Первое, что я воспринял и запомнил, - это свет и холод. До этого,
сколько я себя помню, слышал только чивильканье матери. Какая она, я ещё не
знал. В скорлупе мне стало тесно, и однажды, тычась клювом, я её надломил и
стал пробиваться в дырочку. Края её треснули, и я протиснулся, сам не зная
куда. Теперь знаю: это было гнездо. Расправил крылышки, на которых ещё не было
пёрышек, хотел привстать, но не получилось, в ножках ещё не было силы.
Холод был очень неприятен, и я прижался к пуховому телу матери,
подумал: "Так ещё можно жить, тут тепло". Отец приносил козявок, некоторые были
вкусные, но очень скоро рядом со мной появились на свет братики и сёстры. Мы
все хотели есть. Как я сейчас вспоминаю, это было сплошное голодное время. От
холода ещё можно было спастись, прижимаясь друг к другу. Но голод! О, этот
голод! Как все тянули шеи, раскрывали рты и начинали горланить, желая, чтобы
достался червячок.
Проглотив червяка или букашку, я рассматривал: какая она - моя мать?
Красивая: у неё зеленоватая окраска и жёлтая полоска на темени, большие круглые
глаза. Отец такой же, но ярче. Вскоре мы научились прижиматься друг к другу,
мать тоже смогла отлетать от нас и приносить кое-что вкусненькое. Мне почему-то
казалось, что она чаще опускала съедобности в мой разинутый клюв.
Мы все росли быстро и стали обрастать сперва пушком, а потом у нас
появились какие-то жесткие штучки. Они увеличивались с каждым днём и
становились перышками. И вот тогда-то я однажды понял, что у меня есть
крылышки.
Мир вокруг нас состоял из переплетения ветвей и шелеста листьев. А над
нами было что-то голубое и нетвёрдое. Мы видели, как наши родители летают.
Когда я вытягивал шею и смотрел через край гнезда, мне становилось страшно от
высоты, на которой оно было устроено. Гнездо становилось тесным, а в крыльях я
уже чувствовал силу. Мать урезонивала меня, говорила, что под деревьями ходит
страшный кот. Мне думалось, что она преувеличивала опасность, говоря о зверях,
которые только и ждут, чтобы сцапать нас и съесть. Это было странно: как нас
можно съесть? Мы же не козявки.
В первый раз на неокрепших ногах я встал на край гнезда, ещё
покачиваясь и удерживая равновесие взмахами крылышек. Мать встревожено
зачивилькала, а отец, оказавшийся рядом, подбадривал: - "Давай, давай! Не
бойся". Однако мать решительно возразила и напомнила о хвостатых и зубастых
существах, которые ходят по земле. Мне пришлось сложить крылышки. Я ещё не умел
не слушаться. Мои братики тоже были послушными.
Но шли дни. Мне не давала покоя мысль: мир так обширен! Я уже
чувствовал его бескрайность. Если долго сидеть в гнезде, то я не успею облететь
этот мир, подняться на высоту. А он так интересен, хотя и много в нём
страшного. Но если я буду хорошо летать, то что мне может грозить? Я улечу от
опасностей. Буду ловить козявок сам, не жестких, а самых вкусных, которые лишь
иногда доставались мне, принесённые родителями.
Братики и сёстры ужасались моей самоуверенности, говорили обидные
слова, что я "какой-то не такой, что я слишком много о себе воображаю". И я
решил: "Ну и пусть я не такой!"
И вот однажды, когда родители отлучились, я шагнул навстречу ждавшему
меня миру - широкому и солнечному. "Эх, была-не-была!" - решил я и бросился
вниз. Падая, я не успел испугаться. Стоя внизу, я не мог понять: упал я или
слетел. А сердце так билось, так билось, будто выскочить из груди хотело. И тут
до меня дошло, что я отлетел на своих крыльях, а не шлёпнулся под гнездо, где
была наша уборная, запачканные кусты. Крылья меня поддержали, не дали упасть и
ушибиться, но ровно настолько, чтобы я приземлился на траву.
Мои сёстры и братики были поражены. На ветках, под которыми я сидел,
откуда-то взялись родители.
-Ты жив? Ты жив? - спрашивали они.
-Всё в порядке, - ответил я, сам ещё не зная, всё ли в порядке.
И вдруг меня охватила радость, что могу летать. Я замахал крылышками,
немного поднялся над землёй и опустился уже в другом месте.
-Могу, могу! Летаю, летаю! Смотрите, смотрите! - зачивилькал я
родителям. Все видели и слышали это. "Вот вам и не такой! - думал я с
торжеством. - Да, я не такой!"
Перелетая с куста на куст, родители следовали за мной. "- Но почему я
опускаюсь на землю? Надо взлететь на ветку". Попробовал... и промахнулся,
кувыркнувшись на землю. Но уже со второй попытки за ветку я схватился. Она
качалась. Какое удовольствие - качаться на ветке! Сидя в гнезде, я иногда
чувство-вал лёгкое качание нашего дерева, но здесь всё было совершенно
по-другому. Долго сидеть на ветке я не мог, мои ножки с коготками были ещё
слабыми, слетел на землю, чтобы попрыгать.
Вдруг мои родители тревожно закричали. Пока соображал, кого или чего
мне надо бояться, меня накрыла рука человека. Я и раньше видел людей несколько
раз, но родители не особенно тревожились. Человек своей рукой плотно, но
несильно сжал меня, так что дышать я мог. Он смотрел на меня, зачем-то подул на
голову, ероша перышки, и спросил:
-Как тебя зовут, птичка?
-Чивильк, - ответил я.
Потом он показал меня другому человеку, у которого были длинные волосы
и яркая юбка. Этот человек сказал:
-Вова, давай его отпустим.
-Ой, смотри, Наташа! - показал другой рукой человек, державший меня. Я
тоже посмотрел в ту сторону и увидел крадущееся хвостатое существо с зелёными
глазами и длинными усами. Кто это, я не знал. Люди крикнули:
-Брысь!
И Брысь метнулся в сторону. Так я узнал, что имя хвостатому зверюге -
Брысь.
Человек, которого звали Наташей (я теперь их всех знаю), взял меня из
руки Вовы и, моргая, как я, стал меня разглядывать и гладить.
А я думал: - Когда же ты меня отпустишь? Вова поднёс к моему клюву
муху. Я понял, что это угощение, но из вежливости отказался. Тогда человек по
имени Вова снова взял меня в руку и запустил мною в небо выше всех кустов, даже
дух перехватило. Но крылья сами расправились, и я полетел, полетел, полетел. С
того дня стал летать, как большой. Вслед за мной научились летать мои братики и
сёстры. И теперь мы все летаем!
***