Аннотация: Данное произведение является исключительно спекуляцией на тему, как сложилась бы наша история, если бы не произошло падение Римской империи. Все совпадения с нашей реальностью случайны и бессмысленны.
До дома Лешик добрался почти без приключений. Только в одном месте пришлось делать крюк, чтобы обойти оцепление облавы на пипидастров. Лешик уже больше года проживал в бывшем дворце бывших князей Суповых, в том, что в Чикатилинском переулке, в коммунальной квартире, в комнате на четыре койко-места.
Серый, первый сосед, сидел на своем койко-месте и одним глазком смотрел телевизор. Несколько лет назад он приехал в столицу, посчитав, что только здесь он сможет полностью самореализоваться. Серый был профессионально деформирован: желт, тощ, гнут, телосложением, консистенцией и запахом напоминая слишком вяленую воблу. По его виду сразу становилось ясно - человек торгует собой. В свое время Серый успел приватизировать свои внутренние органы и теперь не спеша перепродавал их государству. У него уже имелся значок заслуженного вендитора - так называли людей, профессионально торгующих телом. Следующим было звание народного вендитора, которое, вдобавок к деньгам, давало множество льгот, но Серый опасался, что для этого у него осталось маловато ресурсов: непарные органы практически закончились.
- Слава Себеку! - обрадовался он приходу Лешика. - Слыхал, что заявил Великий хан в ответ на слова министра обороны Нового Карфагена? Как он его срезал!
Серый провел весь день наедине с телевизором и теперь мелко подрагивал задней лапкой от желания выплеснуть на кого-нибудь помои скопившейся у него в голове политинформации. Лешик его порыв обыденно проигнорировал и взял чайник.
- О, ты на кухню идешь? - встрепенулся Серый. - Возьми на меня заодно кипяточку, а? Будь другом!
Пролетариат, основное население Суповского дворца, почему-то Серого дружно недолюбливал, поэтому он без крайней нужды появляться в коридоре или на общей кухне избегал.
Кухня была пуста, если не считать двух тел. Одно из них свернулось уютным клубочком в луже мочи в углу, другое, в майке и валенках, качалось на табурете, что-то бормоча и время от времени гулко ударяя себя кулаком во впалую волосатую грудь. Возле окна стояла деревянная бочка с водой, подпоясанная ржавыми обручами, напротив нее - чугунная раскаленная плита и два эмалированных ведра, с небрежно нарисованными суриком буквами 'М' и 'Ж' на крышках.
- Ты кто такой? - занервничало тело на табурет, заметив Лешика. - Чего тут шастаешь? А? Тебе говорю! А? В рыло хочешь, да? В рыло, говорю? Хочешь, да? В глаза глядеть! А? Чего молчишь? А? Обидеть меня хочешь? А?
Лешик, не обращая на него внимания, - дело привычное - подошел к бочке и заглянул внутрь. Воды было чуть выше середины. Лешик кочергой разбил корку льда, зачерпнул чайником воды, поставил его на плиту и принялся ждать. Тело на табурете угрожающе наращивало амплитуду раскачивания и клокотало, требуя внимания. Наконец, во время очередного витка, ножки скользнули по кафелю, и табурет упал на бок. Тело, лишенное точки опоры, на долю секунды изумленно зависло в воздухе, после чего размашисто приложилось об пол. Раздался жалобный стон 'За что?', затем протяжный неприличный звук и - тишина. Видимо, тело испустило дух.
Оба тела, судя по целому ряду признаков, находилось под воздействием Адоприла, антидепрессанта, одного из производных скорбимнавой кислоты. Первоначально Адоприл предназначался для пожилых людей, которые, выйдя на пенсию, начинали испытывать шок от размера этой самой пенсии. Адоприл производился на заводе, принадлежавшем министру здравоохранения евнуху Лямзиной, поэтому считался товаром первой необходимости, входил в список жизненноважных лекарственных препаратов, продавался без рецепта и получил широчайшую поддержку в медицинских учреждениях.
Потом пенсии вообще отменили. Как объяснил евнух Гнидалаев, сам Великий хан, несмотря на преклонный возраст, на пенсию, мягко говоря, не собирается, и надо, значит, сплотиться и взять с него пример. Спрос на адоприл вырос в двое. Вскоре препарат получил признание у более молодых и пытливых слоев населения, которые опытным путем установили, что употребление адоприла совместно с алкоголем существенно повышает болевой порог к реальности. В таком измененном состоянии человек мог жить в коммунальном бараке, питаться исключительно съедобным поролоном, пользоваться ведрами в качестве туалета, и это все не только без вреда для психики, но даже напротив - с чувством глубокой гордости за державу.
Справедливости ради стоит упомянуть, что при всех его достоинствах, у адоприла имелся один небольшой побочный эффект, который алкоголь усиливал: вспышки суетливой немотивированной агрессии. Во время приступа человек все время порывался кому-то отомстить, кого-то наказать, что-то повторить и вообще как-то себя показать, при этом судорожно, до глубины душы оскорбляясь, когда окружающие начинали возражать, а то и противодействовать его затеям. К счастью, в Балалайском улусе пить в одиночку издревле считалось дурным тоном и едва ли не грехом, поэтому собутыльники обычно успевали погасить свою дурную энергию друг о друга, и окружающих беспокоили довольно редко.
Вода закипела, и Лешик с чайником вернулся к себе. За время его отсутствия в комнате появился второй сосед, жрец Себека, которого, несмотря на молодость, все называли по имени-отчеству: Севастьяном Дормидонтовичем.
Великий хан как-то побывал в Древнем Египте, где ему так понравился культ личности фараона, что он захотел себе такой же. Для начала Кожзам завез в Балалайский улус культ бога-крокодила Себека, отпугивающего силы зла и оплодотворяющего воды Нила. Простым балалайцам культ всеблагого пресмыкающегося неожиданно зашел: они спокон века верили, что всякая власть - от бога, и Себек отлично подошел на роль того, чьим представителем мог быть Великий хан Кожзам.
Как служитель государствообразующего культа Севастьян Дормидонтович пользовался всевозможными правами и привилегиями: занимал лучшее койко-место, и, несмотря на то, что не платил за него, считался главным в комнате, ему полагался усиленный паек, он был освобожден от сдачи крови, ну, и так далее.
Он совсем недавно закончил бурсу, по распределению попал в Капище ?7 простым певчим, но на настоящий момент уже занимал должность заместителя директора капища, которого запросто называл шефом. Все это, как любил повторять сам Севастьян Дормидонтович, он получил не за красивые глаза. Директор, опять же по утверждению Севастьяна, прежде всего ценил в своих сотрудниках звонкий голос, гибкое тело и стройные ножки. Судя по тому, как регулярно Севастьян Дормидонтович оставался у шефа ночевать, в этом вопросе ему можно было верить.
Выглядел Севастьян Дормидонтыч так, как и положено древнеегипетскому жрецу: платье с лепардовым принтом, бижутерия, полная, включая брови, депиляция, глаза обведены зеленкой, ногти на руках наманикюрены, на ногах - отпедикюрены, уши - купированы. Сняв парик-шапку и накладную бороду он возлежал на своем койко-месте и вещал о тактическом преимуществе малахаев и тюбетеек над буденовками и папахами. При каждом движении от него, как круги по воде, расходились волны оглушающего запаха благовоний. Серый благоговейно внимал мудрости, и даже телевизор из уважения убавил звук до минимально разрешенного законом.
- Слава Себеку, Дормидонтыч! - сказал Лешик и поставил чайник на стол.
У него с Севастьяном были деловые отношения, поэтому ему разрешалось в неформальной обстановке называть жреца запросто, по отчеству. Серый кинулся к чайнику и, урча от предвкушения, принялся заваривать съедобный поролон.
- Здорово, Лешик! - своим чистым и звонким, как у девушки, голосом ответил Севастьян.
Блистая перстнями, он похлопал ладошкой по койко-месту. Это значило, что у него назрело к Лешику какое-то дело.
- Надо бы путевку шефу организовать, - сказал Севастьян, когда Лешик присел с ним рядом.
- Без проблем. Отдохнуть или чего-то эндакова?
- В Тайланд.
- Понятно. На одного?
- На двоих.
- В Тайланд со своим самоваром? - удивился Лешик. - Ты тоже поедешь?
- Шеф Санька решил выгулять.
Саньком звали нового певчего-контральто, который, судя по тому, что рассказывал о нем Севастьян Дормидонтович, стремительно завоевывал расположение руководства.
- Слушай, тут такую штуку завезли, - сказал Лешик и, наклонив голову к купированному уху жреца, принялся что-то шептать.
Так продолжалось несколько минут, в течение которых зрачки Севастьяна заинтригованно расширялись, сужались и снова расширялись, а изнывающий от любопытства Серый прядал ушами, силясь расслышать, о чем там скрытничают соседи.
- Да ладно! - молвил Севастьян, когда Лешик закончил, глядя на него с некоторым изумлением и даже оторопью.
- Я тебе говорю! - кивнул Лешик. - Новая технология.
- И почем?
- Две пятьсот для своих.
- Отложи шесть путевок. Мы, может, группой поедем.
- Лады, - сказал Лешик и полез под свою кровать.
Он вытащил продуктовый сундук, открыл крышку и выругался.
- Что случилось? - спросил Севастьян.
- Я думал, у меня еще оставался съедобный поролон... Слушай, Дормидонтыч, не одолжишь пару пачек до послезавтра?
- Конечно, - ответил зажиточный Севастьян.
Он слазал в свои подкроватные закрома и кинул Лешику два брикета.
- Спасибо, - сказал Лешик, высыпая поролон в металлическую миску и заливая кипятком. - У меня начальник талоны отобрал, как вернет, я отоварюсь и сразу отдам.
- А-а, забей, - махнул ручкой Севастьян.
Серый заинтересовался ситуацией:
- А чего это начальник, паскуда этакая, у тебя талоны-то отобрал?
В этом вопросе, видимо, содержалось какое-то кодовое слово, потому что телевизор вдруг возбудился и включил Пятый канал, где в этот момент знаменитый тенор Гомофильский исполнял арию Герасима 'Ты - начальник, я - дурак' из оперы 'Муму'.
- Да я, понимаешь, все кровь сдать не могу, - объяснил Лешик, дождавшись, чтобы не обижать артиста, конца арии. - Почти на неделю уже задержал.
- Это ты зря! Смотри, впаяют общественное порицание, а то чего похуже!
- Да знаю я! Завтра сдам.
Тем временем поролон заварился и размяк до удобоваримого состояния. Серый и Лешик взялись за ложки. Севастьян поглядывал на них со снисходительной улыбкой: его-то на работе трижды в день кормили, да не поролоном, а всякими жреческими разносолами. Лешик ел, с грустью размышляя, насколько жреческий поролон вкуснее и свежее того, которым его отоваривали в распределительном пункте. Телевизор счел момент удобрым, чтобы донести текущую повестку и самовольно прибавил звук.
- Слава Себеку! - радостно затараторила ведущая новостного канала. - Семимаховыми шагами продвигается программа всеобщей гемоглобализации страны! Жители всех провинций встречают ее с распростертыми объятьями и закатанными рукавами! Многие хотят сдавать по две-три нормы! Но, несмотря на многочисленные просьбы и письма трудящихся, требующих повышения разовой нормы, для руководства страны главное - здоровье ее граждан. Поэтому со следующего месяца по декрету Великого хана Кожзама обязательная разовая норма будет снижена и составит всего двести пятьдесят грамм...
- Как это 'снижена'? - возмутился Серый. - Сейчас норма - двести грамм!
- Ну-у-у, - затянула ведущая, не зная что ответить, и скрылась из виду.
Вместо нее на экран вылез какой-то персонаж, переодетый крестьянином.
- А я лично готов сдавать и по поллитра за раз! - крикнул он и осторожно рванул на себе фуфайку. - Нам в деревне, в отличие от вас, сволочей городских, ничего для страны не жалко! Стыдно должно быть...
- Сдашь ты, ага! - и его оборвал безжалостный Серый. - Рожа вон - прикуривать можно!
Персонаж в самом деле был неубедительно щекаст и румян для человека, сдающего кровь каждый месяц. Он с ненавистью поглядел на Серого, покраснел еще больше и уступил место в эфире министру соцзащиты евнуху Струпьеву. Из телевизора в комнату немедленно потянуло склепом. Этого упрекнуть в полнокровии было трудно. Особенно гнетущее впечатление производили трупные пятна вокруг глаз и глянцевито-синие губы.
- Дорогие сограждане! Балалайцы и балалайки! - заговорил Струпьев, обильно сдабривая речь причмокиванием. - Хочу напомнить, что сдача крови является не только гарантированным Конституцией правом, но и почетной обязанностью, а так же проявлением заботы нашего руководства о населении. По личному, - на этом слове Струпьев возвысил голос и воздел перст, - указанию Великого хана Кожзама балалайские ученые в кратчайшие сроки установили и научно доказали, что пять литров - совершенно излишний для живого человека объем крови. Заблуждение думать что кровь так уж полезна для организма! Именно она является причиной таких опасных заболеваний как гипертония, гемофилия, инсульты и инфаркты! Каждый день множество людей умирают от кровотечения! Если бы в человеке не было крови, его бы не кусали комары и мухи цеце! Именно кровь переносит возбудителей различных болезней в организме! Поэтому регулярный забор крови, - тут Струпьев не сдержался и шумно облизнулся, - наносит организму непоправимую пользу. Для вас же стараемся, суки! - вдруг психанул он, и редкая седая шерсть на его голове встала дыбом. - А если по-хорошему не понимаете, то на это дело предусмотрена соответстующая статья Уголовного кодекса БУ! От трех до пяти лет на рудниках, если кому вдруг интересно. Всем все понятно?
Струпьев обвел аудиторию взглядом и упер его лично в Серого.
- Да понял я, понял, - буркнул тот, вид при этом имея хитрый и упорствующий.
Серый был не против сдавать кровь. Но как профессиональный вендитор он не мог понять, почему должен делать это бесплатно, хотя Севастьян Дормидонтович не раз ему это объяснял. Дело в том, что внутренние органы шли на экспорт, зарубежные покупатели платили за них валютой, часть которой, по пути трансформируясь в гроши и льготы, перепадала отечественному производителю. Кровь же предназначалась для внутреннего рынка, из нее делали гематоген, которым бесплатно усиляли пайки правохров и политруков.
Дверь в комнату со страшным грохотом, как от удара ногой, и скорее всего именно от него, распахнулась. На пороге стоял высокий широкоплечий парень с простым лицом и в вязаной шапке с красным помпоном. Это был Витек, третий и последний (или 'крайний', как он сам любил поправлять) сосед Лешика, спортсмен, вице-чемпион Тьмутаракани по русской рулетке. Завтра должен был стартовать очередной чемпионат, и Витек целыми днями пропадал на тренировках. Домой он возвращался позднее всех, заполняя комнату запахами пота, тестостерона и пороховой гари.
Немного постояв на пороге с задумчивым видом, Витек вспомнил, зачем сюда пришел, и решительно, как к снаряду, шагнул в комнату.
- Слава Себеку, Витенька! - елейным голосом поприветствовал его Севастьян Дормидонтович и соблазнительно изогнулся на постельке.
Похоже, Витек нравился ему как человек. Но Витек был голоден, у него была цель, и внимания на прочие соблазны он не распылял.
- Вы жрали уже? - спросил он и ухватил чайник как гирю.
- Ты на кухню, Витек? - оживился Серый. - Захвати на меня заодно кипяточку, а?
Витек с чайником отбыли, а телевизор снова включил новости. На этот раз он решил поддать позитивчика.
- Слава Себеку! - вернулась в эфир ведущая. - Городу-призраку Няндерме присвоено почетное звание миллионника!
Естественно, за такое достижение мэра Няндермы нужно было немедленно наградить или наказать, и Великий хан, в своей неисповедимой мудрости, выбрал наградить, а телевизор показал церемонию награждения. Бедный радостный мэр изо всех сил сутулился и подгибал колени, чтобы Великий хан сумел приколоть ему на левую грудь наградную цацку. Великий хан был, увы, невеликого роста. Затем Кожзам присвоил своим любимцам, лейб-живодерам братьям Потешным звания народных садистов Балалайского улуса. Далее награждения пошли косяком.
Во время награждения министра иностранных дел евнуха Меринова за укрепление дружбы между Балалайским улусом и племенем ацтеков (балалайский посол выиграл в карты у вождя ацтеков его сына) вернулся Витек с кипятком. Следом за ним в комнату проник комендант дворца-общежития, тащивший за руку какого-то молчаливого гражданина.
- Слава Себеку, товарищи жильцы! - сказал комендант всем и отдельно отвесил книксен Севастьяну Дормидонтовичу. - Свет в хату!
- Здорово, вредитель, - ответствовал Севастьян. - Чего приперся?
- Это вот Петрович, - интендант выпихнул вперед молчаливого гражданина. - Сосед ваш новый, - быстро добавил он и попытался смыться.
- Стоять! - остановил его Севастьян. - Кругом! Два шага ко мне! Ты ничего не попутал? Какой еще новый сосед? У нас комната с приватизированными койками! Права не имеешь! Я служитель культа!
- Указ Великого хана! Что я могу поделать? - заскулил комендант.
- Вертел я твоего хана! - заорал Севастьян, и Лешик невооруженным глазом увидел, как комендант начал седеть. - Сели к пролетариям!
- Сегодня сто восемнадцать штук новых жильцов завезли! Пролетарии и так уже стоя спят! Пусть у вас пока поживет! Временно! Временно! Ему и койка не нужна, и кормить его не надо - он сам себе кормА сыщит. А мужик он спокойный и непьющий, мешать вам не станет! Вы его, главное, к батарее покрепче прикрутите! - и прыснул за дверь, паразит.
Лешик, Серый и Севастьян обступили нового соседа. Витек остался сидеть на своем койко-место. Шапка по-прежнему была на нем - он считал ее своим талисманом и никогда не снимал. Даже спал в ней. Витек только что залил поролон кипятком, для пущей нажористости добавил две ложки съедобного парафина и теперь ждал, гулко сглатывая слюну.
- Мужики! - сказал Серый. - А ведь это жмур!
- В каком смысле?
- Ну, живой мертвец, зомби.
Изумились, пригляделись, убедились: сквозь обветшалую щеку Петровича поблескивали ржавые железные зубы, глаза были затянуты мутной пленкой, на лбу процветала плесень самой жизнерадостной расцветки.
- Никогда еще живого жмура не видел, - признался Севастьян, любознательно тыча Петровича под ребра, отчего покойник хихикал, извивался и закрывался локтем.
- А у нас в деревне их полно было, - сказал Серый. - Я чего в город-то и подался...
- Слава Себеку! - перебила его новостная дикторша. - В полную силу заработала программа всеобщей зомбификации Балалайского улуса! Важнейшим этапом программы является подселение граждан-зомби к пока еще живым гражданам для совместного проживания. Опросы показывают, что более ста процентов населения нашей страны с радостью готовы приютить жмура или даже нескольких. Места жмуры занимают совсем немного, их удобно хранить, например, в шкафу или под кроватью, они невероятно полезны в быту, послушны, неприхотливы и обожают детей! Так что, дорогие мамочки и папочки, можете смело доверить своих детей первому встречному жмуру и отправляться на работу, трудиться на благо нашего Великого улуса!
Дикторшу сменил краснорожий крестьянин, тот самый, который только что порывался сдавать по поллитра, но вместо этого отрастивший себе усы:
- Я так считаю: спасибо огромное руководство и особенно нашему любимому Великому хану за такую помощь! У меня вот в прошлом году жена в проруби утонула. Тела так и не нашли. А на прошлой неделе вернулась! Я, говорит, поправилась! Все теперь как раньше, даже лучше: боли не чувствует, еды ей не надо - главное, на ночь из хаты выпустить. Ну так я к себе еще троих жмуров в хату прописал - не жалко! Ребята все подобрались веселые, работящие! А какие песни поют - заслушаешься! Так с детишками моими сдружились - не разлить! Старшенький мой на днях заявил: тятя, говорит, тятя, а можно, когда я вырасту, тоже стану жмуром?
- Да пусть живет! - предложил падкий на рекламу Серый. - Главное, чтобы человек был хороший...
По его хитрому глазу было видно, что он соблазнился мыслью приспособить Петровича к домашнему хозяйству. Например, круглосуточно ходить ему на кухню за кипятком. Человек хороший, пока обсуждалась его судьба, переместился к Витьку, шумно хлебавшему бульон из-под поролона.
- Че надо? - на полпути остановил ложку Витек.
- Пот-ро-ха! - по слогам выговорил Петрович, с нежностью глядя на Витькину шапку.
- Отвали!
- Пот-ро-ха! - повторил жмур и зубами впился в помпон.
Витек, выронив от неожиданности ложку, завизжал фальцетом и ладонями прижал шапку к ушам. Петрович, как собака, мотал головой, пытаясь вытряхнуть Витька из его головного убора. Первым опомнился Севастьян Дормидонтович. С криком 'Держись, Витенька!' он оторвал Петровича от шапки и швырнул его об стену. Потом дружно, всем коллективом, били нового соседа. Жмур выл и вертелся у них под ногами, одной рукой закрывая голову, другой, зачем-то, гениталии. На полную мощь включился телевизор.
- Товарищи! - надрывался в прямо эфифе евнух Гнидалаев. - Будьте сознательны! Призываю вас немедленно прекратить насилие в отношение гражданина жмура! Что, вам шапки ему жалко? Проявите знаменитое балалайское гостеприимство и прекратите его бить! За порчу гражданина жмура вы будете строжайше наказаны! Ну, товарищи! Как он кричит, маленький! Ну, разве же так можно? Ну, он же живой человек!
- Пот-ро-ха! Пот-ро-ха! - надрывался Петрович.
Когда соседи приостановились, чтобы отдышаться, жмур попытался улизнуть под кровать, но Севастьян пресек его метким пинком.
- Комендант говорил: привязать его надо, - вспомнил Серый.
Петровичу заломили руки и проволокой прикрутили к холодной батарее отопления. Жмур пробовал кусаться, но, получив по зубам, быстро это дело бросил. Зафиксировав хулигана, Севастьян Дормидонтович принялся за миссионерскую деятельность:
Наконец, утомился и Севастьян. Петрович же, то ли от голода, то ли возбудившись, продолжал неумолчно выть.
- Нет, так жить невозможно, - сказал Севастьян Дормидонтович и ушел ругаться с комендантом.
- Надо его накрыть чем-нибудь, - сообщил он по возвращении.
Севастьян Дормидонтович пожертвовал на благое дело свою старую фуфайку, которую носил во время учебы в бурсе, и Петрович, немного повозившись под ней, затих. Серого все эти события так взволновали, что он был вынужден принять сразу две таблетки адоприла.
Надо сказать, между адоприлом и появлением в их комнате жмура Петровича была самая прямая связь. Поначалу программа всеобщей геммоглобализации вызвала у балалайцев яростное сопротивление. Начались массовые беспорядки, которые вскоре переросли в бунт. Огромная толпа пошла брать Красный Замок. Власти запаниковали и распылили над толпой несколько дирижаблей адоприла. Бунт, действительно вскоре прекратился, но по другой причине. Сказался национальный характер: балалайцы были народом очень злобным, но при этом удивительно законопослушным. Затоптав два эскадрона конных правохров вместе с лошадьми, они тут же - как бы чего не вышло - побежали в поликлиники сдавать кровь. Через несколько дней, по чисто физиологическим причинам, ни у кого не осталось сил на твердую гражданскую позицию.
Экипажи дирижаблей при распылении забыли сделать поправку на ветер и седативные облака ушли мимо цели. Осадки из адоприла выпали на кладбище имени Ежова, где традиционно хоронили государственных служащих. Выяснилось, что если на живых адоприл действует как успокаивающее, то на мертвых - как возбуждающее. Зомби полезли из могил как грибы после дождя.
Поначалу власти попробовали, со всем уважением, - заслуженные как-никак люди, - прикапывать разошедшихся покойников по месту первоначального захоронения. Но перезахороненный покойник, даже если его связать по руками и ногам, через пару дней упрямо выползал на поверхность.
В это время разразился международный скандал: западные СМИ, используя официальную балалайскую статистику, обнаружили, что за время правления Красных Павианов средняя продолжительность жизни в Балалайском улусе упала в двое. Евнухи и политруки, понятное дело, принялись опровергать, высмеивать и доказывать, что враги врут, все врут и считать они не умеют, и продолжительность упала не в два раза, а всего в один и девять раза, а народ в Балалайском улусе, если и живет немножко меньше, то гораздо лучше, чем на западе.
Хан, когда ему сообщили об этом факте где-то за границей, изволил гневаться, и принялся решать проблему привычными методами. Глава службы статистики, евнух Окормлянский, не проявивший своевременно чутья и смекалки, присел на кол. Хан Кожзам собрал всех своих евнухов в Большом зале Красного замка, долго брызгал слюной, и в заключении категорично потребовал, как хотите, но чтобы к концу года средняя продолжительность жизни в Балалайском улусе была не меньше, чем в Римской империи. Иначе - сами понимаете. Исполнение поручили главевнуху Медоедкину.
Тут кому-то из евнухов пришла в голову мысль, что восставшие мертвецы на самом деле не проблема, а дар небес. По понятным причинам покойники были существенно старше живого населения улуса, и если факт их смерти назвать как-нибудь поэлегантнее, например, временной нежизнеспособностью, и объявить живыми, то по средней продолжительности жизни Римскую империю можно не только догнать, но, пожалуй, еще и обогнать.
Надо только избавиться от неблагозвучного термина 'восставшие мертвецы'. Потому что может возникнуть вопрос: а против кого это они тут решили восставать? Вышел очередной декрет, по которому их велено было называть 'гражданами жмурами' и считать полноценными гражданами. Коммунальные службы приступили к обработке кладбищ, начиная с деревень и окраин, постепенно подбираясь к Тьмутаракани и Улябаду.
Тут телевизор, на полуслове оборвав ведущую программы 'Сельский час', объявил:
- Дорогие товарищи! Сейчас в прямом эфире пройдет церемония публичного опускания Римского императора. Трансляция обязательна к просмотру всем категориям граждан в рамках программы культурно-патриотического воспитания!
Церемонию опускания Римского императора начали проводить несколько лет назад, после того, как балалайские археологи вырыли из вечной мерзлоты берестяные грамоты, в которых черным по белому было неопровержимо нацарапано, что 835 лет назад хан Вольдемар Красна Рожица со своей дружиной дошел до Рима, раззорил его и захватил в плен Римского оператора. От полного раззорения Рим спас только огромный выкуп и нотариально заверенная клятва Римского императора, что каждый год и на вечные времена, он и все его преемники обязаны приезжать в Балалайский улус, и выражать покорность.
Балалайский МИД предъявил грамоты императору, и тот теперь каждый год вынужден был мотаться в Красный замок, где его неизбежно опускали. Этот день считался в Балалайском улусе праздничным, но выходным днем не являлся.
На экране появился Большой зал Красного замка, где строился Главный Хор-Оркестр вооруженных сил Балалайского улуса, чудо военной мысли, намного опередившей свое время. Это был самый большой и заслуженный оркестр в мире. Одних только дирижеров насчитывалось тридцать пять штук, а командовал ими лично маршал Короедов. Такая разветвленная система управления была продиктована совершенно нереальными размерами оркестра. Выступал он обычно на стадионах - ни одно помещение в Балалайском улусе, кроме Большого зала Красного замка, не мог вместить его полностью.
Из-за своих размеров оркестр делился на три фланга: Правый, Левый и Центральный. Кроме того имелось несколько вспомогательных хоров, в том числе двадцатишестиярусный Хор Особого Назначения. Под потолком покачивался развешанный на стропах хор мальчиков-прапорщиков. За фикусами затаился засадный хор подпевал-замполитов.
Заканчивала построение сводная ударная группа барабанщиков, литаврщиков и тамтанистов. Замер боевой расчет Царь-бубна, положив на плечи огромные Царь-палочки. Наматывая на гусеницы драгоценный паркет, разворачивался ксилофон системы земля-воздух. Конвульсивно гримасничал, разминая лицо, всемирно известный пианист полковник Цалуев, попутно отдавая последние указания командиру экипажа своего рояля.
Все это великолепие слепило шитьем, медалями, выпушками, гульфиками, галунами, горжетами, шпорами, лампасами, звездами и пуговицами. Жаль, что показать эту красоту по большому счету было некому. Туристы в Балалайский улус в последнее время ездить избегали, а отправлять оркестр заграницу опасались: вывезти-то ты его вывезешь, а кто всю эту ораву потом собирать будет? К каждому особиста не приставишь, никаких особистов не хватит. Впрочем, даже самые преданные союзники Великого хана вежливо, но решительно отклоняли предложение закатить на их территории какой-нибудь концерт.
Наконец, все приготовления были закончены. Маршал Короедов взмахнул палочкой. Грянули президентские фанфары. Затем Глас необычайной глубины и мощи зазвучал сразу со всех сторон.
- Всем встать! Хан идет! - торжественно объявил он. - Поприветствуем Великого хана, главного альфа-самца Балалайского улуса, чемпиона, мудреца, храбреца, любимца женщин, душу компании, пример для подражания, нашу путеводную звезду, лучшего друга детей и тигров, трижды величайшего, солнцеликого, мудрейшего и прекраснейшего, Великого хана Кожзама!