Перед Панкратом Ивановичем Могучим, начальником местного леспромхоза, сидел щупленький на вид парень и просил деньги на билет до Украины. Парень явно смущался, но взгляд не отводил, и твердо обещал, как только доедет, вышлет все до копейки.
За свою долгую, полную всего, жизнь, Панкрат вдосталь повидал людей разных. Этому парню почему-то поверил сразу.
- Что это ты надумал уезжать, и почему у тебя денег нет? Ты ведь в бригаде Пугачева трудишься, заработки у вас неплохие.
Парень, тяжело вздохнув, опустил голову.
Потому, как ведет себя молодой лесоруб, Панкрат догадался, что у Пугачева опять стряслось очередное злоключение. Люди в глухомань едут разные. Очень многие после отсидки. Да вот беда - народ-то нужен, вот и берут всех подряд. И в этой чехарде творилось всякое. Сибирь не любит слабых, да и сильным, ох, как не просто приходилось нести свой нательный крест.
- Ну, вот что, Евсей Никитенко. Так, кажется, тебя величают?
Парень утвердительно кивнул головой.
- Ты расскажи, что у вас там случилось. Если надумал уезжать, деньги я тебе дам. Но ведь ты с Украины милой за деньгами приехал в Сибирь-матушку, а уедешь пустой совсем. Значит, что-то не то, дорогой мой человек, - подытожил Панкрат.
Панкрата уважали и любили рабочие леспромхоза. Платил без обмана и если что пообещал, то обязательно сделает. Однажды втемяшилось в его голову мужикам огромную бочку пива доставить. Ну, рабочие, понятное дело, засомневались. Да ведь и немудрено, тьма тараканья, глушь несусветная.
Вертолет, с привязанной накрепко бочкой, приземлился на площадке леспромхоза, пролетев над тайгой 400 километров. Холодное пиво ко дню Великой победы. У мужиков глаза на выкат, только и вторили: "Ну, Панкратушка, ну, уважил!"
Однажды Могучий привез на деляну продукты и несколько мешков картошки. Мужики ему и говорят, что замерзнет она, зря вез. А Панкрат отнес мешки к реке, опустил туда, придавил гнетом. Вода проточная, не замерзает и картофан хранится среди зимы. Лесорубы жарили картошку, да начальника своего добрым словом вспоминали.
Бригада Пугачева состояла из пяти человек. Сам бригадир - коренной сибиряк - смелый и волевой человек, Василий Соломкин, вернувшийся из тюрьмы, Прошка Григорьев, тот из местных деревенских, Осипов Толик, у того не сложилась семейная жизнь, ему было все равно - где жить. Покинул сравнительно благополучный Иркутск и вот - парень "завербованный". Евсей был самый молодой. Он приехал с Украины. На родине у него остались мать и четверо братьев. Решился он поехать на заработки, когда узнал, что его не заберут в армию по состоянию здоровья. А это совсем не было редкостно, война далась нашему народу самой великой ценой. У Евсея был недобор веса. Отец погиб на фронте. Послевоенное время заставило задуматься. Вот Евсей и решил поехать в Сибирь. Глядеть на то, как мама из последних сил бьется, он уже не мог, потому, как в такие минуты подкатывала к горлу самая жуткая на свете, невыносимая тоска.
И вот Евсей в Сибири, на лесозаготовке. Поначалу все складывалось хорошо. Вечерами бригадир играл на баяне, балагурили, шутили и делали это для того, чтобы хоть как-то скрасить подчас адскую работу. Но постепенно все менялось.
Серые облака сгрудились, и пролил на землю зловещий дождь. После получки Василий Соломкин, Прошка и Толик пили по неделе и больше. Бригадир и Евсей вдвоем валили лес. Из их телогреек шел пар.
Но, как уже писалось ранее, людей на такую работу набрать было тяжело, поэтому пьяницам прощалось все. Евсей знал о начальнике много хорошего. Но как поведать ему о таком? Скажут, что стукач, да и убить могут. Сквозь огромнейшие усилия и страдания, творящиеся в душе, начал он свой рассказ.
- Панкрат Иванович, случилось это неделю назад. Мы работали весь день, а остальные отсыпались в вагончике. Вечером доползли еле живые. Вот прям с порога и получил я удар в грудь от Василия.
- Ты, сученыш, деньги у всей бригады украл!
Я ничего не понял, о чем они говорят, а те наперебой стали доказывать Ивану Ильичу, что это я все деньги украл. И на Украину отправил, чтобы своим, как они говорят "оглоедам" помочь. Иван Ильич долго молчал. Я полез в свою сумку, где хранил деньги, которые хотел отправить матери, но их не было. И надо ж было такому случиться, от обиды, несправедливости, беспомощности своей, я заплакал. Ну а Василий с Прошкой подумали, что это я вроде как сознался и давай меня понужать. Иван Ильич и Толик заступились за меня. Василий, дико, как-то, не по-человечески орал, что я крыса и о том, что убьет меня.
К ночи, когда все более или менее стихло, я ушел, и только сейчас добрался до вас. Неделю шел. И, как-то по-мальчишески, добродушно, естество его продолжало роптать, выдохнул:
- Ей Богу, не брал я эти деньги, я радовался тому, что получаю. Не надо мне чужого.
И тут как-то сразу сник и робко, но вместе с тем очень проникновенно, произнес:
- Раз так случилось, то уеду и вышлю вам деньги за билеты.
Панкрат, нахмурив черные с белой позолотой брови, продолжал становившийся важным, разговор.
- Чем же ты неделю-то питался?
- Первые два дня вообще ничего не хотел есть, злоба на весь мир не давала думать о голоде. Потом к зимовью вышел, там сушеной рыбы немного было, сухари, вот и перекусил. По реке шел, чтобы вода была рядом.
Начальник леспромхоза крепко задумался. То, что в бригадах работал разный сброд, это он знал, как никто другой. Но отпустить парня на родину, а там ведь будут смеяться, что, дескать, съездил на заработки, Панкрат допустить этого не мог, - тут ведь поклеп на всю Сибирь получается.
- Вот, что Евсеюшка, деньги я тебе, уже говорил, дам, да и полгода ты у нас робил, за это тоже что-то полагается. Сейчас иди в нашу столовую, я уже отдал распоряжение, чтобы тебя покормили, а потом опять в мой кабинет и отсыпаться на моем диване. Понял ли?
Парень кивнул головой, и от этого неприметного покорного кивка шевельнулось у Панкрата Ивановича до боли знакомое отцовское чувство. Он подошел к Евсею.
- Господи, какой же ты измученный, как только лес валишь!
Похлопал парня по плечу. У того потекли слезы.
- Ну, это ты брось, пока я здесь начальник, никто тебя не тронет, я тебе это совершенно точно говорю.
Панкрат быстрыми уверенными шагами отправился к связистам.
Но тут же оставил свои намерения.
- Что толку! Ну, свяжусь по рации? Разве так выяснишь?
Ему быстро подготовили вездеход. Путь до деляны Пугачева был не близким, поэтому хотелось успеть за световой день.
Было уже под вечер. На костре готовился обед. Кухарил Иван Ильич Пугачев. Его варево лесорубы любили особо.
Приезд Панкрата всех встревожил, и это было, конечно же, заметно. Панкрат, поздоровавшись, присел к костру. Взяв уголек, подкурился, глубоко затянувшись и внимательно оглядев всех, внешне не выдавая тревогу, спросил:
- Ну, как жизнь мужики?
Иван Ильич, откашлявшись, робко, с затаенной горечью в голосе, заговорил:
- Да вот, Иваныч, Евсейка пропал.
Могучий изумленно поднял голову вверх.
- Да? А чего вы молчите, почему по рации не сообщаете?
В разговор быстро вступил подошедший Василий.
- Да мы подумали, психанул, походит, походит и придет.
Панкрат рассердился не на шутку и закричал:
- Думали вы! Это же тайга! Может, его и в живых уже нет!
Прошка затараторил:
- Да с деньгами он нашими, звереныш, ушел, не пропадет в городе. Поди, с бабами развлекается!
- Как же так, Иван Ильич, что происходит? - твердил начальник леспромхоза, наблюдая за всеми.
- Я, Иваныч, каюсь, я ведь запил, когда Евсейка-то ушел, только вчерась отошел.
- Толик, а ты чего молчишь? - наступал Панкрат.
Осипов, опустив голову и уставившись в костер, как-то подавленно произнес:
- Не знаю я чего говорить, все как-то глупо и нелепо.
- Значит, вы думаете, что Евсей обокрал вас? - вкрадчиво спросил Могучий.
- Да он, он - сука! - снова запел Пронька. Панкрат почему-то сразу вычеркнул из круга подозреваемых бригадира и Толика. Они не могли. Но что теперь делать? Может, зря приехал, доказательств нет. Евсей, поди, там терзается, небось, думает, что обманул я его, еще опять убежит, тогда точно потеряет веру в справедливость. Иван Ильич молча разлил суп по тарелкам, но никто не притрагивался к еде. Все молчали. Панкрат так и не стал говорить, что Евсей жив. Спать решил возле костра. Эта фронтовая привычка жила в нем и напоминала о друзьях, которых по всему Союзу было великое множество, и это радовало даже в тяжелые минуты бытия. Но, сейчас, даже это не спасало.
Начальнику леспромхоза не спалось. За его поистине трудную жизнь всего было с избытком. Бывало, передерутся мужики с получки - вот и покойник. Убийства случались и были далеко не редкостью. Иной раз и зарплату не хотелось выдавать. В леспромхозе ни театров, ни семьи. Кино если привезут, вот и праздник. Только многовековая тайга, а она девушка суровая. И кто знает, может быть и оттого она такая неприветливая, что защищает себя от человека. Ее уничтожают и почти не думают о будущем. Да к тому же жадность, зависть, тупость, необходимость и безденежье гонят человека в тайгу. Вот он - вековой спор природы и человечества. И это, наверное, так и должно быть. Потому как, если бы, все легко покорялось, давно все уничтожилось мнимым царем природы.
Под утро, когда Могучий только-только задремал, подошел Пугачев. По его запыхавшемуся виду стало понятно, что что-то случилось.
- Я, ведь, Иваныч, запил-то неспроста, не верил я этим двум, а за Евсеюшку, как за себя ручался. Ну, думаю, запью с ними, может чего и высветится. Давеча вижу, гложет их что-то, и стало понятно, оклеветали парня. А твой приезд все и решил. Выполз Пронька из вагончика и пополз в сторону леса, ну я за ним. И точно, деньги решил перепрятать. Я его сгреб в охапку, деньги забрал, привязал к дереву, ружье на него наставил. С Васькой это они учинили.
Панкрат вмиг оживился.
- Так он что в лесу там привязанный?
- А чего ему будет?
- Молодец, Пугачев, - уже ликующе твердил Могучий.
- Кажись, спасли парня-то, а? Где же Евсей-то, жив ли? - вслух терзался Иван.
- Да жив, ко мне он пришел. Всю неделю шел. Вот парень, так парень! Деньги просил до Украины доехать, а потом обещал выслать. И как его только среди этого сброда сюда занесло?
Пугачев, как-то с посвистом изрек:
- Я-то тоже, Иваныч, сброд. Всю жизнь с уголовниками, да разной шелухой работаю, а тут вижу - парень добросовестный. Я его за сына считал, и думаю: я - не я, а разберусь. Только прошу, Панкрат, этих не трогай, мне ведь совсем не с кем работать будет, сам знаешь.
- Знаю, в милицию я на них не заявлю, а вот одно дело дозволь исполнить.
Дверь вагончика распахнулась с такой силой, что едва не слетела с петель. На кровати сидел Василий, он отрешенно смотрел на Панкрата.
- Что, справились с мальчонкой? А со мной попробуй!
И нанес свой, соответствующий фамилии, удар. Василий, ударившись головой о стенку вагончика, завалился на кровать. Он молчал и утирал кровь своим грязным рукавом.
Панкрат вышел из вагончика, и, странное дело, ему с каждой минутой становилось все легче. Наскоро попив чайку с Пугачевым, заторопился в леспромхоз.
Евсей и вправду, как думал Панкрат, терзал себя мыслями: Что он скажет, когда приедет к матери? Чем он ей поможет, ведь на все надо деньги. "Бедная мама с братишками, поди, там измучилась. А тут вот я еще!"
Панкрат тяжелыми шагами ввалился в кабинет и облегченно вздохнул.
- Не убежал еще... ну вот и гоже, это по-нашенски!
Евсей уже несколько лет живет на Украине. На селе его все уважают. И деньги, которые он тогда привез из Сибири, им очень помогли. Ибо лихая година бывает нескончаемо долгой. Присев на лавочку возле нового дома, и посадив на коленку своего младшенького, Сереженьку, с великой вселенской благодарностью вспоминает Евсей и рассказывает сыну о сибирских мужиках: об Панкрате Ивановиче Могучем и об Иване Ильиче Пугачеве. И течет, на первый взгляд невидимая, речка добра, соединяющая нас - братцев-славян!
27 июня - 2 ноября, 2008 год
НЕЧАЯНАЯ РАДОСТЬ
С утра баба Настя напекла пирогов и, наладив деду узелок, вышла проводить на крыльцо.
Дед Егор надумал с утра, на своем старом рысаке, Никоне, съездить, да проведать, как вырос овес.
- Да ты, дед, надолго не канителься, возвращайся скорее. Ветерок нынче тягунчик - вмиг прохватит. Будешь опять со своей ревматизмой маяться, - напутствовала жена.
Вот все трое стариков отправились в путь дорогу: дед, конь да скрипучая давнишняя телега.
Жили они в деревне одни одинешеньки. Старики помирали, а кто помоложе, в район перебрались. Как-то в грозу и свет нарушился, опоры старые не выдержали, а ради двух жителей деревни не стали свет устраивать. Ну, начальство, понятное дело, уговаривало перебраться к людям. Стращали, что ради них пенсию не будут возить за тридцать километров. Но старики не сдавались, дед Егор Кузьмич Молодцов так и ответствовал:
- Я и на лошади за пенсией съезжу, но "Ласточкино" свое не брошу, и пошли вы отседова, предатели!
Вот такими словами подчевал не на шутку разозлившийся пожилой фронтовик районное начальство. А те, скривив в равнодушной ухмылке свои пухленькие лица, поспешили удалиться.
Прожили они вместе почти пятьдесят годков, троих ребятишек нажили. Сын Игорь, старший, во Владивостоке капитаном служит на корабле, дочь Ирина в Белоруссии, младшенький, Игнашка, в Новосибирске. У всех семьи, внуки. К себе звали, конечно. Только старики упрямого роду племени оказались.
Проехав с полчаса, дед Егор приостановил коня, слез с телеги, и невольно залюбовался клочком земли, на котором был посеян им овес. Налитой, стоял он и радовал взгляд старого человека.
- Вот, Никон, и корм тебе созрел, пора убирать, зима-то длинная, все подберет.
Повернул взгляд в другую сторону и не поверил своим старческим глазам. По двум белым полоскам, определяющим деревенскую дорогу, шел человек. По тому, как незнакомец приближался, дед определил, что тот тоже не шибко молодой. Его сгорбленный вид, тяжелая отдышка и неровная походка были слышны и видны издалека. И, наверное, должна была состояться эта встреча на большущих просторах нашей матушки России. Человек подошел, и было очень заметно, что путь этот дался ему неспроста. Он еле-еле переводил дух, и дед прозорливо начал разговор первым.
- Здорово, родимай, как это ты в глушь-то нашу забрел?
Незнакомец, тяжело откашлявшись, поздоровался.
- Я дед в Ласточкино иду, далеко ли еще?
- Да нет, совсем рядом, я ведь оттудова. Только к кому ж идешь? Там ведь кроме меня со старухой нет никого, покинута деревня.
Человек, сняв со спины рюкзак, тяжело, с хрипотцой в голосе произнес:
- Меня Алексеем зовут, а вас?
- Егором кличут.
- Так вот, дед Егор, с тюрьмы я освободился, а в вашу деревню иду, потому дал обещание другу завет его исполнить. Там бабушка Дарья должна была жить. С ее сыном, Петром, вместе сидели, он мне дороже брата был. Как помирать стал от туберкулеза он, вот и наказал навестить... постой, дед, говоришь вдвоем с бабкой живете на деревне?
- Нету Дарьюшки, померла уж год как. А Петьку помню, бедовый был. Стало быть, и он помер. Убрались мать с сыном, да!
Алексей стоял и умоляюще смотрел на деда.
- Дед, ты меня все же отведи к могиле Петиной мамы. Он ведь меня от смерти спас, должен и я исполнить его волю.
- Дак, зачем отводить, мы доедем на Никоне, конь мой, хошь и стар, как я, но довезет.
Алексей, положив на телегу свою нехитрую поклажу, сел рядом с дедом. И когда проезжали по заросшей разнотравьем улице с рядами брошенных изб, Алексей произнес:
-Эх, не зря, видать, деревню Ласточкино назвали. На каждом почти из домов были видны аккуратно свитые ласточкины гнезда. И щебет их радовал душу.
Дед подвез попутчика к своим воротам. Баба Настена вышла встречать, и встревожено смотрела на гостя. Угадав ее немой вопрос, дед проговорил:
- Это до бабки Дарьи приехал гость, Лешкой звать.
- Да ты что, старый, сбрендил, померла ведь она.
Дед отвечал в спокойном тоне, как и привык, зная свою верную спутницу по жизни.
- Алексей приехал навестить могилу Дарьину, с Петей вместе они сидели, вот перед смертью Петр и наказал ему.
Бабушка Настя вся обмерла от страха, как про тюрьму услышала. Стоявший рядом Алексей понял и поспешил успокоить ее.
-Да вы не беспокойтесь, я только на могилу схожу, сделаю, что должен и обратно уеду. Дед, видя сконфуженного Алексея, вступился в разговор.
- Да чего ты, старая, запричитала, принимай гостя по нашему, по русскому обычаю, нешто растерялась. Эх, ты, всю жисть с тобой прожили, много ли я худых людей в дом водил, молчишь? Ну, да ладно, успокойся, - миролюбиво уже вел свою речь старый фронтовик.
- Пошли в дом, никаких гвоздей, ексель-моксель.
И вот сидят в старинном деревенском доме три человека, двое старых, один помоложе. На столе огромный тульский самовар, большое блюдо с духмяными огненными щами. Все трое дуют в расписные деревянные ложки, хлебают, что ни на есть пользительную жидкость. Стоял на столе и чугунок с отварной картошкой. С золотистой корочкой, аппетитная. В тарелочке сало холодное с подпола, грибы рыжики, четверть самогону.
Раскрасневшийся дед Егор ведет неторопливую беседу.
- Я как-то сразу догадался, ты человек неплохой. У нас не кажин день таких людей сыщешь, чтоб слово держали и таку просьбу, мать, значит, друга навестить ... М, да! Бабушка Настя, тоже пригубившая самогоночки, наблюдавшая за негаданным гостем уже не боялась его и кивала, полностью соглашаясь со словами деда.
Алексей был по-настоящему ошеломлен. Таких добрых трогательных слов в свой адрес давно не приходилось ему слышать. И его истосковавшаяся долгими годами душа захотела выговориться. Он начал рассказ. Сколько этих историй выговаривалось вот возле этой русской печки. Ах, мать-Расея, едва ли сочтешь!
- Я жил в Самаре. Семья, жена и дочка. Инженером работал на заводе, жить было можно. Только случилось на производстве несчастье - погибли люди, а я ответственное лицо. Вот и сел. Пока сидел, жена за другого вышла, а главное, с дочерью контакт прервала. Мучило меня это сильно, ну. Упал духом там, в тюрьме. Туберкулез подхватил, это не мудрено. Сколько там молодых жизней от этой болезни гибнет. Вот тогда-то Петр мне помог. Сдружились мы. Он не из стукачей, не из блатных, обыкновенный мужик был. Наверное, не пил бы, в тюрьму не попал бы. Простой и не похож на лагерных отморозков. "Я тебя вылечу" - сказал. Не знаю, с кем и как он договорился, только мы ели собачье мясо и жир пили. Петро тоже болел туберкулезом. Только я остался жить, а он помер. Перед смертью просил матери цветы принести. При жизни ее, говорит, я одни неприятности ей доставлял.
Когда товарища не стало, дал себе слово исполнить, если жив буду, просьбу его.
Старики, смахивая с глаз слезы, с интересом слушали этот рассказ Алексея.
На утро у одной из могилок деревенского погоста появились цветы.
В этом бегущем куда-то времени, летящих по небу белых облаках, жизненной умиротворенности, казалось, что все становится на свои места.
К вечеру Алексей совсем занемог, поднялась температура, и он впал в беспамятство. Сменяя друг друга, как на боевом посту, дед с бабкой всеми имеющимися средствами и лекарствами спасали Алексея. Травы, загодя заготовленные Настасьей, делали свое дело. Словно сына родного, выхаживали старики незнакомого недавно еще человека. И через две недели Алексею стало заметно лучше. Его исстрадавшиеся тело и душа от здоровой деревенской жизни и пищи стали поправляться.
- Да, - вздыхал дед Егор, - однако тюрьма силушку твою заметно поубавила, ну да ничего. И вдруг неожиданно предложил:
-А ты, сынок, оставайся-ка у нас. Там, в городах, может, никому не нужен. А тут вместе веселее будет.
И дед с надеждой посмотрел на Алексея. За то время, что жил у них этот человек, жизнь как-то здорово преобразилась. И они уже чувствовали себя родителями, ответственными перед сыном. Невесту дед пообещал привезти - есть, говорит, на примете.
- Нет, дедушка, спасибо вам, золотые люди. Только я попытаюсь дочку найти. Мечтал я о встрече с ней там. Понимаю, что может, и не выйдет, не допустят. Но попытаюсь.
Утром, позавтракали свежими яичками, приготовленными с любовью и заботой бабушкой Настеной. Егор Кузьмич снарядил подводу. Баба Настя, провожая, вытирала слезы давно выцветшим фартуком. А дед ее успокаивал:
- Не печалься, пенсию в районе получу, конфет тебе шоколадных куплю, ведь любишь?
Алексей обнял Настену как мать родную, свою-то давно уж похоронил.
- Спасибо вам за все, сколько буду жить, не забыть мне вас.
И на деревенской дороге, ведущей в район, еще долго слышался скрип старой телеги
Бабушка Настя, помолившись на образа, села на лавочку и рассуждала вслух.
- Вот мы-то счастливые с дедом люди. Столько годов прожили. Детей подняли. Внуки есть и приезжают. Любят нас, старых. За что же так не повезло в жизни Алексею. Господи, помоги ему, болезный он шибко.
Кошка, будто понимая состояние хозяйки, ластилась возле ног.
Прошло два месяца. С утра бабушка напекла пирогов с капустой и провожала деда в дорогу. На этот раз Кузьмич задумал сухостой загодя напиленный вывезти из лесу. По дороге все сокрушался, что молодежь нынче все подряд пилит. Не берегут молодые деревья. А в старину, бывало, только сухое дерево и можно было брать на дрова. Уже после обеда, нагрузив полную телегу, собрался, было ехать, да взглянул с печалью на дорогу. По ней бодрой походкой шел человек.
А земля кружилась вокруг своей оси, и знала, знала, что скоро случится для бабушки Насти нечаянная радость!!!
8 июля 2008 г. - 5 ноября 2008 г.
ВТЕМЯШИТСЯ.
Мужик, что бык,
Втемяшится в башку
Какая блажь,
Колом ее оттудова
Не вышибешь
Н.А. Некрасов
Николай Алексеевич Некрасов знал, что говорить, а тем более писать. Но вот с той поры как будто ничего не изменилось на родимой сторонушке.
Втемяшилось в голову Сергею Лопатину церкву восстановить. Мужики оговаривали:
- Ты чего, мол, охренел совсем, у нас тут попа-то нету.
А он в ответ:
- А помните, старики рассказывали, когда церковь-то нарушили, ангелы среди ночи, словно белые свечи, на небушко уходили, помните, аль нет?
Мужики, кто кивал согласно, кто отрицательно мотал головой. Но по слухам действительно кто-то и видел. Серега продолжал:
- Вот, мол, если церкву восстановим, ангелы к нам вернутся и простят грехи-то людские.
- Да где ты столько материалов возьмешь? Одумайся, дуралей! - кричал подвыпивший Семен Борода.
Лопатин, присев на корточки, рассудительно молвил:
- Если с толком подходить, ясно, корпус сложен на века, фундамент нигде не просел. Секрет, говорят, знали раньше. Кирпич к кирпичу ровно лежит, хоть линейку бери. В замес-то яйца куриные добавляли. Старухи говорили. Купол подлатать, внутри стены, где побелить, где подштукатурить, подкрасить. Рамы вставить, ну, крыльцо, двери само собой.
Долго еще толковали мужики на свежем воздухе. Заодно о жизни своей, деревенской. Как ни уничтожало начальство село, оно трудно, но выживало. И было в нем 303 жителя. Конечно, старики в основном. В школе только десять учеников. Нет-нет, да и вспомнится старожилам их счастливое босоногое детство и школьный многоголосый гомон, и уважаемых учителей. А нынче? Одна старенькая учительница занимается с одним учеником. В первом классе Ванюша Тузов - единственный ученик.
Серега жил с женой, Клавдией, и тремя малышками. Она уже узнала про вечерний разговор от Семена Бороды. С интересом спросила:
- Ты чего там, Сергуня, насчет церкви-то нес, людей смешишь, эх, ты, - лукаво упрекнула.
- Пускай смеются, ихое дело, только церкву восстановлю.
В глазах родного человека Клава увидела не грусть даже, а такую тоску, отчего и ей горестно стало.
А Лопатин с какой-то глубокой внутренней убежденностью продолжал говорить:
- Вот, послушай Клава, ведь какой колхоз у нас раньше был. Сколь народу трудилось, да ты сама знаешь, как было. А потом бизнес проклятый окутал страну. Эти предприниматели над совестью людской смеются. Помнишь, приезжали такие к нам, машину водки привезли. Понятное дело, от простоты душевной народ деревенский доверчивый. А эти - нелюди! У меня бабенок наших крики в душе стоят, понимаешь?
Сергей с силой ударил себя в грудь. Переведя дух, хлебнул квасу и продолжал:
Я вот думаю, это наказание божье на нас, на всех. Не ходим в храм. Ничего, еще маленько и все поправится.
Клава с нежностью посмотрела на мужа. Работягой знатным, тружеником он всегда был. Мясо в город возил, хозяйство у них немалое: три коровы, свиньи, молоко и сметана - всего хватало. Знала Клава и то, что муж слов на ветер не бросает. Перечить ему бесполезное дело.
Ближе к зиме работы по хозяйству поубавилось. Мужики собирались, звали Лопатина попробовать "первачку". У Сереги, как отрезало интерес к выпивкам, хоть и собирались мужики возле его дома - бесполезно. С немалым интересом поглядывали они, как тот орудует рубанком. И в одно прекрасное утро детишки протрубили на всю улицу, что в церкви появились новенькие застекленные рамы.
- И когда успел? - судачили женщины.
А Семен Борода не унимался:
- Был мужик Серега, да весь вышел. Не пьет. Крышу, видать, сорвало.
А как наступила весна, все увидали, как Сергей работает на куполе церкви и с помощью нехитрого веревочного устройства цепляет гвозди, инструменты, подвигая наверх. И вдруг, неловко повернувшись, полетел вниз.
- Папка убился, папка убился! - кричали дети.
Клава издали увидела, что Сергей сидит на земле, держится за ногу.
- Ну, что ты наделал, я ведь чуть не умерла!
Как только ногу загипсовали, Лопатин приладил себе костыли. Немного времени спустя, сельчане увидели его, ковыляющего на костылях по направлению к храму. За собой он тащил тележку с мешком цемента, и было видно, как непросто это ему давалось.
Проезжавший мимо Вадька Сыромятин аж остановился, и прошибло его такой вселенской силой, что не высказать и не вышептать. Сам того не ведая, Сергей Лопатин поступками своими совершил переворот в головах односельчан. Все село от мала до велика, вышли на возрождение храма Пресвятой Богородицы. Церковь преображалась на глазах. Семен Борода забросил выпивку, глядя на мученические страдания Сергея, даже слезу уронил. Местный парнишка, Петруша Горбунов, разрисовал стены храма библейскими сюжетами. Да так здорово, что лики Иисуса Христа и Николы Чудотворца смотрели со стен, как живые.
Совсем нелегко было Лопатину отыскать для ожившего храма священника. И ведь отыскал! Привез батюшку Андрея с семьей и тремя ребятишками. А домов опустевших в деревне было немало. Так и случилось, затопилась славная русская печь в покинутой пятистенной избе. В городе батюшка скитался по общежитиям. А теперь... Весело потрескивают дрова, детский гомон, - как музыка на сердце. И думается под эту музыку батюшке легко и свободно. Какой все-таки неожиданный и удивительный этот человек - сельский житель - Сергей Лопатин. Как он красиво уговаривал батюшку. По собственному велению и своими силами восстановил Божий храм...
...Теплым июньским днем свершилось это чудо: открытие церкви. Сказочно красивым запомнился жителям деревни этот день. Народ приоделся, как на праздник. Вся округа собралась. Аж за тридцать пять километров отсюда до деревушки Лосихи. Но люди прибыли кто пешком, кто на машине. Один дед дюжину женского пола доставил на телеге. Батюшка Андрей говорил, что вера в нашу исконно русскую Православную церковь это и есть спасение народа российского. Батюшка говорил спокойно, душевно, а люди благодарно смотрели в сторону Сереги и даже кланялись ему. Он смущался и отнекивался.
- Да, чего вы все, батюшку слушайте!
Каждую субботу и воскресенье собирался в церкви народ. Даже Семен Борода в эти дни забывал о своих вредных привычках. Постепенно, затравленные тревожные души сельчан обретали покой. Серега Лопатин, намаявшись за день, полюбил взгорок, неподалеку от церкви. Здесь сидел подолгу и смотрел на храм. А кругом травушка безгранично радовала, предвкушая хороший сенокос. Ветерок доносил запах воды, а с него рыбий, лягушачий, просто божественный дух.
Из церкви вышел батюшка Андрей и направился домой, но, завидев Сергея, подошел и присел рядом.
- Не жалеешь, батюшка, что уговорил тебя приехать сюда?
- Да как можно жалеть о том, что служу народу?
- А что, батюшка, возвернутся ли ангелы в нашу церковь?
Андрей улыбнулся.
- Должны, обязательно вернутся, Сергей.
ГЛУПАЯ ЗЛОСТЬ.
Трактор ехал по суглинистой колее, именуемой колхозной дорогой. Рев двигателя был слышен далеко. За рулем сидел молодой парень, Женька Доброе утро. Мысли его бежали, словно весенние ручейки, каждый в свою сторону. Только потом они сливались в одну могучую полноводную реку.
- Почему, почему Матрена Николаевна против встреч его с Аннушкой? Откуда что взялось? Где зародилось это поле вражды, что перейти нельзя? Поди-ка, угадай.
Доехав до гаража, Женька накинул на себя армейский бушлат и медленно пошел до дому. Дождь хлестал по лицу, холодело нутро, но Женька, словно не замечал этого. Он шел по сельской улице с приветливой широкой улыбкой. И ему отвечали все дружелюбно. Вот только ни один человек на свете не знал, что творилось в его душе. Сегодняшнего вечера он ждал, ох, как ждал. Хотел расспросить бабушку Лену обо всем, лишь бы она чего не утаила.
В избе бабушка готовила коровам и овцам пойло, разминая руками куски старого хлеба, картошку с набухшим зерном. Для Зорьки, любимой, похлебка. Женька любил смотреть на ловкие натруженные бабушкины руки. Сквозь кожу проглядывали вены. Вспомнив, как однажды бабушка, отвязав теленка, вела его домой. Веревку намотала на свою руку. Теленок чего-то испугался и резко побежал, теленок тащил ее по траве. Рука бабушки была сломана. А пока бабушка лежала в больнице, ее на работе заменяла мама и он, Женька. Бабушка всегда так вкусно готовила. Ему доставалась при этом пенка с молока. Пюре из картошки в чугунке хрустящей корочкой покрывалось. Ничего нет ее вкуснее. Бабушка, любя, ворчала, больше по привычке.
- Ну, вот, опять всю корочку повыбрал!
Сегодня, чтобы ускорить доверительный с бабушкой разговор, Женька взял два ведра уже готового пойла и понес его во двор. Вылил корове в огромный таз, дал корм и овцам.
- Баба, иди доить скорее, да возвращайся, поговорить надо.
- Иди, Женька, там, на столе, борщ со сметаной, яички пожарила, как ты любишь. Ешь, я скоро.
После еды Евгения потянуло в сон, и он перебарывал себя, терпеливо ожидая разговора. Когда увидал, как наполнились горшки молоком и спущены все в подвал, начал разговор
- Баба, ну то, что над фамилией нашей все смеются, я уже привык. Но с Анной Пахомой у меня все всерьез, ты это знаешь. Матрена Николаевна не разрешает нам встречаться, а мы любим, понимаешь, любим друг друга. Бабушка, ты же знаешь все, чувствую, расскажи мне в чем причина. Бабушка совсем не ожидала такого поворота разговора.
- Женечка, родненький, видать, пришла пора все тебе обсказать. Насчет фамилии своей не тушуйся. Весь ты в отца. А про него говорили - улыбнется, слова два скажет, у людей настроение поднимается. Доброе утро - эта фамилия из далекой старины. Гордиться надо. Отец, когда погиб, вся деревня о нем горевала. И мама твоя пошла на фронт, отомстить за него. Не брали ее, а добилась все-таки. И сейчас, пока все деревни вокруг не вылечит, домой не заявится. А больные фамилию мамину заслышат, легче им делается.
Баба Лена заметила нетерпение Жени услышать более важное, и продолжала.
- Давно это было. Отец твой неженатый был. Девки все влюблялись в него. Как иначе? Работал за семерых, на гармошке играл. Однажды привез он на бортовой машине какой-то груз. Я уж и не помню, какой. Въехал в колхозный двор, начал сдавать к забору. Местные парни и девчата подошли разгружать машину. А сестра Матренина встала сзади. Никто и не заметил, как ее придавило задним бортом. Опомнившись, все закричали. Папка твой отъехал сразу, посинел аж весь. Матрена кинулась на него и давай кулаками по лицу бить. До крови исхлестала, он и не сопротивлялся. А потом бросился к лежавшей девушке на земле, взял на руки, в кабину и повез в больницу. Уж и не верил никто, что выживет. Господь уберег. Отец каялся родителям ее, и те простили, а Матрена - нет. До суда дело не дошло, никто не хотел.
- А как дальнейшая судьба сложилась у Матрениной сестры? - сгорал от любопытства Женька.
- Нормально сложилась. Уехала в город к другой своей сестре, нянчила детишек. Потом замуж вышла, дочку родила.
Евгений поднялся, сделал пару глотков молока и вымолвил с горечью:
- Нет, не отдаст Матрена Николаевна Аннушку за меня! Почему все так-то?
Заскрипело крыльцо, вернулась мать. Женя и бабушка враз засуетились, кормить ее, отвлекая от своих разговоров.
Но чуткая мама сама догадалась.
- Ты, сыночек, Матрену не слушай. Любишь Анну - увози куда-нибудь. Другого выхода нет.
Сын от неожиданности открыл рот, но быстро взял себя в руки.
- Мама, ты думаешь, я не предлагал? Но Анка не хочет. Все по-людски хочет.
Долго в этот вечер горел свет в семье со странной фамилией "Доброе утро".
В другом доме Анка лежала на кровати и плакала. Не захотела понять ее мама. В чем они виноваты с Женькой, что любят? И снова, снова зазвучали в голове слова сочиненной ею песни:
Пусть речка бежит далеко-далеко,
А камушек с тины достать нелегко.
На мостике пара тихонько стоит,
А мама встречаться с милком не велит.
Ты, травушка милая, мне подскажи,
К родному, любимому путь укажи.
И поле колхозное, дух луговой,
Подскажет сердечко, где ты дорогой!
Ведь люди встречаются, верят в мечту.
И мамочка, родная, я не пойму,
Зачем же ты сердишься, что я люблю
Две тропочки слились в одну колею!
Матрене многие в селе говорили, что она не права. Она отмалчивалась, а то и кричала в ответ в истерике:
- Не лезьте, сестру изверг задавил!
Значения слов ее уже мало кто понимал в селе. Зато искренне и заботливо относились к Женьке и Анке.
В один из холодных осенних дней Матрена Николаевна простудилась и слегла. Охрипшим голосом твердила Анне:
- Если придет докторша, Женькина мать, любимица всеобщая, гони ее со двора.
Через два дня Матрена впала в беспамятство. Анна побежала за врачом. Нина Петровна Доброе утро поставила диагноз сразу - воспаление легких - и вызвала "скорую". Матрена оказалась в больнице. Еще слабая, она продолжала наседать на Анну:
- Я говорила, чтобы не звала ее.
- Мама, ведь ты могла умереть.
- И пусть. Только от них помощи не хочу.
В разгар этих событий вернулась в село сестра Матрены. Та самая, воскресшая когда- то заново. На селе ничего не скроешь.
- Да ты что, Матрена, не стыдно столько лет зло растить! Он ведь спас меня, Женькин отец. Парень, который был с Василием Доброе утро, жить далее не хотел, удерживать его пришлось от аварии на обратном пути. А если бы жив был твой Ермолай, не погиб бы геройски, он разрешил бы жениться молодым. Если ты такая непримиримая, я уеду завтра же и навсегда! Из-за глупой твоей злости, нет счастья детям!
Разволновавшись, она налила себе в рюмочку водки и с чувством выпила, демонстративно подошла к Анне.
- А ты не горюй, Аннушка, я тебя, светик мой, в обиду не дам.
И в доме, неожиданно и враз, заплакали женщины и девушка. По-бабьи, громко, горько.
Утром, так и не заснув, Матрена объявила, что она согласна, пусть женятся Анна и Женя.
Все село гуляло на их свадьбе. Старухи надели сарафаны из своих сундуков. Все пели, душевно и трогательно.
Неожиданно Анна встала из-за стола и запела свою, сочиненную песню: