Катков Евгений Геннадьевич : другие произведения.

Экзамен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Об интеллигенции, дорогах, антисемитизме, языке
  
   Экзамен
  
  
   "Истина в нашем мире - преглупейшая вещь.
   Попробуйте прожить Истиной,- вы в миг докатитесь
   до благотворительного супа". Герман Мелвилл.
  
   Моим друзьям-философам посвящается.
  
  
  
   - Василь Васильевич, а почему антропология стала модной только в последнее время?
   - Где? У нас? Дело в том, что на Западе ситуация другая. Есть дата - 1927 год. Доклад Макса Шелера в Дармштадте "Особое положение человека". В следующем году выходит книга Плеснера "Ступени органического и человек". И через 20 лет появляется капитальный труд Арнольда Гелена "Человек. Его природа и положение в мире". Но это теоретические работы, опирающиеся на медицинские, биологические знания. К этому времени, я имею в виду начало столетия, накоплен уже большой, очень разнообразный материал по этнологии и этнографии, который во Франции именуется, собственно, антропологией, в Англии - социальной антропологией, в Америке - культурной антропологией. В двадцатых годах начинают плодотворно работать Марк Блок и Люсьен Февр, основатели новой исторической школы... Почему это время? Вопрос интересный и большой, я сегодня уже не успею рассказать.
   - Вы имеете в виду антропологический поворот?
   - Не совсем. Это более позднее понятие. В начале столетия интонации были другие. Леви-Стросс выразился в духе Руссо: "Мы наконец-то имеем полный предмет антропологии - человечество в целом". Он говорил об открытии мира первобытного человека... И сразу поставил проблему, очень точно: кто эти люди для нас? Послушайте, как он говорит, это важно. Сейчас. Я скажу на память, но близко к тексту.
   - Единственный залог того, что, в один прекрасный день другие люди не обойдутся с нами, как с животными, состоит в том, что все люди сумеют осознать себя, как страждущие существа и воспитают у себя способность к состраданию, которая в природе заменяет законы, нравственность и добродетель.
   И чуть ниже: "обращаться с людьми, как с вещами - неискупимый грех".
   - Я напомню, несколько раньше Ницше выступил с тезисом сверхчеловека, которому чуждо сострадание. Отвратительно. Вина, сочувствие, сострадание к погибающим - страшная болезнь. Человек винящийся очень болен, поскольку свою слабость и беспомощность в мире еще и возводит в достоинство, в добродетель и, тем самым, "величается над животными". Такая странная логика, казалось бы, из сходных посылок. В первом случае человек радикально отличается от животных, устанавливает право своего господства, но и призывается к ответственности, к состраданию... В другом - человек уподобляется животным, стремится вновь открыть в себе животные инстинкты... Сознание европейца начинает двоиться. Здесь, пожалуй, главная проблема всего столетия: "кто", и даже "что" для меня, для нас другой человек? Человек другой веры, культуры, расы, пола, возраста, достатка, здоровья? Тем более, если он поселяется на соседней улице, а то на одной лестничной клетке. Мы видели, что в первобытной культуре в так называемых "стратегиях выживания" можно найти структурированные решения подобных вопросов. Означает ли это, что архаичные небольшие меньшинства лучше защищены, чем индивидуализированные большие технологичные сообщества? Будем смотреть. Еще есть вопросы?
   - Скажите, пожалуйста, а вы не родственник Розанова?
   Слушатели засмеялись.
   - Не родственник, просто однофамилец. До свидания.
  
   Розанов сложил бумаги в папку и вышел из аудитории своим обычным твердым шагом. На экране мобильного телефона высветился непринятый звонок жены, потом сообщение. Он спустился на два этажа, открыл потертую безымянную дверь.
   - Надежда Сергеевна, я позвоню?
   - Конечно, Василь Васильевич, десять центов минута. Сухая прокуренная женщина в очках сидела у компьютера.
   - Главный не пробегал?
   - Машина на месте. Заварзин прибыл.
   - Алло, Маш, ты звонила?
   - Вася, очень хорошо. Ты с мобильника?
   - С городского.
   - Очень хорошо. Васечка, Димочка нам дарит машину.
   - Какую машину?
   - Свою, "Жигули". На которой, он нас возит. А себе покупает новую, иномарку.
   - Зачем нам машина, Маш? - Розанов поморщился.
   - Будем ездить на дачу. Ты забыл наш разговор осенью. И мои ноги.
   В голосе жены наметились требовательные интонации.
   - Маш, мы можем и дальше ездить на том же Диме, причем на иномарке; он, по-моему, не возражает.
   - Ты же говорил, что тебе самому неплохо выучиться... Если ты получишь права, мы будем свободнее. Дима ведь не работает у нас шофером со своим транспортом.
   Теперь послышался спокойный холодноватый тон опытного педагога.
   - Вася, ты сам, комфортно покатишь себе на работу; не будешь стоять в электричке.
   - Это Дима придумал?
   - Дима предлагает машину, говорит, что может прямо сейчас оформить доверенность. Тебе надо только выучиться и получить права.
   - Маша, мне некогда учиться, ты знаешь.
   - Ты мог бы утренние часы отдать Боре, а у него взять вечерние... Дима звонил в автошколу, выяснил, что там есть утренняя группа с девяти до одиннадцати, только будни. На два месяца, как раз в конце мая экзамен. А так у них очередь, только на июль записывают. Сейчас в этой группе есть одно место, они с понедельника начинают. Я, собственно, почему звоню: они просят, чтобы ты подъехал сегодня-завтра написал заявление... А то они возьмут кого-то... С Борей я переговорила, он уже согласился... Алло, ты слушаешь меня?
   - Слушай, Маш, я не хочу учиться и не хочу ездить на машине. Ты хочешь, чтобы я стоял в пробках или заснул за рулем?
   - Вася, послушай меня. Ты сам много раз говорил мне, что со временем мы купим машину, и ты будешь меня возить. Мне шестой десяток пошел - может быть, уже пора? В пробках можно слушать "Эхо Москвы"... У нас уже не будет такой возможности...
   Розанов тяжело вздохнул. Жена внимательно молчала в трубке.
   - Слушай, я не хочу сейчас об этом говорить и думать тоже. Давай дома. Как твое давление?
   - Как обычно.
   - Таблетки пила?
   - Пила.
   - Ладно, Маш, до вечера. Я постараюсь часам к восьми вернуться.
   - Хорошо.
   Розанов положил трубку. Надежда Сергеевна, наклонив голову, поверх очков бесстрастно смотрела на него. Он вышел. По коридору навстречу ему двигался сутулый, старый, неряшливого вида еврей.
   - Боря, кто просил тебя с Машей обсуждать мое расписание? Тебе больше совсем делать нечего?
   - Вася! - испугался Борис Александрович, оступился назад, неловко закрывая руками лицо. - Я сопротивлялся, как мог. Я напомнил, что тебе нужно сдать монографию, сказал, что ты будешь дышать ядовитыми газами и вообще можешь заснуть за рулем. Сообщил также, - он уже подошел и приблизил свое лицо и зашептал, тараща мутноватые глаза, - что у всех водителей от сидения в многокилометровых пробках катастрофически страдает мужская сила. И что ты думаешь? Не слушает! Тут, правда, нет сионистского заговора. Это все Дима. Парень он хороший, но молодой, с деньгами. Представляешь, вскружил Марье Александровне голову! - Он сочувственно заглянул Розанову в глаза.
   - Слушай, что ты мелешь? - наморщился Василий Васильевич, повернулся и зашагал по коридору.
   - Васенька! - закричал Борис Александрович вдогонку.
   - Что?
   - Ударим автопробегом по лужковскому бездорожью, а! - Боря, вдруг, просиял.
   - Пошел к черту! - Розанов громко рассмеялся.
  
   * * *
   - Здравствуй, Света! Игорь Николаевич у себя?
   - Здравствуйте, Василь Васильевич... На месте. Ждут Вас.
   - Много там народу?
   - Никого. Все разбежались, только этот норвежец.
   - Он по-английски говорит? - приглушил голос Розанов.
   - Он бегло говорит по-русски, с акцентом, с неряшливой грамматикой, но, можно сказать, свободно. Он хороший. Все время Вас спрашивает. Хотел идти на лекцию, но Игорь Николаевич уговорил сначала встретиться с академиком, решить некоторые сопутствующие вопросы, понимаете, Василь Васильевич?
   Света значительно посмотрела на него. Она была подкрашена, в темном строгом жакетике, под которым виднелась какая-то ажурная цветастая маечка. Волосы интересно заколола несколько набок большой декоративной спицей. У нее за спиной на стене двигались, трепетали солнечные пятна...
   - Понимаю, Светлана Николаевна, - улыбнулся Розанов. Он открыл дверь в кабинет.
   - Ну, вот и Василь Васильевич. - Игорь Николаевич сидел в обычной своей позе, подавшись вперед, налегая грудью на стол, в очках, с мушкетерской бородкой, уверенный и воинственный. Напротив, в кресле, расположился худой костистый мужчина, коротко остриженный, с резкими, выразительными чертами длинного лица. Он сразу поднялся навстречу, оказавшись, совсем огромным, выше крупного Розанова.
   - Знакомьтесь, - уверенно, сидя, руководил своим непропорционально звучным голосом Игорь Николаевич. - Петер Седестрем из Королевского института.
   - Здравствуйте, можно просто Петер. Очень хорошо могу Вас видеть. - Норвежец приятельски улыбался.
   - Розанов, Василий... Чем могу служить?
   - Я сейчас участник конференции в Петербурге. Мы с Новиковым говорили о направлениях в России. Он мне рекомендовал Ваши работы. Я смотрел в его компьютере и имел очень хорошее впечатление.
   Норвежец стоял спиной к Барышникову. Розанов его мягко развернул, на что он не обратил внимания, продолжая спокойно выговаривать свою мысль.
   - У меня есть возможность один день в Москве по административным делам, я звонил Игорю Николаевичу. Он пригласил в институт, правда, по пути познакомил с двумя академиками. Но я не растерял мой мотиваций.
   Он опять улыбнулся просто и открыто.
   - Василий, у меня через пять часов самолет, потому я скажу покороче. Мы в институте с семидесятого года проводим семинар. Интересные люди делают сообщение и затем свободная дискуссия. В прошлом году был Бауман. Хорошие условия на берегу фиорда. Я хотел просить Вас делать доклад - сообщение в пределах получаса, чтобы представить Ваши работы; я думаю, это будет интересно. Потом обсудим.
   - Игорь Николаевич, - Розанов опять немного развернул гостя, - мы планируем в этом году сотрудничество с норвежскими товарищами?
   - Почему нет? - наивно переспросил Барышков. - План командировок утвержден, но, я думаю, конференция в Норвегии важна - это авторитетное экспертное сообщество, приглашение от которого делает нам честь... Мы могли бы Калмыкию передать Семенову и утвердить Вашу поездку. Михаил Иванович не возражает; мы сейчас только с ним обсуждали. Он сам рассчитывает быть в июне в Осло... Вы, вот что, Василь Васильевич, - я через полчаса должен быть у Панкрушевой в департаменте. Вы возьмите у Светы какие-нибудь командировочные и сходите куда-нибудь с Петером, покормите его. Потому что ему уже скоро надо выдвигаться в Шереметьево. Я попросил Свету, она его отвезет. Хорошо?
   - Пойдем обедать, Петер?
   - Да, можно.
   - Игорь Николаевич! Я тогда возьму с собой Бориса Александровича... Я ему уже обещал сегодня.
   - Конечно, только чтобы у вас разговор получился.
   Он встал и вышел из-за стола маленький, щуплый, комично-серьезный.
   - Петер, до свидания, - пожал руку. - Будем сотрудничать. Счастливого Вам пути.
  
   В ресторане на Пречистенке было многолюдно. Света организовала стол, согласовала меню. Официанты шустро доставили напитки. Петер взял себе большую кружку пива. Российские коллеги уговорились на коньяк, выпили, оживленно продолжая начатый еще в дороге разговор. Боря энергично наседал на скандинава.
   - Эванс Причард поставил проблему в своих лекциях. Давайте взглянем серьезно - это его завещание. Просветители занимались поиском и обоснованием развития общества; для этого им нужен был так называемый естественный человек, совсем дикий, но и гениальный, способный к бесконечному развитию, примерно как французский безграмотный мальчишка, освобожденный от предрассудков и угнетателей, отмытый, помещенный в доброжелательную и требовательную гражданскую среду, руководимый опытными педагогами, развивающийся в конце концов в трибуна, писателя, ученого... Ваше здоровье! Я, конечно, огрубляю мысль для ясности, но именно здесь стратегия Фергюссона, Конта, Дюркгейма, Маркса, конечно, которые убедительно продемонстрировали связь общественных институтов и законов мышления, но и абсолютизировали их. Собственно, мышление дикаря есть освоение социальных возможностей. Развитие, соответственно, все более широкая социальная рецепция. Человек из темного и агрессивного продукта природы становится светлым и ответственным общественным созданием, как нас учили большевики. Здесь два постулата: естественный человек и развитие. Между сообществами нет принципиальной разницы, люди находятся на разных этапах, но двигаются в одном направлении. Уже Леви-Брюль сформулировал совершенно другой подход... Это что такое? Грибы? Очень хорошо. Молодой человек, принесите еще холодной водички без газа. Такую же. Будьте добры. Да, о чем я говорил?
   - О грибах, - улыбнулся Розанов.
   - Вы сказали, что Леви-Брюль имел другой подход, не структурализм? - спросил Петер.
   - Да! Леви-Брюль, ученик Дюркгейма, тем не менее, показал, что дикарь живет в сообществе духов, в магическом мире, и это общество совсем не развивается в том смысле, как думали просветители. Взрослый европейский человек оттуда никак не извлекается. Между ними существует непроходимая бездна. Но тогда тезис развития приемлем лишь для определенной группы сообществ. Это частный случай. В более широком контексте обнаруживается старая, еще античная культурная парадигма: есть цивилизованные народы, и есть варвары. Не нужно здесь сглаживать противоречия, тем более выдавать одно за другое.
   - Я согласен, - сказал Петер, - но это не повод сомневаться в правомерности научного подхода.
   Подошел официант, стал аккуратно расставлять горячие блюда.
   - Я нахожу у Вас, Борис, немного широкий горизонт, почти метафизика... Это сильно не любил сэр Эванс Причард. По-моему, наука легитимна в узких границах. У нее небольшой шаг. У Василия собран интересный материал, хорошо сложен в группы. Намечено направление дальнейших исследований. Мне кажется, это правильно. Вам нравится то, что делает Василий?
   - Он святой, - Боря поднял рюмку и с удовольствием выпил. - Это мой борщ? - он потянулся к тарелке.
   - Правильно, Борис Александрович, надо кушать. Петер, Вы, правда, не будете первое? Попробуйте этот салат, - Света протянула ему блюдо.
   - А почему Василий святой? - улыбнулся Петер.
   - То, что он тридцать лет прожил с моей сестрой - грандиозно. Выпьем за Васю, - он опять поднял рюмку и, не дожидаясь, выпил. Глаза у него покраснели, он стал быстро и громко хлебать борщ. Розанов улыбнулся Петеру. Света сделала строгое лицо и еще больше выпрямилась.
   - А вот Свету спросите, как у нас сотрудницы ценят Василь Васильевича, - Боря захихикал, двигая своими крупными масляными губами....
   Света спокойно положила ложку, вытерла салфеткой рот, глядя перед собой в стол, произнесла
   - Борис Александрович, я прошу Вас немедленно оставить Ваши нетрезвые гендерные суждения. В противном случае я вынуждена буду дожидаться Петера в машине.
   - Свет, прости, - испугался Боря. - Ну, правда! Все, я молчу... Ребят, простите меня, не обращайте внимания... Я старый больной хрен.
   Боря выглядел очень расстроенным. Света подняла глаза к небу и покачала головой.
   - Петер, где Вы выучили русский язык? - спросил Розанов.
   - О, это юношеская любовь. Толстой, Достоевский, Чехов, Бердяев, Мережковский... Хотел читать в оригинале.
   - А что Вы читали?
   - Большие произведения все. У Толстого письма, дневники.
   - А почему Бердяев? - спросила Света.
   - Очень интересный... э-э... способ мыслить. Он меня, не знаю, как сказать... колдовать. Сейчас... Он мыслит правильно или неправильно, но предъявляет не аргументы, а показывать...
   - Это картинка, - вмешался Боря, - Леонтьева читали?
   - Немного, со слов Бердяева.
   - Константин Леонтьев. У него в "Автобиографии" есть признание... Он говорит: "Для меня всегда важна была картинка, внешняя форма для начала размышления". Это православная иконописная традиция, "Умозрение в красках" Мы здесь все визионеры. И у Витгенштейна, кстати, тоже...
   Он вдруг замолк, испуганно глядя на Свету, сделал движение головой, плечами, словно хотел спрятаться под стол.
   Все рассмеялись. Боря счастливо распрямился, потянулся к бутылке. Посерьезнел.
   - Как Вы находите Москву, Петер? - спросила Света.
   - Очень изменилась, и Питер тоже. Я Ленинград хорошо знаю. Студентами часто приезжали в Таллин, Ленинград ... как это сказать?
   - Оттянуться и погудеть, так сейчас говорят, - назидательно произнес Боря.
   - Да, наверное, потому что алкоголь, продукты, гостиница были очень дешевые. Сейчас наоборот, русские приезжают к нам.
   - Как Вам наши новые бизнесмены? - улыбнулся Розанов.
   - Сложное впечатление. Много энергии, подчеркнутой независимости... Но, немного неуместно. Сорят деньгами, иногда провокация, агрессия. По-моему, есть демонстративное поведение, и поэтому сложно.
   - А здесь?
   - Я был в Архангельске - молодежь симпатичная. В Москве, Питере много усталых хмурых лиц... Знаете, друзья, у нас замечательная русская беседа, в которой пропадает время, но мне, кажется, пора?
   - Не волнуйтесь, Петер, я слежу, - сказала Света. - Полчаса еще спокойно можно посидеть.
   - Петер, Света выпасает всех наших академиков и ихних гостей. Проводит банкеты и совещания, вывозит тела, грузит в самолеты. Незаменимый и испытанный сотрудник. Свет, ну что я такого сказал?!
  
   * * *
  
   - Алло, Дима, ну ты где?
   - Ползу, Василь Васильевич, уже недалеко. Переехал пути у Халтуринской улицы.
   - Ну, я стою на остановке троллейбуса, тут вывеска "Цветы" надо мной.
   - Хорошо.
   На Преображенке солнечно, ветрено, шумно. Семь с минутами, вечерний пик движения. Холодает. Ночью опять будет мороз. Ветер сильный, порывистый. Розанов повернулся, поднял воротник поношенного кожаного пальто. Перехватив кейс, натянул перчатки. Поправил кепку. Высокий, худощавый, выпрямленный, с благородным носом и лепным подбородком; глаза внимательные, быстрые - любопытная фигура в разночинной пестрой толпе.
   Старенькая "девятка Жигулей" неопределенного цвета неожиданно выскочила из-за троллейбуса, посигналила. Розанов быстро прошел, уселся, хлопнув дверью. Дима сразу поехал, маневрируя, стал пробираться в левый ряд в потоке медленно двигающихся машин.
   - Быстро ты добрался, - пристегиваясь, заметил Розанов. - Я уже настроился полчаса мерзнуть, - смотри, как забито все!
  
   - Да ничего. Обычное плотное движение. Я сейчас на третьем кольце стоял, там авария.
  
   - Ты был в институте?
  
   - Не успел. У меня же ученики сегодня. Родители еще одни пришли с претензиями.
  
   Дима поморщился, оглянулся на Розанова. Тот смотрел на него спокойно, доброжелательно.
  
   - Парень у них загулял, не ходит. Спрашивают, нельзя ли будет получить обратно деньги, если он провалится на экзамене.
  
   - Нельзя?
  
   - Ну как! Мы же заключили осенью договор, где все прописано, - гарантий не даем, денег не возвращаем. Есть программа, ключевые темы, задачи последних экзаменов. Мы их прорабатываем, но нужно ходить. - Дима говорил медленно, складно и нараспев, понемногу оживлялся. - Странные люди, сначала со всем соглашаются, потом начинают выворачиваться... В прошлом году одни вообще суд затеяли - я Вам рассказывал.
  
   - Ты, вроде, хотел прекращать репетиторство?
  
   - Да, год решил еще поработать. Этим летом заканчиваю, точно. У нас с машинами дела разворачиваются: будем "спутники" устанавливать - уже просто нет времени.
  
   - Ну, видишь ли, люди как люди. Думают одно, поступают по-другому. Преимущество ситуативной этики перед сознательными большими стратегиями. Ты, например, решил мне этот драндулет сосватать, хотя я тебя не просил. Тебе его хранить негде, а продать, наверное, жалко?
  
   Розанов спокойно продолжал смотреть на Диму. Тот вобрал голову в плечи, приоткрыв рот, растерянно заморгал длинными серыми ресницами. Физиономия небритая, курносая, наивная. Розанов сдержал улыбку.
  
   - Извините, Василь Васильевич, я думал... Мария Александровна спросила... Вернее, я рассказал, что покупаю новую машину. Она спросила: "А эту куда?" Я и подумал...
   Она, кстати, вполне приличная. Правда, - я Вас не обманываю. Мне за нее три тысячи долларов дают. Вы могли бы спокойно научиться на ней... Я бы сейчас оформил на Вас доверенность, а потом как хотите. Правда, я так думал, без всякой задней мысли... Черт!
   Он резко затормозил, чуть не ударил вывернувшую из соседнего ряда машину... Громко просигналил.
   - Вот именно, плохо подумал. Смотри, мне сейчас надо отдать статью в сборник, прочитать лекции для аспирантов. Теперь еще, Норвегия. Калмыкия, кстати, от нас никуда не денется. Игорь Николаевич пообещал передать Семенову, он там посидит месяц-другой, а осенью отчитываться нам с тобой придется. Вот скажи, пожалуйста, когда мне учиться вождению? И потом вообще - эти пробки, аварии, поборы на дорогах... Почему ты решил, что мне это все нужно? Я понимаю, что у Марьи Александровны есть мечта, а ты, на правах друга семейства придумал сбагрить этот свой старый самовар, заработав пусть не деньги, но признательность значимых людей. Так, что ли, Дима?
  
   - Нет, Василь Васильевич, не так... Мне, конечно, надо было сперва у Вас спросить... Я не подумал, извините, пожалуйста! Хотите, я сегодня скажу Марье Александровне, что передумал, или, что машина сломалась?.. Она, правда, все равно поймет... Зря, конечно, я с Вами сперва не посоветовался. Простите, Василь Васильевич!
  
   - Ладно, смотри за дорогой... "сперва"!
  
   Розанов расстегнул пуговицы, открыл кейс, достал бумаги, ручку, стал быстро править текст. Какое-то время ехали молча. У автовокзала еле ползли, потом обычная пробка на выезде у МКАДа.
  
   - Встречались с норвежцем, Василь Васильевич? Как впечатления? - прервал молчание Дима.
  
   - Да.
  
   - Это тот самый Седестрем, секретарь этнографического общества?.. Я смотрел в Интернете - он, оказывается, потомственный ученый; его мать работала у Малиновского, а он сам несколько лет провел в Африке.
  
   - Да, человек заслуженный, влиятельный и симпатичный. Наши академики поспешили познакомиться.
  
   - Ну, Вы поедете?
  
   - Поеду, если успею пройти курс вождения...
  
   Дима улыбнулся.
  
   - Ты куда?
  
   - Попробую через колхоз. Здесь час простоим, наверное.
  
   Дима решительно взял вправо, свернул на боковую дорогу. Машина облегченно покатилась под мост, затем бодро заревела мотором. Они миновали ИКЕЮ, по соседнему мосту переехали МКАД, быстро промчались вдоль многоэтажных домов. Выскочили на пустырь к каким-то заборам. Здесь дорога кончилась, впереди обнаружился хвост из автомобилей, которые, теснясь, прыгая, раскачиваясь на ухабах, медленно пробирались между деревенскими домами. Ну вот, и тут встали.
  
   Слева на шоссе сплошная лента машин, все с зажженными фарами: междугородные автобусы, большегрузные фуры, рефрижераторы медленно, неслышно отсюда, плыли над разноцветными и разнокалиберными легковушками на фоне высотных домов, также горящих окнами, и далее - багровый, красный закат, размазанные тучки, столичный серый густой смог ... Красиво!
  
  
   В Балашиху приехали в темноте. Остановились у пятиэтажного дома.
  
   - Василь Васильевич, хотите, я зайду. Переговорю с Марьей Александровной?
  
   - Поздно уже. Ладно, Дим, думаю, деваться мне некуда, нужно отрабатывать эту образовавшуюся вдруг возможность. Надеюсь, ты поможешь мне, поставишь на дороге?
  
   - Конечно, Василь Васильевич! - Дима обрадовался. - Вы только права получите, а там мы с Вами все отработаем! Сперва, конечно, трудновато, но потом войдет в привычку, будет Вам большая помощь, увидите!
  
   - Увидим. - Розанов, закряхтел, выбираясь из машины.
  
   В подъезде опять нет света. Поднялся в темноте на второй этаж, на ощупь открыл ключами дверь.
  
   Маша, придерживая полы халата, стояла перед ним в узкой прихожей. Короткая темная стрижка, очки, худая, хрупкая, сутулящаяся фигурка. Чмокнул ее в поблеклые губы.
  
   - Дима подвез?
  
   - Ага.
  
   - Устал?
  
   - Да нет, ничего.
  
   - Есть будешь?
  
   - Я не голодный. Чаю попьем...
  
   - Вась, там сырники, подогрей себе, со сметаной. Я лежу. Голова кружится целый день.
  
   Он остановился, внимательно посмотрел на нее. Глаза черные, глубокие, с грустинкой.
  
   - Давление?
  
   - Сейчас нет, сбила. Слабость, подташнивает...
  
   - Ложись. Я сейчас приду.
  
   Он умылся, переоделся. Выпил чаю с удовольствием. Прослушал новости на "Эхе". Прошел в комнату.
  
   Жена уютно лежала под пледом. Отложила книжку, с улыбкой посмотрела на него.
  
   - Ну как ты?
  
   - Ничего. - Он ладонью провел по ее волосам, щеке. - Полечу в Норвегию, наверное, в конце июня, начале июля... Завтра, утром подойду в автошколу. Могу походить апрель-май утром. Но буду пропускать. Не знаю, что получится; можем деньги потерять...
  
   - Вася давай попробуем. - Она взяла его руку. - Ты не напрягайся; как получится - так получится. Когда еще у тебя будет время и силы? Будешь меня возить... Видишь, какая я стала...
  
   * * *
  
  
  Дорога в автошколу, пока что, главный плюс в этой истории. Полчаса ходу по весеннему лесу, дыша морозным воздушком - просто отлично! Он быстро прошел дворами пятиэтажек, от угла заводского забора нырнул в лес. В придорожном ельнике темно, стыло, грязно. Мерзлый снег сплошь засыпан мелким древесным мусором. Тропки заледенели, часто помечены цветными собачьими, а то и человечьими испражнениями. У скамеек смятые жестяные банки, бутылки, пакеты; разорванный воздушный шарик болтается в ветвях. Сами деревья поникшие, истерзанные, умученные...Розанов прошел вглубь леса, стал подниматься на холм. Здесь посветлее. Старые березы чередовались с огромными, мохнатыми елками. Сосны решительно выпрямились в небо. Он остановился, поднял лицо - верхушки деревьев уже озарены ярким солнышком. "Синяя синь и тонкий безлиственный штрих". Он улыбнулся, стал спускаться, хватаясь за ветки, зеленые лапы, поневоле притоптывая, сбегая на прямых ногах, - с размаху обнял сосну... "Скользко, елы-палы!"
  
   Внизу через речку перекинут железный гремучий мосток, но пока можно по тропке, по льду, мимо рыбаков в тулупах и валенках, сосредоточенных, огромных, монументально восседающих на своих коробах.
  
   Снова подъем в горку между самопальных участков и хижин, огороженных "чем зря", выходим прямо к станции, с небольшой отдышкой. На дороге грохот, вонь, плотный поток машин. Снега нет, только сбоку кромка черного, заляпанного грязью льда. Налево, две остановки, и школа.
  
   Здание строили в 70-х, серая двухэтажная бетонная коробка. Раньше здесь был ДОСААФ, теперь другая вывеска, но суть та же. Внутри холл, большая застекленная подсвеченная доска, увешанная грамотами, вымпелами, лентами. Медали на бархатных подушках, кубки, флаги. Поневоле разыскиваешь бюст вождя и не находишь, и от этого разочарование и некоторая тревога... На стенах художественные портреты советских и царских военачальников, включая Суворова и даже Дмитрия Донского в шлеме и при мече. Коллаж эпохи перемен. Все аккуратно, чисто. Автоматы с водой и ароматным кофе. В открытом туалете восточная женщина в фартуке и перчатках трет кафельную плитку тряпкой.
  
   Розанов отыскал свою группу, вошел в просторную классную комнату. Повесил пальто на вешалку, сел на свободное место рядом с интеллигентной бабушкой в очках. Огляделся. Два молодых парня, остальные женщины. Однако!
  
   Вошли трое мужчин, начальник школы, завуч и преподаватель группы. Представились, поприветствовали собравшихся. Все, несомненно, бывшие военные. Начальник - седой, пухлый, благообразный, с живыми глазами успевающего человека - держал долгую речь, "докладывал" о давних традициях школы, замечательных специалистах, хвалил постоянно расширяющуюся "материально-техническую часть". Двенадцать часов вождения, возможность дополнительных занятий. Но нужно посещать и обязательно сдать теорию. Александр Данилович прекрасно владеет материалом, способен научить любого здравомыслящего и даже не здравомыслящего человека. По-видимому, юмор. В аудитории действительно заулыбались, зашевелились, а то была напряженная тишина.
  
   - Без сдачи теории студент к вождению не допускается. Порядок получения зачета Александр Данилович вам доложит.
  
   - Это я все расскажу, объясню, - неожиданно задвигался, замахал руками небольшого роста, лысоватый преподаватель группы.
  
   - Бояться не нужно, - продолжил начальник,- еще раз повторяю: мы свою часть работы выполним, но при обязательном условии вашего сотрудничества. Я понимаю, могут быть пропуски по уважительной причине, но если человек не ходит, а появляется только на экзамен, допущен не будет. Давайте сразу настраиваться серьезно. На дороге вы будете подвергать опасности свою жизнь и жизни других граждан. Мы несем ответственность за ваши знания. Не теряйте зря времени. Вы, вообще, хорошо подумали? Посмотрите, что творится на дорогах! Вот, сейчас девять часов, везде уже пробки, все спешат, лезут друг на друга... Дурдом!
  
   Он сделал паузу, весело уставился в класс. Коллеги покровительственно ухмылялись.
  
   - Не бойтесь. Не волнуйтесь. Научим. Будете еще получать удовольствие от вашего автомобиля - это я могу гарантировать всем добросовестным студентам и студенткам.
  
   Опять юмор. Женщины смотрели с сомнением.
  
   - Вопросы еще есть ко мне?
  
   Вопросы неожиданно посыпались.
  
   - Когда будет запись на вождение?
  
   - А машины в ГАИ будут те же или другие?
  
   - Можно на "Форд" записаться?
  
   - Скажите, а Снегирев работает?
  
   - Уволен. Так, значит, я должен сразу заявить вам. Штат инструкторов у нас большой, люди все опытные, но всякие бывают обстоятельства... Сами понимаете, если вечером семейное торжество, а утром, в восемь часов урок вождения, человек не всегда умеет справиться со своим внутренним миром, может позволить себе какие-то выражения... Вы можете прекратить занятия, сразу идете к Александру Даниловичу или прямо ко мне - мой кабинет при входе слева. Пожалуйста, приходите, будем решать все вопросы.
  
   - А кто такой Снегирев? - Розанов наклонился к своей соседке.
  
   - Не знаю, - она пожала плечами.
  
   - Ой, это такой урод! - повернулась к нему молодая женщина спереди. - Хам ужасный и руки распускал.
  
   - Да нормальный мужик, его за пьянку выгнали, - подала голос девчонка с заднего стола. - Зато у него практически все сдавали.
  
   - Я поздравляю вас с началом занятий и надеюсь, что большая часть группы в июне получит водительские удостоверения.
  
   Начальство вышло. Александр Данилович приступил к делу. Раздал личные карточки для заполнения, пособия по правилам, тетрадки, компьютерные диски. Напомнил про медкомиссию и перешел к финансовым вопросам. Розанов плохо понял, за что нужно еще платить деньги, заторопился, поглядывая на часы. Дамы с карточками окружили преподавателя, молодые люди втиснулись между ними; пришлось ждать. В итоге он подошел последним.
  
   - Розанов Василий Васильевич, 51 -го года рождения, сотрудник института этнологии и антропологии РАН... Сын купил машину?
  
   - Да, типа того, - он улыбнулся.
  
   - Василий Аркадьевич Розанов не Ваш родственник?
  
   - Нет.
  
   - Служили вместе в Германии, - он на мгновение поднял мутные стариковские глаза...
  
   Уже в двенадцатом часу Розанов побежал на остановку, пропустил две маршрутки, наконец, сел. Ехал долго, опоздал на лекцию.
  
   * * *
  
  Гомер обозначил новую эстетическую позицию: любование героями. В "Илиаде" мы наблюдаем персонифицированную стихию войны, захватывающую и поглощающую человека. Тем не менее, боги выясняют свои отношения посредством людей. Стихия войны суть богочеловеческая драма. В "Одиссее" перед нами развернут устойчивый богочеловеческий мир, порядок... Стихия войны способна ворваться в этот мир. Но происходит это по определенной логике воздаяния, человеческой логике, которую представляет Одиссей, и которую безумно отвергаю юные женихи Пенелопы. Олимпийский миропорядок - космос - в этом смысле сугубо человеческий феномен. Божественный, но с человекообразными богами. В таком виде космос интенсивно осваивается и осмысляется в раннем эллинском мире. Я напомню, что философы разыскивают первоначала космоса. Пифагорейцы обнаруживают его ритм и лад. Гераклит - внутреннюю таинственную связь противоположностей, движение. Парменид - ненарушимое единство. Человек - часть космоса; это принципиальный тезис. Космос - единственно возможный мир, и в этом мире боги делают ставку на людей. Свидетельством служит сама Греция, расцвет греческих городов-государств, их экспансия, самоорганизация, прагматизм, успешные войны с варварами. Отсюда своеобразный интерес к человеку, осмысление его способностей, положения в мире. Так, животные во многом имеют сходное с людьми строение, но не мыслят. Человек чувствует, как и животные, но еще и мыслит. В чувствах Космос живет в нашем теле, свободно, как Протей, многообразный и неуловимый, как Река в которую невозможно войти дважды. Умом человек способен схватывать сущности и уберегать их от протекания. Активно помнить, как пояснит Платон. Его идеи-образы - умные изваяния многих сходных вещей - например, числа, фигуры. Они вечны, живут своей особой жизнью в Космосе и "вспоминаются" мыслящим человеком. Без них Космос непостижим и способен обернуться Хаосом - принципиальным античеловеческим беспорядком. Сам процесс "припоминания" происходит в обращении к особому богу Уму, следуя которому, человек способен различить некоторое целостное начертание своей жизни, и потом ему последовать. Это похоже на то, как актер вживается в полученную роль. Театральная терминология здесь не случайна.
  
   Личность, по-гречески prosopon, латинский эквивалент persona, буквально маска, личина, обозначающая определенный характер в пьесе. Герой лишь более-менее удачный типаж. Греки, когда хотели выразить нечто лично-живое, говорили soma, - вот это тело, дышащее, чувствующее, страждущее, запечатленное человеческим ликом и определенными жестами пропорционального тела.
  
   Добродетель, arete, - собственно, хорошо сделанная вещь. С умом, а не вопреки. Отсюда sophrosine, - умный человек, живущий в гармонии ума и тела, философ, искусно ваяющий свою душу, тело. Важна эстетическая направленность этого тезиса.
  
   Аналогично формируется понятие справедливости. В идеальном обществе Платон выделяет три сословия: философы, воины и земледельцы-ремесленники. Справедливость характеризуется правильным соотношением сословий. Правят философы, исполнительный аппарат: воины-стражники. У Аристотеля более прагматичная концепция социального равновесия, как избегания крайностей. Лучшие возможности имеет то общество, где средний класс у власти...
  
   Поздняя античность испытала большое влияние восточных дуалистических учений. Тело - темница, чувства плохи, ибо неверны, преходящи. Тело - место заключения и страдания души. Мудрость - приготовление к смерти, к освобождению, быть может, к странствию в других телах. Было бы ошибкой находить в подобных тезисах исходное эллинское мироощущение...
  
   * * *
  
   После лекции Розанов быстро спустился на второй этаж.
  
   - Ну что, Надежда Сергеевна, опять - двадцать пять опечаток!
  
   Он придвинул стул, сел рядом с Громовой у компьютера. Успел заметить, что "Феликс" настроен скверно.
  
   - Двести пятьдесят не хотите?! Вы, когда пишете, о чем думаете, Василь Васильевич? - брюзгливо откликнулась Надежда Сергеевна. - Ну смотрите... Так, сейчас... Вот. "Онтомологический ряд" - это что такое? Зоопсихология? Онтология?
  
   - Где? - Розанов одел очки, подался к монитору. Засмеялся. - Нет, просто аналогично...
  
   - Читал Набокова на ночь... Дальше... Вот этот кусок, насколько я понимаю, вообще попал сюда не по делу.
  
   - О, да! Это конец второй главы. Давайте, сразу переставим.
  
   - Подождите. Переставите дома. Смотрите, что у Вас с синтаксисом... Запятые и точки я Вам должна проставлять?.. Здесь на одной странице три раза "как бы" и "однако"... Ну а здесь Вы, видимо, вообще не смотрели, что печатаете - это же полное безобразие! Я не думаю, что заслуживаю подобного обращения, Василь Васильевич. А может, Вы бездарь?
  
   Розанов уныло смотрел в пестрый от красной правки текст. "Железный Феликс", все-таки, очень удачная кличка.
  
   - Ну и, разумеется, список литературы; Вы просто проигнорировали мои замечания. Короче говоря, Надежда Сергеевна свернула программу, извлекла "флешку". - Я жду от Вас полностью готовый вариант в пятницу, в десять часов.
  
   - Надежда Сергеевна, давайте пол-первого, я обещаю!
  
   - В десять, Василь Васильевич. Извините, у меня тоже много работы. В противном случае я отправлю сборник без Вашей статьи, можете потом объясняться с Игорем Николаевичем.
  
   - Надежда Сергеевна, Вы привычно губите во мне автора, ученого и человека...
  
   - Ничего! Переживете. По-другому, голубчик, книги не пишутся. Сделайте себе распечатку, смотрите в транспорте... Чего по сторонам-то глазеть?
  
   Она неожиданно ударила его коленкой в бедро. Розанов удивленно поднял глаза и отшатнулся: "Феликс" весь сморщился и радостно смеялся своими ужасными кривыми зубами. Тут же страшно закашлялся.
  
   -Налить Вам воды?- испугался Розанов.
  
   Громова махнула ему рукой. Он вышел.
  
  
   У лифта окликнула Света.
  
   - Василь Васильевич, пришел факс из Норвегии; нужно оформлять визу.
  
   - Ехать в посольство?
  
   - Я позвоню, узнаю, когда прием. Василий Васильевич, там три приглашения.
  
   Он вопросительно посмотрел на нее.
  
   - Вы, Михаил Иванович и я, если не возражаете...
  
   Света прикусила зубами ручку и, глядя на него, загадочно повела головой.
  
   - Ой, Свет! Искренне рад! Я думаю, ты все сделаешь. Паспорт у меня есть.
  
   - Я узнаю, нужно ли собеседование, но подача документов, скорее всего, личная. Вам нужно еще заполнить вот эти анкеты участника и подготовить тезисы доклада. Игорь Николаевич просил в пятницу.
  
   - Обойдется! Сегодня среда - какая пятница!
  
   - Он хочет в понедельник все утвердить у Заварзина...
  
   - Ладно, Свет, спасибо. С Игорем Николаевичем я сам переговорю...
  
  
   Вечером, дома, Маша бодрая, оживленная.
  
   - Суп будешь?
  
   - Буду.
  
   - Иди, мой руки, сейчас подогрею.
  
   Кухня маленькая, уютная. Стены закрыты полками, навесными шкафчиками. У окна стол и даже втиснулся крохотный угловой диванчик. Над столом необычное низкое бра - трехглавый дракон, распростертый, с тремя разинутыми светящимися пастями. Телевизор на холодильнике.
  
   - Опять кризис на Украине? - Василь Васильевич сел, стал смотреть новости.
  
   - Лялечка звонила, говорит, у них все спокойно. Они и не слышали ничего; это наши тут раздувают.
  
   - А мне Сашка письмо прислал: приняли корейцы его проект. Говорит, если успеет оформить бумаги, к Пасхе прилетит.
  
   - Умничка-сыночка! - Марья Александровна обратилась к портрету серьезного молодого человека на стене. - Ну и что? Теперь он будет мотаться туда-сюда?
  
   Она вздохнула, села напротив.
  
   - Пока молодой - полетает. Денег заработает, квартиру, машину купит... Будет тебя возить...
  
   - Не ехидничай. Как, кстати, школа?
  
   - Сегодня было вводное занятие... Не знаю, Маш, что-то я сомневаюсь в успехе...
  
   Марья Васильевна встала, наклонившись, обняла его за плечи. Прижалась щекой.
  
   -Васечка - хороший! Научится ездить. Саша нам купит красивую новую машину. Мы поедем в Киев, заберем дочу с внученькой, поедем себе в Крым, к Симе.
  
   Она отстранилась, посмотрела на него глубокими черными теплыми сейчас глазами.
  
   - А поездом нельзя?
  
   - Ладно, Вась, как получится, мы же договорились.
  
   - Что еще Лялька рассказывает? - Он принялся за суп.
  
   - Анечка хорошо. Голосок бодренький, спит, правда, мало. Свекровь по-прежнему, в депрессии. Нужно ее кормить, выгуливать. Устает доча.
  
   * * *
  
   Следующий заголовок, пожалуйста, - Подвижные части автомобиля... Подвижные части автомобиля. Подпункт здесь, цифра один или буква а со скобкою, как хотите, - кривошипно-шатунный механизм... Ка-Шэ-Эм, сокращенно. Ка-Шэ-Эм! И следующий подзаголовочек - назначение кривошипно-шатунного механизма! Можно уже писать сокращенно: назначение КШМ. Написали? Итак, КШМ служит для преобразования прямолинейного движения поршня во вращательное движение коленчатого вала... Так, я все повторю! Спросите меня, что непонятно... Разговаривать пожалуйста, в коридор. Здесь сидим тихо, слушаем. Не успели, не поняли - ручку вверх. Я сделаю паузу... Или в конце занятия подойдите, спросите...
  
   - Так, смотрим сюда, все очень просто.- Александр Данилович громко дробно застучал деревянной указкой по металлу.
  
   - Вот у нас разрез двигателя. Специально для вас взяли и распилили. Вот цилиндр, где сгорает топливо... Как двигается поршень?
  
   - Туда-сюда, - тонкий девический голосок.
  
   Александр Данилович остановился, выдержал паузу. Девчонки захихикали. Женщины сдержанно и покровительственно заулыбались. Молодой парень у окна грубо громко заржал. Розанов внимательно посмотрел на замаслившееся лицо преподавателя.
  
   - Вернемся к двигателю! - укоризненно произнес Александр Данилович. - Итак, смотрите. Взорвали топливо в цилиндре - резко, многократно увеличилось давление газов, поршень выталкивается вверх! Избыток газов через клапан выбрасывается из цилиндра - поршень вернулся назад, но свое движение, через шатунную шейку уже передал на коленный вал и далее, на колеса - машина поехала! Понятно?
  
   Александр Данилович произнес это залпом, с быстрыми жестами, поворотами туловища и напоследок склонился, замер, вопрошая зал...
  
   * * *
  
   Дорога опять мучительная. Розанов, обычно, садился на конечной остановке у дома, или, по хорошей погоде, бежал через лес на электричку. После десяти на станции перерыв. Маршрутки в Москву у школы идут уже заполненные. Сейчас, подумав, выбрался на Горьковское шоссе, там залез в автобус. Стоял. Уперся в сиденье, достал распечатку, просматривал текст. У МКАДа пробка. Водитель дергал, маневрировал. Убрал бумаги - бесполезно. Спина разболелась. В метро присел, передохнул.
  
   В институте ходил по начальству с бумагами, переговорил с Новиковым по телефону - толково. Смотрел материалы Норвежского семинара, которые прислал Петер. К вечеру, кажется, выправил текст. Хорошо поработал.
  
   Поехал домой с Курского вокзала на десятичасовой электричке. Вагон теплый, людей немного. Задремал в тепле. Пошел пешком от станции по дороге, чтобы встряхнуться. Темно. Машины слепят фарами. Пустой тротуар с остекленелыми черными лужами. Завтра можно отдать тезисы Свете, пусть правит и несет Игорю Николаевичу. "Феликс" опять придерется, но, наверное, даст еще поработать выходные. В понедельник лекция...
  
   У фабрики на остановке нетрезвые, шумные ребята. Девчонки полуголые, одна уже кашляет, сопливая, с сигаретой. Неожиданно подошла маршрутка из Москвы. Вышли люди. Розанов забрался в салон, сел в удобное кресло и через десять минут был дома.
  
   * * *
  
   Утром мороз четырнадцать градусов! А днем в Москве будет пять-семь тепла. В лесу незнакомая женщина со сворой собак собирает бутылки, тащит за собой сумку-тележку. Деревья у речки замерли восторженные, вдохновенные, сосредоточенные. Слушают небо. Ждут весну.
  
   В школе холодно, настоящий "дубак". Женщины сидят в куртках, в шубах. Класс полупустой. Александр Данилович нацепил очки на нос, начал перекличку.
  
   - Алоева?
  
   - Здесь, перед Вами.
  
   - Артамонова?
  
   - Здесь.
  
   - Винникова? Винникова есть? Ставим пропуск.
  
   - Горелова? Тоже нет?... Пропуск. Гуляйте-гуляйте. На экзамен никто допущен не будет.
  
   - Гунн-берова?
  
   - Гуимберова! Здесь.
  
   - Извините.
  
   Вошли две девчонки-подружки, в одинаковых черных куртках, джинсах, голопузые. Попытались потихоньку проскользнуть на свободные места. Преподаватель поднял глаза, спросил грубо - Вы куда идете?
  
   Девчонки остановились.
  
   - Маршрутка в пробке стояла, полчаса...
  
   - В следующий раз выходите из дома на полчаса раньше, сегодня можете быть свободны.
  
   - Мы же на семь минут опоздали, Александр Данилович, - воскликнула темная девушка.
  
   - Не мешайте мне вести занятия, вы слышали, что я сказал? - рявкнул, вдруг, преподаватель.
  
   - Нет, ну это беспредел! - Хрипло сказала маленькая светлая девчонка с накрашенным детским лицом. - Мы же не виноваты!
  
   - Пишите жалобу, я вас на занятия не допускаю!
  
   - Подумаешь! - Светлая девушка пошла из класса, в дверях внятно ругнулась.
  
   - Александр Данилович, простите нас, пожалуйста, мы больше не будем. Это в последний раз.
  
   Темная девушка махнула подруге.
  
   Преподаватель повернул к ней пустое, измученное лицо.
  
   - Почему вы идете без спроса? Все может случиться, но давайте уважать друг друга... Вы же не в баню идете! Садитесь. Кто это пришел?
  
   - Струнникова и Шпет.
  
   - Хорошо. Розанов?
  
   - Здесь.
  
   Александр Данилович закончил перекличку, поднялся из-за стола.
  
   - Все убрали конспекты. Достали лист бумаги и карандаш. Пишем контрольную работу. От окна - первый вариант, - он взмахнул рукой; - второй. Здесь первый, второй.
  
   Первый вариант, записываем вопросы. Классификация легковых автомобилей. Не шумите, я напишу на доске...
  
   Коварный тип и мстительный. Впрочем, может плохо себя чувствует. Голова сегодня тяжелая. Розанов вытащил лист бумаги. Чего там во втором варианте? Система питания, основные виды топлива. Ничего не помню.
  
   Александр Данилович записал на доске вопросы, еще раз грозно предупредил о суровой ответственности за списывание и торжественно вышел из класса.
  
   Женщины встрепенулись, засуетились с тетрадками.
  
   - Лера! Стань у двери... Смотри, где он там! Товарищи, у кого первый вариант записан, диктуйте!
  
   Розанов засмеялся. Написал что-то сам своими словами. Отдал листок. Вышел на остановку, неожиданно позвонил Дима, предложил подвезти... Повезло!
  
   * * *
  
  Средневековье не было монолитным временем, Темными веками упадка после блестящей Античности - это поздние схемы Просветителей. Мы говорим об огромной, тысячелетней, очень разнообразной и богатой по содержанию эпохе, в течение которой сформировались основополагающие приоритеты европейского самосознания. Несомненно, есть радикальная новость - рецепция христианства, но весьма своеобразная. Для многих людей произошло не столько событие спасения, сколько открытие греха. Это истинная реальность. Грех существует, явлен и превышает все представления человека о бедствиях. Спасение также существует, несомненно, но в явном виде возможно лишь для избранных, для немногих - это трудная, далекая, и не всегда ясная перспектива. Настоящая же реальность - греховный и гибельный мир, наполненный ненавистью, дьявольскими силами, встречаемыми каждый Божий день. Человек в церкви имеет шанс на спасение, на выживание. Но не больше. Мировоззрение ранне-средневекового человека сформировано не только церковью, но и совершенно определенными историческими событиями - падением Римской империи, хаосом железных и варварских веков, медленным, чрезвычайно жестоким становлением новых государств под эгидой церкви. Будничными лишениями, трудом, бедствиями. Насилием.
  
   Для Августина (V век) Рим был не просто страной, где он родился, вырос и получил образование, но целым миром, единственно-возможным культурным миром. Этот мир рухнул, потому что был безбожным. И, развалившись, похоронил античную культуру: и Платона, и искусство, и императоров. Главное произведение "О Граде Божием" описывает конец Рима как закономерность. Раннее средневековье жило под несомненным влиянием Августина. В "Исповеди" - очень характерно - человек талантливый, образованный, глубоко чувствующий умирает сам в себе от грехов. "Не может душа успокоиться, пока не успокоится в Тебе, Боже... Ибо Ты создал нас для Себя". Именно через этот образ воспринимали античное наследство новые народы - франки, германцы, скандинавы. Суд Божий - настоящая реальность, как война, голод, болезни. Человек, чтобы жить, должен верить. Покаяться и верить - это первое его дело в этой жизни, потому что земные ужасы - лишь прообразы вечных мучений. Человек сам по себе плох. Был хорош, да испортился. "Человек, если остается только человеком, уподобляется дьяволу". (О Граде Божием). Нет времени для раздумий. Нет нейтральной гуманистической позиции. Верить - совершенно необходимо. Покаяние - дело всей жизни. Формы покаяния различны для воина, крестьянина, монаха, но это лейтмотив всякой человеческой жизни. При этом сохраняется античная структура общества, но изменяются внутренние интенции. Главные теперь не философы, но "те, кто молятся" - духовенство, монахи. Дальше те, кто воюет, подымают меч ради Христа. Потом те, кто работают.
   Герои Средневековья - святые. Монахи, короли и папы. Исповедники и безсеребрянники. Красота суть чистота, открывающая видение Бога в мире. Куртуазная любовь рыцаря, прежде всего верность, посвящение души другой прекрасной и благородной душе, часто анонимного характера... Идеал - внутренний молитвенный подвиг неопознанной преданной любви... Впрочем, все это медленно и трудно произрастает на почве весьма разнообразной, грубой, простодушно-циничной повседневной жизни, данной нам в городской поэзии, фольклоре и событии карнавала...
  
   * * *
  
   - Боря, а ты не можешь подсуетиться и поехать в Норвегию?
  
   Марья Александровна задула горящую спичку, поправила зажженные свечи, аккуратно подвинула на середину стола.
  
   - Думаю, нет. И не хочу. - Боря сыто развалился на диванчике в углу кухни. - Пока был евреем, никуда не выпускали. Потом научился пить и материться, стал ведущим сотрудником, уже никуда и не хочется. Плыву по-течению, - "безрима". Я теперь патриот, Маша.
  
   - Звучит как идиот. Вась, оставь тарелки... Сядь.
  
   - Вася, ты свидетель, Маша первая начала! Я еще ничего не сказал!
  
   - Боренька, не прибедняйся, ты сейчас сообщил нам сразу две большие глупости. Первая, что ты перестал быть евреем. Потом связал пьяную ругань и собственное невежество с патриотизмом. Я потому и задаю тебе встречный вопрос об идиотии...
  
   - Бедные твои дети, Маша! Тебе надо не в школе, а в прокуратуре работать или шпионов раскалывать, цепляя их за язык.
  
   - Мы с детьми дружим, Боря; ты бы лучше следил за своею речью.
  
   - Вот аспид! Как ты с нею живешь, Вася, ума не приложу!
  
   - Что ты называешь умом, Боря?
  
   - Ну, все, закончили! - Василь Васильевич вытер руки полотенцем, сел к столу. - Меняем тему.
  
   - Как твоя школа? - после некоторой паузы спросил Боря.
  
   - Ой, Советский Союз. Знаешь, впечатление такое, будто вернулся куда-то в 70-е на урок военного дела. Современный автомобиль имеет три составные части: переднюю, среднюю и заднюю.
  
   - Правда, что ли?
  
   - Представляешь, Боренька, группа у Васи в автошколе: трое мужчин и двадцать женщин.
  
   - И-и! - Протянул Борис Александрович и выразительно посмотрел на Василь Васильевича.
  
   - Правда. Половина девчонок, третья часть - ухоженные дамы средних лет, и несколько бабушек примерно моего возраста.
  
   - Слушай, надо и мне пойти поучиться, что ли? А инструктора тоже женщины?
  
   - Не знаю, наверное, там мужики.
  
   - Жаль. Вообще мне вот эта часть нравится - уверенные, ухоженные дамы средних лет на собственном автомобиле. Знаешь, Маша, - оживился Боря, - как у нас Вася лекции читает? Войдет в аудиторию, студентки раз - и подтянулись! В другой раз, смотришь, глазки уже подмалеванные, кофточка какая-то веселенькая, чулочки там, туфельки... Бретелечка на плечико выпадает, так, неожиданно... Знаешь, как сейчас модно...
  
   - Боренька, а ты, когда входишь в аудиторию, как тебя люди принимают?
  
   - Я, Маш, дело другое...
  
   - Вздох разочарования и шелест человеческого сочувствия... И уж не знаю, что там выпадает, сыплется пока ты тяжело продвигаешься к кафедре...
  
   * * *
  
   - Сударченкова, что непонятно, спросите меня!
  
   - Почему мне нельзя ехать, ведь у него помеха справа?
  
   - Потому что Главная дорога, вы всех обязаны пропустить.
  
   - Почему?
  
   - Что почему?
  
   - Вы же сами говорили, что помеха справа, я сразу в подчиненном положении...
  
   - Ну и что?
  
   - Как ну и что? Я, правда, ничего не понимаю!
  
   - Слушайте, кто-нибудь может объяснить, чего не понимает Сударченкова?
  
   Розанов быстро повернулся к молодой испуганной женщине, у которой уже покраснели глаза и дрожали губы.
  
   - Вы, наверное, решили, что, если помех для движения нет, вы имеете преимущество?
  
   Она, молча, быстро закивала головой и зажмурилась, сдерживая брызнувшие слезы...
  
   - Нет, это только для равнозначных дорог...
  
   - Ну конечно! - вмешался преподаватель. - При пересечении равнозначных дорог действуют правила нерегулируемого перекрестка. Светофор висит, а выключен, или желтое мигание - все, смотрим помеху справа. Здесь что? Ромбик, Главная дорога - всех пропускаем... Как мы узнаем Главную дорогу - мы же это проходили, а вас не было...
  
   - Я была...
  
   - Ну, хорошо, была... Главную дорогу распознаем по знаку; их у нас три, вот они. Далее, сюда же, любая дорога с твердым покрытием - асфальт, бетон - по отношению к грунтовой дороге; плюс, выезд с прилегающей территории на любую дорогу, как в нашем случае. Всех должны пропустить. А поток машин может быть сплошной, скажем, утром. Все едут на работу. Стоишь-стоишь, мигнешь фарами, влезешь, а тут, сразу, радостный сотрудник ГИБДД из укрытия - очень любят подобное время и место... Разобрались? Ну, слава Богу. Теперь внимание. С понедельника с нашей группой постоянно будут работать два инструктора вождения: Стулов Федор Пантелеевич на "99-ой" модели, номер 390 и Лыков, имя-отчества не помню. Машина за номером 511, "шестерка" Жигулей. Мы сейчас составим расписание. Я буду вызывать по списку, а вы будете выбирать часы... Это только сегодня!
  
   Раздался шум.
  
   - На следующей неделе порядок распределения часов будет другой. Вы в конце занятия сдаете небольшую контрольную работу по правилам. Получившие "пятерки" пойдут выбирать первыми, за ними - хорошисты, за ними - троечники. Получившие "двойки" к вождению допускаться не будут! Справедливо? Понятно? Договорились! Дальше, послушайте меня! На занятиях по вождению иметь при себе временное удостоверение. Кто не сделал - не допускается! Потому что без временного водительского удостоверения вы не имеете права вести машину даже с инструктором; а он не имеет права возить пассажиров. Никаких "забыл"! Не пришел, забыл удостоверение - занятие считается пропущенным, вы потеряли свои часы. Сударченкова, у меня нет ваших фотографий.
  
   - Я принесла.
  
   - Несите сюда. Винникова? Нет ее? Не получила удостоверения, не будет допущена - так и передайте... Можно потише! Я сейчас закончу занятие, и вы останетесь без записи. Невозможно работать в таком шуме. Алоева! Подходите, выбирайте часы.
  
   - Александр Данилыч, в ГАИ эти же машины будут?
  
   - Не знаю. 23-я группа сдавала с нашей "шестеркой"... Пересдача уже как попадет. Поэтому важно прийти на экзамен с группой, понятно?!
  
   * * *
  
   Требование веры, конечно, смещает и даже дезавуирует центральную антропологическую парадигму античности: разум - тело. Помните Тертуллиана: верую, потому что абсурдно! На Востоке у Тациана Сирийского (II век) звучит резкая критика античной культуры, в частности, философии; все это служение идолам и бесам, либо заимствования древних у Моисея. Важно, что к III веку в неоплатонизме осуществлена реабилитация Логоса как божественного мирового посредника. Все эти направления обозначились в драматическом размышлении церкви о Личности Иисуса Христа.
  
   К началу IV столетия выстоявшая в гонениях церковь приобретает общественный статус, с которым считаются императоры. К этому времени христианская интеллигенция формирует несколько авторитетных богословских школ. Александрийцы - Пантен, Климент, Ориген - следуя Юстину Философу, мученику, широко оперировавшему понятиями греческой философии, опирались на теологему Евангелия от Иоанна: "Слово стало плотию", Logos - sarks. Исходно Бог и мир, дух и материя жестко разведены. "Бога не видел никто никогда; Единородный Сын Сущий в недре Отчем Он явил" (Ин. 1.18) Событие Воплощения мыслится как космическое чудо, как внеисторическое, по существу, событие, озарившее человека, позволившее ему примириться с Единым Богом. В этом примирении философия для греков выполняет роль "детоводителя ко Христу", подобно закону иудеев. Экзегет-богослов в своей вере способен открывать Воскресшего в Писании, также находить семена Истины во всех вещах.
  
   Александрийцам оппонировали антиохийцы, такие как Павел и Лукиан из Самосаты, позже Феодор Мопсуетиец; они последовательно отстаивали уникальность личности Христа в другом направлении. "Когда пришла полнота времен, Бог послал Своего Сына, Который родился от жены и подчинился закону (Гал. 4.2) Определенный человек, в определенное время, в определенном месте. Все это не случайно. Если александрийцы сумели подчеркнуть Предвечность Христа, пусть в категориях платоновской философии, как "Божественного Мужа", то антиохийцы обращались к Сыну Человеческому, гонимому еврею, совершающему паломничество в Иерусалим. Т.е. здесь теологема: Logos-antropos...
  
   Почему это важно? Потому что существует вопрос: какой человек приходит к Богу? Сокрушенный, беспомощный, болящий, ослепший от грехов? Или человек определенного возраста, культуры, ума? Имеет ли значение предшествовавшая жизнь? Смотрите! Нужно ли образование для покаяния? И какое? Ну, например, посещение этих лекций. Может, это пустое дело? И наоборот, если человек покаялся, уверовал, зачем ему философия? Покаяние, метаноя - с умом или без ума?
  
  
   * * *
  
  После лекции в аудиторию заглянула Света. Розанов стоял в окружении взбудораженных слушателей. Молодой человек в очках, заросший черной бородой, горячился, спорил.
  
   - Вы отрицаете само существование истин веры... Я, как православный человек, должен Вам сказать, что это пагубное заблуждение. Догматы Вселенских соборов являются основами богословия отцов церкви. Вы рассуждаете, как внешний, мирской человек - это просто неверно, поймите!
  
   - Ну, хорошо. Возьмем соборное решение 325 года в Никее. Догмат о единосущии Отца и Сына. Известно, что собор был созван и проведен в короткие сроки по инициативе императора, при его финансировании и непосредственном участии. Принятый символ веры стал государственным законом. Это не помешало самому Константину принять позже крещение от арианского епископа. Я, собственно, хотел сказать, что необходимо различать апостольское возвещение веры и имперское принуждение к вере.
  
   Розанов говорил спокойно, доброжелательно разглядывая собеседника. Заметил Свету. Извинился. Они вместе вышли из аудитории.
  
   - Василий Васильевич, вот, Ваши тезисы. Игорь Николаевич одобрил и просил добавить сегодня-завтра несколько пунктов по Туве.
  
   - Я же Тувой не занимаюсь; это Воронцова Ольга Дмитриевна, институт культурологии, пожалуйста!
  
   - Он попросил Вас с ней связаться и, по возможности, взять какие-то материалы... Василь Васильевич, дело простое. У Михал Иваныча планы по немецкому проекту по Средней Азии: нужна некоторая рекламная акция.
  
   - Ну а я тут, при чем? Пусть сам и докладывает.
  
   - Василь Васильевич, ну почему я Вам должна объяснять эти вещи? Вы хотите поехать в Норвегию?
  
   - Все меньше и меньше, Свет, честное слово!
  
   - Ну, так скажите об этом Игорю Николаевичу и напишите письмо Петеру... Вообщем, я Вам передала.
  
   - Хорошо, Света, спасибо. Игорь Николаевич у себя?
  
   - У него секция до четырех, потом дела. Ловите...
  
   Барышникова пришлось ждать долго.
  
   - Игорь Николаевич! - сходу напал Розанов, - я не буду докладывать за Воронцову в Норвегии.
  
   - Что такое? - тот перестал протирать запотевшие очки, растерянно заморгал близорукими беззащитными глазами.
  
   - Если Михал Иванычу нужно, пусть сам консультируется с Ольгой Дмитриевной и докладывает. Я подобной порнографией не занимаюсь.
  
   - Постойте, Василь Васильевич, зачем Вы так... Речь шла о тезисах, а не о докладе... Просто Вы знакомы с этими работами и могли бы представить несколько строк... Вы напрасно обостряете! Не хотите, не делайте... Я сам попрошу Ольгу Дмитриевну.
  
   - Да, попросите, пожалуйста, я, собственно, этого и хотел...
  
   - Да ради Бога, Василь Васильевич.
  
   - Ну и договорились; рад нашему взаимопониманию, Игорь Николаевич. Всего доброго!
  
  
   "На своем месте человек, молодец" - думал Розанов, сбегая по лестнице. На улице налетел сырой ветер. "Как лучше ехать? Попробовать на восьмичасовую электричку? Надо прибавить". Он поспешил в метро. Вышел на Курской, - а там, дождь! Успел забежать в последний вагон. Прошел полсостава, сел. Народу много, люди мокрые, оживленные. Молодежь рядом принялась пить и есть... Продавцы газет, журналов и всякой всячины. Пива с мороженым... Громкие голоса и пение разгоняющейся электрички. Привычный, успокаивающий шум. А то сердце закололо после разговора с Барышниковым. Устал, вдруг, смертельно...
  
  
   В Балашихе темно, теплый ветер, сильный дождь. Люди с электрички дружной пестрой толпой побежали к автобусам перекрыли движение, не дожидаясь сигнала светофора. Доехал на двух маршрутках. Ноги промочил основательно. Дома, Маша получила зарплату, веселая. Пока мылся, переодевался, рассказывала про школу. Лялька фотки прислала - забавный пухлый младенец медленно проявился на экране компьютера. Большеглазый, серьезный! А вот смеются оба, с мамой... Господи, какое счастье!
  
   * * *
  
  Первое вождение неудачное. Удобные часы разобрали. Взял себе дневные, потом поменялся с соседкой на вечер, на среду. Утром в школе завалил контрольную по правилам на компьютере. Вопросы неожиданные про водительское удостоверение, потом остановка у железнодорожного переезда... Прибежал в институт, впопыхах, вел семинар вместо Бори, плохо, невнятно, запутал слушателей и сам не понял, чего хотел сказать. Игорь Николаевич еще "дернул" с бумагами перед самым выходом. Поехал из Новогиреево, по Горьковскому шоссе маршруткой, более-менее успевал. В Балашихе пробка. Ждал-ждал, вылез, пошел пешком. У рынка авария - разбитая машина на обочине, джип выскочил на тротуар... Опоздал на полчаса. Машины нет, говорят, Стулов уже уехал с кем-то. Пошел к диспетчеру, там довольно спокойно выслушали, отправили к другому инструктору. Флегматичный молодой парень в темных очках, в прокуренной "девятке". Приветливо поздоровался, но заметно скис, узнав, что Розанов первый раз за рулем. Вздохнул. Терпеливо объяснил сцепление, коробку передач, показал педали. Василь Васильевич старательно слушал и чувствовал, что ничего не запоминает после своей беготни. Парень предложил завести двигатель, тронуться с места. Машина дергалась, ревела. Розанов пугался, нервничал. Парень терпеливо повторял порядок действий, успокаивал, тоскливо смотрел в окно. В результате после многих попыток удалось прокатиться по площадке. И даже плавно поставить машину на место. Но в голове осталась " каша". "Ничего, для первого раза вполне прилично", - объявил парень, нарисовал "трояк" в карточке. Розанов выбрался из машины помятый, вспотевший, в растерзанных чувствах. Пошел пешком продышаться. В лесу раскисло - грязный, рыхлый снег, черные лужи. Тропки очень скользкие, неровные, покрытые водой. Еле дошел, промочил опять ноги. Ругал себя за волнение и спешку. Надо было пропустить урок. Впрочем, для первого раза, может, действительно неплохо. Очень энергозатратное это положение учащегося после пятидесяти годов. Прямо трепка-взбучка какая-то! Стареем, Вася... Понемногу успокоился.
  
  
   Ночью у Маши судороги в ногах - долгие, сильные. Аж, кричала, бедняжка. Розанов в трусах, босой бегал на кухню за лекарствами, сидел, растирал перебегающие по ноге твердые узлы мышц. Намучались оба. Под утро жена заснула. Тихонько встал, собрался, разбитый поехал в Москву.
  
   * * *
  
  Важно видеть, как монахи обнаруживают чувственную жизнь. Чувства важны: грех и прославление Бога начинаются в чувствах. Можно по-разному оценивать аллегорический метод толкования Писаний, но нельзя отрицать, что здесь мы находим эффективный разработанный язык, которым систематически описывается душевная жизнь верующего человека. Были мистики, поучавшие об умерщвлении души в античных традициях, но в целом, зрелое монашеское богословие взвешенное, сбалансированное и, несомненно, преодолевает античный взгляд на человека. Есть фундаментальное требование веры, интерпретируемое, прежде всего, как размежевание с суетным, греховным миром, причем, даже церковным, общеупотребительски-христианским. Бог "судит помышления и намерения сердечные". Исходно гибельные. Христианское усилие веры (сравните, Матфей. 11.12), организуется в обетах бедности, целомудрия и послушания, в которых разворачивается напряженная, кропотливая работа с чувствами и помыслами: здесь начала святости и греха.
  
   Тезис apateia означает требование бесстрастия, но не бесчувствия. Patos - дурные чувства, неуправляемые и греховные. Страсти. Apateia, не апатия, не равнодушие депрессивного человека, но ровность цельность души перед Богом, с выстроенной иерархией способностей, приоритетов, близкое к Платоновскому sophrosine. Но здесь также новость!
  
   Дело в том, что страсти сами по себе серьезны, гибельны и непобедимы. Правильно говорить об одержимости или "связанности" человека грехом, которую сам человек "развязать", "распутать" не способен, и которую лишь может обнаружить, если возьмется "подвизаться против греха". Пробует исправить. Смотрите, как это формулирует известный популяризатор монашества на Западе Иоанн Кассиан (V век).
  
   "Никто не может восторжествовать над какою-либо страстью, пока не убедится, что своим тщанием, или трудом не может одержать победу над нею; хотя при том ему, чтоб очиститься от нее, и самому необходимо день и ночь пребывать во всяком труде и всякой заботе о том".
  
   Обратите внимание на парадоксальность этого заявления: человек должен бороться изо всех сил, хотя это совершенно бесполезно. В чем тут дело?
  
   "Когда Бог усмотрит, что ты со всею чистотою мысли доверился Ему более, нежели самому себе и понудил себя уповать на Бога более, нежели на душу свою, тогда вселится в тебя неведомая сила и ощутительно почувствуешь, что с тобою несомненно сила!"
  
   Это Исаак Сирин. И это "формула" внутреннего освобождения, которое обетовано, приходит, но всегда даром и не остается собственностью человека. Он может лишь решиться на подобную работу; здесь смирение. У человека остается память, быть может, навыки: пост, молитва, служение. Коллективные или уединенные. Множество самых разных начинаний: монашеская жизнь оказывается в этом смысле очень пестрой. Но исходный пункт остается общим. "Вначале человек душевный, потом духовный" (1 Коринфянам.15.46). Если верующий человек пытается миновать эту стадию, то скорее выходит лицемер, демагог, идеолог. Таковых было предостаточно... Отсюда уже у апостола Павла критика поспешной духовности. У отцов-монахов даже юмор. "Если монах по молодости и ревности вознамерился взойти на небо, тащи его оттуда за ноги, что есть силы".
  
   Нужно вначале обнаружить свою душевную жизнь, иметь мужество встретиться с собою и представить себя таковым другим людям. Причем здесь также звучит критика интеллекта; разум, неуправленный верой, водится страстями и похотями. Разум никоим образом не спасает, но творит идолов и оправдывает грех. А потом жестоко, немилосердно судит грешника. В раннем Средневековье, после Аверроеса огромное недоверие к разуму. И все же, разум не отвергается как определенная - естественная, как скажут позже схоласты - способность души. Разум, просвещенный верою (термин Фомы Аквинского) способен видеть Бога в творении. То есть созерцать добрый мир, мир, который хорош... Запомните этот тезис.
  
   * * *
  
   Вечером подвозил Дима, побритый и при галстуке.
  
   - Ты сегодня прямо как Сократ в "Пире", умытый и в сандалиях.
  
   - Да, я с переговоров; объезжаю автосалоны, предлагаю наши услуги. Сейчас был на Фольксвагене в Отрадном.
  
   - Удачно?
  
   - Вроде, да. У них работают люди, но у нас цены интересные. Если рискнут, не пожалеют. Как Ваши успехи, Василь Васильевич? Вы что-то неважно выглядите.
  
   - Плохо.
  
   - Почему?
  
   - Потому что двоечник. Смотри на дорогу.
  
   - Вождение началось?
  
   - Один раз был, теперь пропуск неделю, потому что утренние часы разбирают отличницы; я тебе рассказывал.
  
   - Ну, они свои часы откатают, потом освободятся машины. Я Вас могу натаскать, не волнуйтесь. Выберем время... Вы теорию сдайте; как у Вас с теорией?
  
   - Тоже плохо. Учить надо, а некогда, да и неохота.
  
   - Вы возьмите компьютерный диск, посидите в выходные, там все толково.
  
   - Да, хорошо. Ты статью в этнографический сборник пишешь?
  
   - Уже написал. На неделе отдам девочке набрать и перекину Вам.
  
   - Как ты все успеваешь?
  
   - Приходится успевать; силы и желание есть, главное - себя не жалеть сильно, так я понимаю.
  
   - Ну как тебе сказать, важно, все-таки не путать суету с добродетелью. Знаешь, в чем разница?
  
   - В чем?
  
   - Я тоже не знаю, но чувствую, отличие есть.
  
   Дима улыбнулся.
  
   - Скажи честно, ты мог бы стать просвещенным олигархом?
  
   - Нет! - Дима засмеялся.
  
   - Ну, слава Богу. Давай, тогда в "Перекресток" заскочим. Мария Александровна просила картошку купить, говорит, там хорошая...
  
  
   * * *
  
   Перед майскими праздниками попал, наконец-то, на вождение утром. Погода опять наладилась, солнышко, ясно. Деревья еще без листвы. На обочине дороги, среди камней, бесстрашные желтые цветочки. Инструктор Сергей, приветливый, подвижный, крупный парень, коротко остриженный, губастый, разговорчивый.
  
   - Садитесь. Пристегиваемся, устанавливаем сидение, зеркала. На "шестерке" обзор великолепный. Передачи смотрите... Вы прошлый раз на "девятке" катались?
  
   - Катался, это слишком сильно сказано, - пошутил Розанов.
  
   - Здесь передачи по-другому. Смотрите - нейтраль... Выжмите сцепление!
  
   - То есть нажать?
  
   - Да, нажмите педаль до упора... Левая, крайняя! Правая газ, посередине тормоз. Вы что, на тренажерах не занимались?
  
   - Вы знаете, Александр Данилович вызывает троих человек по желанию в конце занятия. Женщины всегда активно желали; я не попал.
  
   - А там можно было в другое время прийти, подойти индивидуально, договориться с Леонидом Федоровичем, он Вам бы все показал... Ну ладно, ничего. Смотрите заднюю передачу... Сюда, вперед и вбок... Попробуйте... Так! Сцепление удерживаем! Сильнее, здесь немного заедает, надо вдавить и одновременно вбок... Ну, примерно так.
  
   Ладно, заводим машину.
  
   Розанов наклонился в поисках ключа зажигания.
  
   - Он слева, - Сергей быстро сам повернул ключ. Двигатель легко заурчал. Внезапно рядом остановилась машина. Яркая девушка в тёмных очках снисходительно смотрела на Розанова. Из-за нее выглянул чернявый инструктор.
  
   - Серега, ты первого выезжаешь?
  
   - Я загружаюсь 30-го, а выдвигаюсь в ночь на 1-ое. Вечером буду на месте. - Сергей навалился плечом на Розанова и суеверно постучал костяшками пальцев над панелью приборов управления машины.
  
   - Понял. Давай.
  
   Чернявый скрылся. Девушка сделала надменное лицо, уверенно, быстро уехала.
  
   - Едем на рыбалку, - повернулся Сергей. - В Саратовскую область. Заводим машину! Выжимаем сцепление - первая передача... Так, ручник снимаем. Просто кнопку нажать и вниз... Так! Плавно отпускаем сцепление... Ничего. Давайте еще раз.
  
   Опять, нейтраль... Машину, чтоб не скатывалась, удерживаем тормозом... Средняя педаль!
  
   Заводим опять... Давайте я. Так! Отпускаем сцепление, вот! Слышите? Она как бы зарычала - двигатель "схватил передачу"! Все, можно убирать тормоз - сцепление удерживаем - можно немного газу - пошел-пошел! Руль вправо, хорошо - и на выход, в город...
  
   - Вы знаете, может я лучше по площадке сначала...
  
   - Едем-едем! Правый поворот включили, смотрим - вперед и направо! Выравниваем машину, занимаем крайний правый ряд... Сцепление - вторая передача... Так! Бросил сцепление.
  
   Ничего. Заводим машину. Сцепление, первая... И, сразу, вторая... Сцепление не забывать! А то сломаете мне коробку. Можно "газку", пошел, отлично! Выравниваем машину на полосе и едем. Медленно, но верно... Правый поворот... Правый! И руль не отпускать! Ничего, не волнуйтесь, я страхую.
  
   - Я этого велосипедиста хотел объехать.
  
   - Ничего, никуда он не денется...- Сергей постоянно подкручивал руль. - Вот, так и едем. У перекрестка сбрасываем газ... Левый поворот - спокойно проезжаем... "Лежачий полицейский" так же - сбросили газ, добавили газ... Едем. Занимаем свой ряд и тащимся себе на второй передаче; здесь нас никто не тронет! Держите машину! Лучше держаться посередине полосы - она у Вас пока болтается... Ничего, это с непривычки... Вы сядьте удобно, выпрямите спину... Вы вообще кто по профессии?
  
   - Научный работник.
  
   -М-м, а какая область?
  
   - Культурология.
  
   - Это что такое? Типа истории, наверное?
  
   - Типа того...
  
   - Вы знаете, я к культуре очень хорошо отношусь. Мне кажется, это для нас сейчас самое главное... Я тоже интересуюсь этими вопросами, не так, конечно, профессионально, а так, общечеловечески, как бы Вам это объяснить?
  
   - Я понимаю.
  
   - Понимаете, образование важно, но нужен еще опыт жизни, и правильные выводы сделать... Я про себя могу сказать... Я после армии пришел, был совершенно бескультурным человеком. Друзья устроили на работу, довольно ответственную... Удалось проявить себя, пошел на повышение, появились деньги... Я через полгода уже возил шефа... Здесь давайте перестроимся влево... Смотрим в зеркало... Перестраиваемся, останавливаемся здесь. Будем разворачиваться в разрыв. Ждем пока...
  
   Да, так что я хочу сказать! Одинокий человек, без семьи, с деньгами - начал быстро распускаться - женщины, выпивка... Вы не поверите, я год назад весил 120 килограмм - одышка, боли в сердце... Ряха, вот такая!
  
   Едем!.. Сцепление бросил. Заводим машину. Поворотник левый включен, ждем опять... Вон, после той фуры будем разворачиваться... Сцепление, первая - поехали! Крутим, крутим руль! Еще! Так, выравниваем машину, сцепление, вторая передача... Тащимся в своем ряду 30-40 километров... Короче, я понял, что что-то надо делать! У меня просто организм стал разваливаться!
  
   Я взял книги, стал читать, наметил основные моменты для себя, выработал систему... Но, знаете, еще воля очень важна! Без воли никакой культуры не будет!.. Ведь я каждый день бегал десять километров...
  
   - Серьезно... - подал голос Розанов.
  
   - Утром и вечером. - Сергей сидел вполоборота, посматривал на дорогу, правой рукой держался за ручку над головой, а левой подруливал.
  
   - Ух ты!
  
   - Вы знаете, я через два месяца сбросил двадцать килограммов, а через три совершенно вошел в норму. У меня сейчас 85, чувствую себя хорошо, желание жить появилось. Вернулся на работу, правда, другую, прежнее место потерял, деньги сейчас, конечно, не те, но зато я в форме, себя уважаю - это же очень важно, согласитесь!
  
   - Да, конечно.
  
   - У светофора останавливаемся. Будем поворачивать направо. Ну как самочувствие?
  
   - Я, кажется, понял, как работать со сцеплением, освоил это движение - плавно отпускать педаль и одновременно прибавлять газ.
  
   - Ну да! Это все опыт; рассказать я все могу, но надо почувствовать. Будете ездить, стараться - навыки появятся, само тело будет помнить и понимать, что нужно делать - такая культура вождения!
  
   Сергей засмеялся, выставив крупные белые зубы.
  
   - Давайте, еще направо, в школу - там сейчас площадка освободится, немного поработаем... А я много книг прочитал по психологии, здоровому образу жизни... Левитина книгу о правильном дыхании Вы, наверное, знаете?
  
   - Нет.
  
  - Очень хорошая, рекомендую. Он пишет, что есть высшее знание, мудрость, которые открываются в свое время, если человек идет правильным путем...
  
   Они заехали в ворота школы. На площадке медленно ползали две машины. Здесь Сергей решил показать "оптом" все упражнения, которые требуются на экзамене в ГАИ - "ничего, пусть будут в голове сразу!"
  
   Розанов прокатился по синусоиде между стойками, поставил машину практически вслепую в условный "дворик", заехал с нескольких попыток на "горку". Он уже ничего не понимал и не пытался запоминать, тупо выполнял команды и ждал, когда выйдет время. В голове была полная каша. Он попрощался с Сергеем, зашел в школу в туалет, снял куртку и долго умывался, плеская холодной водой в лицо. Вытерся носовым платком, немного остыл, тяжело потащился на остановку. Ехал в маршрутке в душевной смуте, тревоге, чуть не в истерике. Ничего не смог читать, только молился. В институте зашел в аудиторию, начал говорить, очнулся. Но внутреннее напряжение не уходило до вечера...
  
   * * *
  
   В это время средства коммуникации исчерпывались гонцом, который рискуя жизнью, доставлял послание. Люди жили скудно, трудно в тесном контакте с дикой природой, в постоянной привычной опасности от разного рода грабителей, в изолированных, замкнутых мирах, вне единого представления о времени. В этом смысле даже образованные, мыслящие авторы Средневековья оставались провинциалами. Население Европы, впрочем, отличалось большой подвижностью. Люди бежали от погромов, отправлялись в паломничество, двигались вслед за армиями... О чем они говорили? О своих родных, о знатных людях... Также о мифических королях, о чудовищных монстрах далеких земель. О проделках чертей и ведьм. О защите святых и добрых ангелов. Все это в свободно интерпретируемом, здесь и теперь образовавшемся пространстве устной речи, которая выполняла важнейшую коммуникативную функцию.
  
   Легенда, буквально, то, что должно быть прочитано, узнано, поведано. И это предание о святом. Легенды записывались церковными авторами, но формировались в устной речи на протяжении длительного времени. Исходно легенда содержит сообщение о чуде, чудесах, совершенных Богом. В дальнейшей разработке это известие дополняется другими сведениями, поясняющими чудесами; на них накладываются истории о встречах святого с различными людьми, среди которых могут появляться короли и папы - это уже политическая легенда. Далее добавляются повествования о смерти и рождении святого; об обретении реликвий.
  
   Чудо как трансцендентное, необъяснимое, является, очевидно, самым древним элементом предания. В нем святой являет прямое действие Бога, причем, часто, сначала мертвый, а потом уже живой: легенда развивается в обратном направлении. В первоначальном виде святой непостижим, непредсказуем, страшен. В поясняющих чудесах он творит исцеления, умножает хлебы, устрашает грешников. Прочее чудесное церковные редакторы старательно отсекали.
  
   Надо сказать, что средневековый человек в чудесном находил выход из трудной, требовательной, жестокой повседневности, причем выход, часто с элементами карнавальной свободы от труда, повинностей, требований церкви, и вообще чрезвычайной серьезности жизни. Потому народное сознание щедро наделяло соответствующими способностями святого. В результате церковной редукции святым оставляли определенные полномочия в духовной сфере, что весьма напоминает олимпийское разделение труда. Святой, собственно, имеет право свободно действовать в мире, "разбираться" с духами, использовать творения. Помимо прочего, он, конечно, наделяется способностями упорной молитвы, терпения, поста, но это, скорее, "вторичные" признаки, в которых запечатлена повседневная отделенность избранника Божия. Нам важно, что обычный человек в мире беспомощен, беззащитен.
  
   Эта типология медленно менялась. Менялся мир. К XII веку прекращаются ужасные набеги сарацин, викингов и венгров. Устанавливаются границы новых государств. Смягчается климат. В Европе растет население, совершенствуется обработка земли, открываются новые человеческие перспективы в мире. И приходят новые святые - францисканцы, доминиканцы, монахи нищенствующих орденов, уже ведут активную проповедь в миру, формируют соответственный тип святого - не затворника, не приговоренного к смерти, к концу света, но живущего в мире, сумевшего осуществить евангельскую мораль в обычной, длящейся человеческой жизни. Ученые монахи начинают активно изучать, описывать, классифицировать человеческие способности, также и "прочих душ", пока еще на основе Аристотеля, в рамках строгой теологии. Мир остается полным чудес, но сотворенным для человека.
  
   Первыми выходят в мир святые и авантюристы, те, которые способны переворачивать в своей душе негативный жизненный опыт в позитивный, делать это постоянно-работающим навыком собственной душевной жизни. Царь Давид в псалмах восклицает:
  
   "потоки беззакония устрашили меня.
   Цепи ада облегли меня.
   И сети смерти опутали меня".
  
   Это часто исходное расположение души в молитве - отчаяние, ужас, бессилие, смятение. Но человек обращается, молится, и его настроение меняется Пасхальным образом - он готов с верою вернуться на свое место к своим делам. Способен поддержать, защитить близких людей. Такова духовная работа.
  
   В Возрождении мы наблюдаем распространение, углубление и секуляризацию подобных настроений. Начинается бурное развитие наук и общества. Врачи и астрономы, купцы и миссионеры, ведут наблюдения, собирают материалы, привозят пространные описания местности и нравов. Правда, здесь пока все в кучу: и легенды, и факты, и личные мнения... Переоткрывается античность с ее искусствами и интересом к человеческому телу. Европа стремительно, дерзко раздвигает горизонт видения мира. Профессор Болонского университета Пьетро Помпонацци, разбирая рассуждение Аристотеля о невозможности жизни на экваторе, привел противоположное свидетельство Антонио Пигафетты, спутника Магеллана. И подытожил: "Все, что доказывает Аристотель - чепуха!"
  
   Но что, же тогда не чепуха? На чем основывать взгляд человека, чтобы понимать этот новый меняющийся мир? Очевидно, человек должен уметь меняться, существенно меняться, приспосабливаясь к изменениям в мире, оставаясь при этом верным самому себе.
  
   Сущность нового позитивного мироощущения выразил, конечно, Пико де ла Мирандола.
  
   "Звери от рождения имеют все, что им необходимо, высшие духи с самого начала обретают бессмертие, и только человек придает себе тот образ, который предпочитает, который выбирает сам. Человек призван к свободе".
  
  
   - Вы говорили о монахах-доминиканцах, но они же возглавляли инквизицию, жгли еретиков, мучали людей...
  
   - Да, это так. И францисканцы и доминиканцы после смерти своих основателей оказались вовлечены в политику и натворили много сомнительных и ужасных вещей. К сожалению, историческая реальность чаще всего страшно двусмысленна. Требуется большое мужество, такт и смысл, чтобы быть в истории, - мы об этом и говорим.
  
   - Василь Васильевич, а можно сказать, что появляются святые, которые уже не боятся обнаружить свои страсти, не боятся даже греха?
  
   - Ну не знаю. В рекламе пива люди тоже смело заявляют свои страсти... Являются ли они святыми, кто знает? Я осмысленно сказал об авантюристах, среди них много замечательных людей, - знаете, как Достоевский о Карамазовых сказал: духовная сфера вся похерена, но жажда жизни необычайная!
  
   * * *
  
   В лесу утром хорошо. Ельник внизу еще мертвый. Несколько стволов упало; береза старая рухнула прямо на дорожку, разломилась на куски, разлетелась в щепы. Елки большие стоят, хмурятся. Не отвлекаются. А молодые так и сияют, распушились, блестят на солнце зелеными иголками. Птицы галдят по-весеннему. Спуск к речке уже просох, хорошо. Вспомнил ручьи возле школы, где мальчишками городили запруды. Воды наберется озерцо, быстро ломаешь загородки, бежишь за потоком, который жадно устремляется вниз, разделяется на рукава, ищет-ищет и находит себе путь, словно хитроумный и неутомимый бог Энки... Запахи уже не различаю, больше помню, как тот весенний головокружительный дух проснувшейся земли. И будущая жизнь - огромная, загадочная, пьянящая - стоит близко, лицом к лицу...
  
   Поднялся быстро от речки, вышел на дорогу - грохот, дым. Плотная вереница ползущих грязных машин. Физиономии уже усталые, злые. Фи, гадость!
  
  
   - Ну что, Розанов, разметка? Сколько полос движения? - Александр Данилович пододвинул стул, тяжело сел рядом.
  
   У Василия Васильевича на экране компьютера, под картинкой, горели два красных кубика ошибок.
  
   -Три.
  
   - Три, правильно. Мы на средней; какие действия можем выполнить?
  
   - Движение прямо, поворот налево и разворот.
  
   - Правильно! Значит, "двоечку" нажимаете, так... Давайте следующий вопрос. Здесь что у нас?
  
   - Обгон вне населенного пункта...
  
   - Вы на каком автомобиле едете, смотрите внимательно.
  
   - А, на грузовом!
  
   - Значит, запрещено, только в своем ряду движение... "Единичка", нажимайте. Всего две ошибки. Зачет.
  
   - Ну, с Вами, Александр Данилович, я, конечно, все сдам и даже поеду. - Улыбнулся Розанов.
  
   - Ничего! Обязательно поедете!
  
   "В хорошем настроении сегодня, приободрил, отставник... Может, и правда сдам", - веселея, думал Розанов, вышагивая к остановке.
  
   * * *
  
   - Василь Васильевич, заходите. - Игорь Николаевич, нахохлившись, сидел за столом. Перед ним расположились сотрудники и гости. Юлия Васильевна Рокотова из МГУ, Марк Арнольдович Фуллер, "главный буддист СНГ", Боря, "Феликс", молодежь - Дима, Роман и Света.
  
   Розанов прошел к Боре, присел на край дивана. Рокотова напротив приветливо улыбнулась.
  
   -Василь Васильевич, Вы не знаете этого профессора из Воронежа, который приезжал с Лукьяновым? Пучков?
  
   - Пучков Савелий Григорьевич? Знаю, конечно, хорошо. Мы с ним начинали вместе в Калмыкии. Толковый дядечка, занимался шаманами, сам даже практиковал, как я помню, довольно успешно.
  
   - Ага. Тогда они оба идут в вашей секции, Марк Арнольдович. Подберите им оппонентов... Света, они у нас получают гостиницу.
  
   - Да, Ростов и Воронеж по два человека, я так и планировала.
  
   - Так, это второй день, четверг. Хорошо! Дальше что у нас? "Трубный зов для Гегеля в XXI веке..." Это еще что такое?
  
   Игорь Николаевич растерянно посмотрел поверх очков.
  
   Все засмеялись.
  
   - Это Дегтярь, Игорь Николаевич - сдержанно улыбнулась Света. - Мы его традиционно определяем к Борису Александровичу.
  
   - Борис Александрович, я Вас умоляю, не дразните его ни взятием Константинополя, ни испанской инквизицией, иначе мы его будем слушать до вечера! Кстати, Светлана Николаевна, поставьте его последним...
  
   - Мы с ним обсудим перспективы славянского объединения по итогам Шестидневной войны за фуршетом. - Понимающе откликнулся Боря.
  
   Все опять засмеялись.
  
   - Уже можно сказать, что фуршет удался, - улыбнулась Рокотова.
  
   - Работаем, товарищи! Работаем! - Шумова Нина Борисовна, "Уместное слово. Большие речи в трудах Геродота, Фукидида... Некоторые замечания о структуре..." Это такая умненькая девочка из педагогического университета?
  
   - Да, - заметила Надежда Сергеевна. - У нее была интересная статья по семиотике в нашем сборнике; она сейчас раскапывает риторику - дотошно и толково. К Василь Васильевичу ее...
  
   - Дима, - повернулся Игорь Николаевич, - тогда Вам это будет в тему. Постарайтесь серьезно разобрать и покритиковать. Ей это будет только на пользу. Хорошо. Рукомыслов... Это кто?
  
   - Это наш, - подала голос Рокотова. - Молодой человек, начитал Хайдеггера на немецком, теперь ходит, выступает, где только можно... Ориентируется в текстах, знает терминологию, воспроизводит общие места.
  
   - Мы можем его поставить за Ахутиным? Или не надо?
  
   - Мне все равно. - Юлия Васильевна пожала плечами.
  
   - Лежаков тоже ваш, и подведение итогов первого дня, помните?
  
   - Может, Василий Васильевич? У него лучше получается, гуманнее...
  
   - Василий Васильевич, поможете Юлии Васильевне?
  
   - Хорошо.
  
   - А Вам мы хотели еще отдать Фирсова из Питера - знаете такого?
  
   - Нет.
  
   - Знаешь! - Боря повернулся к нему. - У Чебанова в семинаре участвует, весьма оригинальный, остроумный человек, ходит в расшитой рубахе навыпуск, волосы длинные и такой шнобиль, - Боря указал на свой крупный нос, - только благородный. Активно печатается на самые различные темы.
  
   - Вспомнил, конечно. У него доклад был по музыке. А что он прислал?
  
   - "Мысли на берегу залива. Концепты славянской культуры в "Духовных стихах" Георгия Фроловского" - прочитал Игорь Николаевич. - Религиозная философия, теософия; очень много стихов. Почему на берегу залива, я не понял. Разберитесь, пожалуйста, Василь Васильич.
  
   - Игорь Николаевич, еще Брыкалов приедет, - сказала Света.
  
   - Ну что же теперь делать! Хорошо. Смотрите, что у нас получается. Три секции. Юлия Васильевна, у Вас Ахутин, Лежаков, Ваш доклад. Завершает Василь Васильевич. Просто пир умов!
  
   Борис Александрович! Вы с Марк Арнольдовичем; у вас ростовчане, Воронеж, Дегтярь и Дима. Завершает Надежда Сергеевна.
  
   Василий Васильевич. Ваши Питерские, Брыкалов, Роман. Завершаю я. По-моему, совсем недурно... Да, будет Анохин, надо дать ему слово, не знаю, в какой день он придет.
  
   - Юрий Николаевич, - попыталась возразить Света, - он все равно будет выступать после каждого доклада...
  
   - Понимаю, но важно не сделать политической ошибки в отношении действительного члена РАН. Печатной ошибки, Надежда Сергеевна!.. Послушаем еще раз, в чем был неправ Вернадский, ничего страшного!...
  
   * * *
  
  Следующее вождение совсем плохо. Инструктор пожилой, неприветливый, за рулем "жигулей" 99 модели. Посмотрел водительское удостоверение, бросил назад.
  
   -Садитесь.
  
   Розанов послушно сел на пассажирское место.
  
   -Пристегивайтесь.
  
   Выехали из школы в город, у светофора развернулись - и на объездную дорогу. Встали на обочине.
  
   -Садитесь за руль.
  
   Розанов обошел машину, сел на водительское место. Подвинул кресло, пристегнулся, посмотрел на инструктора. Глаза красные, воспаленные на сухом одутловатом лице.
  
   - Василий, Розанов, - он протянул руку и улыбнулся.
  
   - Федор... Стулов... - Инструктор неловко быстро ответил на рукопожатие. - Заводим машину.
  
   Розанов благополучно тронулся, немного вильнул на полосе.
  
   - Сцепление, вторая передача! - глухо скомандовал Стулов.
  
   Машина вдруг дернулась, заревела.
  
   - Вторая, а не четвертая! - заорал Стулов. - Смотри за дорогой, б...дь!
  
   Сзади выскочила иномарка с затемненными стеклами, резко посигналила, рванулась вперед.
  
   - Сцепление, вторая! Едем. Держим машину на полосе! Сцепление, третья... Так, стоп. Останавливаемся. - Стулов сам заглушил двигатель, дернул ручник.
  
   - Дайте руку.
  
   Он взял его руку в свою.
  
   - Выжмите сцепление. - Нейтраль - первая; нейтраль - вторая; нейтраль - третья; нейтраль - четвертая! Что непонятно?
  
   - Все понятно, - устало сказал Розанов, слушая свое сердцебиение. Вздохнул. - Поехали?
  
   - Заводим машину.
  
   Они тронулись. Стулов некоторое время молчал, затем опять стал давать короткие команды. Розанов неторопливо тщательно выполнял, стараясь не упускать из виду дорогу. Через какое-то время вновь получил приказ остановиться.
  
   - Послушайте, если Вы будете разглядывать, куда ставить передачу и искать ногами педали, мы врежемся в столб!
  
   Розанов спокойно посмотрел в его яростные, в красных прожилках, глаза.
  
   - Почему Вы пропускаете вождение? У Вас только три занятия, когда другие уже отъездили половину часов! Смотрите сюда!
  
   Он вырвал из тетрадки страницу, нарисовал шариковой ручкой схему передач, звонко шлепнул лист на щиток приборов перед Розановым.
  
   - Поехали. И поворотник включаем пальцем, не отпуская руль.
  
   Они проехали два раза объездную дорогу, в конце концов, совсем неплохо, как показалось Розанову. Вернулись в школу. На площадке опять скандал. Стулов требовал катиться на одном сцеплении, совершенно не трогая газ. Машина глохла, не вписывалась в, казалось бы, знакомые повороты. У Розанова от крика разболелась голова, в какой-то момент он вдруг совсем запутался с этой педалью, которая работала противоположно другим. Стулов матерился, выбегал, садился за руль, показывал. Розанов уже не мог собраться и попросил его закончить занятие.
  
   Стулов схватил его карточку, накатал "трояк".
  
   - Вы не сдадите экзамен... Вы не обижайтесь, но у Вас нулевой уровень. Вам надо или готовиться, или бросать это дело. Вы потеряете напрасно ваши деньги.
  
   - Давайте не будем считать мои деньги, - поморщился Розанов. - Допустим, я тупой, но ведь Вы на работе... Все равно надо работать, Федор!
  
   - Я не говорю, что Вы тупой! Я говорю, что, если Вы хотите ездить, Вам нужно сейчас каждый день набирать опыт. У Вас есть машина?
  
   - Теоретически есть.
  
   - Вам нужно просить кого-то показать элементарные вещи...
  
   - Я думал, мне здесь покажут...
  
   - Так почему Вы не ходите на вождение?! У Вас перерыв две недели - да Вы все забудете за это время!
  
  
   * * *
  
   " Надо заканчивать это безобразие", - подумал Розанов, выйдя из школы. И сразу почувствовал огромное облегчение - как гора с плеч. "Скажу Маше завтра на свежую голову... Как-нибудь в другой раз". Даже повеселел. День был пасмурный, с утра прохладный, а теперь на небе показались голубые полыньи, солнышко выглянуло. Потеплело. На остановке заметил женщину из своей группы. Поздоровался; она приветливо улыбнулась.
  
   - С вождения? Как Ваши успехи?
  
   - Ужасно.
  
   - Что плохо? - Она искренне удивилась, сделав участливое, испуганное лицо.
  
   - Да я не попадаю в утренние часы, - поморщился Розанов, - а других возможностей сейчас нет; думаю, пока придется отложить это дело.
  
   - Вы знаете, - затараторила женщина чистым высоким голоском, - вчера предыдущая группа сдавала экзамен - сейчас машины освободятся. А в выходные Вы можете прийти, покататься? Там всегда есть инструктора свободные - двести пятьдесят рублей в час, конечно, тоже деньги, но они возятся, особенно если еще пару сотен прямо ему дать...
  
   Вообще, у меня тоже плохо, хоть и восемь часов наездила... Машины плохие. Инструктора отрабатывают свои часы как-нибудь... Мне муж сказал, чтобы я сдала теорию, а на площадку он меня натаскает...
  
   Подошла маршрутка. Спереди вылезли два парня.
  
   - Вы в Москву?
  
   - Да.
  
   - Как раз нам два места - смотрите, как повезло!
  
   Женщина ловко забралась на ступеньку "Газели", уселась рядом с водителем. Розанов поместился с краю, захлопнул дверь.
  
   - Вас как зовут?
  
   - Василий Васильевич.
  
   - А меня Тоня.
  
   - Очень приятно.
  
   - А то нас все по фамилиям, как в армии. - Тоня долго усаживалась, приподнималась, поправляя юбку, встряхивала головой, сдувала волосы, наклонившись, искала кошелек в сумке, передавала деньги водителю и постоянно говорила, болтала, непосредственно и смело высыпала слова, затем их ворошила, слепливала, выправляла в осмысленную звонкую речь. Личико некрасивое, открытое, очень живое... Розанов с улыбкой смотрел на нее.
  
   - Я ходила в платную школу на Первомайке, разговаривала с людьми, представляете, - они там сразу начинают с вождения, отрабатывают площадку до автоматизма, потом уже город и теорию. И сдают в ГАИ на тех же машинах практически все... А у нас все перевернули, бросили две машины на тридцать человек - катайтесь... Потому они теорией начинают. Муж мне сказал, что на разных машинах учиться вообще невозможно! Неправильно... Смотрите, какую я книжку купила - "Сто вопросов и ответов начинающему автолюбителю". Вы знаете, очень толковая, с картинками, все разжевано - даже мне понятно...
  
   Тоня показала водителю; пожилой небритый кавказец с интересом заглянул в книгу.
  
   - А где Вы ее купили?
  
   - На "Славе", в книжном, знаете? У выхода Главной Аллеи... Мне муж предлагал, вообще, сразу права купить и ездить с инструктором индивидуально. Пятьсот рублей в час, десять-пятнадцать часов набрать - те же деньги получаются, даже еще дешевле. И толку больше. Просто у него пока машина в работе занята. А так, лучше, конечно, сразу на своей машине учиться, потому что потом, после экзамена, все равно надо, чтобы кто-то поставил на трассе, а это опять деньги. У меня подруга в Москве живет, она с инструктором сначала ездила по одному маршруту - работа-дом... В выходные. Освоилась, потихоньку стала забираться в сторону... Сейчас уже хорошо ездит на "Мазде - трешке"...
  
   - А сколько сейчас права стоят? - вмешался водитель.
  
   -Мне сказали, шестьсот долларов.
  
   - Подорожало.
  
   - А Вы сколько платили? - Тоня улыбнулась Розанову.
  
   - Я уже тридцать лет за рулем. Знаю - два года назад стоило 300 долларов... Сейчас все дорожает... Вот странно! Говорят, страна богатая, нефтедоллары, а все дорожает и дорожает. При коммунистах работал, при демократах - ничего не меняется, и никто мне не может объяснить! Я пришел из армии, устроился в такси. Ребята говорят: мастеру - червонец, диспетчеру - червонец... Слушайте, говорю, он получает зарплату, она получает зарплату - почему я им должен платить? Мне говорят: а вызова хорошие хочешь иметь? А запчасти? Или будешь постоянно курить на ремонте... Это, слушай!
  
   Он оглянулся на Тоню, тронул ее за руку.
  
   - Это, говорят, тебе еще мало платить, как ученику, а потом будешь отстегивать полтинник за смену. Хорошо, да!
  
   Ладно, работаю. Сменили коммунистов... Где-то почелночил, пошабашил - дай, думаю, вернусь в такси. И что? Опять плати, да еще бандитам, чтоб охраняли... Слушай!
  
   Он опять стал теребить Тоню за руку. Та улыбнулась Розанову.
  
   - Где это видано в нормальной стране - нанимать бандитов для охраны? А что делать, иначе голову разнесут... Этих еще корми...
  
   Он указал на сухого поджарого гаишника, надвинувшего фуражку на глаза, ощерившегося навстречу солнцу и движению. У него за спиной, на обочине, удобно усевшись в служебном автомобиле, полный добродушный коллега спокойно разбирался с каким-то участником движения...
  
   * * *
  
   Эразм Роттердамский определяет свободу как силу человеческой воли, посредством которой человек способен обратиться к Царству Божию, либо отвернуться от Него. Выходит, что Рай либо Ад выбирает сам человек. Такие понятия, как суд, возмездие, награда, также совесть, немыслимы вне предположения о свободе воли христианина.
  
   В Италии мы находим идеал совершенной личности, который разрабатывали да Винчи, Альберти. Свобода принадлежит благородному, воспитанному, образованному человеку, который обладает правильно организованными инстинктами, кругозором.
  
   В Германии реформаторы решали задачу упрощения и освобождения религиозно-нравственного процесса от власти Папы в тезисах личной веры. На севере открывается жесткая критика институтов католической церкви в знакомых тезисах:
  
   "Взгляни на ханжу!
   Стоит на коленях, молится, не спит...
   Хочет лишь поститься и строить кельи.
   Не решается доверять ни Богу, ни миру!"
  
   Это из "Корабля дураков" Себастьяна Бранта.
  
   Эти люди увидели Адама Величественного, Великолепного, сотворенного по образу и подобию Бога, не робеющего ни перед какою тварью, ни на земле, ни на небе, решительно исполняющего волю своего Отца. Они заново читают Шестоднев, как первую книгу о человечестве. Адам-труженик, Адам-возделыватель, смиренный и гордый, слушающий Своего Господа, наученный Им, искупленный, победивший свои страсти. Неужели Господь дал обетования, которые не в силах исполнить человек? Что за нелепость!
  
   Нелепости не замедлили. В конце декабря 1521 года в Виттенберге появились так называемые пророки из Цвиккау, странные молодые люди, безграмотные суконщики, которые ссылались на видения и прямое общение с Богом, чем сильно смутили Меланхтона. Это была первая встреча с анабаптистами или перекрещенцами, которые в дальнейшем неожиданно развернули тезисы Лютера об оправдании верой в идеологию бедных, отрицающих власть, собственность, священство, и даже авторитет Библии. Бедность верующего - не случайна; именно здесь поселяется вера, доверие к Богу. Свобода христианина - именно в бедности, и в решимости открывать Царство Божие. По Мюнцеру, внутреннее очищение человека - лишь предпосылка для дальнейшей самоотверженной борьбы с дьяволом, в которой необходимо сбросить тиранов. Осенью 1525 года начались погромы в южной Германии, вспыхнула Крестьянская война. Испуганный Лютер проклял восставших последними словами. В дальнейшем сформулировал твердое правило: церковная реформа - дело властей, которые решают, какую веру исповедуют их подданные.
  
   Далее явились разногласия между самими реформаторами, приведшие к спорам, расколам и новым войнам в Европе.
  
   "Каждая конфессия у своих ворот провозглашает: я истинная религия, я обладаю учением, у меня Христос и истинный Град Божий". В то же время споры о Причастии и Крещении превратились в кровопролитие. Разве это не безумие?" Это Коорнхерт, замечательный голландский писатель XVI века. Другие гуманисты подчеркивали субъективизм религиозных лидеров: чаще всего они навязывают не требования веры, но собственные представления о ней. Неужели жизнь простого человека должна зависеть от изощренных тонкостей мышления ученых? Или от напускного благочестия коррумпированных чиновников? В этом плане появился запрос о новой, универсальной, общечеловеческой религии, основанной на доводах разума, морали, терпимости. Первое развернутое изложение такой религии мы находим у Себастьяна Франка. Адам и Христос - вечные реалии человеческой жизни. Адам - ищет себя, своего, Христос - Божьего, Небесного. Языческий философ - друг себе. Христианин - враг, отрекшийся от тварного греховного своеволия, посвятивший себя Богу. Писание в этом смысле - вечная аллегория всегда актуального человеческого ценностного выбора. Казалось бы, классические христианские формулы, но, по Франку, совершенно универсальные. "Турок в феске хочет того же, что и немец, носящий берет. Адам и Христос - выражения внутреннего антагонизма человеческой природы, и он повсюду один и тот же". Но тогда разница между верующим и неверующим человеком подменяется противопоставлением доброго и злого, причем оценивается по реальным делам в определенном обществе.
  
   - Скажите пожалуйста, Вы сами как относитесь к монашеской культуре? Насколько это уместно в современном обществе?
  
   Розанов внимательно выслушал серьезную девушку.
  
   - Я хорошо отношусь, думаю, неплохо, если есть люди, которые за нас молятся. Понимаете, талант, призвание могут быть совершенно недейственными из-за внутренней разболтанности, несамостоятельности... Элементарная аскетическая культура необходима. С другой стороны, пост, молитва, различные ограничения также могут превратиться в спорт.
  
   - А у Достоевского есть фраза: монаха встречаешь чаще, нежели здравый смысл.
  
   - Это реплика Паскаля. Видите ли, протестанты в требовании религиозной и моральной независимости подготовили возможность формирования суверенных этик купцов, врачей, а еще раньше - мыслителей, художников. Чтобы хорошо мыслить, надо хорошо мыслить, а не поститься, молиться и так далее... Эти навыки остаются, но на личное усмотрение профессионалов. В этом здравый смысл и ответственность. Характерно, что старец Зосима отправляет Алешу Карамазова в мир...
  
   * * *
  
  В субботу отмечали день рождения Марьи Александровны, 56 лет. Приехал Боря. Дима с Надей опоздали, принесли торт и большой букет черемухи. Пока поздравляли и рассаживались, Василь Васильевич занялся цветами, отбросил смятые кудрявые головки, подрезал кончики жестких ветвей, спрыснул водой, понес в широкой вазе, поставил на стол. Комната наполнилась чудесным ароматом. Все заохали.
  
   - Это мне в Калуге сегодня тетенька срезала, - рассказывал довольный Дима.
  
   - Ты уже успел смотаться в Калугу? - удивился Борис Александрович.
  
   - Там Фольксваген завод строит; мы налаживаем контакты. Туда за два часа долетел, обратно - стоял на МКАДе.
  
   - Вы обедать будете? Наденька, есть суп.
  
   - Спасибо, Марья Александровна, я из дома, поела. Диму кормите, он голодный и вредный.
  
   - Дима, суп грибной, вкусный...
  
   - Давайте. И выпью чего-нибудь. Сегодня уже никуда не поеду.
  
   - Вася, подогрей ему, пожалуйста. Мясо в духовке, должно быть еще теплое. А почему ты вредный, Дима? Опять Наденьку обидел?
  
   - Ой, да мы уже сегодня разругались, вдрызг, из-за вчерашнего спектакля.
  
   - Ну вот! А я как раз Борису Александровичу рассказываю, какой вы нам чудесный подарок сделали... Что случилось?
  
   - Подожди, пусть человек поест. - Василий Васильевич поставил тарелку перед Димой.
  
   - Надюша! Коньяк или "Кадарка"?
  
   - Вина немного, спасибо.
  
   - Пусть Надя рассказывает, пока я поем.- Дима поднял рюмку. - Пьем, да? Марья Александровна, Ваше здоровье. Как хорошо, что мы с вами подружились!
  
   Все выпили. Марья Александровна чуть пригубила вино.
  
   - А вы не смотрели постановку в Ленкоме "Пролетая над гнездом кукушки"? - спросил Дима Бориса Александровича.
  
   Тот смотрел грустно и нетрезво.
  
   - Хорошо, я расскажу. - Надя выпрямилась, подвинулась вперед на стуле. Откинула свои красивые темные волосы на круглом, немного детском лице. Голос у нее был также высокий, девчоночный. - Там, помните, был момент, когда они в сумасшедшем доме устроили пьянку с проститутками. И один парень был девственник, и они его на спор с одной проституткой свели... Вообщем, они переспали, и Дима говорит, что он, таким образом, выздоровел...
  
   - Кто, Дима? - оживился Борис Александрович.
  
   - Нет! Ну этот, больной, Билли... Дима говорит, что для него это не грех, а благо... И, вообще, грех - это условность, которой теократическое общество защищается. Ну и всякое такое...
  
   - Дима. А ты почему не хочешь выздоравливать, как все нормальные люди? - строго спросил Борис Александрович.
  
   - Я сказал, что понятие греха для разных обществ меняется... В развитом обществе потребления секс вообще входит в сферу услуг и коммерции. Вот и все! Я здоров, Борис Александрович.
  
   Дима принялся за суп.
  
   - Ты сказал, что страх этого Билли перед мамой и просто женщиной хуже, чем это... Ну то, что он с проституткой!
  
   - Ну да! - Дима снова бросил есть. - Его же этот страх разрушает!
  
   - Ну, так у него может быть нормальная девушка, а не проститутка!
  
   - В том то и дело, Надя, что у него не может быть нормальной девушки, потому что он больной, травмированный деспотичной матерью человек. И отца у него, по-видимому, нет; то есть, эта семья дисфункциональная. Поэтому ему нужна такая нетрадиционная партнерша, которая способна прорваться к нему... И это хорошо! Для него, конечно! Я не говорю, что для всех. Тем не менее, это хороший пример избавления от созависимости...
  
   - Дурак ты. - Надя откинулась на стуле, принялась вытирать внезапно набежавшие слезы.
  
   - Наденька, тебе не понравился спектакль? - Марья Александровна сидела рядом и просто обняла ее за плечи.
  
   - Да нет, ничего... Довольно смешной... Мне эти скабрезности не нравятся...
  
   - Надя, мы за Димой присмотрим, не переживай... Философы, правда, пошляки. Гетера Лаиса еще в античности заметила,- не знаю, что они говорят и пишут в своих книгах, но ко мне они стучатся так же, как и другие...
  
   Борис Александрович довольно захихикал.
  
   - Он знает, что я не люблю такие разговоры, а все равно доказывает, доказывает, не может остановиться... Мы с ним заезжали к нему на работу, в автосервис, там прямо на стенах висят совершенно ужасные календари... Я даже себе не могла представить такое... А он говорит, что это нормально.
  
   - Надя, это же не я их развешиваю, а работяги!
  
   Дима в сердцах бросил ложку и покраснел.
  
   - Ну, ты же ходишь, смотришь!
  
   - Да не смотрю я особо... Не рассматриваю. Мужики, конечно, говорят и обсуждают, у них и речь - мат-перемат, и анекдоты на эту тему. Ну а что делать? Я, кстати, нахожу с ними общий язык по работе; они меня нормально воспринимают, спрашивают даже уважительно: скажи нам, профессор... Они сами несерьезно относятся к этому.
  
   - А ты не пробовал им сделать замечание по поводу этих календарей или русского языка?
  
   Марья Александровна внимательно его слушала и, придвинувшись к Наде, поглаживала ее плечи.
  
   - Нет, ну я же не начальник... Чего я буду выступать?
  
   - А ты мог бы свое отношение выразить, если оно у тебя есть, конечно, или ты боишься испортить отношения с товарищами?
  
   Дима совсем смутился.
  
   - Дима! Принеси календарик нам в институт на экспертизу. Мы внимательно рассмотрим и напишем толковый отзыв.
  
   Борис Александрович сидел с серьезной миной.
  
   Все засмеялись. Надя тоже улыбнулась.
  
   - Проблемы интеллигенции, Дима, начинаются тогда, когда она выносит самостоятельное суждение, тогда немедленно следует реакция общественности... Пока мы помалкиваем, сильно никому не мешаем, можем оставаться немного странными, даже приятными людьми.
  
   Марья Александровна посмотрела на Надю.
  
   - Что еще Дима рассказывает?
  
   - Про спектакль? Ой, про Аполлона, про Диониса... Много чего. Пусть это сам рассказывает.
  
   - Расскажите, профессор, - попросил Борис Александрович.
  
   Дима улыбнулся.
  
   - А Вы когда смотрели спектакль, давно?
  
   - Я сейчас сообразил, что видел фильм с Николсоном, Милоша Формена. Я читал Кизи.
  
   - Ну там, помните, противопоставление... С одной стороны сестра Ретчед, которая постоянно задает некоторую систему правил, в которой могут пребывать, общаться пациенты. Она все время настраивает, поддерживает терапевтическую среду. С другой стороны, этот заблудший ирландец Макмерфи, который взрывает изнутри больничный порядок через развязывание эмоций, страстей. Средства Аполлона - искусство, упорядочивание, осмысление... Инструменты Вакха - вино, пляска, оргия, вовлечение в первобытное движение стихий. По-моему, очень неплохо все это показано; человек одному богу служит, но обязательно прогневляет другого... Настоящая античная трагедия! Вам понравилось, Марья Александровна?
  
   - Я люблю Ленком, мы же с ним выросли...
  
   Марья Александровна выпрямилась.
  
   - Последний раз смотрели "Поминальную молитву" с Евгением Леоновым. Замечательно. Великолепно! Настоящий еврей, хоть и русский. Вчера инсценировка мне понравилась. Хорошо сыгранный спектакль, удачные декорации - серо-стальные линии, стеклянная кабина - неброское гигиеничное убежище для персонала посреди сцены. Постоянное движение в разных планах, звуки, голоса, интонации создают впечатление специального лечебного учреждения, - некоторой поверхностной, псевдонепритязательной комфортной области, которая окружена болью, отчаянием, безумием, ужасом... Собственно, это блестящая метафора современной культуры.
  
   Я вчера немного нахмурилась от сленга; ждала мата, и он прозвучал. Видимо, обычных языковых средств авторам показалось недостаточно, и они решили собезьянничать, подыграть улице. Это очень печально. Детям внушаешь одно, а в обществе они встречают другое. И в политике, и в театре.
  
   - А где там мат? - спросил Борис Александрович Диму.
  
   - Там намеки по всему действию, а в конце, когда они уже хорошо выпили, отправили Билли с девушкой в отдельное помещение, - кто-то спит, кто-то разговаривает - и тут вдруг появляется сестра Ретчед. А там, значит, один пациент с галлюцинациями и начинает с ней беседовать, как с видением. Потом к ним подключается другой, и этот, с глюками, вдруг спрашивает: постой, ты что, тоже ее видишь?
  
   Тот говорит - да.
  
   Ну, тогда это пипец...
  
   Хорошая такая фраза, емкая. Мол, если это не видение, а реальность, то это км-кхм... Извините, Марья Александровна, но по-другому и не скажешь, не будет так звучно... Я, кстати, читал, что Кен Кизи описывал свои впечатления от работы с инвалидами, ветеранами войны. А Формен снимал настоящих психов в Орегоне. Это их язык, выброшенных из общества людей - больных, беспомощных и озлобленных, которых "поимели"... По русски переводить будет просто мат. По-моему, это удачная интерпретация.
  
   - Ты знаешь, Дима, в нашей культуре имеется очень большой выбор средств, передающих смысл, как литературных, так и сценических. Стремление к точности перевода, к популярности не исчерпывает задач художественного произведения, тем более не освобождает от ответственности. Произнесенное слово в некотором смысле никогда не принадлежит автору.
  
   - В прошлом году Машу в школе поздравляли, - вмешался Василь Васильевич. - Было торжественное собрание, вручили медаль, речи произносили...
  
   - Да, ребятки мои меня порадовали, - улыбнулась, припомнив, Марья Александровна.
  
   - Девочки из Машиного класса сделали небольшую инсценировку, - продолжал Василь Васильевич. - Вышли трое в платочках, сели на стульчики под окном... Первая говорит: "Кабы я была царица, то на весь Рублевский мир закатила бы я пир!"
  
   - Подожди, Вася, давай я расскажу, - попросила Мария Александровна.
   - Народу было много, начальство приехало. Я устала ужасно. И тут выходят мои девчонки, несут маленькие стульчики из начальных классов. Мы сначала и не поняли, в чем дело. Они попросили народ от окна, поставили стульчики, уселись. Демонстративно завязали платочки. Достали длинный синий шарф спартаковских болельщиков, положили себе на колени, вытащили спицы... Две девочки большие, одна маленькая. Оля Самойлова крупная, оформленная такая молодая тетя, начинает этак, грубовато:
  
   - Кабы я была царица, то на весь рублевый мир закатила бы я пир! - чувствуете, сколько ассоциаций! Потом Аня Боярышникова, баскетболистка, высоченная, костистая, мальчишек лупит запросто, но с юмором, - продолжает
  
   - Кабы я была царица, я бы не была девица! - и головку так на плечико, опустив глазки.
  
   Все начинают смеяться, хохотать. У директора, смотрю, физиономия вытянулась. Последняя, Женя Лазарева, маленькая, черненькая, очень красивая девочка, твердым, таким звонким, пионерским голоском говорит:
  
   - Если бы мне суждено было стать женой главы администрации нашего города, или депутата Государственной Думы, или супругой будущего президента Российской Федерации, то я, прежде всего, позаботилась бы о его речи...
  
   И далее они начинают в обратном порядке некоторый монтаж:
  
  Аня - о грамотном построении фразы;
  
  Оля - о литературном запасе слов и правильном, четком их произношении;
  
  Женя - особенно, окончаний и суффиксов
  
  - и избавлением от слов-паразитов
  
  - и тюремных, казарменных форм
  
  - и мата...
  
   Ну и так далее, и в конце они хором произносят:
  
   - Потому что мы живем так, как мы говорим;
  
   Потому что мы говорим так, как мы живем.
  
   Марья Александровна улыбнулась.
  
   - Это еще не все, - вмешался Василь Васильевич. - Все ребята встают и хором, громко повторяют:
  
   Мы говорим так, как мы живем!
  
   Мы живем так, как мы говорим!
  
   Потому что нас так научила
  
   Мария Александровна Розанова!
  
   И овация! И побежали с цветами. Маша в слезы.
  
   - Здорово! - Восхитился Дима. - Это они сами придумали?
  
   - Для меня был сюрприз. Атмосфера сразу поменялась; все пошло уже спонтанно, по-человечески... Девчонки у меня молодцы, всем классом верховодят. Сейчас заканчивают, ужасно жалко расставаться. Они так сдружились хорошо... И что с ними будет?
  
   - Повыходят замуж за новых русских бизнесменов и бывших спецназовцев, которые научат их правильной речи... Возможно, что-нибудь останется от твоих уроков. На панель, надеюсь, никто не попадет...
  
   Боря вздохнул.
  
   - Ты знаешь, я надеюсь, что кто-нибудь из них уже не сможет жить матерно, хотя им придется нелегко.
  
   - Я про это и говорю, Маш, - Боря повернулся к Розанову. - А тебе понравился спектакль?
  
   - Да, неплохой. Хорошо сыгран, легко смотрится. Отличная работа. У меня осталось чувство непроговоренности некоторых важных вещей... Я сейчас попробую сформулировать. - Василий Васильевич присел рядом с Димой, тронул себя рукой за подбородок.
  
   Все внимательно на него посмотрели.
  
   - Метафора общества как дурдома требует уточнения... Здесь и закрытое лечебное учреждение, в котором обитают некоторые люди, также само общество, которое вытесняет таких людей, как Макмерфи, Вождь или тот же Билли, или подвергает их репрессиям. О природе душевных болезней не говорится ничего; это некоторая данность, как отделение буйных, откуда доносятся вопли. Туда лучше не попадать. Есть подозрение, что таковыми их сделали медики; то есть были люди с некоторыми проблемами, а их подлечили. Ничего не известно о происхождении госпиталя в Средневековой Европе, как приюта. Все эти вопросы замалчиваются, или отодвигаются на второй, третий план, где присутствуют в виде смутных смысловых декораций. Что же остается на первом?
  
   Узнаваемый, наивный протест живого малообразованного человека, этакого симпатичного хулигана, против зрелого, технологичного, конкурентного общества, - протест, восходящий к молодежным движениям 60-70-х годов. Макмерфи, в отличие от идеологов постмодернизма, очевидно, предполагает существование некоторой первобытной человеческой природы, нецивилизованной, грубой, но цельной, здоровой, в отличие от всех ущербных социальных поз, которые пытаются усвоить пациенты терапевтического отделения. Больные здесь страдают, прежде всего, потому, что у них, по разным причинам, отсутствует опыт первобытной душевной свободы. Причем этот дефект тщательно консервируется методами сестры Ретчед. Макмерфи распознает истинное положение вещей и предлагает свою собственную терапию, целью которого является сообщение этого опыта первичного здоровья. Он предпринимает настоящую интервенцию...
  
   Маша права: этот незамысловатый сюжет гипостазирован в наше социокультурное пространство средствами языка, жестами и образом знакомого, фартового, очевидно, неглупого малого, который прибыл откосить срок в дурдоме, произвел некоторый фурор, но, к сожалению, не успел смыться.
  
   - Да, я хотела сказать, что обыгрываются прежде всего какие-то подростково-казарменные элементы с очевидной симпатией. - Вмешалась Марья Александровна.
  
   - Ну да! Здесь, собственно, темы социального насилия и затянувшийся до 40 лет пубертат, но в тезисе свободы, что важно. Понимаете, Макмерфи заявляет довольно примитивный набор своих потребностей - необходимость есть, пить, спать, совокупляться, пользоваться услугами, принимать либо не принимать помощь, общаться по интересам. Добавить сюда право исповедовать, либо не исповедовать какую-либо удобную, незамысловатую религию - и мы получим комплекс узнаваемых просветительских тезисов. Некоторый концепт свободы. Но правами человека они становятся только тогда, когда человек формулирует потребность как право и адресует соответствующее требование обществу. В этом смысле Макмерфи уникален: в отличие от пациентов, он начинает бороться...
  
   Громко зазвонил телефон. Василий Васильевич поднялся, взял трубку.
  
   - Алло? Привет... Да, вот, сидим... Все нормально, сейчас дам...
  
   Он протянул телефон Марье Александровне.
  
   - Алло? Здравствуй, Степа! Спасибо. Постараюсь... Хорошо.
  
   Она включила громкую связь: энергичный голос украинского зятя ворвался в комнату.
  
   ...Здоровья, Марья Александровна, бодрости, энергии, чтобы продолжать Вашу работу в каком-либо формате, обязательно! Слышите Вы меня?
  
   - Слышу, Степа, слышу, - Марья Александровна поверх очков посмотрела на мужа.
  
   - Чтобы и нашим детям хватило, потому что без таких педагогов, как Вы, мы не выживем, ни Россия, ни Украина... Еще раз поздравляю, желаю жить долго, хорошо и богато...
  
   -Спасибо, Степа, я постараюсь непременно и в формате... Ты мне скажи, у вас, правда, спокойно на улицах?
  
   - Мария Александровна, вся политика в Раде, наверху они там толкутся, морды друг другу бьют перед телекамерами... Люди, конечно, смотрят новости, но занимаются своими делами. Все понимают, что надо выбрать не совсем наглого вора, чтобы сразу не утек с грошами на Запад, как Паша Лазаренко...
  
   Боря встрепенулся, выхватил у Марии Александровны телефон, стал рассказывать анекдот, забавно воспроизводя украинскую речь.
  
   - Слухай, Мыкола! Ты чув, як москали называють нашого першого презыдэнта Ющенку?
  
   - Як?
  
   - Та, Януковыч!
  
   - Та поубывав бы!
  
   Степан захохотал, тут же рассказал встречный анекдот про евреев.
  
   -Рабинович встречает Золмансона, спрашивает: Лева, как прошла ваша сделка?
  
   - Ой, не говорите! Обобрали, как нитку!
  
   - Лева! Я же вас предупреждал, у них откровенные уголовные морды, а что вы мне говорили - юридические лица, юридические лица...
  
   Марья Александровна отобрала у Бори трубку.
  
   - Степа, я тебя выключаю. Анекдоты, пожалуйста, по е-мейлу... До свидания. Спасибо... Все-все... Целую. Пока.
  
   - Интересно, что Украина опять разделяется по линии Днепра.
  
   Дима посмотрел на Василия Васильевича.
  
   - Нет, там сложнее... Степан говорит, что в Харькове, например, многие голосуют за Тимошенко. Оранжевых по численности сейчас не так уж много, но они очень активы, много молодежи, студентов, и они раскачали более инертные восточные регионы, где также наблюдается размежевание. Сама эта парадигма Восток - Запад очень плодотворна, здесь наша общая культурная традиция. Проблема в том, чтобы появились культурные и цивилизованные формы для диалога.
  
   Впрочем, сейчас решающее значение остается за экономикой; это все понимают, и в этом, я надеюсь, будет здоровая прагматическая основа бурно развивающегося политического процесса.
  
   - Вася, прагматизм - это роскошь, которую может позволить себе сильная власть, или стабильные устоявшиеся правительства. Деспотические, если угодно. А у них там разброд и шатания. И денег нет.
  
   - У тебя плохой прогноз для Украины?
  
   - Я не занимаюсь прогнозами... Так ли, эдак - надо жить. - Боря поднял и уронил руки.
  
   - Слушайте, давайте чай пить, - Марья Александровна выпрямилась. - Ребята принесли какой-то шикарный торт. Вася, поставь чайник.
  
   - Давайте я, Мария Александровна, - встрепенулась Надя. - Заодно посмотрю на этот торт. Пусть Василий Васильевич посидит. Мне Дима поможет.
  
   - Василь Васильевич, Вы не договорили. Я понял, что у Макмерфи есть культура в европейском смысле этого слова, в виде человеческого достоинства, а у пациентов нет - какие-то навыки, тонкие над хаосом... Сейчас, Надь, подожди!
  
   Надя демонстративно вздохнула, сделала гримаску, пошла сама на кухню. Василий Васильевич улыбнулся.
  
   - Что ты хочешь услышать?
  
   - Есть, вообще, универсальная человеческая природа, и в чем она, помимо способности культуры?
  
   - Давай я сейчас уже не буду... Я за общечеловеческим хожу в наш храм за речкой к иконе Владимирской Божьей Матери.
  
   - А что Вы имеете в виду?
  
   - Ну, там Мать, Дитя, забота, тревога, будущая трагическая жизнь, надежда, - все в некоторой нерасчлененной целостности...
  
   - А-а, - неуверенно протянул Дима. - Борис Александрович, Вы в состоянии что-нибудь сказать по этому поводу??
  
   - Конечно. - Встрепенулся Боря. - Давай еще выпьем по рюмке, и все расскажу, не скрою... - Он поднял бутылку. - Вась, будешь? Тут как раз на троих разлить.
  
   Мужчины выпили.
  
   - По поводу человечности. Я как еврей неплохо отношусь к людям и не хочу застревать перед образами... Уж не знаю, где лучше застревать: в священном или в пубертате, как Макмерфи? По мне, лучше второе, хоть я и понимаю, что это тоже не выход. В стране и так выходят масштабные шарахания: то в священном стояли-стояли, соскучились, потом развернулись, да и в пубертат! Возможно, так звучит исконная славянская ширина, но я так не могу, не по возрасту, и вообще утомительно. Я потому ставлю задачу формулирования не максимальной, но минимальной человечности. Вот, смотрите, простой вопрос по итогам нашего обсуждения: могли бы Макмерфи и Ретчед договориться? Что могло бы предотвратить трагедию, пусть задним числом?
  
   -Хороший вопрос, - задумалась Мария Александровна.
  
   - Они где-то должны отыграть назад, до самоубийства Билли, - принялся размышлять Дима. - Допустим, сестра Ретчед могла бы всю эту ночную попойку спустить на тормозах... Хотя Макмерфи все равно не ужился бы в больнице; он же считает себя здоровым. Но мог бы соблюдать какие-то приличия... Им надо вдвоем просто поговорить, озвучить свои интересы и, возможно, выработать какой-нибудь контракт.
  
   - Они могут встретиться на нейтральной территории; но сестра Ретчед должна удалить его из больницы, потому что она отвечает за безопасность пациентов - решила Мария Александровна.
  
   Вошла Надя с разрезанным тортом, поставила на стол и неожиданно сказала:
  
   - А я думаю, они могли бы вместе подумать о Билли, они же к нему все хорошо относятся. Давайте ваши тарелки.
  
   - Конечно! - согласился Боря. - Умница, Надя! Надо, чтобы принцип "не навреди" прозвучал и был принят взаимно до преступления.
  
   - Я думаю, эти люди не способны к диалогу, каждый будет бороться за свое... Смерть Билли - как раз сильная сторона в пьесе, она нарушает сценарии обоих и в этом смысле является вызовом... Но ни тот, ни другой не справляются...
  
   - Ага! Прежде, чем они изуродовали друг друга, понадобилась еще некоторая жертва невинного человека. Вася, это же чудовищная мысль!
  
   - Боря, это не мысль, а положение дел. Так бывает.
  
   - Боже! Почему я живу с этими экстремистами! - Борис Александрович схватил торт, откусил, принялся жевать, вытирая пальцами губы.
  
   - Боренька, возьми салфетку, - укоризненно сказала ему Мария Александровна.
  
   Борис Александрович вытащил салфетку, вытер губы, руки. Потянулся за другой, развернул, стал запихивать себе угол за ворот. Получился большой белый галстук в цветочках, несколько скособочившийся; над ним возбужденная багровая физиономия.
  
   - Посмотри, Машуля, так хорошо.
  
   - Боря, я тебе потом скажу, на кого ты похож; просто сейчас при ребятах не хочется.
  
   - Хорошо, Маш. А ты мне можешь на другой салфеточке написать и передать через Васю... Я могу завтра прочитать. Знаешь, как у Пушкина, человек еще в постели, ему записочки несут от сестренки...
  
   Марья Александровна опустила глаза, сделала секундную паузу и спокойно продекламировала:
  
   "Недвижим он лежал и странен
   Был томный вид его чела!"
  
   Все засмеялись. Дима, прикрыв рот рукой, сдерживал хохот.
  
   - Вася! - закричал Боря, - тебе, правда, никогда не хотелось задушить Машу?
  
   - Боря, что меня радует, так это несомненная преемственность твоих пожеланий по памятным датам...
  
   - Все, брэк, пациенты мирно пьют горячий чай, - смеялся Василий Васильевич...
  
   * * *
  
   В среду опять не сдал контрольную, запутался с регулировщиками и трамваями. Потом смотрел, как женщины разбирают часы вождения. Парень по фамилии Жуков попытался поменять свое время. Александр Данилович вдруг разорался.
  
   - Сколько можно перекручивать расписание? Я и так иду вам навстречу. Мне уже сделали вчера замечание. Вы что, заболели? Похороны у Вас? Свадьба? Нет. Ну, так сдавайте контрольную на хорошую отметку и выбирайте себе часы. Почему я должен идти вам навстречу, если вы не хотите учиться?
  
   Парень побледнел, потом покрылся пятнами.
  
   - Слушайте, я заплатил деньги за обучение! Вы мне не можете обеспечить... Я что, должен уйти?
  
   - Уходите, буду рад! Вы не имеете никаких преимуществ. Я же объяснил: не сдавшие теорию, к вождению не допускаются. Что не понятно? Пишите заявление начальнику школы, он сделает расчет использованных часов и - до свиданья!
  
   Александр Данилович сделал жест рукой.
  
   "Придется мне все-таки огорчить Машу",- подумал Розанов, с сочувствием глядя на молодого товарища.
  
   В конце занятия в класс вошла женщина, пошептала что-то Александру Даниловичу. Тот поднял голову.
  
   - В субботу на 12 часов есть "Форд". Кто хочет покататься на "Форде"?
  
   Розанов подумал, оглянулся и поднял руку.
  
   * * *
  
   Получается, что у Ума есть серьезное ограничение, - Хаос. Хаос явлен в войне. Война, исходно, бесчеловечная божественная стихия, открытое жерло смерти, поступь Судьбы. Никто из людей сам не начинает и не прекращает битвы. Также, не самостоятельны, здесь, боги. Война, вполне безумное длящееся взаимное истребление Гомеровских героев.
   Тем не менее, войны заканчиваются. В открывшейся мирной перспективе является упорядоченный мир, с человеческими возможностями и перспективами. Разум, собственно, есть человеческая способность пользования миром. Мирным миром ввиду войны, я хочу подчеркнуть это.
   Спокойно посмотреть на себя и на вещи, примериться, рассчитать, провести возможные границы по телу ли, по времени ли... Расчислиться по мирному, доброжелательному человеку, способному к слышанию, сотрудничеству, товарообмену... А не убийству. Способному к познанию, восприятию красоты, восхищению и удивлению бытием отдельных вещей. Это не тривиальная способность. Как говорит Одиссей воинственному юноше:
   "Твоя красота беспорочна, тебя и Зевс бы
   Краше не создал; зато не имеешь ты здравого смысла".
   В самом деле, Протагоров тезис о человеке как мере всех вещей пригоден для мирного времени. На войне, на грани гибели как он будет мерить мир, когда ему надлежит уворачиваться от смерти? Или просто гибнуть?
   Что я хочу сказать? В Средневековье мир долго оставался враждебным, полным дьявольских сил, от которых человек более-менее спасался в церковной ограде. Важно, что здесь оказались люди, народы различного происхождения и даже вероисповедания, но с общими "покровителями": Иисус, Мария, апостолы, святые, папы и короли. Что происходит с этими людьми в мирное время? В событии христианского мира, позволяющего раздвинуть, а то и убрать церковную ограду?
   Здесь мы обретаем аксиоматику Просвещения.
   Люди в церкви имеют веру, но это трудно формализуемый параметр, из-за которого было много споров и немало крови. Поэтому следует говорить о природном достоинстве разумного человека.
   Природа, буквально, мирный мир. Мир, данный человеку в меру его способностей. Природа грандиозна, но человек, познавая природу, способен завершить войны и эффективно решать проблемы жизнеобеспечения мирными средствами. Разум Монтескье суть простая привилегия, позволяющая прекратить конфликты, избавиться от нищеты и болезней. Просвещенные народы, даже, если ведут войну - во имя справедливого мира, основанного на знании законов природы и положения в ней человека. Варварские народы живут в состоянии войны с собой, соседями и природой. В междоусобицах, антисанитарии и нужде.
  Где формируется это новое представление человека о себе?
  Увы, а может быть к счастию,- не в церкви! И не просто в мире. Человек в дикой природе не вырастает в человека.
  Человек формируется в обществе, на основе свободных и ответственных решений. Очевидно, что данное понятие общества представляет собой жесткую идеологическую конструкцию. Свобода как природное достоинство разумного человека опирается на некоторый осознанный баланс гарантий и требований. Также опыт и навык свободы. "Полис воспитывает мужей"
   Здесь сосредоточились главные, педагогические, по - существу, усилия просветителей. Итак, всякий человек при правильном воспитании в условиях справедливого общества имеет возможность обнаружить собственные природные задатки и послужить обществу. В этом состоит счастье, это же необходимо для спасения души. Существуют препятствия в виде невежества, предрассудков и социальной несправедливости; за свободу надлежит бороться. Власть имущие и церковь умело пользуются невежеством и нуждой непросвещенных народов для сохранения своих варварских привилегий.
   Отсюда концепция гражданских прав и общественного договора, новой социальной реальности. Выраженное, согласованное и принятое свободными гражданами решение становится законом. "Возникающая из согласия обязательность - мать гражданского права" - утверждает Гуго Гроций. Отсюда уважение к правовым нормам западного человека. Уважение к закону, собственно, уважение к себе, к собственным решениям, в отличие от стесненной, всегда вынужденной воле варвара. Раб, как это ни парадоксально, наименее законопослушный человек, неспособный соблюсти в жизни ни свои интересы, ни интересы другого человека. Наделенный властными полномочиями раб воспроизводит рабскую парадигму. Чтобы сменить ее, необходим искус свободы, освобождение от Бога-тирана, Покровителя; также необходима встреча с варваром, как с человеком, потенциальным гражданином, а не представителем дьявола, либо каких-то враждебных богов, с которыми необходимо вести превентивную священную войну.
  
   * * *
  
   "Форд" был небольшой, трехдверный, новый. Пустой. Розанов поискал глазами инструктора. Стулов и еще несколько водителей курили у входа в школу. Две машины с незнакомыми людьми тихо двигались по площадке. Он стал прогуливаться вдоль забора на солнышке, скоро заметил чернявого смуглого человека в черной куртке, который спустился по ступенькам школы, подошел к курившим водителям. Розанову показалось, что назвали его фамилию; он прислушался.
  
   - У тебя, что ли? Дед-ботаник, ни х... не умеет... Тупо... - еще какие-то слова и общий смех.
  
   - Да вон он стоит.
  
   Стулов оглянулся и вновь повернулся спиной, сплюнул себе под ноги. Чернявый пошел к машине.
  
   Розанов приблизился, поздоровался, протянул свою карточку.
  
   - Садитесь.
  
   Желтоватое, восточное лицо с правильными чертами; глаза большие, мутные, карие. Сильно повеяло табаком, старой кожей и каким-то подозрительным сладковатым дезодорантом.
  
   - Что-то у Вас мало часов использовано. И все время на разных машинах - так Вы не научитесь, будете путаться.
  
   А голос приятный. Мягкий баритон курильщика.
  
   Розанов отодвинул кресло, поправил зеркало.
  
   - Передачи как на "девятке"?
  
   - Смотрите сами, все написано.
  
   Розанов спокойно изучил коробку. Инструктор отрешенно смотрел в окно, начал насвистывать что-то сквозь зубы.
  
   - Поехали?
  
   - Заводите машину. Сцепление выжали, первая передача... Отпускаем плавно... Едем по площадке. Давайте налево к гаражам. Останавливаемся. Тормоз, сцепление, нейтраль... Заводим машину. Сцепление... Трогаемся... Еще раз.
  
   Розанов быстро почувствовал сцепление. Машина катилась легко, отлично слушалась руля. Они проехали несколько кругов, отработали трогание с места. Потом прокатил "змейку" с первого раза... С двух раз заехал на "горку". Повеселели оба.
  
   - Едем в город, - решился инструктор.
  
   Розанов выкатился на улицу, внимательно слушал и исполнял негромкие команды: "сбрасываем газ", "добавляем газ", "выравниваем машину". У светофора останавливаемся, красный. На спокойных ровных участках инструктор опять начинал свистеть что-то лирическое... Потом также легко переходил на мат.
  
   - Сцепление, первая... Не бросать сцепление! ... твою мать! Заводим машину!
  
   Взади засигналили.
  
   - Сцепление, первая... Поехали-поехали! Газу, газу! Газу, б..., а не тормоз! И на хера я с тобой в город поехал!
  
   - Честно говоря, не знаю, - усмехнулся Розанов. - Я Вас напугал?
  
   - Смотрите за дорогой! Это хорошо - водила сзади среагировал, щас бы разнес всю жопу...
  
   - Машина Ваша?
  
   - Машина не моя... Куда ты выворачиваешь!
  
   Черный джип резко посигналил и обогнал их слева.
  
   - Я яму объехал.
  
   - Хер с ней, с ямой, если сзади машина пошла на обгон! Давай в школу... Разворачиваемся здесь в разрыв...
  
   В конце урока Розанов решил высказаться. Остановил машину, заглушил двигатель.
  
   - Послушайте, Вы можете на меня не кричать?
  
   - Почему? - инструктор удивленно посмотрел на него.
  
   - Потому что это мешает... Вы же с людьми работаете, а не с машинами. Я плохо езжу, но обращаюсь к Вам за помощью.
  
   - Я же все объяснил, - вновь удивился инструктор.
  
   - Ну и что? Я Вам тоже могу рассказать, как завязывать морской узел, даже показать, но Вы сразу не сможете выполнить самостоятельно. Также в вену уколоть, на пример...
  
   - А Вы что, врач?
  
   - Нет.
  
   - Я бы хотел научиться колоть в вену, - мечтательно произнес инструктор.
  
   Розанов с подозрением заглянул в его большие зрачки...
  
   - Да Вы не волнуйтесь, все ошибаются. Это я так... Вам надо на одной машине стараться ездить и не пропускать. Лучше всего с Сережей на "шестерке" - если на ней научитесь, все остальное легко. Я сам на "шестерке" ездил. Вы, когда будете искать инструктора учиться на своем автомобиле, позвоните мне, я Вам помогу... Сейчас надо экзамен сдать, потом Вы научитесь. Возьмите мой телефон. Меня Ашот зовут.
  
   - Василий.
  
   - Очень приятно...
  
   "В самом деле!"
  
   * * *
  
   Дорогой позвонила Маша.
  
   - Вася, беда. У Софьи Алексеевны инсульт, она в больнице.
  
   - Живая, в сознании? - он остановился посреди улицы.
  
   - Пришла в себя. У нее нарушена речь, онемение справа. Врач говорит, на этот раз пронесло, но нужно активно лечить. Дней десять ее подержат, потом посмотрят, если все будет хорошо - можно будет забрать домой.
  
   - Ну да, капельницы можно и дома делать, уход Степа лучше организует.
  
   Розанов свернул от шума в переулок.
  
   - Там вторая беда - Лялька заболела, простыла. У нее температура высокая... Короче, я сегодня выезжаю. Два дня перенесла уроки, потом выходные, а там посмотрим.
  
   - А билеты?
  
   - Есть. Я попросила Ольгу Григорьевну, она мне заказала на 3-й поезд, надо только выкупить в кассе. Ты сегодня до вечера?
  
   - Я могу попробовать приехать к семи на электричке; подхвачу тебя - и на вокзал.
  
   - Вася, не дергайся. Дима сегодня дома, отвезет меня, поможет. Ты лучше подходи прямо к поезду на вокзал. У меня двенадцатый вагон. Тебе зарплату не дадут сегодня?
  
   - В пятницу, Маш. Ты забирай все деньги. У меня пару тысяч есть, мне хватит. Нужно будет - займу у Бори.
  
   - Ничего, что я тебя бросаю?
  
   - Ничего. Что теперь делать?
  
   Вечером пошел пешком от Кропоткинской, перешел Садовое у Зубовской площади, далее на Плющиху и на набережную к новому пешеходному мосту через Москва-реку. Вечер был ясный, холодный. На мосту в крытом помещении людно, томные парочки, шумные неряшливые подростки, приезжие с фотоаппаратами. На вокзале стройка, новый дебаркадер, краны, вспышки сварочных аппаратов. Проход загорожен, какие-то новые платформы, на которых нашел наконец-то Киевский поезд. Публика деловая, довольно солидная, средний класс. Проводницы накрашенные, голоногие. А на противоположной стороне состав из старых, грязных вагонов. Навьюченные люди с тележками; коробки, полосатые сумки. Детки бедно одетые, неряшливые, семенят за взрослыми. Москва-Чернигов, пассажирский.
  
   Маша с Димой прибежали буквально за три минуты до отправления поезда. "Все перекрыто, тыкались с чемоданами. Еще билеты надо было забрать..." Маша, как обычно, набрала кучу вещей. Быстро все занесли с Димой в вагон, чмокнул жену, выскочил - и она поехала. Бедный Дима долго, взбудоражено рассказывал о своих приключениях с Марьей Александровной. Надеялся в Москву проехать свободно, а везде пробки. "Тут - вообще беспредел какой-то; хоть бы указатели повесили... Думал, все, опоздали..."
  
   - Не самое страшное в жизни, Дим...
  
   - Я понимаю. Моя Надя тоже всегда опаздывает. Я не знаю, что с этим делать.
  
   - Ничего не делай, помогай лучше. Отдавай какое-то свое время без ограничений - будет тебя любить. Но и свои дела успевай делать вовремя. Понимаешь?
  
   - Честно говоря, не очень. Не представляю, как все это практически можно совместить.
  
   - Я тоже не представлял сначала...
  
   Они улыбнулись друг другу.
  
   Долго ехали по Москве. На Горьковском шоссе традиционная пробка. Розанов зашел в пустую квартиру, разделся, подобрал мусор, раскиданные вещи. Подмел в коридоре. Долго мыл посуду на кухне, слушал новости. Потом просто сидел на диване в комнате в темноте.
  
   Тихо, пусто и одиноко до боли.
  
   Софья Алексеевна - сильная, крепкая женщина, врач. Ушла девчонкой на войну, работала в госпитале в Германии, потом на Дальнем Востоке. Сорок лет в хирургии. Последние годы стала болеть сильно. Одна больница, вторая... Загрустила, замкнулась в себе. Закапризничала. Жаль ее. Впрочем, и мы с Машей туда же смотрим. Раньше в метро, на улицах молодежь разглядывал, а сейчас за стариками больше слежу - как они заходят, садятся, вздыхают, прячут морщинистые уродливые руки... Забываясь, тупо, равнодушно смотрят перед собой...
  
   Полжизни в этой квартире. Сначала дети ушли, оставили вещи, игрушки, немые отзвуки своих голосков. Теперь Маша уехала...
  
   Ну вот, процесс пошел... Не распускайся. Господи, помилуй! Надо работать, все равно сна нет. Господи, будь милостив ко мне грешному...
  
   Сидел долго правил статью. В четыре с минутами попытался лечь спать, ворочался до утра. Встал разбитый, больной, начал собираться на работу. Около восьми часов длинный телефонный звонок, родной Машин голос - доехала хорошо, Степа встретил, привез. Лялька сопливая, кашляет, но ничего, мне обрадовалась. А девочка веселенькая, крепенькая - ну-ка, скажи деду... - "Де-дя!" - звонко, громко раздалось в ухе сочным младенческим голоском.
  
   Розанов ожил, просиял... Бодро побежал на электричку.
  
   * * *
  
   К концу мая женщины, действительно, большей частью откатали свои часы. Появились свободные машины. Розанов дважды отработал с Сережей-балаболом; кажется, неплохо освоился с "шестеркой". В городе, на дороге ехал без большого напряжения. Сергей трещал про философию, науку, магию, каких-то знакомых "крутых" целителей, но белых - "у них все с иконами, не подумайте!" Спрашивал о различиях православия и католичества, и тут же сам пространно рассуждал о достоинствах русской души, о том, что Индия нам, конечно, ближе, чем Европа... Площадка оставалась проблематичной; Сергею здесь, очевидно, было просто скучно. Таким образом, откатал восемь часов из двенадцати. Александр Данилович пожал плечами - это Ваше дело, у Вас были все возможности; сдаете теорию, внутренний экзамен и идете с группой в ГАИ. На последнем занятии Сергей в какой-то момент вдруг остановил монолог и перешел к делу. Ездите Вы хреново. Площадку в ГАИ завалите. У меня "твердые наработанные связи с офицерским составом". Тариф 6000. Схема такая: Вы платите, идете с группой. Сдаете - хорошо; не сдаете - Вас отправляют, но вносят в особый список, когда приходите на пересдачу, то получаете экзамен, уже не важно, как проедете, лишь бы пришли...
  
   - Да, пожалуй, для меня это шанс, - приятельски откликнулся Розанов. - Я ездить сейчас не буду, но документы получить надо.
  
   Эти дни жил один. Сначала тосковал, потом вработался, потому что привык еще со студенческих лет пробиваться погружением, экстатически, запоем, отделяясь от всех и переходя на скудное монашеское существование - какой-нибудь перекус, спанье урывками на диване, не раздеваясь, держа упрямую мысль в голове, доколе она полностью, чисто, ясно не ляжет в слово. Подобрал все текущие дела, даже удивился. Набросал, неожиданно, статью по эволюции в журнал. Тоску отодвинул, одиночество преобразовал в какой-то спокойное ожидание смерти. Сходил в церковь.
  
   С Машей разговаривал через день. Лялька поправилась, но у нее началась молочница. Софью Алексеевну перевезли домой, уже потихонечку ходит по квартире. У Степана много работы. Погода великолепная. Продиктовала заявление об отпуске за свой счет еще на десять дней, попросила расписаться за нее. Пошел в школу, попал на перемену - вмиг очутился в живой веселой толпе. Жадно смотрел на детские лица. Девушки симпатичные, но уж очень замоделенные. А мелкота обычная, звонкая, непосредственная. Правда, много темненьких ребят и, видно, чувствуют они себя свободно, носятся наперегонки со всеми. Девочки ухоженные, совершенно очаровательные - помолодел с ними. Вот ведь, население XXI века. Благослови их Господь.
  
  
   * * *
  
   В субботу пришлось ехать в Москву, но сначала зашел за лекарством к Машиной хорошей знакомой. Поликлиника была пуста, на втором этаже у кабинета дежурного врача много людей.
  
   - Скажите, Алла Владимировна здесь принимает? - спросил Розанов молодую бледную девушку с усталым лицом. Та кивнула, отвечала почему-то шепотом.
  
   - Да, но здесь очередь большая...
  
   - Она до двенадцати принимает, Вы все равно не успеете. - Громко, по-начальственному обратилась к нему пожилая женщина с палкой в руке и выставленной в проход прямой ногой, сидевшая рядом с дверью кабинета. - Хотите - сидите, вон, там очередь. - Она махнула, пристукнула палкой.
  
   Розанов оглянулся в плотно заполненный коридор.
  
   - Садитесь, молодой человек, - подал голос белобрысый, очень полный мужчина с багрово-красным лицом и тяжелой одышкой. - Алла Владимировна всех принимает... Пока всех не примет - не уйдет. Это человек!
  
   - Вы знаете, я только спросить насчет лекарства.
  
   - Во, еще один, а с виду порядочный мужчина...
  
   - Мы все спросить, давай в очередь!
  
   - Ты никуда не пойдешь! - женщина у дверей решительно подняла костыль.
  
   - Вы опоздали, молодой человек... Мы к Вам по-человечески, а Вы вон как! Я инвалид труда, сорок семь лет проработал на Криогенмаше, и то сижу... Как Вам не стыдно! - укоризненно произнес багроволицый.
  
   Розанов растерялся. Повернулся было уйти, как внезапно дверь кабинета отворилась, и показалась Алла Владимировна, в очках, в халате, полная, взбудораженная. Увидала его.
  
   - Василь Васильевич, посидите, я сейчас.
  
   - Алла Владимировна, я, наверное, не вовремя. Давайте я вечером к Вам зайду.
  
   - Подождите. - Она вернулась в кабинет, быстро достала пакет из холодильника, извлекла оттуда коробки с ампулами, перетянутыми резинкой. На кушетке у нее, сложив руки на животе, тихо лежала худенькая бабушка с землистым лицом.
  
   - Алочка Владимировна, - сказала она высоким голосом, несколько нараспев, - я в больницу не поеду. Я уже хорошо себя чувствую. Сейчас немножечко полежу и пойду домой потихонечку...
  
   - Галина Валерьяновна, "скорая" уже едет; это Вы с ними решайте. Я Вас домой отпустить не могу, - громко сказала Алла Владимировна.
  
   - Вот, Василь Васильевич, здесь на два курса.... Извините, бегу в процедурный кабинет, видите, что творится... Я одна, без сестры.
  
   - Сколько денег я Вам должен, - понизил голос Розанов.
  
   - Нисколько. Это мне подарок от фирмы. Мы с Марьей Александровной потом разберемся... Извините, у меня бабушенция хлопнулась. - Она смешно засеменила по коридору, оставив открытым кабинет.
  
   Женщина с палкой поднялась, тяжело припадая на одну ногу, встала у открытой двери. Сутулая расплющенная фигура в вязаных штанах, свитере, из-под которого сзади выбилась рубаха.
  
   - Ты что, лежишь, баламутишь, - строго спросила она бабушку на кушетке. - Алла Владимировна с тобой уже сорок минут занимается, а мы сидим. Баламутишь ты, вот что!
  
   - Мне в больницу нельзя, - быстро повернулась старушка. - У меня дома два котика и собачка. А сын запьет... А я, что? Мы дети войны, конечно, будет давление... И льет, вон, второй день. Магнит опять давит... Передали, что будет магнит... Если бы не магнит, я бы и ничего...
  
   На улице дождь, проливной. Маршрутка подошла полная. Влез, поехал стоя. Может, будут выходить по городу? Окна закрыты, душно. Заметил пьяного молодого человека - фуражка на затылке расстегнутый зеленый китель, тельняшка. Бубнит что-то монотонно и матерно. Сегодня же праздник каких-то спецвойск, предупреждали на "Эхе"... Парень стоял далеко, сзади, но по мере движения как-то перемещался между пассажирами. Понемногу Розанова задвинули прямо к нему. Стоит плохо, болтается. В одной руке открытая бутылка пива. Обращается к соседям - то к одному, то к другому. Все говорит, извиняется. Ну вот, увидел спокойное лицо Розанова.
  
   - Отец, извини, ты до метро едешь? Я тоже, хочешь пивка? Извини. У меня сегодня праздник, не обижайся, ладно... Я выпил уже, и еще выпью... Никто не хочет разговаривать... Понимаешь, сегодня мой самый большой праздник! Новый год, седьмое мая - это все х... Не, я не ругаюсь, просто для меня это все х... Извини, отец... Ты понимаешь... Ты хороший человек, я вижу. Я в людях разбираюсь.
  
   Шофер затормозил. Парень неожиданно упал на сидевшую женщину, плеснул пивом. Та зашипела. Парень не обратил внимания.
  
   ...Я ведь боевой прапорщик, знаешь, что это такое? Кто знает? Никто не знает... Сейчас таких уже нет... А я в Приднестровье был, и в Боснии полтора года... Но это х... Я воевал, понимаешь! Я понимаю, кто может воевать. Вот, смотри, этот дед - жопу не оторвет... Эти молодые - им все по х... Вот ты мог бы воевать, даже, может, командиром, за людей ответить.. Я бы с тобой пошел, честно... Понимаешь, в бою главное не ссучиться... Обосраться можешь, а ссучиться нельзя... Потому стоишь там, где тебя поставили, и знаешь, что ребята тоже на своих местах, железно... Серега, Вован, Мурзик-калмык... Я знаю, этот сдохнет, а не уйдет, и про меня знает, и все - понимаешь, отец?
  
   - Понимаю.
  
   - А мы сегодня встретимся, выпьем, пойдем поорем... Набьем кому-нибудь морду, но это без злобы. У меня пенсия четыре восемьсот, вот их и пропью... Мы же никому не нужны! У меня награды правительственные, ну и что? Я бы спился уже, да почку берегу. У меня граната за спиной разорвалась, албанец-пацан бросил... Я этих албанцев знаю, с ними толку не будет. Сербы тоже зверствовали, но эти - волки... Чего, уже приехали? Нет... Это "дивизия"... Мамаш, давай окошко откроем, а то дышать нечем... Тебя не замочит, а я блевану...
  
   * * *
  
   Возьмем тезисы просвещенного абсолютизма XVI - XVII веков, образ монарха-труженика, вполне реализованный в нашей истории Петром Великим и Екатериной II. Также характерное изменение конфигурации элит, расширение социального представительства интеллектуалов, которое мы наблюдаем в России во второй половине XIX века. Здесь же, конечно, развитие правосознания общества и его реакция на феодальное положение крестьян и институты власти. Несомненно, было много экспорта. Юная Екатерина штудировала Бойля, Монтескье, Вольтера, хорошо представляла себе английское законодательство и искренне возмущалась "деспотизмом". Образованное дворянство, конечно, мыслило европейскими категориями, да и выражалось по-французски... После восстания декабристов наступила реакция, власть попыталась полностью прекратить влияние "вольнодумных сочинений" в образовательных учреждениях. В царствование Александра II в Россию хлынули новые течения. Последовала реформа. К концу столетия интенсивно развивалась промышленность, открывались банки; уже у Достоевского мы находим много новых общественно значимых лиц, пусть пока в карикатурной форме - Рогожин, Шатов, Верховенский... То есть общество модернизировалось, причем с нарастающей скоростью...
  
   Была ли рефлексия?
  
   Конечно, была. Славянофилы, будучи блестяще европейски образованными людьми, сформулировали возражения либерализму на основе оригинальной концепции российской истории. Другой значимый момент - критика отвлеченных начал Владимира Соловьева, который наметил основные направления продуктивной оппозиции европейскому рационализму в русской религиозной философии... Вы что-то хотите сказать?
  
   Розанов заметил улыбающегося молодого человека.
  
   - Можем ли мы сюда добавить еще третий момент - концепцию "суверенной демократии" в нашей новейшей политической мысли?
  
   - Понятно. - Розанов прошелся по аудитории. - Я, тут, недавно пытался выбраться из Балашихи в обычный будний день, сначала по Горьковскому шоссе, потом по Щелковскому - везде было перекрыто движение. Огромные пробки, недоумевающий, растерянный народ. Выяснилось позже, что проследовал премьер со свитой в Чкаловский. Я опоздал на работу на четыре часа. Люди ехали и в аэропорт, и в больницу. Что это - политическая концепция или форменное безобразие? Не знаю. Но я вернусь к модерну.
  
   Средневековый ученый оставался сакральной фигурой; это либо богослов, либо маг (альтернативный святой). В любом случае, человек здесь действовал в мире как бы от "лица Бога". Требования святости и познания не разделены; более того - главное методическое ограничение познания звучит следующим образом: небесная мудрость не может быть изменена, она может быть уточнена и дополнена. Это так называемый принцип Священного Предания.
  
   После Возрождения и Реформации происходит эмансипация разума. Теперь ученый - трудящийся человек с даром вопросов, неравнодушный, менее всего способный довольствоваться видимым миром. Покой Галилея и Кеплера - сосредоточенное, отстраненное движение тела, обнаруживаемое среди многих явлений - и это Реальность. Покой Декарта - присутствие ума, как дара сомнений. Покой Александра Сергеевича Пушкина - отнюдь не счастье, - "на свете счастья нет, но есть покой и воля". Счастье, собственно, участие, размещение человека на своем месте, среди других тел в аристотелевско-гармоничном мире. И этого нет - невозможно, утверждает наш классик.
  
   Нет статичного сакрального мира, в котором покоится человек; нет доверия к очевидностям, к вещам, "принятым на веру" - все должно быть исследовано методом аутопсии; нет нужды смотреть на небо, в заоблачные выси, в метафизические проекты, но необходимо рассмотреть, изучить и использовать то, что рядом, под ногами. Теперь об общем рассказывают частности - обычные шары, падающие предметы, человеческие нужды, пороки, даже религиозный обряд, больное и мертвое тело. Все сферы жизни доступны грамотному исследователю, способному задавать вопросы и получать соответствующие ответы. Собственно, это и есть формула эксперимента, для которого необходимо наблюдать, также серьезно вмешиваться в этот мир, членить его на умозрительные элементы, затем собирать. Формулировать подобную процедуру, как метод, и предложить его для независимой экспертизы не прелату, не властителю, но ученому сообществу. Полученные знания существенно изменили мир.
  
  
   * * *
  
   Перед экзаменом в школе сидел полночи, запоминал картинки. Вздремнул часик, удачно - посвежел. Собрался, напился чаю. Вышел во двор. Утро пасмурное, ветреное, теплое. Дождь прошел. Розанов с удовольствием вдохнул влажный майский воздух. В лесу на деревьях нежная, светло-зеленая молодая листва. Рябинки разворачивают ворсистые клубки. Травка выпрямленная, свежая. Тропки сырые, грязные, скользкие. У речки пришлось обходить, делать крюк, чтобы спуститься по асфальтовой дорожке. Опоздал в школу. Ждал недолго. Женщины выходили быстро, довольные. Сел к старенькому монитору. Вопросы знакомые. Спокойно стал отвечать. С медицинскими повязками забыл, ткнул наудачу - выскочил красный кубик. Всего одна ошибка - сдал!
  
   Пошли на площадку. Солнышко выглянуло. Настроение у всех хорошее. Подъехал Сережа на "шестерке", посадил первую женщину. Они посидели вместе какое-то время, вышли - машина сломалась. Розанов пошел толкать. Сергей оправдывался, успокаивал возмущенных женщин. В виде утешения проставил всем сданный экзамен и пообещал быть в ГАИ к семи часам утра, чтобы желающие могли там и потренироваться.
  
   "Шестерку" закатили "на руках" в гараж. Сережа подошел к Розанову, тихо спросил:
  
   - Ну, Вы будете платить деньги?
  
   - Да, а что, прямо сейчас? - он также невольно понизил голос.
  
   - Да, если можно. Конечно, если денег нет, можно привезти в понедельник. Но лучше сегодня, я бы сразу и "зарядил"...
  
   Сергей улыбнулся своей открытой симпатичной улыбкой.
  
   - Да-да, понимаю, - заторопился Розанов, доставая кошелек. - У меня должно набраться... шесть, да?
  
   - Да, пока шесть, хотя все время повышают... С этой точки зрения тоже лучше не задерживать, а то, знаете, они наберут сумму, скажут, ну все, остальные по семь пятьсот.
  
   Сергей рассмеялся.
  
   - Вот шесть как раз... Мне пятьдесят рублей доехать до работы хватит.
  
   - Я Вам могу дать, возьмите сотню.
  
   -Да нет, не надо, мне хватит.
  
   - Возьмите-возьмите! Мало ли что? У меня как раз две сотни, берите...
  
   - Не надо, Сергей... Вот, шесть.
  
   Розанов примолк; внезапно, почувствовал тонкое отвращение.
  
   Сергей тем временем прятал деньги, повторял про свои "наработанные каналы", по которым он намеревался "зарядить офицерский состав", еще раз озвучил льготную схему. Экзамен с группой, на пересдачу уже в особом списке, но быть обязательно. Прийти лучше пораньше, а то большая очередь, можно не попасть...
  
   Ехал в Москву с чувством нарастающего стыда, досады. Похоже, глупость сделал. Противно ужасно. Боже, прости меня за недоверие... Если возможно, помоги сдать все сразу, пусть потеряю деньги, но буду знать... Впрочем, да будет воля Твоя... Да совершится твоя воля, Господь.
  
  
   * * *
  
   К выходным вдруг пришла тяжелая жара. Сразу тридцать и на целую неделю. Утром маршрутка на солнце раскаляется, как печка; пока поедет -сидишь весь мокрый. У женщин течет косметика. Молодежь радостно оголилась, впрочем, не только молодежь... В субботу вечером пошел прогуляться. На речке народ загорает и купается. В лесу как в тропиках: парко, влажно, зелено, трепетно. И комары набрасываются. Света сообщила, что взяла билеты до Стокгольма на 21 июня. Надо еще Петеру написать...
  
   В воскресенье утром встречал Машу на Киевском вокзале. Похудевшая, побледневшая, с двумя большими сумками, родная... Поцеловались.
  
   - Ну, как сдаешь экзамены? - первый вопрос жены.
  
   - Завтра. Как свекровь?
  
   - Неважно. Мы ее прокололи актовегином, что ты передал, немного ожила, аппетит появился, ходит. Настроение плохое. Сидит и молчит, смотрит в окно. Усы выросли. Не улыбается.
  
   - Как у нее с головой?
  
   - Она соображает и чувствует себя неплохо. Ты знаешь, она, по-моему, смерть почуяла. Это так страшно, Вася... Ты позвони, поговори с ней.
  
   - Хорошо. Как Киев?
  
   - Нормально. Оживленный, бодрый город. Только очень жарко. Мы с Лялькой гуляли утром и вечером, а днем прятались в квартире. Невозможно. Степа нас вывозил на Днепр... Вода грязная, холодная, на берегу мусор. Народу полно...
  
   * * *
  
   В понедельник вышел пораньше, с запасом времени. Пробки огромные, выехали на Горьковское шоссе и встали. Водитель маршрутки молодой, ожесточенный, резкий - где по обочине, где смелым маневром пробился. Опоздал на двадцать минут.
  
   Здание трехэтажное, массивное, с большой гордой вывеской ГИБДД. Вокруг множество открытых и крытых площадок, ремонтных и торговых палаток, павильонов, кафе... Целое приусадебное хозяйство. За главным зданием старая разбитая асфальтовая площадка с плохо различимыми, стертыми линиями. Народу немного. Увидал своих. Женщины сердитые, рассказали, что посередине горки яма. Сережа прибыл в восемь с минутами, сославшись на пробки, а в девять какой-то гаишник прогнал его с машиной с площадки. Люди частью ожидали в комнате с двумя небольшими закрытыми окошками для приема документов, частью разбрелись по территории на воздухе.
  
   Молодой, небольшого роста лейтенант, утомленный, бледный и лысый, забрал пачку паспортов и удалился куда-то с Александром Даниловичем. Прибыла еще группа из Железнодорожного. Комната заполнилась людьми, стало душно, несмотря на распахнутые окна.
  
   Розанов пошел по коридору, подергал какие-то закрытые двери. Вернулся к дежурному, спросил, где туалет.
  
   Тот бегло взглянул на него и, опустив глаза, принялся объяснять, что нужно выйти на улицу, обойти кафе, далее мимо площадки для техосмотра, налево. Там увидите...
  
   - А что, в здании туалета нет? - спросил Розанов.
  
   - Нет, - не поднимая глаз, покачал головой дежурный.
  
   Пошел искать. Нашел деревянную кабину на две персоны, причем одна дверь сломанная. И очередь женщин. "Так!.. Может, в кафе есть?"
  
   Вернулся, заглянул в полумрак торгового павильона.
  
   - Закрыто, мужчина, - неприветливо окликнула его восточная женщина.
  
   Вышел, осмотрелся.
  
   Частные дома, большая стройка, за нею лес, но далеко.
  
   "Ладно. Потерпим пока".
  
   Вернулся в комнату; все по-прежнему. Женщины уже роптали. Ждали в общей сложности три часа. Наконец вышел знакомый лейтенант, попросил внимания. Усталым, каким-то надломленным голосом предупредил:
  
   - Вы пришли сюда сами; вас никто не звал. Не хотите ждать - можете быть свободны. Сейчас для сдачи устного экзамена приглашаются следующие люди...
  
   Он стал зачитывать список. Розанов пошел в первой группе. Сел к компьютеру. Вариант оказался легким - быстро, четко ответил. С одним вопросом ошибся. Сдал.
  
   Вышел на улицу. Теперь ждали на солнце у площадки. Решил все-таки сходить в туалет. По счастью, очереди уже не было. С усилием прикрыл дверь. Вонь, духота, мухи садятся на лицо. Удобства времен развитого социализма. И где же руки помыть? Догадался купить бутылку минеральной воды в кафе.
  
   Группа уже вся загорала на площадке. Появился знакомый лейтенант в непропорционально большой фуражке с высокой тульей. "Очень Бонапарт".
  
   Александр Данилович раздал паспорта и предложил самим организовать порядок. "Побыстрее, а то у них обед..." Женщины стали растерянно смотреть друг на дружку.
  
   - Давайте, я пойду первым, - предложил Розанов, - чтоб не затягивать удовольствие...
  
   Сели в Сережину "шестерку". Спокойно пристегнулся, подвинул кресло, поправил зеркало. "Наполеон" даже с мукой смотрел через окно в далекий лес.
  
   - Поехали?
  
   - Давайте на горку.
  
   Привычно завел двигатель, плавно, мягко тронулся с места, подкатил на исходную позицию.
  
   - Едем-едем, дальше, - поморщившись, почти прошептал инструктор и опять отвернулся в окно.
  
   Розанов несколько сбился, дал газу, на первой заехал на склон - тормоз, сцепление, нейтралка. Ручник. Сцепление, добавляем обороты... Ручник... Чуть не забыл включить передачу!... Машина с ревом взлетела на горку, рухнула колесом в яму... Выпрямил, покатился вниз. Еле успел затормозить.
  
  Сцепление, нейтраль, ручник. Посмотрел на инструктора.
  
   - Где стоим? - тихо спросил "Наполеон".
  
   - В смысле? - не понял Розанов.
  
   - В смысле линии - я, что ли, буду смотреть?
  
   Розанов отстегнул ремень, вылез из машины. Передние колеса чуть-чуть наехали на линию. Сел обратно.
  
   - Все четко - прямо на линии.
  
   - Едем дальше. Когда закончите, выполните еще раз "на горку".
  
   - Хорошо.
  
   Вывернул с горки, разогнался по пустой площадке, лихо подкатил к "дворику". Немного не вписался, спокойно дал задний ход, выровнял машину. Плавно вкатился, как учил Сережа... Затормозил. Включил передачу, повернулся на сиденье, стал тихо сдавать назад, выворачивая руль. Ничего не видно. Где там линия?
  
   Гаишник выглянул в свое окно.
  
   - Стоп!
  
   Взял паспорт, сделал у себя в бумагах пометку. Протянул паспорт Розанову.
  
   - Свободен? - улыбнулся Василь Васильевич, про себя сказавший "Сир".
  
   - Придете еще раз. Зовите следующего.
  
   Грубо и ясно. Розанов подошел к Сергею.
  
   - А горку он Вам зачел? Нет? А жаль, ведь очень хорошо шел... Не волнуйтесь, в четверг приходите, все будет нормально...
  
  
   * * *
  
   То, что наступает новое время - несомненно; мы наблюдаем, как все достижения Европы ставятся под сомнение. Адепты Просвещения рассматривали мир в виде метрополий и колоний, либо стран содружества, говорили о современности либо не современности сообществ с позиций европейской культуры. Теперь сама Европа начинает рассматривать себя пристально и критично с самых различных точек зрения. Новой единой синоптической позиции нет; есть даже большое недоверие к подобному позиционированию чего бы то ни было. Все классические смыслы, ценности, структуры подлежат критике; сама же критичность явлена как принципиальное отталкивание от каких-либо методов, форм, как некоторый "комплекс стыда"... Я пользуюсь термином Дмитрия Молчанова, нашего сотрудника, который предложил интересный анализ образа Остапа Бендера у Ильфа и Петрова. В самом деле, титул Великого Комбинатора в целом никак не приложим в поле смыслов молодой советской республики, - Остап позиционирует себя в отдельных ситуативных, прагматичных ролях, и вообще, чтит уголовный кодекс. Тем не менее, обнаруживает впечатляющий талант, который выдает Мастера. Он гениально схватывает общественную потребность, предлагает типаж, который тут же обыгрывает, проживает, организуя некоторый социум по своему усмотрению. Так он заявляет себя пожарным инспектором управдому, разогревает брачные аппетиты перспективной вдовы, умело льстит, взрывает сообщество провинциальных шахматистов, находит возможность обобрать целую группу различных людей в качестве законспирированного сотрудника "отца русской демократии"... Остап, несомненно, оценивает эстетически собственное исполнение характеров. Любуется собой. Но также комбинирует смыслы. У него в голове гремучая смесь различных идей, которые он не разрабатывает, но намечает, использует , эпатируя окружающих, затем продает, либо просто бросает... В этом плане Бендер - талантливый популяризатор. У него везде наброски, жесты, позы, вдохновенная игра, но при этом трезвость, цинизм, незамысловатый расчет. Здесь Остап - строгий автор собственной жизни, свободно ориентирующийся в меняющемся обществе среди дискредитированных или нарождающихся ценностей. Все они остаются в тени гениального пройдохи. Остап потребляет и переваривает смыслы с веселым вдохновением раблезианского обжоры. Можно вспомнить Дон Гуана, Феликса Круля... Кстати, и Онегин у Пушкина, "как женщин, меняет книги"... Впрочем, на нашей почве все проходит тяжелее, драматичнее... Остап получает бритву в горло. А Великому Комбинатору последует Великий Инквизитор...
  
  
   * * *
  
   Приехал в четверг на пересдачу в начале девятого. Народу - полно; что-то невероятное. Принялся искать очередь уже с пораженческим настроением, нашел людей со списками в двести человек. Внезапно увидел Тоню, которая махала ему рукой, рядом с ней группу "своих" женщин. Пробрался к ним, обрадованный, поздоровался.
  
   - Мы Вас записали на всякий случай, стойте вот, за ребятами. Вы 67-й.
  
   - Спасибо большое. Я пойду, заплачу за экзамен? Я не успел взять квитанцию.
  
   - Давайте, только быстро - там тоже очередь.
  
   С противоположной стороны здания подъезд, ступени, окошечко какого-то дружественного банка. Полсотни человек, почему-то больше мужчины, угрюмые, деловито отстраненные. Молодые ребята на середине лестницы хихикают с девчонками, периодически начинают обниматься, томно, неторопливо обсасывают друг дружке рты. Мужики мрачно на них смотрят. Молчат. Воздуха в подъезде маловато. Протиснулись две дамы в одинаковых открытых майках, шортах, удушливой косметике. Поочередно, медленно обернулись посмотреть на Розанова; завели речь о стоимости перелета и проживания на Кипре. Ни одной натуральной ноты.
  
   В девять часов очередь зашевелилась. Розанов довольно быстро продвинулся к пуленепробиваемому окну из толстого расслаивающегося пластика, за которым небольшая темная женщина привычными движениями принимала деньги, выбрасывала с металлическим хлопком в жестяном лотке квитанции и сдачу. "Люди штрафы платят" - сообразил Розанов. В лотке на дне оказался крохотный коврик, с которого он легко подобрал монеты. Спрятал бумаги, обошел здание и увидел своих женщин уже во дворе на площадке. Похоже, опоздал. Но надо выяснить дело.
  
   Поднялся в комнату приема документов. Народу много, уже живая очередь, никаких списков. Стоял минут сорок, услышал, как у соседнего окошка девушка упрашивала служивого человека: "но я же в пробке стояла, поэтому опоздала, я не могу в другой день. Ну, пожалуйста! Вы возьмите документы, а там, как получится... Ой, спасибо!"
  
   Розанов наклонился в окошко - там все тот же несчастный "Наполеон", без фуражки; лицо потное, благородное и измученное.
  
   - Здравствуйте, - Розанов протянул свой паспорт с бумагами. - Можно сегодня на площадку?
  
   - Нет, площадку сегодня Вы уже не пройдете.
  
   - Но, может, я попробую подождать?
  
   - Нет. Смотрите, сколько мы набрали, - он указал рукой на кипы паспортов. - Всех все равно не примем, Вы только время потеряете.
  
   - Ну, хорошо, а когда теперь?
  
   - Во вторник, приходите.
  
   - Хорошо. Спасибо.
  
   Вышел на воздух, подошел к взволнованным, озабоченным женщинам у площадки. Небо ясное, солнышко в полной силе.
  
   - Ну как вы тут?
  
   - Ужасно. Одна машина. Они всех валят. За час только два человека сдали. Мы тут помрем на солнце...
  
   - Слушайте, девчонки, давайте во вторник кто приедет, пусть всех записывает. Но здесь надо быть в шесть утра.
  
   - Я не могу, мне ребенка надо отправить.
  
   - Давайте я приеду к пяти, возьму такси, - предложил Розанов. - Только кого записывать?
  
   - А Вы нам номер телефона дайте, мы сегодня вечером позвоним, продиктуем.
  
   - Пишите, - он сказал свой номер.
  
   - Только Вы нас не подведите, Василий Васильевич - сказала Тоня, - я к шести подъеду, буду сидеть ждать, если нужно, Вас подменю.
  
   - Хорошо, договорились. Удачи вам.
  
   - Спасибо...
  
   * * *
  
   В пятницу вечером прибежал на Курский, хлопнул картой, проскочил через турникеты и пожалел. У выхода плотная толпа, на платформах пусто. На табло просроченные объявления или глухая чернота. Неужели электрички отменили? Народ чего-то ждет... Стал прислушиваться к объявлениям... Крутое, Фрязево, Балашиха задерживаются по техническим причинам. Петушинскую сейчас подадут. Поехать до "Железки", там маршруткой до Южного? Точно. Стоять придется. Все равно сегодня везде пробки...
   Двинулся вместе с народом на платформу, где показался состав. Молодежь стремительно рванулась вперед, шустрые пенсионеры в кроссовках с рюкзаками и тележками засеменили следом. Розанов побежал со всеми, успел к четвертому вагону, удачно встал, прямо к дверям. Пока люди выходили, народ стал забрасывать в открытые окна вещи. Ребята попросту полезли в форточки; какая-то девица застряла, принялась орать... Занесли в вагон вместе с выходящей девушкой, швырнули туда-сюда, проволокли по коридору, изловчился - сел на свободный край скамьи. У окна небритый субъект бомжеватого вида держит три места. Пожилая сухонькая женщина с саженцами в мешке упала напротив. Отдышалась немного, попросила помочь снять рюкзак.
  
   В вагоне уже слышалась энергичная перепалка.
  
   - Куда лезешь, дед, не видишь - вещи лежат?
  
   - Чьи это вещи? Вот придет - она встанет. Сиди, Валя, у тебя ноги больные.
  
   - Не, ну наглый, вообще!..
  
   Розанов освободил неожиданно тяжелый рюкзак женщины, поднял с усилием, положил на полку.
  
   - Как же Вы его носите, двадцать килограмм, наверное.
  
   - А что делать? Все на себе приходится таскать. Мешок, можно, я тут в ногах поставлю, не помешает?
  
   - Ничего, нормально.
  
   - Русский народ все вынесет! - внушительно произнес мужик у окна. Он сидел в вольной позе, положив ногу за ногу, покачивая расшнурованным грязным ботинком, равнодушно поглядывал на сутолоку в вагоне. Физиономия припухшая, помятая.
  
   - Ага, вынесет, - живо откликнулась женщина. - Это еще Тютчев сказал в позапрошлом веке, - умом Россию не понять / Аршином общим не измерить/ У ней особенная стать/ В Россию можно только верить. - Я проработала пятьдесят два года, имею пенсию три тысячи шестнадцать рублей; как можно это понять? Умом понять невозможно! Вот мы, пенсионеры, и верим! Работаем, пока ноги ходят, и верим.
  
   Она нагнулась, достала из мешка с саженцами пластиковую бутылочку с водой, сделала несколько глотков. Откинулась, стала вытирать платком мокрое лицо и шею.
  
   - Ну а в Думе-то, понимают! - опять подал голос мужик.
  
   - Ну да! В Думе, может, и понимают, - согласилась женщина. - Особенно, как премию себе сделают, так у них мозги и проворачиваются.... Вы случайно не депутат? - спросила она с испуганным видом Розанова.
  
   - Нет, что Вы, Бог миловал.
  
   - Это я так, шучу. Я знаю, "эти" на электричках не ездят...
  
   - Ну, ты, чего сидишь? - Молодой грубый парень в черной майке с темным - то ли загорелым, то ли грязным - лицом навалился на Розанова. - Пошли, мы во втором вагоне. - Он обращался к мужчине у окна. Тот неторопливо забрал сигареты с сиденья, напялил бейсболку, поднялся, пролез в проход, ступая по ногам. Обернулся, дыхнув перегаром, - Тандем все знает!
  
   Он внушительно поднял грязный палец и завел глаза. - Двуглавый орел! - Стал пробираться за приятелем, вдруг рявкнул: "Орлята - учатся летать!"
  
   Женщина недоверчиво посмотрела на него, ничего не ответила, передвинулась со своим мешком к окну. Тотчас сели люди. Маленькая, молодая девушка напротив Розанова порылась в сумочке, вытащила провода с наушниками, подключила плеер. Сунула в рот жвачку. Закрыла глаза. Жарко ужасно!
  
   - Электропоезд отправится до станции Петушки, - раздался долгожданный голос. - Остановки Серп и Молот, Железнодорожная, Электроугли, Фрязево. Далее по всем пунктам. Осторожно, двери закрываются.
  
   -Поехали. Сейчас будет, немножко, продувать.
  
   - Пиво холодное, минеральная вода, мороженое!
  
   - Женщина, ну куда же Вы лезете!
  
   - А Вы попу примите, женщина, и я пролезу... Вот, видите... Мне же тоже работать надо.
  
   - Да там впереди все забито, посмотрите!
  
   - Ничего! А подвиг! Как же без подвига, женщина? Что вам, ребята? Ленинградское "рожок" - пятнадцать. Два? Пожалуйста. Вам сейчас и споют, и сыграют!
  
   Действительно, у входа послышалась гармонь, поставленный, приятный голос запел:
  
   - Эх да-ро-ги! Пыль да туу-ман... Ха-лаа-да -тре-воо-ги... Да степной бурьян...
  
   Народ начал смеяться...
  
   * * *
  
   Утром очень хорошо, тихо, прохладно. Вот, когда надо гулять. Восточный человек на "десятке жигулей" за пятнадцать минут домчал по пустому шоссе до ГАИ. Здесь тоже тихо, пусто. Псы вылетели грозно, кучей, свирепо залаяли. Розанов от неожиданности вздрогнул, остановился, приветливо посвистел. Подействовало. Псы примирительно побрехали, развернув морды куда-то в сторону, пропустили его. Обошел здание. У входа скамейки, чуть дальше - небольшой фонтанчик, клумбы. Десятка два людей. На одной скамейке девушка с листками бумаги. Розанов подошел к ней.
  
   - Здравствуйте, у Вас очередь?
  
   - Да, пожалуйста.
  
   - Ого, уже семнадцать человек.
  
   Он сел, развернул свою бумажку с перечнем фамилий, стал аккуратно записывать... Сначала не обратил внимание на какие-то возгласы. Подняв голову, обнаружил подле себя невысокую, плечистую, пышногрудую женщину в открытой красной майке и пятнистых желто-коричневых коротких штанах. Внезапно, резким движением, она выхватила у него лист.
  
   - В чем дело? - удивился Розанов.
  
   - Нельзя писать всех, только себя.
  
   - Почему?
  
   - Потому! - Женщина повернулась и решительно пошла, унося список к группе своих товарищей у фонтана. Оттуда, впрочем, уже двигались к ним мужчина и парень внушительного вида.
  
   Розанов поднялся, сделал приветливое лицо и несколько шагов навстречу.
  
   - Простите, но я, правда, не понял, в чем провинился?
  
   - А не надо ничего понимать, понял? - глухо сказал высокий сумрачный татуированный парень с блестящим, свежевыскобленным остроконечным черепом. Мужчина был седой, в расстегнутой рубахе навыпуск, из которой вываливалось шерстистое брюхо, початую бутылку пива держал в руке. Этот попробовал объяснить.
  
   - Вы поймите... Вы, вот, приехали сейчас рано, а другие, быть может, водочки выпили - он открыл рот и выразительно пощелкал пальцем себя по горлу - и спят себе; разве так можно? А мы здесь с трех часов кукарекаем...
  
   - А я вообще не пью, - строго посмотрел на него Розанов, вспоминая некоторые антропологические навыки.
  
   - Да не в этом дело! - Мужик с досадой махнул рукой и удалился, видимо, устыженный.
  
   На его место немедленно вернулась пышногрудая женщина в красной майке.
  
   - Ты себя записал?
  
   - Нет.
  
   - Вот, себя одного запиши, а других не дадим.
  
   - Но почему?
  
   - Вот, мы сидим тут, а ты других записываешь... Мы-то сами сидим! - загалдели женщины у фонтана. Бритоголовый, набычившись, тупо уставился ему в лицо. Рядом с ним оказался небольшой стриженый симпатичный паренек, но с клепками на носу, кольцами в ушах и с каким-то острым металлическим шипом, заметно оттягивающим нижнюю губу, что мешало ему, по-видимому, закрыть рот. Еще подошли возмущенные женщины. Розанов приободрился.
  
   - Послушайте меня, дорогие женщины, - он приветливо улыбнулся.
  
   - Кому дорогие, а кому дешевые! - Назидательно прикрикнула пышногрудая, оказавшись у него за спиной.
  
   - Тем не менее, дорогие женщины, - продолжал улыбаться Розанов, грамотно располагаясь в центре этой пестрой группы, быстро оглядывая лица.
  
   - Вы только послушайте, какая со мной сегодня приключилась история. - Он заметил одну женщину, остававшуюся сидеть на лавочке, которая смотрела на него с любопытством.
  
   - У нас группа в Балашихе, почти все женщины. Они попросили меня приехать сегодня пораньше, и я им пообещал всех записать. Взял такси, приехал, а теперь, выходит, я их обманул?
  
   - А почему мы должны сидеть здесь с темноты?
  
   - Нет, правда, не понимаю, - Розанов обратился к сидевшей на скамейке, - вы же всех своих записали, какая вам разница? Мои сейчас тоже начнут подходить, как только маршрутки поедут.
  
   - У нас еще не все пришли, - неожиданно ответила женщина на скамейке. Лицо бледное, усталое; видимо, неважно себя чувствует.
  
   - Ну, запишите какие-нибудь фамилии, или поставьте крестики, - займите позиции, сколько вам нужно, а я после вас, - у меня всего семь человек.
  
   - Май, - обратилась женщина к пышногрудой, - а кто должен приехать?
  
   - Шустовы, Корякин, Дымкина... - я знаю? Сколько я должна оставить? - враждебно фыркнула та.
  
   - Да оставьте десять позиций, хватит вам? - усердствовал Розанов, чувствуя трудное продвижение логики.
  
   - Запиши пять, а кто приедет - приедет...
  
   Майя неожиданно послушалась, жирно вычеркнула Розановские фамилии, записала свои. Протянула ему лист.
  
   - На, пиши.
  
   - Спасибо. - Розанов сел, быстро перенес свой список. Закончил своей фамилией.
  
   - Себя-то первым запиши, - покровительственно сказала наблюдавшая за ним Майя.
  
   - Да ничего. Видите, все вопросы решили... Возьмите, - он протянул ей бумагу.
  
   - А у матросов нет вопросов, - неожиданно изрекла Майя, повернулась, пошла, играя леопардовой попой.
  
   Розанов облегченно вздохнул. "Справился, слава Тебе, Господи!"
  
   Стали подходить люди. К шести часам набралось семьдесят человек. Скоро появилась Тоня. Розанов доложил обстановку.
  
   - Я, пожалуй, отъеду, попью чайку, почитаю. Вернусь к половине девятого.
  
   - Конечно. Хорошо. Я буду здесь. Сейчас девчонки еще подойдут; они мне уже звонили. Мы будем сидеть. Спасибо Вам, огромное. Езжайте, только не опаздывайте...
  
   Розанов вышел на остановку. В Москву сплошной поток машин, но в область свободно. Простоял двадцать минут, решил остановить попутку. Сразу затормозил "жигуль". Водитель темный, курчавый, каких-то южно - русских кровей.
  
   - Из ГАИ?
  
   - Да уж, - поморщился Розанов.
  
   Водитель немедленно разразился пространным, злобным, разветвленным и многоярусным ругательством. Розанов понял, что было какое-то мелкое нарушение. Гаишник вымогал деньги, получив отказ, забрал права.
  
   - А у меня жена в больнице лежала, машина нужна была позарез... Я ему говорю, брат, не делай так. Он ни в какую. Я рассвирепел, так он вызвал наряд - отмудохали меня - и в "обезьянник"... Я плачу, понимаешь, говорю, жена лежит парализованная, ждет меня... Они смеются... Я потом полтора месяца мучился. Был бы автомат - зашел, перестрелял бы всю эту мразь, правда! - последнее он сказал серьезно, искренне и как-то даже смолк, задохнувшись от ненависти.
  
   -Нет, ну так нельзя, - очнулся Розанов. - Там тоже люди разные, и у них жены, и дети... И потом, пуля - разве кого исправит?
  
   Водитель молчал. Машина быстро двигалась.
  
   - Вы меня у перехода остановите.
  
   - Знаете, у меня последнее время просто какая-то черная полоса... Мать умерла, жена легла в больницу по гинекологии, а ее там парализовало. Права отобрали. На работе еще большие неприятности. Все в кучу. Прямо не знаю, что делать.
  
   Он остановился у подземного перехода, посмотрел на Розанова. Тот взглянул на него: лицо темное, губы сжаты, в глазах мука...
  
   - Вы крещеный?
  
   - Да.
  
   - Вам надо в церковь сходить, исповедоваться.
  
   Водитель поморщился.
  
   - Я исповедовался уже, давно, правда... Не верю попам!
  
   - Может, просто поговорить со священником?
  
   Розанов опять взглянул в его усталое, помрачневшее лицо. Помолчал. Он уже открыл дверь, но продолжал сидеть в машине. Прикрыл, чтобы уменьшить шум.
  
   - Хотите, я за Вас помолюсь?
  
   - Да.
  
   - Как Вас зовут?
  
   - Иван.
  
   - Меня Василий. Держитесь. - Он пожал ему руку и вылез из машины.
  
   Дома тщательно помолился, позавтракал. Было хорошо на душе - внимательный, грустный покой. Немного щемило сердце. Маша спала. Вышел потихоньку, приехал без четверти девять... Нашел все открытым, народ на площадке. Увидел своих женщин.
  
   - Ну что же Вы так! Вы бы хоть паспорт нам свой оставили!
  
   - Они что, раньше открыли?
  
   - Ну да!
  
   Поднялся в комнату приема документов, отстоял час в очереди.
  
   - Можно на площадку сегодня?
  
   - На следующей неделе, во вторник...
  
   Все ясно. Ну что ж, теперь это точно будет в последний раз.
  
  
   * * *
  
   Розанов опаздывал. Энергично распахнул тяжелую входную дверь института, поздоровался с вахтером, взбежал по ступенькам широких лестничных пролетов на третий этаж. Остановился у приоткрытой аудитории обтереть пот, отдышаться, послушать Борю.
  
   - ...с этим я могу согласиться. Помню, в середине рабочего дня приходило известие: в ГУМе "дают" финские сапоги,- каблук высокий, кожа - мех натуральные, две пары в одни руки.
  
   Боря сделал эффектную паузу.
  
   - Институт приходил в движение, в возбуждение... Знаете, как в медицине, реакция на стресс - сначала растерянность, потом мобилизация, потом новая деятельность на другом, повышенном уровне человеческих возможностей. Молодые сотрудники немедленно выдвигались в очередь, им на смену срочно формировались организованные отряды, согласовывался график, курсировали связные, работал штаб. Здесь собирали информацию, собирали деньги, распределяли обязанности для работы в тылу, на рабочих местах. Начальство относилось с пониманием, поскольку финские современные сапоги по государственной цене представляли несомненную человеческую ценность. Обычным путем приобрести подобный товар было невозможно, в том-то и дело... Хотя, с другой стороны - интересный парадокс - вся Москва, Кавказ и Средняя Азия в этих сапогах ходила!
  
   Рынок действительно существовал и имел немалые обороты, но теневой. Власти при случае могли прикрыть - общество спокойно обходилось бы калошами и отечественной кирзой... Современный рынок, имеющий развитый институт посредников производства, сбыта, доставки товаров закрыть невозможно - общество получит системный кризис. А в советское время, представьте: рынок встал - Политбюро уходит в отставку! Невозможно! Страну в отставку, а ленинское Политбюро на месте, - таков был расклад в головах. А теперь смотрим, у нас сейчас каковы возможности административного свертывания рынка? Вопрос!.. А, вот и Василь Васильич пробился к нам через пробки, он вам и расскажет, существует ли у нас общество потребления, или только имитируется? Мы разобрали обязательное и необязательное потребление, поговорили о рекламе. Я вас оставляю.
  
   - Спасибо, Борис Александрович... А кто-нибудь знает, что такое престижное потребление?
  
   Василий Васильевич стал прохаживаться по аудитории в обычной своей манере.
  
   - Это возможность и способность пользоваться услугами на любых рынках... От недвижимости до досуга...
  
   - Отлично. Спасибо. Можем отталкиваться от данного определения. Обратите внимание, в рамках потребительского общества формируется запрос о развитом потребителе - скажем, молодом, здоровом человеке, способном пользоваться техникой, ориентироваться в услугах, имеющего заработок, представление о своих правах и обязанностях, с навыками пользования банковскими услугами, владеющий языками, опытом международного общения, ну и так далее... Такой человек сам по себе является высококачественным товаром, для чего вынужден облекаться в соответствующую "упаковку"...
   Также приспосабливаться к определенному стилю и ритму жизни. Многочасовое сидение у компьютера, оперирование крупными суммами денег, напряженные переговоры с конкурентами и партнерами, передвижение и связь в условиях большого города, постоянная настроенность на результат, успех... Современные работодатели сознательно культивируют пребывание сотрудников в состоянии легкого, а то и тяжелого стресса. В этих условиях незрелый человек быстро теряет внутреннее пространство душевной свободы, приобретая целый набор страхов, навязчивых состояний, вынужденных положений, которые нарушают базовые потребности сна, питания, сексуальности, общения... Отсюда стремление к "разоблачению" в агрессивных формах досуга, либо к изолированности... Общество предлагает целый арсенал технологий отдыха, которые также требуют квалифицированного и весьма состоятельного пользователя. Здесь клиент восстанавливает душевное равновесие, освобождается от денег и становится вновь пригодным для трудовой деятельности. Так совершается полный цикл потребления...
  
  
   * * *
  
   В воскресенье утром пошли на рынок с Машей за продуктами. В павильоне многолюдно, уже духота. Василий Васильевич весь покрылся потом, ходил за женой с двумя сумками, смотрел на оживленно-приобретающий народ. В мясном отделе очередь. Молодая раскрасневшаяся женщина с жирными руками, рядом основательный мужчина в косынке, в кожаном фартуке прямо на голом теле, армейских штанах, сапогах. Бритое лицо в мелком бисере пота. Оба приветливые, расторопные - видно, дела идут. Продавщица охотно поднимает куски мяса, поворачивает, просит разрубить кость. Мужчина лихо орудует огромным топором. Бледная бородатая бабуля в платке, теплой шерстяной кофте подошла, попросила чего-то.
  
   - Каких тебе обрезков? Этих, что ли, от сала? По два шестьдесят.
  
   - Можно и этих, дай, дочь, полкило...
  
   Еще два покупателя - круглые, как шары, он и она, оба в шортах, начальственно продвинулись к прилавку. Женщина наклонилась, принялась диктовать продавщице, не обращая никакого внимания на очередь.
  
   - Вы позволите мне расплатиться? - спокойно спросила Марья Александровна.
  
   - Наташа, подыми вот этот кусочек - хороший? А вон тот, левее, ну-ка поверни... Сколько там получается?
  
   - Восемьсот пятьдесят грамм, - послушно суетилась продавщица.
  
   - Оставляй, Наташа. И еще свининки...
  
   - Наташа, у Вас жалобная книга есть, или мне сразу идти к администратору? - спокойно спросила Марья Александровна.
  
   - Ой, извините, пожалуйста. С вас двести тридцать рублей.
  
   - Возьми у нее деньги и пусть идет к админи - сратору!...
  
   Женщина хрипло, злобно расхохоталась. Розанов помрачнел, посмотрел в глаза ее спутнику, у которого на шее висел большой крест.
  
   - Заткнись, - коротко сказал тот и грубо толкнул тяжелой сумкой под зад своей спутнице. - Извините, пожалуйста, - это уже Розанову.
  
   - Да ничего, все торопятся, - примирительно ответила Марья Александровна.
  
   Пока выбирались, сзади услышали злобный женский голос
  
   - Сука жидовская!
  
   Розанов поставил сумки.
  
   - Пошли, Вась, пошли, - ухватилась за него Маша. - Все перегретые, давай на воздух.
  
   Выбрались на залитую солнцем улицу, вздохнули.
  
   - Как ты, ничего? - озабоченно спросил Василий Васильевич.
  
   - Ничего. Я на нее не обижаюсь. Жидовка - ну и жидовка, что же теперь делать. А что не сука, ты это сам знаешь...
  
   Розанов засмеялся, поставил сумки, обнял, поцеловал жену...
  
  
   * * *
  
   Во вторник приехал в пять с минутами. Нашел Майю с командой, еще знакомые лица. Встретили приятельски. Записался двадцать седьмым. Отошел прогуляться, неожиданно встретил маленькую Аню Шпет из своей группы. В кожаной короткой куртке, джинсах, бейсболке, с нездоровым, желто-зеленым лицом, - она подошла к нему и мрачно сказала:
  
   - Я Вас уже записала после себя; Вы двенадцатый.
  
   - Да! Спасибо, я и не заметил. Не выспалась?
  
   - Да, вообще!
  
   - Ты одна? Как наши сдают?
  
   - В четверг площадку у восьми человек зачли; город - много. Их вывезли на объездную дорогу, расставили через двести метров, и по очереди сажали в машину. Проехал - сдал. Прикол!
   Трусова и Винникова уже права получили без экзаменов - у них менты знакомые.
  
   - Аня, ты здесь будешь?
  
   - Да.
  
   - Я отойду, к восьми часам вернусь, найду тебя, хорошо?
  
   - Давайте.
  
   Приехал домой, выпил чаю, полежал немного. Чувствовал себя неважно. В квартире жарко, несмотря на раскрытые окна - разогрелась панелька за неделю жары. Сходил в туалет, слава Богу. Маша поднялась, пожелала удачи. Поехал обратно на маршрутке. В восемь часов что-нибудь около сотни человек плотно сгрудились у входа, еще сотня-полторы разбрелись по территории. Какой-то ранний офицерский состав молчаливо проходил через толпу в здание. Народ нервничал, ерничал и роптал.
  
   - Неужели нельзя организовать очередь нормальную? Поставили бы дежурного, пускали бы по десятку наверх - всем было бы лучше. Я брал билеты на Фрунзенской набережной - там все чинно, запускают группами. В кассах три-пять человек. Зал с кондиционером. А здесь чего устроили?
  
   - Никому ничего не надо - этим меньше всего. - Мужчина указал на проходивших милиционеров.
  
   - Товарищи, давайте организуем нормальную очередь! У кого списки? Давайте я буду проверять... Перекличку будем делать?
  
   - Конечно будем! Тут позаписывали лишних, потом будут торговать... Кого нет - вычеркиваем!
  
   - Да подождите вы вычеркивать! Время - еще восемь часов, люди отошли. В половину девятого перекликнем.
  
   - Да они могут в любую минуту открыть...
  
   Толпа шумела, двигалась. Розанов невольно заволновался, стал пробираться ближе к дверям. Искал Аню.
   Двери действительно внезапно открыли минут в двадцать девятого. Люди бегом ринулись наверх. Началась давка. Розанов не стал лезть, подождал, поднялся по ступеням. Комната приема документов была плотно заполнена. Окошки закрыты. Он вдруг услышал свое имя, увидел Аню - все в той же кепке, неподалеку от левого окошка. Кивнул, соображая, где лучше пробраться. Вокруг уже разбирались на повышенных тонах.
  
   - Женщина, у Вас какой номер?
  
   - Двадцать третий...
  
   - А у меня седьмой! Вот, у нее пятый; мальчик четырнадцатый - куда Вы влезли?
  
   - Я не буду вам мешать, я здесь просто постою...
  
   - Да подвинься ты, в самом деле, сволочь...
  
   - Не трогайте меня своими грязными руками, я щас так трону!
  
   - Мальчики! Мальчики! Сюда, к нам! Уберите отсюда эту стерву...
  
   - Простите, у Вас какой номер, - попробовал спросить Розанов.
  
   - Сорок девять.
  
   - А у меня двенадцатый, можно я пролезу?
  
   - Ну, пролезай, - неприязненно сказала интеллигентного вида женщина и отвернулась, не сходя с места.
  
   Розанов заметил, что впереди Аню какой-то волной оттеснили от окошка. Он изловчился и приблизился на несколько человек. Далее стояли парни из Майиной свиты.
  
   - Ребят, - обратился Розанов, - у меня двенадцатый номер, я вон за той девушкой в кепке!
  
   Ноль эмоций. Повернулись твердыми, крепкими спинами и стоят. Розанов оглянулся. Аню отпихнули еще дальше. Он смерил дистанцию, оглядел парней. Позвал Аню.
  
   - Давай паспорт. Откроют, я попытаюсь протиснуться.
  
   - Я пролезу, - глухо, твердо отвечала девушка, которую толкали в разные стороны. Кепка на глаза, лицо злое, решительное.
  
   Неожиданно сзади появилась группа еще каких-то незнакомых людей, которые молча, целеустремленно стали пробиваться к левому окошку вслед за человеком в милицейской форме. Женщины возмущенно закричали, кто-то даже позвал на помощь милицию... Другие начали смеяться. "Извините! Пропустите!" - весело, бодро повторял ведущий новоприбывших, румяный молодой милиционер, приседал, выдвигал вперед плечо, затем всем телом ловко подныривал, придерживая одной рукой на голове фуражку. За ним жестко продвигались сумрачного вида мужчины с мокрыми лицами и футболками... Левое окошко открылось. Все пришло в жуткое волнение. На какой-то момент эту новую группу совершенно оттеснили в сторону, однако в окошке показалось приземленное внимательное нахмуренное лицо, хладнокровно наблюдающее смятение, затем высунулась рука, подхватила пачку паспортов, которые передали новоприбывшие. Окошко захлопнулось.
  
   Народ вновь качнулся из стороны в сторону, и тут между двумя мужчинами Розанов увидел Аню, которая двумя руками вцепилась прямо в подоконник закрывшегося окна.
  
   - Давайте паспорт! - крикнула она ему.
  
   Открылось правое окно. В образовавшихся телодвижениях Розанов сумел сделать маневр и дотянулся через головы, вручил паспорт. Потом уже пассивно терпел, пока его отодвигали, пихали, выдавливали назад. С высоты своего роста смотрел, как тяжко, неотступно борется с мужчинами маленькая девушка в кепке. Открыли окно. Отдала документы! Вот молодец...
  
   Он проследил, как Аня выбралась из толпы. Догнал ее на лестнице. Они вдвоем вышли на улицу.
  
   - Удалось, Аня?
  
   Она кивнула. Достала сигарету, зажигалку, прикурила дрожащими руками. Затянулась глубоко, выдохнула, потом произнесла с чувством, прямо глядя на Розанова.
  
   - Это п...ц!
  
   - Спасибо тебе, Аня, - он грустно посмотрел на нее.
  
   - Сейчас перекурю, и можем идти на площадку. Думаю, мы в первой десятке...
  
   Дело продолжилось по-своему. Ни в первую десятку, ни во вторую, ни в третью они не попали. Впереди шли Реутовские, потом, видимо, те, которых протолкнул милиционер. Люди собрались на площадке на открытом солнце. В девять часов начали принимать экзамен - одна машина, "жигули" 99-й модели с каким-то полным, вялым, порочного вида молодым гаишником. Ждали еще около трех часов. Экзаменуемые через одного скатывались назад с горки. Розанов заметил, как получили "еще раз" Майя и другие знакомые женщины. Затем появилась вторая машина, "девятка", с символикой ГАИ. Интеллигентный, симпатичный высокий парень в форме принялся тщательно, долго экзаменовать - вылезал из машины, смотрел, где остановились, что-то объяснял, просил повторить упражнение. Народ было обрадовался - и опять загрустил.
  
   - Хороший парень, но толку от него нет, - сказала раскрасневшаяся седая женщина в очках, прикрывавшая голову от солнца газетой.
  
   - Он еще не разогрелся, одумается, - оптимистично заверил ее бородатый, голый по пояс мужчина, в шортах, шлепанцах на босу ногу, с запотевшей бутылью пепси-колы в руке. - Они до обеда должны закончить, потому что потом город - люди сидят, ждут. А машин, я слышал, больше нет.
  
   - Вам лучше на "девятке" или на "99"? Аня была в кепке, коротенькой майке-голопузке. Куртку сняла. Нервно курила и постоянно глотала из большой бутылки воду.
  
   - Все равно. Я же на "шестерке" с Сережей катался, - скучно сказал Розанов.
  
   - Нет, я все время на "девятке"... Если не сдам, буду звонить Сергею - пусть деньги возвращает... Я же ему денег дала!
  
   - И я! - Розанов засмеялся.
  
   -Если не сдам, заберу деньги, буду тогда через ментов делать.
  
   - Чего они все с горки скатываются?
  
   - У него сцепление высоко выставлено, - пояснил парнишка в очках, шортах, клетчатой рубашке, разговорчивый от волнения. - С ручника снимаешь, - не успел поймать - поехал вниз. Нарочно, наверное, сделано.
  
   - Зачем? Они тут и так загибаются с нами на жаре? - вмешался бородатый.
  
   - Они придерживают людей неделю, потом пропускают... За это время отжимаются некоторые деньги, - пояснил парнишка - "ботаник".
  
   - Здесь все на виду, опасно деньги брать, - усомнился бородатый. - Им надо как-то организовать это дело...
  
   - Они организовывают очередь, дальше все складывается само собой. Спрос рождает предложение. Это еще Маркс написал.
  
   - Вы будущий экономист? - улыбнулся Розанов.
  
   - Нет, я в Баумановском учусь, но здесь все тривиально.
  
   - Так! - Аня сидела на корточках, теперь поднялась. - Посмотрите за курткой. Я пошла в туалет. Хотите водички?
  
   - Нет, спасибо. Я не пью, чтоб в этот туалет не ходить.
  
   "Ботаник" не сдал. И бородатый. А женщина в очках медленно, аккуратно все откатала. Пошла, наконец, Аня. Проехала четко, спокойно. Вышла из машины - прямо сияет! Мягкая, симпатичная девушка!
  
   - Аня! Можно было деньги сэкономить!
  
   - Да ладно...
  
   - Умница! Поздравляю.
  
   - Ага... Я пойду... Башка болит. Удачи Вам.
  
   Подошел к машине. Сел, пристегнулся, отодвинул сиденье. Ждал, пока пухлый инструктор договорит по телефону. Все стекла опущены. Жарко. Отдал паспорт, бумаги.
  
   - Розанов. - Посмотрел на гаишника.
  
   - Давай, быстрее, - произнес тот, отворачиваясь в окно.
  
   Завелся мягко, сразу поймал сцепление, покатился к горке.
  
   - На исходную?
  
   - Вперед-вперед!
  
   Заехал на подъем, встал. Дернул ручник. Включил передачу, стал прибавлять обороты, неожиданно отпустил сцепление. Машина заглохла.
  
   - Ручник убрать. - Устало приказал гаишник. - Скатываемся назад.
  
   Еще раз, не торопясь, заехал на подъем, внимательно снял ручник, нажал газ - машина с ревом взлетела на горку. Объехал яму, скатился немного, остановился, помня предыдущие замечания.
  
   - Ну и чего встал? - грубо спросил инструктор. - Дальше давай!
  
   Подъехал к змейке. Остановился у линии.
  
   - Едем-едем! - Раздраженно сказал гаишник.
  
   Заторопился. Завел машину, уронил сцепление. Дернулся. Вспомнил вдруг Стулова, почувствовал внезапно растерянность.
  
   - Б...дь! - коротко сказал гаишник.
  
   Резко наклонился, повернул сам ключ в замке зажигания. - Поехали!
  
   Розанов стал отпускать и вновь уронил сцепление. Тоскливо посмотрел на инструктора.
  
   - Б...дь! - повторил тот. Не глядя, сунул ему паспорт и махнул рукой следующему.
  
   Розанов долго не мог выбраться из машины. Уронил паспорт, бумаги под колеса. "Подождите, пожалуйста" - попросил подошедшую женщину, сам, наклонившись, встал на колено, дотянулся рукой до своей карточки с запачканной фотографией. Забрал сумку, медленно пошел прочь. Очнулся уже на остановке - как раз подошел автобус в Москву. Поспешно влез и пожалел. Народу полно, жарко. Дышать нечем... Сразу взмок. Оплатил проезд, пристроился за открытым люком - вроде по - легче.
  
   "Как все просто и грубо... Позвонить Сергею? Нет. Еще раз проходить через это невозможно".
  
   У МКАДа пробка. Встали на солнце.
  
   "Все правильно. Молодец этот мент, взял и выгнал бездаря... А ты дурак... Ох, дурак! Сколько времени и сил потерял".
  
   "Маша ни при чем! Ты сам согласился на все - значит, виноват. Главное, зачем тебе нужно было все это дело? Угодить жене? На всякий пожарный случай получить права? Мол, в жизни пригодится..."
  
   "Тебе шестой десяток, Вася... Сколько раз уже зарекался ничего не делать "на всякий какой-нибудь случай", и опять влез!"
  
   "Ладно, не травись. Смотрим на сухой остаток. Деньги потерял, ладно. Ездить не научился; профан был и остался. Что еще? Время? Тут как раз неплохо - то, что хотел - сделал. Работа не пострадала..."
  
   "Обиделся, что ли? Пожалуй, да... Обиделся "мальчик"... Господи, Боже, прости меня, старого дурака, за это огорчение..."
  
   "Сердце нехорошо горит... Давит. Доехать бы, Господи..."
  
   - Мужчина! Мужчина! Вам плохо?
  
  
   * * *
  
   В больничной палате восемь коек. Старик спит у стены. Больные в дальнем углу сгрудились у одной кровати, играют в карты. В открытом окне видны пышные зеленые кроны деревьев, слышен шум города. В палате горит свет, работает радио, игроки вскрикивают, смеются, звучно шлепают картами.
  
   - В кардиологии скучно; я там большей частью спал. Здесь веселее.
  
   Василий Васильевич, бледный, осунувшийся, пожелтевший, полусидел на подушках. В ногах у него откинулся к железной спинке молодой симпатичный молчаливый человек в белой рубашке с развязанным галстуком. Боря разместился рядом на стуле.
  
   - Ночью-то они не шумят?
  
   - Нет... После двенадцати все затихают. Один только дедуля этот храпит сильно. Они его шпыняют, так он днем отсыпается.
  
   - Вась, ты прости меня, что я в который раз, повелся Машей с этой автошколой...
  
   - Перестань. Ни ты, ни Маша здесь, ни причем. Жара меня подвела. Хотя, в целом, впечатления у меня сильные. Я сначала бодрился, вспоминал Зощенко, но сейчас думаю, что маленькая Аня выразилась точнее...
  
   Он улыбнулся.
  
   - Помнишь классический мидраш на Вавилонское столпотворение? Почему Башня была разрушена? Когда падал человек, на его место поднимался другой, продолжалась работа. Когда роняли кирпич, работа останавливалась: люди плакали, ругали виноватого...
  
   Боря мутными красными глазами смотрел на приятеля.
  
   - Ну, я для автомобильной промышленности даже не кирпич: упал - не упал, никто ничего не заметил. Маша, бедная, переживает. Сегодня рассказала самое смешное - Дима разбил в хлам машину.
  
   - Я знаю, видел его. Синяк на полголовы, говорит, не помню, вроде ни обо что не ударялся. Я ему говорю: наверное, сработала подушка безопасности.
  
   - Какая подушка безопасности? - удивился Саша, - у него же "Жигули"?
  
   - Премьер ездил на "Автоваз" - стали делать подушки безопасности. - С серьезным видом пояснил Борис Александрович. - Чтоб неожиданно хлопало по лицу...
  
   - Понятно, - усмехнулся Александр Васильевич.
  
   - Кондаков! Опять в карты играете?
  
   Молоденькая медсестра зашла в палату, принялась быстро раскладывать на тумбочках таблетки, градусники, банки.
  
   - Я расскажу доктору!
  
   - Валечка! - Обернулся один из игравших, - Вы меня обижаете, у нас турнир Большого Шлема. - Он откинул одеяло и поднял руками шахматную доску с расставленными фигурами.
  
   - Конечно! Шлема... А карты зачем?
  
   - Это не карты, а интересные картинки! Хотите посмотреть? Мы же тут одни - мужской клуб, что же нам делать, Валечка!
  
   Медсестра пошла смотреть. Фыркнула. Ушла довольная.
  
   - Да, Саш! Денег ты заработаешь, но жить тебе придется в этом обществе. Или уедешь к корейцам? - Спросил Борис Александрович.
  
   - Нет, зачем? Все не так драматично. Надо только столицу в Томск перевести, и будет нормальная страна.
  
   - И все? А почему в Томск?
  
   - Хороший город - молодой, университетский. Я там был несколько раз. И народ хороший, простодушный. Папа правильно говорит: наше отношение к Европе будет через посредничество Сибири. А так прямо мы туда не войдем, не уместимся...
  
   - Ну, если ты Думу в Сибирь оправишь, я - за! И за особый путь, и за сибирские морозы... Может, прямо на Колыму? - Борис Александрович понизил голос и пристально посмотрел на племянника.
  
   - Нет. Это мы уже проходили. Бесперспективно. Мы создали капитал, сейчас его нужно децентрализовать, начать обживать страну, а не отапливать Европу...
  
   - У молодых все просто...
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"