Сзади нависла тень. Олег свернул "Циву", щелкнул мышью и открыл старенькие "Меч и магия". Снял с паузы и врезал "звездным дождем" по зеленым драконам.
- Ш-ш-шах-х-х!- влупило яркими искрами по крылатым.
Тень не уходила. Олег поставил на паузу, свернул окно "М&М" и включился в разгадывание квеста в нереально красивом мире "Myst". Он помнил, что игра, в принципе, проходима. Но тут можно было и не рваться никуда, не отгадывать ничего, а просто рассматривать окружающее, прорисованное до нереальной четкости. Вот бабочка села на тропинку. Можно нагнуться и посмотреть на рисунок на крыльях. Справа розовеет восход над бескрайним океаном. Слева - какие-то чугунные конструкции в заклепках. Видна ржавчина там, где никто годами не касался металла. Шумит ветер, скрипят какие-то насекомые в зарослях. Яркие тропические птицы летают над головой.
Олег прислушался. За спиной дышали. Что еще надо? Ну? Он повернулся в своем крутящемся кресле и спросил:
- Ну? Чего за спиной стоим?
- Ты играешь?
- Играю - видишь же!
Он повернулся к экрану и опять по очереди бухнул из пушки, атакуя город, махнул свитком с заклинаниями, нажал несколько кнопок с иероглифами на чугунной двери.
- Вот, играю.
- Но это же, я смотрю, всё старые игры? А почему ты не играешь в новые?
Почему, почему... Потому что в новых играх нет пошагового режима! И на паузу не поставить. Все слишком реально - оторваться невозможно. Но как это объяснишь? Что значит - оторваться? Зачем - оторваться?
- Ну, понимаешь, это мои любимые игры. Вот есть просто новые и хорошие, а есть - любимые, понимаешь?
- Не понимаю. Мы с отцом тратим такие деньги. Покупаем тебе самое новое. Самое лучшее. И компьютер у тебя специальный - игровой. А ты играешь в какое-то старье? Да еще в три игры одновременно? Не верю! Ты опять начинаешь? Опять?
- Что я начинаю?- недовольно пробурчал Олег.- Ну, что?
- А вот, что!
Над плечом мелькнула рука матери, она умело ткнула мышкой в вордовский ярлык, развернувший документ на весь широкоформатный экран.
- Вот! Я так и думала! Ты опять за старое?
Олег понурился, вжал голову в плечи. Сейчас начнется...
- Мы с отцом с таким трудом оторвали тебя от этой гадости. Мы сил не жалеем, работаем, даже на пенсии, не покладая рук, чтобы обеспечить тебя всем самым новым, передовым. Мы с отцом готовы на все. Даже сериалы покупать в подарочном исполнении. Даже антологии кино. А ты - опять за свое?
- Ну, ма-ам... Это же просто маленькая сказка... Я обещал...
- Ты и нам с отцом обещал! Говорил - всё. А сам? Нет, придется все-таки вызывать специалиста. Они, говорят, кроме игр и кино знают и другие очень эффективные способы излечения от этой позорной болезни. Логорея... Графомания... Фу, сын! Стыдись! Тебе уже пятьдесят!
День писателя
Читатель уже полчаса бродил по узким проходам между туго набитыми блестящими новыми книгами книжными полками. Он морщился, всматриваясь в обложки. Доставал сверху некоторые книги, взвешивал на ладони, смотрел на ценник, листал. Обычно первые абзацы позволяли ему, опытному в своем деле, определить - стоит ли читать дальше. Время шло. Камера под потолком тихонько жужжала, сопровождая его движение запутанным маршрутом от входа к выходу.
- Н-да... И что тут читать?- вздыхал он громко и напоказ. Разводил руками, чесал в затылке, морщил лоб, хмыкал недовольно, плевал через плечо, увидев некоторые фамилии, удивленно вздергивал брови при виде других - как, и этот уже стал писателем? Ну-ну...
- Вам чем-то помочь?- выглянула из-за угла симпатичная девушка в форменном платье с надписью на бэджике "Продавец-консультант".
- Помочь?- удивился читатель.- Вы - мне? И чем же вы можете мне помочь?
- Что бы вы хотели купить?
- Я хочу фантастику, понимаете? Хорошую фантастику. И чтобы с героями. И переживания чтобы всякие, и любовь и дружба, и приключения. И оригинально чтобы. И - новое.
- Вот,- ловко выхватила она книжку в черном с оранжевым тиснением переплете.- И фантастика, и совсем новое...
Читатель с показным удивлением взглянул на обложку, перевел взгляд на девушку:
- Это - новое? Это я прочитал еще в черновиках...
- А вот такое тогда?- теперь обложка была тускло зеленая с золотом.
- Но это же прошлогодний роман!
- А-а-а...,- задумалась на миг девушка, а потом рванулась к витрине перед прилавком.- Вот же! Самое покупное и самое-самое новое!
- Девушка! Я читатель. Понимаете? Чи-та-тель! Эту книгу я читал еще десять лет назад. А то, что ее оформили по-новому и вставили иллюстрации с кадрами из модного кинофильма, не сделало ее новой.
- Извините, я сейчас,- пискнула она и куда-то убежала.
Читатель стоял перед витриной с цветными толстыми книжками и неодобрительно качал головой. Он так был занят своими мыслями, что не заметил, как к нему подошел высокий седой мужчина в строгом костюме. Строгость костюма скрадывал шейный платок вместо галстука и кончик красного носового платка, кокетливо выглядывающий из кармана.
- Здравствуйте, уважаемый читатель. Мне кажется, у меня есть то, что вы хотите. Пройдемте?
- Куда это?- подозрительно прищурился читатель.
- Ко мне в кабинет. Я директор этого магазина. И одновременно большой друг всех писателей.
- Друг писателей? Это, похоже, диагноз!
Они посмеялись вместе, дружелюбно смотря друг на друга.
- Ну, так как? Пошли?
- А, пошли! Все равно ничего не купил...
В кабинете они сели возле низенького столика, накрытого просто и со вкусом: бутылка коньяка, порезанное тонкими дольками яблоко, поломанная плитка шоколада.
- Вы уж извините писателей. Сегодня не у нас будет ничего нового. Потому что сегодня у них, понимаете, праздник. День писателя. А кто же в праздник работает?
- А завтра, может быть, у них будет банальное похмелье. Или просто слабость в руках после праздника... Ну, мы же мужчины, мы же понимаем?
- Но когда же? Когда будет то, что мне надо?
- А вы напишите. Вот книга предложений,- директор подвинул толстую книгу, одновременно наливая коньяк в два бокала.- Только пишите коротко, чтобы мы могли разослать всем.
- Коротко?- задумался читатель, машинально беря протянутый ему бокал.
- Коротко, коротко. И, кстати, вас тоже с праздником!
- А меня-то - с каким?
- Ну, вы же читатель, правильно? А читатель - он только пока есть писатель. Он читает то, что написано. Значит, день писателя - это и день читателя, понимаете?
- Логично.
- Ну, за читателей!- поднял бокал директор.
- За писателей!- ответил читатель.- И еще - за издателей и за продавцов! Все мы - от них, от их трудов. За них, за умных, красивых, веселых, энергичных, гениальных и талантливых, ошибающихся и исправляющих ошибки, спорящих, ругающихся, снова пишущих и пишущих свои книги, которые издают издатели, которые продают продавцы, которые читают читатели!
- Отличный тост!
- Ну, тогда я пойду, пожалуй. Не буду вам мешать в такой день. Все же общий наш праздник.
- А запись?
- Я уже написал.
Читатель, улыбаясь, впервые выходил из магазина без покупок. А директор, улыбаясь, читал оставленную читателем запись. Коротко и ясно:
"Писатели, пишите!"
"Читатели, читайте",- написал он ниже.
Еще немного коньяка. Долька яблока.
Шедевр
Для последней книги гения всех времен и народов была изготовлена специальная бумага, на которой была видна как сквозь туман фактура дерева. Обложку делали вручную из кожи молодых козлят. После дубления и выделки на нее наносили специальное тиснение. Говорят, штамп был уничтожен в присутствии комиссии сразу после изготовления последней обложки. Все экземпляры книги были номерными. На каждом стояла собственноручная подпись председателя комиссии, принимающей тираж. Ни одна книга не попала в книжные магазины и не была продана с рук из-под полы. Гений завещал, и завещание было выполнено. Все книги разыгрывались в прямом эфире. Каждый увесистый томик после шума, сопровождавшего выигрыш, паковали в непрозрачную черную пленку, опечатывали и вручали курьеру. Никаких почтовых услуг - только курьер, только из рук в руки!
Иванов Василий Васильевич участвовал в розыгрыше чисто из принципа. Он не был поклонником творчества гения. Он вообще читал только и исключительно фантастику и еще иногда, когда просто скучно было, детективы. А всякие там букеры-шмукеры он не признавал. Но тут - это же такой подарок можно сделать! У него как раз была кандидатура на такой подарок, и поэтому Василий Васильевич отвечал на все вопросы, нажимал кнопки, поднимал руку, кричал - делал все то, что предлагалось сделать участникам розыгрыша.
Сигнал входящего вызова был незнакомым: телефон выводил какую-то классическую мелодию.
- Да?- он боялся оторваться от экрана, на котором паковали очередной том.
- Уважаемый Василий Васильевич,- раздался приятный женский голос.- Комиссия по розыгрышу сообщает вам приятную новость: вы выиграли экземпляр книги нашего гения под номером девятьсот девяносто девять.
Он уже не слушал, а кричал, подняв вверх руки, потому что то же самое говорили с экрана телевизора, и его, его книгу заворачивали, опечатывали и передавали суровому курьеру, затянутому в жесткую черную кожу с блестящими заклепками.
К вечеру, предъявив все возможные документы и повертевшись перед курьером в фас и профиль, Василий Васильевич получил в свои руки увесистый пакет.
Ну, вот...
Сбылась мечта идиота.
Может, самому полистать? Ну, чтобы потом была общая тема для разговора?
Василий Васильевич налил себе полстакана виски - не то, чтобы он очень уж любил виски, но атмосфера способствовала, сел в удобное мягкое кресло, включил торшер и аккуратно взрезал ножницами черную пленку. Тяжелый том выскользнул как будто сам и упал на его колени.
Да-а... Красота.
Он повертел в руках этот шедевр полиграфического искусства. Ничего лишнего. Никакой современной яркости цветов. Приглушенный коричневый. Залитое черной краской тиснение. Острый запах свежей книги.
Он чихнул и открыл первую страницу.
Нахмурился, перелистнул, потом стал листать все дальше и дальше... Наконец, отбросил книгу в угол и кинулся к телефону.
- Послушайте,- ответили ему спокойно на все вопросы и возгласы.- Есть вершина искусства художественного. И вы его знаете, потому что участвовали в викторине. Так?
- Ну, есть этот, "Черный квадрат", да.
- А эта книга - вершина искусства писательства. Понимаете? Краткость - сестра таланта. Помните такое? Чем короче и яснее, тем ближе к гениальности. И вот эта книга - высшая точка самовыражение нашего гения. Она прекрасна. Она великолепна. Она не такая, как у всех остальных. Над ней можно сидеть не часами, а годами и десятилетиями!
- Но там же нет ничего!
- Мы с вами грамотные люди. Ведь так? Вот и довообразите себе. Понимаете, просто довообразите. Все, что угодно. Это книга... Она, понимаете ли, обо всем. Совсем обо всем И для всех. Такая она получилась у нашего гения... Выше этого - уже ничего.
Сочинитель
Сочинитель не любил, когда окружающие называли его писателем. Кого-то, может быть, радовал бы шепоток за спиной - "Смотри, писатель пошел!" - а его он раздражал. Он говорил друзьям:
- Ну, какой я писатель? Писатель - он описывает. А я сочиняю. Ясно вам? Сочинитель я!
Он садился к столу, который стоял вплотную к подоконнику, задергивал плотные темные шторы, чтобы ничто не отвлекало от сочинения, открывал верхний ящик стола и доставал пачку бумаги.
Он специально покупал только такую бумагу.
Она была не совсем белая, а с каким-то оттенком чуть кремовым, если справа посмотреть под углом, а вот если глянуть на плотный лист чуть слева, поворачивая его под лучом настольной лампы, то вроде и в зелень отдает немного. Бумага была плотная, гладкая, но не глянцевая и блестящая, а матовая, не бликующая под лампой.
Пачку он клал слева от себя к дальнему углу стола.
Потом доставал ключ из маленького кармана удобной домашней бархатной куртки с мягким воротником и обшитыми кожей локтями. Карман был маленький - только два пальца сунуть. И ключ был маленький с круглым хвостом и удобным плоским хватом. Этим ключом сочинитель - ну, а как его еще называть? - открывал дверцу в правой тумбе стола. Там на полке стояла большая бутылка с узким горлышком. Он доставал ее, смотрел на просвет, проверяя, сколько в ней осталось. Затем доставал с той же полки тяжелую стеклянную прозрачную чернильницу и наливал в нее чернила из бутылки. Специальной тряпочкой протирал горлышко бутылки и убирал ее снова в стол.
Все это он делал неторопливо и размеренно, как каждый раз, когда садился сочинять.
- Вот, кстати,- задумался он.- Чернила. Они же совсем не черные.
Они были старые и очень редкие. Когда сочинитель писал, то чернильные слова долго не просыхали, оставаясь чуть выпуклыми над листом бумаги, как будто он выкладывал их цветной блестящей проволокой. Он не взбалтывал чернила, и получалось, что одно слово могло быть темно синим с золотыми проблесками, а другое вроде как и красноватое чуть-чуть, а вот целая строка получалась вдруг с зеленоватым отливом. И это доставляло дополнительное удовлетворение от самого процесса сочинения.
Когда все размещалось на столе в привычном и удобном порядке - пачка бумаги слева впереди, настольная лампа слева на краю стола, чистый лист бумаги прямо посередине, справа от листа ручка со стальным пером, впереди и чуть справа чернильница - он вздыхал с удовлетворением и надолго замирал над столом.
Это только так кажется иногда, что сел сочинитель к столу и сразу написал что-то. Чтобы написать, надо сочинить. А тратить драгоценную бумагу и такие редкие чернила на черновики он не мог. Сочинитель всегда писал только начисто, складывая затем листы, исписанные аккуратным почерком с небольшим наклоном вправо, на полки, окружающие его со всех сторон. Все стены комнаты были закрыты высокими, до потолка, полками, на которых лежали пачки исписанной сочинителем бумаги.
Иногда он брал с полки тот или иной лист, всматривался удивленно, перечитывал, хмыкая и мотая головой, иногда смеясь и даже притопывая от радости ногой, потом аккуратно клал на то же место, смотрел недолго за окно, в мир, снова задергивал шторы и садился к столу.
Сегодня он хотел сочинить фантастический, почти даже сказочный мир.
Не трогая ручку, смотря на лист бумаги, он уже прикидывал, как разместит первые строки, и сколько примерно листов получится, и как долго он будет сочинять, медленно и с удовольствием заполняя лист за листом новыми и новыми сочиненными подробностями. Подробности были его маленьким и безобидным пунктиком.
Сочинитель считал, что без подробностей любое сочинение мертво. Можно сочинить, например, тайфун и, скажем, гигантский смерч. Но никто в них не поверит, думал он, пока не опишешь подробно, как эти тайфуны возникают в атмосфере, как влияет на них солнце, время года, притяжение Луны. А отсюда следовало, что обязательно нужно было сочинить подробности про атмосферу и ее составляющие части, про Луну эту, которую иногда видно даже сквозь шторы, про солнце и солнечный свет, который сам по себе настолько чудесен, что сочинять его одно удовольствие.
Но пока он сочинял совсем новый чудесный мир.
В этом мире был космос и была бесконечность. А в космосе носились мириады звезд и мириады мириадов планет. И на одной из планет жили люди.
- Нет,- остановил он себя.- Про людей еще слишком рано.
И он тогда стал сочинять, что сначала были вот такие маленькие существа, потом они стали расти все больше, вылезать из воды, размножаться по всей планете, вырастать еще больше, еще больше, еще... Он хмыкнул: сочинилось же такое! Покатал пальцем ручку по столу и вернул ее на место.
- Нет, так не пойдет. Как же могли тогда появиться люди, раз тут такие огромные заполонили все?
И он сочинил тогда внезапную смерть всех огромных, и развитие людей, и деревни сочинил и подробно сочинил, чем и как кормились люди, и потом он сочинил великое переселение народов, и создание государств, и засухи и заморозки, и войны...
- Но это же не начало?- подумал он, почти уже взявшись за перо.- Нет. Значит, надо сочинять с самого начала.
Он вспомнил, с чего началось это сочинение. С космоса, со звезд и планет. И начал сочинять, как появилось Солнце, маленькая желтая звездочка на самом краю вселенной, и планеты вокруг него, и атмосфера на планетах, и самые первые мелкие существа.
Сочинять было легко и приятно.
Он улыбался, представляя себе первобытных лягушек, выползших впервые на сушу. Но потом они должны были изменяться, расти, становиться все больше и больше, заполнить всю Землю и все воды, стать больше всех и страшнее всех. А потом - раз, и не стало их. И стали потихоньку люди. И люди стали объединяться, и стали у них деревни и поселки. И города стали. И были засухи и были морозы. И было великое переселение народов. И войны были. И настал день, когда люди вышли в космос.
- Да,- улыбнулся он молча.- Сюжет складывается все лучше и лучше.
И подробности были такие яркие, такие интересные...
Осталось начать писать.
Сочинитель склонил голову к листу. Осмотрел его, поправил на столе. Взял в руки ручку. Посмотрел внимательно на перо: не зацепился ли волосок какой или пылинка? Было бы очень жалко испортить такой великолепный замысел грязным пятном в самом начале. Перо блестело.
Так...
Значит, космос. С него начинается и им завершается сочинение.
Космос требовал подробностей и объяснений.
Сочинитель подумал и сочинил тьму. Тьма была огромная, и не черная даже, потому что черный цвет появляется только на свету, а была она... Была она... Сочинитель почесал концом ручки переносицу - была она безвидна! Тьма - безвидна! А потом появился свет. И он тоже был не белый еще, потому что некому было назвать его белым. И все цвета потом появились из смеси тьмы и света.
И стало хорошо.
И стал космос.
Так. Да, так.
Сочинитель кивнул сам себе, медленным аккуратным движением окунул стальное перо в чернильницу. Ровно наполовину пера окунул. А, доставая, слегка стукнул по краю чернильницы, чтобы лишние чернила остались в ней и не расплылись на гладкой бумаге безобразным темным пятном.
Значит, свет и тьма. Безвидность и светоносность. И смесь их...
Рука с пером медленно и осторожно нацелилась на бумагу.
Сочинитель еще раз обдумал сложившийся сюжет. Еще раз подумал о подробностях и мелочах, без которых мир никогда не покажется читателю живым. Наклонил голову к плечу, прижал перо к бумаге и написал в аккуратным почерком с легким наклоном вправо:
"Вначале было слово".
- Времени бы только хватило,- прошептал он себе под нос, рассматривая с удовольствием первую строчку на совсем еще пустом листе.
Кошмар
Сегодня в восемь тридцать вечера Олег Анатольевич заканчивал свой новый роман. Вернее, он должен был его закончить сегодня и именно в восемь тридцать. После принятия закона о писателях он поторопился зарегистрироваться, получил свой бонус - теперь с работы его отпускали на час раньше при той же заработной плате, еще и комнатушку выбить успел... Говорят, по комнатке тогда, сразу после регистрации, выделили всем, кто официально назвался писателем. Обычно это были какие-то бывшие кладовки или другие подсобные помещения, которые быстро отделывали, обшивали дешевыми панелями или оклеивали обоями, протягивали провода и ставили стол с компьютером. Все бесплатно, как и доступ в Интернет. Писателям создавали условия.
И вот уже скоро год Олег Анатольевич Дроздов, официально зарегистрированный и получивший свои льготы писатель, и расписавшийся за них, кстати, каждый день, без выходных и отпуска, садился к компьютеру и то медленно, то часто нажимал клавиши, стараясь попасть в утвержденный график написания романа.
В самом начале казалось, что все очень просто и легко: надо было придумать название, набросать коротенький синопсис, объявить объем и указать срок написания. Государственная комиссия разбиралась в течение недели, смотрела сроки и объемы, рассматривала необходимость такого романа в сети, искала соответствие или наоборот, резкое неприятие читателей, и через неделю на экране компьютера писателя появлялся утвержденный график. Ну, или предлагалось подумать о других темах и направлениях. Олег Анатольевич объявил тогда, год назад, что будет писать альтернативную историю, указал развилки в историческом процессе, на которых могло повернуть страну в ту или иную сторону, дал название будущему роману. Ему ответили не через неделю даже, а раньше. Дня три, что ли...
И вот теперь утвержденный комиссией график истекал, а роман еще не был закончен.
Писатель помнил все пункты короткого и ясного закона. Его отпускают на час раньше. Или просто дают дополнительный выходной раз в неделю. Ему полностью оплачивают этот недоработанный час. Коммерческой фирме, в которой он работал, эти затраты возмещаются государством, и он, Олег, становится уже должником государства. И комнатка эта, поначалу пахнувшая сырой штукатуркой и мокрой бумагой, а теперь устойчиво пропитавшаяся запахом кофе, который он пил не с утра перед работой, а только здесь, за написанием романа - она вроде аванса от государства. И компьютер тоже.
Он ожесточенно стучал по клавишам, останавливался иногда, прогонял несколько страниц назад, перечитывал, морщился, но не стирал, как это было в самые первые дни. Тогда он еще старался, тогда он вычитывал каждую фразу, то добавляя лишний эпитет, то удаляя его. Но сегодня... Сегодня осталось всего полчаса.
Он глянул на время внизу экрана. Тридцать пять минут - и роман должен быть вывешен в сети! Обязан! Иначе...
Вот эта глава закона была гораздо подробнее выписана. Если объявивший себя писателем и получивший все положенные льготы не выполнял утвержденный график написания заявленного произведения, и народ не получал новый роман или повесть или даже рассказ, который был заранее анонсирован на государственной странице поддержки писательства, то...
Ох...
***
Олег Анатольевич вздрогнул и проснулся. Подушка под затылком была противно влажной от пота. Летняя духота звенела за окном, занавешенным плотной марлей, кузнечиками и сверчками. Где-то вдали медленно и уныло перелаивались собаки. Небо было темным и беззвездным.
Он промокнул простыней мокрый лоб, подождал, пока успокоится сердце. Это же надо - какой яркий сон! Какой кошмар!
Олег Анатольевич был членом Союза писателей, и на этом основании получал на лето дачу в писательском поселке. Первый и последний свой роман он написал еще в восемнадцатилетнем возрасте. Был тогда же замечен, привлечен, поощрен. И вот уже двадцать лет все знали, что он пишет какую-то глыбу, какой-то шедевр, а между делом, просто для души, пописывает рассказики в разные издания, вплоть до детских.
Союз платил ему писательскую зарплату, которая не отнималась, если есть публикации. Вот он и публиковался. Иногда его приглашали в высокие кабинеты и предлагали творческую командировку. Он всегда соглашался. После поездки в совхозы или на какой-нибудь новый большой завод, всегда давали месяц-другой отдохнуть в пансионате, где можно было не торопясь описать свои впечатления от увиденного, поправить несколько раз, а потом отвезти в какой-нибудь толстый журнал.
"Член Союза писателей" - это была марка. Под эту марку у него брали тексты любого размера и содержания, и практически не правили их. Так, иногда только, очень осторожно предлагали что-то изменить, а что-то добавить, чтобы ярче выделить то, что необходимо выделить, и оттенить то, что требует темных красок.
Олег Анатольевич и правда писал роман. Не все двадцать лет, конечно, а только недавно, в прошлом году, поймав тему буквально за хвост, когда разговорился в поезде со случайным попутчиком. Тему эту он развил, сделал коротенький сюжетный план, написал, чем все закончится и отнес получившиеся пять страниц текста в государственное издательство. Через день с ним был подписан договор, и издательство честно, до копейки, согласно его рангу и авторитету, выплатило ему аванс.
Завтра был срок сдачи рукописи.
Олегу Анатольевичу несколько раз в течение последнего месяца звонили из издательства, осторожно напоминали о сроках. Он отнекивался, говорил, что еще не все готово, указывал на ту дату, которая стояла в договоре. И вот дата эта - на носу. А где роман?
Его подбросило на постели: где роман? Почему он спит? Ведь завтра, если он не сдаст его в печать, придется возвращать аванс, а денег нет. Значит, придется договариваться, упрашивать, лебезить, "терять лицо", о нем станут говорить, как об исписавшемся, никто и никогда больше не заключит выгодный договор...
***
Олег вздрогнул и проснулся.
Ну и духота!
Он осторожно перевернулся со спины на живот, поднялся на руках, оберегая сорванную вчера на волейбольной площадке спину. А все-таки здорово они вчера у девчонок в пляжный волейбол выиграли! Есть еще порох в пороховницах!
Ага, и еще песок в песочницах...
Олег сходил в туалет, потом, отдуваясь и постанывая, прошлепал босиком на маленькую кухню. Пол был теплый, как были теплыми и прогревшиеся за день стены. Открыл холодильник, свернул крышку пластиковой бутылке с минералкой, сделал несколько гулких глотков. С трудом оторвался от горлышка бутылки - не хватало еще заболеть! Постоял у открытой форточки, пытаясь поймать хоть какой-нибудь, хоть самый слабенький сквознячок. Воздух был неподвижен. В темноте неба, в тучах, где-то далеко сверкали зарницы. Но дождем даже и не пахло.
"Завтра снова будет жара",- подумал Олег.-"Жара - это лучше, чем холод. Но как работать?"
"Пробив" свой первый роман и получив небольшой гонорар, он решил полностью посвятить себя писательству. Он с детства хотел быть именно писателем.
Замыслов было много. Вон, на полках разложены аккуратно выписки и материалы как минимум для трех разных романов. А если все это украсить финтифлюшками, то выйдет три сериала. И знакомства ведь в издательстве есть. Вот только времени нет. И денег всегда не хватает.
Работать писателем оказалось совершенно безденежным и безнадежным с коммерческой точки зрения делом. Олег перехватывал какие-то небольшие заказы, распихивал по журналам маленькие рассказы, которые писались сами собой, просто под новостную ленту, иногда пытался написать какой-то обзор...
Но пока он занимался этими мелочами, уходил куда-то вдаль новый роман. И приходилось сначала перечитывать уже написанное, чтобы пропитаться духом, чтобы получить разгон, потом плотно садиться за стол и быстро-быстро, пока не пропал азарт и вдохновение, писать. Пять страниц. Или даже десять. Или - двадцать. Над которыми потом сидеть в злобе на другой день, и бить себя кулаком в лоб, и мрачно пить холодное пиво, повторяя раз за разом:
- Бездарь, эм-тэ-а, графоман!
Питался он в основном дешевыми серыми пельменями, которые продавали вразвес на соседнем рынке, густо поливая их у же в тарелке майонезом. Иногда замачивал привычный со студенческой скамьи доширак и жадно поедал его. Жадно - потому что голодно. Писательство совершенно не давало денег.
Олег завидовал писателям прошлого. Они могли позволить себе сосредоточиться на книге. Они не думали о житейских мелочах. Он же вел постоянную борьбу за существование.
И в будущем, думал Олег, все будет совсем не так. Ведь писатели, инженеры душ человеческих - они же нужны государству! Нужны стране, народу, всем людям мира!
Но где оно, это будущее?
Вчера звонил старый друг и с покровительственными нотками в голосе предложил ему работу. Редактором в издательстве. С девяти до шести. Твердый оклад.
Вот и не спится Олегу после такого. Завтра...
Завтра?
Уже сегодня он пойдет, побрившись гладко и умывшись чисто, показывать себя. И надо будет улыбаться, поддакивать, казаться культурным и образованным, показывать свой диплом, говорить о своих публикациях...
***
Олег вздрогнул и проснулся...
Муза
- М-м-м... Ты кто?
Петр смотрел непонимающе на маленькую девочку в своей комнате... Бр-р-р, помотал он головой, отчего опять захотелось прилечь и закрыть глаза. Нет, не девочку - женщину. Все при всем, смотреть, как говорится, приятно. Только вот роста очень маленького. Она стояла над ним, уперев маленькие руки в маленькие бока, и яростно раздувала маленькие ноздри маленького носа.
- Э-э-э...,- помахал он поднятым вверх указательным пальцем.- Белочка-а-а... а нам и не страшно!
- Ты текст свой двумя руками набиваешь?- вполне связно спросило нежданное алкогольное явление.
- Оно говорящее!- восхитился Петр.
Р-раз-два-три! Маленькая ладонь врезала по левой, правой, снова левой щеке... От души врезала, что аж потолок снова закачался в Петиных глазах.
- О-ой... Больно же!
- Ты. Текст,- она показала рукой, как будто пишет.- Пишешь или печатаешь?
- Ик,- прикрыл он рот ладонью.
- Фу-у-у,- помахала она рукой перед собой.- Последний раз спрашиваю...,- и тут вдруг заорала тонко и звонко, до зуда в ушах.- Ты пишешь, гад, или печатаешь?
- П-печатаю...
- Жаль,- вздохнуло видение. И добавило мечтательно.- А то можно было тебе палец сломать... Или два. На левой.
- За что?- глупо спросил Петр и сам рассмеялся такой глупости - кто же разговаривает с видениями.
- И вот это все - мне?- спросило куда-то в воздух, вверх, в потолок, видение.- Мне - вот это? Ну, ладно, ладно...
Она плавно поднялась в воздух - Петр удовлетворенно прикрыл глаза, потому что все подтверждалось. Ну, разве люди летают? Летают черти, ведьмы всякие, некоторым, если не врут, даже ангелы являлись - но это надо было, наверное, очень долго пить. А печень все же не железная.
И тут же скрючился от удара в печень. А в ушах зазвенело от крика:
- Ой, ой, ой, ой,- только поворачивался он на диване, неуклюже сползая на пол.
- Встать!
- Стою уже...
- Молчать! Молчать, пока не спрашиваю!- крик прямо в ухо чуть не выбил барабанную перепонку.- Стоять смирно! Молчать! Ждать команды! Что? Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Молча-а-ать!
Петр "на автомате" выполнял команды. Ложился со вздохом. Тут же вскакивал. Молчал. Стоял смирно. Но мозги потихоньку просыпались, и начинали свое шевеление различные мысли: что не похоже это на сон, что почему никто не слышит этого крика, что когда пинают - это очень больно, что вообще - кто такая, откуда?
Она так громко кричала, что в старинной люстре, которая досталась Петру в подарок от бабушки, звенели потемневшие от времени хрустальные подвески.
- Ты! Ты, скотина, кто такой? Быстро отвечай! Короче! Короче и яснее! Ты кто такой?
- П-петр,- заикнулся он.
- Молчать! Лечь, встать! Лечь, встать! Мне глубоко наплевать на твое имя! Лечь, встать! Я тебя научу волю любить! Лечь, встать! Кто ты такой - быстро и ясно!
- П-писатель...
- Шаг вперед! Сесть! Писать!
Он повернул голову, но тут же получил пощечину сзади.
- Не вертеться! Сидеть смирно! Руки на клавиатуру! Быстро! Писать! Кому сказано!
"Ну, ни фига себе мы вчера насобачились",- настучали пальцы.
- Так... Насобачились - это хорошо. Но в целом не по теме! Молчать! Сидеть! Писать!
- А что писать... Ой! Больно!
Пинок в бок был увесистым.
"Хорошо, что она маленькая",- подумал Петр.-"А то сломала бы ребро, запросто!"
- Что? Кто? Маленькая? Я тебе покажу - маленькая! Я тебе сломаю что-нибудь и погляжу, какая я маленькая! Молчать! Писать!
Он вывел на экран вчерашний текст, работу над которым прекратил как раз с приходом друзей. Word бесстрастно подчеркнул ошибки и непонятности. Петр почистил немного текст, добавил пару запятых, потом фразу, другую. Ниже записал возникшую мысль, развил ее в целый абзац, а потом, зацепившись, вдруг, не поднимая головы, закончил страницу.
Отвлекся, чуть скосив глаза в сторону: незнакомка с умильным выражением лица, подперев щеку рукой, опертой на подлокотник его кресла, смотрела на него, как смотрела в детстве бабушка.
- А вы, собственно, кто?- осторожно спросил Петр.
- Я-то? Да муза я твоя, дурачок. Вот, помогаю, типа... Что-о-о? Молчать! Сидеть смирно! Писать, твою мать!
Черный человек
- Так, говоришь, ты писатель?
Никто не выбивал в ночи двери, не светил в глаза ярким светом и не выкручивал руки. Все было обыденно и оттого еще более страшно. Бывает так, что все обычно, серо, буднично, но вдруг понимаешь что-то - и таким страхом окатит, таким ужасом...
Петр Николаевич Творогов был писателем. Уже давно был писателем. Он писал уже десять лет. Вот и полка специальная в комнате была им выделена под свои книги. Много книг. А чтобы книги писать, надо все подмечать, слышать, запоминать. Вот и то чувство ужаса от обыденности происходящего он когда-то запомнил. А теперь оно снова проснулось, и дрогнула, сводимая судорогой, шея, а глаза как будто сами, независимо от его желания, стремились сосредоточиться на какой-то мелочи в дальнем углу... Коленки не тряслись, нет. Они поджимались. Так, наверное, будет правильнее сказать. И руки. Не потели они и не тряслись. Просто вдруг стали совсем холодными, и даже кожа побледнела в синеву.
Человек в черном, как из фильма, как понарошку, во сне - в черном тяжелом пальто, в черной шляпе с черной шелковой лентой, черные брюки аккуратно наползали на черные блестящие ботинки с тупыми носами, неслышно ступающие по паркету. Черные перчатки. Он не снимал перчаток, водя черным пальцем по цветным корешкам.
- П-писатель,- заикнулся Петр Николаевич.
- Писатель - это хорошо. Писатели нам нужны. Писатели, чтоб ты знал, это инженеры человеческих душ. Сколько же душ попортили, эти инженеришки с купленным дипломом!
- У меня высшее образование!- обиделся даже Петр Николаевич.- Я пять лет учился!
- Да не о тебе речь,- махнул рукой в черной перчатке черный человек.- Ты же писатель, в отличие от них. Так?
Петр Николаевич даже не обижался на "тыкание". Он сразу понял, что вот этот, в черном, он может, ему разрешено, он выше.
- Писатель, да,- теперь удалось не заикнуться.
- А скажи мне, писатель, о чем вот эта книга?
Петр Николаевич пригляделся - обложки были очень уж похожими - откашлялся:
- Тут мой герой попадает в прошлые века и там начинает исправлять историю. Он проходит всю страну, завоевывает почет и уважение, становится...
- Стоп. Ты не понял, писатель. Я не спрашиваю у тебя конспект, кто там и куда пошел. Ты мне коротко и ясно скажи: о чем эта книга? Не понял? Это же твоя книга, так? Для чего она написана? О чем она?
Петр Николаевич подумал, что сказать честно, для чего написана эта книга, было бы не правильным в нынешней ситуации. Это с друзьями на кухне или в ресторане по поводу очередного издания можно было смеяться и цинично заявлять, что писано "за деньги", а вы, мол, не читайте - не для вас это. А тут как сказать?
- Вот один мой знакомый из Южной Америки,- продолжал нежданный гость,- говорил, что книга может быть о долгом путешествии и возвращении домой. Одиссей, помнишь, да? Или вот еще о долгой войне и чем все завершилось. Или еще о долгом поиске чего-то важного и находке. Ну, или о боге, наконец, который за всех вас умирает. Всегда умирает, что интересно. Я спорил с ним, но он водил тяжелым носом из стороны в сторону и стоял на своем. И свои книги он мог мне очень легко объяснить. А ты? Ты же писатель... Так о чем вот эта? Может, о любви?
- Ну... Там есть любовная линия...
- Линия. Всего лишь линия. Значит, не о любви. Может, о дружбе тогда? О настоящей мужской такой дружбе, когда за друга в огонь и в воду? Когда приходит вдруг телеграмма "друг, на помощь!", и ты срываешься и едешь, и спасаешь, бросая все свои дела... Это мне один американец рассказывал. Очень веселый был писатель. А? Так о дружбе, да?