Софи Шаттель-Монкхайм была социалисткой по убеждениям и Шаттель-Монкхайм по мужу. А муж ее был богат даже по меркам своих богатых родственников.
Взгляды Софи имела решительные и чрезвычайно прогрессивные. Она твердо знала, как государству следует распределять финансы. Факт собственного немалого состояния решительности взглядов не препятствовал: счастливое стечение обстоятельств, и только. Когда в гостиных собирались члены политических кружков или происходило очередное заседание фабианского социалистического общества, Софи обрушивалась на звериный оскал капитализма с пламенной критикой, - испытывая при этом сладостную уверенность, что на ее век нынешней системы, со всем ее неравенством и несправедливостью, хватит. Извечная отрада для реформаторов цветущего возраста: тому доброму и вечному, что они с таким жаром намереваются внедрить, суждено появиться на свет не при их жизни. Если вообще суждено появиться.
Однажды прекрасным весенним вечером, ближе к ужину, Софи сидела у зеркала и наблюдала, как горничная убирает ее волосы в прическу по последней моде.
Она испытывала умиротворение и покой: человек, наконец достигший - путем трудов, лишений и невзгод - величественной цели и не утративший при этом способности радоваться достигнутому.
Сам герцог Сирийский был столь любезен, что принял ее приглашение погостить, и сегодня предстоял званый ужин в его честь. Правоверная социалистка, Софи не одобряла классовые различия; сама идея аристократии казалась ей смехотворной. Но ведь если такое деление на касты - так уж вышло - присутствует в обществе; если это нелепое, это искусственное возвышение людей сообразно титулам и состояниям все равно существует, - она с гордостью и волнением встретит представителя этой невесть за какие заслуги вознесенной аристократии под сенью своего дома.
Софи была достаточно либеральна: ненавидя грех, она соглашалась испытывать любовь к грешникам. Не то чтобы она ощущала горячую личную привязанность к герцогу Сирийскому, которого едва знала. Однако он казался ей желанным, дорогим гостем. Она и сама не могла бы объяснить, почему; но объяснений никто не требовал; большая часть дам, хозяек респектабельных салонов, откровенно завидовала ее удаче.
- Ричардсон, сегодня вечером вы должны себя превзойти, - сказала она горничной. - Сегодня я должна выглядеть ослепительно. Нам всем нужно себя превзойти.
Горничная ничего не ответила, но по сосредоточенному взгляду и мельканию проворных пальцев было ясно, что идея превзойти себя нашла в ее душе отзвук.
В дверь постучали, тихо, но настойчиво. Так стучат люди, уверенные в своем праве.
- Посмотрите, кто там, - приказала Софи. - Должны прийти насчет вина.
Ричардсон торопливо пошепталась с невидимым посетителем; когда она вернулась, весь ее боевой задор куда-то делся, сменившись непонятной апатией.
- Приостановили работу! Вы хотите сказать, они объявили забастовку?
- Да, мадам, - подтвердила горничная и добавила. - Это из-за Гаспара.
- Из-за Гаспара? - растерянно переспросила Софи. - Приглашенного повара? Специалиста по омлетам?
- Да, мадам. Прежде чем стать специалистом по омлетам, он служил камердинером. И когда у лорда Гримфорда два года назад произошла та самая забастовка, был среди штрейкбрехеров. Когда вашей прислуге стало известно, что его наняли, они решили в знак протеста приостановить работу. У них нет жалоб лично на вас, но они требуют немедленного увольнения Гаспара.
- Но он же единственный человек в Англии, который понимает, как делать омлет по-византийски! Я наняла его специально для приема в честь герцога Сирийского; заменить его так быстро совершенно невозможно. Мне придется посылать за поваром в Париж, а герцог очень любит омлет по-византийски. Мы только об этом и говорили, когда ехали с вокзала.
- Гаспар был штрейкбрехером у лорда Гримфорда, - повторила Ричардсон.
- Боже, что за кошмар, - простонала Софи. - Прислуга вздумала бастовать не раньше не позже, - а когда здесь будет герцог Сирийский. Нужно немедленно принять меры. Так, быстро заканчивайте мою прическу, и я попробую привести их в чувство.
- Я не могу закончить прическу, мадам, - тихо, но очень решительно сказала Ричардсон. - Я член союза; как только забастовка объявлена, я не вправе проработать и полминуточки. Простите, если огорчила.
- Но это бесчеловечно! - заламывая руки, трагически воскликнула Софи. - Я всегда была образцовой хозяйкой, нанимала на работу только членов союза, - и вот результат! Я не могу причесаться без помощи горничной, просто не умею. И что прикажете делать? Это... это гнусно!
- "Гнусно" - самое подходящее слово, - энергично кивнула Ричардсон. - Я сама сторонница консерваторов; и вся эта социалистическая придурь - сил на нее никаких нет, уж простите. Тирания и деспотизм - вот что это такое. Во всем, куда ни посмотри. Но мне - как и другим - надо зарабатывать на жизнь, и я вступила в союз. Без разрешения забастовочного комитета я не могу взять в руки ни единой шпильки, - даже если вы удвоите мне жалованье.
Дверь распахнулась, и в будуар, словно фурия, влетела Кэтрин Молсом.
- Хорошенькое дело, - завопила она. - Забастовка прислуги без всякого предупреждения, и вот, полюбуйся! Как, спрашивается, я выйду на публику в таком виде?
Софи окинула взглядом Кэтрин и признала, что совершенно никак.
- Они все до единого бастуют? - спросила она у горничной.
- Кроме кухонного персонала, - ответила Ричардсон. - У них другой союз.
- Ну, по крайней мере, ужин подадут вовремя, - вздохнула Софи. - Спасибо и на том.
- Ужин! - фыркнула Кэтрин. - Что проку от того ужина, если никто из нас не сумеет на нем присутствовать? Посмотри на свои волосы! Посмотри на меня! А лучше - нет, не смотри.
- Без горничной управиться ужасно трудно. Но, может быть, тебе поможет муж? - в отчаянии предложила Софи.
- Генри? Да он в еще худшем положении, чем мы все. Его лакей - единственный, кто понимает в этих нелепых новомодных турецких банях, так что муж таскает его повсюду с собой.
- Один разок он мог бы обойтись без турецких бань, - сказала Софи. - Без прически на глаза гостям не покажешься, а вот турецкие бани - это, прости меня, роскошь.
Голос Кэтрин вибрировал от страха:
- Когда вся эта забастовка началась, Генри был в бане. Внутри, понимаешь? Он и сейчас там.
- Разве он не может выйти?
- Он не знает, как. Каждый раз, когда он тянет рычаг, помеченный "выпустить", он выпускает новую порцию раскаленного пара. Там, в бане, пар бывает двух видов: "опаляющий" и "обжигающий". Так он выпустил тот и другой. Вероятно, я уже вдова.
- Я просто не могу отослать Гаспара, - всхлипнула Софи. - Где я возьму другого специалиста по омлетам?
- Конечно. Где я возьму другого мужа, - это жалкий пустяк по сравнению с такой проблемой, - горько сказала Кэтрин.
Софи сдалась.
- Ступайте, - сказала она Ричардсон, - и сообщите забастовочному комитету, или кто там у вас главный, что настоящим распоряжением повар уволен. И попросите Гаспара немедленно пройти в библиотеку. Я расплачусь с ним и принесу все возможные извинения. Ступайте, - а затем возвращайтесь и приведите, наконец, мои волосы в порядок.
Прошло полчаса. Все собрались в гостиной, ожидая, когда дворецкий распахнет дверь в обеденный зал и объявит о начале званого ужина с герцогом Сирийским. Если не принимать во внимание ярко-малиновый оттенок кожи Генри Молсома, больше похожий на неумело наложенный театральный грим, почти ничто не указывало гостям, с каким кризисом пришлось только что столкнуться хозяйке, - столкнуться и победить.
Но внутреннее напряжение не оставляло Софи. Она беседовала со своим высоким гостем и, нет-нет, а посматривала на тяжелые двери: ну, когда же, когда прозвучит сакраментальное "кушать подано"? В зеркалах отражались ее великолепно уложенные волосы - еще один признак того, что нежданно-негаданно разразившаяся буря стихла, и корабль привычного жизненного уклада входит в безопасную гавань.
Затем томительное ожидание, наконец, истекло. Створки распахнулась, и в проеме показалась величественная фигура дворецкого. Но вместо освященных обычаем слов он прикрыл за собой двери в обеденный зал и обратился к хозяйке.
- Ужина не будет, мадам, - внушительно произнес он. - Кухонный персонал приостановил работу. Гаспар - член Союза поваров и кухонных работников, и как только они услышали об увольнении, в тот же миг объявили забастовку. Они требуют его немедленного восстановления и извинения перед союзом. Имею добавить, мадам, что они чрезвычайно тверды в своих намерениях: меня вынудили убрать даже булочки, которые уже были поданы к столу.
Когда, восемнадцать месяцев спустя, Софи Шаттель-Монкхайм начала восстанавливать старые связи и круг общения, она была очень осторожна. Доктора настрого запретили ей волноваться, не рекомендовав посещать заседания фабианского социалистического общества и собрания политических кружков. Еще вопрос, конечно, хотела ли этого она сама.