этот второй обычно был чаем - пустым кипятком, заправленным сушеной морковкой. Голод был мучительным. И мучительнее всего было ждать с утра, что же найдут Коля с дядей Толей по старым огородам. Дедушка уже не мог ходить далеко, у него начали опухать ноги.
   Очень боялись мародеров, потому что они могли не только взять, что угодно, но и убить. Мама была совсем еще молодой, всего тридцать пять. Она одевалась под старуху и мазала лицо сажей.
   Поток беженцев со стороны Сталинграда не уменьшался. Каждый день мимо развалин дома по улице шли группами и по одиночке куда-то дальше в степь. Говорили, что в Гумраке есть специальное место, где кормят, а потом отправляют дальше, туда, где есть еда и жилье.
   Несколько раз приходили мародеры, причем явно не немцы. Немцы, заглянув в убежище и поморщив носы, видя нищету, уходили. А эти, другие, протыкали узлы с барахлом тонкими прутьями, похожими на велосипедные спицы. Видимо, думали, что там прячут какие-нибудь драгоценности. Один в немецкой форме, скорее всего не немец, а русский или украинец, бесцеремонно вытолкнул всех из убежища и начал выбрасывать узлы и узелки и разбрасывать одежду. Узелки с остатками манки, пшена и крупы развязывал и все высыпал на пол убежища, не обращая внимания на плач мамы и укоры бабушки.
   Бабушка начала стыдить его и под конец высказала, что даже немцы не позволяли себе так издеваться над нами.
   - Ты, видно, не немец вовсе, а какой-то выродок из наших!
   Солдат пришел в ярость и даже щелкнул затвором винтовки, направив ее на бабушку. Все закричали в голос, солдат плюнул и выскочил из убежища, ничего с собой не взяв, хотя отложил сначала что-то из нашей запасной одежды. Из этого все и поняли, что это действительно был не немец, а какой-то их служака из русских или украинцев.
  

***

  
   - И ты кричала?
   - Да. Просто "а-а-а" тянула. Махала руками, сидя. Было очень страшно. Очень. До судорог. У него винтовка - мог и выстрелить. И ничего бы ему потом не было. И было обидно. Мы потом эту крупу собирали по зернышку, по щепотке, сдувая песок...
   - А потом что?
   - А потом мы "переехали". Снова начались обстрелы. Стали прилетать снаряды от наших дальнобойных орудий. Это когда мы от немцев прятались, мы были за кручей от них, за бугром. А тут - как на ладони и вход в убежище и вообще все. Страшно было погибнуть от своих. Дядя с братом выкопали новое убежище в глиняном карьере, где все брали глину раньше. Выкопали такую узкую нору, а там расширили в пещеру. И когда мы переехали, перетащились, в первый раз спали спокойно. Там было тихо-тихо. И даже ближний разрыв всего лишь покачивал землю. И еще там было жарко. Поэтому в первую же ночь все разделись, засунув одежду под себя.
   - Погоди, ба! Я сейчас наше наступление подготовлю, - снова убежал Димка.
   У него уже было наступление. А у нас тогда до наступления было еще очень далеко
  

***

  
   ...Надо было что-то решать, потому что еды совсем не было. Питались тем, что приносили в самодельных сумках-зембелях Коля и дядя Толя. Они с утра уходили по балке к местам, где раньше были огороды, и буквально просеивали землю между пальцами, разыскивая сморщенную морковку или пригоршню мелкой картошки.
   А потом однажды пришел пожилой немец с бляхой и сказал, показывая пальцем на часы, чтобы через двенадцать часов тут никого не было. Иначе - он снял с плеча короткую винтовку и показал, как стреляют.
   Немцы готовились к зимовке под Сталинградом, и лишние люди в собственном тылу им были не нужны.
   Уходить было необходимо, и уходить было страшно. Вся война была - этот страх. Боишься снарядов и бомб. Боишься пуль. Боишься немцев. Боишься наших - оттуда стреляли теперь по Городищу. Боишься остаться голодным и ослабеть до смерти. Боишься отравиться, потому что лечить тогда будет просто некому. Всю семью фельдшера завалило в погребе. Никто не спасся.
   Поутру на тележку с двумя колесами погрузили свои матрацы, одеяла, одежду, всякие узлы, сколько хватило места, посадили сверху бабушку и Нюрку. Она могла уже ходить, но мало и очень медленно. За ручки взялись Коля с дядей Толей. Мама с дедушкой толкнули сзади.
   По натоптанной дороге они двинулись через степь. И тут же стали падать первые медленные снежинки.
   К Нюрке часто приходил ее Димка. Никто из взрослых его не видел. А он старался веселить ее, тормошил. Иногда говорил, присмотревшись:
   - Эй, а ты ведь замерзаешь! Ну-ка, марш-марш с повозки! Походи немного, помоги остальным!
   Она сползала без возражения и шла какое-то время рядом, держась рукой. А он шел рядом и повторял:
   - Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю - все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой обязательно вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!
   Дедушка делал большие глаза маме, подмигивал потом и улыбался. Выправляется девка!
   В степи было очень холодно. Путешествие запомнилось на всю жизнь этим постоянным нутряным каким-то холодом. Сыростью. Запахами. Никто не раздевался. Спали прямо на земле, нарубив камыша, а сверху накидав тряпок. Укрывались одним большим тяжелым ватным одеялом и прижимались друг к другу. Кто был с краю - замерзал. Чаще всего там были Коля и дядя Толя. Они вставали среди ночи, отходили в сторону, чтобы не шуметь, прыгали на месте, пока кровь снова не начинала бегать по жилам. Устав, ложились. И снова мерзли.
   И еще больше мерзли от голода. Съели все свои небольшие запасы. Все мамины крупы, с таким трудом спасенные от мародеров, были брошены в котел. По дороге обследовали поля. Иногда находилась картошка или морковь. Мама не давала их запечь в костре. Обязательно варила, кидала какие-то травки для вкуса и заставляла не только овощи есть, но и хлебать горячую жижу. Не было соли. Не было хлеба. Не было совсем ничего.
   Прямо на дороге лежали лицом вниз трупы. Было даже не страшно уже. Устали бояться. Сильнее донимал холод и голод. Холодно было до боли.
   Дедушка с дядей Толей сталкивали трупы в канаву, Коля присыпал землей. На полях она еще не замерзла до каменного состояния. А дорога как раз подмерзла, и стало легче идти.
   Однажды утром не проснулась бабушка. Она ни разу не пожаловалась ни на что. Ей было очень всех жалко. Сидела на тележке и потихоньку молилась. И вот не проснулась после ночевки в степи. Наступило какое-то полное отупение. Нюрка даже не плакала. Просто стояла и смотрела. И ее Димка стоял и смотрел. И в этот раз молчал.
   Мама хотела везти бабушку с собой до ближайшей церкви. Но где та церковь? А тащить - очень тяжело. Дедушка шел уже совсем плохо. У него распухли ноги, и пришлось разрезать старые валенки. Теперь он не толкал тележку, а держался за нее.
   Бабушку закопали тут же у дороги, где провели ночь, поставив небольшой крест из прихваченных с собой обломков досок. В костре раскалили гвоздь, и Коля написал...
  

***

  
   - Ба, ну ты что? Чего ты? Это уже прошло все давно! Чего ты теперь-то плачешь?
   - Понимаешь, Димка, бабушка, она была такая добрая... Она меня очень любила - я же первая внучка у нее была.
   - А я - твой первый внук, да?
   - Ты у меня первый правнук.
  

***

  
   Потом они дошли до казачьей станицы.
   Вокруг стояли высокие тесовые заборы. За воротами, обитыми полосами железа, рвались с цепей огромные сытые собаки. В Городище собак совсем не оставалось. Каких постреляли немцы, а какие просто убежали, когда народ расходился.
   Голодные мужчины повернули тележку и потащили ее потихоньку к берегу реки. А мама и Нюрка пошли просить, "христарадничать". Они стучали в ворота и громко пели молитвы, которым научила бабушка, пока были бомбежки и обстрелы и все сидели в убежище. Кроме лая собак, ничего не было. Иногда выглядывал здоровый сытый казак и кричал, чтобы шли дальше, пока не спустил пса.
   - Ишь, голодранцы! Всё-то вам неймется, всё-то нам вас кормить!
   Где-то на краю впервые приотворилась калитка. Женщина сунула Нюрке полбуханки настоящего черного хлеба и сказала, чтобы они быстрее уходили, пока не вернулся староста с полицаями.
   Эти полбуханки они ели, как сладкие конфеты. Порезали хлеб на ровные дольки, и каждый со своей долькой сидел у костра и медленно откусывал, посасывая, как леденец, пока хлеб не растворялся во рту. Ничего не было вкуснее того черного хлеба.
   Но тут пришел староста и два полицая с винтовками. Староста велел потушить костер, а на вопрос мамы, как же переждать ночь без огня зимой, указал на пустой скотный двор. Там, мол, переночуете, а утром чтобы никого тут не было. Идите дальше. Там, дальше, немцы дают паек беженцам, и есть большие села. А к казакам нечего примазываться. Русские вы? Вот к своим русским и идите.
   Они шли еще два дня.
   И до весны потом жили в том селе, куда дотянули тележку.
   Было тяжело. Но хотя бы стало больше еды. Беженцам давали на месяц зерно, из которой мама варила кашу. Иногда выдавали хлеб - тяжелые черные буханки.
   Когда под Сталинградом наши пошли в наступление, и штурмовики стали долетать досюда, немцы начали эвакуировать свои учреждения. Однажды во время бомбежки возле дома убило лошадь. Дедушка с парнями затащил ее быстро во двор, несмотря на продолжающиеся взрывы. Они топором порубили лошадь на куски. В тот день был пир. Во всех посудинах варилась конина. Пили бульон. Потом ели мясо. Без соли, без хлеба, но это было так непередаваемо вкусно!
   Утром в дверь пинали сапогами. Пришел сосед в сопровождении немецкого патруля. Он сказал, что у него со двора свели корову, и это непременно вот эти голодранцы, у которых ничего своего нет. Вот и мясо у них повсюду, во всех ведрах. Хорошо, что дедушка не выкинул шкуру и копыта. Немец заглянул в корыто, увидел лошадиное копыто, сморщился, гаркнул что-то, и все ушли.
   В одну ночь никто не спал, потому что пропал брат Коля. Его схватили на улице и увели во временный лагерь, чтобы увезти в Германию. Тогда многих похватали. У ворот лагеря, перевитых колючей проволокой, стояла толпа женщин, которые кричали немцам и показывали, что вот тот - совсем маленький и этот еще мал. Им кого отдавали, а кого они сами протаскивали через колючую проволоку, обдирая до крови. Так Коля спасся и пришел домой уже под утро, хоть в разодранном пальто.
   В том селе они похоронили дедушку. Он стал задыхаться, опухать весь. И однажды тоже не проснулся. Похоронили его на старом кладбище, возле церкви.
   А однажды ночью раздался осторожный стук в дверь и голос:
   - Русские есть?
   - Есть, есть, - зашумели все. - Мы - русские!
   За дверями стояли наши разведчики в незнакомой форме с погонами.
   Через две недели мама на попутках съездила в Городище. Потом вернулась, все собрались, и тот путь, который был нескончаемым и смертельным, с ночевками в степи, с голодом и холодом, в кузове машины занял всего четыре часа.
  

***

  
   - И война закончилась?
   - Нет, война была еще долго. Но мы были теперь дома. Пусть было еще голодно, но не так, как в оккупацию. Нам выдали карточки. В село приезжала лавка с хлебом. Был огород и зелень всякая, а к осени - фрукты и овощи. Всем нашлось дело, кроме меня. Коля пошел работать на завод, где делали силикатный кирпич. Город строился, и кирпича надо было много. Дядю Толю призвали в армию, но он даже не успел повоевать. Они были в лагерях, потом их использовали на охране новых заводов.
   - А... Димка?
   Она повернула голову, посмотрела на правнука, сидящего, скрестив ноги, на полу возле ее дивана:
   - Я уже нормально ходила, и дел было столько, что больше не придумывала себе друга. Мне было уже почти одиннадцать лет и было уже некогда - помогала маме по дому. А почему ты спрашиваешь? А-а-а... Ты же знаешь, так?
   - Что знаю?
   - Все, что тогда было со мной - ты знаешь, правда? Это ведь ты помогал мне, когда было совсем плохо?
   - Да ты что, ба! Это ж фантастика! Так не бывает...
   - Никогда не ври старшим! - строго погрозила пальцем бабушка.
   - Да я не и вру вовсе. Я так, успокаиваю просто тебя немного. Не бывает такого. Подумаешь, имя. Может, вы потому меня так все и назвали, когда родился, что тогда вот...
   Наутро Димка не встал с кровати. Он весь горел от высокой температуры, метался по кровати в бреду, скидывая одеяло. Скорая помощь увезла его в больницу. "Крупозное воспаление легких", - качал головой врач.
   Приехавшие срочно по вызову родители не находили себе места.
   - Моя вина, моя вина, - качала горестно головой бабка. - В степи зимой было так холодно. А он же совсем без зимней одежды!
   - Слушай, скажи своей бабке, чтобы успокоилась, наконец, а? - кричала на кухне мать. - Какая тут степь? Какая зима? Она совсем с у тебя ума сошла от старости? Пусть она лучше расскажет мне, чем таким умудрилась напоить ребенка, что у него воспаление легких. Или во льду купала? Откуда у ребенка летом - воспаление легких?
   Бабушка пробилась через главврача, через заведующую отделением, сидела теперь по ночам у постели Димки, клала ему на лоб холодные компрессы, и тихонько плакала, слушая его жаркий шепот:
   - Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю - все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!
  
  -- Колокольчик
  
   - ...А тебе, добрый молодец, я подарю за все хорошее вот такой очень полезный и очень волшебный подарок.
   Заказанный по телефону в специальной фирме огромный, пахнущий коньяком и почему-то немного рыбой, Дед Мороз в красном атласном халате, подпоясанном золоченым шнуром, отодвинув в сторону бороду, полез куда-то глубоко во внутренний карман и достал простой металлический блестящий нержавейкой колокольчик с выбитой по краю надписью "2000". Вообще-то его позвали к детям, и он свое отработал на полную катушку, до пота и до восторженного визга младшего - "Папа, Дед Мороз - самый настоящий!". А вот подарки родителям как-то не предусматривались программой. Жене он вручил футлярчик с кольцом (это Паша заранее, еще впуская в квартиру, сунул ему в карман и сказал тихонько, как и кого звать). А самому Павлу Игнатьевичу Морозову, двадцатисемилетнему системному администратору рекламной фирмы, протянул ни с того ни с сего эту побрякушку.
   - Папка! Он же волшебный! Скажи скорее "спасибо"! - глаза сына требовали.
   А чего ж не подыграть?
   - Спасибо тебе, Дедушка Мороз! Что же за волшебство кроется в твоем подарке?
   - Правильно ты понял, молодец. Именно - волшебство. Просто позвони, если что. Понял? Позвони...
   - ...Ага, и ты сразу примчишься на помощь? - скепсис звучал в каждом слове и в каждом звуке.
   - Нет, у меня очень много дел. Но - должно помочь. Ты только позвони...
   ...
   Колокольчик Павел бросил в карман рабочего пиджака, чтобы рассказать какую-нибудь волшебную историю на работе. Или любовную, девушкам - они это любят, когда про любовь. Например, можно рассказать, что это колокольчик с выпускного вечера, и как там танцевали и с кем и что... О-о-о... Паша умел рассказывать!
   ...
   Первые рабочие дни после длинных выходных заканчивались всегда поздно. То одно вылезало, то другое. Приходилось задерживаться, а потом бежать, согнувшись под морозным ветерком с колючими снежинками в лицо, по темным дворам, сокращая путь от метро к дому.
   Вот в таком вот дворе его и прищучили.
   - Эй, мужик, закурить нет? - спросили сбоку из глубокой черной тени.
   - Нет, - на ходу крикнул Паша, прибавляя шаг.
   - А если поискать? - этот голос был уже спереди, то есть бежать-то было некуда.
   Тени сгустились, запахло пивом и табаком, стало сразу тесно и неуютно под темной аркой. Вот черт, никогда они тут лампочку не вворачивают! "Они" - это были те, которые всегда не выполняли свои обязанности. Кто это "они" и где "они" живут, Паша не знал, но знал точно, во всем виноваты именно "они".
   Кто-то уже охлопывал его снаружи по куртке, чьи-то руки полезли в карманы.
   - Да ты не дергайся, мужик... Мы не быдло какое. Возьмем, сколько нужно - и все. И вали домой. Ну? Что это у нас тут?
   В темноте зазвенел над ухом колокольчик.
   - О! Какую игрушку с собой носит!
   Щелкнула зажигалка:
   - И у меня такой же точно есть. Как раз двухтысячного года. Какую школу заканчивал, земляк?
   - Триста шестьдесят шестую.
   - Точно - земляк! А Ваську знал? Ну, рыжего такого? Он тоже в двухтысячном закончил.
   - Мы с ним не дружили, дрались даже, - вспомнил рыжего Павел.
   - Вот и я с ним как раз в этом дворе, за сараями - не раз сталкивался. Мужики, наш он. Пусть идет, что ли. Все же в одном году выпускались, - и колокольчик еще раз зазвенел.
   - Что, мля, ностальгия замучила?
   - Ну, типа... Пусть уж.
   ...
   Дома его ждал холодный ужин и жена, спящая носом в угол, утепленный недавно цветным ковриком, купленным на рынке.
   Утром можно было не вставать рано, и Паша воспользовался этим на полную катушку. Он спал и спал. Просыпался и снова засыпал под стук посуды на кухне, негромкие переговоры жены с детьми, поскрипывание полов, щелчки замка, стук дверей...
   Он проснулся в полной тишине. Наверное, из-за тишины и проснулся. После какого-никакого шума - вдруг такая тишина.
   Паша полежал с открытыми глазами, потом выполз на кухню. За столом спиной к двери сидела жена.
   - Доброе утро! - сказал Паша.
   Помолчали.
   - А в ответ - тишина, - сказал он после паузы уже на полтона ниже.
   И опять - никакой реакции.
   - И что у нас плохого? - спросил он уже обычным голосом, присаживаясь рядом.
   - А что хорошего? - взорвалась Маргарита. - Что у нас с тобой хорошего? Ты целыми днями на работе. Приходишь ночью, уходишь утром. Даже в выходной не можешь погулять с детьми. Что ты вообще делаешь дома? Спишь? И ты спрашиваешь, что у нас плохого? Все - плохо!
   Паша молча встал и вышел. Он никогда не спорил с женой, а тем более, когда она начинала кричать. Он просто прошел в комнату, убрал постель, застелил диван покрывалом и сложил его, подняв спинку. Убрал развешанную по стульям одежду в шкаф. Разобрал бумаги на столе. А потом сел, подперев голову рукой, и уставился куда-то за окно, ничего не видя. Вот тебе и выходной...
   Рука сама нашла в кармане колокольчик. Вот еще штучка.
   Паша поднял его к глазам, еще раз прочитал "2000" сбоку. Потом тряхнул рукой - чистый звон поплыл по комнате. Еще раз. Еще. Буддисты так медитируют, вроде. Дзенькнут - и молчат, о своем думают...
   - Ну, ты что не идешь завтракать? - обняла его сзади жена. - Я кофе сварила. Как ты любишь, с перцем и солью. И рыбка красная осталась с праздников. Пошли, Паш, не грусти! Это просто у меня настроение такое с утра.
   ...
   После завтрака они вместе готовили обед. Вот такие моменты Паша любил. Когда вместе - какое-то дело. Деля на двоих всю работу. Он, скажем, чистил лук и резал его, а Марго - чистила картошку. Он шинковал морковку, а она уже пробовала бульон. Он резал хлеб, а в коридоре уже толкались дети, о чем-то споря, и Марго уже кричала, чтобы мыли руки и быстро шли за стол. Хорошо, что у них кухня большая - все сразу могут сесть.
   А после обеда Маргарита сказала ему:
   - Поговори, что ли, с дочкой. Она ведь взрослая совсем.
   Дочка была совсем взрослая. Ей было уже семь лет. Вернее, надо говорить - будет восемь. И о чем он может с ней поговорить? Вот малой Сашка, всего четырех лет, был гораздо понятнее. Маленький, но - мужик!
   Пока жена о чем-то разговаривала с сыном, моя посуду, Паша зашел в детскую. Дочь сидела за столом, что-то записывая в толстую тетрадь. Обернувшись, сразу сунула ее в стол и как-то... Не ощетинилась, нет. Но - напряглась. Не комфортно ей стало. Не приятно. И это было действительно плохо.
   Не думая ни о чем, Паша вынул колокольчик и тот зазвенел, заиграл, а Паша заговорил вдруг, как будто давно хотел рассказать, да никак не мог начать:
   - Вот такие колокольчики нам давали всем на выпускном вечере. Прикалывали на лацкан пиджака, а девочкам - на платье. И мы ходили и звенели все время. И даже такие же цифры были выбиты для памяти. Я тогда как раз танцевал с твоей мамой в первый раз. Она была нарасхват, потому что очень красивая. Прямо как ты. И вот мы танцуем, а колокольчики вокруг...
   И он опять потряс маленьким колокольчиком, вызывая малиновый звон. А потом, как что-то толкнуло его:
   - Тань, а возьми его лучше себе. У меня же все есть уже - мама есть, вы двое. А тебе еще пригодится. И если что - ты позвонишь, и все!
   - И ты придешь? - с подозрением прищурилась дочь.
   - Я постараюсь. Ты только громче звони.
   Когда Маргарита с сыном добрались до детской, отец с дочкой сидели в обнимку на диване и о чем-то тихо перешептывались.
   - А теперь - в кино! - сказал Паша, увидев всю семью в сборе.
   - Ура! В кино! А в какое?
   - В любое. Вместе - в кино! Все - марш одеваться!
   А Таня смеялась и звенела волшебным колокольчиком, поддерживая звоном каждое слово.
  
  -- Бабайка
  
   Они умели ходить бесшумно - их так учили. Это было необходимо, когда подкрадываешься к врагу, когда снимаешь часовых и распределяешься потом по точкам, когда готовишь себе место, лежку, и сам готовишься к стрельбе - вот только поступит команда.
   Но сейчас они были на своей территории. Номинально - на своей. То, что случилось... Хотя, а что случилось-то? Никто не знал, что же именно тут случилось. Вот потому они и шли, как в бой. Только вот режим тишины и маскировки злостно нарушали - не война, поди. Но все равно пальцы - на спусковых крючках. Патрон дослан. Никаких предохранителей. И только скорострельные автоматы!
   Это в кино могут показать или еще в игре компьютерной, как красиво проходит локацию герой, вооруженный дробовиком. Делает пару выстрелом, перезаряжается - и снова валит всех, кто перед ним. Ну, или не пару, а все пять - из магазинника. В настоящем же бою все решает плотность огня. А плотность создается только автоматическим оружием. Непрерывная очередь на полмагазина. А потом - второй, кто рядом. Всегда парами, прикрывая друг друга.
   Да, оружие наизготовку, забрала опущены, сами настороже, но все же - по своей территории. Не горы здесь. Не "зеленка".
   Вот и поселок медленно проявился из тумана, как на фотографии в ванночке с раствором.
   Командир показывает жестами, что двое - по той стороне, двое - замыкающими, прикрытие, он ведет остальных по самому центру. "Елочкой" идут. Колючей елочкой. Кактусом таким. Когда каждый отвечает за свой сектор. Первый смотрит прямо перед собой, не отвлекаясь. Второй - правее, третий - левее и так далее. На каждое движение, на каждый шум, просто на непонятность какую-то - стоп! Осмотреться. Отдышаться. Прислушаться. Присмотреться. Дождаться команды - и снова вперед.
   Хорошо, хоть за тыл не надо беспокоиться. В тылу все свои. И по параллельному переулку тоже идут наши. Смотреть надо на темные окна, на приоткрытые двери.
   И чего они все приоткрыты? Вон, покачиваются на ветерке. И темно в домах. Во всех домах - темно и тихо. Очень тихо. Только свое дыхание. Только почти бесшумные шаги - они сами как-то перешли на бесшумную походку, когда нога аккуратно ставится на пятку, а потом перекатывается на носок.
   И еще дурь такая - лишние с ними в строю. Хоть и военный этот паренек, но явно не наш. Не чувствуешь его. Он идет, разинув рот... А вот прикладом бы ему по затылку бронированному? Чтобы лязгнули зубы, чтобы рот закрылся, чтобы смотрел, как надо...
   - Что за дела?
   - Командир, а чего этот псих...
   - Не псих, а прикомандированный психиатр. Еще раз так сделаешь - и пойдешь первым. Вопросы?
   Вопросов не было. А этот - все равно Псих. Так уж его назвали сразу, так ему и зваться теперь, пока он с нами. И потом передадут в другие группы. Будет Психом на всю оставшуюся.
   Впереди что-то мелькнуло живое. Стоп!
   На колено. Глаза обшаривают сектор огня. Палец готов чуть-чуть прижать спусковой крючок и залить все в направлении взгляда лавиной свинца и стали. Магазины специально снаряжены патронами через раз - мягкая пуля - стальной сердечник - мягкая пуля - стальной... Не так, так этак. Не убить, так остановить, так повалить.
   Ага, это наши.
   Пробежали уже по соседнему переулку, заскакивая в двери и прикрывая друг друга. Теперь стоят на перекрестке и машут, показывают что-то.
   - Бегом!
   Это сколько угодно. Вот как раз бегом - это сколько угодно. Бегать - не стрелять. Да лучше пять кроссов, чем один бой! И пусть смеются те, кто насмотрелся фильмов или наигрался в игры. На самом деле спецназовцы очень не любят стрелять. Они любят, когда все решается само собой.
   - Командир! Пусто везде! Вот только в том доме датчик зафиксировал мелкую цель!
   - Собака?
   - Да нет тут никаких собак... И кошек нет. Никого нет. Совсем никого.
   - А что за цель тогда?
   - Может, ребенок?
   Надежда в голосе. Пусть не будет стрельбы. Но пусть хоть кого-то можно будет спасти.
   Командир посылает двоих в обход здания. Двое - прикрывают со двора. Остальные в установленном порядке - оружие у плеча, глаз в прицеле - врываются в дом. Рассыпаются по дому парами. Докладывают из всех углов:
   - Чисто! Чисто! Чисто!
   Угу. Чисто. Только пылью пахнет. Остро пахнет пылью. И пыль эта - везде.
   - О. Психа нашего сюда, - спокойно говорит командир. - Ну, что, прикомандированный, твоя работа начинается. Вон она, под кроватью - твоя работа.
   Командир скидывает сферу и присаживается у стены. Машет остальным - вольно, мол, рассупоньтесь. Смотрит на часы, сводит брови, высчитывая.
   - Полчаса перекур.
   Но тут же вдруг подхватывается с места, шипит матерное, но тихое, чтобы не напугать ребенка, спрятавшегося под кровать. Стучит пальцем по наушнику, шепчет в микрофон, смотрит невидящим взглядом в пространство. Потом тычет пальцем в Алекса и Мелкого.
   - На выход. Проверить!
   Сам замирает у двери, вслушиваясь. Остальные скапливаются возле него. Что за дела? Какие-то проблемы?
   Вдруг он как-то резко ослабевает, сползает по стене, шало смотря вокруг.
   - Черт...
   И все понимают, что связи с бойцами тылового охранения нет. И неизвестно, что там и как на улице и во дворе. И теперь нет больше никакой уверенности в тыле. То есть, уверенность как раз есть, только уже совсем иная.
   Командир поднимает голову. Он зол и встревожен, как никогда.
   - Ждем темноты. Отдыхаем. Проверяем оружие. В темноте прорываемся.
   Отдыхаем, значит, отдыхаем. Это дело такое. Пока можно - надо вздремнуть. Опять же глаза будут лучше в темноте смотреть. А бой в темноте - это зрение, чувства и опыт. Опыта им не занимать. Пацаны наши, похоже, совсем пропали. Это плохо. Такие потери...
   Командир сидит у двери и вслушивается в эфир. Остальные повалились вдоль стен. Двое, кому первыми на караул - на кровать. Всем спать. Всем, кроме тех, кто при деле.
   ...
   Психом его сразу назвали. Так всегда, кстати. Хоть с армейскими пойдешь, хоть с внутренними, хоть с разведкой какой сверхсекретной - все говорят "Псих". С самого первого знакомства. Ну, и нормально, в принципе. Сразу знаешь, что зовут именно тебя. И опять же - уважение какое-никакое. "Психа" уже знают.
   - Привет, к тебе можно? - присел у кровати.
   ...
   - Погоди, я сниму каску. Это просто каска, понимаешь? Она не страшная.
   ...
   - Вот, и автомат мне здесь не нужен будет. Ты же - свой. Правда? А свой в своего не стреляет. Это я так шучу. А ты оружие любишь? Могу дать подержать пистолет. Но только без патронов, ладно? А то нажмешь случайно, устроишь тут шум... Чхи! Сколько у тебя тут пыли...
   - Тс-с-с! Шуметь нельзя! Бабайка рассердится! - шепчет из самого темного угла чумазый мальчишка лет пяти и прижимает грязный палец к губам.
   Вот же родители бывают! С детства ломают детскую психику разными "бабайками" и прочими ужасами. Ну, хоть не милиционером теперь пугают... Хотя, все равно неправильно - нельзя детей воспитывать через страх.
   - Бабайка большой? - спрашивает шепотом Псих, подползая вплотную к мальчишке.
   Тот кивает, прислушиваясь с опаской. Явно так прислушиваясь, напоказ, как в кино, чтобы было видно - прислушивается.
   - Но он же один - бабайка?
   Малец задумывается. Потом опять кивает. Старательно так. Но молча. Боится?
   - Вот. Он один. Очень страшный, сильный, но всего один. А нас тут много. Вон, сколько солдат пришли тебя спасать.
   - Папа позвал? - осторожно спрашивает мальчик.
   Чумазый какой. Да и откуда тут быть чистоте - под кроватью? Небось, плакал. Скулил потихоньку, вытирая руками слезы и сопли. Вон, все лицо теперь, как у настоящего спецназовца. Боевой раскрас такой - в грязную полоску. Ждал, значит, и плакал...
   - Ага. Папа позвал, а мы сразу и пришли. Только далеко было идти. Поэтому долго.
   - А бабайка? - он осторожно выглядывает из-под кровати и осматривает прилегших вдоль стен здоровенных обвешанных оружием бойцов.
   - А мы твоего бабайку прогоним. Вот сейчас все отдохнут, встанут, и мы вместе прогоним бабайку.
   - Бабайка большой, - с сомнением говорит малыш.
   Нет, все же до чего они смешные, эти дошколята. Вот только тут психолог нужен был детский. А послали его, Психа. Думали о психологической помощи населению. Только населения тут нет никакого. И не спросишь ведь этого малька, где его мама и папа.
   - Бабайка большой, - соглашается Псих, растянувшись на спине и смотря в прогнувшуюся под весом бойцов кроватную сетку.- А нас все равно много. И у нас автоматы. Знаешь, как здорово бьет пуля в девять миллиметров?
   - Больно?
   - Ха! Еще как больно! А если все сразу начнут пулями в бабайку? Он же сам тогда испугается и убежит.
   И самое главное - это же никакой не обман. Не страшны спецназу никакие детские бабайки. Им и настоящие террористы не страшны. Все лягут, если нужно, а последнего жителя поселка вытащат. Поэтому можно спокойно лежать и шептаться с пареньком. Он, вроде, отмяк немного. Прижимается к плечу, шепчет в ухо.
   - Бабайка большой. А ты, что, совсем не боишься бабайку?
   - Я тоже уже большой, - отвечает Псих.- Мне двадцать пять лет, представляешь? Тебе пять, да? Я в пять раз больше тебя! Поэтому я не боюсь бабайку. А вот они еще больше! Они совсем никого не боятся! Никого-никого!
   Осенью темнота наступает быстро. Под кроватью вообще - густая темень. Тут бы и уснуть, как все, да нельзя. Работа такая - успокаивать и лечить. Словами лечить. Врать, то есть. Потому и врач. Хотя, какое же тут вранье? Оружие у них у всех есть. Возраст взрослый - никакие бабайки, значит, не страшны. А мальчишка успокоился, задремал на его плече.
   И тут командир встал и скомандовал вполголоса. Начался лязг металла, топот подкованных ботинок, щелканье затворов, разговоры во весь голос.
   - Бабайка! Бабайка! - прижался проснувшийся мальчишка дрожащим комочком.- Бабайка придет! Тс-с-с! Нельзя шуметь! Нельзя!
   - Ты же мужик! Хватит уже бояться какого-то бабайку. Смотри, они сейчас все как пойдут - и его сразу прогонят. А мы пойдем следом за ними.
   - К папе?
   - К папе, конечно!
   - А бабайка пустит? - сомнение в голосе, но сам выглядывает, смотрит.
   - Мы его прогоним далеко! Очень далеко! Пошли потихоньку, вылезай!
   Командир отдает приказания. Психу кивает - идешь последним. Самым последним. Твоя задача - паренек. Остальные - пробиваемся клином, разворачиваемся, прикрывая фланги, за Психом сворачиваемся и - бегом, бегом... Не нравится командиру тут что-то. Вернее, все не нравится. Очень сильно не нравится. И никому не нравится. То, что пропали оставшиеся снаружи - это плохо. Это потери. Но вот ни выстрела, ни вскрика, ни сигнала. Значит, сегодня работаем против профессионалов.
   - Попрыгали!
   - Бабайка! Бабайка идет!
   Псих прижал мальчишку к себе, пожал плечами на высверк командирских глаз. А что он мог поделать? Запуган парень. Дрожит весь. Тут и взрослому-то не по себе...
   Двое встали у дверей. Командир начал отсчет, загибая пальцы. Вот все пальцы сжались в кулак - вперед! Дверь вылетела с треском, за ней вывалилась первая двойка, сразу - вторая, третья. И командир, махнув рукой Психу, шагнул за порог, скользнул невидимкой в тьму коридора, согнувшись.
   А Псих задержался. Пацан вывернулся как-то, упал с рук и снова укатился под кровать. Это, значит, во-первых. А во-вторых - где, блин, стрельба? Где сплошной непрерывный огонь, подавляющий противника? Где выстрелы с той стороны? Где хоть какой-то шум? Прорыв это - или как?
   Из-под кровати тонкая рука ухватила за штанину, дергая к себе.
   - Ну, что ты там?
   - Там бабайка! Бабайка! - да он же плачет навзрыд...
   Натурально плачет.
   - Туда нельзя! Так нельзя! Бабайка! Бабайка!
   - Ну, что ты, маленький. Не бойся ты. Нет там никого...
   Никого?
   Только вот скрипят половицы в коридоре под тяжелыми шагами. Страшно скрипят, трещат, чуть не проламываясь.
   Псих нырнул под кровать, обхватил дрожащего мальчишку, выкинул вперед ствол пистолета, ловя на мушку черноту дверного проема - готов! Покажись только, гад!
   Но только шаги по коридору. Медленные и очень тяжелые. От тяжести шагов вздрагивает весь дом. Звенит посуда в шкафу. Туда - сюда звучат шаги. К выходу - обратно. А где же теперь весь наш спецназ?
   - Бабайка! - шепчет, трясясь, пацан в самое ухо и зажимает Психу рот маленькой грязной ладошкой.
   ...
   - Вот, сами можете убедиться. Он просто неуправляем.
   По одиночной палате мечется фигура, бьется о стены, обитые мягким, катается по полу, рвет волосы, которых и так осталось мало на голове. Волосы белые.
   - Это действительно он? Почему - седой?
   - Такое бывает. Стресс у него какой-то.
   Вот начинает расшатывать кровать. Попал в резонанс. Кровать все сильнее качается. Еще немного - вырвутся скрепы из полы, повалит кровать набок, припрет дверь...
   - Сидоров, так твою, - рявкает в микрофон санитар. - Нельзя шуметь! Бабайка придет!
   ...
   - Вот, видите? Он теперь так тихо будет лежать под кроватью, не шевелясь, пока мы не придем уколы ставить.
   - В детство впал, что ли? Что еще за бабайка?
   - Откуда нам знать? Но только это слово его останавливает. Он его бормочет постоянно. Наверное, что-то из детских кошмаров проснулось.
   - Ну, ладно. Это с ним надолго, похоже. Ничего не спросить, ничего не узнать. А что с мальчиком?
   - С каким мальчиком? К нам поступил только он - лейтенант Сидоров, психолог из вашего управления.
   Псих лежал под койкой, скорчившись в тени и шептал:
   - Бабайка, бабайка, бабайка!
  
  -- Командировка
  
   - Вы в Москву? - спросила подскочившая вдруг сбоку девчонка лет двадцати на вид.
   - Возьмите меня с собой! - и растянула губы в улыбке, показывая чуть желтоватые крепкие зубы.
   Смуглая кожа, черные волосы, черные глаза - местная, сразу видно. Сергей тоже улыбнулся. Нравилось ему в этой командировке. Все такие улыбающиеся, такие приятные в общении.
   - Ну, возьмите! - канючила она, притворно сморщившись, как перед плачем.
   А сама все приплясывает на месте, переступает с ноги на ногу, то отступит, то снова подойдет чуть не вплотную.
   - Так у меня билет только один, - попробовал отшутиться Сергей.
   - Это ничего! Вы просто возьмите меня с собой! Ну, вам жалко, что ли? Я никогда не была в Москве!
   Смеется, зараза. Все такие смешливые. И девушки, и парни. Особенно, когда выпьют. Но эта, вроде, трезвая.
   - Ну, пошли, - смеясь в ответ, махнул рукой Сергей.
   - Уи-и-и.., - завизжала она в восторге и кинулась перед ним к стойке регистрации. - Нам в Москву! Нам в Москву! Вот - нам!
   Сергей подошел, внутренне сжимаясь, ожидая если не крика, то смеха над ним - а кто любит, когда над ним смеются - но солидная женщина за стойкой только спросила, приняв его документы:
   - Это с вами, что ли?
   Стоящий рядом с ней полицейский в сером смотрел равнодушно, мерно пережевывая мятную жвачку.
   - С ним, с ним! - подпрыгивала девушка.
   - А тебя не спрашивают, - отрезала работница аэропорта. - Так что, господин..., - она поглядела в паспорт, - господин Петров, это вот с вами?
   - Ну-у, да, - неуверенно сказал Сергей, не понимая, что за игра тут, и какие в ней правила.
   Суровая женщина в синей форме со стуком поставила нужную печать на посадочный талон, достала какую-то ленту, повязала на рукав девчонки, махнула рукой - следующий, мол!
   И в зоне досмотра его пропустили вместе с этой девчонкой. На нее и не смотрели практически. Так, краем глаза. Все внимание было ему, командировочному. Даже попросили открыть рюкзак и включить ноутбук, чтобы убедиться в работоспособности и что не кусок взрывчатки с собой тащит.
   Потом был длинный коридор, на всем протяжении которого новая знакомая прыгала и приплясывала от возбуждения рядом, постоянно касаясь рукавом его рукава. Сергею такая близость была несколько неприятна. Он пытался отойти хоть на полшага, отодвинуться, но она снова притискивалась почти вплотную.
   - Может, познакомимся, наконец? - спросил Сергей.
   - Ага! - весело кивнула она, продолжая вприпрыжку шагать рядом.
   - Так как тебя зовут?
   - Меня? - удивилась она. - Меня не зовут. Я - в Москву! Я - с тобой!
   Он остановился, и она сразу остановилась тоже.
   - Ну, ладно. Пошутили, посмеялись. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь... Слушай, как-то уже не очень весело становится. Надоедает. Знаешь, шла бы ты...
   - Я - шла? - очень натурально удивилась она, даже перестав приплясывать на какой-то момент. - Мне теперь нельзя - шла. Я - с тобой. Вот!
   И показала рукав своего пальтеца, перехваченный бело-голубой лентой с неразборчивой надписью.
   - Товарищ! - обратился Сергей к стоящему в дверном проеме крупному мужику в черном с желтой надписью "Security" по груди и по спине.
   - Товарищ..., - повторил он уже тише и как-то слабее. - У меня, то есть, вот...
   - С собой, что ли? Или в багаж сдавать будешь? - отозвался неожиданно тонким голосом здоровенный охранник.
   - Вот! - показала свою повязку девчонка.
   - А-а-а... Ну, проходите тогда, - он отступил в сторону, пропуская их в небольшой зал-накопитель пред выходом на летное поле.
   - Нет, погодите... Я не понял. Это как - в багаж? Вы так шутите тут все, что ли? И потом, у меня всего один билет, извините... И куда же мне...
   Сергей говорил, а сам понимал, что говорит что-то не то. И ведет себя не так. Вроде как бы оправдывается, или ищет какие-то объяснения, логичные и правильные, которые позволят донести до всех, что он тут - простой командировочный. Он возвращается в Москву после недели работы в этом городе. И девчонку эту, кстати, видит он в первый раз в жизни. И вообще - игры все эти, ролевые всякие и психотренировочные, и прочие, они вовсе не по нему. Ему, столичному специалисту, все-таки уже тридцать пять. Не мальчик, в конце концов...
   - Нет-нет, - запищала девчонка. - Никакого багажа! Я и в проходе могу! Там теплее!
   И потащила, потащила Сергея, да так сильно вцепилась, что он тоже ускорился и оказался вдруг уже сидящим в кресле в обнимку со своим рюкзаком. А девчонка куда-то уже отбежала, и уже вернулась, и сунула ему в руку бутылку оранжевой фанты.
   - Пей!
   - Не люблю. Сладкое, газированное...
   - Ну, вот... Опять капризничаешь.
   Это он капризничает, выходит? Тут черт знает, что происходит. Тут какие-то порядки совсем странные. Тут, понимаешь... А она, блин-тарарам...
   Но она уже скрутила крышку, поднесла бутылку к его губам, и он неожиданно для себя глотнул и раз и два... А фанта тут у них очень даже ничего. Вкусная. И такая апельсиновая-апельсиновая!
   - Ну, вот. Ну, вот, - одобрительно кивала она.
   - Как хоть тебя зовут? - опять спросил Сергей, но тут объявили посадку, и все с шумом снялись с мест, как стая ворон, спугнутая проезжающей машиной.
   Начался общий шум и толкотня, потом все потянулись к рукаву-кишке, через который загружают пассажиров в новые самолеты.
   Вот уже и рюкзак его уместился на полку. Специально такой покупал, чтобы влезал, даже если набить хорошо.
   По проходу, закрывая с щелчком крышки багажных отсеков, пробежала стюардесса.
   - Ваше? - спросила она строго, ткнув пальцем в девчонку, стоящую в проходе. - На период взлета и посадки уберите из прохода, пожалуйста. Не положено. Техника безопасности.
   - Э-э-э..., - только сказал Сергей.
   - Ага, ага, - сказала девчонка и скакнула к нему на колени.
   Тут же обняла за шею и прижалась плотно.
   - Молодца, сосед! - пихнул сбоку какой-то морячок в черном кителе и белой рубашке. - Не терялся тут. Ай, молодца!
   Сергей повернул, было, голову, чтобы ответить как-то. Потом подумал, что это же просто безобразие какое-то - на колени влезла, понимаешь! Потом ему стало тепло и даже немного приятно. И пахло от девчонки полынью и какими-то цветами - совсем не противно.
   Двигатели завизжали, разгоняя лайнер.
   Взлетели.
   А как взлетели, так она слезла с коленей и присела на корточки сбоку на ковровой дорожке. Когда проезжали с питанием - снова забиралась к Сергею. А когда ходили в туалет - просто вставала, пропуская мимо. И снова садилась на корточки. Так, что только ее макушка была видна над поручнем кресла. И ведь никто не обращал совершенно никакого внимание - вот что было самым странным. То есть, странным было все. С самого начала - все странно. Но то, что странное не видел кроме Сергея никто - еще страннее. Вот же, прямо как Алиса какая-то - даже говорить стал про себя страннее и страннее. Или там было - страньше? Ну, ничего, ничего. Будет еще Домодедово. Будет наш московский контроль... Или на выходе теперь тоже без контроля?
   На выходе контроль был. Крепкие мужички проверяли соответствие багажа талонам, смотрели, кто и что несет с собой. Посмотрели и на рукав девчонки.
   - Твоя, что ли? Ничо так, молодая, - одобрил один. - Годная.
   - Как хоть назвал-то? - поинтересовался тот, что постарше. - Что, никак еще? Это ты зря. Имя должно быть у каждой зверушки. А тут все же человек. И неплохой, вроде. Может, и мне туда съездить...
   Сергей тупо молчал. А девчонка вела его по переходам, толкала в электричку. И только уже на Павелецком открыла рот:
   - Ну, куда теперь дальше?
   - Дальше? - очнулся от ступора Сергей. - Кому - дальше?
   - Нам. А ты про кого подумал?
   - Нам? - опять тупо удивился Сергей.
   - Хозяин, ты живешь где? Эй! - она пощелкала крепкими смуглыми пальцами перед его глазами. - Ты в порядке, хозяин?
   - Хозяин?
   А мимо шли люди. И никто не обращал внимания. Всем было совершенно все равно. Москва - большой город. Тут всякое бывает. Вот, мужик девчонку себе привез из командировки. Кто-то магнитики на холодильник, а этот - девчонку. Ну, что - всякое бывает. Раз в состоянии прокормить. Раз язык она, похоже, понимает, так чего бы и нет, в самом-то деле? Пусть...
   Вечерело.
  
  -- Геймеры
  
   Муть уходила из сознания. Проявлялся какой-то двор. Появились запахи.
   - Ну, прочухался уже, нуб лошистый?
   - Это ты кого тут нубом назвал? - даже в полном расстройстве и непонятности окружающей среды Вик не мог позволить никому подвергнуть сомнению свой рейтинг. - Какого, собственно, ты тут словами кидаешься? Ответишь?
   Вдруг и как-то сразу посветлело. Все стало ясным, кроме какой-то прозрачной дымки, окутывающей все предметы и заставляющей всматриваться с некоторым напряжением - настройки видео, что ли, сбоят?
   - Ну, а теперь - готов уже, что ли? Пора, мой друг, пора...
   Перед ним стоял в полный рост парень, затянутый в черную кожу с блестящими заклепками на карманах:
   - Я Редрик, - протянул он руку. - В паре пойдем?
   - Вик. Только я раньше за светлых всегда играл.
   - Ну и дурак. За темную сторону иногда даже веселее. Помнишь, как была про подземелья игрушка, там в самом начале таким басом "It's good to be bad". Ну, попробуешь? Или мне другого напарника искать?
   - Да запросто. Могу и be bad, могу и вовсе... Я все могу.
   Опыт сетевых игр у Вика был еще с раннего школьного возраста. Тогда они толпой гоняли орков и гоблинов. Потом пошел вездесущий "Старкрафт", за ним пришло время командных стрелялок. И вот совсем новое, с полным эффектом присутствия.
   - Ты уже входил? - спросил он черного Редрика.
   - Не, в первый раз сегодня. Тем и интересно.
   Игру раскручивали грамотно. Сообщали о "Нидфоспиде" какого-то немерянного уровня в смеси со стареньким "Дюком" и всеми старыми игрушками с месиловом-рубиловом. При этом заявлялись еще элементы РПГ, то есть развитие своего героя, поднятие уровня. И главное, герой - это всегда ты сам. Приходишь в игру, участвуешь во всем, повышаешь свой рейтинг - и все с полным эффектом присутствия. В общем - самая долгожданная игра этого года. А может, даже и пятилетия.
   - У меня нож, - показал Редрик.
   Вик порыскал вокруг и подобрал какую-то железяку. В играх такого рода всегда так: сначала у тебя почти ничего нет, только ломик или нож простой. Это потом, по мере поднятия ранга, по мере роста экспириенса и перехода на новый левел - там будет уже все, что угодно, вплоть до атомной бомбы - так обсуждалось на форумах игроманов.
   - Поехали? - Редрик щелкнул подножкой красно-лакового мотоцикла, пошевелил правой рукой, гоняя движок.
   - It's good to be bad! - заорал Вик, влезая на заднее сиденье, задранное кверху по последней моде. - Йеху! Ура-а-а!
   И они помчались куда-то по незнакомому городу. По дороге били зеркала и стекла попутных машин. Пинали прохожих, неосторожно оказавшихся на самом краю тротуара. Расшвыривали столики летнего кафе, устроившегося на площади у перекрестка. Витрина кондитерского магазина показалась Вику заманчивой целью. Он показал, Редрик подрулил, и дождь рассыпавшегося в мелкую труху стекла засыпал мостовую. Где-то вдалеке послышалась сирена. Звук приближался, становился громче.
   - Менты - как простые горожане? - прокричал на ходу Вик.
   - Нет, они здесь боты, их тоже надо отстреливать, а то тебя мочканут. А вот сохранялки на первом левеле никакой нет, - не поворачивая головы, прокричал Редрик.
   Ветер бил в лицо, выжимая слезу. Они неслись, не разбирая дороги. Мотоцикл скакал козлом на ухабах, ложился на крутых поворотах так, что седоки чуть не касались коленями серого асфальта (вот текстура отличная - подумал еще Вик - прямо как жизни!). Сирены уже выли и впереди.
   - Уходим в переулки! - бросил Редрик, останавливаясь.
   На бегу он вытащил из кармана куртки нож, выщелкнул матово блеснувшее длинное лезвие. Вик бежал за ним, оглядываясь по сторонам. Арка, длинный, узкой темной кишкой, проходной двор, ворота впереди...
   - Стой! Стой! - раздались крики сзади.
   Черт, боты здесь какие-то быстрые. Шибко умный компьютер. Так ни фига левел не поднять. Будешь бегать по первому уровню, как молодой. Хоть в компании, хоть в одиночку. А-а-а... Хрен с ним. Вик повернул навстречу крикам, поднял свою железяку на уровень плеча, махнул пару раз, примериваясь.
   - Брось, стрелять буду! - кричал из-под каски с прозрачным забралом молодой милиционер. - Брось на землю!
   Рядом с Виком вырос Редрик, плавно шагнул чуть в сторону, присел, выставив нож перед собой.
   Выстрелы прозвучали как будто со всех сторон. И сзади, и спереди, откуда стрелял этот напуганный мент. Сознание отключилось.
   ...
   Чернота.
   ...
   - Бли-ин! Как больно!
   - Ладно тебе... А мне не больно, думаешь?
   Редрик держался за бок, но все равно носком сапога продолжал толкать валяющегося на деревянных нарах Вика.
   - Нет, ты понимаешь? Резиной стреляли, гады! Отбили все напрочь.
   - О-о-о... Гадский эффект присутствия. А чего нас из игры не выкинуло?
   - Так ведь живы!
   - Черт, надо было лучше на мотоцикле до конца. А там хоть с моста, хоть под колеса. Сейчас бы уже дома сидели, перезагружались... А теперь что делать?
   - Ну, есть выход. Только противный.
   - Вешаться, что ли?
   - Ну, а что делать? Мы ж не знаем, сколько в реале времени прошло. Может, там всего минуты? Может нас тут еще тогда долго мурыжить будут? А?
   ...
   - Товарищ полковник, откачали этих. Дежурный вовремя заметил.
   - Дежурного поощрить. А того, кто принимал, да плохо осмотр произвел и не изъял то, чего не положено в камеру проносить - наказать. Что пацаны? Очухались? Или по-прежнему в полной несознанке?
   - Какого там... Уверены, что они в компьютерной игре. На сто процентов уверены. В лицо мне смеются. Мол, ничего им не будет. В крайнем случае, говорят, закончится оплаченное время - и выкинет их из игры. Ну, или если помрут все же.
   - А что скажет наш психолог?
   - А что я могу сказать, товарищ полковник? Рефлексы у них в норме. Заболеваний психических нет - если вы это имели в виду.
   - Но они считают, что находятся в игре а мы, - полковник заглянул в протокол. - А мы, собственно, боты.
   - А кто его знает, - задумчиво раздавил окурок в пепельнице психолог. - Может, они и правы. Может, все так оно и есть...
  
  -- Вишенка
  
   Сон был каким-то неприятным, как бывает неприятным красивый, но неудобный, тесный костюм. Вот вроде бы и модный он, и этикетка на внутреннем кармане пришита правильная - можно показывать всем и доказывать, если что, а - тесный. Под мышками жмет. По шее краем ворота натирает. Это так тебе лично кажется, что тесный. Мама говорит, что очень хороший и модный костюм. Папа говорит, мол, надевай, не парься, все путем! А он тесный, тесный! И от того неприятный.
   И вот сон вроде был яркий, красивый, про лето и летние каникулы, которые как раз вот именно сегодня начались, а все равно какой-то неприятный. Что-то в нем было не так. Что-то жало и теснило со всех сторон. Неудобный он был, этот сон.
   Поэтому Алексей даже обрадовался, когда его подергали за ногу, и строгий мамин голос сказал, что уже пора вставать, и что его ждет сейчас очень серьезный разговор. Она так и сказала:
   - Алексей, быстро спускайся. У нас с папой есть к тебе очень серьезный разговор.
   Когда мама говорит "очень серьезный разговор", то это означает, что будет действительно тот еще разговорчик. Только не понятно, а что он сделал-то? Потому что о чем еще могут говорить "очень серьезно"?
   - А что я сделал-то? - начал, было, он, но мама строго сказала:
   - Не гунди! Быстро вниз!
   Ого! Это действительно серьезно. А если еще и папа в таком настроении...
   У них тут был небольшой дом, который получился переделкой из простого блочного проекта. Внизу, где по проекту подвал и гараж, сделали большую просторную комнату. Там есть телевизор и тренажеры всякие. А в коридоре сразу направо вход в ванную и туалет. Выше этажом, то есть, на самом деле, как бы на первом - большая комната, светлая просторная кухня и спальная родителей. А из кухни крутая деревянная лестница ведет еще выше, где с раннего детства живет Алексей. У него своя собственная комната с чуть скошенным потолком и с одним широким окном во всю стену. И даже есть свой маленький туалет сразу за дверью. Вроде как на такой маленькой треугольной лестничной площадке. Это очень удобно, между прочим. И для себя, и если кто придет в гости. Только к нему пока еще никто не приходил.
   За окном было совсем темно. В комнате горел свет. Алексей знал, что светать начинает часа в четыре. То есть, выходит, сейчас стоит самая настоящая глубокая ночь, когда положено спать. Но все же ночное пробуждение было интереснее, чем смотреть тот странный и неудобный сон.
   Зевая, лениво шлепая босыми ногами по теплым деревянным ступеням, он спустился на кухню.
   Папа, раскладывающий какие-то железяки на развернутом как для приема гостей кухонном столе, посмотрел на него, сморщился и сказал коротко, но очень понятно:
   - Быстро умыться. Одеться, как для дальнего похода. Не разговаривать! Не спрашивать! Исполнять! Кончилось твое детство... Вот сегодня - кончилось.
   Так не разговаривают с детьми, когда хотят их просто поругать за какую-то шалость. И потом, Алексей вдруг понял, что это за железки масляно блестят там на столе. Папка собирал оружие. Прямо здесь, наверху, на кухонном столе. И мама молча подавала ему какие-то детали и даже не ругалась. А вот когда он солдатиков выстраивал на столе - ругалась всегда!
   Но тут папа посмотрел удивленно, приподняв правую бровь, и Алексей кинулся вверх по лестнице - умываться и одеваться "по-походному".
   ...
   - Садись, сын. У нас есть еще целых двадцать пять минут.
   Алексей сел на стул, положил руки перед собой, как в школе, и выслушал короткую, но очень емкую лекцию, прерываемую паузами, когда папе очень хотелось выругаться, но ругаться ему при сыне было никак нельзя. Потому что непедагогично.
   Папа сказал, что их все-таки нашли. Они тут, так он сказал, прятались, на этой стороне. И уже думали, что совсем оторвались от преследователей навсегда. Сумели - так они думали с мамой. Даже привыкли к такой мысли. Главным теперь было - воспитание сына. Поэтому ему было всегда очень многое разрешено. И поэтому его называли дома Алексеем, а не Лешенькой каким-нибудь там.
   Ага, Лешенькой только еще не хватало. При их-то фамилии...
   Так его звали как раз в школе. Смеялись - Лешенька Вишенка. Ах-ах-ах, какой милый молодой человек. Какой застенчивый молодой человек. Какой... Иногда просто в школу не хотелось идти. То есть, в школу, учиться, всегда не хотелось - Алексей был нормальным пацаном двенадцати лет - а кому в таком возрасте хочется в школу? Но иногда не хотелось сильнее, чем обычно. И конечно, "Лешенька Вишенка" было одним из поводов прогулять.
   А еще он был слабый. И толстый. Так говорили пацаны из их класса и из параллельного тоже. Они кричали ему:
   - Эй, толстый!
   И смеялись громко, когда он вздрагивал и оглядывался.
   ...
   - А?
   - Ты меня не слушаешь? У нас осталось всего пятнадцать минут!
   - Я слушаю, слушаю, пап!
   Скоро они (кто такие "они", интересно?) придут сюда, к этому дому. Папа с мамой остаются, чтобы принять последний бой. Потому что, ну, сколько уже можно бегать от них? Набегались в своей жизни - хватит!
   Их, конечно, будет больше. И их целью будут все они. Все трое. Папа, мама, сын. Чтобы хоть кто-то уцелел, надо им тут биться до самой смерти, до пожара, до взрывов. Может, полиция еще услышит и приедет... Телефон? Уже не работает. Да, и мобильный тоже. Накрыли колпаком. Нет, можешь не проверять, я уже смотрел.
   Вот так, значит. Двое останутся, и будут отстреливаться. До самого последнего, сын, до самого последнего. Может быть, мы еще сумеем уцелеть. Скорее всего - нет. Это честно. Но хотя бы один Вишенка должен остаться в живых. Поэтому ты, сын, сейчас же выйдешь через задний ход, где гаражные ворота, и через забор уйдешь в лес.
   - На, это тебе, - сказал папа и протянул мелкашку. - Большой ствол тебе не нужен. С ним труднее управляться, он тяжелее, да и услышат ведь. А из этой ты стрелял уже.
   Ага, внизу можно было отодвинуть телевизор в коридор - он на тумбе на колесиках. А на стену, потянув за специальный тросик, поднять пулеулавливатель. Его папа сам сделал. И вот там можно было стрелять по мишеням хоть весь день. А звука выстрела из подвала совсем не слышно. Алексей сам проверял: папа стрелял, а он ходил вокруг дома и слушал. Слышно не было ничего. И он потом сам тоже стрелял. Не раз стрелял.
   - Тебе надо уйти как можно дальше отсюда. Бежать, ползти, но уйти. Не забудь часть пути пройти по ручью. Тебя могут искать. Вернее, тебя обязательно будут искать. Если они смогут захватить нас, тогда сразу увидят, что тебя не хватает. А им нужны все трое.
   - А вместе? - он сказал это так жалобно, что мама даже закрыла рукой глаза.
   - А вместе мы просто не уйдем. Вместе нас найдут сразу и обязательно. А вот так, прикрывая тебя, есть у нас все-таки шанс.
   Папа помолчал, посмотрел на часы над кухонной плитой.
   - Еще пять минут... Вот тебе патроны. Рассуй по карманам, чтобы наверняка. Вот нож. Вот спички. Никаких рюкзаков у тебя не будет, чтобы было легче идти. Мой компас. Иди точно на север. Можешь петлять, ходить спиной вперед, залезать в ущелье - но потом все равно иди на север. Через три дня тебя найдет дядя Коля.
   Дядя Коля! Дядя Коля! А может...
   - Он прилетит только через три дня. Такая была договоренность заранее. А связи сейчас нет, сам понимаешь. Он будет знать, где тебя искать, понял? Твоя задача, сын, идти на север. Идти и прятаться от всех. Прятаться и идти. Костер ночью не жги - увидят, найдут. Иди на рассвете и на закате. Днем пережидай, чтобы сверху тебя не засекли. Если сможешь - двигайся ночью. Но осторожно, не поломай ноги. А то догонят и найдут. Все, все, все уже... Время! Пора!
   Он схватил со стола два длинных черных и тяжелых... Пулемета? Это пулеметы? Выходит, у нас были еще и пулеметы внизу? Потащил наверх, в комнату Алексея. Мама обняла его и толкнула в спину.
   - Беги, сынок!
   Уходя, он оглянулся: мама сосредоточенно щелкала затвором короткого курносого автомата.
   ...
   Алексей всегда был домашним ребенком. Книжным ребенком. "Мамкин сын"...
   Ну, и что? Все мы - мамкины. И все мы папкины. Только вот в школе он никак не мог ужиться из-за этого. Он не играл в футбол. В карты с пацанами под лестницей тоже не играл, потому что после школы сразу бежал домой. Не носил с собой деньги, и поэтому был неинтересен и скучен местным хулиганам. Ну, только если чуть поиздеваться. Чуть-чуть. Потому что скучно. Не приставал к девчонкам из своего класса, не дергал их за косички, и не издевался над теми, кто "тили-тили тесто, жених и невеста".
   Полноватый для своих лет, большой, немного уже близорукий, но принципиально не носящий в школу очки, всех и всего боящийся домашний мальчик. Самый маленький из хулиганов, двоечник из параллельного класса, мог над ним издеваться, доводить до слез своим кривлянием, но - никакой сдачи. Никакого противодействия. Да еще Алексей был не из кварталов многоэтажек, где все всегда со всеми, компанией, а настоящий одиночка - из собственного дома с окраины, с опушки черного хвойного леса.
   Лес он тоже не любил.
   Летом там на колючих черных елках было много паутины, которая так и норовила облепить глаза или даже залезть в рот. Было в лесу жарко и душно. Мошки и комары не давали спокойно посидеть в тени. А еще злые кусачие муравьи! Алексей однажды присел отдохнуть, не посмотрев. Потом прыгал, отряхиваясь от рыжих муравьев. Вот в книге про муравьев пишут интересно. А когда они щиплют тебя - это совсем не интересно.
   А зимой в лесу было холодно и неуютно.
   Весной и осенью - сыро и грязно.
   Нет, он ходил с родителями в лес. С отцом - на охоту и рыбалку. С обоими - по грибы и ягоды. Вот только полюбить ловить маленьких рыбок или стрелять в птиц он так и не сумел. Не мог заставить себя даже просто снять рыбу с крючка. Папа не ругался. Он просто вздыхал, похлопывал по плечу - мол, ничего, еще всему научишься - и делал все сам.
   А теперь черный страшный лес вставал над Алексеем огромной стеной, загораживающей половину неба. Он оглянулся назад, где светился окнами теплый дом. Он верил родителям, так его приучили. И фильмы он смотрел самые разные. И книги читал. Так что - все ведь может быть. Наверное. Или нет?
   В тишине заурчали двигатели медленно ползущих машин, фары осветили угол дома. И тут же сверху из окна раздалась длинная пулеметная очередь. И что-то бухнуло на дороге. Цветные искры красиво полетели к небу. Опять бухнуло, уже сильнее, уже почти под самой стеной дома. Из второго окна, которое ниже, вылетел сноп огня, опять туго ударило по ушам.
   И Алексей побежал, взяв винтовку на грудь, как спецназовцы в кино, и отплевываясь от паутины, которая все-таки лезла в рот.
   ...
   Через три дня, говорил папа. Но это не значит, что ровно через три дня дядя Коля его обязательно найдет. Может, и позже. Ведь он сначала должен приехать к их дому. Потом, пока поймет, что случилось, потом пойдет искать Алексея. И не сразу найдет.
   Потому что Алексей шел и шел вперед, поглядывая на компас. Часть пути он прошел по скользкому глинистому дну ручья, промочив кроссовки и джинсы. Ничего, сейчас лето. Это не страшно. Потом он дошел до скального массива, возле которого они обычно заканчивали с папой свои походы на охоту. Слева оставалась река, значит, скалы надо обходить справа. А потом снова идти на север. Хотя... Ага! Они ведь тоже подумают, что он подумает, что надо обходить справа!
   Слева река билась о скалы, и местами Алексей проваливался по пояс. Было страшно, холодно, но спать уже совсем не хотелось. Выстрелы возле дома закончились впечатляющим бумом и настоящим фейерверком. Разве только цветы в небе не расцветали. Наверное, подумал Алексей, это боеприпасы взорвались. Раз у папы были пулеметы, значит, были боеприпасы. Тут он испугался за свои боеприпасы, выполз на берег и стал вытряхивать из карманов все, что ему дал папа. Спички оказались завернутыми в какую-то резинку. А патроны были в картонных коробках. Коробки совсем размокли, и он разломал их, порвал и выкинул в воду, чтобы не оставлять следов. А патроны протер рубашкой и рассовал по карманам на груди. Потом вспомнил, достал один и аккуратно зарядил винтовку. Смешно. Это он уже шел несколько часов по лесу, а оружие все еще было не заряжено!
   Вставало солнце, но оно еще было за скалами. Папа говорил, что днем двигаться не стоит, вспомнил Алексей. Он снова вышел к лесу, нашел самую большую старую ель, ветви которой почти лежали на земле, и заполз туда, в сухое и жаркое пространство. Пауков он уже не боялся, потому что очень сильно устал. А клещи, которыми обычно всех пугают - они на самом деле на траве, а вовсе не на елках.
   И сразу уснул, обнимая свою винтовку.
   ...
   Второй день стал самым тяжелым.
   Это в первый он проспал полдня, потом нашел малинник и в нем долго возился, обирая осыпающуюся сочную красную ягоду. А потом вдруг вспомнил, уже объевшись, что в книжках малинник всегда - место кормежки бурого медведя.
   Как же он оттуда бежал на север! Как бежал! Учитель физкультуры был бы доволен, наверное. Только где сейчас тот учитель?
   Иногда Алексей останавливался и долго сидел, дыша тихо-тихо, через широко открытый рот, вслушиваясь в лес. Пару раз стрекозами над самыми верхушками деревьев пронеслись мотодельтапланы. Папа говорил, что его наверняка будут искать. Вот, ищут. Папа все правильно говорил.
   На самом закате он разжег маленький костерчик из сухих сосновых шишек, выкопав ножом небольшую ямку. Костер почти не давал дыма, и огня почти не было - был просто жар, на котором, надев на ветку, он поджарил несколько сорванных по дороге грибов. Он знал, какие грибы бывают летом. Это мама показывала ему. Алексей вспомнил маму и немного поплакал. Он не потому плакал, что ее убили. Он про "убили" просто так подумал, как в кино. Он просто плакал, потому что ему плакалось.
   "Глазки потеют", - смеялся в таких случаях папа. Вот, глазки сильно потели. И еще в них попадал легкий белый едкий дымок от костра. Глаза щипало, вот он и плакал.
   Ночью он спал. Потому что ходить ночью по лесу он еще не решался. Темнота его пугала, пожалуй, сильнее, чем неизвестные "они", от которых надо прятаться.
   А второй день был самым тяжелым. Тут не было умывальника. Не было туалетной бумаги, и это казалось почему-то самым стыдным. Алексей чувствовал грязь на всем теле. А на руки просто боялся смотреть. С такими бы руками мама ему - ох!
   Он вспомнил маму и пошмыгал носом, на ходу вытирая его рукавом куртки. Грибов больше не было. Да и тот случай был, наверное, просто везением. Ягод тоже не встречалось. Весь второй день он шел голодным. Тяжело шел. От дерева к дереву, стараясь очень далеко не уходить от реки. Потому что без еды прожить какое-то время можно, а вот без воды - совсем никак. Об этом он читал.
   И спать на голодный желудок было тяжело. Вернее, не спать, а лежать, вслушиваясь в лесные звуки. Треснул ли сучок? Слышно ли чье-то дыхание?
   И еще - холодно. Что это за лето такое, что так вдруг холодно?
   Он выполз на свет только на рассвете, когда красное солнце выглянуло из-за елок, и снова пошел. Ну, да. Не охотник он. И даже не рыбак. Но кушать-то надо. Потому что надо идти на север - папа сказал не останавливаться. А чтобы долго идти - надо много кушать.
   Так Алексей уговаривал себя, подбираясь с винтовкой наперевес к очередной полянке. На той ворковали типичные городские голуби. Только цветные какие-то. Коричневые. Он долго целился, примостив винтовку в развилку ветвей, потом, затаив дыхание, медленно-медленно потянул спусковой крючок. Щелкнуло, как ветка сломалась. Лес даже не заметил выстрела. Только голуби поднялись стаей, оставив одного на поляне.
   Алексей подождал еще немного, вслушиваясь. Вроде, никого рядом. Тогда он быстро выбежал, схватил птицу за крыло и тут же убежал обратно в лесную тень.
   Нож был очень острым.
   Кое-чему его папа все-таки научил: как потрошить, как осторожно вырезать самое горькое, чтобы не отравить мясо желчью. А ощипывать птицу он не стал. Сходил к реке, посидел в кустах на берегу, смотря то вверх, то вниз по течению, а потом под песчаными наносами накопал сырой тяжелой красной глины и завернул потрошеную птицу в нее, превратив в сплошной ком. Веточкой сделал два отверстия. Закопал в песок. А сверху опять развел маленький почти бездымный костерок, подкидывая в него шишки, и суша одновременно свои совсем расползшиеся кроссовки. Костер без дыма - это если не наваливать много веток. И сырого не класть. Надо положить около огня заранее, чтобы подсохло все. А потом просто подкладывать по одной.
   Полчаса он вытерпел. Он умел терпеть, на самом деле. Потому что был, как говорил папа, "дисциплинированный". Папа остался там. С мамой. А он должен все равно идти на север.
   Алексей стукнул рукояткой ножа по горячему глиняному кому. Еще раз, раскалывая на части. Внутри были перья и пух, а между ними вкусное распаренное белое мясо. И остатки костра и кости он снова закопал, накрыв ямку куском дерна. Посмотрел со стороны: если специально не искать - так и не заметишь!
   Ну, вот. Три дня, значит.
   Патрон в патроннике. Винтовка на груди. Теперь он пошел ночью. Папа говорил: можешь - иди. Вот Алексей и пошел. Теперь, подумал он, еды хватит. Было целых две коробки патронов. То есть, всего двадцать штук. Если осторожно и метко стрелять, может хватить на целый месяц. Ну, или почти на месяц. А дядя Коля уже приехал, наверное, и теперь разбирается со следами.
   Алексей улыбнулся. Вот пусть посмотрит, пусть попробует его найти. Это как игра, выходит. Он шел медленно, отводя от лица ветки, стараясь не наступить на сухой сучок.
   И вдруг впереди замерцал огонек. Костер!
   Алексей глянул на компас. Костер был прямо на север от него. Никто же не говорил ему, что нельзя посмотреть? Сначала он шел на цыпочках, потом пополз по-пластунски, держа винтовку, как спецназовцы в кино.
   Когда он приподнял голову, чтобы посмотреть из-за кустов, что там, на поляне, у костра, в шею сзади ткнулось холодное, и грубый голос сказал:
   - Лежать! Руки на затылок!
   Тут уже не поспоришь и не вывернешься. Со взрослым Алексей справиться вряд ли сможет. Он отпустил винтовку и дисциплинированно положил руки на затылок.
   - Ну, что, - сказал тот же голос, но уже нормальным тоном. - Тридцать километров. Три дня. Я же говорил, что Лёха - наш парень!
   - Дядя Коля! - он опять чуть не заплакал.
   - А кто бы еще? - подмигнул смуглый и веселый дядя Коля. - Пошли, путешественник. Будем еду есть, чай чаевничать и разговоры разговаривать.
   - А костер не заметят? - осторожно спросил Алексей, посмотрев на небо.
   - Уже нет, - вздохнул дядя Коля.
   И вот тогда он много всего объяснил. И насчет фамилии их - тоже. На самом-то деле они, то есть папа, мама и сын, были "вышними", то есть высокими, верхними. Там, на той стороне, махнул он рукой куда-то влево. А когда сюда перебрались, стали Вышенко. С ударением на второй слог, понятно? Такой там был язык, куда попали сначала. Ну, а уж когда переехали в этот город, а потом еще и меняли документы в связи с переездом, стали, как, ну?
   - Вишенка..., - сказал растерянно Алексей.
   Какой же он был тупой! Ну, конечно же! Так все легко и просто раскрывается!
   - А ты, дядь Коля?
   А он и его сестра, Лёхина мать, были Вохровы. А это еще проще - "в" - это вооруженные. "Охр" - охрана. Понимаешь, Лёха, Вохровы - они всегда рядом с Вышними. С Вишенкой, значит. Потому и родня. И если что - охраняем и помогаем. Вот он и приехал сразу, чтобы спасать и охранять.
   - А папа с мамой? - с замиранием спросил Алексей.
   - Ищем, - сурово ответил дядя Коля. - Найдем. А пока мы с тобой погуляем по этому прекрасному лесу. У нас с тобой будет долгое путешествие. Чтобы уже наверняка. Ну, ты понял, да?
   - Угу, - кивнул Алексей.
   ...
   - Чем питался?
   - Малину нашел, грибы... Голубя убил и зажарил.
   - Потрошил? Значит, у тебя, выходит, первый голубь, да? А у меня первым был петух. Не поверишь - петух! Мне было лет десять, и у нас был огромный и красивый петух. Просто огромный. Он был мне по пояс, представляешь? А когда раскидывал крылья, распушался и шел в атаку - о-о-о! Я его боялся дико. И однажды попался. Он просто гонял меня - животные чувствуют страх, все животные. Не только собаки там разные или волки. Вот, петух этот чувствовал, что я его боюсь. И когда я приходил из школы, то бежал к крыльцу со всех ног. А он - за мной, взлетая иногда на скорости. Ужас... Чего смеешься? Знаешь, как страшно, когда петух?
   Алексей зажимал рот, но все равно смех вырывался наружу. Дядя Коля - убегающий от петуха!
   - ...И попался. Как-то так повернулся неудачно. Или вошел во двор, не посмотрев, задумавшись, что ли. А петух как подпрыгнет! И клюнул меня прямо в лоб. Вот, даже шрам остался.
   Он нагнулся, и в колеблющемся свете костра показал на точку между бровями.
   - Это он так клюнул. Так вдарил, что кровищи было - ух, сколько. А еще он сломал себе клюв о мою черепушку, и кончик ключа вышел только потом. Вот шрам и остался.
   - А я думал, это на войне..., - Алексей подул на кружку и отхлебнул горячий сладкий чай, пахнущий какими-то травами.
   - На войне рана сюда - это смерть! Ты что, парень! Без каски на войне просто нельзя. Но мне было десять, у меня лила кровь, петух гнал меня до крыльца... А на крыльце стоял отец и курил. Он просто стоял - и курил, представляешь? Ничего не делал, но петух сразу стал маленьким и боком, боком убрался за сарай. А отец посмотрел на меня, посмотрел, а потом вздохнул, и из-за двери вытащил топорик. Это был мой собственный топорик, я его точил всегда сам. Хворост порубить, растопку приготовить - это моя работа была. Вот, он мне топор дает и говорит, иди, мол, сын, и принеси мне своего первого петуха. Понял, да?
   - И ты зарубил петуха?
   - Это был бой, парень! Настоящая битва, как в страшном кино! Я гонялся за ним, и теперь уже он убегал от меня. По всему двору перья... А на крыльце стоял отец и смотрел. Мы потом этого петуха долго потрошили, ощипывали, обварив кипятком. Потом рубить на части. Потом еще варили. Долго варить пришлось - он же не цыпленок. Мама тогда сильно ругалась на нас. А мы только подмигивали друг другу, когда ели этого петуха.
   ...
   - Да нормальный пацан у вас - Лёха! Мы с ним и охотились, и рыбачили. Он из книг много полезного вынес. Ну, и вы все-таки кое-чему научили, конечно. Я тут приврал немного, но ему было приятно, - рассказывал дядя Коля, пока Алексей отмокал в горячей ванной после бурной встречи с родителями. - А чем это вы тут так бахнули? Он рассказывал, самый настоящий бой был?
   - Я сам все сделал, - гордо сказал папа. - Что, зря меня в армии учили, что ли?
   ...
   Первого сентября, как обычно, Алексей шел в школу. Шел спокойно, посматривая по сторонам и присматриваясь к прохожим. Папа и мама живы - это хорошо. Охрана всегда где-то рядом - тоже. Но береженого, как говорил дядя Коля, бог бережет. Надо быть готовым ко всему.
   - О! Пацаны! Кто идет! Лёшенька! Наша вишенка! - гнусаво завопил кто-то за спиной, кривляясь. - Эй, толстый!
   Алексей мягко развернулся на одной ноге, шагнул на не ожидавшего встречного движения парня из параллельного класса, резко, как учил дядя Коля, выставил вперед вторую ногу. Пацан тут же сам въехал в нее и кубарем покатился на дорогу под дружный смех школьников. Вскочил, кинулся было, да еще и за ним подтянулись друзья, недовольно крича что-то.
   Но вдруг с забора спрыгнул второгодник Мишка и спросил:
   - А чего это вы тут все на одного? - и свистнул.
   И еще трое одноклассников встали с ним рядом.
   - Это, между прочим, мой одноклассник, - сказал Мишка. - Как там тебя... Э-э-э...
   - Алексей, - серьезно сказал Алексей и протянул руку.
   - А я, значит, Михаил, - сказал Мишка.- Ну, что, сядем вместе?
  
  -- Встреча
  
   Петр Ефимович не стал заказывать такси заранее. И в аэропорт ехал на обычном рейсовом автобусе. То есть, на двух. Одним автобусом со своего края до центра города. Вторым - до аэропорта. Этот был экспрессом, и мчался по свежему асфальту, обгоняя попутные легковушки. Главное - встретить, дождаться своих. А там уже можно решать: вызывать такси, соглашаться на условия, что предлагают стоящие у здания аэропорта или сесть на тот же автобус, который подходил по времени почти к каждому рейсу.
   На электронном табло не было никаких изменений. Прилет по графику.
   Петр Ефимович еще специально сунул голову в окошко справочной, спросил, уточнил. Подтвердили: никаких осложнений. Все вовремя.
   Это раньше, в молодости, он еще стеснялся как-то обращаться к чужим. Даже в незнакомом городе передвигался всегда сам, никого не спрашивая, поглядывая в специально купленную карту. А в последнее время, как получил пенсионное удостоверение, почувствовал какое-то облегчение, что ли. И теперь спокойно общался и с девушками в окошке справочной, и с прохожими, если нужна была помощь, и с продавцами в магазинах и на рынке, где стояли громко кричащие черноволосые мужики. С ними даже интереснее: покричишь там друг на друга, потом - хлоп ладонью о протянутую ладонь. И даже дешевле выходит.
   На площади засуетился народ, стал подтягиваться к дверям недавно построенного терминала для прилета. Для отлета стояла старая "стекляшка" в два этажа, как во многих городах. А тут появился как бы надутый белый блестящий на солнце ангар со стеклянной дверью, сейчас пока еще закрытой.
   Петр Ефимович спокойно двинулся туда же. К самым дверям он не пошел. Там традиционно стояли крепкие ребята в спортивных штанах и шлепках на босу ногу с ключами в руках.
   - Такси, такси, выдаем квитанции, - негромко твердили они в лицо каждому выходящему из терминала. Но народ знал, как и что. Большинство шло к автобусной остановке. Некоторых встречали, обнимали, целовали, радовались, увозили на своих машинах.
   Петр Ефимович целоваться не любил. Вернее, он бы и целовался с некоторыми, но как раз не с теми, что ли... В общем, не целовался практически. Так, руку пожать, по плечу похлопать, приобнять слегка.
   Первая группа прошла. Остальные, наверное, ждут багажа. Петр Ефимович не нервничал - все стоят, и он стоит. Молодые возьмут свои чемоданы и выйдут.
   Он встречал сына с молодой женой. Не с невестой, а с женой! Так вот вышло, что сын там вдалеке уже успел жениться и только сегодня решил навестить родителей. И привезти жену - показать.
   Так-то, вроде, не правильно, не по-людски. Знакомить надо было раньше, до того. До чего - Петр Ефимович не додумал. Мысль оборвалась, потому что пошел народ с тяжелыми чемоданами на колесиках, с детскими колясками, с какими-то ящиками, обернутыми прозрачной пленкой.
   Петр Ефимович заулыбался заранее, подался вперед, приподнялся на цыпочках, вытянул шею, всматриваясь в сумрак дверного проема. Народ все шел и шел. Сына с невесткой не было. Вернее, он же ее и не видел еще, невестку, значит и не узнал бы. А вот сына, длинного и яркого - в любое время. Но не было. Наверное, ждут свои чемоданы. Ну, девушки всегда везут всякие платья и еще что-то тяжелое. Да и подарки могут быть. Вернее, обязательно должны быть. Иначе ведь никак. Раз уж на свадьбе не погуляли, так хоть уважение к родителям проявить, вину, так сказать, загладить.
   Люди прошли, старичок в форме стал закрывать двери. Петр Ефимович замахал руками, протолкался ближе.
   - Это все, что ли? - спросил строго, заглядывая внутрь, в сторону уже остановившегося транспортера.
   - Все, все.
   Щелкнул замок, закрылась дверь.
   Это как же?
   Он еще постоял, даже толкнул осторожно дверь пару раз. Потом сбегал мелкой трусцой к окошку справочной, где улыбчивая конопатая девушка доходчиво объяснила, что приходит три рейса, и кто пришел раньше - раньше сел, а остальных придерживают. Так что на пятнадцать минут раньше, на двадцать позже - это нормально. Что? Какой рейс? Нет, еще не сел. Нет, все в порядке, не волнуйтесь так...
   Он уже и не волновался. Вышел на воздух, встал в тенечке, ощущая, как высыхает постепенно на спине и подмышками. Дышал медленно и глубоко. Нет, с сердцем все в порядке. И здоровье в целом не подкачало - жить и жить. Но тут - сын с молодой женой. Это, понимаешь, не каждый день.
   В кармане дернулся и заиграл бравурный марш мобильный телефон. Петр Ефимович подробно рассказал жене, как и что тут в аэропорте творится. Что три рейса сразу, что по очереди. Что не посадили еще. Что надо просто подождать. Она сказала, чтобы не маялся потом дурью и брал сразу такси, как только прилетят. Чтобы мигом домой. Потому что ужин, и все горячее. После этого у Петра Ефимовича забурчало в животе - он специально сегодня не обедал, чтобы хорошенько поужинать. Празднично поужинать и празднично выпить. В такой день - не грех.
   Снова открывалась дверь на выход в город, снова шел потоком народ с рюкзаками, тележками, большими тяжелыми чемоданами. Кого-то подхватывали ушлые таксисты, кто-то набивался в автобус, дымящий плохим дизелем. Были и те, кто шел пешком до трассы - там можно было словить попутку в любую сторону. И дешевле любого такси.
   Петр Ефимович стоял посреди тротуара, закинув руки за спину, расставив ноги циркулем. Чтобы наверняка. Если уж он пропустит молодых, то молодые его - никак. Его толкали, обходили с негромкой руганью, уходили... Потом шли уже редко-редко, по одному... Потом никого не стало. И двери опять закрылись.
   Петр Ефимович постоял, как бы прислушиваясь. Он не понимал. Встречающих тоже не стало - все как-то рассосались, разошлись, расселись по машинам... И - никого. Он один посреди тротуара, как дурак какой-то. Даже таксисты все куда-то уехали. То есть, придется вызывать по телефону, когда выйдут молодые.
   А когда выйдут молодые?
   Он снова пошел в справочную. Но окошко было закрыто. А когда он попытался постучать, сначала робко и интеллигентно, а потом и кулаком, подошел суровый молодой полицейский и показал пальцем на расписание работы справочного бюро. И постучал пальцем по своим большим часам на крепкой руке с маленькой татуировкой возле большого пальца.
   - Я встречаю! - сказал Петр Ефимович.
   Тогда полицейский показал пальцем, где надо встречать. Вот там, у выхода в город.
   - У меня дети!
   - А документики ваши предъявите, пожалуйста, - попросили в ответ.
   Наверное, подозрительным стал этот тип в практически пустом помещении.
   Какие могут быть документы в жаркий день у пенсионера в одной летней рубашке с коротким рукавом и полотняных легки брюках? Как в мультфильме - хвост и лапы - вот мои документы? Так Петр Ефимович и сказал, уже краснея лицом и даже дрожа руками от нервного напряжения: обычно-то он с властями не ссорился. Но тут-то все права - на его стороне! Он ждет детей!
   - Тогда пройдемте...
   И его провели, придерживая под локоть и даже как бы обнюхивая. Но Петр Ефимович сегодня не пил. И не ел. Был голоден и зол. Шел, куда вели, гордо и твердо.
   В маленькой комнатке с усталым лейтенантом он рассказал, что ждет самолета из столицы. Ему сказали, что все столичные рейсы давно приземлились. Он сказал, что встречает детей. Ему ответили, что все пассажиры покинули терминал прилета. И тогда он стал тоненько и жалко кричать, что это издевательство, что он будет жаловаться, и что такого не было даже в самые жуткие годы.
   Лейтенант выслушал все и со вздохом начал заполнять протокол задержания.
   - Документов нет? Нет. Буянит? Буянит. Мы тут не врачи, мы не можем определить, может он под кайфом.
   Петр Ефимович понял, что был не прав, и полез в карман за телефоном. И был расстроен его отсутствием.
   А потом его вдруг придавило чувством полной нереальности происходящего. Его, уважаемого человека...
   - Можно позвонить? - хрипло вытолкнул он.
   Лейтенант молча подвинул телефонный аппарат на край стола.
   А Петр Ефимович в полном ужасе ситуации понял, что никогда не звонил сам себе домой, и не знает номера телефона. Просто не знает. Вернее, должен был знать. Но - не знает. Видимо, ужас на его лице был столь выразителен и понятен, что лейтенант потянулся к клавиатуре компьютера, вбил в поисковик данные из протокола, пощелкал мышкой и нашел номер телефона. Даже не диктовал с экрана, а набрал сам и сунул трубку в руку Петра Ефимовича - говорите.
   - Алло, алло, - жалобно говорил Петр Ефимович.
   В трубке было слышно, как шумно и весело у него в квартире, жена кричала ему, чтобы взял трубку, а потом раздался незнакомый мужской голос:
   - Слушаю вас.
   - Кто это говорит? - удивился Петр Ефимович.
   И в полуобморочном состоянии опустил трубку.
   - Ну, что у вас там? - спросил лейтенант, дописывающий протокол.
   - Там - я. Праздную с детьми их приезд. Наверное.
   В больнице, когда с ним говорил вежливый и улыбчивый врач, он тоже улыбался и отвечал совершенно честно:
   - Кто я? Не знаю.
   - Откуда? Не помню.
   - Что делал в аэропорте? Не знаю.
   - Алкоголь? Да, употребляю...
   И улыбался напряженно, сидя на самом краю стула.
   Успокоился и расслабился только после совсем не больного укола. Лег на показанную кровать, укрылся, закрыл глаза и сразу уснул. И во сне праздновал с детьми их прилет, радовался красивой невестке, одобрительно хлопал по спине сына, много ел и много пил.
   ...
   - Ну, что, ваш пациент, выходит?
   - Наш, наш! Типичные выпадение личности в результате злоупотребления...
   - Да, вроде, не пахло от него.
   - А это накапливается. Да еще и жара такая. Вот и стукнуло.
   - Говорил, дети, жена...
   - Если дети и жена, так искать будут, найдут. А если нет... Полечим. Может, вспомнит хоть что-то.
  
  -- День рождения
  
   Тридцать три года - это очень страшный возраст. Вдруг как-то сразу понимаешь, что тебе уже "под сорок". А тут еще шуточки ото всех вокруг насчет "возраста Христа". И энциклопедии подсказывают, что многие гении к этому возрасту уже все свое самое гениальное создали, сотворили, выплеснули. И уже могли спокойно умирать. Они стрелялись, травились, их убивали, но за ними оставались бессмертные творения. И сейчас их помнят. А за тобой - что? Что за тобой может остаться, если ты работаешь старшим бухгалтером в маленькой фирме, сдающей в аренду офисные помещения? Даже не главный - всего лишь старший. И к тому же - бухгалтер.
   Это слово, к примеру, сразу убивает интерес девушек. Как спросит такая вся из себя фемина, "Николай", мол, "а где вы работаете?". А он как скажет честно и откровенно, потому что по-другому не умеет, что - бухгалтером. И сразу все заканчивается. Сразу и вдруг. Нет у нее больше никакого интереса к мужчине-бухгалтеру. Что может быть в нем интересного?
   Работа и дом. Дом и работа. На работе - цифры и бумаги. Дома - книги и игры. Куда деться молодому еще, хоть уже и за тридцать, неженатому бухгалтеру? Не пить же по-черному.
   Мама все намекает, что хотела бы внуков посмотреть. Какие внуки? Познакомишься с девушкой, а она чуть не на первом свидании спросит. А он тут же и ответит. Кто его с детства учил говорить правду? Кто стихи читал, что все работы хороши, выбирай на вкус?
   Вот и друзья все так относятся, как к больному, что ли. Ну, так они же сами-то коммерсанты. Некоторые. Или работники милиции. Или в крайнем случае - бандиты... Ну, не совсем такие бандиты-бандиты, а в хорошем смысле этого слова. В общем, криминальный мир, звонки по сотовому, разборки и красивые черные машины. Как в кино.
   Сейчас они снова придут, будут пить водку, есть мамин салат, петь песни. И жалеть его, Николая Петровича Иванова, уже, черт побери, тридцатитрехлетнего старшего бухгалтера без всяких возможностей и перспектив скорого карьерного роста. Да и вообще - какой может быть рост? Он, что, должен мечтать стать главным бухгалтером? А потом, выходит, каким-то наиглавнейшим, так? Или главный - это окончательно и уже тупиково?
   Николай сидел, пригорюнившись, щеку подперев рукой, уставившись за окно, и уже ничего в этой жизни не хотел - никакого дня рождения, никаких гостей, никакой водки и никаких песен.
   "Кризис", - понял он.
   Но на дверной звонок среагировал четко. Поднялся, прошлепал в прихожую, улыбнулся заранее, проверив выражение лица в висящем на стене зеркале, открыл дверь.
   Только вместо обычных криков "ура", шумных поздравлений, крепких объятий, поцелуев, увесистых хлопков по плечам и по спине, веселой толкотни и смеха от этого, от тесноты и толкотни, получилось что-то совсем странное.
   Друзья входили тихо, чинно, по одному, смотрели как-то смурно. Переобувались без толкотни, проходили молча в комнату, рассаживались вокруг накрытого стола. Даже Ирка, которая всегда фонтанировала шумом и весельем, совершенно не была похожа на себя. Прятала глаза. Руки на коленях сложены, как у скромной школьницы. И Димон. Ну, тот самый, что на черном "лексусе", здоровый такой - тоже тихий, пришибленный какой-то, и просто как когда-то в первом классе. Хотя, Николай уже и не помнил, каким был Димон в первом классе. Вот в восьмом он был записным хулиганом. Но в "ментовку" его не взяли после армии - знали его местные, как облупленного. Вот и ездит он на черной большой красивой машине. Дела разруливает. А кому теперь легко?
   - Коля, ты только не волнуйся, - начал бывший староста класса Василий Мухамадиев. - Ты вот пока садись туда. А мы здесь, значит, все будем. И мы тебе сейчас все расскажем и все-все объясним.
   - Что-то случилось? - Николай пересчитывал в уме количество гостей.
   Может, кого-то нет из своих? Такое раньше уже бывало, и тогда они собирались не по поводу дня рождения, не празднично. Но, вроде, все привычные лица на месте. Только хмурые они сегодня какие-то, слишком серьезные. Даже как будто специально лбы морщат в тяжком умственном усилии.
   - Садись! - рявкнул поставленным командным голосом Мишка Жохов.
   За фамилию его с детства просто Жохом и звали. Это ему подходило, Жох - он типичный Жох и есть.
   Николай присел на краешек стула во главе стола, готовый в любой момент вскочить и побежать на кухню помогать матери таскать блюда и подносы. Надо же горячее подавать! Гости, вон, уже совсем готовы...
   Или еще нет?
   - В общем, так, Николай, - гулко произнес худой Генка Корнилов.
   Он по воскресеньям пел в церковном хоре, а в остальные дни ходил с баяном по электричкам. Так что голос у него был - ого-го! Ему бы, конечно, в музыкальной школе работать. Но кто бы смог прожить на ту школьную зарплату? А так Генка был при деле, не переутомлялся, голос берег - а пел как! Как выпьет, как запоет...Эх! Талант.
   - В общем, так, - повторил он и посмотрел на старосту.
   - Коля, мы сегодня все тебе расскажем. Пришло твое время. И наше время тоже пришло. То есть, теперь можно.
   - Не понял, - сказал Николай голосом телевизионной Масяни и попробовал хихикнуть.
   Почему-то не получилось.
   - Понимаешь, Коль, - зачастила Ирка. - Мы раньше хотели - в тридцать один. Потому что число было простое, правильное. Но подумали тогда, посовещались - не готов ты еще был.
   - А теперь, значит, я...
   - А теперь ты готов, Коля. Поэтому ты просто сиди и слушай. А мы тебе все расскажем. На вопросы ответим, на какие сможем. Не все в мире мы знаем, сам понимаешь, да и не на все вопросы есть ответ.
   - Сиди, Колян, и слушай сюда, - солидно и тяжело уронил Димон, приложившись широкой ладонью по столу. - Вопросы - потом.
   И они начали рассказывать все. То есть, настолько все, что у Николая начала кружиться голова от общего непонимания происходящего.
   Они сказали, что Колька, друг их с детства, у них - типа как Гарри Поттер, ну, как в кино, помнишь? Только еще на самом деле гораздо круче. На самом деле - он самый настоящий герой, который специально помещен в наш мир для спасения его, в случае чего. А все самые близкие друзья - вовсе и не люди простые и знакомые, а его с самого детства защитники и помощники в этом самом мире.
   - Ну, помнишь, наверное, - спросил Жох, - как мы с Димоном за тебя местных гоняли?
   Это Николай помнил. Ну, так это же по-дружески? Как одноклассники - однокласснику?
   Дружба, как у простых людей, это просто торговля. Каждый делает другому что-то, чтобы потом себе получить от него что-то другое. А они, все те, кто пришел на день рождения, относились к Николаю совершенно чисто и бескорыстно. Они не могли его использовать, даже если бы очень захотели. Потому что он гораздо сильнее их всех вместе взятых. Надо вот только разбудить эту свою силу и свое умение. Он, Николай, то есть, на самом деле просто настоящий богатырь и великий маг сразу и одновременно. То есть, как тот шампунь с кондиционером. Он - герой. Что? Уже так говорили - про героя? Ну, просто все равно чтобы запомнил. Герой - это не тот, кто звание геройское получает от правительства. Герой - это тот, кто приходит, когда совсем невпротык, и разом спасает всех. Иногда даже ценой собственной жизни спасает. Вот если бы война была большая, так Николая бы давно уже ини... Иниициро... Блин, инициализировали, вот! А раз войны никакой нет, то они, которым поручено было, смотрели по возрасту его и по готовности. Сейчас, значит, самое то время. Оно пришло. Ты готов, Коля.
   - А-а-а... мама? - мотнул Николай головой в сторону кухонной двери.
   И родители его, оказывается, вовсе не родители, а просто воспитатели. Их выбрали в свое время, как наиболее подходящих для Николая. Ну, как в том кино, помнишь?
   - Вот так вот, значит, Коля, - солидно закончил Василий.
   Все говорили по очереди. Никто не смеялся и даже не улыбался. Ирка так вообще явно грустила и даже кусала губы, чтобы не заплакать.
   Николаю стало страшно. Это тебе не кино многосерийное со спецэффектами. Это, так его и перетак - самая настоящая жизнь!
   - И что? То есть, как мне теперь? - спросил он осторожно.
   - А то, Колян, что ты теперь, типа, в ответе за всех, кто. Мы тебе тут все, значит, рассказали. Сдали, вроде, тебе дела, можно, так сказать. Вот ты, типа, теперь и должен - все сам. Но день рождения не отменяется, отнюдь!
   Слово "отнюдь" Димон прихватил из какого-то сериала и теперь вставлял его в речь солидно и по месту.
   Друзья сказали, что вернутся назад ровно через час. Им, мол, надо сейчас перекурить и немного отдышаться, потому что трудно это - вот так человеку объяснять, что он вовсе не такой, как думал всегда. Может, он даже и не человек вовсе. И вообще, чуть не плакала Ирка, они его все равно никогда не бросят. И любую помощь, значит, от них... Ну, пока-пока. Час, в общем.
   Закрыв за ними дверь, Николай постоял, прислонившись лбом к холодной стене. Потом, вдруг вспомнив, кинулся на кухню. Мать сидела за столом, вытирая слезы платком.
   - Мама, так ты все слышала?
   - Откуда же они узнали-то? Ведь всю правду сказали. Не родной ты нам, Коленька... Наш-то, когда умер, отец сказал, чтобы приемного взяли. Но я все равно тебя люблю! Ты же сынок мой!
   Значит, правда.
   Он прикрыл кухонную дверь и вернулся в комнату.
   Вот. Это его комната.
   Старые выцветшие обои. Потертый ковер на полу. Большой стол, накрытый скатертью. Дверь на балкон. Там, под балконом, еще целых восемь этажей. Эта квартира у них давно. С самого его первого дня рождения... Ну, с третьего, ладно. С третьего, в общем - помнил Николай именно эту квартиру. И эту вот самую комнату. И выходит, все не так, как он помнил? Не могут же все сразу врать? Вон, и мама говорит, что - правда...
   Но тогда, значит, он должен уметь многое из того, что придумано в книгах и потом показано в разных спецэффектах в кино. Только без всякой волшебной палочки не понять из чего и без этих дурацких заклинаний, наверное...
   А может, и не придумано там вовсе? А просто кто-то тоже знал настоящую правду? Знал и рассказал писателям?
   Николай прицелился пальцем в люстру и звонко щелкнул языком. Так же звонко щелкнула лампа, погасла, и потом выскочила стеклянная колба, качаясь на упругом тонком проводке.
   Ну... Вон оно как. Все так и есть, выходит. Значит, богатырь и маг. Значит, надо спасать.
   Николай, как в детстве, подтянул брюки, поправил пряжку ремня. К празднику всегда одевался чисто и в самое лучшее. Выходит, переодеваться не надо. Вот только еще одно дело - и все.
   ...
   Через час, весело переговариваясь и жизнерадостно хохоча, друзья поднимались в знакомую квартиру.
   - Не, круто ты придумал, Вась! Как допёр-то?
   - Голова! Так не веселились уже давно!
   - Да он же весь в своих этих книжках, да в играх компьютерных... Сказки эти про волшебников и богатырей... Фентези разное. Опять же "потный гарри" этот... А уже не мальчик, ё-моё! Тридцать три - возраст Христа!
   - Да-да! Пора и своих мальчиков завести, ха-ха-ха! - заливалась Ирина.
   - Ну, цветы, подарки и женщины - вперед! - рявкнул, как на параде, Жох.
   На звонок долго никто не отзывался. Наконец, дверь открыла заплаканная мать героя дня.
   - Здрасьте, МарьНиколавна! - солидно поздоровался Димон. - А где тут наш именинник? Народ, типа, к разврату готов!
   Мать махнула рукой, пропуская всех мимо себя, а сама прошла в комнату после всех, встав в дверях.
   - Вон, на столе гляньте, он записку тут вам оставил...
   Посередине белой скатерти переливался всеми цветами радуги разлапистый лист неизвестного растения. Над ним медленно колыхались в воздухе разноцветные выпуклые буквы, складываясь в слова:
   "Спасибо вам за все, друзья! Я ушел спасать мир".
   - Он же не выходил! Мы внизу на скамеечке ждали! Никто не проходил!
   - Открыл портал и ушел, - низким голосом сказала мать. - А вы, паршивцы, откуда все узнали? Я же столько лет берегла его для последней схватки! Я его готовила, я его кормила... И тут приходят эти молодые идиоты - нате вам, нашли себе героя! Так, откуда узнали? Рассказывать будете подробно и по очереди. Времени у меня теперь много. Мы ведь живем дольше вас, людишек. Сидеть! Молчать! Ну, Васенька, начнем с тебя?
  
  -- Исполнение желаний
  
   - Зайди и закрой дверь, - сказала мама.
   Сказала сухо и как-то с напряжением, как перед большой ссорой.
   - А чо я сделал-то? - сразу начал Витька. - Чо опять?
   Но на кухню пошел, потому что скандал в квартире ему был не нужен. Тем более - отец еще спал.
   - Сынок, - прижала руку ко рту, пригорюнилась, как бабки в кино про войну, мама. - Ты писал письмо Деду Морозу?
   - А что, нельзя было? - тут же окрысился Витька. - Новый год на носу, а мне уже и письма писать нельзя?
   - Но мы же говорили тебе... Да и все вот смеются... Ведь нету же его. Ты у нас уже большой.
   - И что? И потому писать нельзя, что ли? Может, это просто фантастика такая!
   Он не знал - то ли ему заплакать хочется, то ли стукнуть дверью и выскочить в мороз и снегопад в том, в чем есть, то ли поговорить, как взрослый со взрослыми. Гормоны, кивал в таких случаях отец. Но он бывал дома редко. Вчера приехал в самую ночь и теперь все еще спал. А мама вот на кухне пристала. Смотрит так жалостно, так... Нет, он не плачет! Он - мужик!
   Витька шмыгнул носом, дернул на себя кухонную дверь, чтобы уйти от неприятного разговора...
   - Сынок... Так ведь тебе ответ пришел.
   На столе лежал, переливаясь полярным сиянием пакет с крупно выведенной фамилией и именем. Его фамилией и его именем.
   - Прочитали уже, небось?
   - Так ведь нам не открыть. Это же магия такая новогодняя - только лично, только в своих руках. Ну? Чего же ты? Письмо писал, желание загадывал, достучался ведь до самого (то есть, она сказала САМОГО, выделив как-то голосом), так достучался, что даже ответ получил. Ну? Давай, вскрывай, будем смотреть, что там тебе прислали!
   Вот тут Витьке вдруг стало страшно. Нет, он просто не сможет читать такое в одиночку. А вместе с родителями - значит, будут смеяться над желанием. Опять, выходит, обидно. В одиночку - страшно. Очень страшно. Потому что на самом деле любая сказка - она страшная. Потому что такого быть не может. А если тебе в двенадцать лет присылают письмо от самого Деда Мороза, а в письме, наверняка, исполнение желания... Он же не пишет, когда отказывает! Или, когда желания разные идут наперекосяк - не пишет! Вот в прошлом году очень хотелось мотоцикл. Но ответа не было. И мотоцикла до сих пор нет. Отец сказал - потому что мал еще. Не по правилам это. И в позапрошлом что-то было. А тут - письмо.
   - Страшно? - вдруг спросила мама.
   Жалостно так спросила, что чуть не капнула у него слеза - еле проморгался.
   - Еще бы!
   - Может, отца позовем?
   Витька только кивнул. Ну, а что? С отцом точно будет не страшно. Он большой, сильный, и сам ничего не боится. Даже когда не выспится.
   Через пару минут, шлепая босыми ногами по теплому полу, на кухню ввалился отец. Потрепал Витьку по голове, пихнул в угол за стол табуретку, сел с громким зевком. Протирая глаза, прогудел:
   - Ну? Что натворил, наследник? За что ругать?
   - Вот, - показала мать на стол.
   Отец сразу посерьезнел, наклонился низко к пакету, как обнюхивая, рассмотрел надписи, покачал головой.
   - Ну-ну... Слышал о таком, но видеть - не видел. А меня-то что звали?
   - Страшно, - просто и честно ответил Витька.
   И снова шмыгнул носом. Совсем честно говорить очень трудно. Почему-то сразу начинает шмыгаться носом и еще мокреть в глазах.
   - Ну, вот он - я. Тут уже. Открывай! Не боись, сынище, со всем справимся!
   Витька взял со стола холодный конверт. Кухонным ножом аккуратно, воткнув в угол и протащив по длинной стороне, раскрыл конверт. Такой конверт открывать, просто отрывая край, совсем не хотелось. На стол спланировал, разворачиваясь в полете, большой белый лист, плотно заполненный убористым почерком. Витька выдохнул. Это не просто так, что - вот. То есть, бац - и иди, уже все. Не совсем так, а значит, уже не так страшно. Но все же.
   - Что за желание-то было? - спросил отец.
   - Президентом всей Земли хотел стать, - сказал Витька и чуть не рассмеялся.
   Теперь-то вдруг стало понятно, какое у него было смешное желание. Вот как он себе представлял только? Приходит такой пакет, а там удостоверение президентское? И иди - командуй всем миром, что ли? Нет, правильно отец говорит - это просто какие-то еще гормоны. Не иначе - они.
   - Прочитай, а? - жалобно попросил он отца.
   Тот откашлялся, поправил зачем-то майку, в которой спал.
   - Значит, так... Угу. Дорогой Виктор... Ну, тут ты и сам потом прочитаешь, и все поздравления - тоже. Где же тут... А-а-а... Вот! Отсюда, значит.
   И он начал с выражением, после каждой длинной фразы останавливаясь и посматривая на Витьку, читать дедморозово письмо.
   Длинное письмо, с разъяснением всего и вся. Выходило так: сначала надо было пять лет еще отучиться в школе. Отучиться с отличием, но так, что не просто сам для себя, а и для других. Чтобы товарищи были, друзья и подруги. Потом еще пять лет учиться в университете. Так и было написано - университет. И город был назван, и место, и какой этаж, и какой факультет - все было расписано. Учиться предлагалось так, чтобы время оставалось только на сон, да и то мало. И помогать остальным, конечно. И еще, как было сказано, "активно участвовать в общественной жизни".
   - Чего это - в общественной? - спросил Витька, не поняв.
   - Собрания, значит, проводить и разные конкурсы, и мероприятия, - объяснил отец.
   Потом говорилось о службе в армии. Хоть и год всего - но чтобы обязательно. И там, в армии, рекомендовалось получить еще специальность какую-нибудь трудовую. Например, связиста или лучше шофера. Затем надо было пойти работать в школу. Потому что университет дает еще и учительское образование, то есть педагогическое. Пять лет, не меньше. Это чтобы понять детей, полюбить и все такое. Еще пять лет после этого - аспирантура и защита кандидатской диссертации. Потом надо было закончить заочно еще один ВУЗ. Все равно какой, но лучше экономический. И давался опять адрес и все данные.
   - Хорошее письмо, информативное, - так сказал отец, оторвавшись на миг.
   Еще надо было активно заниматься общественной работой. Это чтобы всякого свободного времени вовсе не было. Или там в защиту животных, или в защиту природы. Но только не в политику!
   К пятидесяти годам Витьке сказано было стать министром.
   - Во! - поднял отец голову от бумаги и ткнул пальцем в письмо. - Министром уже!
   И стал читать дальше.
   Там же все-все было расписано. В общем, получалось, если все выполнить, что к семидесяти пяти годам Витька точно станет Президентом всей Земли, как и было им загадано в его письме Деду Морозу.
   - Уф, - сказал отец, вытирая лоб, как после тяжелой работы. - Ну, вот, Витёк - вот тут вся твоя жизнь. Как в армии говорят: служи по уставу, завоюешь честь и славу. А тебе тут расписано, выходит...
   Он посчитал в уме:
   - В общем, шестьдесят лет тебе расписано, что и как. Даже думать не надо, гадать. Ну?
   - Что - ну? - спросил Витька, медленно переваривая услышанное.
   - Так - в Президенты всей Земли, выходит?
   Витька еще раз посчитал: отец, выходит, даже пожалел его. Там не шестьдесят лет выходило, а все шестьдесят три. Письмо опять лежало на столе. Ждало исполнения. То есть, оно, собственно, и было настоящим исполнением желания. Вот так - все просто. И никакого волшебства. Не будешь же президентом в двенадцать лет. Это просто сказка какая-то. А в семьдесят пять... Семьдесят пять! Даже мурашки по спине.
   - Я все понял, - сказал он медленно.
   - О! Растет пацан? - обернулся отец к матери.
   - Я понял... Я, наверное, не хочу президентом всей Земли. Я, наверное, потом решу, когда подрасту немного. А пока... Пап, а пошли за елкой?
   - Вот! Вот речь не мальчика, но мужа! Сейчас я умоюсь, позавтракаю - и пойдем. А ты пока, раз уж суббота сегодня, приберись.
   Витька хотел сказать - "а чо я, а чо сразу я, а почему..." - но так и замер с раскрытым ртом. А потом сказал, неожиданное для себя самого:
   - Хорошо, папа. А потом - за елкой.
   - А потом - за елкой! Скоро же Новый год!
  
  -- Квартирный вопрос
  
   Квартира была хорошая, потому что совсем близко от метро. Такую сейчас найти не так-то просто. Всего полчаса пешком - и вот он, серо-мраморный вестибюль последней на своей линии станции. Можно было снять жилье и чуть дешевле, но тогда пришлось бы до метро добираться на автобусе или троллейбусе, издалека. А это значит, что еще меньше времени осталось бы на себя лично. Ведь если на работу ехать два часа, а потом с работы - два часа, то никакой жизни просто не остается. Тут только успеешь перекусить немного, да скорее в постель - высыпаться. А вот так, в пешей доступности, метро было самым лучшим транспортом. Там пробок не было. Каждые три минуты днем прибывал состав, и можно было ехать хоть на работу, хоть в магазин, а хоть даже и в театр. И что тут такого смешного, кстати?
   Тимур недовольно нахмурился и пожал плечами. Ну, да, даже и театр. И что? Надо будет, так и в театр пойдет. После работы все можно. Но это потом, летом, например. Когда будет чуть побольше времени, когда он уже "вработается" в работу и врастет в коллектив.
   А пока он после работы добирался до съемной однушки, съедал что-нибудь дежурное, привычное и постоянное, и ложился спать. Дежурным в последнее время были горячие бутерброды. Тимур не любил мыть посуду. А тут практически никакой грязи: положил на плоскую тарелку два больших куска хлеба, накрыл самой дешевой вареной колбасой - вот, кстати, тоже экономия, а сверху сыром. Опять же дешевым. Не маасдамом, который даже отрезать не удается нормально из-за больших дырок, а стандартным мелкодырчатым российским или даже гладеньким, напоминающим детство, голландским. И - в хозяйскую старенькую микроволновку на пару-тройку минут. Вот и горячо получается, и сытно, и быстро, и мыть потом ничего не надо.
   Первая неделя - вселение в квартиру, начало работы, привыкание к режиму, к воздуху этому, который совсем другой - пролетела незаметно. Оглянуться и остановиться было некогда. В утренней серой темноте играл все громче сотовый, изображая будильник. Потом - быстрый завтрак. Дальше - быстрым шагом до метро, потом в метро на другой конец города, потом там таким же быстрым шагом до работы. Потом работа, где надо было показать себя с самой лучшей стороны, потому что - испытательный срок, потом обед, потом опять работа, потом проход по уже темным улицам, светлое теплое метро, снова темнота, и, наконец, дома. А дома ужин - и спать.
   Несколько дней в самом начале он просто не мог заснуть. Постоянный шум, гул от круглыми сутками несущихся по шоссе в какое-то нужно им место автомобилей. Воздух, которым невозможно надышаться. Он тут какой-то густой, тяжелый и остро пахнет бензином и еще какой-то гарью. Когда он в разговоре пожаловался на нехватку воздуха, ребята на работе смеялись.
   - Ты бы по Садовому прошелся, - говорили они. - Просто пройдись там, прогуляйся, ничего больше не делай.
   Тимур находил на карте огромного города это самое Садовое. Радовался, что до его дома далеко.
   Ничего, всего через неделю втянулся.
   Привык.
   А как только привык, стал постепенно обнаруживать, что не такое уж хорошее у него жилье.
   Регулярно и противно несло откуда-то табачным дымом. Сам Тимур не курил, поэтому сразу чувствовал. Вот по утрам в туалете иногда чуть не слезились глаза от дыма. Видно, сосед какой-то пенсионного возраста сидел с газеткой и сигаретой в туалете по утрам.
   Иногда табачный дым пробивался даже на кухню. По вентиляции, наверное. Тимур даже вырезал из обувной коробки специальную картонку, которую просунул под решетку вентиляционного отверстия высоко под кухонным потолком. Но дым все равно чувствовался.
   Еще постоянная какая-то жирная грязь. Ну, съемное же жилье. Тут, небось, сотни уже жили до Тимура.
   То есть, не так, что прямо вот грязь, конечно, но просто все какое-то не совсем чистое. Берешься за дверную ручку - она чуть липкая. Вроде, пустяки, а руки так и тянет сразу помыть. Подходишь к выключателю - он жирный какой-то. И пятно вокруг по стене. И вот плита еще. Вроде уж драил он ее, драил, а все равно, как солнышко выйдет в выходной день, так и видно сразу, что - грязная плита.
   По ночам стали мешать вдруг проявившиеся сквозь неумолкающий гул машин посторонние звуки. Машины эти, шоссейные шумы, Тимур уже практически не слышал. Так, на самом краю слуха что-то шевелилось. Подрагивали иногда подвески в старой хрустальной люстре. Только по утрам, открывая форточку, снова вслушивался и узнавал - вот там, в той стороне, шоссе, там сплошной поток машин.
   А в квартире по ночам скрипели половицы.
   Однажды он проснулся в холодном поту от страха. Кто-то ходил по коридору. Совсем рядом с его диваном, через тонкую переборку, поскрипывал пол, звук гулял туда и сюда. Точно - кто-то там ходит! Но дверь, хорошая капитально-стальная, с засовами и замками, была заперта на ключ. Он сам и закрывал. И этаж не для шуток - высоко. И балкона тут нет, с которого можно было бы залезть в квартиру. Просто окно на кухне. Просто окно в комнате. И простор за окном, обрывающийся в двадцатиэтажную пропасть.
   Тимур лежа, наощупь, затаив дыхание, натянул штаны, выскочил в коридор, включая на ходу свет, встал там, тяжело дыша. Никого в квартире не было. Совсем никого. Показалось, выходит.
   Если бы спал, думал бы, проснувшись, что приснилось что-то такое. Как в кошмарном фильме. Но ведь уже проснулся! И все эти звуки - уже проснувшись слышал!
   А когда в ночи вдруг хлопает дверца холодильника?
   А мокрые краны в ванной?
   А зеркало? Заходишь утром, чтобы принять душ, поворачиваешься, а зеркало в испарине. Это как? Если в квартире больше никого нет?
   И еще эти постоянные запахи еды. Ну, не бутербродами пахло в квартире. То супом куриным, то картошкой жареной с лучком, то вдруг мясом с чесноком, то овощами какими-то.
   Вот еще кошки и собаки. То лай какой-то слышен, то вдруг мяуканье заунывное. Не через стены же это доносится!
   Неудачная какая-то квартира, - стал уже думать Тимур. Но отказаться от нее просто так и снова искать он пока не решался. По цене, по расположению - ну, где он лучше-то найдет? Да и хозяин, кстати, военный пенсионер, появлялся редко, приходил только за деньгами, да еще заранее позвонив, предупредив, поинтересовавшись, удобно ли.
   Дошло уже до того, что Тимур теперь не рвался с работы домой, в тепло, а шагал и шагал вдоль улиц, заглядывая во дворы, кружа по окрестным кварталам странным извилистым маршрутом. Теперь дорога от метро до дома могла занять и час, и два, а то и больше, особенно когда посветлело на улице, и время отчетливо повернуло на весну.
   Снег почти весь растаял.
   Молодой дворник в оранжевой безрукавке энергично махал жестко шуршащей пластиковой метлой, сгоняя оттаявший мусор к обочинам и собирая из него маленькие холмики.
   - Привет, земляк, - кинул Тимур, проходя мимо.
   - Привет! Э! Что такой грустный, а? Весна на улице!
   А ведь и правда - весна. Может, еще и потому стало так легко часами гулять, не замерзая, думая о своем, о будущем, о...
   И Тимур ни с того ни с сего взял и рассказал дворнику про табачный дым, про запахи всякие, про грязь эту, про шаги в ночи, про звуки странные, про животных, которых никогда у него не было.
   Они стояли рядом, и Миша - он так сказал, что его Мишей зовут - слушал, опершись о метлу. Слушал и кивал, подтверждая.
   - А ты не знаешь, что ли? Вас же в той квартире, может, целых сто человек! А может и больше, поэтому ты и замечаешь что-то. Вот когда два-три жильца, так и не видно ничего. А когда их слишком много - все сразу и проявляется.
   - Не понял..., - поднял брови Тимур.
   Миша был подкованный. И жил он тут гораздо дольше. Уже целый год. Так что порядки местные знал. Он рассказал Тимуру, что все тот правильно нервничал. То есть, нервничал, конечно, зря, а вот замечал всякие странности - правильно. Нервничать было совсем не надо. И даже бесполезно.
   Оказывается, когда количество населения, желающего жить в столице, превысило все возможные нормы, ученые сумели создать специальный прибор. Сам Миша его не видел, но так говорят, что разводит этот прибор весь народ по времени. Вот как раньше, бывало, мэр принимал решение, и на работу ходили с зазором в час, а то и два часа, чтобы пробок на улицах не было, и толкучки чтобы никакой в метро, так теперь развели народ и в квартирах. Только уже не приказом, а этим прибором. Ведь, если вдуматься, говорил Миша, прочитавший много книг в своей жизни, мы же можем сейчас в прошлое и будущее летать. То есть, практически запросто. Тут все дело только в затратах энергии. Вот только никто и никогда не может попасть в свое собственное прошлое или свое собственное будущее. То есть, встретиться с собой там просто никак невозможно.
   - Вот, смотри, - говорил Миша. - Видишь, ручей? Вот и время, оно как такой ручей. То есть, как огромная такая река. И каждый в той реке плывет на своем месте, в своей капле. И если тебя выдернуть из твоего места и отправить выше по течению, то есть в прошлое, то на твоем месте же никого не будет! А там, чуть раньше, ты появишься. Понимаешь? И тот, кто по реке ниже, то есть во времени позже, он никогда не встретится с тем, кто выше него. Вот ты в детстве в кораблики играл, да?
   Переход в теме разговора был внезапным, но Тимур, подумав, кивнул:
   - Ну, играл.
   - Вы как всегда кораблики пускали в ручей? Только разом, одновременно, иначе, если кто впереди - тот впереди и останется всегда. Так вот тут - то же самое. Ты приходишь домой, а через полчаса, скажем, приходит другой. Только его квартира - она на полчаса позже твоей. Здесь же, но позже. И тебя в ней просто нет. Там, где он, тебя нет. Ты - в этом времени, а он - в том. Понимаешь?
   Тимур смутно что-то понимал, но соглашаться сразу не торопился, потому что именно - смутно. Что-то там такое было в словах Миши, что вроде как правда, а вроде и нет.
   - Ну, смотри, я еще раз объясняю: ты, скажем, в этой капле воды в реке времени. А он, тот, что другой - в другой - выше или ниже по течению. И в той капле тоже весь твой мир. И дорога, по которой ходишь, и метро, в которое теперь не надо с боем влезать, и твоя квартира, понимаешь? А у него, который раньше или позже - у него там свое метро и своя квартира. И вы не пересекаетесь, потому что во времени вы двигаетесь с одинаковой скоростью... А иначе - сам подумай, как бы регистрировали на одной квартире сотни приезжих? А ведь регистрируют. Вот! Только с прибором!
   - Постой, - сказал Тимур и хитро прищурился. - А ты что сам заканчивал?
   - Философский, а что?
   - Не физик, э? - рассмеялся Тимур. - А я ведь уже почти поверил...
   Миша огорченно махнул рукой и пошел подметать тротуар. А Тимур, улыбаясь, пошел домой.
   В квартире опять пахло табаком.
   Тимур взял лист бумаги и стал рисовать реку, и струи в ней, и маленькие капли, как такие водяные шары, и себя, плывущего вразмашку. А потом квартиру вокруг себя. И кусок мира, который влез в лист бумаги. Так, чуть-чуть дороги возле дома и еще магазин, что через дорогу, и краешек двора, и стоянка, и пара автомобилей. Он рисовал, а сам прокручивал в голове, что ему было только что рассказано.
   С точки зрения философии, надо это признать, Миша все говорил, как будто правильно. Но вот достигла ли физика таких высот? В школе ничего такого не рассказывали. И в институте тоже. Правда, в технических вузах на теоретическую физику много времени не выделяли. Тут он вспомнил еще, что в метро, действительно, стало совсем не так тесно, как описывают в книгах или показывают в старом кино. Ну, и наконец, табаком-то тянуло не из вентиляции! Он же вентиляцию картонкой закрыл!
   Это выходит, если хозяин прописал у себя человек двадцать, так их на час с небольшим и развели по суткам. А если - сто двадцать? А если уже в каждую секунду пытается вместить военный пенсионер очередного жильца, регистрируя без разбора всех подряд в своей квартире? Вот накладки-то и получаются. Потому и табачная вонь, и шаги в ночи, и грязь - все из-за этого, выходит. Прибор, небось, только недавно изобрели, а вот отградуировать его, отъюстировать (Тимур даже порадовался за себя - такие слова знает!) не успели. Сразу, небось, в дело, чтобы окупалось.
   Правильно в книжке было написано, что испортил москвичей квартирный вопрос...
   Он встал и стал методично изучать квартиру, разыскивая, где бы мог быть такой прибор. Ну, если предположить, что он есть.
   А, пожалуй, только в двери. Вот идет провод, он скользит под самым потолком, потом спускается к двери, ныряет в отверстие и там пропадает. Наружу в квартире нигде вроде бы не выходит. Значит, вот тут, в толстой раме большой тяжелой стальной двери и прячется этот хитрый аппарат, позволяющий столичным жителям обогащаться, сдавая жилье сотням и тысячам приезжих. Сами-то, небось, вовсе не работают, а только деньги с нас собирают...
   Ну, ничего, - принял решение Тимур. - Я тут в своем праве.
   Он созвонился с шефом, который совершенно спокойно дал ему отгул за переработку. Все-таки Тимур хорошо работал - пусть отдохнет.
   А потом наступило утро, когда Тимур не пошел на работу. По его расчетам, все должны были уйти. Все, кто в этой квартире прописан. А он - остался. Взял клещи, натянул найденные в шкафчике за унитазом резиновые перчатки, встал на табуретку и рубанул провод. Раздался треск, под потолок выбило клуб копоти, клещи вырвало из рук и швырнуло на пол. Но сам Тимур устоял, упершись руками в стены.
   Ну, вот вам. Вот! Как вы теперь, без прибора-то?
   Он вернулся в квартиру, задвинул за собой засов и вздохнул с наслаждением. Табаком не пахло. И никого не было в квартире. То есть, он все рассчитал правильно. Вот теперь можно все отмыть.
   Тимур драил квартиру, как в последний раз. Отмывал раз за разом плинтуса, чистил раковину, натирал до блеска краны и кафельные стены в ванной. В дверь стучали, пинали ногами, а он только посмеивался: все, все - теперь он тут один хозяин. У него и договор аренды есть, между прочим. Официальный, за денежки. И там ни слова не сказано, что в квартире кто-то еще проживает.
   Очнулся он только от скрежета металла. В дверь, вскрытую какими-то сложными блестящими большими ножницами, лезли люди в форменных куртках, а за их спинами маячило растерянное лицо хозяина.
   Тимур еще успел показать ему четко отставленный вверх средний палец, но потом ему завернули руки за спину, а еще через мгновение он уже сидел на стуле и отвечал на вопросы какого-то чина, жмурясь от направленного в глаза света настольной лампы.
   - Ну, зачем же вы так, - убито повторял раз за разом хозяин квартиры.
   - Понаехали тут, - ругался за спиной кто-то из "форменных".
   Штраф взяли на месте. Гарантийный взнос остался у хозяина - на ремонт двери. А Тимуру предложили быстренько выметаться из квартиры.
   - Нарушаем? - спросил строго чин. И сам же ответил, - Нарушаем. А раз так - ищем другое жилье. И - не в моем районе. Понял, да?
   - Понял, да, - сказал, чуть не плача от злости и обиды, Тимур.
   Больно хороша была квартира. И до метро всего полчаса пешком.
   А на улице к нему подошел земляк дворник Миша и сказал сквозь зубы:
   - Ну, ты, землячок, совсем дурной, похоже... Я же тебе чисто теоретически, с философской точки зрения!
   Тимур отмахнулся, пошел к метро.
   А, уже спустившись в светлое и теплое подземелье, подумал:
   - Теоретически он, ага. А вот народа в метро стало меньше - это как? И регистрируют на один адрес сотни человек - я сам читал. Философия, так ее...
  
  -- Магии не бывает
  
   В торговом зале вечный капитан Петренко бежал так, как учили в давней уже и почти позабытой школе милиции. Тяжелым паровозом сметал с пути попадающихся покупателей, ловко перепрыгивал скамейки и обходил крутыми галсами маленьких детей, так и норовящих кинуться под ноги. Сзади нарастал шум. Народ покупательский был явно недоволен. Отставание от юркого воришки росло.
   - Врешь, не уйдешь, - прохрипел капитан, прибавляя ходу.
   Парень в черной куртке метнулся в сторону, дернул дверь с модной красной надписью на иностранном языке "Staff only" и скатился в подвал по крутой лестнице.
   - Уф-ф-ф..., - остановившись, обстоятельно вытер пот Петренко. - Ну, вот и все теперь.
   Операцию (именно так, а не просто какое-то там "дело" в картонной обложке) он планировал заранее. Рассмотрев все входы и выходы, прищурившись, изучив траекторию возможного бегства правонарушителя, он ткнул пальцем в план здания и приказал молодому стажеру Ванечке "стоять, значит, тута и никого не пущать". Ванечкой парня прозвали сразу за его огромный рост и розовые детские щечки. По росту, конечно, Иван, да и по отчеству давно уже. Но в лицо глянешь - типичный Ванечка. Никак иначе. Да еще и молодой. Самый молодой в отделе.
   Отдуваясь на ходу - а что вы хотите, возраст, возраст - Петренко спустился вниз, повернул два раза направо, прошагал, пригнувшись, чтобы не влепиться лбом в балку, до конца темного коридора и вышел к запасному выходу, у которого он нашел стажера Ванечку. Стажер совершенно внаглую, открыто и практически демонстративно читал книгу с экрана нового смартфона, уютно лежащего в огромной ладони. Дверь под красным табло "Выход" покачивалась на сквозняке. Нарушителя не было.
   Минута молчания - это настоящая театральная пауза, нагнетающая напряжение, во время которой капитан внимательно рассматривал подчиненного. Сверху вниз осмотрел, от светлого чуба до форменных ботинок. Потом снизу-вверх. А потом так внимательно посмотрел на смартфон, что Ванечка застеснялся, зарумянился лицом и спрятал модный девайс в карман, при этом неловко выпрямившись, одновременно втягивая голову в плечи. Потолок все же был низковат для его роста.
   - Так у нас сегодня, значит, выходит. Так вот, значит, - тяжело вздохнул Петренко. - А теперь расскажи мне, дружок, как это у нас с тобой получается. Я, значит, рискую, можно сказать, собственной жизнью и как минимум здоровьем, гоню этого гада прямо на тебя. Ты стоишь на выходе, и тебя никому постороннему не видно... Так?
   - Где поставили, там и стоял! - чуть развел в стороны руки Ванечка.
   - Вот тут я тебя и поставил. Тут ты и оказался, когда я добежал. Где же правонарушитель? То есть, фактически преступник - где он? Ась? - стал напоказ оглядываться Петренко.
   - Ушел.
   - Ты его просто отпустил, что ли? Как он мог уйти мимо тебя? Вот ты, а вот дверь. Вот так, значит, он, а вот так - ты... Ну, как?
   - Как, как... Магия, конечно, - шмыгнул носом Ванечка. - Чистая магия.
   - Так. Стоп. Ты тут мне сейчас что рассказываешь такое? Ты же не пацан малолетний, сказок начитавшийся, а сотрудник органов внутренних дел. Практически, оперативник!
   - Стажер я.
   - Так и останешься стажером... Или - нафиг!
   - Так ведь он, в натуре, был маг! - заторопился Ванечка. - А вы меня выставили, выходит, против самого настоящего мага! Меня, всего лишь стажера!
   - Малыш, магия бывает только в книжках. И еще в кино.
   Петренко удрученно покивал сам себе. Похоже, паренек у них не приживется. Не тот он оказался. Совсем не тот. Чужой почти.
   - Это был самый настоящий маг! Он мне предъявил гильдийский знак - маг высшей категории. И удостоверение к тому знаку. Фотография, печать, подпись синяя - все на месте, как положено!
   - Господи, за что мне это? Какое, блинский же твой блин, удостоверение? Какого такого мага? Какая, нафиг, фотография? Какой разэтакой знак? Ты почему его не взял? А?
   Вопросов было слишком много, и Ванечка начал обстоятельно и подробно рассказывать, что знак гильдийский - это бронзовая звезда с камнем, а удостоверение, в зависимости от принадлежности, бывает разного цвета кожи, а внутри пишутся все данные и указывается ранг мага...
   - Почему не остановил? - рявкнул, прерывая длинный рассказ капитан.
   - Так он же намагичил, наколдовал, значит, вот я и не смог просто.
   - Что? - наклонил голову, будто плохо расслышал, Петренко.
   И даже ладонь к уху приложил:
   - Что он сделал с тобой? Я что-то не разобрал...
   - Ну, намагичил! Он применил "Сковывание", очень мощное заклинание.
   - Ты откуда это сейчас взял? Сам догадался от ума большого?
   - Так он же мне все объяснил, товарищ капитан! И то объяснил, что заклинание вредное такое - если дергаться, так все сильнее и сильнее сжимает. Может и кости поломать даже. Вот я, выходит, и не дергался.
   - То есть, ты даже не попытался сдвинуться с места? Руку поднять?
   - А зачем? Раз такое мощное заклинание - какой тогда смысл пытаться?
   - Погоди, погоди... Но вот же я прибежал, а ты тут двигаешься, руками машешь, разговариваешь со мной. Ну? Понимаешь теперь, что ничего с тобой не было?
   - Да все было! И заклинание было самое настоящее! Просто оно действует, только пока маг близко. А когда он уже удалился, магические связи нарушились, и мне опять стало можно двигаться.
   - Ну, черт с тобой. Сам напрашиваешься. Значит, так и напишем в рапорте: подозреваемый предъявил удостоверение мага высшей категории, а потом объявил, что применяет "Сковывание" и объяснил, как действует заклинание. После чего скрылся, а заклинание рассеялось без возможности изучить остаточные явления. Так?
   - Ну, вы все очень правильно сказали, товарищ капитан. Все так и было. Точно так.
   - За одним, блин блинкий, исключением, Ванюша. Магии - не бывает! Магов - не бывает! Заклинаний - не бывает!
   - Да вместо того, чтобы кричать, возьмите лучше, да почитайте из свежих книг что-нибудь. Там вам и про магию, и про магов - все разъяснят. А то вы, товарищ капитан, какой-то нервный и притом необразованный совсем. Почитайте, почитайте. Люди ведь не просто так все это пишут! Не все придумывают!
   ...
   Дома Петренко чуть не сорвался на жену, с которой жил, пусть и не совсем душа в душу, как в тех же книжках или в кино, но все же совсем даже неплохо. Тепло и сытно жил. Но она стала спрашивать, чего он такой сегодня сердитый, заглядывать стала ему в глаза, когда он хлебал щи из свежей капусты со сметаной, гладить по плечу, чтобы, мол, успокоился и не сердился.
   - Тьфу! - он бросил со стуком и брызгами ложку в тарелку, зло пнул ни в чем не виноватую табуретку и ушел на балкон.
   Потому что дома он не курил - это принцип такой. А совсем не курить просто не мог, потому что работа была нервная. Еще можно было и выпить, конечно, но это когда уже совсем плохо. А тут - так, мелочи. На самом деле - мелочи.
   Всего одна сигарета в прохладе осеннего вечера - и уже всю злость, как рукой сняло.
   - Ты еще сердишься? - спросила в чуть приоткрытую дверь жена.
   - Блин... Да что же это такое сегодня? - поднял он лицо к небу. - Маша. Я не сержусь. И за столом я не сердился. И не говори мне больше так. А то ведь, правда, рассержусь.
   - Холодный ты стал какой-то. Жесткий. Колючий. Сглазили тебя, наверное.
   Дверь звякнула стеклами, отсекая тепло комнаты и непонятно чем обиженную жену.
   В ход пошла вторая сигарета.
   ...
   Утром прямо возле своего подъезда капитан вляпался обеими ногами. Какие-то паскудники выгуливают своих собак прямо у дверей. А может, это и не собаки были. Все равно - паскудники.
   "Увижу", - решил Петренко, "Пришибу. Непременно пришибу. По голове и прочим местам".
   Пришлось подниматься назад и долго мыть ботинки с мылом. Жена посмотрела из кухни, покивала понимающе, вздохнула - "сглазили, сглазили, так и есть", и быстро, пока он не начал кричать, вернулась к плите.
   Из-за этого всего он опоздал. Получил долгий и муторный разговор в кабинете начальника. Потом его перехватил кадровик и опять долго мурыжил с какой-то непонятной целью. Потом валом пошли всякие бумаги, потом...
   День не задался с самого утра.
   В курилке, куда капитан выскочил, оторвавшись от очередного паскудного дела, Ванечка размахивал руками и объяснял про настоящую магию. Народ с интересом слушал и задавал наводящие вопросы.
   - О! - сказал Ванечка, увидев Петренко. - Товарищ капитан, вот вы им сами теперь скажите, как все было на самом деле! А то ведь они мне не верят.
   "Убью гада", - подумал Петренко, бросил незажженную и уже сломанную сигарету в пепельницу, повернулся и побрел работать дальше.
   - Товарищ капитан! Товарищ капитан!
   - Я, молодой человек, уже пятнадцать лет капитан, - специальным казенным голосом сказал Петренко. - И что? И ничего...
   - Вот, книжка... Я же вам обещал. Принес вот.
   Ничего он не обещал. И никому его книжки не нужны. И вообще - здесь отдел полиции или, так ее всяко три раза через колено, библиотека? А кому тут делать сейчас нечего, так тот сейчас будет мусор убирать. А если мусор убирать - не его работа, так ему найдут ту, что его.
   Все это капитан Петренко проговорил медленно и скучно, пропуская или заменяя нецензурные выражения, и глядя усталыми глазами в узел форменного галстука подчиненного.
   - Вопросы есть? Вопросов нет, - сам спросил и сам ответил, поворачивая к выходу.
   - Товарищ капитан, а вы не заметили за собой ничего странного? Может, просто сглазили вас? Так я специалистов хороших знаю - помогут. Вполне официально. Они зарегистрированные... Товарищ капитан!
   Ничего-ничего. В туалете отстанет, как миленький.
   В кабинке было тихо и тепло, горел свет. Отсутствие бумаги обнаружилось только в самом конце.
   Неужто, и правда, сглазили?
   На этой общей волне впервые с детских лет посетил храм. Когда он родился, была такая мода. Вот родители, по моде, как все чтобы, и окрестили будущего капитана.
   - Давно вас не видел, - солидно сказал молодой попик с редкой рыжей бородой и милой улыбкой.
   Давно... Ага. Как же. Никогда! Но - спокойствие, только спокойствие.
   Петренко рассказал, как все стало плохо и как вдруг не так. Спросил, может, помолиться просто надо? Может, поможет?
   - Помолиться - это непременно, - кивнул молодой и симпатичный. - Но это для себя, для души. А вот для дел ваших... Даже и не знаю. Может, вас сглазил кто?
   Тьфу! И тут - о том же!
   ...
   Психологи говорят, надо составлять списки. А потом вычеркивать.
   Вот Петренко вечером и составлял список. Искал, что с ним и когда. Сравнивал. Вычеркивал. Выходило странное. То есть, было все так, а потом - раз, и перевернулось наоборот. И стало это... Стало это как раз с той погони в магазине. То есть, в торговом центре, конечно.
   Кстати, в этих книжках столько интересного было!
   ...
   - Как обычно? - спросил старый парикмахер.
   Они были знакомы уже лет десять, не меньше. Хотя, что значит - знакомы? Просто Петренко ходил стричься только в эту парикмахерскую и именно к этому старому парикмахеру. Так получилось, что в одном месте ему не понравился молодой и какой-то манерный пацан. В другом - болтливая полная девчонка. А тут все было солидно и строго. И стриг мастер быстро и правильно. Как положено в органах. Тут - коротко. Тут вот - филировочка бритвой. И вот тут - совсем чуть-чуть.
   Щелкали ножницы. Теплые пальцы ворочали голову капитана. Сыпались на чистые полы волосы. Соль с перцем, соль с перцем... Скоро ведь на пенсию. Прикрыв глаза, Петренко прислушивался к ощущениям.
   - Освежить? - наклонился к самому уху мастер.
   - Да, чуть-чуть. Стареньким.
   Стареньким тут был откуда-то всегда бравшийся "В полет". Вот еще и это - ни в одной парикмахерской города такого одеколона просто не было.
   И все же что-то было не так. Что-то царапалось в голове. Шебуршилось. Прорывалось наружу.
   Петренко открыл глаза, рассматривая себя в зеркало. Хорош, хорош...
   В зеркале отражался он, седой мастер, люстра. И висящая на люстре бронзовая звезда - простое украшение. С камушком красного цвета. Еще какая-то меховая штучка вертелась вокруг своей оси. И вот эта, как ее... Ловец снов, да!
   - Веник дайте, - скучно сказал Петренко.
   - Совок нужен? - с понимание отнесся мастер.
   - А как же!
   Сам лично подмел вокруг кресла, заглянул во все углы. Мастер подал свернутый из вчерашней газеты фунтик, куда капитан аккуратно сложил постриженные волосы. Нет уж, даже в надежном месте оставлять такие связи нельзя. А уж тут, где на самом виду висят магические прибамбасы... Они же там, выходит, и раньше висели? Просто не замечал? То есть, даже не знал, что это надо замечать.
   Оглядевшись, оплатил работу.
   Еще раз заглянул в темные углы. Пошептал несколько раз:
   - Выйти из сумрака!
   Никого. Вот и ладушки, значит.
   Пакетик сжег на улице. В сквере возле урны. Проследил, чтобы наверняка, дотла. И чтобы пепел развеял свежий ветерок.
   Последние дни все шло, как надо. Как по написанному. И сглаз вдруг кончился - помог Ванечка, правильного человечка подсказал. И на работе все было хорошо. Даже кадровик перестал присматриваться с подозрением.
   Но того парня в черной куртке, отметил себе Петренко, я все равно словлю. Невзирая на его всякие там жетоны и удостоверения. Ванечку пошлю загонщиком, а сам встану за углом. Вот и посмотрим, что он сделает, когда сначала ему подножку, потом вот так носом в землю, пнуть хорошенько в бок тяжелым ботинком, завернуть руку - и наручники сразу. Вот и пусть он тогда попробует показать свое магическое умение. А то - ишь, разбаловались совсем: мелким воровством маги уже промышляют. Не дело, совсем не дело.
   Ну, а если сумеет вывернуться, значит, придется писать Ванечке характеристику и просить его в свой отдел.
   Капитан Петренко внимательно посмотрел в глаза черному коту, пытавшемуся перейти дорогу.
   Что-то, видно, было в его лице. Кот гнусно мяукнул, зашипел, выгнув спину, и шмыгнул в кусты.
   - Я вам еще покажу сглаз, - прошептал капитан. - Я вам еще покажу магию - мать вашу! Вы у меня быстро полюбите закон исполнять!
  
  -- Шизофрения
  
   Упасть. Перекатиться в сторону. Переползти вперед на два шага и снова перекатиться - но уже в другую. Теперь крабом, крабом, на четырех костях, в сторону, в сторону, до упора. Ощупать, не поднимая головы, затаиться, ждать. Голову ниже. Еще ниже. Не дышать. Почти не дышать. Воздух медленно втягивать, открытым ртом, чтобы не слышно было со стороны. И так же через рот выдыхать. Успокаивать сердце, считать про себя. Ишь, колотится - за пять шагов слышно, наверное.
   Вспышка в глаза:
   - Встать! Смирно!
   Вскочить. Вытянуться. Стоять крепко, чуть расставив ноги. Руки - по швам. Подбородок чуть вверх. Глаза - чуть выше луча фонарика.
   - Что там такое было, рядовой? Отвечать!
   - Не знаю, сержант, сэр! Мне просто стало страшно!
   - Отлично, рядовой! Это правильный ответ и правильное поведение. Неизвестность страшна. Пока знаешь, что у тебя впереди - не страшно. Но как только что-то незнакомое, какая-то зацепка ухом или глазом, действовать надо именно так: уйти с линии возможного огня, уйти от возможной опасности, залечь, приготовиться к бою, отдышаться, слушать. Что ты слышал, рядовой?
   - Ничего, сержант, сэр!
   - Плохо, рядовой. Очень плохо. Ты начал действовать совершенно правильно, но где итог? Ты даже не слышал ничего. Ты не слышал даже меня, рядовой...
   Стоять. Молчать. Не спорить. Ждать.
   - К бою! На тропу! И смотри у меня, не проворонь опасность, рядовой.
   Закрыть глаза раньше, чем погаснет фонарь. Сделать два шага вперед. Повернуть на тридцать градусов влево. Вернуться на тропу. Еще два шага, прислушиваясь и ступая мягко-мягко, перекатываясь с пятки на носок, на полусогнутых ногах - вперед. Напряжение. Усилие. Это хорошо. Дальше. Еще шаг. Стоп. Тишина. Это плохо. На тропе не должно быть абсолютной тишины.
   Упасть. Откатиться в сторону. Крабом, крабом - назад, назад. И сразу перекат обратно. Тихо лежать. Почти не дышать. Ждать.
   Оружие...
   Где мое оружие?
   - Сержант! Моё оружие!
   ...
   - Что с ним, доктор?
   - Шизофрения, мадам. Обычная шизофрения с расщеплением личности. С видениями, с иной, так сказать, реальностью...
   - То есть, ему все время что-то кажется?
   - Ну, как вам объяснить... На самом деле, это можно сказать так, что нам - что-то кажется. А вот он находится в совершенно реальном мире. Реальном для него лично. Вот мы для него - нечто кажущееся. Он нас может видеть, кем угодно. Вас, скажем, чудовищем. Или убийцей с руками в крови по локоть. Или еще кем-то. И для него это все реально, понимаете? Совершенно реально.
   - Но это же все на самом деле просто такая иллюзия в мозгу, да?
   - Вот вы всегда понимаете, что есть сон, а что - нет? Спите и видите сны, и всегда знаете, что это - сон? Ведь чем любая иллюзия отличается от реальности? Только тем, что реальность на нас как-то влияет, а иллюзия - нет. Так? То есть, реальность мы ощущаем, чувствуем... Но ведь во сне вы тоже что-то ощущаете. Иногда и цвета, и тактильные ощущения бывают, и вкус, и запах... И чем это в конечном итоге отличается от реальности?
   - Вы хотите сказать, что реальность и иллюзия - это одно и то же?
   - Нет, я хочу сказать, и говорю, что для человека реальностью является все то, что он ощущает. Вот сейчас ваш муж что-то ощущает - видите, как движутся его глаза, как он дышит? А раз он ощущает - это для него самая настоящая реальность. А мы, которые не можем ничего сделать его чувствам, не можем на него повлиять - пока всего лишь иллюзия. Вот такая болезнь...
   - И что... Теперь - все?
   - Ну, почему же так сразу. Есть средства, и есть методики. Мы купируем симптоматику, срежем припадки и нервные выходки, разъясним, как отличать иллюзию от реальности, научим его хоть немного жить среди людей. Таблеточек нужных дадим. И отпустим обратно к вам. До следующего ухудшения. Поэтому спокойно идите домой и ждите - я вам сам позвоню.
   - А скажите, вот если я для него, предположим, чудовище, то кто вы для него?
   - Я? Я для него - лечащий врач.
   ...
   - Ты все слышал, рядовой?
   - Да, сержант, сэр!
   - Какое хитрое существо, правда? Но ничего, я подготовлю тебя так, что ты сумеешь с ней справиться в следующую встречу. Мы все организуем. Мы выдрессируем тебя, чтобы ты наверняка смог с ней справиться. В одиночку, тем, что под руками. И только тогда я позвоню этой хитрой инопланетной сучке...
   - Инопланетной, сержант?
   - А ты думал, сынок, она какая-нибудь простая русская шпионка? Да она совсем не человек! Тем и опасна. Со шпионкой ты бы и сам мог справиться. А теперь, когда ты знаешь своего врага - марш на боевую позицию! На тропу! И будь готов к любым неожиданностям.
   - Есть, сэр!
   Шагать вперед, мягко ступая по тропе. В правой руке нож. Лезвие - от себя. Сержант учит каждый день, как надо бить ножом. Раз-раз-раз-раз. Быстро-быстро. Надо успеть "прострочить" тело инопланетной сучки, чтобы она не успела подать сигнал своим. Лучше, если сумею сразу вскрыть горло. Но если успеет отскочить, то сразу в живот - раз-раз-раз-раз!
   Сержант обещал подготовить меня так, что я обязательно с ней справлюсь. Сержант у меня хороший.
  
  -- Черный поезд
  
   Из нашего поселка-то выхода ведь нет совсем. Он ведь так и называется потому неспроста - Глухарь. И это ведь не охотники какие-нибудь его так назвали, понимать надо, да и охотников у нас здесь просто так ведь и не бывает вовсе. Где им тут охотиться? В степи, что ли? А откуда тогда на охоту приезжать-то? У нас же тут даже дорог никаких вокруг нет. Вон, только железная, да и та в пяти километрах - будто кто-то специально поставил дома поселка так, чтобы ничего вокруг не было: ни холмов тебе, ни лесов никаких, ни рек - степь, да степь, серая от полыни. В одну сторону глянешь - сто километров ничего нет, в другую... Глухарь, в общем. Верное слово.
   Что говоришь? Железная дорога?
   Так, чо, там же просто два рельса, значит, и сарайчик старый для обходчика. А кто того обходчика хоть раз видел? Может, никакого обходчика вовсе и нет. Я вот лично не видел его ни разу. Хотя к дороге бегал часто. Мы тут все к дороге бегаем - куда еще-то?
   А, заметил, да? Ну, это так говорят у нас просто: сбегать на огороды, значит, на зады, то есть, сбегать за водой, сбегать на железку. Говор такой местный, традиция, вроде. Иногда и вправду так бывает, что бежишь. Ну, тут же простор кругом - бегай себе и бегай. Особенно если в детстве.
   Вот на железку мы и бегали. Поезда у нас тут не останавливаются. Надо если, так ехай на вокзал в район. А на чем и как? Дорог-то ведь нет никаких. Это только если вдруг придет рабочий поезд, который у каждого столба тормозит, так на него еще надо заранее собираться и потом ждать весь день - кто знает, когда он точно подползет. Рабочий поезд смену везет. У нас там, на юг дальше, карьеры большие, так народ туда нанимается и вахтовым способом работает. Два месяца через два - говорят, нормально получают. А нам даже и туда не добраться никак иначе, чем по той же железке.
   А потом мы узнали про Черный поезд. Рано или поздно всегда узнаешь про Черный поезд.
   Ну, чего, чего ржать-то сразу? Чего сразу - "в черном-черном городе, на черной-черной улице"... Вы послушайте, послушайте! Черный поезд - он взаправду был, и он есть, и я его сам видел неоднократно. Мы тогда с дружком моим Васькой решили из нашего Глухаря слинять. Пешком тут - сами видите - просто некуда. На рабочем поезде - кто нас возьмет, мелких и безденежных? А вот когда про Черный поезд услышали...
   Ну, да, тоже посмеялись сначала-то. Но книжки правильные были всякие. Типа, там, Кинг и все такое прочее. Конечно, наш Глухарь - это не Безнадега тебе американская какая-нибудь. Но там у Кинга даже веселее было. Движуха, хоть и страшно. А у нас тебе здесь вовсе не Америка. У нас тут, понимаешь, степь. Туда - сто километров, сюда - сто километров... Да, больше, пожалуй!
   А Черный поезд - он пролетает мимо, не оставляя ни запаха, ни звука, только рельсы прогибаются, и долго еще стук колес слышен, если к рельсу ухо приложить.
   В общем, мы с другом Васькой поняли тогда, что из Глухаря - только Черным поездом.
   Ну и что, если он не тормозит? Он же - Черный! Понимаете? Он не настоящий на самом деле! Он такой... Ну, как адский, что ли. Или еще сказать - как такая прореха во всем мировом пространстве. Вот! Точно! Прореха такая черная, которая носится по кругу по нашей железке, запертая у нас в древности кем-то. И мы даже догадывались с Васькой, кем. У нас тут есть могилка, за которой все всегда ухаживают. Там пирамидка простая и фамилия-имя-отчество. А весь поселок, значит, следит, чтобы все в порядке было. Это не на кладбище. Это вот на как раз полдороги к железке с правой стороны. Так мы тогда сами все додумали, докумекали. Ну, хорошо, пусть будет - придумали, ладно. Что смешного-то? Зато логично все было. Эту прореху адскую вот тот самый, чья фамилия на памятнике, закольцевал, запер как-то чуть не в древности. А сам он тут и остался, вроде как сторож над нею. А когда помер, так те, значит, кто в курсе был, еще дальше от железки строиться стали. Потому что страшно это и опасно. Если бы не так все было, то стоял бы наш Глухарь прямо на железной дороге, и была бы станция, и ресторан при ней, и поезда бы ходили регулярно. А у нас вон как. Понятно же каждому, отчего и почему.
   Вот мы с Васькой стали каждую свободную минуту на нашей железке проводить. Мы с ним отслеживали Черный поезд и составляли такой специальный график. Он, понимаешь, не только ночью пролетал. Он и днем мог просвистеть, и рано утром - вот в самое как бы любое время. Но мы график составили, потому что целых три года ходили и отслеживали. Три года - ровно. Все равно ведь в школе надо было доучиться, а потом уже решаться на что-то.
   На что решаться-то? Да линять с этого Глухаря, нафиг! Тут жизни нет! Что значит, родители жили, и деды жили? Это их жизнь, а это - наша. Вот мы и решили для себя, что мало ли кто и как тут живет, а нам тут в глухой степи не место.
   Три года! Вам не понять, как это долго. То по очереди, то вдвоем - чуть что, сразу на железку. И караулить там Черный поезд...
   Да мы его тормозить-то и не собирались. Вот не хватало нам еще эту дырку черную остановить. Тогда бы и степь нашу и поселок - все туда ухнуло. Я думаю, что до карьера бы дотянулось - точно. Такой был бы катаклизм - ого-го! Нет, тормозить его не надо было ни в коем случае. Надо было просто встать перед ним, перед Черным поездом. И он уносил тебя, как если бы ты нырнул в настоящую космическую черную дыру.
   Есть, слышь, такая теория, что можно выжить, даже если - в черную дыру. Тогда, мол, насквозь пролетаешь и вылетаешь в другом совсем пространстве, за миллионы километров. А может и в другом времени. Наука сейчас разное говорит. Но это все в космосе. А у нас тут - Черный поезд. Надо, выходит, просто дождаться, встать перед ним, и тебя перенесет сразу в город.
   В какой? Ну, это мы тогда с Васькой не обдумывали, чтобы точно с названием. Но мне лично казалось - в самый большой должно перенести.
   И вот мы три года составляли график движения Черного поезда. И мы его, блин, составили! Оказывается, была такая хитрая формула, которой можно посчитать, когда он появится в следующий раз. И даже время вычисляется с точностью примерно до часа.
   В общем, мы с Васькой собрали свои рюкзачки. Ну, там, поесть на первый случай, попить. Трусы-носки, как положено. Немного денег. Совсем немного - мы бы в городе заработали, потому что уже не маленькие были. И однажды ночью, решившись, оставили записки родителям, а сами побежали на железку. Все у нас было рассчитано. Час шагом до рельсов, час там ждать, а потом придет за нами Черный поезд. И мы улетим на нем в город.
   Что?
   Ну, дождались, ага. Стук колес, гудок такой страшный, просто сердце просто рвет, прожектор в глаза...
   Мы с Васькой встали прямо между рельсами. А чтобы не так страшно было, просто отвернулись. А то ведь дрогнешь там, испугаешься, шарахнешься в сторону... И вот, значит, он летит, гудит, рельсы под ним прогибаются и стонут, шпалы трясутся, а мы стоим спиной.
   Васька первым к поезду встал. Я вторым, за ним следом. Рядом там все же тесно было. А надо было как раз рядом становиться, это я уже теперь понимаю - рядом надо было! А так вышло, что Ваську-то толкнуло, он - меня, значит. И я сорвался, качнулся, шагнул чуть в сторону. Вот и все, значит. И не вышло из-за этого у меня ничего.
   Ага, тогда как раз и ноги свои потерял.
   Ну, так что, мужики, угостите инвалида, а? Я ж старался, рассказывал вам про наш Глухарь, да про наш страшный Черный поезд.
   Что? Про Ваську-то? А что про Ваську говорить. Васька теперь в городе. В самом большом. Вы его тут в Глухаре с тех пор видели хоть раз? Не видели. Вот то-то же и оно.
  
  -- Мечты
  
   В квартире пахло старостью. Чуть сладковатый душный запах, от которого у непривычного могло закружить, затуманить голову уже через несколько минут. Но Кса был привычным ко всему. Он уже общался раньше с гуманоидами, знал все трудности, заранее приготовился. Миниатюрные мембраны отцеживали ненужные молекулы, пропуская только то, что было необходимо организму космонавта - азот.
      Перед началом общения он провел направленную гипнологическую обработку точки контакта. Цель - успокоить гуманоида, не дать древним инстинктам возобладать над человеческой мыслью. Поэтому сейчас в кресле перед невысоким журнальным столиком сидел совершенно спокойный Василий Аркадьевич Гусев, "менеджер среднего звена", как он сам над собой иногда посмеивался. Василию Аркадьевичу было пятьдесят пять лет, до пенсии еще - трубить и трубить, работа у него была постоянной и напряженной, отпуск - вовремя, выходные дни были выходными. То есть, все, как у людей. Все, как положено в его возрасте.
      - Итак, - транслировал Кса, - Вернемся к нашей беседе. У вас есть вопросы к нам?
      - Конечно, - спокойно кивнул Василий Аркадьевич.
      Вопросов не могло не быть. Потому что не каждый день в его квартире, оставшейся в полной собственности после смерти родителей, ушедших один за другим просто от старости и нежелания долго и скучно жить, появляется вот такое. Он с интересом еще раз окинул взглядом незваного гостя. Вот паук же. Как есть - натуральный паук. Только очень большой. Когда стоит на всех своих ногах... То есть, наверное, лапах. Точно, когда стоит на всех восьми, так человеку будет по колено. А когда приподнимается и задирает передние лапы верх, так и по плечо, пожалуй. Ну, с ручками, как в детстве говорили. Вот с ручками - по плечо. Или даже выше. А когда стоит - вот так, по колено. Поэтому журнальный столик ему удобен.
      Кса не вздохнул. Они не вздыхают. У них иные движения для отражения своего состояния. Он просто прозвучал:
   - Спрашивайте.
   - Скажите, - тут же оживился Василий Аркадьевич. - А почему, собственно, я? Это ведь только в юмористической фантастике так бывает, чтобы в провинциальный город (у нас именно провинция - вы же не будете спорить?), к простому менеджеру среднего звена - и вдруг вот такое. Вы же представитель внеземной цивилизации! Почему представитель - ко мне? Вам бы куда-нибудь в столицу. К президенту. Или к премьер-министру. На худой случай - к ученым.
      Ответ был готов заранее. Такие вопросы предусмотрены кодексом, изучены, разобраны и поэтому любой контактер знает ответ наизусть, не обращаясь к справочной системе.
      - Начнем по порядку вопросов. Во-первых, не к президенту, потому что президент - это должность и функция. Мы же контактируем не с должностями, а непосредственно с мыслящими индивидуумами.
      Василий Аркадьевич сел прямее, выкатив вперед худую грудь.
      - Во-вторых, как у вас говорится, столица - это не страна. Даже более того, столица - не есть народ. Так ведь?
      Василий Аркадьевич кивнул с глубокомысленным видом. Все было именно так, как они обычно обсуждали с мужиками в обеденный перерыв. Или вечером за пивом и мясом в гостях или даже в небольшой компании на собственной кухне.
      - Как представитель цивилизации, отобранный путем сплошного статистического исследования, я должен был встретиться именно с таким же представителем иной цивилизации, отобранным тоже в результате сплошного статистического исследования. То есть, мы сначала долго изучали, а уже потом - обратились к вам. Вы по возрасту. по состоянию здоровья, по должности своей, наконец, по жилищным условиям, по зарплате, по внешнему виду - яркий представитель гуманоидной цивилизации, обнаруженной нами в ходе разведывательного полета к окраинам Галактики. Ну, а ваш город - именно средний среди всех тех, которые подверглись изучению. Понимаете? Получается по статистике, что вы - это и есть ваш народ. Вы - цивилизация. Вашими губами... Прошу прощения..., - Кса помолчал, переваривая информацию справочной системы, а потом продолжил. - Вашими устами с нами говорит вся ваша цивилизация. Так понятно?
      - Да, - еще более приосанился Василий Аркадьевич.
      Теперь он выглядел так важно, как президент на приеме в главном зале главного дворца столицы. Василий Аркадьевич регулярно смотрел телевизор, поэтому представлял, как надо выглядеть в таких вот случаях.
      - Теперь прошу ответить вас, - продолжал транслировать Кса. - Мы изучили всю вашу историю. Мы видели ваши фильмы. В прошлом столетии ваша цивилизация вышла в космос. Вы даже высадились на ближайшем спутнике вашей планеты. Вы изучали уже не только свою планетную систему, но и звезды. Теперь, внимание, вопрос: почему вы остановились?
      Василий Аркадьевич задумался. Отвечать надо было, как есть. А - как есть? Этот вопрос он "не прорабатывал". Более того, не слишком им интересовался. Хотя, кое-что слышал, потому что регулярно смотрел телевизор.
      - Понимаете, - начал он со вздохом. - История учит нас, что только репрессивные тоталитарные режимы способны аккумулировать гигантские средства, созданные народом, для использования их в межпланетных и межзвездных полетах.
      Он остановился, восхищаясь собственным красноречием. Покивал сам себе. Продолжил:
      - Вы представляете себе, какова стоимость запуска самого простого спутника? А какова стоимость подготовки экипажа космического корабля? А стоимость запуска корабля с экипажем, предположим, к Марсу? Нет, вы не можете себе этого представить. А это триллионы и триллионы рублей. Если просто разделить эти деньги между населением страны..., - он стал подсчитывать в уме, сбился, еще раз пересчитал, остался недоволен итогом, продолжил. - Или вот даже просто построить больницу. Или институт. Ведь они стоят гораздо меньше одной такой вот ракеты. Просто поднять зарплату работникам бюджетной сферы. Увеличить финансирование детских домов. Обновить производственные фонды. Создать новую систему образования. Помочь молодым писателям. Запустить программу жилищного строительства... Знаете, сколько еще всего можно делать тут, на Земле, никуда и ни для чего не улетая с нее? Да простая вещь! Мы же собственную планету не до конца изучили - так что там делать в космосе? Отправить в черную пустоту людей - зачем? Что они могут нам принести оттуда, какую конкретную пользу простому человеку? Нет, вы просто не понимаете, что все эти полеты в космос - это чистой воды тоталитаризм. Ну, или коммунизм, что одно и то же, в сущности.
      Он остановился, вдохнул глубоко, чтобы продолжить, потом вдруг выдохнул и сказал уже обычным голосом:
      - Наверное, так.
      - Так, выходит, вы не мечтаете о полете на Марс или к звездам? - уточнил Кса. - Вы лично? А о чем тогда вы мечтаете?
      Как под гипнозом Василий Аркадьевич отвечал четко и честно:
      - Об отпуске мечтаю. И о премии. А еще мечтаю ремонт в квартире сделать. Давно мечтаю. А самое главное - пенсия. До нее еще немного доработать, и тогда можно будет совсем не работать.
      - А что же вы будете делать на этой своей "пенсии"?
      - Смотреть телевизор. Читать книги. Мечтать о Марсе и звездах.
      ...
      Пробуждение было тяжелым, как почти всегда зимой. Темнота на улице сбивала ритм, предлагала поспать еще и еще. Спину ломило. Воздуха не хватало. Василий Аркадьевич, кряхтя и жалея себя, выбрался из-под одеяла, приоткрыл форточку и пошлепал в ванную. Чуть не упал, врезавшись в журнальный столик, зачем-то выдвинутый на середину комнаты. Больно ушиб колено. Выругался громко. Почувствовал облегчение. Выругался еще раз. На часах было пять минут седьмого. Наступал очередной рабочий понедельник. До пенсии оставалось чуть меньше пяти лет.
      На ходу он вспомнил странный сон. Еще раз выругался. И сказал громко:
      - О море я мечтаю. Ясно? О море. В Турцию. В Египет. Даже в Крым. Куда угодно. В отпуск. Вот - мечта.
      Да, подумал он. Это - честно. На море. А потом - на пенсию.
  
  -- Муркоки
  
   - Что ты там про Муркока сказал? Книжку прочитал про Эрика, что ли? - Мишка оторвался от рассматривания листьев над головой.
   - О. Проснулся он. Какие еще "эрики"? Я про муркоков!
   Вечером сидели на скамеечке в сквере и пили пиво. Конечно, пиво пить было нельзя, потому что парням было всего по четырнадцать лет, а место - общественное. Но они видели разные иностранные фильмы, знали порядки, поэтому держали бутылки в бумажных непрозрачных пакетах и нагло смотрели на взрослых прохожих. Пиво им выносил местный тихий алкоголик дядя Петя. Каждому по бутылке - и ему за это бутылка. Всё было по-честному, как положено.
   - Не понял, - сказал Мишка. - Что за муркоки еще такие? Новое слово выдумал?
   Витька размахивал руками и втолковывал что-то уже давно, но Мишка только сейчас сосредоточился и попытался понять суть разговора.
   Во многих дворах среди высоких многоэтажек стоят непонятные кирпичные или железобетонные домики. Их еще красиво расписывают яркими детскими картинками. На высоких железных дверях красные надписи, запрещающие входить и предупреждающие об опасности. Кстати, ручки у тех дверей отсутствуют, потянуть не за что, чтобы открыть. Они как бы только изнутри открываются. Так вот, Витька об этих вот непонятных сооружениях и говорил.
   - Вот для чего они, знаете - нет?
   - Подстанция электрическая? - лениво предположил Сашка.
   Он слышал это слово от отца.
   - Ну, или там генераторная какая-то. О! Вспомнил - трансформаторная!
   - Да? А провода - где тогда? Зачем электрическая штуковина без проводов стоит?
   - Ну, может, под землей...
   - Ага, ага. И когда строят новый дом, копают новую канаву и туда прячут провод? Ну, ладно, предположим. А где гудение? Знаешь, как гудят трансформаторы? Ого-го, как громко!
   Мишка глотнул теплого пива еще и предположил:
   - А может, теплоцентраль или что там еще для нее? Насосная, типа?
   - Тоже бесшумная, да? И все равно без проводов? Насосы есть, к ним, значит, трубы под землей, и провода - тоже под землей? Сам-то веришь хоть немного?
   Мишка не то, чтобы верил. Он просто не задумывался никогда. Ну, стоят такие домушки посреди двора. Ну, значит, надо для чего-то. А Витька, видишь, копает глубоко, интересуется.
   - Может, убежище? - все так же лениво спросил Сашка. - Батя говорил, раньше всегда убежища под домами были.
   - Вот! Мне тоже родители так сказали. Но ручек-то на двери нет! Как открывать, в случае чего?
   - Изнутри, - вдруг догадался Мишка.
   - Йес! Есть такая буква! Значит, там кто-то внутри сидит, и когда надо - откроет! Правильно, да?
   - Это, как ее, конспирология - вот, - Сашка знал много умных слов. - Нет там никого. Я вот лично ни разу не видел, чтобы кто входил или выходил.
   - И никто не видел, - поддержал Мишка.
   А Витька уже еле сдерживался, чтобы не подсказать, не выдать знание.
   - Так если никто не видел, чтобы входили и выходили, но там кто-то есть, то - что?
   - Что? - переспросил Мишка.
   - То! Вы что, дебилы, что ли? Я же сказал - там муркоки! Кино старое помните про машину времени?
   - Э-э-э... Морлоки, да?
   - Мурлоки, муркоки - одно и то же, не придирайся. Никакой не вижу разницы. Вы просто вспоминайте, вспоминайте. А я вам еще вот что скажу: будущее - это именно здесь и сейчас. Я вот даже спросил бабушку специально, так она мне так и ответила - в будущем живем.
   Мишка вспоминал фильм. Фильм был старый и прикольный. Там были эти, которые под землей сидят и выходят ночью, а еще те, которые днем ходят по улицам... И те этих жрали, в натуре. Жуть!
   - Вот скажи, Мишка, - нагнетал Витька. - У тебя отец - кто?
   - Директор.
   - А мать?
   - Менеджер.
   - И у Сашки - менеджеры. И мои - не от станка. И вообще - ты хоть одного человека знаешь у нас во дворе, который работает у станка и называется пролетарием? А? Не знаешь? Потому что у нас - будущее. А в будущем эти - под землей. И поэтому днем никому не мешают. Ночью же выбираются наружу, и там уже держись!
   - Так ты намекаешь..., - протянул Сашка.
   - Никаких намеков, пацаны! Муркоки там, самые настоящие муркоки! И они по ночам тут лютуют всяко!
   Пиво ли ударило в голову молодежи, гормоны ли, или просто так работает групповое сознание, но как-то вдруг шумно стали обсуждать уже на полном серьезе, в какое время эти самые подземные вылазят наружу, почему взрослые о них никогда не говорят (из боязни или скрывают от подрастающего поколения, или вообще сами не знают, как животные какие-то), кто хранит секрет этих выходов из подземелья...
   Ну и решили, в общем.
   В десять часов вечера и ноль минут Мишка сидел на той же скамейке и ждал с некоторым нервным напряжением. Через пять минут пришел Витька и похвастался фонариком. Большой, на четыре батарейки. Как дубинка. У Мишки фонарика не было. Зато он взял отцовскую бейсбольную биту. В бейсбол тот никогда в жизни не играл, но биту возил всегда с собой в машине. А когда ставил автомобиль на стоянку, забирал ее с собой домой.
   Посидели еще пять минут. Потом Витька позвонил Сашке и услышал ленивое, что он уже не хочет, и все это фигня, а даже если и не фигня, то у него, у Сашки, дверь сейфовая, а в компьютере новая игра, и пошло оно... И так далее. Не пацан, мол, маленький, на разводки глупые вестись.
   - Сдрейфил, - сказал Мишка.
   На самом деле, он тоже дрейфил. То есть трусил. Но не показывать же другу Витьке. Тем более, Сашки нет - что теперь, Витьке одному на муркоков идти? Дружба - это ведь такая вещь... Поэтому Мишка встал со скамейки, махнул пару раз битой, а потом сказал:
   - Ну, чо, пошли тогда.
   И они пошли. Очень осторожно. Оглядываясь, чтобы никто не подобрался сзади. Дойдя до этой непонятной постройки со стенами, расписанными синим морем и розовым восходом, стали прислушиваться, прижимаясь ухом к дверям - настоящим воротам - крашенным просто серым.
   - Рано еще, - сказал Витька. - По правилам всё должно начинаться в полночь.
   Мишка тоже это знал. Но до полночи было далеко. А еще было не совсем понятно: вот они дождутся сегодняшней полуночи, распахнутся открытые изнутри двери, хлынут на улицу эти самые "муркоки"... И что тогда?
   - Так мы-то - что делать будем? - спросил он.
   И тут сзади рявкнул грубый голос:
   - Стоять, бояться, дубинку кинь, руки на голову!
   И включился яркий свет.
   Кто бы не выполнил? Стояли. Боялись. Все, что в руках - выронили. Руки за голову заложили. Жмурились от света в лицо.
   - Вот ты смотри, а ведь не обманула старая. Точно какие-то тут лазят... Чего ищем ночью? Каких приключений? А? Здоровья стало слишком много? Потерять хотите?
   Подошли двое в черном. Смотрели с интересом. Большие, взрослые, пахнущие потом и табаком.
   Тут Мишка и признался:
   - Муркоков ловим. Потому что уже будущее.
   Тот, что выглядел покрепче, начал разоряться:
   - Петрович, ты слышал, да? Они у нас тут муркоков ловят! Лет тебе сколько, охотник на муркоков? Четырнадцать? И кто бы тебе лицензию выдал на такое дело? Вот жди шестнадцати, потом придешь в отдел за разрешением. А то - ишь каждый тут начнет по муркокам... А, ну, подобрали свои вещи, и бегом! Бегом, я сказал! А то загребем, привлечем, и будет всем больно, стыдно и обидно.
   Мишка с Витькой отбежали за угол, но было еще слышно, как эти переговариваются:
   - Так что, Петрович, как думаешь, мы и правда в будущем живем, что ли?
   - А как же. В прошлом-то я кто был? Простой школьный учитель. А теперь я, выходит, кто? А? Гоняю тут охотников на муркоков. Типичное будущее, тьфу!
   На бегу Витька еще пихнул Мишку локтем в бок и мотнул головой: мол, слышал, да? А тот только рукой махнул на бегу. Той, которая без биты. Просто махнул: мол, сам понимаю теперь.
   А ведь молодец Витька, выходит. Всё правильно раскопал и догадался.
   Но опять - возраст. Во всем виноват возраст. Надо скорее взрослеть, а уж тогда...
  
  -- Не попал
  
   Жене своей Алексей сказал заранее, что поедет с друзьями на рыбалку.
   На самом деле, рыбачить он совсем не любил, но иногда приходилось - "чисто по должности", как он сам говорил. Заместитель генерального - это такое, что не каждому дано сразу понять. Вот и приходилось рыбачить с некоторыми очень нужными для дела людьми. Но Алексею это было хоть и скучно, но все же не слишком напряжно. Все же метр девяносто пять роста и сто десять килограммов веса - никакого жира или сала - позволяли ему пить наравне со всеми и не терять притом голову. Ну, рыбалка - это же понятно, да?
   На самом деле пацаны позвали на шашлыки. Самые первые весенние дачные шашлыки. Погода устоялась, вода с полей и дорог ушла, и можно было открывать сезон. Но если прямо сказать жене, что - шашлыки, придется тогда брать ее с собой. А мероприятие все-таки чисто пацанское и серьезное. Не шампусик там пить и не овощами с клубникой закусывать. Да и мало ли что может случиться туманным весенним утром! Знаем, читали про эти туманы.
   Сказав о рыбалке, он и готовился, как обычно к рыбалке.
   Взял надежный японский спиннинг. Взял длинную телескопическую черную японскую же удочку. Взял сетку - это запрещено, конечно, но все равно взял на всякий случай. Взял набор мормышек и блесен. Конечно, и мормышки и блесны одновременно вряд ли понадобятся, но всякое может быть. Прикорм приготовил заранее и тоже взял. Целое пластиковое ведерко. Хороший прикорм - он и человеку пойдет, если что. Еще взял несколько катушек лески разной толщины. И даже специальный стальной поводок. И еще - крученую, с которой можно хоть и на акулу выходить.
   Потом снес в машину и аккуратно уложил ружье гладкоствольное двенадцатого калибра с вертикально расположенными стволами и сто патронов к нему. Патроны готовил тоже сам, тщательно взвешивая порох и дробь и маркируя.
   Еще прихватил дорогой итальянский помповик и тоже сотню патронов уже с картечью - на всякий случай. В ближнем скоротечном бою, да где-нибудь в развалинах или в тесных коридорах - самое лучшее дело. Тут не промахнешься.
   Взял нарезной карабин - это уже для точной стрельбы. К этому патроны обычно были покупные. Алексей обычно брал в латунной гильзе, чтобы надолго хватило. даже если не пользоваться долго, но промазать хорошенько - могут долго продержаться.
   В специально приваренном снизу ящике хранилась замотанная в тряпки, чтобы не стучала, нелегальная "ксюха" и к ней цинк патронов. Это если уж на совсем-совсем крайний случай. Но смазать и протереть заранее не мешает.
   Потом он стал медленно собирать остальное, тщательно осматривая и потом вычеркивая из длинного как всегда списка.
   Палатку взял. Конечно, на шашлыках, да еще в деревне у Витьки, никакой палатки не надо. Там у него дом с печкой. Нормальный деревенский дом. Но вдруг что случится? Не помешает. Своя ноша не тянет. Тем более - не пешком, на машине.
   Спальный мешок легкий летний с антимоскитной сеткой. Потом подумал, и положил второй, зимний - синтепоновый, толстый. И заодно - "пенку". Мешок, оно конечно, мешком, но если земля вдруг промерзнет, так без такой пенки и без почек остаться можно.
   Два фонаря. Один маленький, тонкий, но с изменяемой светосилой. Такой, как в кино показывают, когда в кулак помещается, а светит - дай боже. Сам он стальной, крепкий. Им и драться можно. Второй - большой квадратный на аккумуляторах. Железнодорожный. Настоящий ручной прожектор.
   Подумал немного и снес в машину пачку свечей. а потом вернулся и еще донес две зажигалки - газовую и бензиновую - и коробку спичек. Это не считая тех, что для камина, которые в любой ветер зажигаются.
   Компас, набор термометров, ареометр, барометр-анероид - это как всегда. Без этого прожить, конечно, можно, но с этим - лучше.
   Над аптечкой тоже долго не думал. Взял всего по самому максимуму. Жена еще правильно напомнила насчет желудочного - взял и этого.
   Одежда.
   Кинул в отдельный мешок пару шорт, десяток трусов и футболок. Это если жара будет. Кроме того, положил аккуратно специальные зимние кроссовки, которые, если верить паспорту, не потеряют своих качеств и при сорока градусах мороза. На ноги нацепил высокие берцы на подкованной подошве. Ходил вверх и вниз по лестнице, цокая подковами.
   Привычный камуфляж на себе и еще два комплекта в машину. Камуфляж немецкий, дорогой, по заказу. Плотный и одновременно легкий. И много удобных карманов на липучках.
   Свитер взял шерстяной и еще один - пуховый. И заодно - пуховик. Знает он, как бывает. Читал. Если там будет зима - все равно выживет.
   Нож. Швейцарский в футляре на ремне слева. В кобуре побольше справа большой "лезерман", который одновременно и плоскогубцы, и нож, и пила и все-все-все в одном. В ножны сзади вставил охотничий нож, годный тоже для всего. В машину кинул кукри, заменяющий в лесу топор. Кстати, топор. Подумал, и взял на всякий случай два. Маленький туристический на длинной черной рукоятке, обтянутой резиной, и большой на изогнутом деревянном топорище.
   Лопата была прикреплена к запаске сзади всегда. Но еще взял пару саперных лопаток. Полезная в жизни вещь. И для работы, и для - на всякий случай.
   Спиртное. Две бутылки виски, пол ящика водки. А заодно спустил в машину две пятилитровые фляги простой воды. На всякий случай.
   Бензин всегда был в запасе. Пару канистр принайтовил, чтобы не бултыхались.
   - Ну, я поехал, да? - сказал неуверенно, осматриваясь в прихожей - все ли взял? не забыл ли что-нибудь нужное и полезное?
   Жена вышла в прихожую, внимательно осмотрела его.
   - Часы!
   Точно. Джи-шок на руку и еще титановые с автоподзаводом - на другую. И старую механику в карман.
   - На голову что взял?
   - Панама в машине. И шапка - это если что.
   - Очки?
   Точно. Взял две пары темных и "поляроиды". Футляр сунул в боковой карман, шоркнул липучкой.
   - Все.
   - Ну, ни пуха тебе, ни пера, - вздохнула жена, пригорюнившись.
   - К черту! - крикнул Алексей весело, сбегая вниз.
   Машина шла тяжело, но уверенно. Все-таки правильно он в свое время поднял ее на большие колеса. Его "бигфут" теперь мог пройти, где угодно и с каким угодно весом. даже если.
   ...
   Потом были шашлыки. Ну, шашлыки и шашлыки. Тут даже и рассказывать нечего. Все понимают.
   И ночевка в том деревенском доме с протопленной печкой.
   ...
   А через день он ехал домой, всматриваясь в утренний туман и ожидая, что вот-вот, вот прямо сейчас. Вот оно! Ну... Вот сейчас... Да?
   Но ничего не происходило.
   Малой скоростью доехал до своего подъезда. Долго сидел в машине и всматривался в окружающее. Примерял в уме, сравнивал. Вроде, все как было, как обычно. Ничего не изменилось. Бабки пасут внуков в песочнице. Нинка из второго подъезда одиноко курит на лавочке. Васёк снова безработный и ходит теперь побирается. Все, как было. Кажется...
   Опять, выходит, зря готовился? Опять - ничего?
   Медленно и устало поднялся домой. Стоял минут пять, прижавшись виском к двери, вслушиваясь и пытаясь расшифровать звуки. Наконец, тихонько открыл своим ключом, подсвечивая маленьким фонариком. Вошел в прихожую, посветил вокруг. Вроде, как было.
   И тут из кухни надвинулось в темноте коридора. Обхватило. Прижало так, что не выдохнуть. Громовой голос в самое ухо:
   - А где же рыба-то, Лёшенька?
   Тьфу! Вот же напугала.
   Теперь ему все таскать из машины обратно.
   ...
   И все равно - надо быть готовым к любой неожиданности.
   Книжки про эти неожиданности неспроста пишут. Народ - он знает, понимает и чувствует.
  
  -- Пришелец из будущего
  
   Никакого грохота и вспышек света, никакого ползучего густого тумана или запаха, как после грозы - вообще никаких световых и звуковых эффектов не было. Хотя, конечно, что-то ведь должно было быть - обязательно. Там же такая энергия используется! Вот в кино все в молниях было.
   А тут - просто в дверь тихонько постучали.
   Квартира у них была на первом этаже. Если подпрыгнуть, ухватиться за карниз, можно было стукнуть с улицы прямо в окно. Но это если друзья - они могли так шутить. А обычно же все стучали в дверь. В простую деревянную дверь с длинной трещиной посередине, крашеную темно-коричневой краской.
   Сашка открыл. В темноте подъезда стоял незнакомый лысый мужик. Он улыбнулся нерешительно и сказал:
   - Здравствуй, Саша. Я - это ты.
   Сашка уперся "бычком" (так называла эту позу мама) и спросил:
   - Вам кого?
   - Мне тебя. Саш, я ведь к тебе из будущего.
   - Ну, ни фига себе! - сказал Сашка и прикрыл рот ладонью.
   Дома не поощрялись всякие "фиги" и другие такие же словечки. Хотя с ними гораздо легче выражать свои эмоции. Одним словом можно много выразить. Но вот за слово, скажем, "жопа" или еще "сволочь" ругали так, что даже потом обидно было чуть не до слез. Но не наказывали. Сашку за слова не наказывали, но ругали и воспитывали.
   Он читал фантастику. Любил фантастику. И знал всякое про будущее, каким оно непременно будет, про космос и полеты, про разные фантастические чудеса. Вон в недавней книжке туннель как в метро проводили под Северным Ледовитым в Америку. А уж марсиане, которые золотоглазые и смуглые...
   То есть, про гостя из будущего - это он понимал. Это было здорово.
   И еще Сашка был очень вежливый - так его воспитывали родители. Он чуть отодвинулся в сторону и сказал:
   - Проходите.
   Мужик зашел, втянул шумно носом воздух, будто принюхиваясь, потоптался возле холодильника, будто примериваясь, потом скинул летние дырчатые иностранные туфли и кивнул:
   - Ну, пошли к тебе, давай. Пошли скорее! У меня тут совсем мало времени.
   Они прошли друг за другом по длинному рыжему половику через узкий темный коридор и перед самой кухней свернули налево. Тут жил Сашка. У него была железная кровать. Еще был диван-оттоманка с откидывающимися валиками. И письменный стол, который подарил главный инженер станции. Он тогда себе новый купил, а этот по знакомству подарил Сашке. На столе лежал большой и толстый лист оргстекла - это папа принес с работы. Под стекло Сашка положил фотографии наших хоккеистов - чемпионов мира. Якушев был прямо посередине, на самом видном месте. А в чемпионате СССР Сашка болел за "Спартак". Но открыток со "Спартаком" не было, потому что опять было только третье место. Хоть Якушев, конечно, все равно был лучшим.
   Еще в этой комнате был большой платяной шкаф. Только без зеркала, потому что так он продавался - без зеркала. Но Сашка в этот шкаф почти не заглядывал. Там была взрослая одежда. А его одежда была в комоде, который стоял слева в углу. И на комоде еще была лампа-ночник из камня в виде белки. Камень был такой, что, когда лампа включена, он как бы просвечивал, и была видна белка.
   На шкафу лежали рулоны маминых выкроек. А за шкафом - большая линейка-рейсшина, по которой папа когда-то делал свои чертежи. А потом рейсшину поставили за шкаф, потому что папа перестал учиться - просто некогда было. Это он так говорил - некогда. Ему надо было работать и сына воспитывать. А еще ту рейсшину Сашка не доставал и не играл, как пулеметом - там даже приклад настоящий был! - потому что она была грязная. С края - грязная. Однажды они тут загнали крысу за шкаф, и папа лупил ее рейсшиной, пока она не сдохла. А мама не кричала и не визжала, а отпинывала крысу обратно за шкаф, когда та пыталась выбежать. Потом папа залил алебастром со стеклом все дырки в полу, и больше крыс у них не было. Рейсшину помыли. Но Сашка все равно помнил, что она грязная. И не играл ею.
   Гость стоял, почти не дыша, медленно оглядываясь и как бы вспоминая все.
   - Садитесь, - сказал Сашка.
   И сам сел на стул. Верхом, положив руки на спинку. Так он выглядел увереннее. Как оперуполномоченный уголовного розыска в кино.
   - Саш, - повторил мужик. - Понимаешь, я - это ты, только в будущем. Поэтому не надо мне выкать. А то как-то неприятно даже. Все равно, как я сам себя на вы называть буду.
   И тут Сашка вспомнил, что в последней книге про путешествия во времени было сказано о разных эффектах и даже о невозможности таких путешествий. И немного приуныл. Потому что сначала-то ведь он поверил. А написано было, что так не бывает. А если бывает, то никак не встретиться тому, кто был в прошлом с тем, кто стал в будущем.
   Наверное, разочарование на лице было написано так ярко, что пришелец сразу отреагировал:
   - Ну, ты чего? Чего? Я правда из будущего, мужик! Ты, давай, спрашивай - все как есть отвечу! Ровно пятьдесят лет. Представляешь? Пятьдесят лет назад я спал вот на этой самой кровати. Вон по той карте на стене отмечал маршрут "Наутилуса". И под стеклом у меня была сборная СССР по хоккею... Все, как тогда... И Якушев, да.
   Сашка подумал, потом откашлялся и спросил:
   - Так у вас, наверное, уже коммунизм построили?
   Гость как-то поскучнел:
   - Нет, Саш, коммунизма у нас нет.
   - А на Марсе уже есть поселения? Яблони там цветут? Звездолет уже отправился за пределы Солнечной системы? Венеру начали осваивать? - строго спросил Сашка.
   - И до Марса пока не добрались. И до Венеры. И к звездам - никак еще.
   - А Союз Советских республик социализма теперь уже во всем мире? Все страны - в нем?
   - Нет, - как бы даже удивился незнакомец.
   То есть, отвечает честно и быстро, а сам удивляется. То ли тому, что его спрашивают. То ли тому, что отвечает такое...
   Сашка подумал немного: вот, чего еще спросить? Ведь и нечего почти.
   - Ну, хоть наши в хоккей - чемпионы?
   - Вот тут, дружище, все нормально. Чемпионы! - обрадовался гость и вдруг исчез с легким хлопком.
   Сашка подумал, сидя на стуле в той же позе, и сказал вслух:
   - Брехня. Приснилось все. Привиделось. Все равно ведь никто не поверит. И потом, наши, говорит, - чемпионы, а коммунизма все еще нет. И на Марс не полетели. Пятьдесят лет! Ясно - брехня.
  
  -- Мишка и машина времени
  
   Летом Мишку всегда "вывозили" в деревню к бабушке. Всегда - это сколько он помнил. Говорили, что свежий воздух, прогулки и игры, солнечные ванны, натуральное и регулярное питание - это очень полезно его подрастающему организму. Он, конечно, пытался сопротивляться, особенно в самые последние годы. Но как тут посопротивляешься, если родители - кандидаты наук, а тебе всего тринадцать лет? Они же все и всегда лучше знают! Ну, так они говорили, если начинались стоны и разные причитания с его стороны. А стонать он умел. И как тут не застонешь, когда у бабушки там ни компьютера нет, ни Интернет не подключен, и даже мобильная связь не работает! То есть, телефон там есть, но старый, аналоговый, на витом проводе. Такая большая черная коробка на стене. И трубка сверху - тяжеленная. Такой трубкой и пришибить можно, если вдруг какой вор полезет или грабитель.
   Хотя, откуда там, в деревне, воры или грабители?
   Бабушка Мишку любила. Так любила, что он возвращался в город с новым ростом, новым весом, загорелый и совершенно беловолосый. Солнце выбеливало волосы за неделю. Там же все время на улице! Даже питаться - обеды там и ужины, и еще полдники, и просто "перекусы" всякие - на улице, под навесом возле летней кухни.
   Зимняя кухня была прямо в доме. Там было тесно и сумрачно - подслеповатое окно без форточки выходило "на зады", в самую крапиву, которую Мишка рубил деревянной саблей еще года два назад, когда был маленький. Зато беленая известью печь была огромная, и от нее зимой грелся весь просторный бабушкин дом. А со стороны большой комнаты там еще и лежанка специальная была. То есть, все, как в старых книгах.
   Книги Мишка читал разные. Но в последнее время стал больше по будущей специальности.
   Он с детства, еще два года назад, знал, кем станет, когда вырастет. Конечно, математиком и механиком. Учиться ему придется долго и тяжело, как родителям. Но зато потом, после мехмата, будет такая интересная работа, что просто - ух!
   Перед отъездом, когда Мишка снова стонал и всячески канючил, представляя, как было бы здорово целыми днями сидеть дома у компьютера в городе, батя притащил с работы новую игрушку. Целую банку, полную прозрачных стеклянных шариков, в центре каждого - огонек. Огоньки разные. Перемигиваются прикольно. Если потрясти банку, они выстроятся в другом порядке. А можно и руками выкладывать, чтобы огоньки выстраивались в разные рисунки и фигуры.
   - Я тебе - маленький, что ли? - удивился Мишка, рассматривая банку и тряся ее по-всякому.
   А батя сказал, что такие игры маленьким вовсе не дают. Это не просто так игрушка, а прототип и модель машины времени. Просто они пока еще не научились ее правильно собирать и заставлять работать. А надо так выстроить эти шарики с огоньками - вот, видишь, они магнитятся немного? - так выстроить, чтобы машина заработала. Но над алгоритмом работает целая лаборатория. Вот и мама работает. Она как раз и рассчитывает эти алгоритмы.
   Мама улыбалась, кивала, а потом даже всплакнула: она всегда так делала, когда Мишка уезжал надолго. А тут - на целых два месяца в дальнюю деревню, где даже Интернета нет!
   Но поздно было плакать. Все заранее решено. И вчера на кухне снова Мишке объяснили, что родители умнее, а ему до его мехмата еще учиться и учиться, а поэтому надо набираться сил и здоровья. И значит - к бабушке. И без разговоров.
   Вот он и уехал.
   А про деревню и рассказывать особо нечего. Там холмы и овраги кругом. Еще арбузные бахчи. И балки - это такие тоже, как овраги, но уже старые, без крутых склонов, заросшие по самые брови вишней и черешней. Туда можно было уйти чуть не на весь день, засесть на дереве, рвать вишню, плевать косточками просто так вниз, ни на кого не мусоря...
   Правда, долго так не просидишь - скучно ведь. А знакомых и практически настоящих друзей в той деревне - полным полно. Потому что Мишка туда каждое лето приезжал. Вот и встречали, как своего. Радовались, солидно жали руку, рассматривали, как он там за год и чего вообще, расспрашивали о городской жизни.
   О жизни хорошо разговаривать ночью под пропахшим мышами ватным одеялом на старой железной кровати, стоящей в дальнем углу сада под яблонями. В листьях шелестит ветерок, отгоняющий комаров. Иногда вдруг гулко падает яблоко. Это не от спелости падает, как объяснили Мишке, а от червяка. Яблонями заниматься надо. Обрезать, лечить и так далее. А Мишка их только поливал. Поливать было легко. Надо было просто вовремя перекидывать шланг от одного дерева к другому. Как нальется целая лужа, так к следующему. А потом оглянешься, а сзади опять сухо, потому что лето, жарко. Потому что тут - самый настоящий юг. Только без моря. Вместо моря тут степь, серая от полыни.
   Мишка ночью солидно рассказывал про будущий свой мехмат и про родителей. Про то, что механика и математика - это главное в будущем. А когда стали смеяться и всяко не верить, притащил из рюкзака ту банку, что батя с работы принес. Стеклянные тяжелые шарики подмигивали разными огнями, выстраивались в таинственные красивые фигуры. Ночью это было особенно хорошо видно.
   - И вот, - говорил Мишка солидно. - Если выстроить эти шарики правильно... Вот потрогай, потрогай. Видишь, как они магнитятся? А если построить правильную фигуру, то будет, как настоящая машина времени. Потому что - прототип. Действующий, между прочим.
   Про действующий прототип батя не говорил, но Мишка и сам понимает. Раз уж огоньки горят, значит, там энергия есть. А раз есть энергия, значит, действует. Надо только все правильно сделать.
   Пацаны трясли банку, рассматривали светящиеся фигуры, рассыпали шарики по одеялу и складывали вручную обратно. Не работала машина времени. На третий день всем уже надоело, и Мишка унес банку в дом.
   Потом вдруг резко похолодало, как это бывает летом в степи. Это когда всю ночь воет ветер, а потом обрушивается дождь, как в книжках про тропики. А утром - синее-синее небо, ни тучки, яркое солнце, но - бр-р-р - холодно!
   Остается в такую погоду только читать книжки.
   Ну, или еще эту банку трясти, да рассматривать.
   Скучно, конечно, но по холодной грязи не побегаешь.
   Бабушка сделала вкусные сладкие пироги. К вечеру обещала вареники с вишней. Вот Мишка ел пироги с яблоками, немного читал - совсем немного, потому что в школу еще не скоро. И выстраивал разные фигуры из шариков, подмигивающих разноцветно.
   ...
   - Баб Вер, - кричали под высоким забором пацаны. - А Мишка выйдет, нет? Или чо он?
   Баба Вера говорила, что Мишки нет, и вытирала глаза платочком. А когда пристали - где он, да как он, так она и ответила, что Мишку в больницу в район повезли. Зубы, мол, у Мишки. И простуда сильная. Вон, какая погода была. Просквозило.
   Тут-то пацаны и задумались.
   Во-первых, никакой скорой помощи никто вовсе не видел. Во-вторых, простуду лечат чаем с малиной - это все знают. В-третьих, какие там еще зубы?
   - Сработало!
   Кто сказал первым, уже и не вспомнишь. Это как-то хором получилось. Потому что все сразу поняли: у Мишки получилось. Собрал он ту неведомую фигуру, над которой бьются его родители в целой лаборатории. И у него все получилось. Вон, баба Вера плачет - неспроста же! Когда у Машки с того конца деревни были зубы - кто плакал? А вот когда Витька с воспалением зимой лежал - кто тогда плакал? Вот! Все же ясно?
   Через день Мишка вышел к пацанам. Сказал, что пока играть не может. Сказал - нельзя еще день или два. И сидел на скамеечке, рисовал что-то на земле прутиком, смотрел с тоской, как играли в футбол.
   Когда предложили рассказать, поделиться, как и что, отвечал лениво и скучно. Ну, мол, зубы сильно прихватило. И еще простуда. Вот - покашлял - слышите, нет?
   Пацаны переглядывались понимающе. Ну-ну...
   - А банку вынесешь?
   - Чего ее выносить? - солидно отвечал Мишка. - День же на дворе. А ночью я спать буду. Мне чаю с малиной наведут - и спать. Может, потом как-нибудь...
   ...
   Совсем-совсем потом, уже накануне дня отъезда, когда уже и батя приехал за Мишкой - классный у него батя, между прочим! Опять тогда разговаривали о близкой школе, о том, как там через год, через два, о том, кто и кем думает стать.
   И Мишка тут вдруг и сказал, что вообще-то хочет стать историком.
   Ну, тут все переглянулись, но ничего не сказали. Понятно же все. И батя потому приехал, что - ну, понятно, да? И Мишка переменился. И все эти болезни.
   И понятно, что говорить об этом вслух просто нельзя.
   Но вот же - не на мехмат какой-то, а историком!
   И кто тут еще думает иначе?
   Переглянулись все еще раз, и стали говорить с Мишкой о разном нейтральном. О звездах в небе, которые выстраиваются в фигуры, о жизни в деревне без Интернета и компьютеров, о том, как тут вокруг давным-давно война была, об окопах в степи, о землянках в балках, о том, что история - это, конечно, круто.
   - Ну, Мишка, - говорили, уже расходясь. - Ты приезжай, давай. Если получится, конечно. Мы тебя все ждать будем.
   А про машину времени никто ничего не сказал. Потому что не дураки. И не мальки какие-нибудь. Все и всё понимают. Хотя, очень всем было интересно, что за фигуру такую собрал Мишка, да где пропадал целый день. Но - тс-с-с...
   Понятно же - просто на самом деле нельзя об этом вслух.
  -- Осень
  
   Осень на море - это совсем не то же самое, что осень в далеком отсюда северном городе. Там осень черная, темная, угрюмая. Постоянный дождь вызывает раздражение и общее утомление организма. Начинаются всякие простудные и нервные заболевания.
   Тут - это вечная зелень, тучи над горами. Иногда освежающий дождь. Освежающий, потому что смывает пыль и жару. Тут и осенью бывает жарко. И даже можно купаться в море. Хотя местные уже надевают куртки.
   Он местным не был, поэтому в первый же день зашел в море. Всего по колено зашел, засучив брюки и сняв туфли и носки. Побродил по самому краю, уворачиваясь от мелких волн и отбегая, когда шла слишком высокая. Выбрал на берегу пару камешков в коллекцию. Красиво и гладко окатанных блестящих камешков. Попробовал воду на вкус и выплюнул - все, как полагается в самый первый день на море. Пусть даже осенью.
   Осень на море - это еще и определенный статус. Сразу понятно, что человек не из самых верхних и богатых слоев. Он не в высокий сезон приехал, а когда уже практически все заканчивается. Вот уже и лотков с товарами становится все меньше и меньше вдоль центральной улицы. И рестораны начинают потихоньку закрывать свои летние открытые веранда и разбирать на будущее всяческие легкие сборно-разборные конструкции. На местном рынке тоже - через одного. Вот место занятое, тут еще торгуют, еще ждут своего покупателя. А вот - пустое. И уже давно пустое - по пыли на жестяном столе можно писать. И пишут - никто на это не ругается, потому что всем наплевать. Сезон заканчивается. Все успокоились.
   Рука потянулась, как сама собой, палец нарисовал косой крест. Или букву "Х". Это уже от контекста. Сергей Павлович посмотрел по сторонам, улыбнулся неуверенно сам себе, написал мелко на зеленом пыльном металле прилавка:
   "Теперь у меня грязный палец".
   Он зашел на этот рынок просто так. Ничего ему тут было не нужно. В принципе, давно уже ничего не нужно. И сюда, на море, он приехал только после долгих уговоров друзей. Мол, съезди, проветрись, развейся хоть немного. Подцепи, наконец, девчонку какую-нибудь местную. Будь мужиком, в конце концов!
   Вот он и приехал.
   Городок, как городок. Как почти все такие городки на крымском побережье. В сезон шумит и сверкает. Не спит по ночам. Гуляет и празднует. Просто вот самый настоящий Лисс и Гель-Гью из книжек Грина. И немножко Зурбаган. А потом тут все начинает медленно засыпать. Еще вроде и зелень яркая. Еще море такое синее. Еще тепло и даже бывает жарко днем. Еще есть приезжие. Но - уже осень. И уже кончился настоящий (местные называли его уважительно и с большой буквы - Высокий) сезон.
   Скука. Тишина. Маета сердечная.
   Обедать и ужинать Сергей Павлович заходил в выбранный маленький ресторанчик. Тут его называли "кафе". Но это такая местная фишка. Может, налоги с них другие, может, требования по внутреннему устройству и по удобствам для посетителей. В общем, местное кафе. Но в нем был хороший выбор. Можно было на первое взять настоящую шурпу из баранины, остро перченую и с обязательным большим куском мяса. Или вот харчо. Или, к примеру, лагман. Да много всего там было. И все было свежее, только что приготовленное, жирное, острое и вкусное. А жир этот перебивался водкой. В самом кафе водку не продавали - вот почему не ресторан! Или из-за веры, как сначала подумал Сергей Павлович. Но официантка и хозяйка из-за стойки спокойно объясняли, что вон напротив магазин, так там можно купить. А они и стопочки поднесут, и фужеры, если кому надо.
   - А разве можно в заведение - с чужим? - удивлялся Сергей Павлович.
   - У нас можно, - смеялись местные. - Да, Мурат и не чужой нам вовсе. Тоже родственник.
   Тут все и всем были родственниками. А приезжие - все или почти все - были туристами, отдыхающими.
   ...
   Тамара встречала этого мужика уже в третий раз.
   Он опять сел за тот же самый столик - все места были свободными, сезон-то уже закончился. Сегодня опять пытался внимательно читать меню, выбирать что-то новое. Но Тамара предложила взять вот это и еще вот то. Это - потому что самое свежее, а вон то, потому что сегодня на гриле Миша, и он трезвый сегодня, а у него это получается лучше всех в городе.
   Он заказал, а она специально спросила насчет водки - приезжие всегда пьют водку. А потом даже сама сбегала в магазин через дорогу и принесла ему маленькую бутылку из холодильника, выставив на стол светлого дерева старинную хрустальную тяжелую стопку.
   Это называется - обслуживание. Так она объяснила девчонкам на кухне, когда они стали смеяться, что Тамарка, мол, опять влюбилась. И ничего она не влюбилась. Ей просто вдруг стало жалко этого мужика.
   Приехал поздно, не в сезон. Ни с кем он тут не познакомится. Не позагорает и не покупается. Одиночка. Седой вон уже. Лет под пятьдесят, наверное. И кольца на пальце нет - она специально посмотрела. Бледный - с самого Севера откуда-то. Придет на обед и сидит, сидит, смотрит в окно, смотрит вокруг, будто удивляется: как это он здесь? Откуда? Почему? Зачем?
   А за окном - ничего. Ну, на что тут смотреть? Вон площадь асфальтовая. Серая от пыли. Тут машины паркуются сразу за торговым центром. Вон сам торговый центр. Он уже сократил свой рабочий день. И по ночам не работает больше. Потому что не сезон. А с этой стороны - крытый рынок. Самые его зады, куда в сезон с самого утра стоят грузовики на разгрузку. И все. И больше там нет ничего за окном. Пустая площадь. Серый асфальт. Стена магазина, да стена рынка. Чего он туда смотрит? Что такое особенное видит?
   А еще девчонки говорят, что пьют в одиночку только алкоголики. Но разве это называется - пить? Что он там, с маленькой, да под горячее и жирное? Это даже смешно. Вот когда приезжают большегрузы и остаются на ночь - вот тогда пьют. Мужики по ноль семь на грудь принимают - и хоть бы что! Ну, подерутся, бывает. Это для разгрузки. Чтобы немного нервы успокоить, в себя прийти. А тут - маленькая... Можно сказать, что этот - вовсе не пьющий. Да, можно и так сказать.
   Тамара глянула, что он уже доедает первое, наклоняя к себе тарелку, и побежала к Мише за мясом на гриле, которое щедро посыпала зеленью. Все равно выкидывать эту траву. Все уже, не сезон.
   ...
   Сергей Павлович смотрел на седую от пыли площадь за окном и ждал дождя. Дождя не было. А было такое, как будто кто-то дернул за тонкую струну где-то глубоко в организме, за сердцем где-то, и она звенит, звенит, ноет, тянет какую-то ноту.
   На стол мягко легла тарелка с мясом. Официантка так же мягко и бесшумно отвинтила крышку у бутылки и налила полную стопку водки. А бутылку забрала. Это он, выходит, опять выпил свои двести пятьдесят.
   Сергей Павлович подумал, не купить ли еще. Потом подумал, что пить в одиночку - не алкоголизм ли? Но понюхал мясо, отрезал кусочек, прожевал... Нет, никакой это не алкоголизм. И потом, это же только на отдыхе. Дома-то он практически не пьет.
   ...
   На пятый день он уже улыбался знакомой официантке и звал ее по имени. А она смущалась, краснела немного крепкими щеками, но летала по пустому залу не мухой, а просто балериной какой-то. И даже за водкой летала.
   Почти неделю уже провел на этом самом юге. Стоял на набережной. Смотрел вдаль, гулял под пальмами парка, что за высоким бетонным забором. В сезон, чтобы пройти в парк или на пляж местного старинного санатория, надо было платить деньги. А когда нет никого чужих, то ворота просто открыты настежь. Чужие здесь не ходят. Вот и он теперь тут - почти как свой. Знает все пути и дороги. Выучил, до какого времени работает магазин. Два раза сыграл в шахматы на небольшом рыночке, что прямо под его балконом. Там всегда в самом конце, когда уже грузить можно нераспроданный товар, местные черные мужики с глубоко морщинистыми лицами, играли не в домино какое-нибудь или там в эту, как ее, ну, когда кричат разные непонятные "шиш-беш"...- нарды! Они серьезно и неторопливо играли в шахматы. И Сергей Павлович уже раз выиграл, а другой - проиграл. И они звали подходить вечером, сыграть еще. Новый человек. Им интересно.
   Постепенно становилось в душе пусто и спокойно. Такое особое чувство, что можно вот так жить и жить. Долго-долго. Потому что легко, без всяких обязанностей и без лишнего спроса откуда-то сверху. Даже и не думалось тут ни о чем. Это тоже было хорошо.
   Можно было просто смотреть - и не думать. Ни о чем.
   ...
   - Тамара, твой пришел!
   Девки - язвы. Но она даже не ругалась. Вышла с улыбкой:
   - Сережа, вам как всегда?
   Да, она уже знала, как зовут приезжего. И знала, откуда он приехал. И что один - тоже знала. То есть, почти все уже знала про него. Жалела. Такой мужик - и один. Рассказывала девчонкам. Они тоже жалели, но отбивать не пытались. Потому что Тамара была первой. А это уж такое дело - кто первый, того и тапки. Только иногда смотрели с некоторой завистью.
   Потому что они с Сережей уже и в кино ходили, и гуляли под ручку по набережной... И даже - смешное дело - он ее приглашал вечером в ресторан и поил местным вином. Местную - местным вином. Смешно. Но ей нравилось. Он очень красиво ухаживал и очень смешно стеснялся своего возраста.
   В первую ночь, это уже после второго раза в ресторане, он так и стал ей шептать, что, мол, стар для нее, что уже давно никого у него не было, что...
   Смешной.
   Хороший.
   И практически не пьющий. Она даже больше него вина выпила в тот раз. А он - потому что на отдыхе. Так-то он почти не пьет. Вот и это она уже знала.
   - Сережа, меня сегодня подменили... Пойдем ко мне?
   Он смутился, посмотрел по сторонам - да нет тут никого, нет - потом посмотрел на нее, покраснел:
   - А ты, правда, этого хочешь?
   Вот дурачок. Старый, а дурной. Нет, она просто не могла - такая нежность во всем организме, такая сладкая слабость. Как поглядит на него, так и хочется погладить по голове, поцеловать в щеку, приголубить, обнять, дать забыться...
   ...
   - Тамара, у меня заканчивается отпуск...
   - Дак, понятное дело.
   - Но я, кажется, совсем с тобой голову потерял. Я так тебя люблю, Тамарочка...
   - А я-то, я-то! Совсем дура становлюсь, как тебя вижу! Так тебя люблю!
   - В общем, так, значит... Я поеду домой.
   "Ага," - кивала она.
   - Там все быстренько оформлю...
   "Ага".
   - Продам квартиру - и к тебе...
   "Тьфу!"
   - Что? Куда это - ко мне?
   - Ну, сюда, к тебе...
   ...
   - Тамара, что решили-то?
   - Да ну, на хрен этого мудака. Видала дебилов... Нет, девчонки, представьте, значит. Он говорит - квартиру там продам, сюда приеду, тут же просто рай на земле, тут же море и пальмы, тут же ты, Тамарочка..., - она изобразила зло и очень похоже, а все рассмеялись.
   Смеялись тоже зло.
   - Как, блин, спать с нами - так им тут рай. А как увезти отсюда, так ни одна ведь сволочь... Да ты не расстраивайся, Томка! Все еще может получиться! Вот погоди, настанет новый сезон, соберется снова народ - может, кого и ухватишь. А представь, если и правда приедет, а?
   - Сдохнет. Они все у нас тут зимой дохнут. Физиология у них не та.
   - Девчонки, а ведь еще год, считай, прошел...
   Замолчали.
   Только как будто дернули где-то внутри гитарную струну, зазвенела она так, что аж зубы зачесались, затянула свою тонкую мерзкую ноту.
   Скоро зима.
   ...
   - Что вы долбитесь, мужчина? Нет там никого!
   - Но как же...
   Сергей Павлович был в растерянности. Полный сумбур в голове. Тяжесть на сердце. Он ведь все сделал, как обещал. Продал квартиру, приехал. А где Тамара? Он заходил в кафе... То есть, он пытался зайти в кафе. Но там большой черный замок на ржавом засове поперек двери. Он ходил по набережной, заглядывал во все углы, где когда-то целовался с местной смешной девчонкой. Он раз за разом возвращался к двери ее квартиры, стучал, звал.
   - Так они всегда уплывают, когда дело к зиме. Зимой им тут не жизнь.
   - Кто уплывает? Почему?
   - Да эти, так их... Русалки местные.
   - Какие русалки?
   - А вы думали, русалки - это как в мультфильме, с хвостом? Как в сказке, молчаливые? Ну-ну...
   Он ничего не понимал. А его уже тащили за руку в соседнюю квартиру. Показывали комнату, показывали кровать и всякие сантехнические удобства. Он уже и деньги платил за три месяца вперед.
   - Вы тут подождете, а весной ее встретите. Весной, как сезон приближается, так они все сразу и возвращаются.
   Теперь он днями сидел у окна и смотрел на море. Струна, которая за сердцем, натягивалась все туже и туже. Ныла.
   Скоро зима.
  
  -- Спазм
  
   В аэропорте Николаю Михайловичу сразу понравилось. Все такие уважительные, улыбчивые. Ты еще ничего не спрашиваешь, просто осматриваешься в растерянности...
   В растерянности, потому что тут все такое большое: высоченные потолки, огромные залы, в которых даже не слышно людского гула. А людей-то, людей-то! Но только остановишься в полной непонятливости, как тут же подходит симпатичная девушка в форме и спрашивает, чем может помочь, все ли в порядке. И не собирался ведь никого спрашивать, чтобы не посчитали старым дураком, а сам начинаешь улыбаться и разговаривать. Оказывается всё сразу простым и легким. Даже там, где положено быть сложным и непонятным - в зоне досмотра. И там улыбались, подсказывая насчет часов и ремня. Никто ни разу не посмеялся над старым.
   Ну, а что? Старый и есть. Пенсия давно, внуки взрослые...
   К внукам и собирался в этот раз. Они пошли в родителей, то есть, в его, Николая Михайловича, сына - такие же самостоятельные и деловые. Живут теперь на Севере, в полутора тысячах километров. А когда спрашиваешь насчет их "северов", насчет морозов, снегов, тундры и всякого такого, начинают смеяться. У них там от Гольфстрима, говорят, тепло и влажно. Не субтропики, в море сильно-то не покупаешься, но зелени полно, воздух свежий морской, народ душевный. В провинции народ всегда душевнее - это точно.
   Теперь Николай Михайлович сидел в кресле возле своего выхода и ждал объявления о посадке. За высоким стеклом по широченному бетонному полю передвигались обманчиво неторопливые огромные лайнеры с разноцветным "оперением". Иногда один разбегался и вдруг взлетал, на какое-то мгновение как будто зависнув в воздухе. И все вокруг как будто замирало, а потом снова начиналось беспорядочное на вид движение.
   Николай Михайлович немного боялся, но старался выглядеть уверенным и все повидавшим путешественником. Подумаешь, многотонная махина в прозрачном легком воздухе. Подумаешь, в самом деле, десять километров над поверхностью Земли. И невообразимая скорость - в десять раз быстрее его старого автомобиля. Не на десять километров в час быстрее и даже не на пятьдесят - в десять раз!
   Но вот уже объявили его рейс. Сразу выстроилась очередь. А на Север-то летит не меньше народа, чем на южные курорты - отметил про себя Николай Михайлович, поглядывая на другие выходы.
   Внизу их ждал автобус. Тоже огромный. Широкий, высокий, просторный. Двери закрылись раньше, чем началась толкучка. Сзади уже помигивал фарами второй - на всех мест хватит.
   И поехали.
   Сначала неторопливо, пропуская тележки с багажом и какие-то машины с разноцветными мигалками на кабинах. Потом вырвались на простор и прибавили скорости.
   Справа оказалась целая очередь самолетов, готовящихся к взлету.
   "Рулежка", - вспомнил Николай Михайлович умное слово. - "А там дальше - взлетно-посадочная полоса".
   Вспоминать эти слова было легко и приятно - голова занималась почти тем же, как при разгадывании кроссвордов. Привычное дело успокаивало.
   Дома он всегда покупал на неделю газет и разных сборников с кроссвордами. И новости там можно почитать, и кроссворд разгадать. Мозги должны трудиться! Хотя бы так.
   Потом очередь гигантов закончилась, автобус резво летел дальше, чуть потряхивая на стыках бетонных плит. В сухой траве бродили суровые черные птицы, не обращающие внимание на рев двигателей. Вроде, не вороны. На скворцов больше похожи. Но почему черные?
   Автобус обогнул поле с птицами, проехал мимо длинного бетонного забора, перевалился, притормозив через какие-то колдобины, снова прибавил. Ехать было удобно. Кондиционер гнал прохладный свежий воздух. Панорамные стекла позволяли смотреть во все стороны.
   Все ехали и ехали. Им, наверное, привычно.
   Николай Михайлович снова разволновался. Почему так долго? Но оглянулся, не увидел недовольства или растерянности на окружающих лицах, сделал и сам лицо спокойное и уверенное. Хотя, казалось ему, раньше, когда он еще часто летал, все было как-то ближе и все было не так.
   Вот автобус еще раз повернул, проехал через березовую аллею и остановился перед невысоким зданием из голубого стекла и серого бетона. Все оживились, подхватили свои вещи и начали выходить в открывшиеся двери. Выходили - и сразу заходили в это здание, и шли куда-то вперед.
   А Николай Михайлович вышел и замер на минуту, складывая в слова большие синие буквы, тянущиеся над козырьком здания: "Аэропорт", "Добро пожаловать". Это как же это?
   И сразу возле него оказалась очередная симпатичная девушка:
   - У вас затруднения? - спросила она.
   И очень красиво улыбнулась. А Николай Михайлович посмотрел вперед, посмотрел назад и только и сказал в ответ:
   - А-а-а... где же самолет?
   - У-у-у, - непонятно сказала девушка и предложила пройти туда, где ответят на все вопросы.
   Доктор в белом халате мерял давление, смотрел в глаза и зачем-то в уши. При этом все время что-то рассказывал. Мол, что значит та или другая проверка, что бывает в таком возрасте, конечно. А время не то, так это у вас просто часы механические - их надо вручную переводить. Вот на телефоне наверняка время уже правильное, проверьте, проверьте. Наконец, сказал уверенно:
   - У вас просто был спазм. Типичная картина. Давайте я вам - укольчик легкий для снятия последствий.
   Быстро кольнул. А симпатичная девушка - не та, уже другая - под руку довела Николая Михайловича до самого выхода.
   - Ну, ты даешь, дед! - сказал внук. - Мы уже думали, ты потерялся где-то по дороге.
   - А у меня спазм был, - беспомощно сказал Николай Михайлович, чувствуя странную слабость и непонятную обиду на что-то.
   - Так это ты просто с голода, - уверенно сказал внук и повез на своей большой блестящей машине ужинать и отдыхать.
   Глубокой ночью Николай Михайлович проснулся в связи с острой необходимостью. Чуть потерпел, ленясь и одновременно немного стесняясь, но потом встал, натянул в темноте брюки и тихонько выбрался в туалет. А потом в ванной, включив свет и пустив теплую воду, уперся в зеркало, рассматривая седой венчик волос вокруг розовой лысины, мешки под глазами, слегка отвисший живот...
   - Вот так, приятель, - сказал негромко, кивая сам себе. - Спазм - так это у них называется теперь. А ты всё фантастику читал в детстве, выдумывал что-то... А тут, раз - спазм. И ты на месте. Ты уже в будущем, старина...
   Во сне, в теплом добром сне, он видел детство и пыльную дорогу, уходящую за горизонт, и маленький горбатый синий автобус, карабкающийся к этому горизонту. В этом автобусе уезжала в далекий город его старшая сестра. А он был тогда еще совсем мелкий. И даже о фантастике он тогда еще ничего не знал.
   Знал только, что в будущем будет хорошо.
   Так и проснулся - с улыбкой.
   - Ишь, - сказал вслух сам себе. - Спазм, понимаешь. Такая, понимаешь, штука.
   И вдруг понял, что больше совершенно не боится полетов, и что надо бы и к другим внукам и внучкам съездить. Раз уж все стало так близко и так быстро.
  
  -- Ссылка
  
   - Нет, - сказала мама. - Больше ты меня не обманешь. Я звонила твоим друзьям. Я была в университете...
   Мишка с выражением мировой скорби на лице закатил глаза, а потом посмотрел на папу, слегка ему подмигнув - мол, женщины, они такие нудные, правда? Но папа смотрел строго и одновременно грустно. Он как будто поддерживал все сказанное. И еще будто прощался. Такое было странное ощущение.
   - В общем, чтобы порвать все эти связи и хоть немного заставить тебя трудиться - вот.
   На стол шлепнулся конверт.
   - Тут билет. Поедешь к дедушке. Ему все равно нужна сиделка, так вот ты и поработаешь. А то здесь тебе, оказывается, нигде мест нет.
   - Но, мам, - попытался возразить Мишка. - Я же ходил к тебе на работу. Но там и правда нет мест.
   - Сынок, - сказал папа. - Ты и ко мне на работу ходил, я узнавал. А что, в городе нет других мест? Только с родителями? Только с их авторитетом? Тебе уже не десять лет, за руку водить тебя просто некому. И потом, деньги потрачены, билет куплен, дедушка предупрежден. Помнишь дедушку?
   Мишка дедушку практически не помнил. Помнил только, что городок там небольшой. Что у деда - большая белая борода. И еще сад помнил и яблоки, которые можно было рвать прямо с веток.
   Впереди была унылая осень и такая же унылая зима, когда каждый день родители будут спрашивать, нашел ли он себе работу. Ну, раз не сдал сессию, раз выкинули из университета, так надо же работать! Ага, а родители тогда - зачем? Ну, это так, для смеха, конечно. Мишка и сам понимал, что нужны деньги. Без денег в современном мире - никак. Даже просто играть в правильные игры - стоило денег. А если ставить на футбол, или еще можно в карты играть... Или вот лотерея - но лотерейные билеты опять же стоили денег. А денег, сказала мама, давать не будут. Сколько заработает, столько и получит.
   И так - до самой весны. Или даже дольше. Тогда, выходит, лучше уехать. Лучше еще и тем, что в провинции он, Мишка, будет просто как король - столичный житель, а не всякий там деревенский.
   Поэтому он еще поломался для виду, одновременно обдумывая, что и как взять с собой, кого предупредить, что связь только в Интернете, с кем созвониться. А потом взял конверт, достал билет...
   - Завтра? Завтра утром?
   - А ты бы хотел через месяц? Или через два?
   - Но у меня могут быть дела...
   - Какие у тебя могут быть дела? Из университета выгнали. Книги ты сдал - я проверяла. На работу не устроился, то есть отрабатывать две недели не надо. Какие дела?
   Мишка мог бы, конечно, порассказать о делах. Но лучше не надо. Не поймут, что надо появиться в тусовке. Надо всех предупредить. Надо сделать суровый вид уезжающего в Тьмутаракань. Надо, чтобы девчонки жалели, а пацаны жали руку и наливали пиво и вино и водку, и вообще всякие разные напитки. И это, конечно, не две недели, но...
   - Ну, ладно, ладно, - примиряюще забормотал папа. - Сегодня у тебя еще половина дня целая. Позвони, напиши, предупреди. А утром я тебя сам провожу. Завтра же суббота.
   Завтра была суббота. Был поезд. И почти сутки неторопливой езды среди серых полей и желтеющих рощ. Потом лес. И еще лес. И снова лес. Редкие полустанки и переезды, на которых стояло какое-то смехотворное количество автомобилей. Какие-то босоногие мальчишки, бегущие вдоль насыпи и машущие руками. Дачники на асфальтированных платформах, ожидающие своей электрички. Рыбаки в неизменных грязных брезентовых плащах и с удочками разного размера. Скучные дома чуть в стороне. Иногда вдруг яркий купол церкви на пригорке. И снова лес, лес, лес.
   Мишка засыпал и снова просыпался. Делать в поезде было совершенно нечего. Интернета не было. Есть не хотелось. Хотелось лежать и дремать под монотонный перестук колес, иногда прислушиваясь к разговорам внизу.
   Вдруг мужики, обсудившие уже все подряд, от стран и политики до мест, кто и где бывал, переключились на США. И там - наши! Нет, представь, их штрафанули в первый день! Стояли на разгрузке. Отошли за гаражи перекурить. Ага. Гаражи - контейнеры. Вот, отошли, откинулись - полиция летит. А там сверху летает вертолет и всех вот таким (показывает руками) объективом снимает. И их сняли, как они там закурили на солнышке. Полиция приехала и молча всем штраф выписала. Всем сразу. Это в первый же день, представь!
   Но это поначалу. Потом была встреча, все такое. Сели пить водку. А водка у них не как у нас - по пол-литра или по ноль-семь. Там литр с чем-то в каждой бутылке. Ну, мужики у нас крепкие, все, что было, выпили. И стали собираться за водкой. А как? Пешком, что ли? Ну, взяли ключи у переводчика. Тот пытался что-то сказать, что нельзя и что хватит уже. Но ребята - они же такие могутные, шо ты - его усадили, налили, а ключи забрали. Сели в его древний фордик и помчали. Почти ночь на дворе. загород. Движения практически никакого. Они раз красный проехали. Два - проехали. ну, за водкой же! А никого ведь нет. Чего стоять? А там, оказывается, закон такой, что раз-два вроде как и не считается. А на третий раз - ого-го! И тут - как раз третий красный. Они и его - на скорости, не тормозя. За водкой же, там же ждут! Тут их и встречает черный такой полицай. Палкой машет, свистит, все как положено. Ну, у них же какой закон? Тебе свистнули - сиди, значит, и не дергайся, пока не попросят. Но наши же ничего не знают! Наши и по-английски не понимают. Им - за водкой! Они вывалились разом из машины и пошли с негром обниматься. Объяснять черному брату, что за водкой едут, не просто так. А у них, у полицейских, вот тут справа пистолет с пулями, а слева револьвер с резиной. Он им кричит, руками показывает, мол, стоять! А они - обниматься. Ну, вызвал он подмогу. Перессал же. Наши такие - любой их напугается. А они же - за водкой! Радостные такие. Выстрелил. Этому в ногу, тому - в жопу... Сорок восемь часов на то, чтобы покинуть США и больше не появляться. Вот и поработали они, ага. А переводчик-то, переводчик! Он же там за триста долларов купил машинку - дряхлую, лишь бы как возила. А теперь ему штраф платить! Потому что он владелец. А эти - в сорок восемь часов, да... Нога вот до сих пор болит.
   Мишка, смеясь, полез вниз, готовиться к выходу.
   - Что, парень, не уснешь никак? - тут же озаботились соседи. - Это поезд такой - старый, трясучий.
   - Да мне на выход. Приехал.
   - Куда приехал? Тут же остановок долго еще не будет!
   И тут поезд начал плавно тормозить, а в коридоре появился проводник, молча проверяющий, что все в порядке, и купивший билет оттуда и досюда никуда дальше не поедет, потому что, типа, проспал.
   От станции Мишка шел пешком. Заранее по карте посмотрел маршрут - тут идти-то было минут тридцать. Заодно город посмотрит. Город был скучный. Ни ресторанов, ни казино или иных интересных мест. И ни одного новомодного торгового центра. Вот и выходит - как в ссылку.
   Дедов дом стоял не как все на улице, не окнами прямо на дорогу, а в глубине старого запущенного сада. От калитки вела дорожка, выложенная плиткой. Между плитками торчала неаккуратно трава и всякие прочие растения, названия которых Мишка не знал. Значит, редко тут ходят.
   Встреча получилась сумбурной. Дед и внук долго не могли прийти к единому - как кому кого называть. Да и еще дед катался по первому этажу на коляске. Объяснял, что старость это, а не болезнь. Вот только жаль, говорил, что на второй этаж теперь не подняться - а там вся библиотека. Так что, внучек, тебе теперь туда лазить и приносить деду книжки. И читать, если попросит. А больше-то, говорил дед, почти ничего и не надо: соседка захаживает насчет приготовить поесть, девчонки знакомые прибегают насчет уборки. А уж сам с собой дед может справиться. Он и пешком может. И постирать, если что. Просто в коляске - легче. Ну, все понятно?
   - Все понятно, дед Дим, - отвечал Мишка, уже заранее прикидывая, как и что можно будет делать в свободное время.
   А сам все удивлялся деду. Такая же бела длинная борода, как помнил. Такое же красное, как обожженное солнцем лицо. Такие же ярко-синие глаза под седыми бровями. Ничуть не изменился. Ну, кроме этой коляски - чуда заграничной техники.
   И еще: было очень чисто и ничем не пахло. А должно было, по идее. Старость пахнет затхлостью и плесенью. Старость душная. Тут же - чистота и как будто только что проветрили весь дом, настежь отворяя окна и двери.
   Утро начиналось с кофе. Потом Мишка спрашивал, не надо ли чего и шел гулять по городу. Старые детские знакомые оказались на месте. И Васька остался в городе, тут и работал. Пацаны, с которыми вместе играли в песке у речки десять лет назад. А кроме восстановленных знакомств появлялись и новые. Девчонки в магазине. Официантка в кафе - тут было кафе! И цены, позволяющие Мишке считать себя иностранным туристом. Денег, что сунул, отворачиваясь, папа, хватало пока на многое.
   Правда, выпить пока было не с кем. Васька все на работе. Да еще и за рулем. И у других как-то все так. Все работают или учатся весь день. Ни потусоваться, ни погулять с приезжим... Вот, только Наташка оказалась, как он сам. Не пришей, не пристебай. Не поступила. На работу не пошла, жила пока с матерью и думала, как там дальше. Вот и Мишка как раз к думам подошел. Столичный мальчик. С какими-то деньгами. А по разговору - и со связями. "Марь Ванна" такое знакомство вполне поддерживала, и Мишке днем было не скучно. Даже домой приводил Наташку. Ну, раз все равно пока поручений никаких - чего бы и нет?
   А потом дед вручил ему ключ от библиотеки.
   Вот тут-то Мишка и задумался.
   Библиотека была роскошная. Не так, чтобы подписные издания строем и одним цветом, а разные старые тома в коже и металле. Желтая от старости бумага. Старые буквы. Старые шрифты. Вот там, в библиотеке, пахло правильно - старыми книгами.
   Он сбегал в свою комнату за блокнотом, а потом устроил внимательное перебирание книжного богатства, с записью всех данных. Некоторые тома еще и фотографировал.
   Вечером после ужина сидел у себя и листал страницы в Интернете. Сверял названия с тем, что было в блокноте. Строил таблицу, в которую вписывал цифры. Подсчитывал итоги.
   Бинго! Лотерейный билет в кармане! Да еще и такой выигрышный...
   - А дедушка-то старенький, тра-ля, ля-ля, ля-ля! - мурлыкал Мишка, так и этак перенося строки в таблице. Наконец, выбрав одну строчку, закинул в Интернет удочку. И стал ждать. Совсем не долго. Почти сразу начались ответные контакты. Он и фотографию выслал по просьбе. И уже сговорился о цене.
   На взгляд, в библиотеке деда было тысяч пять книг. Редких и очень дорогих книг. Библиотека занимала весь второй этаж дома. Проходы между полками были запутанными, как в лабиринте. Книги стояли в совершенном беспорядке: не по имени автора, не по разделам каким-то, даже не по году издания. Просто, как купил, как поставил - так и стоят.
   Утром забежал на почту и получил деньги. Это были солидные контрагенты - и солидные деньги. Тут же, не отходя далеко, завернул томик в пленку, потом в бумагу, написал адрес и отдал пожилой усталой тетке за толстым стеклом. Там, на почте, практически все были пожилые и усталые.
   А потом - к Наташке. И в кафе ее сводил, и сам чуть расслабился. Это не те копейки, что подкинул отец. Тут - настоящее. А если посмотреть итог таблицы...
   Утром дед встретил на кухне и сказал:
   - А что это ты, унучек (специально так говорил, под старика косил) совсем со мной ничем не занимаешься? Ты же не отдыхать приехал, верно? Ага, вижу согласие. Ну, тогда начнем мы день с чтения солнца нашей поэзии. Доставай Пушкина, Миша. Очень мне интересны некоторые места.
   Мишка сбегал на верх и принес томик Пушкина. Дед поморщился:
   - Не этот. Там было первое издание. Вот его и неси.
   Мишка замешкался, ворочая книжки и думая, что и как сказать. Нашел самый старый том из оставшихся, принес.
   - Не то, Мишенька, не то. Как поднялся, так справа длинная полка. Ну, ты ее уже нашел, раз эти экземпляры таскаешь. И вот в самом конце, возле этой вот, стоит первое издание. Старое такое, понимаешь? Ну, тащи. Марш-марш.
   И отвернулся к столу, принимаясь за свою кашу.
   Мишка полчаса провел наверху. Что теперь делать? И не выйти же. Кухня как раз у двери. Мимо деда не пробежать. И - зачем?
   - Мишенька, - встретил внизу дед. - Ты только не придумывай ничего. Потому что у меня там порядок, и никто не поднимался кроме меня, да вот - тебя. Лучше сразу скажи - нашел книгу?
   - Нет, - честно сказал Миша.
   - Жаль... А где же она?
   - Да, вроде, Ваське давал почитать, - брякнул Мишка первое, пришедшее в голову.
   - Ваське? Очень жаль...
   Загрустил дед, повернул коляску, покатил по коридору в свою комнату.
   А Мишка понесся к Ваське, чтобы договориться, поделиться даже, но чтобы он подтвердил, если что. Ну, мало ли там что могло быть с книгой.
   - Где же ты был, - спросила Васькина мать. - Сынок-то мой разбился. А ты и не знаешь, выходит?
   Нехорошо вышло.
   Мишка вернулся домой. А дома - дед с теми же вопросами:
   - Миша, внук, ты уж лучше мне честно скажи: куда делась книга? Васька твой, выходит, никак не мог....
   И Мишка опять, совершенно не думая, ляпнул:
   - Прости, дед. Это местные наехали. Я в кафе ходил, а они...
   - Так это же другое дело! Ну-ка, тащи мне телефон.
   Дед бодро потыкал в кнопки:
   - Алё! Коля? Коля, что за дела в этом городе? Что за беспредел, в натуре? Узнал, да? Ну, давай, колись, кто и что тут мутит...
   Мишка потихоньку ушел к себе. Еще раз посчитал сумму. Итог нравился. Но как же с дедом? К нему никто не входил, но на ужин Мишка не пошел. Зато утром вскочил с самого, как говорила мама, ранья, и тут же кинулся на улицу, пока дед не остановил.
   Прямо у калитки стояла красная "нива" и старый потрепанный фордик, у которых о чем-то негромко разговаривали два мужика. Один длинный и сухой, какой-то весь крученый, как старый канат. Он заулыбался, увидев Мишку. И рот его был полон золотых зубов. Второй - невысокий и широкоплечий, смотрел хмуро.
   - В машину! - сказал он, не здороваясь и не представляясь.
   - А вы, собственно, кто? - осторожно спросил Мишка.
   - Ну, считай, мы местный арбитраж. Давай, давай, не буди деда, не беспокой.
   Потом было больно, стыдно и очень обидно. Хотя, на кого обижаться? На себя? Николай, как он представился, был уже не молодым, за сорок. Он спрашивал коротко и требовал ответа. Мишка юлил. А тот, что крепче, лупил по животу и по почкам. Умело, больно и сильно. Хорошо, что он не успел позавтракать.
   - Лучше бы тебе пока на улицу не показываться, - сказал Николай. - Мало ли какие эксцессы...
   А дома ждал дед. Прямо у двери ждал.
   - Вот что, внучек, - сказал строго он. - Ты мне тут всяко рассказываешь, а ведь книжка та дорогая. И не только деньгами, но и памятью. За нее, знаешь ли...
   - Брал я, брал, - повинился Мишка. - Наташке показывал, хвастался. Там и оставил, наверное.
   Вот же вляпался! Как теперь вывернуться?
   - Наташке? Так позвони, пусть принесет.
   Наташка ответила на звонок сразу, будто ждала. Сказала, что уезжает из города. Совсем уезжает. И что не надо им больше видеться. И во всем виноват он, Мишка, который впутал ее не понять во что. В трубке слышался голос ее матери:
   - Ты ему скажи, скажи... Пусть только появится! Уж, я ему!
   И Мишка сдался.
   - Дед, продал я ее. Взял и продал. Деньги были нужны. В кафе сходить с девушкой. В магазине купить что-нибудь. Не подумал.
   И что теперь, убьет?
   - Да ты же внук мне, Миша! Что ли я не понимаю! Ну, украл - это плохо. Врал - еще хуже. Но ведь признался же! Я теперь поспокойнее буду. Проживу подольше. Жаль книгу, очень жаль. Но ведь вернуть не сможешь?
   - Не смогу, - честно сказал Мишка.
   - Тогда придется что-то другое читать...
   Дед задумался, перебирая в уме свою библиотеку, а Мишка вдруг тронул его за руку и спросил срывающимся голосом:
   - Дедушка, а как же Васька? Наташка - как? И эти, с золотыми зубами?
   - Что? - встрепенулся дед. - А-а-а... Ты вон, что. А все так теперь и останется, Мишенька. Я тебе тут не Дед Мороз и не волшебник какой, чтобы взад переигрывать. Так что неси ты мне Тургенева. Есть там старый томик - вот его и неси. Почитаешь. Отработаешь.
   Сверху Мишка выглянул на улицу. Красная "нива" стояла прямо у калитки. В кармане были деньги. Хорошие деньги. Только вот - куда с ними теперь. И главное, а как же с Васькой так вышло? И Наташку жаль...
   А еще жальче было самого себя. "Ссылка", говорил? Ну, вот - ссылка. Как есть.
   - Миша-а-а! - раздалось снизу. - Ты там не пропадай! Тургенева тащи, полистаем вместе!
  
  -- Рай
  
   Главная трасса шла выше, в горах. А сюда спускался узенький асфальтовый аппендикс, упирающийся в короткую набережную, прямо на камнях которой купались "дикие" отдыхающие. Не дикие, культурные, покупали путевку и купались поэтому в огороженном месте, на чистом пляже старого санатория за высоким бетонным забором.
   Местные в море здесь не купались. Шутили некоторые, по той причине, что прямо поперек пляжа протекал ручей, по весне превращающийся в бурный поток. В поселке этот ручей был заключен в бетонный короб трехметровой глубины. И на стенках этого короба все приезжие могли видеть, докуда доходила вода в прошлый паводок. Местные не смотрели на метки зеленых водорослей на сером бетоне. Они и так знали, что и куда течет, откуда вытекает и чем пахнет.
   Алина была местная. Самая коренная. Она в этом году смогла устроиться в новый пивной ресторан. Официант в ресторане - хорошая должность. Во-первых, это деньги. Заработная плата. Во-вторых, опять же деньги, если посетители останутся довольны и накинут за обслуживание. А в третьих, можно еще и питаться прямо тут, в ресторане. Пища чистая, привезенная из областного центра. И пиво тут всегда свежее. Его возят в больших алюминиевых кегах прямо с пивзавода. Только вот привезли-то его уже давно, а никто не берет. Май выдался ненастным, начало сезона отодвигалось.
   Сезон. Это слово было у всех в голове и на устах. Дома говорили о том, как там все будет в этот сезон. На рынке, уже открывшем все свои лотки и киоски, тоже говорили о надвигающемся сезоне. В ресторанах - опять о сезоне. Сезон год кормит - это как раз об их поселке. Зимой зарплату получают только те, кто "на окладе". Так что Алине, считай, повезло.
   Дверь широко распахнулась, в зал шумно ввалилась заезжая компания. Приезжие почему-то все говорили громко, как будто перекрикивали какой-то шум. А шума здесь не было. Поэтому приезжих сразу вычисляли. А еще они были все очень вежливые. Обязательно здоровались. Уважительно спрашивали обо всем, будто сами ничего не понимают. Но главное - приезжие платили. Некоторые из них еще, мечтательно закатывая глаза, говорили иногда, что надо бы купить тут квартиру, поселиться и гулять каждый день к морю. Но потом они все равно уезжали. В поселке чужие не жили.
   Эти тоже сразу стали шумно здороваться со всеми, кого видели, радостно рассматривать интерьер. Интерьер - великое слово. В него вмещается все сразу. Скажешь так в разговоре, что интерьер под старую Англию, и всем понятно: значит, темное дерево, черные столы и стулья, темным лаком промазанные потолочные балки. И еще интерьер был связан с едой и напитками. То есть, раз черные столы и стулья, значит, обязательно есть темное пиво и жареное мясо. Это уже просто такое ресторанное правило.
   Вот и эти сразу, даже еще в меню не заглядывая, заказали себе темное пиво, острое перченое мясо и еще свиные уши. Местные это не едят. А приезжие - с удовольствием хрустят шипящими на сковородке порубленными соломкой и вымоченными в остром соусе хрящями.
   Алина напоказ гостям радостно улыбалась, как положено, говорила все четко и вежливо, объясняла, что у них и как, а также, что и где. Вон там, в конце зала и направо, если кому надо. Потом пошла исполнять заказ.
   Пустой зал резонировал. Музыка была приглушена, и так получилось, что громкий разговор заезжих туристов был слышен почти полностью. Шумели три мужчины и женщина так, будто ругаются. А прислушаешься - просто они так разговаривают. Вот сейчас о ней, об Алине:
   - Хорошая девочка, - это чуть в нос сказала женщина, не снимавшая даже в сумрачном зале своих темных очков.
   - И умненькая, судя по речи, - кивнул длинный с унылым гладким лицом.
   - И ноги, еще и ноги какие! - весело заорали похожие, как близнецы, два невысоких крепыша. - Нам тоже нравится!
   - Может, возьмем с собой?
   Тут Алина получила поднос с кружками - она еще не научилась носить по две в каждой руке - и понесла гостям пиво.
   Потом она еще отходила за салатом. Потом - эти самые свиные уши. Странные люди - как такое можно есть? Потом - мясо. Еще и еще пиво. Сколько его вообще может выпить человек, не вставая с места? Вот ведь вопрос.
   А эти все говорят и говорят. Что жаль им девочку. Что глаза у нее умненькие. Что и на мордочку... Тьфу!
   - Ну, так что?
   - Придется ведь тогда две машины брать.
   - Две машины - чепуха. Поедет ли она?
   Алина как раз принесла кофе - они еще и кофе пили в конце всего после такого количества пива!
   - Алина, - строго сказала женщина, так и не снявшая темных очков. - Девочка. Поедемте с нами. Думаю, мы сумеем устроить ваше будущее.
  
   ***
  
   Алина, конечно, уехала с ними, бросив фартук на стол, как в американском кино, и даже не взяв расчет.
   - Ты куда? - растерянно кричал вдогонку веселый и загорелый Вася-бармен.
   - В столицу!
   Потом действительно была столица.
   Алина жила с этой женщиной и унылым, как настоящая дочка почти. Или как племянница. А они были очень богаты, но уже пожилые, поэтому своих детей у них не было. По вечерам в гости заглядывали крепыши, которые и правда оказались братьями. Помогали всякими советами и своими знакомствами.
   Алина поступила в хороший институт.
   На пятом курсе получилось очень удачное замужество. Жених был из богатой семьи, которая просто купила молодым дом.
   Красивый дом в три этажа и совсем недалеко от центра города. Еще у них было две машины, чтобы у каждого - своя. И еще приходящая уборщица, и кухарка. И садовник.
   Были частые поездки за границу.
   Только вот в свой поселок Алина больше никогда не приезжала. Даже проститься с матерью. Потому что в это место нельзя было возвращаться. Так ей сразу сказали те, с кем тогда уехала. Они ей тогда много всякого разного сказали.
   Дети.
   То есть, не дети, а дочка. Одна любимая дочка, так похожая на Алину. Очень красивая и очень умная.
  
   ***
  
   - Мама, ну почему ты не ходишь курить на балкон?
   - А мне, может, холодно там! - вяло отругивалась Алина.
   На самом деле, она не ходила на балкон, потому что бутылка оставалась на столе на кухне. Балкон же был старый, узкий, не благоустроенный по-нынешнему. Там висели веревки, на которые вешали сушиться постельное белье, закрывая стыдливо женские предметы. И четыре этажа до серого пыльного асфальта внизу. Прямо у подъезда росли две раскидистые пальмы с жесткими глянцево-зелеными листьями, гремящими на ветру. Справа за домом круто поднималась гора, по облакам над которой предсказывали погоду. А на кухне у Алины стояла полторашка вкусного сладкого красного вина. Тут все пили вино. Водка, конечно, выгоднее по цене. Но вино можно не покупать, а менять как-то или просто договариваться на будущее. Типа в долг. Ведь у него, у вина, тоже есть срок. У этого, которое на розлив.
   - Как же мне все это надоело! - кричала дочь, так похожая на нее. - Когда же ты уже сдохнешь, что ли! Алкоголичка! Ненавижу!
   - Да, - тяжело кивала Алина. - Алкоголичка. И что? А что мне еще делать тут? Сезон, вон, только через месяц. Что мне пока делать?
   - Да ты и в сезон-то...
   - А что не так? Я все места обошла. Меня возьмут, вон, в "Подсолнухи" посудомойкой. Нормально. И подкормиться можно будет. И теперь я имею полное свое право выпить чуток винца.
   - Напиться! И накуриться! Все же провоняло твоим табаком!
   - Не ругайся, дочка, все будет хорошо... А если табаком воняет, так ты просто сама посиди со мной, да покури. Вот и не будет тебе вонять.
   Алина пьяно смеялась и грозила дрожащим пальцем. Она уже была старой. Сорок пять - это вам не в столицах каких-нибудь.
   - Да ты, да ты..., - задыхалась дочь.
   - Все будет хорошо. И приедет к тебе из столицы красавец-мужчина. И увезет нафиг из нашего ссаного поселка. Думаешь, сказки? Вон, у меня же было - могла поехать. Запросто. Но ведь не поехала!
   - А я все равно уеду, уеду, уеду! Дождусь, когда ты умрешь, и уеду!
   Алина продолжала, как не слышала ничего:
   - ...Потому что мать у меня была. Квартира опять же. Работа какая-никакая. Все ведь было. И вот еще ты теперь у меня есть. Ты теперь просто дождись принца своего.
   - Какого, нафиг, принца? О чем ты? У нас тут зимой за простые кроссовки удавят запросто. За деньги - сожгут!
   - Да, это они могут. Легко. Но ведь как-то надо жить людям зимой?
   Дочка садилась и плакала в бессильной злобе.
   Алине становилось жаль ее, она прислонялась к дочкиному плечу и тоже плакала.
   Конечно, никаких принцев в жизни не бывает. Конечно, никто никуда и никогда не уедет. Потому что есть вот у нее мать, есть квартира, есть работа какая-никакая. Да и вообще - кто же из курортного поселка уезжает? Это вам не "севера"!
  
   ***
  
   Алина как раз принесла кофе - они еще и кофе пили в конце всего после такого количества пива!
   - Алина, - строго сказала женщина, так и не снявшая темных очков. - Девочка. Поедемте с нами. Думаю, мы сумеем устроить ваше будущее.
   - Да, да, - уныло кивал тот, что и был унылым.
   И при этом слегка улыбался. Как бы стеснялся предложения.
   А крепыши просто смотрели нагло и смеялись в открытую. И вот главное, что тут смешного? Пришли, нашумели, наели тут на целую тысячу. И смеются еще.
   - Вот ваш чек, - вежливо ответила Алина, поставив декоративный сундучок перед унылым - он выглядел старше всех. Вроде как главнее.
   Приезжие переглянулись как-то, а потом попросили заказать им такси. Да, одну машину минут через пятнадцать.
   И уехали.
   А в сундучок положили сверх чека почти ровно пять процентов. Жлобы.
   Бармен Вася спросил, чего хотели. Удивлялся бровями и всем лицом - вот же скоты, чего надумали нашей девушке предлагать! Потом позвонил кому-то. Сказал, что друзья на трассе разберутся. Мы, сказал он, своих в обиду не даем.
   А Алине отчего-то было горько, и она даже плакала. Но уже глухой ночью, чтобы мать не видела. Спрятала часы, которые Вася подарил - сказал, что "в компенсацию". И немного поплакала, зажав в зубах уголок пододеяльника.
   Она никогда и никому не говорила, что тот унылый, выходя последним, прошептал ей, смотря в сторону:
   - Бегите отсюда, девушка. Бегите на севера. Тут не жизнь.
   Господи, да куда отсюда бежать?
   Тут же на самом деле рай!
  
  -- Старость - не радость
  
   Телефонный звонок в полдень - это совсем не страшно. Вот когда ночью трезвонить начинают, тогда начинаешь дергаться и тревожиться. Телефон надрывается, а ты ждешь, ждешь, ждешь, когда же на том конце провода поймут, что уже ночь, что никто ночью с ними разговаривать не будет, что это не рабочий, в конце концов, телефон - домашний! А днем-то - пустяк. Тем более теперь, когда уже не работаешь, и не ожидаешь внезапного крика начальника - все пропало, все упало, беги-лети скорей туда-сюда, без тебя все никак...
   - Алло, - хрипло сказал в трубку Михаил Петрович, недовольно глядя на себя в зеркало, уже много лет висящее прямо над тумбочкой в коридоре.
   Зеркало показывало его плохо. То есть, показывало-то оно хорошо, но все равно плохо. Если повернуть голову, то вот тут отвисает. А если глядеть прямо, то вот тут щеки и эти, как их, брыжи, что ли? И еще мешки под глазами.
   - Алло, да? - сказал он с подчеркнуто комичным киношным кавказским акцентом.
   - Миша? - зазвенела трубка незнакомым женским голосом. - Мишенька? Как ты там теперь? Ты же не работаешь больше? Ну, говори, говори же, милый! Что, как, какие дальше планы, как жена, как дети?
   - Кто это? - он скорчил себе рожу в зеркало и растянул губы, показывая зубы в жестоком волчьем оскале.
   Зубы были желтые.
   Нет. Не красавец.
   - Как - кто? Миша, ты, что, не узнал меня? Вот же умора! Буду рассказывать всем нашим, как ты меня просто не узнал! Теперь богатым будешь... Ой, то есть, это я теперь буду богатой!
   Михаил Петрович молча положил трубку и пошел на кухню.
   Знает он такие звонки. Ишь, развести хотят на поговорить, как лоха какого. А он уже на пенсии. И ничего у них не получится. Кроме квартиры все равно ничего у него и нет больше.
   Тут его как кто-то подтолкнул - квартира!
   Вот оно, значит. Начинается. Не зря по телевизору предупреждали.
   В четыре вечера - он как раз поставил чайник - снова позвонили. Теперь голос был не звонкий, а такой гулкий, что ли. Контральто - вспомнил Михаил Петрович. Это называется контральто. Такой женский бас.
   - Михаил, - вещал голос. - Ты там как сам-то? В порядке? Здоровье - как? А то дети спрашивают, что случилось с отцом. Не видно нигде, не слышно совершенно.
   - Что, квартиру мою хотите? - закричал в трубку Михаил Петрович. - Так хрен вам всем по вашей хитрой рыжей морде!
   - И вовсе я не рыжая! - обиделось контральто и отключилось.
   Михаил Петрович не только положил трубку, но и выдернул вилку из розетки. И еще порадовался, что знает такие простые русские слова: вилка, розетка. А то везде стали сплошные коннекторы и штекеры.
   Чай перед телевизором на кухне под большой бутерброд с маслом и куском красной рыбы, оставшейся от праздничного ужина в связи с его выходом на пенсию, был хорош. Чай пах не сеном, а мятой и лимоном. И был не черным-черным, а прозрачным и благородно янтарным. А по телевизору между тем говорили, что правильно и вовремя он ушел с работы. Там у них опять очередные кризисы, и сокращения начнутся. А он, Михаил Петрович, бывший начальник службы, в домике. Как ни смешно такое звучит. Он - в домике. Как в детстве. И уже совсем ничего не боится.
   ...
   Утром после обязательной неспешной зарядки и завтрака, перед самым выходом на обязательную же прогулку - он решил продолжать режим и график и вообще все полезное - Михаил Петрович снова включил телефон. Тот зазвенел, казалось, быстрее, чем ток по проводам достиг катушки.
   - Бать, - басил какой-то молодой парень. - Ты чего телефон отключаешь? Мы же тут волнуемся все. Меня даже хотели ночью к тебе посылать, проверять, что и как. Представь, да? Я, значит, ночью буду долбиться в твои двери. А ты, как положено, вызывать милицию, потому что света в коридоре опять нет. Ну, представь, да!
   Михаил Петрович ругаться не любил, хотя умел. Он просто аккуратно положил трубку и пошел на улицу. Мимо консьержки, мимо бабок на крыльце, обсуждающих его внешний вид:
   - Ишь, какой весь важный, да манерный пошел. И пошел себе, и пошел... И вот так он всегда. На самом-то деле - никому он не нужен. Пенсионер. Простой пенсионер. А гонору-то, гонору! Тьфу!
   По парку он гулял долго, дыша воздухом и радуясь, что в рабочий день здесь почти никого не было. Пахло зеленью и сыростью. Редкие молодые мамаши катали разноцветные коляски. На лавочках там и тут сидели девушки с книгами.
   Никому он не нужен, ага. Если бы так. Вон, телефон просто обрывают. Да и раньше, когда был молодой - тоже ведь было. Только успевай, отбивайся. И блондинки разные, и совсем наоборот - брюнетки. Но он тогда уже точно знал, что всем им, красивым и понаприехавшим и уже даже понаостававшимся, нужна была только его квартира. Прописка - и ничего более. И он сам, как дополнение, сопутствующий товар, в комплекте к прописке.
   Потом, когда уже уселся на хорошей должности и стал ездить по городам и странам, тоже всякие появлялись. Уже старше. Крепкие телом и умом. Хитрые, умные и опытные во всем. Они умели вкусно готовить, разбирались в футболе и даже в Формуле-1, понимали его... Могли за компанию и водочки. М-да...
   А на самом деле всем нужны были его деньги. И еще квартира, конечно. Михаил Петрович отлично видел эти скользящие по стенам взгляды, как бы измеряющие общую и жилую площадь, вычитающие коридоры и места общего пользования, делящие и умножающие на стоимость квадратного метра. Эти их мечты о будущем. Не о своем, они же тоже старели, эти проходящие мимо женщины. Они уже думали о будущем своих детей. А он как раз о детях совсем не думал. Ну, не нужны ему были дети. Не любил он их. В любом возрасте не любил - хоть в младенческом, хоть в школьном.
   Вот так и жил. Рос трудовой стаж, росла зарплата. Квартира обставлялась и снова менялась мебель. Техника всякая новая появлялась и исчезала, и снова появлялась. А Михаил Петрович оставался один, и был собой и своей жизнью вполне доволен. Он шутил всегда, что с хорошим человеком, с собой, любимым, ему интереснее и лучше, чем с кем-то посторонним, который, как совершенно правильно говорилось в "Иронии судьбы" - "туда-сюда, туда-сюда".
   После прогулки он зашел в "магазин шаговой доступности", в который постоянно ходил все последние годы. Долго выбирал кисломолочную продукцию. Внимательно читал этикетки на полуфабрикатах. Прикидывал в уме размер пенсии и стоимость товаров. Покупал не килограммами, чтобы закинуть в холодильник на неделю, а штуками, на раз-два. Лучше всегда покупать свежее. Опять же полезно для здоровья, потому что заставляет двигаться хотя бы до магазина и обратно.
   Дома встретила длинная телефонная трель. Телефон, казалось, даже стал теплее наощупь.
   - Ну? - сердито спросил Михаил Петрович в трубку.
   - Пап! Это ты? Все у тебя нормально? Может, приехать надо? Помочь чем? Постирать там, приготовить? А?
   Ну, вот - очередной женский голос. Теперь совсем уже молодой. Не школьница, конечно, но все равно.
   - Девушка, - сказал он насколько можно мягко. - Вам совсем не стыдно? Беспокоите старого человека. Заслуженного пенсионера. И все зачем? Для какой своей надобности? Квартира вам моя нужна? Так не получите вы мою квартиру, как ни старайтесь!
   - Пап, ты что? - обиделся голос, и связь снова оборвалась.
   Он жестко, со стуком, положил трубку, длинно со вкусом выругался в воздух и пошел на кухню готовить полезный ранний ужин. Овощи, подсолнечное масло, лук и чеснок. И кефир. Вот так он решил сегодня ужинать.
   Теперь звонили уже в дверь.
   - А вот это, пожалуй, лишнее, - сказал Михаил Петрович, посмотрев в глазок.
   На лестничной площадке было темно. Кто-то там шевелился, что-то кричал, но рассматривать и вслушиваться никакого настроения не было. Ужин - на одного. Гости не ожидались.
   Михаил Петрович вызвал полицию.
   Потом был шум на лестнице, стук сапогом в дверь, непонятный разговор, что вот к вам ведь пришли, а вы тут патруль вызываете, попытка пропустить пришедших к нему в квартиру... Ага, сейчас. А цепочка на что? И даже удостоверение сержанта какого-то не заставило Михаила Петровича открыть двери шире. Он только предупредил, что завтра придет и напишет заявление. И пусть тогда на всех возбуждают. Ему понравилось это слово, и он еще раз сказал с угрозой:
   - И пусть тогда возбуждают!
   ...
   И пошел утром после завтрака в отдел полиции. Раз обещал, да еще и настроение ему вчера испортили. И дошел, и написал заявление, как ему стали звонить какие-то неизвестные лица, как стали чего-то от него требовать, а вчера даже пришли к нему, когда уже было совсем темно. И что он никого не знает и знать даже не хочет. И вообще он - заслуженный пенсионер. В общем, писал он, обеспечьте мне спокойную старость. И без всяких никаких.
   Капитан за стеклом прочитал заявление, полистал паспорт, вздохнул и сделал запись в толстой книге.
   - Идите, Михаил Петрович, будем разбираться. Вот прямо сейчас участкового подниму. Безобразие, конечно. Если все так...
   Они еще сомневаются!
   Михаил Петрович опять гулял. Опять заходил в магазин, но ничего не покупал. Он взял специально блокнот и теперь выписывал цены, чтобы сравнить с другим магазином, который немного дальше. Но дальше - это теперь ничего. Это даже хорошо. Надо ходить, надо поддерживать форму.
   ...
   Через три дня он сидел на приеме к психиатру.
   - Или я псих, или что? - строго спросил Михаил Петрович молодую врачиху. - И как тогда все это понимать?
   Она долго его слушала и что-то писала в свою тетрадь. Потом дала рецепт на таблетки и рекомендовала пить перед сном.
   - Так у вас фобия, что ли? - как будто спросила, но видно же, что диагноз у нее уже составился.
   - Мобия, блин! Квартира у меня, ясно? - огрызнулся Михаил Петрович.
   - Конечно, конечно! - сказала врачиха и еще что-то записала.
   ...
   Через месяц таблетки уже не помогали.
   Страшнее всего, что Михаил Петрович постепенно сам разобрался в голосах, узнавал каждый, стал даже что-то отвечать, отругиваться уже в соответствии с теми ролями, которые они сами себе выбрали. С так называемым сыном можно было грубовато пошутить. Так называемую дочку Михаилу Петровичу было жалко, и он говорил с ней ласково, но все равно коротко и зло. Зло у него получалось лучше, а ласково - труднее.
   Бабки на крыльце смотрели с укоризной. Поджимали губы, когда он шел мимо. Качали головами, гудели что-то о моральном облике. Он четко посылал их далеко, и регулярно ходил в магазин и на прогулку. В полицию и к психиатру больше не ходил. Потому что и так было ясно: все куплены, все замазаны в деле. Они там из него, если не преступника, так психа обычного сделают. И потом квартира - тю-тю. Вот этому сыну и этой вот, типа, дочке.
   Фигушки вам всем! Не дождетесь! Он еще крепкий мужик! Он еще - ого-го!
   Хотя, спал плохо. Очень плохо.
   И еще очень опухало лицо. Это нервное, конечно, от недосыпа и всяких дум и воспоминаний. Но - кому теперь жаловаться? Сам во всем виноват. Нет никого, чтобы прикрыть, чтобы взять на себя груз. Вот был бы этот, с баском, настоящим сыном, так разобрался бы давно со всеми остальными. Вот тогда и разговор бы пошел иначе. Тогда бы и родство было видно. А так - эх, да что тут говорить?
   - Михаил Петрович, - начала скрипуче консьержка, поймав его взгляд. - Нельзя же так...
   - А пошла ты в пень, карга старая, - ответил он и даже не почувствовал никакого стыда.
   Потому что надоели все. Был бы пулемет - всех бы застрелил. Своими руками.
   ...
   - Ой, дед, ты дома, что ли? А наши все говорят, что ты болеешь, - этот мальчишеский голос был последней каплей.
   - Болею я, внук, - сказал Михаил Петрович и почему-то заплакал, сидя на полу у тумбочки.
   Плакать старался неслышно, чтобы не пугать парня.
   - Болею, да, но - дома. Это такая совсем нестрашная болезнь. Старость называется.
   Хотелось говорить и говорить, вслушиваясь в чуть хрипящий...
   - А ты что, простыл, что ли? - встрепенулся было.
   - Да не-е... Это мы с Витькой с уроков сбежали. Вот, думали, куда кости двинуть.
   - С уроков - это плохо, - начал Михаил Петрович, но малец тут же перебил:
   - Ага, плохо. Как сам-то в детстве, так было можно, да? А теперь время, значит, другое, ага? Вот только ты еще не начинай, как родаки.
   - А я и не начинаю, - все же начал Михаил Петрович.
   - Мишка, Мишка! - донеслось из трубки.
   Это, наверное, Витька подбежал - Мишкин друг. И так вдруг закололо сердце: Мишка... Внук...
   - Дед, так ты нас пустишь с Витькой? Мы у тебя отсидимся до вечера, ага?
   - Ага, - кивнул он в зеркало, вслушиваясь, впитывая такой знакомый родной голос. - Приходите, конечно. Я вам тут чаю поставлю. И бутербродов. Тебе, Мишка, и Витьке твоему...
   - Ты у меня самый мировой дед! Скоро будем! Жди!
   Связь оборвалась.
   ...
   Когда Михаила Петровича хоронили, бабки у подъезда говорили, что вот был ведь человек-дрянь, ну, просто никому не нужный человек. И злобный такой всегда. Гонор свой всегда показывал. И не здоровался. И даже ругался со всеми. А вот же, умер-то с улыбкой. И смотри, смотри - совсем другой же стал. Хороший какой...
  
  -- Супероружие
  
   - Вот все у нас сегодня сикось и наперекосяк из-за этого грузина!
   - Да-а-а, сейчас-то на Сталина чего только не понавешали. Всех собак теперь - на Сталина. Сказал бы ты это в раньшие-то времена, когда помоложе был!
   - Причем здесь вовсе Сталин? Я о Берии! О Лаврентий Палыче, так его и переразэтак трижды подряд за все хорошее!
   Пиво с мужиками за столиком во дворе под раскинувшим толстые ветви старым тополем. В жаркую погоду второй половины лета. После работы, которая отняла, казалось, последние силы в конце недели. Ну, и разговоры, как положено. Пить пиво и молчать - это можно и просто из-под крана хлебать водицу. А если не молчать, то о чем говорят мужики жарким летним вечером, сидя вокруг запотевшей трехлитровой банки с пивом? Вот женщины выдумывают себе разное, что, мол, меряются мужики там всем подряд или девок своих обсуждают, и потому всегда они, женщины эти, стремятся подслушать хоть краем уха мужские разговоры. А мужики, может, вовсе о литературе рассуждают. Кино пересказывают. Футбол - вот тоже тема. Или еще можно о политике. Ну, и об истории, конечно. Потому что как же без истории, если вся наша политика и вся наша жизнь - оттуда?
   А если об истории начинают, так обязательно и обстоятельно пройдутся по всем фактам с самых древних времен. Поговорят о варягах и о крещении Руси, поругают слегка Калиту за Тверь и насчет татаро-монголов поспорят... А потом непременно упрутся в ту историю, что была совсем, кажется, недавно - ста лет не прошло. И конечно, каждый принесет по трехлитровой банке янтарного напитка, играющего на солнце солнечным же цветом, из соседнего ларька с громкой надписью: "Живое пиво из кегов".
   - Не, ну, по Берии сейчас у нас разное говорят... Это в детстве, помню, песенки разные и страшилки. В самом раннем детстве. Давно, то есть. И в кино всегда он такой страшный был. Змея в пенсне.
   - Какие разговоры? О чем ты? Я лично занимался вопросом! Понимаешь, я - лично! Только без лишнего базара, мужики. Только вам. А то мало ли что... Ну, вы же меня понимаете?
   Пиво на улице пьют из пластиковых больших стаканов, не из кружек фирменных. Если бы кружки стояли поллитровые - то после четвертой начинается замедление процесса потребления и еще вставания постоянные. А стаканы эти полными и не налить - гнутся и мнутся, как в том анекдоте. Вот и подливают раз за разом без счету. Первая банка давно уже обсыхает, отставленная на песочек под дерево. Разговор только разгорается.
   Кузьмич в этом дворе, наверное, из самых старых жильцов. Никто сейчас и не вспомнит, когда он сюда приехал. Но приехал - это точно. Он и сам говорит всегда, что владимирский. И родня у него там где-то была раньше. Пиво он сегодня не покупал, но зато вынес самодельных черных чесночных сухариков с солью и кулек семечек на заедки. То есть, право выпить тоже имел.
   - Ты в КГБ, что ли, работал, Кузьмич? Это по нашим временам не в плюс тебе, далеко не в плюс...
   - Дураки вы все малограмотные. И кроме КГБ были у нас органы. И до КГБ, кстати, тоже были. И мы там делом занимались, а не туфтой разной.
   - Ты дураками-то полегче кидайся. А то не посмотрим на возраст...
   - Тю, Лёша, не трогай дедушку! Пусть расскажет лучше, что он тут нам про Лаврентий Палыча втыкал. Интересно же!
   - Давай, давай, дед, про Лаврентия. Рассказывай, раз уж сам начал.
  

***

  
   - Разрешите, товарищ полковник? Прибыл я.
   - Ну-ну. Прибыл он...
   Поле армии он долго привыкал к отсутствию погон и настоящему запрету тянуться и прищелкивать каблуками. Начальство, учили его, надо знать в лицо. А не по звездам на погонах. А отсюда: кого ты не знаешь лично, тот тебе не начальник. Свой же начальник требует не чинопочитания и четкого отдания чести, а работы.
   Алексей закончил войну майором. Служба была разная. Начинал он в батальонной разведке, быстро вырос до дивизионной. А там уже его начальник штаба армии перетащил к себе, усмотрев главный козырь молодого орденоносца не в кулаках и не в бесшумной походке, а в его голове.
   - Аналитик ты от бога, Лёша. Нам как раз такие нужны. И не спорь, потому что это приказ.
   Вот на этом и остановился его карьерный рост. Операторы сидят в штабе. А штаб сидит в тылу. Под конец войны случаев таких, чтобы с автоматами отбиваться от гитлеровцев, практически не стало. Хотя, оружие по-прежнему чистили, смазывали, снова чистили, и иногда постреливали в роще в установленные ростовые фигуры - чтобы навык не потерять.
   А когда война закончилась долгожданной победой, а потом вслед за своими союзниками и японцы запросили пардону, началось сокращение. Ну, это же понятно было с самого начала. Ладно, пусть не всем понятно, но Алексей давно все рассчитал в голове и уже ждал приказа об увольнении в запас в связи с окончанием боевых действий. Однако пришел совсем другой приказ, и его служба продолжилась практически по той же военной специальности - разведчик, оператор, аналитик. Только теперь в Москве, в столице нашей Родины. И комнату в коммуналке выделили практически сразу. Тогда в Москве много было жилья свободного. Многие въехали как раз в те годы. Вот спроси, когда приехали родители - сразу и выяснится, в те самые годы.
   Новая служба была еще тем хороша, что никакого отношения не имела к НКВД, который потом переименовали в МВД. Алексей, обдумывая будущее, сразу решил для себя, что куда угодно, но не в милицию. А вообще-то можно было и на завод - все лучше, чем в окопы. Или вспомнить старое, посидеть над учебниками, получить, наконец, диплом, и пойти в школу, учителем, как отец. А вышло вон как. Само вышло, практически. Ну, или почти само - наверняка начальник штаба руку приложил к трудоустройству майора Синицына, кавалера ордена Красной звезды и медали "За отвагу". Награды были и еще, но Алексей считал боевыми, "трудовыми", только эти две. И мог долго рассказывать, как со своими разведчиками ходил за линию фронта, как собирал сведения, как брал языка. Как с ними вместе отбивался от прорывающихся из окружения немцев. Вот за это - боевые. А остальные награды - за бумажную штабную работу. Сколько ни твердил ему начальник, что от его труда больше фрицев загнется, чем от автоматной пули, но все равно как-то привык, что в тылу - это не на фронте.
   Полковник Иванов, больше похожий на грузина, чем на русского, и тем иногда играющий специально, взял его в свой отдел и быстро начал давать поручения, которые никому другому было дать просто нельзя. Алексей был удобен своей военной выучкой, везучестью, без которой разведчика не бывает, а главное, полным отсутствием родни и знакомых в Москве. То есть, можно было его использовать хоть в ночь - за полночь, хоть вовсе без выходных. И еще - на самых секретных делах.
   Такое, совсем секретное, получалось и в этот раз.
   - Ты присягу помнишь еще, Синицын?
   - Проверяете?
   - Интересуюсь, - полковник в штатском встал со своего стула и сделал несколько шагов влево и вправо, разминая ноги. - Интересуюсь, не забыл ли ты, майор, на кого служишь. И какова цель твоей службы. И всех нас - какова цель.
   - Ну... Защита завоеваний социализма, это раз. И второе - обеспечение возможности построения коммунистического общества.
   - Подкованный. А теперь, садись и слушай сюда. Блокнот убери от греха. Никаких записей!
   Был сигнал, оказывается - копать под самого Берию. Сигнал был только по своим. Вот, мы, выходит, свои. Опять же не в тех структурах, где у Лаврентия есть люди. То есть, можно работать, не ожидая никакой подлянки. А работать надо над тем, чтобы точно выяснить, в чем и как товарищ Лаврентий нарушил присягу и действовал не в интересах социалистической Родины.
   - Копаешь то, что скрыто. Ясно? В первую очередь, военные годы. Это по нашему профилю. Сам понимаешь, раз есть сигнал оттуда, - Иванов показал со значением пальцем в потолок, - значит, неспроста это. В общем, время - ограничено. Средства - без ограничения в пределах разумного. Силы - только свои. Никого привлекать права не даю. Пользуйся своим положением, но ни-ко-го. Все сам лично. И докладывать - никому, кроме меня. Лично. Понял?
   - Так точно! - вытянулся майор Синицын, подбираясь внутренне, как перед первым походом за линию фронта.
   И радостно за доверие оказанное, гордость такая вроде распирает, и страшно - на такое замахнуться!
   - Не ори. В общем, если есть что - ты должен найти. Ты сможешь. А нет - считай, просто плановая проверка. И еще имей в виду: время уже тикает. Времени на самом деле нет. Все. План - в голове держи. Мне - ни слова до первого результата. Если засыплешься - выкручивайся сам, как сможешь, и к нашим только в самом крайнем случае обращайся. Нечего тут в мирное время устраивать всякое... Поножовщину всякую и междусобойщину. В общем, иди, разведчик. Служи Советскому Союзу.
   И разведчик пошел.
  

***

  
   - Нет, ребята, вам сегодня не понять, как это - в своей собственной стране, после войны, весь в орденах и с погонами на парадном кителе - таиться от всех и действовать, как в чужом тылу. Кому довериться? С чего начать? А может, это просто проверка такая? Может, снова, как после Николая Ивановича, чистка этих органов начинается? Может, сам товарищ Маршал Советского Союза приказ получил, и теперь смотрит, что и как тут без него натворили?
   - Какой маршал?
   - Так Берия, Лаврентий Павлович, чистый маршал, согласно указу.
   - А ты-то где служил, Кузьмич? Что-то не понятно ты все рассказываешь. Это кому же в советское время поручения давали против МВД копать? Если, значит, не КГБ?
   - Не против МВД. Лаврентий тогда уже не министром был. На хозяйстве сидел, наукой занимался и атомной бомбой. И мне поручили не милицию отслеживать, а его самого проанализировать. Лично его. А как он свои функции несет? А все ли он делает правильно и вовремя? А пользу приносит или вред для Советского Союза? Вот, кстати, комитета тогда еще вовсе и не было. А мы - уже были!
   - Ты пей, пей, Кузьмич. Пей и рассказывай дальше. Интересно же!
  

***

  
   Военное время, значит.
   Алексей сидел дома с большой жестяной кружкой чая и рисовал рожицы в блокноте. Рожицы были кудрявые и с улыбчивыми ртами до ушей. Уши выходили лопухами. Ну, не художник он!
   Первое: центральная печать. Лучше "Правда". Там все официально сообщали, кто и где.
   Второе: сводки с фронтов.
   Третье: передвижение - это тоже можно по газетам вычислить чуть не по минутам.
   Четвертое: чем занимался, и что из этого получалось.
   Пятое...
   Пятое - когда и как в одиночку всем этим заниматься?
   Через неделю листания газет - он специально, то в своей районной библиотеке сидел, то в Ленинку ездил, а то и в Историческую садился, чтобы не подряд в одном месте несколько дней - начались разъезды по стране и беседы с людьми. Вот тут-то и вспомнил о запрете вести записи. Записывать как раз было что, было... Сейчас бы такое опубликовать. Не книга была бы - бомба!
   Стали постепенно проявляться странности в истории. Вроде, раньше внимания не обращал, а теперь, присмотревшись, делал в памяти очередную зарубку. Вот, например, Московское сражение. Ведь уже Сокол видели немцы. Уже к Голицыну подходили. Уже... И вдруг - бац, назад. Да как назад - бегом, бегом, бросая все по дороге. Почему? Сибирские дивизии, говорите? Так сколько их там было - тех дивизий? Ну, называй по памяти! Полосухинская? Она до наступления в оборону встала и потом отступала еще до декабря. Белобородовская? Тоже самое. Ага, еще панфиловцев вспомни, триста шестнадцатую. Эти вовсе из Казахстана, молодежь необстрелянная. Нет, похоже, тут все гораздо таинственнее было, чем нам объясняли.
   Алексей откладывал в темный угол своей памяти пакет информации о сражении под Москвой, и читал дальше.
   Сталинград? Вот ведь, до того - шло общее наступление. Начали давить немца, гнать. Уже и Харьков на горизонте. Уже и Крым скоро освободим. И силы накоплены, вроде. И что? Полный пшик. Опять немцы по нам клиньями и окружениями. Да так, что наши уже даже не бежали - просто некуда бежать. Все в окружении, все разбиты, все, кто выжил, в плену. И опять войск у нас нет. Фашисты к Волге вышли, уже по левому берегу лупят. В самом Сталинграде наши под самой кручей, под берегом отсиживаются в песке, как крысы какие-то. И вдруг...
   Именно, что вдруг. Как так вышло? В тайне глубокой подготовились и устроили такие же клинья и окружение? А немцы, выходит, смотрели и ждали? Раньше наши так не могли, а теперь вдруг - смогли? Странно все это, странно...
   А после - бывало ли такое после? Такое, чтобы как под Москвой - нет никого в обороне. Нет резервов. Нет снарядов и патронов - и вдруг погнали. Как под Сталинградом - последние сталинградцы в пещерках под кручей. Немцы давно на Мамаевом кургане. Немцы во всех домах. И вдруг...
   А ведь больше не было такого? И что же там Лаврентий Павлович?
   Алексей снова лез в газеты. Центральная печать сообщала, что член Государственного Комитета обороны генеральный комиссар госбезопасности товарищ Берия занимался боеприпасами, вооружением и всякой военной наукой. А куда ездил в то время товарищ Берия - неизвестно. Секрет. Хотя, это не имеет большого значения, потому что не сам же он на фронта выезжал. Его дело - вооружение, боеприпасы, наука... Да, между прочим - наука.
   Пришлось уже самому ехать на места сражений.
  

***

  
   - Ну, Кузьмич, не тяни! Что нашел-то?
   - Вы только не шумите, ребята. В общем, нашел я там страшное. Документов никаких, естественно. Работали чисто. Свидетелей - тоже никаких. Все косвенно, все на домыслах и анализе обстоятельств. Но логично же до невозможности! Было оно у нас, было! Супероружие, сверхоружие! Был образец еще в конце сорок первого. Вот его и применили под Москвой, так, что немец валом побежал - догонять не успевали. А реальное оружие включили под Сталинградом. Вот там никто и не убежал. Потому что уже просто не могли бежать.
   Что это было? То ли инфразвук такой мощный, доводящий до кровоизлияния, а в недостаточной мощности - к панике и бегству с поля боя...
   Фотографии видели в учебниках? Фильмы про битву под Москвой? Колоннами стоит немецкая техника. Колоннами! А где враг? Врага конница догнать не может! Так драпают, что наши по тем же дорогам догнать не могут! А под Сталинградом еще страшнее. Там на полную мощность врубили. А может, не инфразвук, а что-то еще... Сейчас же не скажешь. Но поля были просто усеяны мертвыми телами. Это потом сказали, что мороз мол, они и не выдержали. Наши выдержали, понимаешь, а они - нет. В общем, убедился я - было оно, оружие, навроде таких "лучей смерти" из книжек и кино. И оно действовало. Но потом сразу его вдруг не стало, и опять большой кровью стали побеждать. Начал я тогда копать дальше...
   - И что?
   - И - ничего. Понимаете, да? Ни-че-го! Ни изобретателя, ни заводов подземных, ни бумажки одной хотя бы - ни-че-го! Все уничтожено. Все - в пыль и прах!
   - Да как же? Кто же позволил-то?
   - Не позволил, а приказал. И я так думаю, что и тех расстреляли, кто изобретателя убирал и следы подчищал. А потом и тех, кто расстреливал. Лаврентий Павлович - он тогдашний порядок знал.
   - И что потом?
   - А потом умер Сталин, и никто уже не мог защитить Лаврентия. Ему самому атаковать надо было, а он промедлил. Опоздал на неделю, примерно. Так я лично думаю.
  

***

  
   Лаврентий Берия стоял у окна второго этажа в своем доме на Малой Никитской. Время обеда давно прошло, но ехать на работу не хотелось. Это было странно и это было непривычно. Он стоял и прислушивался к своим ощущениям. Отравили? Нет, не похоже. Все вместе ели. Все живы-здоровы и не жалуются. Что-то не так было в Кремле. Не по правилам было как-то. Кто-то копал под него. Кто? Никита? Этот вряд ли. Что он может иметь против товарища Берии?
   Лаврентий Павлович усмехнулся, снял с переносицы знаменитое пенсне, протер аккуратно свежим носовым платком. У него с военных лет вошло в привычку называть себя в третьем лице во время раздумий. Вот сейчас товарищ Берия раздумывал, ехать ли ему в Кремль. Ехать не хотелось. Хотелось отойти в сторону и сделать передышку, посмотреть на мелких пауков, как они начнут грызть друг друга, кусать, впрыскивать яд. Это же он всех сегодня сдерживает! Его боятся, потому и порядок поддерживается! Но кто же тогда копает? В МВД еще не все в порядке. Кадры не успел сменить. А надо было сразу, как метлой. Теперь же, как на контурной карте - очертания министерства-монстра есть, а вот что внутри расшифровке поддается лишь на память, примерно. Как оно было раньше. А как на самом деле теперь?
   Вот еще наука его военная... Грамоту от советского народа вручили, Почетным гражданином СССР объявили, премию дали, звезду опять же. А ведь сделали-то не оружие. Нельзя такими бомбами кидаться. Идиоты эти американцы. Нашумели... Теперь уже поздно - расползлось по всему свету, и все знают, как оно будет, если кинуть бомбу. А если бомба посовременнее будет? Если раз в тысячу мощнее? Япония просто переломится и затонет. Америки не станет. А что будет с миром? Нет, тут ничего уже не поделать, жаль.
   Американцы сами виноваты. Держать надо было в глубокой тайне, на самый крайний случай. А еще лучше, как в сорок третьем. Всех к стенке, лаборатории взорвать. Ученых расстрелять. Расстрельщиков самих тоже уничтожить. Вот самый верный способ спасти все человечество, а не только верхушку советского народа.
   Ведь можем же, можем, когда хотим и понимаем, а, товарищ Берия? Да, применили пару раз, убедились, что можем производить в промышленных масштабах. А что дальше?
   Представить себе установки, смонтированные на танковом шасси. По штуке на армию - уже хватит. И вперед, на Берлин. Уже в сорок четвертом бы там оказались. А потом сразу на Францию, на Испанию с Италией, на Великобританию. Америка... Богатые, сволочи. Бомбу кинули бы? Да хоть десять. Все равно наши потери были бы несоизмеримо меньше. И - по Америке. Плацдарм захватить, потом оборудование перетащить - и вперед. Там дороги хорошие, народ дисциплинированный. Да-а-а... И что? Был бы коммунизм? Его у нас-то до сих пор нет. Хозяин и то понимал. А эти, начетчики, кроме Маркса ничего не знают. Время-то меняется! Все меняется! Нет, нельзя было то оружие давать в руки даже сейчас. Вот сейчас бы с таким оружием Никита... Кстати, Никита?
   Лаврентий Берия подошел к телефону:
   - Соедините меня с Хрущевым. Что значит - нет связи? С Хрущевым нет связи? Как, совсем нет связи?
   Ах, черт! Чувствовал ведь, что опаздывает!
   - Охрана, к бою!
   Да, какая тут с ним охрана. Что он смогут? Один пулемет, шестеро мужиков. Ах, как все не вовремя. И не вызвать уже никого, не отбиться, не дождаться дзержинцев. Придут ведь сейчас и спросят. И ведь расскажешь все, что знаешь. Запоешь буквально. Есть такие средства - все расскажешь, до последней запятой. Даже если думал, что забыл - помогут вспомнить.
   А ученые-то у нас хорошие. Им только тему дай, направь по правильной дорожке - за год ведь восстановят. Вон, бомбу с ноля сделали, только толчок понадобился и немного информации...
   Нет, информацию они от меня не получат!
  

***

  
   - Так его же судили, вроде?
   - Кого?
   - Да Берию!
   - Ты мне это будешь рассказывать? Мне? Я был на первом бронетранспортере, который снес ворота. Потом раздолбали чердак, с которого бил пулемет. Потом разведчики пошли в дом. А там уже никого не было живого. И Берию при мне выносили на носилках. Бегом несли, торопились. А толку-то! Он же в голову стрелялся - тут никакая медицина не поможет. Голова - это же вам не компьютер... Информацию не поднять.
   - Ох, ты... Это же какая история могла быть!
   - Вот я о том вам и говорю. Вы подумайте, какая история! И все коту под хвост. И кто? Берия, так его и распротак и распроэтак. Сколько жизней погубили зря. Какие потери в войне! И какой в итоге государство просрали... А ведь мог бы быть, представьте, сейчас мог бы быть Союз Советских Социалистических Республик Мира! И до коммунизма тогда - рукой подать! Эх...
   Кузьмич выполз из-за стола, махнул дрожащей рукой честной компании - мол, пошел я, пора мне уже - и медленно потащился через двор.
   - Ты веришь ему?
   - А хрен его знает. Как проверить, если сам говорит, что все уничтожено? Но по ощущению общему - могло такое быть. И дед так правдиво все описывал.
   - Да где он служить-то мог в то время?
   - Похоже, в ГРУ. Военные всегда с МВД на ножах были...
   ...
   Ранним утром из третьей квартиры вытаскивали носилки с телом Кузьмича. Санитары говорили, что у старика было кровоизлияние. Нельзя при слабых сосудах столько пива пить - рвет их, старых, как хомячков. Какие-то военные, вызванные врачами, осматривали комнату, рылись в шкафу, делали опись вещей. У старика не было никого близких в Москве.
   - Товарищ капитан, - обратился здоровый мордастый сосед, вышедший в коридор в розовом махровом банном халате и китайских тапках на босу ногу. - А правда, что Кузьмич наш офицером был?
   - Майором запаса, да.
   - Он, болтают тут у нас, в спецназе служил?
   - Какой спецназ? Пожарный всю жизнь. И звание у него не армейское, а внутренней службы.
   - А ордена?
   - Медали у него одни. Юбилейные, да за выслугу.
   - Так он же вроде еще и воевал?
   - В сорок пятом ему шестнадцать всего было... Ладно, ребята. Пойдем мы уже.
   ...
   - Ну?
   - Вот тебе и ну. Говорил же Кузьмич, чтобы не болтали лишнего.
   - А чего ж ты полез тогда к этому капитану?
   - Так, надо же было как-то сыграть. А то было бы совсем подозрительно - сосед умер, а мы и не удивляемся даже. Пили вместе - и пофиг всем на человека.
   - А контора, видишь, и в старости достает. Не спят.
   - Интересно все же, кто на Кузьмича стукнул? Вот что меня теперь мучить будет.
   - И меня...
  
  -- Чемодан, вокзал...
  
   "Что, блин, опять Новый год?"
   Просыпаться задолго до будильника под треск петард было не просто тяжело. Это было противно. И не потому ведь, что похмелье или болезнь, или лег, например, слишком поздно вчера. Совсем нет. Он вообще последнее время ложился рано. А вставал по привычке по будильнику. И шел после легкого завтрака - растворимый кофе и булочка - в город. Зачем? Что искал на осенних улицах?
   Иван поморщился, растирая лицо обеими руками.
   "И еще эти укуренные аборигены со своими праздниками!"
   Откуда вдруг пошла эта дурацкая мода салютовать любому празднику привозной китайской пиротехникой? День рождения, первый месяц вместе, неделя от рождения ребенка, полгода любимой машине, два года офису, просто "с пацанами встретились"...
   Он все-таки дождался сигнала будильника, нажал на клавишу, полежал еще минут пять. Ну, что, лежи-не лежи...
   Пиротехника эта еще и потому тошнотой отдавала для Ивана, что в этом году он на ней уже "поскользнулся". Пошутил сдуру. Второго января замдиректора звонил ему домой - мол, чего не вышел, договаривались же - а Иван шутку пошутил. Любил он шутки шутить. Сказал, что стрельба у него под окнами и что выйти боится поэтому.
   "Ничего не ответила Золотая рыбка, только хвостиком, блин, махнула..."
   Ну, чего стоило просто по-мужски сказать, что похмелье дикое и потом отработает? Вот же...
   Когда летом начали по одному приглашать и давать подписать бумажку о сокращении, Иван оказался первым в списке.
   А теперь вот так. С утра пораньше. Стрельба, ага. Надо сейчас сильно забояться и никуда не пойти. Все равно уже некуда ходить.
   Ипотека не выплачена за однушку. Второй уже месяц просрочки пошел. И надежд, в сущности, никаких. Таких, как он - пруд пруди. Интернет вот вчера отключили. Консьержка каждый раз чуть не за рукава хватает, напоминая, что пришла пора вносить деньги. И каждый день он объясняет, что задержки с зарплатой, что вот-вот завтра-послезавтра он отдаст сразу за два месяца. Ага. Отдаст. Если на работу устроится. И если аванс выпросит. Если устроится...
   Кофе был жидкий, потому что Иван клал последние три дня не две ложки, как привык, а одну, да и то - без "горки". Банка была почти пустая, а купить кофе - это все равно, что десять буханок хлеба. Но хлеб хоть помереть с голоду не даст.
   Кофе, хлеб. Типа, завтрак. Стоя перед кухонным окном. Глядя на серую промозглость на улице. Переворачивая по сотому разу в голове разные варианты. Может, убить кого-то?
   Иван скривил в усмешке губы. Ага. Убийца нашелся. Киллер, мать его. Да даже если бы и решился - кого убивать? Где те деньги, которые по телевизору показывают? Красивые такие упаковки денег. В сейфах, в магазинах, в банках... Так дело пойдет, придется в метро с кепкой стать и табличку повесить: подайте, мол, жертве офисного кризиса. На хлеб, мол, не на водку. Правда, места в переходах все заняты. Там стоят уже привычные фигуры, некоторые по несколько уже лет. Узнаваемы. Он лично никому ни разу не подал. С чего бы ему стали подавать-то?
   Нет, если ничего не выйдет с работой, придется просто бежать из города. Как там пишут на заборах? Чемодан, вокзал... Ну, и куда он поедет? Кому он такой нужен?
   На выходе из дома консьержка рванулась было из своей стеклянной будочки на перехват, но он отмахнулся и под писк электронного замка выскочил на улицу.
   А на улице была глубокая осень. Было сыро и промозгло. И почему-то дворники с утра не убрали нападавшие листья. Приходилось идти медленно, стараясь не поехать по мокрым, уже не ярким, не желтым и не красным, а грязно-коричневым, почти черным мокрым листьям.
   - Земляк, - раздался тихий голос из кустов справа. - Слышь, земляк, помоги!
   Иван шарахнулся в сторону.
   - Я заплачу, - уже почти шепот, еле слышный за шумом открывающейся за углом улицы.
   Заплатит?
   Иван осторожно заглянул за куст. На увядшей траве лежал на спине хорошо одетый мужик лет под пятьдесят. Вернее, он был когда-то хорошо одет. А теперь его пальто было промокшим и изгвазданным так, как будто тащили мужика мордой вниз по грязи. И колени на брюках были подраны. Правда, на бомжа не был похож. И вони этой не было, которой пропитаны все углы вестибюлей метро и закоулки подземных переходов.
   - Скорую что ли вызвать?
   - Подойди...
   Иван оглянулся с тоской по сторонам: не хотелось ему останавливаться, не хотелось влезать в чужие дела. А, хотя, какая разница? Чем он, собственно, занят? Все равно шляться по Москве, прислушиваясь к разговорам и читая объявления перед встречающимися офисными центрами. А еще о плате говорил, вроде.
   - Ну, подошел... Чего надо?
   - Повезло тебе, земляк, - расплылось в жуткой гримасе бледное лицо. Говорил мужик, похоже, на исходе сил. Не говорил, хрипел. - Ты первый подошел. Все мимо пролетали. Возьми. Теперь это твое.
   Рука вынырнула из кармана, за ней вывалился небольшой черный пистолет.
   Иван отскочил в сторону, слегка присев от испуга.
   - Не бойся... Возьми... - в протянутой дрожащей руке был зажат какой-то предмет.
   Бирка какая-то? Иван наклонился ближе. Точно, жетон от багажа.
   - Ярославский вокзал, - прошелестел шепот. - Это - тебе.
   Рука упала, как только Иван вытянул из нее номерок. Мужик прикрыл глаза.
   - Это, мужик, может скорую тебе все же вызвать?
   - Иди, дурак...
   Ну, раз дурак... Иван спиной осторожно вылез из куста, и не останавливаясь двинулся в сторону станции метро. Идти еще минут двадцать, а уже знобко как-то. Как там этот мужик лежит на земле столько времени? Тут до него дошло, что утром-то не пиротехника, а настоящая стрельба разбудила. Вот, когда на стрельбу ссылался - все смеялись. А как стрелять начали, так сам за петарды принял. Дурак и есть. А мужику этому все равно не помочь. И вообще - он же сам послал на вокзал. На Ярославский. Там багажное внизу, в теплом подземелье. И там лежит что-то. Это - ему, Ивану. Так сказал мужик.
   В метро было тепло, и Иван согрелся. А на выходе опять стало холодно. Так холодно, что он поднял воротник своей куртки и пониже натянул шерстяную вязаную шапку. Надо было еще перчатки взять, да как всегда - задним умом...
   В багажном отделении огромный красномордый мужичище в халате и фартуке поверх его, молча выдал потертый старый чемодан с набойками по углам. В таком чемодане у родителей хранятся фотографии, - вспомнил Иван, подхватывая его за ручку. И тут, похоже, фотографии - вон как тяжело. Он поднялся по лестнице наверх, на вокзал, чтобы там, на скамейке, спокойно открыть и посмотреть, что за фигню ему подбросил тот, в черном пальто.
   Перед входом в зал ожидания его остановил молодой милиционер. Представился неразборчиво.
   - Это ваш чемодан?
   - Мой, а чей же?
   - Что в нем?
   Вот, черт... Что в нем?
   - Э-э-э... Личные вещи! Да, мои вещи! А в чем, собственно, дело?
   - Прошу пройти со мной...
   И уже еще двое откуда-то выдвинулись и смотрят с интересом. А комната, где милиция сидит, вот, сразу за углом.
   Не успел Иван что-то сообразить, а уже и паспорт свой отдал капитану, что за столом сидит, и чемодан на стол поставил, и шаг назад сделал. Вот же въелась это боязнь перед мундиром, - чертыхнулся про себя. Но поздно было ругаться.
   - Откройте, пожалуйста.
   Что там может быть? Оружие, наркотики?
   - Понимаете, товарищ капитан...
   - Откройте сами, или нам придется вызывать понятых и вскрывать его...
   - Это не мой чемодан, - как в воду холодную.
   И стал рассказывать сбивчиво и подробно, как и откуда, чтобы не подумали, что воришка мелкий.
   - А говорили - ваш, - укоризненно покачал головой милиционер, задержавший Ивана.
   Потом откуда-то привели собаку, которая обнюхала чемодан и спокойно села рядом. Потом, натянув перчатки, капитан щелкнул двумя замками. Потом подняли крышку.
   Ивану было очень плохо. У него кружилась голова. Наверное, от голода, подумал он. А может, от холода или еще чего. Он шел домой и вспоминал, как вынимали из чемодана и пересчитывали аккуратные пачки стодолларовых купюр. Как он подписывал добровольную явку и выдачу найденных вещей. Как его хвалили и хлопали по спине: повезло тебе, мужик, за такие деньги и убить ведь могли! Голова кружилась и болела. Не хватало еще какой-нибудь грипп подхватить! На лечение денег уже не останется никаких. Эх, пропал день.
   Это была последняя мысль Ивана, перед тем, как он, упав на диван и закутавшись в одеяло, провалился в сон. А что еще делать? Это еще Атос учил, что сон заменяет обед.
  
   ***
  
   Серое утро началось не с сигнала будильника, а с какой-то трескотни за окном.
   Каждый день! Каждый день теперь празднуют! - злился Иван, вылезая из-под одеяла.
   Кофе, хлеб... Хотя, вчера, вроде, кофе уже заканчивался? А сегодня - опять заканчивается. Переспал, ясно. С кем не бывает. Голова болела. Глаза опухли и еле выглядывали в щели глазниц. Все было плохо. Как всегда. Как все последние два месяца.
   Бегом мимо консьержки, которая даже не успела привстать с места, толчок ногой в дверь, писк замка. Направо, по аллее.
   - Земляк! Слышь, земляк, помоги... - тихий голос из-за кустов сработал почище выстрела над ухом.
   Иван пригнулся, оглядываясь по сторонам. Ну-ка, ну-ка... За кустом лежал навзничь пожилой мужик с белым лицом и в грязном промокшем черном пальто.
   - Я заплачу... Не бойся, возьми... Ярославский вокзал. Это тебе...
   Иван вырвал из пальцев жетон, отскочил в сторону. Фантастику он хоть и не очень уважал, но почитывал от безделья. Даже и на работе почитывал, скачивая из Интернета свежие боевики про Зону. Так что все понятно - петля времени! Он в петле, а это значит... Значит, денежки - на месте!
   Метро, вокзал, пробежка до знакомого багажного окна, получение уже знакомого чемодана.
   Но теперь-то он не дурак, он в ментовку не сунется! Иван повернул и пошел к входу в метро. Как в горячке, незаметно, пролетел обычно долгий путь. Вот уже и дом виден, вот и та аллея.
   Из-за кустов с двух сторон вышли крепкие парни в кожанках.
   - Смотри, какой молодец! Принес! А ты говорил, погорит, - толкнул один другого локтем.
   Иван с тоской смотрел на эти как одним станком сделанные щекастые лица, сидящие на крепких красных с утреннего морозца шеях.
   Сзади тихо подошел кто-то, принял чемодан, разогнув ивановы пальцы на обитой потертым дерматином ручке.
   - Мне обещали, - голос как не свой, как лягушка квакает. - Мне сказали - заплатят!
   - Конечно, дорогой! Вот, держи, - один из парней достал бумажник, порылся в нем, задумался, и вытащил красноватую бумажку. - Вот, заработал, молодец!
   - Молодец, молодец, - похлопали по плечу сзади. И все сразу как-то быстро исчезли. Только машина вдруг неподалеку взревела, срываясь с места.
   Голова болела все сильнее. Подступала слабость, ненависть к этим "реальным пацанам", обида на самого себя - такие деньги! Эх...
  
   ***
  
   Утро началось с треска выстрелов за окном.
   "Стреляют!"- вскинулся с постели Иван. Но это значит, что есть еще шанс! Он не стал завтракать, а сразу влез в куртку и ботинки, прихватил рюкзак и кинулся вон из квартиры. Бегом мимо консьержки, бегом направо по аллее.
   - Земляк... Слышь, земляк... - раздалось из-за кустов, но он уже не дослушал, а рванул туда сразу, напрямик, проламываясь как танк.
   Все было так же. И мужик лежал, весь грязный, и шептал что-то, но Иван уже не прислушивался. Присев на корточки, он вырвал руку мужика из кармана, подхватил пистолет, засунув его во внутренний карман своей куртки, выдрал зажатый в пальцах жетон, отступил на шаг, повернулся и кинулся в метро.
   Сейчас, сейчас... Сердце качало кровь. Иван несся по подземным переходам. Знакомое уже багажное окно. Тот же красномордый - ишь, раскормился! Получив чемодан, Иван походил по подземелью, пока не нашел свободный темный угол возле закрытого давно продуктового ларька, присел там на корточки, скинув рюкзак и распахнув его горловину. С щелчком открылись замки, подняв никелированные язычки. Иван с недоумением и опять с нарастающей головной болью смотрел во внутренности чемодана. Какие-то тряпки. Бутылка водки. Пакет пластиковый черный. Он вывернул пакет, и на тряпки вывалилась завернутая в промокшую жирную бумагу жареная курица. Классика!
   Что-то щелкнуло в голове. Иван поднялся, вытер руки о полы куртки, сунул руку за пазуху и двинулся к багажному окну, выхватывая на ходу пистолет.
   - Где мои деньги? - раздался крик, эхом гуляющий по подвалу. - Где! Мои! Деньги!
  
   ***
  
   На экране телевизора знакомая сухонькая старушка - консьержка из его подъезда - давала интервью высокой чернявой корреспондентке с длинными красивыми ногами. Сзади суетились высокие чины из милиции. На столе раскладывали пачки стодолларовых купюр.
   - ...Это же не мое, вот я и решила сдать государству, - пищала тоненько бабка, улыбаясь в камеру.
   - А-а-а-а! Товарищи! Граждане! Россияне! Это же мои деньги! - внезапно раздался крик у телевизора.
   Там началась возня, какое-то толкание.
   - Семен, держи руки, руки ему держи! Какой дурак поставил новости! Сказано: видовые фильмы им, про птичек-кошечек что-нибудь, про природу... Мать вашу... Ваня, Ванечка, мы тебе сейчас укольчик сделаем, и все будет хорошо. Спокойно, Ваня, спокойно... Руки! Руки ему держите, сволочи! Ну, вот же, вот и славненько. Сейчас тебе будет хорошо, сейчас тебе будет спокойно... А тому, кто телевизор включил - премию долой, ясно? С этим кризисом совсем у всех мозги поехали...
  
  -- Талант
  
   В кабинет директора школы бочком-бочком прокрался какой-то совершенно не местный тип. Городок был маленький, все и всех тут знали - так вот этот как раз был совсем не отсюда. И по одежде, и по повадкам своим осторожным, по прическе странной - чужак.
   Он подсел на указанный ему стул, а потом, оборачиваясь на закрытую дверь, полушепотом объяснил свою миссию.
   Новое открытие. Гениальное. Оно же - изобретение. Специальный аппарат, испускающий специальные мыслительные волны. Повышает талант ребенка от десяти до ста процентов - в зависимости от податливости мозга. Гарантировано. Но - дорого. Потому что нигде в мире, кроме как тут и прямо сейчас. Проездом. А то, что дело дорогое, так он, проезжий, для того к директору и зашел. Договориться.
   - Десять процентов, - сказал он строго, еще раз зачем-то оглянувшись на дверь.
   - А звать-то вас как? - спросил директор, как бы невзначай кивнув, соглашаясь.
   Был предъявлен паспорт общего образца. Из паспорта следовало, что изобретателя зовут Александром Григорьевичем, фамилия его была длинная - Пиотровский. Вот сама эта фамилия еще раз подтвердила, что все серьезно. Потому что - такая фамилия. Именно такими должны быть фамилии у настоящих ученых и изобретателей. Ну, еще Эйнштейн, конечно. Но у того чистая теория. Формулы непонятные и сплошное емцеквадрат. Тут же - специальные мыслительные волны и настоящий аппарат для их испускания. Экспериментальная модель.
   - А на взрослых - никак? - поинтересовался директор.
   - Поздно, - вздохнул Александр Григорьевич. - Раньше бы. Хоть даже и перед выпуском из школы, когда уже самые эти таланты пробиваться начинают. Я же к вам - почему? Потому что - школа. Потому что - дети. Ну, и родители еще, конечно. Я же понимаю.
   Договорились о завтрашнем дне.
   Потом, когда приезжий ушел в гостиницу, директор поднялся к выпускникам и, остановив движением ладони вещающую что-то умное математичку, сообщил, чтобы завтра приносили деньги, потому что будет специальный эксперимент с мыслительными волнами. И многие после этого станут просто талантами.
   - Это, - сказал он вполголоса, внимательно глядя в лица, обращенные к нему, - Большой секрет совершенно и новое научное изобретение. Так что кроме родителей - ни-ко-му! Понятно?
   Старшеклассники всегда были самыми понятливыми. Они и тут сразу поняли, что не будет какого-то урока, и приняли это с воодушевлением. А деньги... Что - деньги? Перед выпуском они и так летели из семей, так уж сразу и сюда - понятное дело. Тем более - обещали добавить таланта.
   ...
   Секретный прибор был в черном коленкоровом чемоданчике. Сверху была большая красная кнопка. Сбоку - решетка, как у микрофона. Эту решетку изобретатель и большой ученый Пиотровский, как его представил директор, направил на класс, а потом нажал большую красную кнопку. Прислушался к чемоданчику, прижав ухо к решетке, и нажал сильнее. Внутри что-то слегка зажужжало.
   - Не спать! Смотреть сюда! - повторял большой ученый в течение всех десяти минут работы уникального прибора.
   Потом он отвечал на вопросы о мыслительных волнах и о талантах, и о том, как и на сколько именно поднимается талант после такого облучения. У всех, сказал он, по-разному. Но минимальная прибавка в таланте - десять процентов. Это просто гарантировано и проверено. А максимальная - все сто. То есть, талант мог вырасти в два раза уже после одного сеанса облучения.
   - Эх, жаль, - говорил со вздохом Александр Григорьевич, - Что нет у меня на вас времени. Такое вот облучение надо было делать с первого класса. Каждый учебный год. И тогда рост таланта был бы - в десять раз! Представляете? В десять раз больше таланта!
   Кто-то из отличников черкал бумагу, делал расчеты, кричал с места, что получается не в десять, что тут другая пропорция, но ученый пресек разговоры просто:
   - Я же вам говорил, что бывает десять процентов, а бывает - сто. И у всех по-разному. Вот и в десять раз - это не точная цифра, а усредненная, можно даже сказать - рекламная, чтобы понятно было каждому. На самом деле, кто-то из вас уже вдвое талантливее, чем был вчера. Осталось только талант этот свой проявить и применить.
   И тут-то все сразу и замолчали. Потому что - а какой же именно талант? И как его проявить и куда применять?
   - У всех - разный. Вот то, что все дети талантливы - это аксиома. Просто один талантлив в математике, например, другой - в химии, а третий, наоборот, в приготовлении пищи или в шитье или еще в чем-то прикладном. Надо просто этот талант в себе найти. Разыскать то, что лучше всего получается. И тогда - применить. И будет у нас тогда целых тридцать человек самых настоящих талантов.
   - Двадцать девять, - заметил из своего угла учитель, чей урок был занят научным экспериментом. - Смирнова не принесла деньги.
   - Ага, значит, двадцать девять талантов. Итого - двести девяносто тысяч, - деловито сказал ученый.
   ...
   Директор жал руку, прятал в сейф полученные из рук в руки оговоренные десять процентов, желал хорошей дороги, удачи в дальнейших исследованиях, приглашал обязательно заезжать на следующий год.
   - Ну, это уж как получится, - отвечал Александр Григорьевич, ученый и изобретатель, унося свой черный чемоданчик. - Знаете, сколько у нас в стране таких школ? Ого-го! Мне еще ездить и ездить! Поднимать уровень, так сказать.
   ...
   Потом была маета.
   Все хотели сразу узнать, какой же талант и насколько у них развился. Кто-то поступал в университет, кто-то пошел на производство, потому что действительно лучше шил, чем думал, кто-то отправился в армию - там тоже нужны талантливые люди. В общем, искать свой талант, проявлять его и применять как-то пытались все двадцать девять человек. Потому что Смирнова не принесла деньги. А так было бы тридцать талантов сразу.
   ...
   Через десять лет в кресле директора школы сидел бывший выпускник, который пошел за своим талантом в педагогический институт. Вернее сказать, пошел, ведомый талантом. Так он тогда думал. Были те, кто ударился в коммерцию. Кто-то крупно сел в тюрьму - оказался талантливым бандитом. Наворовал и награбил столько, что получил по самому максимуму. А он вот - директором в своей же школе.
   Правда, бывало, просыпался иногда и мучительно раздумывал: не ошибся ли, не промахнулся ли. Ведь, даже если всего на десять процентов больше, думал он, то все равно - талант. А тут получалось, что в школе работать оказалось не так уж и интересно, да и талант как таковой тут не сильно нужен. Усидчивость нужна. Память хорошая. Язык подвешенный правильно. Хотя, если подумать, усидчивость с памятью тоже могут быть талантом. Да и вообще - всего десять лет, как закончил эту школу, а уже тут же в ней директором. разве это не талант?
   - Разрешите? - постучался в кабинет смутно знакомый мужик. - О! Витёк! Здорово, брат! А где тут директор?
   На пороге стоял бывший одноклассник, голимый троечник и немножко хулиган Петька Овцов. Тот самый, который за "овцу" тут же бил в нос. Поэтому его ласково звали в классе Бычарой. Еще - Быней.
   - Быня..., - растерялся Виктор Семенович. - Так, это... директор - я.
   - О! Круто! Так это еще проще, выходит, - прошел Петька в кабинет и по-хозяйски уселся в кресло. - Это, выходит, такой талант у тебя прорезался? Молодца, Витёк! Просто рад тебя видеть! Честное слово!
   И он действительно радовался, улыбаясь сверкающей дорогими импортными зубами челюстью.
   - Да, - вдруг посерьезнел он. - А ведь я к тебе, брат, по делу.
   Дело было такое.
   Талант прорезался в Петьке почти сразу после школы. То есть, сначала он попробовал поступить, как все, потом его загребли в армию, а потом и прорезался его талант. И похоже, именно он получил от того прибора целых сто процентов. Потому что изобрел новый аппарат, который испускал те самые мыслительные волны и повышал талант учеников уже не на десять процентов, а минимум вдвое. Сразу - вдвое. Гарантировано. А по максимуму, если получится, так как раз в десять раз. Все уже проверено и апробировано. Знаешь, сколько в нашей стране школ? Ого-го!
   - В общем, десять процентов, - завершил свое выступление Петька.
   - Пятнадцать? - задумчиво спросил директор школы. - И заодно - а документы какие-то есть? Мне же с родителями говорить, с учениками.
   Тут же был предъявлен паспорт общего образца, из которого было видно, что сидит в кресле Петр Сергеевич Барановский. Не какой-то там Овцов.
   - А это..., - ткнул в фамилию директор.
   - Давно поменял. Нельзя было изобретать с той фамилией, - небрежно отмахнулся Петька.
   Ну, что. Это было резонно и правильно.
   - Так, завтра, значит, - сказал директор. И добавил строго. - Пятнадцать.
   - Эх, - махнул рукой Петр Сергеевич Барановский, большой ученый и уникальный изобретатель. - Только для тебя, Витёк. По старой памяти.
   ...
   Прибор был черный. В настоящей тисненой коже. Кнопка была серебристой. А кроме жужжания еще мигала синяя лампочка.
   Старшеклассники сидели, завороженные действом и словами директора школы о том, что Петр Сергеевич Барановский стал большим ученым и гениальным изобретателем именно после облучения мыслительными волнами десять лет назад. И вот он создал свой прибор, который поднимет уровень таланта у всех старшеклассников вдвое - это минимум. Гарантия такая. А некоторым, у которых мозг лучше воспринимает эти специальные волны, в целых десять раз.
   - Надеюсь, - говорил строго и одновременно возвышенно директор школы, - Что через несколько лет кто-то из вас постучится в мой кабинет и представит новое изобретение. Еще более уникальное и гениальное. И вы все будете гордиться, что учились в этой школе, в этом классе, и видели самого Петра Сергеевича Барановского с его уникальным прибором, который так поможет вам в будущей жизни.
   ...
   - Ну, ты заезжай, если что, - сказал директор, укладывая стопку купюр в сейф.
   - Да ты что, Витёк! Знаешь, сколько еще школ не окучено? Мне же по стране еще кататься и кататься! Таланты выращивать - это тебе не за столом в кресле сидеть!
   На том и расстались директор школы и гениальный ученый и изобретатель.
   ...
   Эх, думал директор, а может, мой талант-то как раз в чем-то другом? Может, я тоже мог бы стать изобретателем и ученым? Упустил свой шанс, промахнулся...
   Хотя - директор школы всего через десять лет после окончания...
   Но вдруг что-то было бы еще лучше и сильнее?
   Он пересчитывал деньги в сейфе, делил на пятнадцать и умножал на сто, прикидывал, сколько еще школ в стране. Да-а... Повезло Петьке. Бычара свой талант проявил и применил в полной мере. У него, небось, как раз на сто процентов и выросло после того облучения.
   Талант. Что еще сказать. Просто талант. И мыслительные волны.
  
  -- Реальная жизнь
  
   По шторам метнулись огни. Никто бы и не заметил - подумаешь, машина проехала ночью, светя фарами - вот и прочертила, осветила, мигнула. Если не знать, что этаж тринадцатый, а внизу - тесный двор. Нет тут никаких машин на уровне окон или даже чуть ниже. Нет и не было.
   Стук-стук-стук.
   Это ведь прямо в окно, между прочим. А то, что у меня, напомню, тринадцатый этаж, и даже раздвижная лестница с пожарного автомобиля просто никак не достанет до моего окна - это как? Нет, они тут совсем с ума все посходили. Невозможно постучать мне в окно. Ясно? Не-воз-мож-но!
   Лёха Первак (фамилией своей он гордился и всегда при знакомстве разъяснял ее важное значение) сходил на кухню, задернул и там шторы - ну, какие шторы, какие шторы, если просто занавески! - достал из холодильника две банки пива... Он бы и больше достал, но тащить в одной руке было бы неудобно. Надо же еще и сыра построгать на блюдце. Два разных сыра. Вот этот, помягче, простой российский с мелкими дырочками, соленый и упругий. А еще есть этот вот импортный, как его, черт... Да все равно. Он режется с трудом, с хрустом внутренним, с сопротивлением, и все равно не отрезается, а отламывается неаккуратно. Этот вот сыр - он не чтобы жевать, а чтобы посасывать его между глотками. Вот так вот глоток холодного пива, потом кусочек сыра, потом опять пиво.
   Стук-стук-стук.
   Прямо хоть в милицию из-за этого звонить, что ли. А ведь позвоню! Раз мешают дома всякими своими делами заниматься. То есть, понятно, что не делом конкретным, потому что рабочий день давно закончился, а впереди как раз подряд два выходных. И завтра, между прочим, надо с обеда начинать готовить - обещал показать, как правильный жареный гусь выглядит. Варька придет - Варвара, значит, Дмитриевна. С пушистыми светлыми волосами, закручивающимися на кончиках в кольцо, с глазами этими, широко распахнутыми и смотрящими на тебя, почти как на бога - ну, если правильно сделать того обещанного гуся. А ведь гуся-то не съедим. Вдвоем - просто никак не получится. Значит, либо останется на следующий день в качестве ужина. Ну, или, в самом крайнем случае, еще гостей можно позвать.
   Стук-стук-стук.
   Вот же... Окно-то закрыто, стеклопакет современный, а все равно ведь слышно. Прямо в самое стекло стучится, падаль! Ну, чего надо, а? Ведь невозможно ко мне постучать в окно. Тринадцатый этаж. Это тебе без всяких там... Нет, и шторы плотные, хорошие. Вот здесь, в комнате - именно шторы. А там, на кухне - все равно занавески. Хоть Варька и говорит, что шторы.
   Стук-стук-стук.
   Ага. Так я и поверю. Ты еще "пифагоровы штаны" мне лазером на стекле изобрази. А я, значит, сразу размякну и кинусь впускать. "Впусти меня" - это кино или книга такая была? Вроде, Варвара рассказывала - что-то про вампиров. Они, кровопийцы эти, войти почему-то ни к кому не могут, пока сам не впустишь. Ну, разве это не сказка? На дурачков все рассчитано. Мол, впустишь - войдет. А не впустишь - не войдет, значит. Ага, ты это полицейскому скажи. Мол, не впущу - и все.
   Стук-стук-стук.
   Показалось, что ли, или все-таки слабее, но вроде как чаще?
   Стук-стук-стук.
   Точно, слабеет. А что вы себе думали? Тринадцатый этаж. Не хухры-мухры. Это вам не первый высокий, над цоколем приподнятый.
   Стук-стук-стук.
   Мне, между прочим, еще курсовик писать надо. А тут стучат, мешают, мысль сбивают. Варька сразу спросила, где, мол, учишься. А я как раз тогда на "заочку" поступил. Ну, все наши поступали, от конторы, и я поступил. Она была довольна: говорит, что человек просто обязан стремиться к знаниям. И вообще - вперед и вверх. Ей нравится, что - студент.
   Стук-стук-стук.
   Лёха внимательно осмотрел свои шторы, поправил, прикрыл виднеющуюся щель, включил телевизор. Скоро должны были показывать футбол. Финал Лиги чемпионов. По давней традиции там опять "Барселона" и "МЮ". В прошлом году выиграла "Барса". Значит, в этом "манкунианцы" должны постараться и отбить трофей. Футбол ожидается очень хорошим. Потому и пива - полный холодильник. Кстати, самого разного. И есть еще колбаса копченая, и сыры разные, и эта, как ее, бастурма - очень она Лёхе нравится.
   Стук-стук-стук.
   И вообще - что, окон других нет в этом доме? Дом - как парус. В высоту - во! В ширину - глазом не окинуть! Даже если просто посчитать статистически и прикинуть вероятность - ну, никак же не получится, чтобы именно сегодня и именно к Лёхе. Не бывает так! Невозможно! Это даже по статистике...
   Стук-стук-стук...
   Ну, все. Достали, гады-сволочи. Никаких уже нервов на них не хватит. Лёха рывком раздернул шторы и закричал темному окну:
   - Достали, гады! Совсем достали! Ну, кто тут еще долбится? Кому не спится в ночь глухую? Ну?
   За окном никого не было. Только ночь и тишина, и огни разноцветные в доме напротив, да еще машины внизу воют, перекликаются своей сигнализацией. Ну, еще бы им не выть - такой удар был, аж весь дом вздрогнул от подвала до чердака. Хотя, чердака, вроде, здесь не было.
   Хорошо бы, если никого не зацепило. Но самое главное - теперь никто больше не стучит.
   Лёха снова задернул шторы, глухо матерясь, включил телевизор, нашел футбол.
   Ну, вот, ну, хорошо же. Ну, пусть себе...
   Оле-оле-оле-оле! И - это, как его, глори-глори, мен юнайтед! Ай, какой футбол!
   ...
   Утром он вышел на крыльцо, вдохнул свежего прохладного воздуха, закашлялся - копоть какая-то ощущается. Горечь. Посмотрел налево. Там под самой стеной возились фигуры в сплошной защите ярко желтого цвета с прозрачными колпаками на головах. Прямо инопланетяне какие-то. Чего они тут делают-то?
   - Упало что-то, - объяснила из-за спины консьержка. - Вчера ночью откуда-то упало. То ли инопланетное что, то ли наше секретное, а то ли космическое тело какое. Астероид, что ли, или как еще.
   - Астероид... Скажешь тоже, - сплюнул Лёха. - Метеорит, если уже упал-то. Астероиды - они там летают. В космосе.
   Ну, и пошел, натурально, на свой местный рынок. Потому что надо торговаться с хитрыми мужиками за свежего гуся. Вот что интересно - фрукты и овощи, картоху грязную разную продают на этом рынке женщины. А вот гусей-кроликов и печенку говяжью, и окорок и все такое - мужики. Или просто кажется так, потому что с одним и тем же регулярно торгуется Лёха. Они уже с ним здороваются при встрече, как давно знакомые.
   А вечером придет Варька. Варвара Дмитриевна. И пора уже решать что-то, наверное. У них там есть квартира. У него - квартира. Чего в гости друг к другу ходить? Можно же поселиться, к примеру, у них, а эту сдавать. Или наоборот как-то придумать. Вот и деньги на всякое про всякое сразу появятся. Ну, и мало ли что еще... Дети там, и прочее... Ведь всякое бывает! Опять же, если семьей жить, так никакого стука в окно уже просто не услышишь.
   Всякая фантастика сразу уйдет - реальная жизнь начнется.
   Лёха поднырнул под яркую полосатую ленту, окружающую дом, отмахнулся от подскочившего медика в халате и марлевой маске, показал из своих рук паспорт милиционеру, и, насвистывая, неторопливо двинулся на рынок.
  -- Коммуналка
  
   - Ты всегда мне завидовала, всегда! - истерично кричала одна.
   Вторая посылала ее подальше гулким матом, замахивалась большой поварешкой, гнала с кухни.
   - Что ты меня отсюда гонишь? Что гонишь? Это и моя кухня, в конце концов! Вон мой стол! Вон моя плита!
   Газовые плиты стояли напротив друг друга. И над каждой был смонтирован индивидуальный счетчик. И свет в комнатах был поделен. Правильная коммунальная квартира, когда у каждого -- свой счетчик на все. Правда, совсем на все не выходит, поэтому на холодную. воду стоял общий. Плату за воду делило уже предприятие, ту воду подающее в дом. По головам делило. Вот тепло делят по площадям -- кто сколько занимает, тот столько и платит. А воду или вот еще вывозку мусора -- по головам, по регистрации.
   - Да? Твоё тут? Да ты своего мужа так ведь и не прописала! А он постоянно моется в нашем душе! И вода на него, получается, пишется на всех. И вывоз мусора тоже!
   - Да ты крохоборка какая-то! Там же копейки! Зато я купила освежитель в туалет!
   - Я крохоборка? Да это ты -- экономная слишком! Самый дешевый купила? От него разит страшнее, чем от натурального говна!
   - А твои волосы в раковине...
   - А твой зато курит на лестничной площадке! А лампочку так ни разу и не ввернул!
   - А ты...
   - Ма-ам, ну, мам! - звонко перекрикивает обеих пятилетний ребенок. - Я есть хочу!
   И тут негромко щелкает замок в двери той комнаты, что посередине.
   ...
   Виктор выходит, сначала высунув голову и посмотрев налево и направо. В квартире -- полная тишина. Только на кухне чуть булькает на газовой плите большая кастрюля с чем-то вкусным. И в раковине медленно опадает душистая пена -- похоже, кто-то из соседей только что мыл посуду.
   Он проходит по коридору, стараясь не скрипеть половицами, не мешать никому в квартире. Смотрит из окна на двор. Оборачивается. На столе -- недопитая кружка чая. В ванной, куда он мельком заглядывает, запотевшее зеркало.
   И тишина.
   Он возвращается в свою комнату, выносит на кухню электрочайник современного космического дизайна, споласкивает его и наполняет под краном. Еще прислушивается, замерев на миг. И бесшумно идет назад.
   В своей комнате, закрыв дверь, он долго пишет письмо матери. Мать уже старая. Она не понимает всех этих компьютеров. Она читает только бумажные письма. И иногда, очень редко, пишет сама. Главное, писать для нее надо разборчиво и крупно -- у нее трудности со зрением. И очки уже не помогают, поэтому читает с лупой.
   "Мама", - пишет он. - "Я живу хорошо. Просто вот даже прекрасно. Тут у нас все-таки юг, как никак. Тут даже зимой тепло, и нет снега. Ем фрукты и овощи. Еще я много гуляю. Здоровье у меня хорошее. Да и с чего мне тут болеть? Тут же просто курорт! Ты спрашивала, как же это - жить в коммуналке. Но на самом деле, если подумать, коммуналка у меня в жизни была всегда. Сколько и где бы я ни жил -- всегда была самая настоящая коммуналка. То есть, общее житие. Вот в детстве я жил с вами с папой. И с сестрой. Разве было у меня что-то собственное, и ничье больше? Нет. Это жилье было общее. Вот потом, когда уже отдельно с женой и своими детьми -- ну, тоже ведь не так, как сейчас. В любое время и в любом месте в той квартире я не мог остаться один в полной тишине. Ну, так все и было, ты не спорь. А теперь-то у меня своя личная комната. Только моя собственная, и больше ничья. И потом, мама, во всем мире опять в моде "коливинги" -- это ведь по сути тоже такие коммуналки".
   За спиной включенный и горящий синим светом электрочайник начал бурлить, а потом выключился с громким щелчком.
   ...
   - Что, думаешь, не знаю, о чем ты думаешь? Так вот не дождешься! Не дождешься!
   - Слушай, что ты мне тут устраиваешь опять какую-то склоку?
   - Я устраиваю? Я? Это ты все время устраиваешь! Думаешь, я ничего не знаю? Совсем дура, думаешь?
   - Да пошла ты, знаешь, куда! Умная! Сейчас вот мой придет с работы, будем считать расходы! И чтобы -- сразу мне, сразу!
   - Да-да! Все посчитаем! Сейчас вот сразу и посчитаем. А вдруг -- ты будешь должна? Не боишься этого? А?
   Опять щелкает замок.
   ...
   Виктор выходит к своему холодильнику. Тут три холодильника в ряд. Квартира старая, большая, с самого начала, когда строили сразу после войны, была предназначена в коммуналки. Кухня -- как большая комната. Вмещается столик для каждой семьи, плиты, и холодильники. Он даже думал сначала поставить его себе в комнату, чтобы просто совсем не мешать никому. Но соседи отговорили. Все же холодильник -- он шумит. Включается, выключается. Работает двигатель, гоняет фреон или что там сейчас в трубках. Вон, у всех -- на кухне. И вы, мол, ставьте на кухню, как все.
   На плите сипит через свисток блестящий металлический чайник. Виктор прислушивается некоторое время -- вдруг кто выйдет и выключит газ, но никого нет. Тишина. Тогда он сам выключает плиту. Чайник успокаивается.
   Из холодильника Виктор достает пачку масла и батон. Хлеб он тоже держит в холодильнике. Зато тот никогда не плесневеет.
   Виктор медленно и тщательно делает бутерброд, посматривая в окно на улицу и прислушиваясь к этой тишине. Все-таки -- как же тут тихо и хорошо. Как он отвык от такой тишины после жизни в больших городах. Он даже начинает напевать себе под нос:
   - Большие го-ро-да... Он не сошел с ума...
   И опять, стараясь не скрипеть полами, возвращается к себе.
   ...
   - Если ты еще раз хотя бы тронешь мою сковороду, я тебя саму - этой вот самой сковородой! Ясно тебе?
   - Сдалась мне твоя сковорода, дура! У меня своя есть -- новая, непригорающая! Вот! И для блинов у меня -- специальная блинница, между прочим!
   - Ты хочешь сказать, что сковороду сосед брал? Ты это серьезно, что ли? Совсем, что ли? Чтобы он -- чужую сковороду?
   ...
   Виктор дописывает письмо, шумно отпивая горячего чая и откусывая от бутерброда:
   "С соседями мне тут просто повезло. Да мне всегда с ними везет. Могу неделями ни с кем не видеться. Никогда и ничего -- и уже сколько времени, как я переехал. Тихо тут у нас. Никто никому не мешает. Да и зачем мешать? У нас тут места всем хватает. Знаешь, какая большая кухня?"
   В дверь стучат.
   Виктор удивленно поднимает брови и, шаркая тапками, сваливающимися с ног, идет к двери. Открывает.
   За дверью в сумраке коридора -- соседка:
   - А возьмите вот блинчиков. Вы же сами-то себе не напечете. Так угощайтесь тогда.
   Он спрашивает с некоторым подозрением:
   - С чего это? Праздник какой-то?
   - Да просто так -- у нас блинов просто много сегодня получилось. Кушайте себе на здоровье!
   Виктор благодарит, закрывает дверь, и теперь ест блины, запивая сладким горячим чаем. Дописывает:
   "Вот - только что постучали, принесли блинов. Просто так. Отличная тут жизнь у меня. Отличные соседи".
   ...
   - Сереж, как же мне надоела эта коммуналка! Блин, когда же они все от нас съедут?
   - Это кто -- они? Это мы тебе -- они? Это вот когда же вы съедете отсюда -- вот в чем вопрос! Как же надоело: каждый день одно и то же! И еще этот мусор...
   - Что -- мусор?
   - А кто вчера рыбу жарил? А? А мусор опять я буду выносить? Завоняет ведь на всю квартиру!
   ...
   Виктор выходит в пустой коридор, несет тарелку из-под блинов на кухню, тщательно и неторопливо моет ее, а потом ставит прямо посреди стола той соседки, что угощала.
   Снова стоит недолго у окна, смотрит во двор. Сразу от асфальта двора начинается большой парк. В нем бегают ярко и разноцветно одетые дети. Но криков не слышно: толстые стены гасят все звуки.
   "Хорошо мне тут. А в столице, помню, шум был со всех сторон. И сверху, и сбоку, и снизу. Постоянный шум. А тут -- просто хорошо. Тихо. И такие милые соседи. Надо будет тортик купить с пенсии, что ли. Угостить. Просто так. Потому что тишина и потому что мне здесь хорошо".
  
  -- Я - здесь
  
   Он подошел ко мне, одиноко пьющему свой дежурный кофе за стеклянной витриной придорожной "Шоколадницы". Зал для некурящих был пуст по утреннему времени, но он подошел именно ко мне. В этом своем дурацком зеленом пальто. С лысиной во всю голову. С розовыми старческими щечками. Да, и еще у него было малиновое шелковое кашне, завязанное на шее хитромодным узлом.
   - Позвольте?
   Я никогда не мог отказать, раз человек имеет право. Ну, выбрал он себе именно этот столик. А может, он завсегдатай здешний, и это я как раз на его месте сижу?
   - Прошу..., - повел рукой, стараясь не смотреть ему в глаза, не вызывать на разговор.
   - Холодно-то как сегодня.
   - Да, не по-весеннему...
   - А вы у нас, вижу, впервые?
   Я заглянул в чашку, допил кофе, стараясь не глотнуть муть, которую никак нельзя было принять за гущу. Сосед не унимался:
   - Я все прекрасно понимаю. Пришел тут какой-то... В зеленом, понимаешь, пальто... Вопросы задает... Неприятно. Да?
   - Нет-нет, что вы! - все-таки вбили в меня с детства уважение к старикам.
   - А я вовсе и не старик, между прочим.
   - Что?
   - Да это я так просто, развлекаюсь, мысли ваши читаю. Вас же иначе ничем не пронять, атеистов последовательных. Так?
   Сумасшедший? Хотя, сколько книжных историй начиналось вот так, с кафе, случайной встречи.
   - Да-да, совершенно случайной - я это специально подчеркиваю - встречи, - тут же озвучил он мои мысли, расстегивая пальто и развязывая кашне. - Ладно вам, не замирайте, как лягушка перед удавом! Мало ли, чего в жизни случается. Особенно, если ваша точка зрения на бесконечность верна. А?
   - А? - ой, как же глупо я, наверное, выглядел...
   - Ага, дурак-дураком... А ведь с двумя высшими. Ой, прошу прощения, с двумя с половиной.
   - Послушайте...
   - Что мне от вас надо? Ну, ничего оригинальнее вы, конечно, не придумали. Мне от вас ровным счетом ничего не надо. Вот вам от меня...
   - Мне?
   - Ну, не ему же! - махнул он в сторону официанта, подносящего ему высокий бокал с торчащей из него соломинкой с цветным веселеньким зонтиком.
   Официант молча поставил бокал и так же молча растворился в тумане входа в зал для курящих.
   - Ну, так как? Будем говорить? - уже откровенно смеялся неожиданный сосед.
   - Будем..., - начал было я отшучиваться.
   - Отвечать? - закончил он за меня и рассмеялся в голос. - Знаете что. У вас, я вижу, есть время. У меня - настроение. Ну? Чего вам терять?
   У меня действительно было еще почти два часа, которые я совершенно не знал, как провести. Пить кофе больше не хотелось. Что покрепче - рано. И вообще... Действительно, что мне терять? Тут тепло. Никто никуда не гонит. И дедок не вредный такой, а сама эта встреча выглядит загадочной и интересной.
   - Вот и славненько. Главное - ваше личное согласие.
   - Но я же молчал!
   - А что, молиться или обещания давать или еще что - только вслух надо? С чего вы это взяли, молодой человек?
   - Ну, там еще...
   - Ага, договор на пергаменте и кровь на подписи. Как же, читали. Вот же идиоты - эти ваши писаки. Но ладно, хватит болтать. У вас - время. У меня - настроение. А не потрудиться ли нам, джентльмены!
   Он взмахнул руками, рукава странного пальто как-то вдруг оказались даже слишком широкими, закрыв мне весь свет...
   ...
   Я с отличием окончил политехнический институт и попал по распределению в далекий Нефтеюганск. В начале девяностых правильно вложился, потом еще и кое-что купил, а кое-что, наоборот, продал. Потом был период некоторого напряжения, когда приходилось ходить с охраной и дергаться на каждое резкое движение... А потом вдруг и сразу было богатство и деньги, которые шли к деньгам. Бизнес развивался. Весь мир, казалось, был у моих ног... Пока однажды охрану не оттеснили в сторону форменные фуражки, а меня не проводили в камеру.
   Теперь я был знаменит. Мои письма публиковали в популярных изданиях. На беседу со мной приезжали издалека.
   А я шил рукавицы. Выполнял норму и считал, сколько дней осталось до свободы.
   ...
   Ха! Я все-таки вылетел из того института. Ну, не могу я понять этой теоретической механики. Не мое это. Молчи, мама, армия - это совсем не страшно!
   Потом были Омск, два года срочной, контракт на сверхсрочную в ближнем Подмосковье. А потом наступил декабрь 1979 года, и мы, несколько молодых и умелых идиотов, писали рапорта с просьбой направить нас туда, куда нельзя посылать молодежь.
   Направили. Ранение. Орден. Второй контракт. Опять ранение. Легкое, остался в строю. Дали Героя.
   Триумфальное возвращение на Родину. Личное знакомство с Громовым. Назначение сначала начальником его службы безопасности. Потом - предвыборным штабом. И - сам в списках.
   Партия. Политическая деятельность. Депутат. Заместитель председателя Думы.
   - А что, Геннадьич... А если мы тебя в президенты двинем?
   - Вы меня знаете. Я службу знаю, а добро помню.
   - Вот-вот... Помни.
   Президент.
   На втором году работы инфаркт. Спасти не смогли. Просто не успели.
   ...
   Рапорта мы писали, да, но их не принимали - не тот профиль, говорили. У меня была заочная учеба. Истфак. На глазах менялась наша история. Начал писать записки.
   После окончания МГУ не остался в армии, уволился и тут же пошел в образование. Учитель, завуч, директор крупной школы. Методички с моим именем. Потом - толстое учебное пособие, настоящий учебник. Защита. Приглашение в пединститут. Старший преподаватель, доцент. Защита. Доктор. Профессор. Завкафедры.
   Перед пенсией - орден.
   Спокойная обеспеченная старость в кругу большой семьи. Трое детей, шестеро внуков. Правнуки.
   ...
   После окончания МГУ предложение поехать в Никарагуа. Учителем истории, по специальности. И по партийной линии заодно.
   Бросил все и поехал. Джунгли. Стрельба. Болезни. Жить более или менее можно только на побережье. Школа для своих, посольских. Конец контракта. В своей стране черт знает что. Отказался от гражданства, сдал паспорт. В американском посольстве приняли, поговорили, передали дальше. Гринкарта. Бедность, похожая на советское богатство. Рассказы. Сатирические рассказы о парткомах и райкомах в местной русскоязычной газете. Первый сборник. Предложение читать курс советологии. Книга. Степень. Вторая книга - уже с прогнозами и вариантами. Нас ведь хорошо учили: если дашь в прогнозе три-четыре варианта - наверняка один раз, да попадешь точно. Признание. Деньги. Там признание - это всегда деньги. Первая поездка домой, как турист. Могилы родителей. Знакомых никого нет. Возвращение и работа над новой книгой.
   Старость. Здоровая и долгая старость. Поездки по миру. Чтение лекций. Приглашение в Москву, в МГУ. Выступление перед студентами в той аудитории, где когда-то бывал сам.
   Слава. Известность.
   ...
   Когда начался суд над КПСС, выступил с серией статей в защиту партии. Был замечен, приближен, обласкан. Попал в партийные списки. Депутат трех созывов. Автор книг и статей. Один из авторов новой программы партии. Ученики и последователи. Когда в очередных выборах сошлись демократы против коммунистов, обдумав все, предложил свои услуги президенту. Вице-президент.
   Слава, известность. Ордена.
   Поездки по всему миру.
   Блин, но как же все-таки плохо мы живем! Все просрали опять. Все раздали буржуям!
   Поддержал антипрезидентскую группировку.
   Попытка переворота. Бои в Москве. Раскол страны. Меня вывезли на Урал, сделав знаменем тех, кто откололся.
   Война. Страшная гражданская война.
   Смерть и посмертная слава.
   ...
   Когда закончил второй ВУЗ, и одновременно закончилась та страна, в которой жил раньше, бросил все, плюнул на деньги и ушел в фантастику.
   Рассказы.
   Ругань дома: где деньги, как кормить семью?
   Повесть.
   Работа в газете. Первый роман. Не заметили. Второй, третий. Расписался.
   Вдруг, как пробило. Одновременно публикуют три романа. Уволился отовсюду. Пишу одновременно еще четыре.
   Кино по моему роману.
   Слава.
   Развод. Жена просто не выдержала.
   Книги пекутся, как хлеб в автопечке: закидываюсь мыслью, а на выходе - тысячи строк.
   Полки в книжных магазинах с моей фамилией. Горжусь.
   Поклонники и почитатели.
   ...
   - Ну, как?
   - Что? - не понял я.
   Вот он махнул рукавами - а потом что было-то? Я же прожил все эти жизни, получается?
   - Прожил, прожил... Вернее, мог бы прожить. А еще вернее - можешь.
   - То есть...
   - То есть, все можно повернуть. Настроение у меня такое сегодня, понимаешь? Вот сейчас ты говоришь мне: я прошу того и того... И все. И ты - там. На той точке поворота, с которой пришел сюда, а не туда, - сосед ткнул большим пальцем себе за спину. Опять взметнулись ярко-зеленые рукава. Закружилась голова.
   - Итак, требуется только формальное согласие - и ты будешь там!
   Я молчал, собирая мысли, а он смотрел с интересом, эти же мысли читая.
   - Не понял... Так что, какое место?
   - Это, извините, но... Я - здесь.
   - И кто ты здесь? Кому ты такой здесь нужен? Кто тебя здесь знает? А можешь быть богат, знаменит, умен... Ну, умнее чем сейчас-то, во всяком случае... Весь мир - у твоих ног!
   - Нет!
   - Что, совсем - нет? И совсем ничего попросить не хочешь?
   - А можно, я это опишу? Ну, нашу встречу?
   - Какую встречу? - удивлено спросил подошедший ко мне со счетом официант.
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"