Психологическая новелла
В звучании ходиков ему слышалось: - Так ли? Так ли?
Вспоминая, он сравнивал.
Та нудно просила:
- Давай спать!... Гаси свет... Скоро ли ты кончишь свою писанину?
"Свою писанину" обижало его. Ведь он писал не только для себя, но и для
людей, и для нее. Он сердился в душе и старался не вспылить, но думал: "за что
мне такое наказание?"
Отвечал: - Скоро, скоро, еще немного...
Эта никогда не упрашивала его. Несколько раз приподнимет голову с
подушки, взглянет, как он, лежа рядом с ней, что-то торопливо пишет.
Чувствовалось, что она терпит, старается не помешать, не спугнуть его мысли,
уважает его дело. Но долго не выдерживала. Подкатывалась к нему слабеньким
комочком, прижималась. Виновато лепетала:
-Я только согреюсь...
Просовывала руку куда-то к нему между ног. И писать дальше не было
возможности. Теплом своего тела сделать хорошо одному человеку было нужнее, чем
огнем своей души - всему человечеству. Он откладывал карандаш и блокнот, гасил
свет и делался счастливым.
Та ушла от него, заявив, что не хочет группового секса.
Так она обозначила свою обиду. Ушла после того, как он однажды ночью
приостановил ритмичные движения своего тела, которые она чувствовала своей
глубиной, уже предвкушая приближение желанных мгновений. Приостановил,
разомкнулся с ней, подскочил к письменному столу, что-то записал и вернулся уже
дряблый. Так что ей пришлось рукой и устами восстанавливать прежнюю упругость и
потом с досадой напрягаться, чтобы завершить близость чем-то похожим на экстаз,
но уже обесцененный, искусственный, вымученный.
Она и раньше знала, что у него, кроме нее, живой теплой, есть другая
женщина. И мирилась до поры до времени, не ревновала, потому что муж убеждал
ее: он без той женщины жить не может, она - смысл его жизни. Муж говорил ей
стихами Константина Симонова про возможную будущую славу,
"... которая по праву приходит к нам; с ночами без сна, с усталостью до
глухоты, равнодушную к именам, жестокую по временам, но приходящую неизменно,
если сам не изменишь ты..." Но вот ее женское терпение лопнуло , и она ушла от
мужа. - Сколько можно! - всхлипывала она, собирая вещи.
Вспомнила анекдот про чукчу, который , придя с охоты на песцов,
набросился на жену и только потом слез с постели и снял лыжи. Но ведь потом, а
не среди нарастающего блаженства женщины. Слыхала она от мужа и о Чехове,
который считал, что медицина - его законная жена, а литература - любовница.
-Любовниц-то любят крепче,- продолжала она злиться, вытирая слезы. Нет,
хватит делиться с его любовницей - литературой! Хочу, чтобы был моим весь. И
только моим. А не выдергивал, когда ему надо срочно записать пришедшую в голову
то ли рифму, то ли фразу. Наверно, Луиза Коле порвала с Флобером тоже из-за
этого, Мне тебя, такого Флобера, не надо. Я просто не могу, Ты спишь со мной, а
думаешь о любовнице. И уродуешь меня. Посмотри, какая стала я нервная...
И вот теперь возле него дышала женщина, тоже счастливая. Еще неизвестно,
сумеет ли он осчастливить все человечество своими писаниями. Лев Толстой
девяносто томов написал.
Изменилось ли человечество? А если изменилось - в какую сторону? Надо
было - для подстраховки смысла жизни - сделать счастливым хотя бы одного
человека. И этот человек спал сейчас рядом. С плечика ее сползла бретелька.
Бережно поправил.
Отмеряя секунды вечности, на стене тикали часы, говоря:
- Так-так, так-так.
***