Аннотация: продолжение "Битвы с богами", писано опять же в соавторстве с Ashtree.
Часть 1
Дочь синего леса.
Глава 1.
Какая бесстрашная ты,
Кормишь дворнягу с ладошки
Тебя любят травы, цветы
Кошки...
Младшая сестренка
Любэ
Лес был синим. Сине-зеленым - летом, сине-белым, с крапинками стылой измороси - зимой. Сине-бурым, - осенью, а весной по синему лесному фону рассыпались яркие цвета, и лес напоминал синюю вышитую подушечку, на которую мой отец ставит босые ноги, когда сбрасывает сапоги и греется у камина....
Глубокий, бархатный, синевато-разноцветный лес заполнял всю впадину между гор, и в самой глубине леса, в самой чаще, лежало небольшое озеро, поросшее камышом и осокой. А на берегу озера был мой дом. Ну, не мой лично, конечно, - дом моего отца, да и не дом, пожалуй, а замок - так бы его назвали люди, если бы жили здесь. Но люди здесь не жили. Не сновали по утрам крестьяне, не суетились весь день торговцы, не прогуливались по вечерам парочки.... Только мой отец, да я, да полупустой замок, да всякая живность лесная - их, жителей леса, я знала сызмальства, и любила как родных. А кого бы я вообще-то могла любить кроме них? Помниться, когда я была совсем маленькой, большая бурая медведица грела меня своим мохнатым телом и вылизывала черным шершавым языком - это было здорово.... Куда потом она подевалась? Я не знаю. Помню еще большого серого кота - он каждый вечер приходил ниоткуда, запрыгивал ко мне в кровать и мурлыкал мне на ухо одну длинную кошачью песню до тех пор, пока я не усну. Потом, когда я подросла, появились олени - я бегала с ними наперегонки, вот только обогнать никогда не могла, хоть и очень старалась. И рыбы, которые жили в озере - хоть и были молчаливыми и скользкими, но все же - живыми, и лучше уж встретить такую рыбу на глубине, чем не встретить никого, когда ныряешь в холодную озерную черноту. В темных подвалах жили мыши - я наткнулась на них, когда меня одолела жажда познания моего мира, и я решила облазить замок, служивший мне домом, сверху донизу. Эти махонькие зверушки были теплыми и мягкими, и здорово шуршали в подвальной тишине, когда снаружи не доносился ни один звук. А жившие под потолком летучие мыши, как оказалось, были страшными трусишками - стоило мне хлопнуть в ладоши, как они срывались с насиженных мест пугливой стайкой и носились у меня над головой, выискивая, куда бы спрятаться от страшного великана, громко хлопающего в ладоши. А еще были рыжие лисы - такие красивые в зимнем лесу, как огоньки в камине, и белки на верхушках деревьев, куда я не могла забраться, как ни старалась, и два молодых волка - они повсюду следовали за мной, куда бы я ни пошла, оставляя меня в покое, лишь когда я скрывалась в доме. Я так думаю, что это отец приказал им охранять меня с тех самых пор, как я начала свободно бегать по лесу. Он вначале было, попытался мне запретить носится как угорелой везде, где мне вздумается, но я тогда здорово расплакалась, и сквозь слезы несколько раз сказала, что мне скучно сидеть в старой развалине (это я так тогда назвала наш замок) целый день, и я не виновата, что тут никого нет! Отец, ругавший меня с достаточно грозным видом, вдруг замолчал на полуслове, отвернулся и долго смотрел в окно на простиравшийся синий лес - а потом махнул рукой, и с тех пор я получила полную свободу передвижения, лишь два серых стража всегда неслышно следовали за мной, куда бы я ни пошла. Мы понимали друг друга без слов - они меня, а я их. Они умели становиться невидимыми, когда я хотела побыть одна, и я, в свою очередь, понимала, когда им надо побыть одним, и просто оставалась дома в такие дни - как правило, это бывало весной. Я устраивалась где-нибудь на чердаке замка, рассматривая ясное весеннее небо, а мои серые стражи носились там, внизу, в синем лесу, забыв обо всем.... Да, лесных жителей я понимала хорошо, и общалась с ними без слов, и удивительно, как я вообще научилась говорить! Ибо, кроме отца, никто никогда не говорил со мной человеческим языком.... И первые слова, человеческие слова, отложившиеся у меня в памяти, были не "мама", "чашка", "ложка", а слова заклинаний, которые произносил глуховатый голос моего отца. Мне до сих пор непонятно, что же он тогда говорил, потому что я - уж не знаю, к счастью или к несчастью - не обладаю тем даром, которым так щедро наделен мой отец. То, что он очень силен, я поняла уже давно, с тех пор, как он спас меня однажды - мне тогда было лет семь, и я полезла как-то на крышу замка, хоть мне это вообще-то не разрешалось. Но мне приспичило проведать живших там летучих мышей, а его как раз, кстати, не было дома... короче, крыша оказалась куда как круче, чем я себе представляла, и скользкая, будто ее салом намазали! Я покатилась с нее, не успев даже как следует испугаться, и лишь потом, зацепившись в последний момент за край черепицы, я почувствовала, что мое сердце пролетело сквозь меня, выскочило из пяток и понеслось к земле, умирая от страха! Я даже пикнуть не могла, так крепко свело судорогой все мое тело, от скрюченных пальцев, цеплявшихся за край крыши, до болтавшихся внизу ног, обутых в новые башмачки. Эти самые новые башмачки сорвались с моих ног первыми и полетели вниз, а следом за ними полетела и я, ободрав в кровь пальцы, да вот только башмачки шлепнулись, звонко цокнув каблучками о брусчатку замкового двора, а я должна была упасть с совсем другим звуком, разве что мой череп раскололся бы с таким же сухим треском! Но я не упала. Я несколько раз перекувыркнулась в воздухе, болтая босыми ногами и путаясь в пузырящемся платье, и медленно спланировала на камни, которыми был вымощен внутренний двор. И уже там, внизу, испугалась по-настоящему. Молча, не плача, не произнося ни звука, провела рукой по плотно уложенным в ряд камням, сквозь которые даже трава не прорастала. Посмотрела вверх, на крышу, запрокинув голову, а зубы мои при этом мелко - мелко стучали от страха... и я крепко укусила себя за руку, укусила до крови, потому что чувствовала, что если не остановлю себя - то начну сейчас визжать от пережитого! На ладони выступила кровь, и это помогло - я взяла себя в руки, встала, ощущая босыми ногами холод брусчатки... а башмачки уже послушно подползают ко мне, прямо к моим ногам, чтобы я не успела замерзнуть и простудиться.
А ближе к вечеру и отец появился дома, хотя собирался отсутствовать несколько дней. В этот день он впервые наказал меня - и наказал по-своему. Я уже немного умела и читать, и писать, и считать к тому времени - он сам учил меня иногда, от случая к случаю. Так вот - он принес какую-то толстую книгу, я подумала поначалу, что это одна из его Книг. Но это оказалась другая книга - с каким-то странными историями: то некий человек что-то продавал, то еще один некий мастер собирался строить дом и не знал сколько ему надо кирпичей (тоже мне, мастер!), а то еще хозяйка покупала на рынке всякую всячину - и куда ей столько? Отец сказал:
- Ты знала, что я запрещаю тебе подниматься на крышу, когда меня нет дома. Ты...
- Но я хотела проведать летучих мышей - они мои друзья!
- Я могу продолжить? или мне надлежит выслушать все твои претензии?
- Да, отец...
- Ты нарушила мой приказ. И вдобавок, ты позволяешь себе перебивать собеседника на полуслове - это говорит о твоей самоуверенности! Ты считаешь, что твои слова заслушивают внимания в первую очередь?
- Нет...
- Прекрасно. Но чтобы стать человеком, которого слушают в первую очередь, надо стать гораздо умнее, чем ты сейчас есть! Возьми эту книгу, и с завтрашнего дня начинай решать задачи, которые в ней. До тех пор, пока не решишь все, и мыши, и белки, и мухи, и ящерицы, и прочие твои друзья будут очень по тебе скучать. А теперь, - снимая сапоги, проговорил он, - принеси-ка мне мою любимую синюю подушку! Честно говоря, я сегодня по твоей милости прошагал весьма много!
Я подала ему подушку, он блаженно поставил на нее уставшие ноги, а я устроилась неподалеку - думала, что отец мне что-то расскажет, он часто мне по вечерам что-то рассказывал. Но он молчал - наверно и впрямь устал. Было тихо, только дрова в камине потрескивали, и свет пламени падал прямо на книгу, выданную мне в наказание и лежавшую сейчас у меня на коленях. От нечего делать я открыла ее и начала вслух, но тихо - чтобы не беспокоить отца - читать задачи. И странное дело, когда я внимательно читала их, представляя себе, что же там, в книжном мире, происходит - то хозяйка покупает что-то, то торговец ей продает мясо по какой-то там цене, - эта книжная жизнь становилась для меня настоящей, ясной и понятной, и в задачах этих не было уже ничего сложного, и я тут же начала объяснять вначале этой хозяйке и купцу, а потом уже сама себе, как же им быть! Задачи решались легко, одна за другой, и это "наказание" оказалось весьма интересным! Я так увлеклась, что сразу и не заметила, что отец не спит, а внимательно смотрит на меня, и в глазах его нет больше строгости, скорее удивление. И я поняла, что теперь можно задачи отложить в сторону, и забраться к нему на колени и рассказать, как мне было страшно падать, а еще страшнее - приземляться, и что я больше никогда не полезу на крышу... а отец обнял меня и сказал : "Правильно, Оттилия! Всегда надо быть осторожной. Я буду оберегать тебя, сколько смогу, но я не вечен и не всесилен! Помни об этом!"
А с задачками я честно разделалась к обеду следующего дня. Белки, и зайцы, и мыши не успели сильно соскучится.
Глава 2.
Не барышня я, и не леди...
И живу я как хочу.
Не услышат меня соседи,
Даже если громко закричу.
Ashtree
Ну, так вот. Время шло, много чего происходило, а скорее, не происходило, в моей жизни. Я росла - незаметно для меня и очень быстро для отца. Я вытягивалась вверх, как цапля, и мои платья едва закрывали колени, а отросшие густые волосы выбивались из-под чепчика и рассыпались как им хотелось, стоило мне пару раз встряхнуть головой. А поскольку я по-прежнему пользовалась полной свободой в пределах Синего леса и продолжала вести себя как мне заблагорассудится, часто вместо аккуратно причесанной барышни я представляла из себя нечто невообразимое. Впрочем, меня это устраивало.
Однако у отца на этот счет было другое мнение. Возле нашего замка было много первоклассных деревьев, на которые я обожала забираться, и сидеть там часами, пока есть не захочется. А еще можно было здорово раскачиваться на ветках, и представлять себя заморским зверем "обезьян" (я видела такого зверя в книге). Однажды, желая поразить отца своей ловкостью, я повисла на ветке дерева головой вниз, зацепившись ногами, при этом раскачивалась, едва не падая, и орала что-то вроде "Во! Во как я умею!". Старенький чепец давно валялся под деревом, волосы, забывшие, что такое расческа, длинными темными космами болтались в воздухе, и мое детское платье, из которого я давно выросла, конечно же, свалилось мне на голову, открывая все мои почти созревшие прелести. Это притом, что вопрос белья был для меня тогда абсолютно неактуален.
Наверное, это зрелище все-таки заставило отца задуматься о том, что его дочь как-то вдруг незаметно выросла. Он стащил меня с ветки, отчитал за то, что я не умею вести себя как подобает барышне (на что я резонно заметила, что меня никто не учил быть барышней!), а потом пообещал "как-то исправить положение". Он так и сказал - "как-то исправить положение". И начал действовать в тот же вечер.
Мы тогда весьма мирно и пристойно отужинали, потом немного поболтали, обсуждая летучих мышей - отец говорил, что они совсем обнаглели и скоро даже летать перестанут, а будут ездит по замку , сидя у нас на шее. Я засмеялась и добавила: "Свесив ножки!" Потом отец велел мне заняться чем-нибудь и не мешать ему, потому что он будет очень занят. " Очень занят!" - еще раз повторил он и направился в сторону своего кабинета - того самого кабинета, куда мне входить было запрещено и где он в последнее время бывал довольно редко. Я не бывала там ни разу (сколько ни тыкалась в дверь, всегда было заперто!), но что внутри, представляла хорошо - я к тому времени здорово умела лазить по балконам и могла заглянуть в любое окно. Книжищ там была целая уйма - не меньше чем в нашей библиотеке, и еще целая полка посуды стеклянной - как в кухне! И большой стол у окна - там, на этом столе и происходило сейчас самое интересное. Я говорю "сейчас", потому что стоило отцу скрыться в этом самом кабинете, как буквально через пять минут я уже прилипла к стеклу с наружной стороны, стараясь, чтобы меня не очень было заметно.
Отец сидел за столом у окна и разминал в руках бесформенный комок чего-то серовато-белого. Стояло теплое лето, но на треножнике перед ним горел огонь и он иногда подносил эту массу к огню, а потом продолжал разминать. "Воск! - внезапно поняла я,- воск, из которого мы делаем свечи! Отец делает свечу?"
Да нет... вряд ли. Слишком уж серьезен он и слишком старается... брови нахмурил, уже не разминает воск, а лепит из него, и при этом все время что-то приговаривает, приговаривает, а что - не слышно! Вот сердито смял весь кусок - наверное, не выходит, то, что ему надо - и опять лепит... глаз прищурил и даже кончик языка высунул, и таки вылепил что-то похожее на женскую фигуру в длинном платье. Улыбнулся довольно, вытер руки, потом вышел куда-то. Не было его довольно долго, я уж было собиралась пойти спать, но тут отец вернулся, неся в руках тряпочку? нет, ленту, простенькую женскую ленту. Потом взял вылепленную фигурку, обвязал кукольную голову лентой, даже что-то вроде бантика сзади соорудил, и напоследок достал из запертого на ключ сундука резную склянку с какой-то жидкостью и капнул три капли на голову кукле, а после поставил ее на стоявший тут же стул, а сам сел в кресло напротив.
И стал ждать.
А у меня к тому времени уже ноги затекли стоять на цыпочках. В комнате было тихо, ничего не двигалось, отец, похоже, заснул. Я потопталась и пошла спать.
А утром за завтраком отец сказал, что я уже достаточно взрослая и мне полагается иметь служанку. И тут же представил мне Эмму - невысокую пожилую женщину, с сероватым цветом лица, и руками, которые она все время прятала под белый, вышитый по подолу фартук. Сказал, что Эмма поможет мне разобраться с волосами, наведет порядок в моей одежде, и вообще... присмотрит за мной, чтобы я вела себя как подобает.
Ну, не очень-то мне этот поворот понравился - эммы тут, понимаешь, всякие! Да еще и, поди, слушатся их сейчас прикажут, таких тихих и бесцветных! Надула я губы, брови сдвинула и собралась спорить, да отец мне слова сказать не дал.
- Вот, Эмма, - говорит, - это моя дочь. Служи ей так же, как ты служила своей прежней хозяйке, и я буду доволен.
- А ты, милочка, - это уже мне, - постарайся прислушаться к советам Эммы. И если тебе захочется поспорить, вспомни, что Эмма была рядом с твоей матерью до самой смерти!
Вот так-так! До самой смерти! Чьей?
Стою я, глазами хлопаю, и гляжу - то на отца, то на Эмму, то на отца, то опять на Эмму... отец брови сдвинул, и лучше мне вообще не спорить с ним сейчас. А Эмма глаза опустила, руки, по привычке, - под фартук, голову в белом чепце склонила, а чепец-то лентой повязан - той самой, вчерашней!
Глава 3.
Так много форм вдруг обретет
Послушный воле воск.
И кто-то даже душу там найдет,
А визуально будет только лоск.
Ashtree
Ох, даже и не знаю, как дальше-то рассказывать...
Я росла-росла, и выросла - дурой бесталанной, сующей руки куда надо и куда не надо.... И даже Эмма не помогла.
Нет, поначалу она взялась за меня весьма рьяно. Отмыла меня дочиста, остригла ногти, частью расчесала, а частью срезала волосы (там, где их уже не брала гребенка), заплела мне две тугих косы и спрятала их под новый чепец, который сама же и сшила. Разрезала на части одно из моих детских платьев и понадшивала остальные - в общем, старалась, как могла. А еще все время была рядом со мной, и это много значило для меня - маленького человечка, выросшего практически в одиночестве. Теперь, если мне снился страшный сон, не медвежий язык касался моей головы, и не кошачье урчание согревало мне ухо - теплая, мягкая, почти человеческая рука касалась моей щеки и ласковый голос говорил: "Ну все, все... это лишь сон... повернись на другой бочок и все пройдет..."
Почти человеческая. Мда. В этом-то и все дело! Эмма была доброй, внимательной, иногда строгой, если я "выходила из рамок", и я на нее не обижалась за это - понимала, что она права. Но, после того как я приметила на ней ту злополучную ленту, я все время не могла отделаться от мысли, что Эмма - не настоящая! То мне казалось, что цвет лица у нее какой-то чересчур безжизненный, восковато-серый. То удивляло ее нежелание есть... ведь я ни разу не видела, как она ест! Хотя, если она служанка, то и есть должна вроде как отдельно от нас, в кухне.... Но самым странным было то, что относительно нормальной она была лишь в замке, или рядом с ним, когда мы гуляли в парке. Если я хотела уйти подальше в лес, туда, где обычно вовсю носились мы с волками, она всячески этому противилась. Однажды я все-таки пошла в лес, и Эмме пришлось пойти следом за мной. Она уговаривала меня вернуться, грозилась, что расскажет отцу, в конце концов, крепко взяла меня за руку, намереваясь тащить обратно - но тут мое терпение лопнуло.
- Прочь! - рявкнула я писклявым голосом. - Не смей удерживать меня! Я тебе запрещаю!!!
И Эмма сникла, опустила голову, спрятала руки под фартук, и потащилась за мной дальше, в глубь леса, куда я шла вообще-то неизвестно зачем - наверное, просто хотела сделать что-то наперекор Эмме, или посмотреть, что же будет дальше. Вначале ничего не было, мы шли и шли, огибая кусты можжевельника, перебираясь через упавшие ветви, выдирая подолы платьев из колючек. Впереди уже начало просвечивать лесное озерцо, небольшое и тихое, населенное лягушками, цаплями, и рыбой, а верхушки замковой башни уже почти скрылись за макушками деревьев.
- Оттилия... постой... - услышала вдруг я.
Оглянулась - а Эмма едва стоит, опершись о ствол дерева, покачивается, глаза закрываются, вот-вот упадет. Устала? похоже, что так, причем - смертельно устала! Увидела, что я остановилась и просит:
- Погоди, деточка... дай передохнуть... я вот посижу немного и дальше пойдем!
И сползла по стволу как мешок прислоненный. Я - к ней, а она сидит, глазами оловянными, бессмысленными в небо смотрит, и не слышит ничего и не видит.... Будто выключили ее! Я тогда даже не испугалась, посидела немного, вижу - ничего не меняется, Эмма все также застыла куклой восковой, безжизненной, подергала ее за руку - мягкая, скользкая рука, потянула за фартук - а кусочек фартука откололся и остался у меня в руке мягким комочком воска. Встала я тогда и домой пошла. Приятели мои, волки, проводили меня до замка, а там и отец на пороге встретил.
- Что случилось? - сразу спросил. Видит же, что я одна, без Эммы, и вид у меня не больно-то веселый.
Подошла я к нему, присела рядом на ступеньку. Поглядела на небо вечернее, какое оно красноватое нынче. Поглядела на отца - внимательно поглядела, будто в первый раз его увидела - и морщины на нестаром лице, и волосы его, темные, с проседью, все еще густые и длинные. У меня, кстати, такие же - только не седые.
А потом вдруг обняла его двумя руками - не так, как в детстве, а будто защитить хотела. И говорю:
- А Эмма-то у тебя слабоватая получилась... Не может далеко от замка отходить.
- Знаю, - говорит, - я в этом не очень-то... Вот если бы брат мой здесь был, он бы тебе настоящую подругу соорудил - молодую да веселую, не чета Эмме....
- Ничего, - говорю, - Эмма тоже хорошая. Ты только ее забери домой, ладно? А то она там лежит под елкой, одна, а уж вечереет...
Отец кивнул головой и ушел в лес, а уже минут через двадцать возвращается и Эмму с собой ведет - под руку поддерживает. А та все приговаривает: "Ах, хозяин! Да как же это я! В голове что-то замутилось!" "Ничего, ничего, - отец ей, - полежишь, все пройдет!" Дошли до ступенек, где я сидела, она уж совсем ожила и говорит:
- Оттилия, вечер уж, прохладно, а ты сидишь на каменной ступеньке... ведь простудишься!
И смотрит на меня, как я натягиваю на коленки надшитое платье. На отца потом посмотрела, опять на меня, собралась с духом и говорит:
- Ну, хозяин, вы как хотите, а я давно хочу Вам сказать. Вы только посмотрите на девочку - она ведь почти взрослая. А одета...
Ту отец хлопнул себя по лбу, и говорит:
- Понял! - И засмеялся, как давно уже не смеялся.
А на следующий день Эмма принесла мне одеваться новое платье, и туфельки, и чулки, и чепец новый, махонький, едва волосы прикрывающий, а волосы из под него полагалось распускать по спине! Все такое до ужаса красивое - даже одевать жалко! Я заикнулась было, что пусть новое платье полежит в сторонке, пока я сбегаю в лес, но Эмма подошла к шкафу, распахнула его, а там этих платьев - немеряно! И шляпок, и туфель, и еще много чего! А у окна новый туалетный столик, и на нем - зеркало, гребни, щеточки, шкатулочки, флакончики, баночки - скляночки всякие, стоят себе, переливаются на солнце хрустальными боками, зайчики мне в глаза пускают золочеными гранями...
- Эмма - что это? - шепчу. Шепчу, потому что аж горло перехватило!
- Это все хозяин! Велел наряжать Вас каждый день! Может, для того, чтоб ты больше не скакала по лесу, как коза...
Это верно, в таком не поскачешь... да и не очень хотелось... долго не хотелось. Почти неделю. Ну или дней десять, в течение которых я ходила по дому разряженная как павлин, осторожно переступая ногами в новехоньких бархатных туфельках, растопырив руки в тонких перчатках, и стараясь не зацепится ни за что подолом очередного портновского искусства. В это время в доме царила идиллия - Эмма спокойно сидела в своей комнате, перебирая какие-то тряпочки, а отец умиленно наблюдал за своей почти выросшей дочерью. На одиннадцатый день идиллия кончилась.
Я проснулась утром довольно рано, когда еще светало. Спать больше не хотелось. Я села в кровати, завернувшись в одеяло, и стала думать, чем же сегодня заняться. Одеть голубое платье? надоело. Одеть розовое с красной вставкой? тоже надоело. А если розовое, а поверх желтую пелерину? и заколоть ее не справа, как в прошлый раз а слева? нет, тоже не греет! но тогда...
Я подошла к шкафу, распахнула его. Горы разноцветных тряпок, так радовавших меня вчера, сегодня поблекли и казались выцветшими. Куда девался щенячий восторг от их созерцания и одевания? Я вытащила платье попроще, оделась сама, уложила волосы, чтоб не мешали, и пошла в библиотеку. Читать.
Глава 4.
Мрак бытия неизбежен, но все же!
В жизни есть место для любви и для улыбок...
И не важно даже то, что можно получить по роже,
Ступая по дороге проб, услады и ошибок.
Ashtree
В это утро солнце явно решило взять выходной. Нет, где-то там оно, конечно же, светило, но тут, над конкретно взятым лесом, об утреннем солнце напоминали лишь посветлевшие с рассветом облака. Начинался серенький день, не дождливый, не туманный - никакой. Просто серый, скучный, пустой, очередной день, похожий на все остальные.
Было тихо-тихо... ничего не стучало, не звякало, не тявкало, не мявкало. Старый замок стоял, обернутый тишиной, как дорогая игрушка в подарочной коробке. Прилетели две вороны, тихо сели на трубу, почистили перья, обсудили свои дела и полетели дальше.
Вот слегка стукнула оконная рама. Внизу, в первом этаже замка, приподнялась створка, большая книга шлепнулась на подоконник - поближе к свету - и аккуратная женская головка склонилась над ней. Или нет, скорее девичья - судя по покрою небольшого чепца, прятавшего непослушные волосы. И снова - тишина...
Наверху, на втором этаже, в большой спальне, проснулся мужчина. Как всегда - один. В этой своей распроклятой громадной постели. Еще не придя в себя после сна улыбнулся чему-то - наверно сновидению, улыбнулся, как мальчишка, тепло и беззащитно, повернулся на бок, обнимая холодную подушку рядом, зарылся в нее носом, и проснулся окончательно. Вздохнул, сел в кровати, встряхнул лохматой головой, отгоняя прочь снившуюся кашу из длинных ног, тонких рук, неизвестно чьих бедер и прочих аппетитностей. Пробормотал: "ай-тарма! и приснится же такое!" Потом прислушался.
Было тихо - так, как бывает утром. Он мысленно обежал взглядом весь замок - нет, все в порядке, все как обычно. Вот только дочь почему-то уже не спит. Сидит в библиотеке с книгой - подумать только! Он скорее ожидал бы, что она пропадает в лесу, или опять шастает на чердаке, и вернется потом оттуда вся в пыли и паутине, как в прошлый раз. "С книгой... надо же... - думал он, машинально одеваясь, - а что это она читает с утра пораньше?" Натянул сапоги и решил, что в первую очередь он зайдет в библиотеку.
В библиотеке, у восточного окна, стоял неширокий диван - как раз места для одного человека. На нем-то и устроилась его дочь - положила книгу на подоконник, поближе к утреннему свету, сама стоит на коленках на диване, оперлась о подоконник локтями, чуть покачиваясь, и один башмачок, упавший с ноги, валяется сиротливо на полу....
- Привет, воробей! - сказал он с порога, чтобы не испугать - видно было, что она вся в книге, и не слышит, и не видит, что вокруг происходит. - Что читаешь?
- Привет... - она еле оторвалась от книги. - Вот, посмотри сам...
И протянула ему толстый том в богатой обложке.
Ну и что? "Цвет нации". Сборище титулованных болванов с домочадцами. Неизвестно, откуда затесалась в его библиотеку эта чушь в золотой обертке, но Оттилия не сводит глаз с золоченого кирпича и едва дышит...
- Что именно тебе понравилось, дочка?
- Вот... - и она раскрыла книгу там, где уже лежала закладка. - Вот, посмотри!
На страничке была изображена некая титулованная особа. Художник искусно вырисовал и наряд, и драгоценности, и высокое кресло, обитое бархатом, в котором она сидела. Завивались пышными жгутами пепельные волосы, пряча в своих волнах небольшую золотую корону, и неимоверно большие глаза с кротким бараньим выражением взирали на мир. И дистрофично маленькая и узкая ручка свисала с подлокотника кресла, как безжизненная перчатка.
- Ну и что? - переспросил ее отец
- Как что! Ты посмотри - какая красивая! - с горечью выдохнула Оттилия. - А я - пугало огородное! У нее - все: и фрейлины, и подруги, и слуги, и родственники, и даже кони, кошки и собаки! И все живут, дышат, двигаются и шевелятся вокруг нее! А я .... а у меня.... - она закусила губу, сдерживая слезы, - ничего! никого! одна дохлая Эмма!!!
И тут же порывисто бросилась к нему на шею:
- Нет! я знаю! я знаю, что у меня есть ты, и ты меня очень любишь, и я тебя тоже жуть как люблю! Но почему! почему вот так... нет, ну я не знаю, как сказать! нет, нет, забудь, я тебя очень-очень люблю!!! - и то ли плачет, то ли не плачет у него на плече, продолжая обнимать его...
И нет у него ни слов, ни сил, ни возможности утешить хоть чем-то свою девочку, свою малышку, воробушка любимого, ради которой он сидит в этой норе как краб, не смея высунуть нос наружу. Ради нее, Оттилии, он заставил себя забыть многое и боится сделать лишнее движение руками - а вдруг это случайно окажутся магические пассы? Ради нее он киснет под этими распроклятыми синими елками! И будет киснуть дальше, потому что она - это все, что у него осталось...
Глава 5.
За сим замолкаю, и буду молчать.
Для крика нет места - не буду кричать.
Закрою глаза и увижу мечту.
Быть может, во сне я ее обрету?
Увижу... узнаю... и дальше пойду.
Во сне ль, наяву - но мечту я найду...
Ashtree
Я извиняюсь. Я зачиталась. Я прямо сама не своя когда ее вижу - забываю обо всем! Вот и теперь - забыла, что собиралась рассказать о самом главном... или о самом страшном... даже и не знаю, как сказать. Ну, о моем проступке, который все изменил. Правда, тогда я еще не знала, что делаю, хоть это меня не извиняет. Но - если б вы ее видели!
Она.... она - как солнце. Сияет! Красивая необыкновенно, и я не о платье. Платьев мне отец надарил не хуже. Нет, она вся - как луч! лицо нежное, и волосы как легкий взмах белых кружев, шея длинная и тонкая, а руки - махонькие, с тонкими пальчиками, и ноготки блестят!
А мои волосы все время рассыпаются, и лезут наружу из-под всего - хоть чепчик одень, хоть заколи их гребнем, хоть лентой перевяжи! Два взмаха головой и готово: жесткие темные пряди падают на лоб, лезут в глаза (а если ем, то и в тарелку), и я опять похожа на дикобраза!
А лицо мое - вообще ужас! Круглое, как тыква, щеки торчат во все стороны, как у хомяка, и краснею я моментально! А она такая беленькая.... И ручки ее - вон как изящно лежат на коленях...
А мои грабли... эх!
Несколько дней подряд я часами просиживала в библиотеке, разглядывая ее. Потом перетащила книгу к себе в комнату. Эмма не могла на меня нарадоваться: я была паинькой, не пропадала в лесу, не скучала (когда мне скучно, я становлюсь довольно противной), а сидела целыми днями в своей комнате, то восторженно уставившись в книгу, то, мечтательно - в потолок... И оттого, что сидела спокойно, вид имела весьма пристойный и аккуратный.
- Ах! Какая милая барышня! - восхищалась Эмма.
И лишь отец, заглянувший однажды ко мне в комнату узнать - почему это меня не слышно который день и не заболела ли я? - был удивлен моим видом, покачал головой, но пока ничего не сказал и вышел.
Лучше бы он что-то сказал! Что-то спросил! Я бы рассказала, что творится у меня в голове, и может, ничего бы и не случилось! А тут еще эта Эмма все время вертелась перед глазами....
Все началось вечером. Я уже собиралась спать, и, лежа в постели, следила за свечой на столике у кровати. Свеча горела уже давно, и растопленный воск каплями стекал вниз и застывал причудливыми наплывами. Голова моя, как обычно, была занята мыслями о "прекраснейшей принцессе Савойской" - так звался мой кумир, судя по надписи в драгоценной книге. Я мечтала о том, что когда-нибудь она может случайно попасть в наш лес - ну, проезжать мимо, или на охоту там поедет.... И чего-то там вдруг случится - ну, карета сломается, например.... И вот она у нас, в нашем замке! И говорит нежным голосом: "А кто это прелестное дитя?" Я ей, конечно, сразу понравлюсь... я умею нравиться если надо! Она скажет: "А не хотите ли быть моей фрейлиной?" Отец сначала будет возражать, а потом отпустит - не будет же он противиться счастью дочери! Я смогу ей прислуживать... читать ей... еще чего-то там...
Стоп. Вот тут проблема. Фигушки я смогу ей прислуживать! Вряд ли я вообще буду прислуживать хоть кому-нибуть!
Ну ладно... а если так? Карета сломалась. Ехать дальше - никак! Она остается гостить в нашем замке, ей тут понравится, я покажу все самое интересное, и мы становимся подругами! И никто никому не прислуживает! Это я здорово придумала!
Вот только не будет этого никогда. Не поедет принцесса Савойская через глухой лес, и кареты у нее хорошие, прочные, не ломаются просто так! И НИКОГДА! никогда ты с ней не встретишься....
Я протянула руку к свече и машинально отломила кусочек воска. Смяла его в руке, а в голове слова крутятся: "никогда... никогда..."
А тут Эмма нос свой серый в дверь сует: " Деточка, спать пора! Погасить тебе свечу?"
"Да! - вдруг, ни с того, ни с сего, рявкнула я на нее. - Да! Да! Именно так!!!"
Бедная Эмма. Она решила, что я сошла с ума....
Не знаю, спала ли я этой ночью. Если и спала, то сон мой был лишь продолжением вечерних мыслей. И во сне я прикидывала, рассчитывала и думала, как лучше воплотить в жизнь посетившую меня идею. Утром, когда еще все спали, я утащила из кухни большой кусок воска и принялась за работу.
Ну, вначале я хорошенько размяла ком. Та еще работа, скажу я вам! Руки у меня заболели, и лоб покрылся испариной. Но воск стал послушным, и можно было приступать к главному.
Вот она, принцесса, на картинке передо мной. Такая нежная и такая красивая. Получится ли у меня?
Вперед.
И мои руки погрузились в комок сероватого податливого материала...
Прошло не знаю сколько времени. Я не считала. Я вся увлеклась работой, и видела, что мои старания не проходят даром! У меня получалось, причем намного лучше, чем у отца в свое время! Он, когда делал Эмму, лишь наметил контуры фигуры, а я же старалась сделать свою принцессу как можно более похожей на настоящую. На картинке девушка сидела в кресле, ну а я сделала ее стоящей во весь рост, протягивающей руки мне навстречу - это она якобы приветствует меня. Голова чуть наклонена вперед, на ней изящная корона из тонкой золотой проволоки, и две волны пепельных волос пышно обрамляют виски, сплетаясь сзади в косу вместе с нитями жемчуга.... Плечи тонкие и хрупкие (ведь это принцесса!) и на плечах - опушка из белейшего горностая с крапушками черных хвостиков. Талия очень тоненькая (я боялась, что фигурка переломится!) и две нежных ручки протянуты мне навстречу, одна полуопущена вниз, другая повернута маленькой узкой ладонью вверх - будто принцесса предлагает мне... ну не сердце, а хотя бы дружбу...
И две стройных длинных ноги угадываются под пышным платьем, потому что принцесса очень спешит, почти бежит куда-то - может в наш лес? - так что богато расшитая юбка улетела назад от порывистого движения и две ножки в золоченых остроносых туфельках несут ее вперед быстро - быстро...
И лишь одно меня расстраивало - воск был слишком пластичен и я не могла вылепить мелкие детали - например, черты лица, взмах бровей, форму губ. Фигурка получалась безликой. И тогда я взяла в руки ножницы. Извинилась перед нарисованной принцессой. И вырезала из книги ее лицо, а потом аккуратно приклеила к голове фигурки. И теперь уже знакомые глаза глядели на меня с изящной восковой статуэтки...
А после того как фигурка была готова, я спрятала ее подальше, чтобы никто - ни отец, ни проныра Эмма не догадались, что я задумала. Спрятала, потому что теперь предстояло самое главное - раздобыть жидкость из кабинета отца. Думаете, это было слишком сложно? Ничуть. Отец, конечно, что-то сделал с дверью своего кабинета - я не могла туда войти, даже если она была не заперта. Но про окно он не подумал...
Мда. Я тогда точно сошла с ума. Мечтала целыми днями о нарисованной кукле. Потратила день на то, чтобы вылепить ее изображение. И самое главное: украла склянку с магической жидкостью - и у кого? у собственного отца!
Однако в то время я была как в лихорадке. Вечером, после ужина, сказала Эмме, что я хочу лечь спать пораньше. Вытурила ее за дверь, дождалась, пока она перестала шуршать за стеной. Потом, не зажигая свечи, и почти не дыша, вытащила из-под кровати свою восковую принцессу.
- Здравствуйте, Ваше высочество, - сказала ей тихонько. - Добро пожаловать в наш замок, мы с отцом рады приветствовать Вас!
Потом поставила фигурку на пол, туда, где лежал кружком лунный свет, открыла склянку. Запахло чем-то сладковато-приторным. Едва дыша, я капнула на голову фигурки три полновесных капли и крепко-крепко зажмурилась.
Посидела так, пока не начали болеть веки. Потом осторожно открыла глаза. Фигурка все также стояла передо мной, и на голове у нее поблескивали в лунном свете три желтых маслянистых капли.
"Конечно, - подумала я, - а чего ты хотела? тоже мне, размечталась!"
И пошла спать. Но сразу заснуть не получалось, я лежала, глядя на свою принцессу, как она там стоит в лунном свете, такая одинокая - почти как я... Потом встала, взяла фигурку и уложила ее рядом с собой, укрывая одеялом. "Спокойной ночи, Ваше высочество..." - прошептала ей, и потом уже - уснула...
Ах, если бы я только знала, что этот вечер - последний мой вечер под крышей родного дома...
Глава 6.
Как странно все на белом свете
Все пишут буквы, буковки в слова
И сотворив беду, хотят не быть в ответе
Сославшись что болела голова...
Ну а потом на гребне славы падкой
Они и рвут и мечут все подряд
И для себя хотят все жизни сладкой
Одевши мысли в сказочный наряд
Укрывши в одеяло убеждений
Скрытое желание любить
Ои идут по углям наслаждений
Н чтобы умереть, а чтобы жить
Ashtree
Тихо-тихо в предутреннем лесу.
Солнце еще не встало, и даже еще не рассвело как следует. Только небо посерело, и звезды погасли. Синий туман легкой дымкой поднимается над озером, обнимает прибрежные кусты, и наплывает на лес, на темный замок, доползает до ближних холмов и там сворачивается в синие клубки.... Тонкие синие щупальца осторожно заглядывают в распахнутые окна замка, будто проверяют - все ли в порядке? Вот осторожно вползли в неприкрытое окно библиотеки, расплылись синей влагой на кожаных диванах. Оттуда неслышно проскользнули в кухню, осторожно обогнули сидящую неподвижно на стуле восковую куклу с оловянными глазами, прошлись влажной ладонью по висящим у камина кастрюлькам и сковородкам, и тихо заскользили дальше, в комнаты хозяев. Вот комната дочери - стол и стулья, и диван с парой кукол, и шкаф, набитый платьями, склянка с маслянистой жидкостью на столе, и две девичьих фигурки, крепко спящих в одной постели,... ну и пусть себе спят дальше... а вот приоткрыта дверь в комнату хозяина - и сам он спит спокойно и безмятежно, и снится ему наверное что-то хорошее...
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!
Дикий, сумасшедший, панический визг взорвал мирную тишину рассвета. Туман, с перепугу, упал синими каплями на пол. Мужчина, не успев раскрыть толком глаза, вскочил и помчался в комнату дочери - визг доносился именно оттуда.
- Что? что такое? что случилось, Оттилия?- заорал он, вваливаясь в комнату. И увидел:
Дочь его сидит на полу, забившись в угол, тараща перепуганные глаза на кровать и пока еще не понимая, что же происходит. На кровати, точно так же перепугано, забилась в подушки чужая девушка, вцепилась в одеяло мертвой хваткой, и орет не своим голосом. Лицом беленькая, полноватая, жиденькие кудряшки прилипли ко лбу, корона съехала набок, и большие выпученные глазки, похожие на оловянные пятаки, переполнены животным ужасом. А маленький ротик периодически раскрывается во всю ширь и резкий визгливый вопль рвется наружу из нее, как вихрь, как шторм, как ураган, как стихийное бедствие! И, кажется, еще минута - и не выдержат уши!
- Тихо... тихо! Тихо! Да успокойся же ты! - начал было говорить мужчина, но визжащая особа ничего не видела, ничего не слышала, и все так же продолжала сотрясать стены замка резкими воплями. Тогда он сказал лишь одно слово и резко хлопнул в ладоши у нее перед носом; чудо свершилось, и особа заткнулась, скорее даже просто застыла на месте с раскрытым ртом.
Мужчина бросился к девочке, схватил ее за плечи.
- Ты как? Оттилия? В порядке? Как ты меня напугала! Но что здесь произошло? Что....
И тут взгляд его упал на склянку с жидкостью, забытую девочкой на столе - ту самую склянку, которой он не так давно уже пользовался. Недоуменно взлетели брови, потом нахмурились, и глаза, уже наливающиеся пониманием, смотрят пристально на дочь. Потом взял одну из тонких рук и слегка понюхал - а пальцы-то пахнут воском!
- Дочка, - голос звучит глухо-глухо, - это ты сделала?
И кивнул в сторону кровати.
- Да...
- Но как? КАК ТЫ СМОГЛА? - и смотрит ей в глаза пристально-пристально, будто хочет увидеть там чего нет... хочет и не может... и пальцами своими сильными так вцепился ей в плечи, что Оттилия не выдержала и ойкнула.
Он пришел в себя, разжал руки, отпустил ее. Погладил по голове - "ничего, мол, успокойся..." Потом сказал:
- Расскажи-ка все по-порядку...
И тогда я все рассказала. Как мне было одиноко. Как хотелось вылететь из этой синей клетки. Жить, так как живут обычные люди, иметь подруг, соседей, может даже ходить в школу. Как я мечтала попасть в обычную жизнь, о которой я читала лишь в книгах - так же, как дети порой мечтают попасть в сказку... Отец слушал меня, и лицо его становилось все более грустным, потом он обнял меня, и остаток моих слов я говорила уже в его большое плечо.
Выговорилась и замолчала. И он молчит. Я замерла, чуть дышу, жду, что же дальше будет? Чувствую, что натворила делов, а что именно - не пойму пока. Сижу как мышка, боюсь пошевелится. Молчу. И он молчит. Не ругает меня, не отчитывает - молчит, и все. И от этого молчания мне еще хуже делается.... Глянула я на него искоса - а он смотрит куда-то вдаль, и лицо у него такое.... не сердитое, и не грустное, - страшное лицо. Будто он вот так вот, сразу, потерял все, что имел...
Собралась я с духом и спрашиваю тихонько:
- Что теперь будет... а?
- Не знаю, - говорит он. - Ей-богу, не знаю. Может быть что угодно...
- Но почему? Ты же делал Эмму, и ничего...
- Эмма - настоящая Эмма - жила здесь, в этом лесу, и похоронена тоже здесь, в этом лесу. Возвращение ее никого не коснулось и ничего не затронуло. Ты же - я даже не представляю как - призвала сюда душу реального, живого человека! Ведь там, где жила эта девушка, ее сейчас нет! И ладно бы - служанки какой-нибудь, а то ведь кого! самой принцессы Савойской, наследницы престола, которую всячески берегут и охраняют!
В это время принцесса, сидевшая до сих пор неподвижно на кровати с открытым ртом, зашевелилась, закрыла рот и обвела комнату более-менее осмысленным взглядом, увидела нас с отцом, сидящих на полу, опять вцепилась в одеяло, и набрала побольше воздуха в грудь, явно собираясь и дальше вопить изо всех сил.
- Нет! - отец быстро вскочил на ноги. - Умоляю Вас, Ваше высочество, только не кричите так больше! С Вами все будет в порядке!!!
Принцесса закрыла рот, выдохнула запас воздуха и посмотрела на меня. Я подумала, что реверанс в этой ситуации точно не помешает, и неуклюже присела на одной ноге. Принцесса милостиво кивнула мне головой и сказала:
-Ты... как тебя там! шевели своими булками!
Я опешила. Я ничего не поняла. Глянула на отца - он пожал плечами... потом на принцессу - а она уже сидит в кровати и шипит на меня:
- Платье неси! Живо, дура!
- Простите, Ваше Высочество, - выступил вперед отец, - но...
- А ты вообще заткнись! Что ты делаешь в моей спальне, да еще и без сапог! Вон отсюда немедленно!!!
- Перебьешься! - рявкнул на нее отец и начал громко и четко произносить вслух какие-то слова - я не запомнила какие. Что-то вроде "а канитасса тин халлис! ..." и дальше еще чего-то. Наверное, хотел отправить ее обратно - и, слава богу! Я уж и не рада была тому, что у меня все получилось. Кто ж знал, что эта принцесса окажется такой дурой!
Да не тут-то было. Отец читал заклинание, и принцесса не исчезала - лишь становилась все меньше и меньше. Я уж было подумала, что отец хочет сделать ее настолько маленькой, чтобы ее не было ни видно, ни слышно - тоже, кстати, вариант! - но эта скверная девчонка вдруг заплакала, размазывая слезы по круглым щекам:
- Ну пожалуйста, пожалуйста, господин волшебник! Не превращайте меня в мышь! Я их так боюсь! Как же я буду смотреться в зеркало, я же буду себя бояться-а-а-а-а!!!
Отец замолчал. Потом подошел к кровати, где сидела принцесса, уменьшившаяся до размеров пятилетнего ребенка, положил ей руку на лоб и негромко сказал всего лишь одно слово - "тардиан". И принцесса зарылась носом в подушки и сладко засопела...
А мы вышли на крыльцо. Сели, глядя на утреннее солнце. Потом отец грустно сказал:
- Ну, милочка, и замутила ты дело.... Не получается у меня отменить то, что ты натворила! Ничего я уже не могу, дочка!
- Неправда, - возразила я от чистого сердца, - ты все можешь! Просто забыл, как делается - ведь так?
Он мне ничего не ответил, лишь встал молча и пошел к дому. Шел, и казалось, что он постарел сразу лет на десять. "Стой! - закричала я, - не уходи! Не оставляй меня! Куда ты идешь?"
И тогда он остановился, повернулся ко мне и сказал - "Иду к себе в комнату. Надо же мне одеть хотя бы штаны и сапоги. Ты не возражаешь?"
И я засмеялась...
Глава 7.
Осень - печальных красок палитра
Лету готовит светлую грусть
Мокрой ладонью ты слезы не вытрешь
Разве что станет преснее их вкус...
Осеннее утро
А.Розембаум
Отец пошел к себе, и я тоже побежала в свою комнату. Наскоро оделась, посмотрела на принцессу - как она спит, зарывшись носом в подушки, и пошла в кухню. Там быстро сделала несколько бутербродов, один съела сама, а парочку потащила наверх - отцу.
Он сидел в своем кабинете, спиной к двери, и не видел меня. Я потопталась на пороге, не зная - окликнуть его, или как? ведь я не могла входить в эту комнату через дверь. Через окно-то я влазила прекрасно...
А потом попробовала перешагнуть через порог - и спокойно перешагнула. Наверное, теперь уже не было смысла запирать от меня вход. Я подошла к столу, поставила на него тарелку с бутербродами и направилась к отцу. Он сидел у большого сундука, держа в руках крохотное платьице, расшитое по подолу золотыми нитями.
- Твое! - сказал мне, улыбнувшись.
Я засмеялась, взяла платьице и приложила к себе - оно едва доставало мне до пояса. Засмеялся и отец. Потом спросил:
- Ты помнишь маму?
Я напряглась... и честно ответила:
- Нет.
Он кивнул головой и сказал:
- Да, конечно... Ты была слишком мала, когда она умерла.
Вздохнул, свернул платье и спрятал его в сундук. Потом начал доставать оттуда странные вещи: дорожный мешок, свою одежду, в которой он обычно отправлялся в путешествия, меч, еще какое-то оружие... Из угла извлек что-то, похожее на косу, и я спросила - что это?
- Глефа. - ответил отец.
И продолжил:
- Вот что, дочка.... Оденься-ка ты потеплее - так, на всякий случай, да пару платьев с собой прихвати. И собери нам еды, не много, но посытнее - мало ли чего.... И, главное, будь повнимательнее...
- Зачем?
- Не знаю. Не спрашивай. Просто сделай, как я прошу.
Ну и ладно. Не хочет объяснять - не надо! Я пошла к себе, оделась, как было велено, посмотрела еще раз на принцессу - спит себе, аж прихрапывает! Потом пошла в кухню и начала собирать еду.
И тут услышала стук в дверь.
Сначала я даже не поняла, что это. К НАМ НИКТО НИКОГДА НИ РАЗУ НЕ СТУЧАЛСЯ В ДВЕРЬ! И тут, вдруг...
Я выскочила из кухни, торопясь открыть, и тут меня перехватила рука отца.
- Я сам! - сказал он так, что я сразу спряталась в кухне. Подумаешь! Мне и оттуда все видно и слышно...
Отец открыл дверь, и с порога раздалось:
- Кхе, кхе... Доброго Вам дня, досточтимый воин! Здоровьица и Вам и Вашим домочадцам! Ох, давненько, давненько не видались! Как поживаете? Войти не позволите - ли мне?
- Не позволю. Нечего тебе, Харлам, в моем доме делать!
- Вот как, значит... кхе, кхе... старого друга встречаете... даже глоток воды не дадите с дороги? А я уж размечтался что сейчас мой старый друг Шань мне обрадуется!
- Не был ты мне другом никогда, Харлам, и не будешь! Говори - зачем пришел?
- Не могу говорить. Устал, горло пересохло, силы на исходе. Мне бы передохнуть чуток - слишком я стар!