Аннотация: Глава четвертая, в которой говорится о запахе квартиры и подключении к системе "Куратор"
В квартире пахло куриным бульоном, а с кухни доносился приглушенный джаз - у моей тетки были странные вкусы. Мне всегда казалось, что готовить надо под бессмысленный треп, не забивая себе голову лишней информацией - рискуешь переперчить любое блюдо. Но Рахель, а именно так звали сестру покойной матери, была женщиной в той мере необычной, в которой это является приличным. За спиной у неё осталось обучение в Институте стали и сплавов, научная работа и брошенная диссертация. Я не шучу - свои рукописи женщина вышвырнула в окно после громкого скандала с научным руководителем. После ухода из мира науки Рахель дважды женилась и трижды жила в гражданском браке - всякий раз отношения заканчивались плачевно. Последний её роман принес позднего ребенка - белокурую Анечку. Плюнув на попытки найти мужчину своей мечты, тетушка Рахель занялась частным предпринимательством и воспитанием божьего подарка. Оба дела получались успешно - идиоткой эта женщина никогда не была. Ей было дано чутье дельца и ярко выраженный материнский инстинкт - Анечка всегда гордилась собственной матерью. И хотя на любом собрании случался скандал, стоило моей тетке явиться пред светлые очи родительского комитета, кузина всегда гордилась теткой Рахель. Я ей даже не завидовала - мама ушла, когда мне было восемь. Коли честно, помню её плохо - только запах манной каши и остался в воспоминаниях. А еще рыжие волосы над самым лицом. Мама была красивая, пускай я и знаю это только по фотографиям.
Но я не скучаю. Честно.
- Явились, красавицы, - джаз умолк по велению пульта. - Вы бы хоть раз попробовали разнообразия ради прийти вовремя. Изводите старую тетку, лисицы...
Голос приближался быстро - ворчать Рахель была горазда. Минута, и она показалась в дверях нашей маленькой прихожей, наступив ногой на гостевые тапочки.
- Аня, ты ночью в университет ходить не пробовала? Говорят, разнообразит личную жизнь, - женщина затянулась и выпустила в потолок струю дыма. О, я забыла сказать! Тетя Рахель курит, и делает это всегда - на работе, в машине, в квартире, на кухне... По-моему, я даже не могу себе представить котлеты без сигаретного пепла. Да и плевать.
Мне так даже вкусней. Главное, что они не казенные, сделанные безликими работниками приюта.
Пока мои дорогие родственники спорили о важности вечерних занятий, я медленно разувалась, упершись лбом в настенное зеркало. Зеркальная поверхность бесстрастно отражала милую блондинку девятнадцати лет и высокую чернявую женщину с неизменной дамской сигаретой в левом уголке рта. Тетю Рахель Бог ростом не обидел - метр восемьдесят в ней точно наберется. Волосы она начала красить в черный цвет еще в старшей школе, используя для этого дорогую импортную краску. Не смотря на достойный возраст (а ей было уже больше сорока), тетка оставалась красивой, даже ухоженной. И это с оглядкой на образ жизни! И перенесенные тяготы...
Сильна воля человеческая.
Только благодаря воле и организованности тетка остается настолько крепкой. Её не сломали ни смерть сестры, ни неудачи на личном фронте, ни девочка-инвалид, неожиданно повисшая на шее. В пятнадцать лет я бы сказала, что тетя Рахель - крутая, и мне хочется быть похожей на неё. Сейчас же просто хочу взять её опыт на вооружение. Будь сильной или сойди с ума - подходящая концепция.
Особенно если ты хромаешь на обе ноги.
- ... Тиана, есть будешь? - Рахель перевела взгляд на меня, и голос её стал немного спокойней. Со мной родственницы старались обращаться осторожно, как с хрупким сосудом. Еще бы - я итак казалась наспех склеенной чашкой, что готова развалиться в любую секунду. Отвратное, надо признать, впечатление. И посему я всегда старалась минимизировать общение с тетушкой - хотя она ни разу не дала знать, что шокирована моим внешним видом.
- А, нет, спасибо. Я в школе поела.
- Хорошо. Проголодаешься - кухня в твоем распоряжении... Я тебе шоколад купила. Молочный, как ты любишь.
- Ох, спасибо. Думаю, позже загляну на огонек, - успев разуться, прохожу босая мимо Рахель, кивая в знак признательности. Улыбаться не хотелось - от натянутой улыбки всем нам становилось только хуже. А тетка никогда не была глуха к человеческим чувствам. Проводим меня взглядом, женщина вернулась к диалогу с Аней:
- Аня, тебе бы тоже не помешало заглянуть на кухню. Или опять чего по дороге перехватила?
- Да только Doner перед курсами, мама...
- А потом она удивляется проблемам с желудком. И запрещать ведь бесполезно - всё равно будешь есть, разве что тайком. После ведь опять над весами плакать будешь...
Вот честно, если не слышать интонаций, диалог кажется нравоучительным и мерзким. Но тетя Рахель всегда брала подтекстом, передавая настроение не через слова, но через эмоции - мимику, громкость голоса, выбранный тон. Эти шуточные диалоги были в ходу у семьи, мне они даже нравились. Папа ведь раньше тоже так надо мной подшучивал - пока не оказался в могиле.
Папа...
Шарканье босых ног по ковру, скрип двери, запах родной комнаты. Тут было пыльно и пахло потом - я не пускала чужих в личное пространство. Не открывала окна, не раскрывала шторы, не включала свет - в комнате всегда царил приятный полумрак. Я избегала лишнего света. В его лучах все уродства тут же становились ужасно яркими, а я сама - безмерно уязвимой. На свету всегда надо носить кофту застегнутой под горло, на руках должны быть неудобные перчатки, а на ногах - плотные колготки.
Мрак в этом плане всегда помогал мне. В нем я могла быть обнаженной - и душой, и телом. Не маяться от жары и боли, не терпеть прикосновения жесткой ткани к шрамам. А еще во мраке всегда было легче подключаться к "Куратору". Не знаю, с чем это было связано - может с отсутствием внешних раздражителей. А может с тем, что во время подключения моё тело проваливалось в состояние глубокого сна.
"Куратор"...
Он уже ждал меня - обычный шлем, подключенный к компьютеру при помощи разъема. Отец, помнится, взял за основу мотоциклетный шлем, спилив его основание и начинив разнородной электроникой. Мне было четырнадцать, и я смеялась над отцовскими чудачествами - ну надо же, так портить новую вещь...
Папа, спасибо, что не слушал меня. Если бы не твои чудачества, я сошла с ума еще полгода назад. Благодаря твоей находчивости у меня есть средство универсального спасения от реальности. От шрамов, от злых людей, от боли, от злобы...
Оставшись в одном белье, сажусь на край кровати и смотрю на плексигласовое забрало. Оно бликует в свете ночника, и в его отражении я могу увидеть собственные глаза - зеленые, как у мамы. Хорошо, что другого не видно. И всё же лишний раз видеть себя не хочется. Перехватываю неловко шлем руками и водружаю на голову. Приятно чувствовать его на голове - хотя знаю, выгляжу сейчас как дура. Ну и плевать. Дверь-то заперта, никто не увидит.
Меня начинает клонить в сон сразу же - не знаю, с чем это связано. Не давая себе возможности уснуть в сидячем положении, медленно и осторожно ложусь на узкую кровать и закрываю глаза. Даже сейчас становится немножко страшно - казалось, меня готовят к операции. Я перенесла четыре штуки, и всякий раз ощущения были подобными - кружащийся потолок, суженный обзор зрения, и странные сны, которые видятся под общим наркозом.
Каждый сон - как маленькая смерть.
Потолок исчезает в круговороте, а картинка насыщается яркими красками. Перестаю ощущать тело - от этого душа начинает петь, и почему-то хочется смеяться. Конечно, впереди меня ждет визуализация, но там всё подчинено моим правилам, моим желаниям! Там я всё еще сильная, здоровая, крепкая. Там я человек, а не его подобие, испещрённое шрамами.
С возвращением...
Отец никогда не рассказывал мне, что в сущности представляет из себя "Куратор". Но я склонна полагать, что он создал так называемый шлем виртуальной реальности - первый в своём роде. Конечно, его нынешние функции были ограничены, но мне и их хватало с головой. Отец взял за основу абстрактную компьютерную игру и просто перенес код в память аппарата. Счастье, что игра была бесконечной - иначе пришлось бы до конца жизни играть в одно и то же. Мне лично не верилось, что кто-то сможет усовершенствовать папино творение. Повезло, что отец отключил функцию прохождения сюжета.
Небо разверзлось над головой в один миг - серое, затянутое облаками. Тут никогда не бывало темно - арена, на которой начиналась точка отсчета, всегда утопала в свете. Нет, здесь не случалось яркого солнца или искусственных источников - но очертания предметов были четкими, ясными. Следующее, что образуется перед моими глазами - круглая серая площадь с двенадцатью расходящимися пьедесталами. Они всегда пустовали - никаких дверей, никаких статуй, ничего подобного. Просто резкий обрыв, за которым начинается пустота. Я никогда не интересовалась, что заключил отец под ареной в этой отправной точке времени-пространства. Не думаю, что он стал тратить время на подобные графические детали. Последними на арене появились две вещи: трон, на котором я оказывалась перед стартом сессии, и высокая фигура модели, что находилась всегда прямо передо мной.
И сейчас, положив руки на подлокотники, я с тем же жадным интересом наблюдала, как проявляются её черты лица. Как из воздуха рисуется перед глазами абрисы тяжелых рук, длинной косы, плотно сжатых губ... Вздрагивая от восторга, я прохожу вперед, продолжая наслаждаться зрелищем.
Она была выше меня на целых десять сантиметров - метр восемьдесят пять. На неё никто не смел смотреть сверху вниз, окатывая жалостью! Широкие плечи, вытянутая фигура, выпирающие ключицы. Длинные волосы перекинуты через плечо, забранные в простую и эффектную прическу. Сегодня она была необычно одета - в длинное синее платье. Ей больше шла броня - я знала это как никто другой. И всё же никто не мог сравниться с этой женщиной. Скоро она снова откроет глаза, и я буду проживать её жизнь.
Я не она. И она не я.
Но почему эти переживания снова будят во мне бурю восторга?
Не в силах сдержать эмоций, я протягиваю руки и касаюсь лица спящей, проговаривая со всей доступной нежностью: