Там, впереди, не было видно ничего - один туман, и где-то над ним, справа и слева предполагаются горы. Какая-то колючая взвесь в воздухе залетала в глаза, и таяла, всё время сбивая с толку: то ли это песок, то ли снег, а ноги, погружаясь в мягкую жухлость травы, уносили всё дальше, вспоминали всё больше, как оно бывает - ходить. Вот откуда в немецком языке эта изломанность, спотыкач языка о зубы, губы и всё, что во рту - немецкие Альпы по-братски похожи на Алтай, а если ты ходишь по камням, то ты дышишь как ходишь, а язык - от дыхания, а мысли - от языка. Сталбыть, я мыслю, как иду. А если иду за кем-то, то учусь мыслить по-чужому. Сейчас я иду за Великановым, и с непривычки трудно - он всё время выбирает свой собственный путь, и это "своё" очень уж его.
Движенье за счастье после полного бензиновых испарений фургона и ночи на ветру. Но это не сразу, а когда на привале у скал падаешь на рюкзак на спину, и она остаётся тёплой, несмотря на мокрый ветер вокруг. Женя кидает горсть пахнущих сыром сухариков, и чувствуя вкус, я вдруг совпадаю с волной абсолютного счастья, пронёсшийся откуда-то из глубин вселенной, через налитый солнцем, недоступный нам за туманом мир, и отразившейся от Земли - на этот раз от меня. Когда доходит, что это, становится смешно, удивительно и страшно - вокруг туман, ветер, а ты так счастлива - не крыша ли поехала, но если считать все странности в жизни, её не хватит - нафиг. Но удивительно.
Нам - в то ущелье. Теперь я знаю, что в эти первые минуты что-то важное происходило со всеми, но что - спросите у Макс Иваныча. Может, он скажет, почему полгруппы шли как шли, а часть понеслась вдруг вверх, в горы, преодолевая первые симптомы акклимухи - мы думали, нам туда, в левое ущелье, и не хотели спускаться, терять высоты. А стоянка была внизу, у деревянной заимки на невысоких скалах - дом, загон для скота, склад кизяков и ручей внизу. И учебник "весёлого английского" внутри - откуда?! Забыто туристами? Или алтайцы на досуге? Можно о нём одном целую историю сочинить,
но у меня другая тема.
Поставить палатки, немного поснимать скалы - и в тот же день первый акклиматизационный радиал. Тяжёлый радиал, сырой ветер способствовал.
... Ощущенье было, что всё наоборот - в том году мы уходили от снега и дождя к рододендронам, Ак-Бому, и солнечному Новосибирску, а в этом - будто плёнка моталась назад. Сначала город, где весна прошла босиком по парапету набережной Оби, есть картинг, открытая дискотека, а нет - мусора и лихорадки в глазах. Потом - Ак-Бом, в одном этом слове для многих звон двух последних бутылок пива, замерших в тосте, а вообще-то Белый Бом, чуткое ухо тихо-рядом стоящей скалы. Потом - подход к горам по туману, как сбегали с них год назад.
Три, два, один.
Как горные козы, будто бы не ведая усталости, они поднимались всё выше и выше. Ах, зачем я одела балаклаву, и повязала свитер на пояс, это так душно и жарко, или просто надо было больше бегать там, внизу. Почему мои ноги норовят всё куда-то засунуться, не туда. Что это за чудное место, эта заснеженная сыпуха! Вон они сидят, неужели привал?
- давайте спускаться, хватит!
- ну чуть-чуть осталось! Немного до верха совсем... - зачем я это сказала, кто во мне это сказал?!
- ладно, тогда пошли.
Мы не долезли до самого верха, но были к нему близки.
Ноль... Отдых... Вдох... И - спуск. Ии - рраз....
Первые уроки глиссирования лучше всего удаются, когда сил, чтоб бояться, уже не осталось. Потом я пользовалась этой техникой довольно бодро. В какой-то момент мы вышли к заснеженному необъятному пространству. На подъеме Макс Иваныч предупреждал, что с гребня правее может сойти доска, и перехлестнуться за наш каменистый хребет - так это оно? Или - другое?
Под снегом был ледок, и тело нашло верную для этих условий тактику спуска - просто упало на задницу и понеслось, быстро набирая скорость. "Давай, ты же катаешься, пробуй управлять ногами". Феерический спуск, полный скорости, эмоций и красоты - вознагражденье за труды. Мокрый свитер, забытый на пояснице.
Сноу-поппингом спускались все. А потом пили чай.
И - два...
Пара кошек. Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю идем... На вопросы, какого года у тебя кошаки, я поджав губы говорю, что ограбила музей альпинизма. Кошек две пары, одни - доблестный ВЦСПС, почти совсем уже тупые, но с ремнями, вызывают восторженно-ностальгические вопли собранного седого человека (Великанов), а другие - самоварные. Не из самовара, просто некоторые детали приварены к ним, и как сказал хозяин раритета, менее надежны при серьезных нагрузках. Ещё у меня есть фифа и жумар, и это похоже на имена главных героев из боевика-комедии в стиле киберпанк.
Вползаем постепенно, и старательно засвечиваю один за одним несколько кадров, пока Стас не помог с настройкой. Этой ночью выпал не снег, а снежище, сантиметров двадцать, и я в первый и последний раз жалею о семи килограммах катальной снаряги в трёх тысячах километров отсюда. Но одной обламываться не в кайф, поэтому делаю несколько кадров сахарных гор с прекрасными выкатами специально для домашних двуногих и одноногих друзей - пусть оценят.
- смотри, какое облако!
Оно переливается всеми цветами радуги, плывёт, тает, и вот новое, вот опять - розовое, зелёное, золотое. Стоим, смотрим. Вокруг - пространство и свобода, дикая необъезженная степь, вставшая на дыбы. Замершая там.
Мы идём дальше наверх, а я мысленно прокладываю дорогу вниз, скольжением - здесь вот так, а там, похоже, туда - слева камни. Если идти, то вдыхаешь горы, а если ехать, наверное, можно продеть в сердце ниточку ветра. Понять, как оно - из века в век гладить длинные чернильные спины, укрывать их на зиму одеялом снега, свистеть в ущельях и повисать ледовым карнизом над пропастью, зацепившись за острые пики. Этого нет нигде, тем более там, где люди заключили с горами сделку - мы не лазаем, и даже не мечтаем, не хотим лезть к вам, а вы не портите нам дела. Я скучала. Я проснулась.
Ловлю искры солнца в снегу. Красота разбрызгана повсюду, не успевает оттаять замершее от нежно-синего марева горизонта дыхание, как она отражается от льдистых гранул под ногами и падает птицей за скалы, вон там, почти рядом. И где она? А вокруг, просто смотри.
Сидеть всем вместе над бездной, на долгом каменном горизонтальном хребте, трепаться и глодать что-нибудь! Колбасу, к примеру. А, ещё орехи есть? Передайте, пжалста! Сыр, и по традиции Макса Иваныча - шоколадка. А я никогда не ем их на вершине - не хочется - в карман, а вечером к чаю. Так повелось.
Воон она. Ирбис-ту - гора барса. Голова тишины навострила уши. Там никто не живёт, только маленький молчаливый хищник. Маленький по сравненью с размерами гор. Умный, снежный, осторожный, с кисточкой на ухе, что он делает там, когда никого вокруг? Может быть, вынюхивает добычу по ветру, или ищет новый источник воды, может занят обычными своими делами, а может, слушает Ту и даже понимает то, что он слышит? Спускаясь, мы видели следы, и кто-то сказал, что волчьи, но кто-то другой возразил, что у волка четыре пальца все вместе, а эти разлапистые когти - кошачий. Свежий. Завтра к нему в гору и пойдём.
Ирбис-Ту.
Я хотела описАть подход, но они одинаковы - не замечаешь отличий в ожидании чего-то большего и большого. Идти в кайф - незаметно, приятно, легко. Солнце выплясывает на снегу, оставляя невредимыми следы горных коз, лисиц, пищух, и за спиной Великанов рассказывает Гале о животных Алтая - кто как называется, где кто водится, за кем он охотился, и что из этого вышло. "...Ради такого стоит жить", - сказал Палыч, то ли мне, то ли горам, и им, похоже, понравилось - всю дорогу Палыч не шёл, а летел, будто акклимуха ему нипочём.
Мне сунули в руку ледоруб уже на выходе со стоянки, и это было правильно. По-настоящему маршрут начался с жёсткой фирновой горки градусов под 50.
- Кошки не оденем, - сказал Макс, - А то снимать их, одевать... Так пойдём.
"Идущий впереди гид-инструктор формирует ступени. Идущий следом за ним должен ступать аккуратно, не обваливая края, а если ступень нарушена, подправить её, "втоптав" снег с небольшим усилием." Так-то оно так, но ботинок вбивается в фирн чуть больше, чем наполовину. Выше по склону втыкаешь ледоруб, сохраняя баланс, и - синкопа-отдых, переносишь часть веса на него. Шаг. И опять - нога, ледоруб, вес, пауза. Коварство этого склона в том, чтоб не сбиться в автоматизм. То есть, ходьба с чётким, одинаковым ритмом всегда немного автоматична - ноги делают, а голова далеко; здесь же необходимо держать баланс, а значит, постоянно сознавать, где ты, и куда тебя дальше несёт. Гора выжимала силы, как одичавший горник - полотенце, на которое случайно был пролит спирт.
Два человека из Кемерово, деливших с нами заимку со вчерашнего дня, вбежали в гору, цепляясь кошками, палками, а наша "гусеница" ползла и ползла вперёд. Расстояние вверх обманчиво, кажется, пройдёшь ещё пять шагов и всё, а доходишь - и это только начало. Наконец, Макс принял решение идти по сыпухе - группа стала сворачивать и выбираться на камни. Царапаюсь, прыгаю, иду за Валей и Таней, стараюсь не осыпать кое-где прикрытые снегом камни, пытаюсь приспособиться под неровный ритм - два шага, остановка, ещё пять, остановка, форс-бросок через камни побольше, и остановки нет, кажется, наклон увеличивается, а темп так и остался прежним. Идём уже два часа.
...Медленно, медленно плавится в алюминиевой кружке слежалый снег, который специально выбирали пожёстче. Сперва кружка полна им, холодна и до безобразия суха, но вот начинает вращаться, как по маслу, белёсый комок - значит, натекла уже вода, и дело пошло. Комочки снега тают, шипит горелка, и вокруг только горы, но мы разговариваем, чтоб незаметно было, как хочется пить.
Сесть на привал - это всегда обернуться назад, от горы под ногами к горам. Вот пишу, и понимаю, что та, что под ногами, тебя пускает не для того, чтоб себя показать - это невозможно сделать, а чтобы ты посмотрел на красоту тех, кто вокруг. Величие без тщеславия.
Алтай сочетает в себе силу и нежность, оттенки моря и глянцево-белоснежный мотив с черничной кожей гор. Когда выкладываешься на подъеме, то ничего не видишь, но нужно встать на привал. И нужно ещё каплю силы, совсем немного, чтобы заметить лёгкость линий ту, и ту насмешку - ведь так они видны лишь с высоты. Так мало, чтобы захватило дух от восторга, забыв, что это - для тех, кто рождён летать, не для тебя. И - каплю счастья, чтобы принять подарок. И - чуть улыбки, чтобы простить расставанье.
...Думала, Барс меня не пустит. Последние метры шла уже не в гору, а за группой, по несколько шагов, и вдруг оказалось, что вершина - вот она, действительно - пара-другая метров, и всё. Народ сидел наверху, встречая подползающих радостными воплями - дошли!
Никто и никогда не "сделал" гору. Она - пустила. В обмен на силы, все, до дна. В обмен на восторг, вопреки уставшему телу и голодному дыханию. Но - мы много говорили и думали об этом - самое лучшее она оставит за кадром, порывом ветра, к примеру, задрав перед объективом целлофан. Чтобы увидеть, надо прийти и прожить, иначе - никак.
Чаша
Как это хорошо, когда до полудня можно валяться в спальном мешке, а потом медленно выползти на завтрак, и лениво потягиваясь, собирать вещи, перемежая сборы солнечными ваннами на сложенных горкой у стены толстых брёвнах. Сняв носки.
Днёвка!
Почти днёвка, вечером у нас лёгкий подход на новую стоянку под Джаниикту. Оглядываюсь назад - прощай, Ирбис! Прощай ручей подо льдом, я думала, ещё не согрелись замёрзшие кизяки на твоём пути, но похоже, воду в горах всё-таки лучше кипятить. А может, и до свиданья...
Мы выходим на край огромной каменной пиалы, на дне молоком дикий снег. Темнеет быстро, дальше уже не идём. Странное место, нам здесь ночевать на снегу, и как-то зябко.
Ещё пустая земля, пустая до того, что на целой планете не было и следа, вдруг двинулась, потянулась ввысь и в стороны, как расправляет плечи неведомый богатырь после краткого сна на привале. И по шкуре древнего моря, привыкшего к своему ложу до неверия в бытие по-иному, прошла дрожь, оно колыхнулось всё сразу, и вдруг свернулось темнеющей воронкой в самом центре, зашипело, попыталось сбежать в небо клочьями пара, но разверзлось, и родило горы. Младенец, как и всякий другой, пошумел грохотом, поворочался немного, и затих. Шли тысячелетия...
Он покрылся красно-бело-чёрной татуировкой, но дожди и ветер почти стёрли её со скал. Он видел Чингиз-Хана молчаливым темноглазым мальчишкой, безудержно и лихо скакавшем по степи. Тёмные локоны его ущелий посеребрили ниточки рек, он зарастал тайгой, но это не мешало ни солнцу, ни ветру. Он всё ещё ждал.
Наконец, пришли дети. Группы учеников с учителем-краеведом бродили по пёстрой осенней тайге, залезали на мшистые скалы, и таки привлекли внимание взрослых альпинистов к этому краю. В 1914 году было совершено первое восхождение на Белуху, что и считают открытием Горного Алтая для серьёзного альпинизма и туризма.
...Будто бы с того времени сюда ни разу никто не пришёл. Отчего ледник, скалы и горы встали в круг, зачем положили друг другу руки на плечи? Не для того, чтоб защитить от ветра тех, кто через много тысячелетий будут вытаптывать квадраты снега под палатки, кто построит из фирна иглу - такую же чашу, только донышком вверх - и в ней будет варить каши на примусе, а чай кипятить в рядом в снежной пещере? Вряд ли. Просто место здесь такое. Вечером я поймаю в объектив звезду, а через сутки мы тоже соберёмся в круг, и будем орать весёлые песни за Танин день рожденья, выпив по кружке сказочного глинтвейна, куда по словам гидов был брошен огромный кизяк, после щедрой и последней
Джаниикту
Жумары. Это моя маленькая цель, я хочу научиться. Но Макс Иваныч как-то слишком быстро мелькает руками, я ничего не успеваю запомнить. Как - так? Примерно эдак. Но вдруг там не будет времени для "примерно"?
Чайник, не хнычь - важно то, что внутри. Я всё-таки поддалась эстетству - кофе, настоящий варёный чёрный кофе с видом на горы - ах, как это было! Ребята знают в жизни толк, и кроме того берут с собой каркаде в пакетиках.
Когда переночуешь на плече у горы, дальше идти легко. Но - мама-дорогая, выберите же там сзади верёвку! Неужели я иду так же? В связке по камням - это ново, в том году был снег, и проблемы возникли только когда впереди шла "триногая" Лариса - шла, опираясь на палку. Мой марш с её вальсом никак не станцовывался, и Виталику пришлось напрягать связки, объясняя, как держать верёвку, чтоб не провисало и не срывало. Но, в общем и целом - шагаешь за тем, кто впереди, и думаешь только о нём. А теперь приходится ловить ритм переднего и заднего - походка обращается в джаз, а голова и тело учатся решать уравнения с тремя неизвестными - Стасом, Тёмычем и Великановым, который ведёт связку, и у которого, как водится, своя песня.
Гиды пытаются провесить перила, а мы загораем на скалах, благодарные им в душе за долгий вынужденный привал. Пристальный взгляд солнца жжет кожу, казалось, она так устала от холода, но теперь - куда бы от этого деться. Скальный выступ даёт тень, можно залезть туда мордой лица, и с блаженством рассматривать горы. Горы как лестница в небо. Когда ты видишь за чётким рисунком ближних, синкопами ведущих к земле линий ещё один, а потом ещё, и последний, совсем растворённый в белёсом тумане горизонта, вдруг понимаешь: это - туда. Снова так хорошо, что исчезает время - есть только это мгновение, будто точка, будто протяжный звук, будто приоткрытая вечность.
Но мы идём в обход. Несудьба нам с жумарами, ну и ладно. Зато какое вершинное плато! Солнце нагрело снег, и облило гору глазурью - каток, можно играть в хоккей, скользить и фотографироваться с другом, с фирменным флагом, с любимым историческим фетишем - если, конечно, вы взяли его с собой. Как я и думала, все вымпелы "лучшему наставнику" достались гидам.
Спуск
Вниз. Будто бы вверх, так похоже на путь к ДжаниикТу, но - нет. Оставляем? Прощаемся? Просто пройден маршрут. Сделано всё, остальное - потом. Ещё раз.
Возможно.
Когда спускаешься, по капле, по шагу вливается жизнь. Наверху - аскетизм всех пяти чувств: для глаз - только белый и синий, тонущий в глубоком сером, для слуха - лишь шелест ветра о камни, да стук падающих от таянья снега камней - где-то. Иногда - голос, скрип снега под ногами. Для кожи - только холод или тепло, ветер, да мокрая от пота футболка. Запахов нет, почти нет. Неспроста туда уходили отшельники и философы.
Но - вниз, и будто кажется мне, что под снегом под ногами журчит ручей - или слишком хочется пить? Ветер ошеломил вдруг тонким запахом, какой бывает, когда тает лёд. Вот солнце открыло камни, в них - оливковый, огненный, пурпурный - расцветает розами мох, а чуть поодаль у камня - танец двух сухих эдельвейсов, хранящих друг друга в объятьях с прошлой весны. Кто-то нашёл гигантское перо орла, кто-то вспугнул сову.
А в долине громыхает река. Она жёлтого цвета, и кругом - тишина бы, но она грохочет, оповещая мир, что в Алтайские горы наконец-то пришла весна. Мы внизу, у воды, пьём вдоволь, и Кара-Оюк, Чёрный Ручей - перед нами в долине, в тумане, в полёте сквозь остатки льда по воле загаданной от начала времён перемены.
Стоянка впервые - с костром и дымом, кизяками повсюду - единственное сухое место в округе. И - ни души.
А на следующий день теряли горы - одну за одной, облитые потоками света с высоты, - это они уходили. Это они прощались. Батарейки сели ещё вчера, кончилась в ручке паста - ни одного шанса что-нибудь унести отсюда. То, как шли в ботинках по звенящим солнцем потокам воды, уже не обращая внимания на мокрые ноги, то самое яркое цветом, будущим летом и запахом костра, длиною в пару дней - останется только в памяти.
Приходите однажды, и внутри вас поселится застывший океан белокрылых птиц, уснут загадочным морем воплощенные в камне аккорды, оставят в подарок отраженья грациозная чистота, неприступность и вечность. Но - приходите бережно, или не приходите вовсе...