Кейн Алекс : другие произведения.

Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    А вы бы поверили, если б ваш лучший друг рассказал, что живет на свете уже... четыреста сорок лет? Что причиной этому стал чудесный дар, обретенный страшной ценой, за который ему по сей день приходится расплачиваться? Что он был знаком с Екатериной Медичи, Стефаном Баторием, Нострадамусом, Василием Шуйским? Вот и я поначалу не поверил. Но он поведал мне такие подробности, что я поневоле задумался: а вдруг это правда?

Часть I

РЕНЕ

Англия, Сомерсет, 11 июня 1932

           Викарий подошел к окну. Солнце садилось за кромку леса, в воздухе носились стрижи, стоял прекрасный летний вечер. На лужайке перед домом сидела маленькая Элис, сосредоточенно откручивая кукле голову. Но викарий этого не замечал, невидящим взглядом смотрел он в окно, а перед его мысленным взором стояла узенькая средневековая парижская улочка и маленький мальчик, растерянно озирающийся по сторонам. Мысли метались в голове: 'Возможно ли это? Может ли рассказ Голда быть правдой? Что это - выдумка, воспаленное воображение умирающего или...'
           За спиной скрипнула кровать, раздался слабый голос доктора Голда:
           - Джон?
           Викарий медленно повернулся:
           - Да, Майкл?
           - Вы, должно быть, презираете меня? Я забрал столько жизней ради того, чтобы сохранить свою...
           Священник с болью посмотрел на лежащего человека. Даже сейчас от его грузного тела исходила мощь и сила. Они были друзьями почти полвека... "Нет, всего лишь двадцать лет... Кто бы мог подумать!" И вот теперь Майкл Голд умирает, а у викария не находится для друга ни единого слова утешения. "Да что со мной, в самом деле? Я священник, мне следует успокоить умирающего, взять за руку, отпустить грехи. За руку?! Нет, только не это! Выходит, я все-таки верю ему?"
           - Клянусь вам, Джон, клянусь, на этот раз я действительно твердо решил умереть. Бремя вины и пороков не позволяет мне жить дальше. Я никого больше не погублю!
           Безумие какое-то! А ведь всего несколько дней назад все было так обыденно, так буднично...

           Несколькими днями ранее посыльный принес викарию записку - его давно болевшему другу, доктору Майклу Голду, стало хуже, и он просит дорогого Джона немедленно прийти для разговора чрезвычайной важности.
           Священник тотчас отправился к доктору. Четверть часа спустя он уже подходил к огромному мрачному дому, выстроенному дедом его друга. В саду перед домом ему встретилась молодая племянница Голда, миссис Роуз Делмор, с очаровательной белокурой малышкой Элис на руках.
           - Дорогой викарий, проходите, пожалуйста. Дядюшка так ждет вас!
           - Как он, мисс Роуз? Ему хуже?
           - Боюсь, что да. Ох, похоже, не вовремя мы приехали погостить.
           - Что вы, голубушка, Майкл так любит и вас, и вашу дочурку. Как дела, Элис, дорогая?
           Малышка застенчиво спрятала личико в кружевном воротнике матери. Викарий ласково погладил ее кудрявую головку, поклонился Роуз и заспешил к дому.
           Дворецкий Уоткинс проводил гостя в спальню Голда. Тот действительно ждал друга с большим нетерпением.
           - Джон, наконец-то! - воскликнул он, приподнимаясь на кровати. - Возьмите вон то кресло и садитесь поближе. Мне нужно многое вам рассказать. Это долгий разговор, и я хотел бы покончить с ним, пока у меня еще остались силы.
           Удобно устроившись в предложенном кресле, викарий заботливо взял друга за руку.
           - Майкл, вы уверены, что не хотите отдохнуть?
           - Джон, поймите, для меня сейчас самое важное - рассказать вам всё. Я знаю, мне совсем недолго осталось... Никого и никогда не посвящал я в историю своей жизни, я просто не в силах умереть с этой тайной. Пусть это будет моей исповедью. Должен же я воспользоваться тем, что мой лучший друг - пастырь Божий.
           Он невесело усмехнулся, но тут же лицо его снова стало серьезным и торжественным. Он глубоко вздохнул и, словно приняв непростое решение, начал:
           - Джон, я очень стар...
           -Да, друг мой, мы оба уже не мальчики, - кивнул викарий и погладил Голда по руке. - В сентябре вам стукнет семьдесят два, не так ли? Да и я не намного моложе.
           Но тот решительно покачал головой.
           - Нет, мне давно уже не семьдесят два. Многое из того, что вы знаете обо мне, неверно. Я француз, а не англичанин. Мое имя Рене Легран, я родился в Париже в 1495 году.
           Не обращая внимания на недоуменный взгляд викария, Голд начал свое неспешное повествование.



Франция, XV век


           - Великий Боже, как здесь ужасно!
           - Ну что ты, милый. Посмотри, какие красивые дома, - возразила Мадлен, выглядывая из повозки.
           - Ты думаешь? - Клод с сомнением посмотрел на жену. - Народу-то! Отродясь столько не видывал. А улочки какие темные, узкие, никакого простора. То ли дело у нас в деревне.
           - Клод, милый, ты же так хотел сюда переехать...

           С детства Клод Легран мечтал стать военным. Затаив дыхание, слушал он легенды, которые рассказывала мать - о рыцарях и их оруженосцах, о крестовых походах в далекие земли, о громких победах, о сказочном богатстве покоренных стран. Но судьба распорядилась иначе: его отец, Большой Жан, был деревенским кузнецом, человеком низшего сословия, рыцарем же мог стать только дворянин.
           Большой Жан не одобрял мечтаний сына о стезе военного. Он не раз говорил:
           - Ежели Господь дал тебе в руки кузнечный молот, малыш, то им и работай до гробовой доски.
           Но Клод не желал и думать о работе в кузне. Повзрослев и женившись на Мадлен, младшей дочери богатого мельника, он уговорил ее оставить родной дом и переехать с ним в Париж. Мадлен согласилась, и весной 1494 года, нагрузив повозку нехитрым скарбом, супруги отправились в столицу. И теперь они ехали по Парижу, а цокот копыт измученной лошади гулким эхом разносился над мостовой.

           Им удалось довольно быстро обустроиться. Небольшой капитал, полученный в качестве приданного за Мадлен, позволил купить комнату на втором этаже дома в самом конце улицы Сен-Дени, прямо у крепостной стены, опоясывающей город.
           Поначалу Клод ворчал:
           - Не понимаю, как здесь люди живут. Ты посмотри, крыши и балконы так выдаются вперед, что и солнце-то до мостовой не доходит.
           Однако со временем он привык к жизни в городе и даже стал находить неизъяснимую прелесть в этих вечно затененных улочках.

           Общительный и открытый Клод довольно быстро приобрел в Париже множество друзей. И они, и сам город постоянно преподносили бедному провинциалу сюрпризы. Так, Клод с удивлением обнаружил, что все новые знакомые имеют не только имена, но и фамилии. В его краях это было редкостью, и вся деревня знала его как Клода, сына Большого Жана. Однако в городе этого явно было недостаточно. Поскольку Клод собирался провести в Париже всю оставшуюся жизнь, он сразу же пошел к городскому прево и, выдав прозвище своего отца за фамилию, записался как Клод Легран с улицы Сен-Дени, сын Жана Леграна.
           Преисполнившись чувством собственной значимости (шутка ли, теперь у него есть фамилия!), он принялся наводить справки о возможности поступления в армию рыцарей. И тут его снова ждал сюрприз: оказалось, в Париже уже несколько лет существует compagnie d'ordonnance - регулярная ордонансная рота, созданная по приказу короля Карла. Рота эта состояла из пехотинцев, которых почему-то называли вольными стрелками, и набиралась почти полностью из людей незнатных, простых.
           Окрыленный этим известием, Клод бросился к друзьям с просьбой устроить ему встречу с командиром compagnie d'ordonnance, и был так настойчив, что вскоре один из них выхлопотал для него аудиенцию у капитана роты Пельяна.

           Взволнованный Клод прибыл на улицу Сен-Поль, где квартировал капитан, задолго до условленного времени. Помявшись у ворот, он перешел на другую сторону улицы и замер, залюбовавшись возвышающимся через реку Собором Парижской Богоматери, построенным несколько десятилетий назад. Как он огромен и красив! Разве есть в мире что-то более прекрасное, чем этот величественный собор? Сердце Клода болезненно сжалось от странной нежности к этой красоте, к этому городу.
           На колокольне Святого Жана зазвонил колокол. Пора.

           - Хм... Хотите в мою роту...
           Капитан Пельян, высокий длинноволосый мужчина лет сорока, придирчиво оглядывал широкоплечего юношу с открытым, умным лицом.
           "У нас в деревне так лошадей рассматривали, - весело подумал Клод. - Надеюсь, он не потребует показать зубы".
           - Да, сударь.
           Капитану Пельяну смертельно надоели постоянные просители. То в роту прими, то перед коннетаблем похлопочи, то денежное довольствие выдай. Да еще эта дуреха, служанка Мари, вылила мятный соус на его белую рубаху. В чем прикажете идти на смотр роты? И все же он старался быть объективным. 'Королю нужны опытные бойцы, - подумал он, - и если этот парень умеет держать алебарду в руках, то из него может выйти толк'.
           - Что ж, данные у вас подходящие, - удовлетворенно кивнул капитан. - Надеюсь, и опыт есть?
           Клод невольно оробел.
           - Какой опыт, сударь?
           - Вы участвовали в боях? Учились военным наукам?
           Юноша вконец растерялся.
           - Видите ли, сударь... господин капитан... я недавно в Париже... я жил в деревне...
           'Эх, жаль, с таким ростом, с такими мышцами...'
           - Сожалею, но без опыта я не принимаю в роту.
           Глаза Клода стали такими несчастными, что капитан невольно пожалел его. Он подошел к парню и похлопал его по плечу.
           - Сударь, при моей роте есть детская военная школа. Самому вам уже поздно, но когда вашему сыну исполнится двенадцать - приводите мальчика, и я его возьму.


***


           - Это была моя мечта, понимаешь? - бормотал Клод заплетающимся языком, сидя в трактире со своим соседом Жаком Буше. - А я, видите ли, слишком стар, чтоб учиться. А без этого они не берут. И что мне теперь делать?
           - Не переживай, приятель, - утешал его Жак. - В городе полно гильдий и цехов, выбирай любой. Можешь стать оружейником, бочаром, портным, или, как я, к примеру, - мясником. А у меня, между прочим, и отец был мясником, и дед тоже! А хочешь, плюнь на ремесла, стань торговцем - у тебя получится, это точно.
           - Я для них стар, понимаешь? А вот сын мой не стар, и они его возьмут, только приводи. А как я приведу сына, если у меня его нет?
           Жак Буше расхохотался.
           - Ну так работай над этим, приятель!
           Когда Клод наконец вернулся домой, Мадлен еще не спала. Конечно, ей очень хотелось, чтобы заветное желание супруга исполнилось. С другой стороны, если он станет военным, то как она будет одна, без него? Особенно сейчас, когда... Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Клод. Стиснув руки, она наблюдала, как он, качаясь, идет к кровати. Чутким женским сердцем Мадлен поняла, что муж лишился последней надежды. Ей было безумно жаль и его, и себя. 'Я так его ждала, ведь сегодня, возможно, один из главных дней в моей жизни. Ладно, не буду пока говорить, подожду до завтра'. Но утерпеть не смогла.
           - Клод?
           Голос Мадлен вырвал его из сонного забытья.
           - Ммм?
           - Клод, дорогой... я беременна.
           Он открыл глаза, с трудом сфокусировал взгляд на ее лице и твердым голосом приказал:
           - Роди мальчика!

           Распростившись с мечтой о военной службе, Клод по совету друзей приобрел необходимые инструменты, вступил в ремесленный цех и занялся изготовлением перчаток для знатных особ. Дело оказалось весьма прибыльным, и спустя полгода он смог выкупить две комнатки на первом этаже, став полновластным хозяином небольшого дома. Эта покупка съела все их сбережения, но Клод пошел на нее не задумываясь - ведь скоро их станет трое, и им понадобится больше места. Однако судьба распорядилась иначе.
           Летом 1495 года Клод одновременно стал счастливым отцом и безутешным вдовцом. На всю жизнь запомнил он то отчаяние, ту боль, которые испытал при виде вышедшей из спальни повитухи. Скрывая растерянность, та нахмурилась и озабоченно сообщила:
           - Жена ваша, сударь, померла... обильное кровотечение... А ребенок - вот он.
           И она торопливо сунула ему в руки завернутый в полотняную тряпку кулек. Но Клод не замечал его, он с ужасом смотрел на закрытую дверь, за которой осталась Мадлен, и душу его наполняло щемящее чувство одиночества.

           Похоронив жену и немного оправившись от потрясения, Клод задумался: что же делать с младенцем? Конечно, проще всего отдать его в церковный приют, но ведь он так хотел сына. И Мадлен отдала жизнь ради появления на свет этого крошечного существа...
           Помощь пришла неожиданно.
           - Приятель, выброси эту мысль из головы, - сказал ему Жак Буше, уже успевший стать другом. - Моя Катрин вот-вот родит, за пару су она сможет и кормить твоего малыша, и приглядывать за ним, пока ты работаешь.
           На том и порешили.

           Месяцем позже Катрин Буше родила девочку, которую назвали Женевьевой. Поначалу Клод несколько раз в день приносил сына к соседке на кормление, но со временем стал оставлять Рене на целый день и даже на ночь. Катрин заботилась о нем, как о родном. Спустя пару лет малыш Рене уже сам бегал через улицу, от дома отца к дому супругов Буше и обратно. За ним почти всегда семенила крохотная Женевьева.



Франция, XVI век


           Жизнь маленького Рене Леграна была проста и приятна. Он обожал своего отца, любил, присев в уголке, наблюдать, как тот вырезает по лекалам перчатки из тонкой крашеной кожи, а потом сшивает их на каком-то загадочном приспособлении. Рене нравилось смотреть на богато одетых дам, появлявшихся иногда в их скромном доме. Дамы, шурша юбками, подходили к столу, на котором было разложено множество разноцветных перчаток, долго выбирали лучшую пару, спорили, смеялись. Они забирали перчатки, отдавая отцу взамен медные, а то и серебряные монеты с отчеканенным профилем короля, и уходили, каждый раз оставляя после себя неповторимый, загадочный аромат. Таинственной музыкой звучали для Рене слова 'ливр', 'денье', 'су'. 'Когда-нибудь, - думал он, - Женевьева вырастет и станет такой же красивой дамой, я женюсь на ней и подарю все папины перчатки'.
           Малышку Женевьеву он любил не меньше, чем отца. И хотя она родилась всего четырьмя неделями позже него, Рене привык относиться к ней как к младшей. Этот черноволосый мальчуган с живыми темными глазами, как мог, оберегал свою малышку Женевьеву, а она за это благодарно называла его 'мой лыцаль'.
           Клод никогда не забывал об обещании капитана Пельяна принять его сына на обучение. Мальчик с детства знал, что станет воином.


***


           Дела у Жака Буше шли неважно с тех пор, как недалеко от него открыл мясную лавку Николя Костэ. Они стали конкурентами, и вскоре доходы у обоих стали столь низки, что их семьи едва сводили концы с концами. Жак несколько раз ходил к Костэ, пытаясь убедить его переехать, тем более, что невдалеке, на улице Дочерей Божьих, не было мясной лавки. Но тот категорически отказывался, хотя и понимал - Буше прав, и вдвоем им здесь не выжить. Но почему съезжать должен именно он, Николя? Будет гораздо лучше, если Жак Буше свернет свое дело. Конечно, добровольно он не согласится, но... можно ведь и заставить. В голове Костэ созрел коварный план.

           В тот день, ровно в час дня, в открытую дверь лавки Жака Буше въехала тележка охотника. Жак, как обычно, расплатился с ним и положил туши в подвал. Вечером он освежует их, а пока нужно заняться покупателями.
           Но вместо покупателей в дверях показались два стражника прево. Жак, не зная за собой никакой вины, вежливо поклонился и спросил:
           - Что вам угодно, господа?
           - Нам сообщили, - низким голосом ответил один из них, по виду главный в этой паре, - что вы тайно охотитесь на дичь в королевских угодьях. Это незаконно, и карается тюрьмой либо штрафом. Сейчас мы тут все осмотрим.
           Он кивнул своему напарнику, и тот стал спускаться в погреб. Растерянный Жак пытался возражать, но его никто не слушал.
           - Я не знаю ни одного шельмеца, - подмигнул старший стражник, - который бы сходу признался в своих преступлениях. Вот когда находятся доказательства...
           Он забирал туши, которые подавал ему подчиненный из погреба, и раскладывал их на рабочем верстаке. Затем оба занялись осмотром туш.
           - Ага, вот и оно!
           Жак с изумлением смотрел на королевское клеймо в виде лилии, стоявшее на бедре туши молодого оленя, и чувствовал, что волосы у него становятся дыбом. Всем было известно, что так клеймили маленьких оленят в королевских лесах.
           - Это не моё... я не знаю... - в ужасе бормотал растерявшийся Жак.
           В этот момент в лавку спустилась Катрин. В двух словах стражник объяснил, за что уводят ее мужа.
           - Как видите, - ткнул он пальцем в клеймо, - за доказательствами далеко ходить не надо.
           - Что с ним теперь будет? - со слезами спросила Катрин.
           - Сейчас мы отведем его к судье. Если ваш муженек заплатит положенный штраф, то вернется домой, а нет - так судья отправит его в камеру.

           Вечером следующего дня Катрин сидела в доме Клода и, плача, рассказывала, какая беда обрушилась на их семейство.
           - Весь день я сегодня добивалась встречи с прево, - всхлипывала она, - и наконец он меня принял. Сказал, что надо платить штраф, иначе мой Жак до следующего лета останется в тюрьме.
           - Сколько? - осторожно спросил Клод.
           Катрин помедлила и обреченно ответила:
           - Шесть ливров.
           Это были огромная сумма. На такие деньги можно было снять на год целый дом с питанием и прачкой. Клод молча встал и вынул из-под скамьи ларец. Достав два золотых экю, он протянул их соседке. Это были все его сбережения, но он не колеблясь отдал их. Катрин долго смотрела на монеты, потом принялась целовать руки Клода.

           Дождавшись, когда Жака выпустят из Шатле, Клод отправился к нему и подробно обо всем расспросил. Буше клялся и божился, что ничего не знает о туше с королевским клеймом, что попала она к нему от охотника, его постоянного поставщика. Простоватый Жак никак не мог взять в толк, как все это могло случиться, но Клод сразу сообразил, где следует искать.
           - Либо этот дуралей забрел в королевский лес, либо ему кто-то заплатил, чтобы тебе насолить. Пойдем-ка, дружище, хорошенько его порасспросим.
           Оба тут же пошли к охотнику, и Легран, схватив его за грудки, прошипел:
           - Говори, негодяй, откуда ты взял тушу с клеймом!
           Тот, взглянув на разъяренное лицо Клода, понял, что шутить он не намерен. Как бы головы не лишиться. И чего ради? Из-за нескольких паршивых монет? Ну уж нет! Сжавшись, трусливый охотник рассказал, как он, застрелив оленя, по наущению Николя Костэ отправился в кузню к его младшему брату Шарлю, который и выжег на мертвом животном собственноручно сделанное клеймо.
           Клод схватил негодяя за шкирку и поволок к прево. Там Жак составил жалобу на вероломного соседа, а незадачливый охотник все подтвердил. Спустя неделю Клод получил свои шесть ливров, а Жак - десять су, которые Костэ принужден был выплатить ему за клевету.
           Мясная лавка Жака Буше снова стала единственной во всей округе.


***


           Любимыми развлечениями горожан были ярмарки и уличные представления. Каждое воскресенье на нескольких площадях Парижа выступали балаганы, бродячие актеры и музыканты. Представления были самыми разнообразными: цирковые номера, спектакли, буффонады, подражающие греческим трагедиям. Особой популярностью среди знати пользовался так называемый Суд Любви, спектакль, в котором актер задавал зрителям каверзные вопросы о дамах, пытаясь поймать мужчин на незнании предмета.
           Особым видом представления были публичные казни. Они считались зрелищем назидательным, позволяющим не забыть о бренности жизни и предостеречь молодежь от ошибок. На казни и сожжения приходили целыми семьями. В зависимости от того, кем был приговоренный, толпа либо улюлюкала, требуя жестокой расправы, либо сочувствовала жертве; женщины и дети, не стесняясь, плакали от жалости к несчастному, которого убивали у них на глазах. Но если б его вдруг помиловали, они бы почувствовали себя обманутыми.

           Ремесленники и торговцы, для которых Суды Любви были слишком утонченны и непонятны, ходили на них, чтобы одним только присутствием подчеркнуть свой высокий вкус. На самом же деле простолюдины предпочитали разгульные мистерии о смерти и аде, получившие в народе название Пляски Смерти.
           Именно на такое представление повел Клод сына. Вечером они пришли на Гревскую площадь, Рене протиснулся сквозь толпу и сел вместе с другими мальчишками впереди всех, перед большим деревянным помостом. К нему с двух сторон вели лестницы, по углам стояли высокие факелы, освещая все вокруг неровным, колеблющимся светом. Рене, с нетерпением ожидая начала, разглядывал площадь. Позади помоста в наступающей темноте чернел силуэт знаменитого 'Дома на сваях' - каменного здания, в котором заседало собрание гильдии купцов. С торца площади расположились дома зажиточных горожан с крышами из черепицы.
           Наконец представление началось. Все затихли. На помост медленно и торжественно вышла высокая фигура, с ног до головы закутанная в темный плащ, с длинным посохом в руке. Она прошла мимо факела, пламя осветило мертвенно-белое мужское лицо под надвинутым на лоб капюшоном. Рене вздрогнул: он никогда не видел таких бледных людей. 'Это не человек, - подумалось ему, - тогда кто же?' Словно отвечая на его вопрос, фигура протяжным голосом продекламировала:

           Никто из вас меня пока не знает,
           Мои глаза не видят ваших глаз.
           Но время мчится, и судьба бросает
           В мои объятья каждого из вас.

           Как неразлучны, хоть и не похожи,
           Луна и солнце, берег и вода,
           Так вот и мы шагаем рядом тоже:
           Я - Смерть, и Жизнь, навеки, навсегда!

           Рене похолодел. Так вот она какая, смерть! Вот кто забрал его мамочку! Он смотрел на закутанную фигуру со смешанным чувством страха и гнева.
           А на сцене между тем загудели рожки, и началось действо. Под протяжную, громкую музыку на помост по правой лестнице один за другим выходили актеры в одеяниях рыцарей, ремесленников, крестьян, лавочников, мужчины и женщины, взрослые и дети. Их плавные движения напоминали танец. Некоторые из них изображали на ходу свою профессиональную деятельность, другие просто медленно двигались в сторону черной фигуры. Каждого проходившего мимо Смерть касалась кончиком посоха, после чего жертва скидывала одежду, и, оставшись в одном белье, слабыми, неуверенными шагами спускалась с помоста по противоположной лестнице и исчезала в темноте.
           Рене смотрел на сцену испуганными, широко открытыми глазами. 'Удивительно, - думал он, - как все голые люди похожи. Не поймешь, кто из них рыцарь, а кто простолюдин'. И снова, словно в ответ, черная фигура промолвила:

           Смерть бесконечна, Смерть неотвратима,
           Кто б ни был ты, король или купец,
           Придет черед, Смерть не проскочит мимо,
           Вас всех ждет одинаковый конец!

           Постепенно музыка рожков и дудок становилась быстрее и резче, плавные движения актеров ускорялись и вскоре походили на какую-то безумную пляску. Вот на сцену выбежала девушка в белых одеждах, свет факелов причудливо играл на копне ее золотистых волос. Она была очень молода, почти ребенок, и потрясающе красива. Смерть дотронулась до ее плеча посохом, и девушка упала, вытянувшись ничком. Фигура в черном захохотала и продолжила:

           Была ты милой и прелестной девой,
           Но вот скончалась ты от страшных мук.
           И стало твое девственное тело
           Приютом вечным для червей и мух.

           Зрители дружно ахнули. Рене сидел ни жив, ни мертв. Ему казалось, что он чувствует смрадный запах, исходящий от этой черной фигуры. Эта мерзкая Смерть, она издевается над ними! Она глумится и насмехается. Всё бесполезно, говорит Смерть, всё тщетно, есть только она, могущественная и всесильная! Мальчик дрожал всем телом, в голове его беспорядочно метались мысли: 'Нет, нет, я не хочу умирать, это неправда, я не умру! Главное - не встречаться с нею взглядом, и тогда она меня не заберет'.
           А на сцене продолжалась дикая, необузданная мистерия. Рожки и дудки, казалось, сошли с ума и выводили громкие, сумасшедшие мотивы. Актеры визжали, тряслись, подпрыгивали, падали, и только Смерть среди всего этого безумия оставалась неподвижной. Но вот она подняла голову и, перекрикивая звуки спектакля, провозгласила:

           Сколь бы ты ни был смелым и отважным,
           Свершу предначертание судьбы.
           Настанет день, и я приду за каждым.
           Кто будет следующим? Возможно, ты?

           Произнося последние слова, Пьер Ормэ, актер, изображающий Смерть, посмотрел на маленького мальчика, сидящего перед помостом. Их взгляды встретились, и в глазах ребенка Пьер увидел безраздельный ужас. В следующую секунду малыш с криком вскочил и бросился бежать, в панике продираясь сквозь толпу. Пьер мысленно улыбнулся: похоже, он хорошо играет свою роль, хозяин труппы будет им доволен.

           Рене бежал по темным улицам Парижа, не видя и не слыша ничего вокруг. Господи, что же делать? Смерть посмотрела прямо ему в глаза, она сказала, что он будет следующим, она хочет забрать его, она рядом! Дыхание Рене прерывалось, ноги не слушались, но он бежал до тех пор, пока не достиг спасительного дома в конце улицы Сен-Дени. Уж тут-то она его не достанет, здесь командует не мерзкая смерть, а отец! Забившись под рабочий верстак, Рене сжался и закрыл глаза. Тут позже его и нашел отец. Клод крепко прижал к себе сына и долго успокаивал его, дав себе обещание впредь не водить Рене на подобные представления.


***


           Едва Рене исполнилось двенадцать, Клод повел его на учебу в регулярную роту. И хотя капитана Пельяна уже давно не было в живых, Рене приняли без задержки. Он был высок и довольно широк в плечах, черные волосы доходили почти до плеч, темные глаза смотрели спокойно и уверенно.

           Военное дело Рене понравилось. Школяров учили обращаться с оружием, соблюдать строй, маршировать. Кроме непосредственно воинских дисциплин, в курс обучения входили атлетика, элементарный счет, грамматика, религия, история крестовых и других военных походов, а также алхимия и фармация.
           Насколько Рене нравилась учеба, настолько же не нравились его новые товарищи. Большинство из них происходило из самых низших слоев общества, разговоры их были слишком грубыми, а смех - слишком громким. Заводилой среди них был Жак Тильон, высоченный парень на голову выше остальных, с вечно сальными волосами и такими же сальными шутками. Рене старался обходить его стороной.

           Отец Жака, Патрик Тильон, был чернорабочим в доках Сены, горьким пьяницей, регулярно избивавшим жену и сына. За короткую жизнь Жака отец не бил его разве что топором. Поначалу мальчик изо всех сил старался угодить отцу, но того, казалось, это только злило. Упреки и побои так и сыпались на Жака и, в конце концов, сделали свое дело: он возненавидел отца и весь мир. Единственным близким человеком была мать. Она работала прачкой и обстирывала всю улицу, трудясь с рассвета до позднего вечера. Когда Тильон, пьяный и злой, приходил домой и набрасывался на жену и сына с кулаками, она, как могла, закрывала собою маленького Жака.
           Однажды, после очередной попойки, Патрик шел домой в особо мрачном расположении духа: хозяин доков, купец Вердье, обещал выгнать его, если он не перестанет пить.
           - Где ж это видано, чтоб человеку после работы и выпить нельзя было?! - бормотал Тильон, выходя из трактира. - Ну ничего, я тебе покажу! Будешь меня помнить, торгаш проклятый!
           С трудом дойдя до дома, он распахнул дверь и ввалился в кухню, где его жена в огромном чане стирала белье с помощью деревянного валика.
           - Опять своей бадьёй всю комнату заняла? - злобно прошипел Тильон.
           - Иди спать, Патрик, - тихо ответила женщина.
           - Что-о?! - взревел тот. - Ты еще командовать будешь, грязная свинья?!
           Он схватил валик и двинулся к жене.
           Жака, спавшего в чуланчике, разбудили страшные крики матери. Он вбежал в кухню и увидел отца, изо всех сил колотившего упавшую жену деревянным валиком.
           - Папа!
           Тильон одним ударом отбросил сына, тот отлетел к стене и затих.

           Придя в себя и не увидев в комнате отца, Жак подполз к несчастной женщине. Та, вся в крови, лежала в углу, тяжело привалившись к стене. Он выл, ползал вокруг матери, гладил ее огрубевшие от вечной стирки руки и, рыдая, умолял:
           - Подожди, подожди немного, скоро я вырасту и увезу тебя, мама. Ты только потерпи.
           Собрав последние силы, она с трудом открыла глаза и благодарно улыбнулась:
           -Я потерплю, сыночек. Только расти быстрее.
           К утру мать умерла.

           Сразу после похорон Жак убежал из дома. Несколько лет прожил он на улице в компании бездомных и калек, пока один добрый монах не подобрал его и не отвел к сержанту Дюпе.
           - Возьмите его в свою школу, сержант. Парню пришлось многое пережить, будем надеяться, что Господь смилостивится над ним и позволит стать хорошим человеком.
           Но было уже поздно: злость, обида и жестокость навсегда поселились в сердце Жака Тильона. К своим тринадцати годам он твердо усвоил: единственный способ выжить - это кулаки и палка.


***


           Среди школяров выделялся невысокий белокурый юноша с гладкими длинными волосами и задумчивыми серыми глазами. Его звали Филипп де Леруа. Спокойный, учтивый, с изысканными манерами и речью, в бархатном камзоле с кружевным воротником, он сразу понравился Рене. 'Он, конечно, дворянин, и никогда не захочет дружить с сыном простого перчаточника', - с горечью думал мальчик.
           Однако получилось иначе.

           Филипп был третьим, младшим сыном обедневшего дворянина Кристиана де Леруа, вассала графа Ангулемского. Два старших брата Филиппа унаследовали черты отца, были высоки, широкоплечи, сам же Филипп пошел в мать - светловолосый, изящный и утонченный, словно девушка. И хотя братья порой добродушно посмеивались над ним за это, Филипп знал, что они искренне любят его, и платил им тем же.
           Кристиан де Леруа не представлял для детей иной карьеры, кроме военной. С большим трудом собрав деньги на экипировку, он отправил двух старших сыновей на обучение к сеньору. На обмундирование, необходимое для отправки к графу Филиппа, средств уже не хватило, и отец отправил его в Париж, на бесплатное обучение в ордонансную роту.
           В военной школе Филипп отчаянно страдал: вокруг него были люди, чуждые ему и по сословию, и по духу. Он отличался от них решительно всем - манерами, речью, привычками, мыслями. Филиппу не хватало дружбы и поддержки братьев, он мучительно жаждал вернуться домой. Единственным человеком, приглянувшимся ему среди школяров, был Рене Легран, и Филипп с нетерпением ждал случая познакомиться с ним. И случай этот вскоре представился.

           Как-то на занятиях, которые вел их наставник, мэтр Пьер Гофлан, Рене задумался и не услышал, как учитель обратился к нему.
           - Господин Легран?
           Рене думал о Женевьеве, вспоминая их недавнюю прогулку.
           - Господин Легран!
           Мальчик вскочил.
           - Да, мэтр.
           - Будьте добры, сударь, повторите, что я сейчас рассказывал - почему большие щиты заострены книзу?
           Естественно, Рене не слышал ни слова из того, что объяснял мэтр Гофлан. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, мучительно соображая, что бы придумать.
           За спиной наставника со своего места встал Филипп де Леруа, и, явно желая подсказать правильный ответ, сделал рукой резкое движение, словно втыкал меч в землю.
           - Так что же, сударь? Вы слышали мой вопрос?
           Филипп повторил тот же жест.
           - Вам не угодно ответить?
           - Чтобы можно было воткнуть щит в землю, мэтр... - пробормотал Рене.
           Строгий наставник был явно удивлен:
           - Верно.

           После занятий Рене подошел к своему спасителю.
           - Спасибо вам, сударь.
           Тот улыбнулся и отвесил легкий поклон:
           - Ну что вы, это было несложно. Меня зовут Филипп де Леруа.
           - Рене. Рене Легран.
           - Я знаю. И давно хотел познакомиться с вами, Рене.
           - А я - с вами!
           С этого дня началась их дружба.

           Хотя Рене был на два года моложе Филиппа, общий язык они нашли очень быстро. Занятия проводились в первой половине дня, и после обеда школяров обычно отпускали. Свободное время каждый проводил как душе угодно, кто-то оставался в казарме, кто-то тренировался на военной площадке, а Рене с Филиппом предпочитали носиться по городу в поисках приключений. И еще они любили просто поболтать. Филипп рассказывал о своем доме в нескольких лье от Ангулема, о родителях и обожаемых им братьях, об истории своего рода.
           - Наша семья живет в тех землях очень давно, больше ста лет. Еще мой прадед вручил перчатку Карлу Валуа, тогдашнему графу Ангулемскому.
           - Ничего не понял, - признался Рене. - Зачем он отдал свою перчатку?
           Филипп рассмеялся.
           - Вручить перчатку - означает признать вассальную власть сеньора.
           Не меньше, чем о своей семье, Филипп любил рассказывать о сюзерене своего отца, юном графе Франциске Ангулемском. О нем он мог говорить бесконечно.
           - Представляешь, его отец был кузеном нашего короля, а сам он помолвлен с его дочерью.
           - Отец послал моих братьев к графу, они станут рыцарями, а пока они его оруженосцы. Я видел его однажды, когда ездил в Ангулем.
           - Возможно, когда-нибудь Франциск станет королем.
           Рене слушал и завистливо вздыхал.
           - Здорово. Я бы тоже хотел быть дворянином, у вас такая интересная жизнь.
           - Тогда тебе нужно жениться на знатной даме, - смеялся Филипп.
           - Ну уж нет! Я женюсь на Женевьеве.

           Дружба Рене и Филиппа крепла день ото дня. На занятиях они садились на одной лавке, на учениях всегда становились в пару, и даже свои кровати в казарме сдвинули, чтоб было удобнее ночью шептаться, что порождало сальные усмешки Жака Тильона. Изящный Филипп вызывал в нем презрение, но высказать это вслух он не решался: будучи дворянином, Леруа прекрасно фехтовал.

           В воскресенье после мессы Рене повел Филиппа в гости к отцу. Клод радостно приветствовал нового друга своего сына, было заметно, что Филипп пришелся ему по душе. 'Не зря я мечтал отдать Рене в военную школу, - думал довольный отец, - там учатся такие видные господа'.
           Рене показывал Филиппу разложенные на столе перчатки, когда, увидев мальчишек в окно, в дом вошла Женевьева.
           Она подросла и выглядела уже почти взрослой девушкой. Ее нельзя было назвать красивой, но чувственный рот и свет серых глаз притягивали к ней взгляды многих юношей. Некоторая полнота ничуть не портила ее. В полотняном платье цвета слоновой кости Женевьева выглядела просто очаровательно. Она была без чепца, темные кудри свободно падали на плечи. Взглянув на нее, Филипп замер в восхищении.
           Рене радостно кинулся к ней.
           - Женевьева!
           - Рене! Ты приехал!
           - Я так соскучился! - он обнял девочку и повернулся к другу:
           - Филипп, вот моя Женевьева.
           В его голосе звучала неподдельная гордость.
           Филипп церемонно поклонился. Девочка наклонила голову, приветствуя его, и тут же обернулась к Рене. Она так сильно скучала без него, что не могла обращать внимание ни на кого другого.

           День прошел незаметно. Втроем они гуляли по городу, любовались замком Консьержери и собором Парижской Богоматери на острове Сите, церквями Сен-Мерри и Сен-Жак на улице Арсис, купили по большому сладкому кренделю у бакалейщика на рю Сен-Бон, пакет пирожков с мясом у смешливой пирожницы и огромные плюшки у булочника на Гревской площади. Разговорам, шуткам и смеху не было конца. У церкви Святой Троицы им повстречались два закадычных друга Рене - долговязый Пьер Готье и толстяк Жак Робишон, и началось настоящее веселье. Друзья устроились на пустыре за церковью и там играли в камбок, в охотников и зайцев, в салки, жмурки. Женевьева бегала наравне со всеми, казалось, и она, и мальчишки снова вернулись в раннее детство. К вечеру, уставшие, но очень довольные, они вернулись на улицу Сен-Дени и поужинали в доме Клода. Женевьева со слезами на глазах проводила друзей, и они отправились в казармы. Ночью, лежа без сна, Филипп понял, что влюбился в невесту лучшего друга.


***


           Осенним днем друзья шли по улице, оживленно болтая. Прошел дождь, булыжная мостовая была влажной и скользкой. Ковылявшая впереди грузная старушка-простолюдинка поскользнулась на мокрых булыжниках и упала. Друзья кинулись к ней на помощь и осторожно помогли женщине встать. Серое платье ее промокло, полотняный чепец сполз на лицо. Филипп подобрал упавшую клюку и протянул ее старухе.
           - Вот ваша палка, мадам.
           - Спасибо, юные господа, - мягким голосом ответила старушка, поправляя чепец.
           - Вы, наверное, ушиблись? Позвольте, мы проводим вас до дома.
           Женщина внимательно посмотрела на них и кивнула. Друзья осторожно взяли ее под руки и повели по улице.
           Старушка жила в небольшом доме на рю Пьер Сарразен, возле дороги, ведущей к предместью Сен-Жермен. Подойдя к двери, она обернулась к мальчишкам.
           - Не зайдете ли, юные господа? Угощу вас жареными каштанами.
           Друзьям не хотелось терять время на разговоры со старой женщиной, но отказаться было неловко. Они переглянулись, и Филипп вежливо поклонился в знак согласия.
           Еще на улице Рене заметил, что над дверью нет вывески. Странно, в этом районе жили ремесленники, и на каждом доме красовалась табличка, сообщающая о занятии владельца. 'Кто же эта старуха?' - с удивлением подумал он.
           Сразу за дверью оказалась комната, длинная и узкая. Здесь царил полумрак, тусклый осенний свет с трудом проникал сквозь маленькие бежевые стеклышки, вставленные в оконную раму.
           - Посидите здесь, юные господа, а я сейчас каштаны принесу.
           Друзья удивленно оглядывались. Посередине комнаты стоял огромный дубовый стол, заваленный всякой всячиной. Чего тут только не было - связанные в веники пучки сушеных трав, конические свечи на деревянных подставках, зерна, бобы и отруби в плошках. Вдоль стен на полках и в маленьких шкафчиках стояли чаши и склянки, наполненные разноцветными жидкостями, жиром, смолой, солью, и что самое удивительное - там же лежали два толстых фолианта. Книги были редкостью, и друзья изумленно переглянулись - неужели старушка умеет читать?
           Рене вдруг стало неуютно, его словно кольнуло какое-то недоброе предчувствие.
           - Она ведьма, - прошептал он.
           Открылась дверь в глубине комнаты, появилась старушка с железным противнем в руках. На нем дымились жареные каштаны, распространяя по комнате резкий сладковатый запах.
           - Вот и угощенье, юные господа, - пропела старушка. - Как вас зовут, дорогие мои?
           - Филипп де Леруа, мадам.
           - Рене Легран.
           - Вот и хорошо, вот и замечательно. А я Мари Дюшон.
           Женщина достала с полки две пустые плошки и, освободив часть стола, поставила их перед мальчишками. Насыпав каждому каштаны длинной деревянной ложкой, она села напротив них.
           - Кушайте, кушайте, милые господа. Ах, какие же вы красивые и молодые!
           Рене дал волю своему любопытству. С набитым ртом он спросил:
           - Госпожа Дюшон, а что это у вас за травы и зерна? Зачем они вам?
           - Ах, это... Я знахарка, милые мои, врачую людей.
           Она помолчала и осторожно добавила:
           - И еще немного ведунья. Хотите, погадаю вам?
           Друзья испуганно переглянулись. Они твердо знали, что колдунов и ведьм жгут по воскресным дням на Гревской площади.
           - Пожалуй, не надо, - промямлил Филипп.
           - Да мы уж никому не скажем, не бойтесь. Я просто одним глазком посмотрю и расскажу, что вас ждет.
            'Интересно, женюсь ли я на Женевьеве?', - подумал Рене. Он уже не мог противиться искушению.
           - Давай ты первый, - толкнул он друга локтем.
           Филиппу тоже очень хотелось узнать будущее. Станет ли он рыцарем? Будет ли служить королю?
           - Хорошо, - кивнул он. - Что надо делать?
           - А ничего, есть у вас носовые платочки? Но предупреждаю, они пострадают.
           Друзья рассмеялись. Ну и пусть, платка на такое интересное дело не жалко. Филипп достал из-за пояса батистовый треугольник и протянул женщине.
           Мадам Дюшон зажгла свечи, одну поставила перед собой и осторожно поднесла платок Филиппа к огню. Ткань задымилась. Старушка посыпала платок каким-то белым порошком, пламя затрещало.
           - Вас ждет предательство, молодой человек, - произнесла она и придвинула платок к огню. Батист загорелся. - И любовь, до-олгая, одна на всю жизнь. Поначалу она доставит вам много страданий, но потом принесет счастье.
           Филипп покраснел, сладко и тревожно ему было слышать эти слова.
           - Теперь вы, юный господин, - женщина повернулась к Рене. Тот протянул ей прямоугольный полотняный платок.
           И снова мадам Дюшон поднесла его к горящей свечке. Пламя задрожало и сделалось красным, но ткань осталась невредимой. Старушка нахмурилась и насыпала на платок немного порошка, но ничего не произошло, красное пламя по-прежнему дергалось в разные стороны. Женщина вскочила, схватила с полки пузырек с черной жидкостью, капнула на платок и снова поднесла его к огню. Посыпались искры. Ее глаза испуганно расширились, она схватила руку Рене и, что-то бормоча, принялась пристально разглядывать его ладонь. Лицо ее делалось все более тревожным. Рене с недоумением следил за ее действиями.
           Наконец она подняла полные ужаса глаза и прошептала:
           - Демон! Бессмертный черный демон! Господи, помоги нам!
           Рене захлопал глазами и попытался улыбнуться.
           - Что вы... о чем вы?
           Старуха вскочила и пронзительно закричала:
           - Вон! Убирайся из моего дома! Демон! Демон!
           Она стояла с перекошенным от ужаса лицом, истово крестясь, и непрерывно кричала. Перепуганные мальчишки опрометью кинулись к двери. Выскочив из дома, они пробежали пару улиц и только на берегу Сены остановились, чтобы перевести дух.
           - Господи Боже, что это было? - прошептал Рене.
           - По-моему, она сумасшедшая, - тяжело дыша, ответил Филипп.
           Подавленные этим происшествием, они побрели к казарме. Словно по молчаливому уговору, ни один из них больше о нем не упоминал.

           Этот случай произвел тяжелое впечатление на Рене. Хотя всякого рода гадания и были запрещены церковью, люди в них верили, и мальчик не являлся исключением. Он мучительно искал ответ - что имела в виду старуха, назвав его бессмертным черным демоном? Уж, конечно, не какие-то его отрицательные качества. Судя по ее испугу, она явно говорила не в переносном смысле. Выходит, он и правда демон, но об этом не знает? Может ли такое быть?
           Но сколько Рене ни раздумывал, ему и в голову не могло прийти то, что произошло на самом деле.


***


           Как-то вечером, вернувшись после прогулки по Парижу, ребята застали позади казармы ужасное зрелище: Жак и трое других мальчишек привязали к столбу собаку и кидали в нее камнями, соревнуясь в меткости. Беззащитный пес визжал и скулил, пытаясь увернуться от летящих в него камней. Не задумываясь, друзья кинулись спасать несчастное животное. Ближе всех к ним стоял Анри Кретьен, приятель Жака. Подбежав к Анри, Рене бросился на него с кулаками. Когда-то он не смог спасти Марселя, но уж этой собаке он не даст погибнуть! Рене и Филипп дрались так отчаянно, что вскоре их противники бежали, несмотря на численное превосходство.
           Мальчишки отвязали избитую собаку, и она тут же, прихрамывая, заковыляла прочь.
           Тильон, которого Филипп сильно ударил в ухо, в ярости думал, как усмирить ненавистного выскочку. 'Они всегда вдвоем, потому и храбрые, - презрительно думал он. - Ничего, настанет день, когда я поймаю его. Посмотрим, будет ли он так же смел в одиночку'.

           Филипп был неистощим на выдумки.
           - Рене, ты слыхал о Мрачном доме? - спросил он как-то.
           - Нет, расскажи.
           - За городом, недалеко от аббатства Сен-Дени, есть старый полуразрушенный дом. Он вроде бы сгорел, а может, просто от времени обветшал. Там когда-то жил настоящий рыцарь, представляешь? Вот бы нам на этот дом посмотреть!
           - Здорово, давай! - с восторгом воскликнул Рене. - А почему он Мрачный?
           - Он построен так, что туда никогда не проникает солнце.

           В выходной день, прихватив с собой свечи, веревки и кое-какие мелочи, друзья отправились к аббатству. Дорога начиналась от ворот Сен-Дени, находящихся недалеко от дома Рене.
           Аббатство оказалось довольно далеко, и по проселочной дороге им пришлось шагать несколько часов. Стоял погожий сентябрьский денек, идти было легко и приятно. Поля и сады кончились, с обеих сторон дороги теперь стоял лес. Париж остался далеко позади, а ребята все шли и шли, камзолы их покрылись дорожной пылью.
           По пути Филипп рассказывал об аббатстве.
           - Знаешь, Святой Дионисий был первым парижским епископом. Его казнили на холме Монмартр. Он пришел сюда, неся свою отрубленную голову в руке. А Святая Женевьева заложила здесь аббатство в его честь.
           - Много веков назад жил здесь простой человек, Сугерий. Он был сиротой и воспитывался в аббатстве. И тут подружился с будущим королем Людовиком Толстым, который тоже воспитывался в Сен-Дени. А когда король ушел в крестовый поход, он стал регентом, хотя по происхождению был простолюдином.
           - Сугерий сам перестраивал центральную базилику, и придумал для нее новый архитектурный стиль. Сейчас почти все соборы такие, а базилика Сен-Дени была первой, построенной в этом стиле. Сугерий назвал его 'архитектурой света'.
           - Местным монахам поручено писать летопись Франции. А в крипте хоронят королей.
           Солнце уже клонилось к закату, когда вдали показались мощные стены аббатства и башни базилики. Сердца их затрепетали в предвкушении необыкновенного приключения.
           - Ты знаешь, где стоит Мрачный дом? - спросил Рене.
           - Нет. Обойдем аббатство, он должен быть где-то рядом, - ответил Филипп. Он непроизвольно перешел на шепот.
           Величественное аббатство было все ближе и ближе. Над мощными стенами из темно-серого камня тут и там возвышались башни и шпили. Лучи заходящего солнца блестели на разноцветных витражах центральной базилики. У друзей перехватило дыхание от этой строгой красоты.
           Дойдя до ворот, они повернули направо, обходя стену по кругу. Перед входом в аббатство простирались обработанные поля и луга, однако позади него лес подступал вплотную к стене. Вдоль стены, в нескольких шагах от нее, вилась узкая тропка.
           Обойти стену оказалось делом нелегким. Аббатство было огромным и скорее походило на маленький город.
           Они обогнули уже полкруга, но ничего похожего на дом им пока не встретилось. Вокруг был только лес, сквозь который слева виднелась мрачная стена аббатства.
           - Ты уверен, что это не просто легенда? - засомневался Рене.
           - Уже и не знаю, - уныло ответил Филипп, - мы прошли почти всю стену по кругу, и ничего нет.
           Обойдя все аббатство, они вернулись к воротам.
           - Что делать будем? - приуныл Филипп. - Смотри, солнце уже садится.
           Друзья присели у дороги.
           - Давай думать, - проговорил Рене. - Ведь дом не повозка, он должен занимать много места, так?
           - Так, - кивнул Филипп.
           - Значит, между тропой и стеной его быть не может: он там просто не поместится. Получается, дом может быть только в лесу. Вряд ли деревья подходят к дому вплотную, вокруг него должно быть какое-то пространство. Значит, нужно искать что-то типа поляны.
           Филипп нетерпеливо вскочил.
           - Точно, Рене, молодец! Пошли скорее, пока не стемнело.
           - Подожди, есть другая мысль. Вряд ли тут рядом есть еще одна тропа, кроме той, по которой мы шли. Значит, к дому подходили с нее, так что нам нужно искать какое-то старое, заброшенное ответвление от основной тропки.
           И они снова двинулись вдоль стены, шли медленно, один пристально вглядывался в чащу леса, другой внимательно смотрел под ноги, стараясь отыскать тропинку к дому.

           Они закричали одновременно:
           - Смотри, поляна!
           - А вот и старая тропка!
           Друзья счастливо переглянулись. Рене был горд тем, что его рассуждения оказались верными. Они осторожно двинулись к поляне по почти незаметной, затерявшейся от времени тропинке.
           Когда деревья стали реже, они увидели чернеющий на поляне двухэтажный деревянный дом. В лучах заходящего солнца, проникающих сквозь листву, он выглядел огромным и страшным.
           - Вот уж действительно Мрачный дом, - прошептал Филипп.
           Здание было наполовину разрушено, часть стены обвалилась, черные глазницы пустых окон смотрели на них жутким взглядом. Рене зачарованно смотрел на дом, чувствуя, как взволнованно бьется сердце.
           Немного придя в себя, они попробовали войти через дверь. Не получилось: она перекосилась так, что открыть ее было невозможно. Мальчишки полезли в окно.

           Оказавшись внутри, они с интересом огляделись. Одна стена почти отсутствовала, и в помещении было довольно светло. Комната, в которую они попали, использовалась, по-видимому, в качестве сеней. Каменный пол, вдоль стен расставлены деревянные скамьи с резными спинками и кованые сундуки. На всем лежал толстый слой пыли. У дальней стены виднелась ветхая лестница на второй этаж.
           Друзья непроизвольно перешли на шепот.
           - Вот это да, смотри, какое все старое.
           - Интересно, а что в сундуках?
           - Слушай, - предложил Рене, - давай поднимемся наверх и оттуда начнем все осматривать. Вот только скоро стемнеет, и могут появиться призраки.
           Филипп поежился.
           - Тогда пошли быстрее.
           Они поднялись на второй этаж. В просторной комнате, куда привела их скрипучая лестница, стоял полумрак. Друзья нетерпеливо оглядывались, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Постепенно стали видны очертания большого конторского стола и стула за ним. В углу комнаты стояла печка, вдоль стены - резные деревянные кресла, рядом скамья, и на ней кувшин. На полу лежал старый, в дырах, ковер. И, как и внизу, все было покрыто пылью.
           Мальчишки с опаской сделали несколько шагов. Прогнившие доски скрипели и прогибались под их весом.
           - Как тут жутко, - прошептал Рене.
           - Да уж, и впрямь чудесное место для призраков.
           Вдруг Филипп присел и показал на дырку в ковре.
           - Посмотри!
           Рене подбежал к нему и сквозь слой пыли увидел на полу едва различимый рисунок, нанесенный белой краской - две встречные стрелки, соприкасающиеся острием.
           - Что это? Какой-то тайный знак?
           - Точно! Интересно, что он обозначает?
           - Может, какую-то встречу?
           Они возбужденно топтались возле рисунка и перешептывались. Вдруг снаружи раздался резкий крик совы. Друзья вздрогнули от неожиданности, Рене оступился и нога его попала на знак. В ту же секунду гнилые доски с жутким треском проломились, и он полетел вниз, истошно крича.

           Рене показалось, что он на минуту потерял сознание. А когда очнулся, вокруг него было абсолютно темно, лишь из дыры над его головой шел слабый свет. Воздух отчетливо пах сыростью.
           - Рене! Ты жив? Скажи что-нибудь! - в панике кричал Филипп, его голова смутно была видна в дыре далеко вверху.
           Рене перевел дыхание.
           - Вроде да, - неуверенно ответил он, потирая ушибленный бок.
           - Держись, приятель, я сейчас спущусь к тебе, - с облегчением воскликнул Филипп, и через секунду послышался скрип лестницы.
           Рене вертел головой, надеясь что-нибудь разглядеть вокруг себя. Странно, он должен был свалиться в комнату, через которую они забрались в дом, но в ней было гораздо светлее.
           Над головой послышались шаги Филиппа и его растерянный голос:
           - Где же ты?
           - Да тут я.
           В дыре появилась голова Филиппа, он возбужденно зашептал:
           - Слушай, ты пробил пол первого этажа! Похоже, ты свалился в подвал.
           - Пробил каменный пол? - недоверчиво переспросил Рене.
           - Да нет же, тут что-то типа деревянного люка, закрывающего лаз, вот ты его и пробил своим весом. Больно ударился?
           - Да вроде не очень. - Рене вдруг запаниковал. - Посмотри, там лестница есть? Как мне отсюда выбраться?
           Нырнув в дыру по пояс, Филипп пытался нащупать лестницу.
           - Похоже, ничего нету. Подожди, сейчас я тебе веревку скину. Но сначала посмотри, что там есть, ужас как любопытно.
           - Да не видно ничего, тут темно! - Рене помолчал и виновато добавил: - Я по веревке залезть не сумею.
           - Тогда я сейчас к тебе спущусь.
           Филипп деятельно топал наверху, ища, куда можно привязать веревку. Он отодвинул задвижку и поднял люк. В подвале стало немного светлее.
           - Свечу прихвати, - крикнул Рене.
           - Угу.
           Наконец приготовления были закончены, ухватившись за веревку, Филипп протиснулся в люк и стал медленно спускаться. Через несколько мгновений ноги его коснулись твердого пола. Вытащив из сумки две свечи, он зажег их и протянул одну Рене.
           - Осторожно, смотри под ноги.
           Мерцающее пламя свеч осветило огромный, явно больше самого дома, подвал. В сыром, спертом воздухе было трудно дышать.
           - Ничего себе, смотри, тут, похоже, тренировались рыцари.
           И в самом деле, пол был усеян обломками мечей и алебард, в углу стояло прогнившее соломенное чучело для тренировок, рядом с ним - стойка для оружия. Осторожно ступая, друзья двинулись в разные стороны. Рене шел вдоль стены, с любопытством разглядывая все, что попадалось на глаза, боясь пропустить любую мелочь. Вдруг раздался приглушенный возглас Филиппа. Легран метнулся к нему, и через несколько секунд оба стояли перед прямоугольным каменным сооружением, накрытым плитой. Плита была сдвинута в сторону.
           - Что это, Господи Боже? - изумленно прошептал Рене и перекрестился.
           - Гробница...
           - Чья?
           - Не знаю, давай посмотрим, - предложил Филипп.
           Рене не поверил своим ушам.
           - Ты хочешь заглянуть внутрь?? А вдруг там... кто-то лежит?
           Он с изумлением смотрел на друга, поражаясь его храбрости. А тот, подойдя к саркофагу, вздохнул, словно набираясь мужества, и с решимостью отчаяния опустил руку со свечой внутрь гробницы. Пересохшими губами Рене прошептал:
           - Ну что там?
           - Пусто, - облегченно выдохнул Филипп.
           Осмелев, они внимательно осмотрели гробницу. Это было прямоугольное сооружение из шлифованного камня с полтуаза глубиной, абсолютно пустое.
           - Зачем она здесь, как думаешь?
           - Возможно, хозяин приготовил ее для себя?
           - А почему не использовал? Слушай, - заволновался Рене, - а вдруг он все еще жив и сейчас где-то здесь, в доме?
           Филипп испуганно отпрянул, но тут же расслабился.
           - Да ну, перестань, ты дом видел? Он же совсем развалился. Тут давно никто не живет. А почему гробница пустая... ну мало ли, как бывает.
           Потоптавшись, они продолжили осмотр подвала. Рене шагал осторожно, опасаясь еще какого-нибудь сюрприза. Он дошел до угла, поднял глаза... и во весь дух помчался назад. Подбежав к другу, он посмотрел на него выпученными от ужаса глазами и с трудом прошептал, тыкая пальцем за угол:
           - Там... там.. человек... хозяин!
           Тот недоуменно хлопнул глазами.
           - Не понял.
           - Тише ты! Говорю, там господин какой-то сидит... в кольчуге и шлеме... наверняка хозяин дома... и гробницы.
           Филипп побледнел, но тут же взял себя в руки.
           - Если в доспехах, значит, рыцарь, благородный человек, и нам его бояться нечего.
           - А вдруг это призрак? Сторожит сокровища дома...
           Решительно тряхнув головой, Филипп потянул друга за рукав.
           - Пошли.
           Рене глубоко вздохнул и отправился за ним. Они осторожно выглянули из-за угла, пытаясь что-нибудь разглядеть в глубине подвала. Из темноты не доносилось ни звука. Потоптавшись немного, друзья медленно двинулись дальше.
           В дальнем углу подвала стояла низенькая деревянная лавочка. За несколько шагов до нее колеблющийся свет свечи выхватил из темноты фигуру человека, который полулежал, привалившись к стене. Ребята замерли, потом Филипп сделал шаг вперед и с поклоном сказал:
           - Здравствуйте, сударь.
           Никакого ответа. Они недоуменно переглянулись, и Рене, у которого сердце бешено колотилось в груди, хрипло прошептал:
           - Он спит, что ли?
           Оба растерянно уставились на незнакомца. Рене приблизился, чтобы получше рассмотреть его... и волосы у него встали дыбом.
           - Господь милосердный! - воскликнул он, выронив из рук свечу.
           Рыцарь был одет в полный доспех, включая шлем с закрытым забралом, не хватало лишь перчаток. А из рукавов кольчуги торчали длинные, тонкие кости пальцев.
           Им хотелось бежать, но ноги стали ватными и не желали слушаться. Прошла минута, другая - ничего не происходило. Мало-помалу они немного успокоились и стали внимательно разглядывать страшную находку.
           Накинутый поверх проржавевшей кольчуги полуистлевший плащ, когда-то, очевидно, был белым, на груди отчетливо выделялся красный крест. На полу, у ног скелета, лежал меч.
           - Тамплиер! - восхищенно прошептал Филипп. - Понимаешь? Это самый настоящий тамплиер!
           - Точно! Слушай, а давай поднимем забрало?
           Филипп кивнул. Собравшись с духом, он шагнул к рыцарю и медленно-медленно приподнял ту часть шлема, которая закрывала лицо. Раздался скрип, оба вздрогнули, нервы были натянуты до предела. Дрожащей рукой Рене поднес свечу поближе.
           Жутким черным взглядом на них смотрели пустые глазницы черепа, опущенная нижняя челюсть открывала два ряда полусгнивших зубов. Филипп испуганно отдернул руку, забрало скользнуло вниз и с лязгом стукнулось о шлем. Мальчишки заорали и кинулись наутек. Добежав до гробницы, они повалились на крышку, пытаясь унять дрожь и отдышаться. Им понадобилось не меньше пяти минут, чтобы немножко прийти в себя.
           - Ну что? - все еще тяжело дыша, спросил Рене. - Пойдем снова? Интересно же.
           - Ага.
           Крадущимися шагами они снова направились в дальний конец подвала. И в этот раз увидели то, чего не заметили раньше: фалангами пальцев скелет держал длинную узкую шкатулку с резной крышкой.
           - Неужто он умер, охраняя эту коробку? - уважительно прошептал Рене.
           - Наверное, - кивнул Филипп. - Это сколько ж он здесь сидит?
           Недавний испуг поутих, и теперь они с благоговейным почтением разглядывали останки тамплиера. Особенно заинтересовала их амуниция рыцаря.
           - Смотри, какая кольчуга, сейчас таких уже не делают.
           - Да уж, нынешний латный доспех куда надежнее. А шлем какой!
           Рене подошел к мечу и осторожно взял его в руки.
           - Тяжеленный...
           - Дай подержать.

           Вдоволь насмотревшись на свою страшную находку, они снова уставились на шкатулку. Филипп шепотом пояснил:
           - В таких ларчиках в Ангулем привозят указы короля и папские буллы.
           Он помолчал, а потом еле слышно добавил:
           - Рене, давай ее заберем.
           - Давай, - выдохнул тот.
           Он протянул руку к шкатулке и тут же ее отдернул: страшновато было брать что-то из рук скелета. Дыхание его участилось, в горле пересохло.
           - Может, лучше ты?
           - Бери, не трусь, - настаивал Филипп.
           Рене глубоко вздохнул, протянул руку к шкатулке и осторожно взялся за край. Холодея от ужаса, он помедлил немного и резко выдернул коробочку. Гулко стукнули костяшки пальцев скелета, звук эхом прокатился по подвалу. Не сговариваясь, друзья кинулись бежать.

           Рене маялся рядом с дырой, пока Филипп взбирался по веревке наверх. Оказавшись на первом этаже, он кинул веревку другу.
           - Обвяжись, и я тебя вытяну.
           Нервно оглядываясь, Рене крепко обмотался веревкой и крикнул полушепотом:
           - Тяни!
           Через пару минут он уже стоял рядом с Филиппом.
           - Бежим?
           - Бежим!
           И друзья кинулись вон из Мрачного дома.

           На улице было уже темно, и они с трудом нашли заросшую тропку, ведущую на дорогу к аббатству. Добравшись до ворот, они сели на землю и, отдышавшись, устроили совещание.
           - Что будем делать?
           - Не знаю. Смысла идти в город уже нет. Ночью ходить опасно, да и городские ворота до рассвета закрыты.
           Оглядев свой пыльный камзол, Филипп предложил:
           - Давай попросимся на ночлег здесь. Монахи люди добрые, не откажут. Скажем, что заблудились в лесу.
           - А шкатулка? Давай сначала ее откроем?
           - Темно.
           Рене кивнул на сумку:
           - Свечи.
           Они снова зашли в лес, Филипп сел на пенек и попробовал открыть шкатулку. Она была заперта. Испорченный от времени и подвальной сырости механизм не работал. Им потребовалось довольно много времени, чтобы сломать замок. Наконец что-то щелкнуло, мальчишки замерли в предвкушении.
           Филипп нервно сглотнул и дрожащей рукой приоткрыл крышку. Мерцающее пламя свечи осветило старый свиток, лежащий внутри. Чуть дыша, Рене осторожно взял его и развернул. Это был манускрипт, содержащий всего пару фраз. Сверху крупными красными буквами было написано несколько слов.
           - Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini Tuo da gloriam, - прочитал Филипп и тут же пояснил, - это латынь. Не нам, Господь, не нам, но имени Твоему во славу.
           - Здорово! А дальше? Тут вроде по-французски, - неуверенно сказал Рене. Он начал учиться читать только в военной школе и пока не очень хорошо мог это делать.
           Филипп старательно разглядывал черные буквы на манускрипте.
           - Мечтающим - зарождение истины, алчущим - ее кончина; исток как рука, исход как взгляд, - прочитал он шепотом. - Что бы это могло означать?
           - Не знаю, шифр какой-то.
           Друзья заглянули в шкатулку. На дне лежала небольшая серебряная монетка. Они внимательно, насколько позволял свет свечи, разглядели ее, на ней был отчеканен профиль носатого господина в странном, словно сделанном из перьев головном уборе.
           Они растерянно переглянулись.
           - В шкатулке больше ничего нет. Значит, ценность ее - именно в этих двух фразах, - попробовал рассуждать Рене. - Хотя, возможно, и монета что-то означает.
           - В одной фразе, - поправил его Филипп. - Вот это, написанное на латыни, - девиз тамплиеров, он на всех бумагах писался.
           - Мечтающим зарождение истины... Возможно, это означает, что все мечты сбудутся в момент зарождения истины? А когда она рождается? В день пришествия Господа?
           - Нет, что-то не то. Этот рыцарь не зря умер с манускриптом в руках. Здесь написано что-то очень важное. Ты слыхал о сокровенных знаниях тамплиеров?
           Рене задумался.
           - Они вроде постигли тайну философского камня...
           Друзья прикидывали и так, и эдак, но ничего толкового придумать не смогли.
           - Ладно, пошли проситься на постой к монахам. Авось не прогонят, - промолвил Филипп. - Глаза слипаются, продолжим гадать завтра.
           Рене очень хотелось еще поговорить о смысле таинственных слов, но он понимал, что друг прав.
           - Ладно, - вздохнул он. - Завтра так завтра. Спрячь шкатулку в свой кошель.
           Они встали и направились к аббатству.

           Филипп оказался прав, бенедиктинцы не отказали мальчикам в приюте, накормили их в трапезной, а после этого служка повел их по коридору аббатства к кельям.
           Рене шел, с интересом разглядывая старинные стены и на ходу фантазируя.
           Вдруг Филипп резко ткнул его в бок локтем и взглядом показал на фреску, нарисованную на стене. Рене присмотрелся внимательнее. Ничего необычного, на фреске был изображен монах на коленях, к нему с небес спускался луч света. Вдоль луча шли буквы. Рене пожал плечами.
           Служка развел мальчиков по кельям. Рене вошел в свою и подивился скромности обстановки: кроме кровати, в крошечной комнатке ничего не было. Под потолком виднелось маленькое кривое оконце. В углу стоял таз и кувшин с водой.
           Не прошло и минуты, как появился Филипп. Глаза его возбужденно горели.
           - Ты видел?
           - Что, фреску? Видел, но ничего не понял.
           - На луче было написано veritas! Понимаешь? Veritas по-латински - истина!
           - И что с того?
           - Ну как ты не понимаешь, - нетерпеливо воскликнул Филипп. - Мечтающим - зарождение истины, алчущим - ее кончина. Истина - это солнечный свет!
           Рене начал понимать, о чем говорит его друг.
           - Подожди, получается, что мечтающим - зарождение света, а алчущим - его кончина?
           - Вот именно! А когда зарождается свет? На восходе!
           - То есть на восходе должны сбываться мечты? И что для этого надо сделать?
           - Ну откуда же я знаю.

           Проснулся Рене внезапно и тут же вскочил. Утренний свет осторожно пробивался через крохотное окошко. Он понял! Выскользнув в коридор, он постучал в дверь соседней кельи.
           - Филииипп! - протяжно позвал он.
           Дверь открылась, показалось заспанное лицо юноши.
           - Ты чего? - сонно спросил он.
           Рене протиснулся в дверь.
           - По-моему, я догадался! Свет рождается на восходе, да, но где?
           - Где? - тупо повторил Филипп.
           - Балда! На востоке, понимаешь? На востоке! Это означает, что мечту надо искать восточнее дома, а клад - западнее!
           Филипп моментально проснулся.
           - Точно! А ты считаешь, что второе - это сокровища?
           - Конечно, чего ж еще могут искать алчущие?
           - Верно, - Филипп помолчал. - Знаешь, когда мы заходили в дом, солнце как раз садилось, и деревья отбрасывали тени в сторону аббатства.
           - Значит, оно стоит на восток от дома.
           - Ага, только где именно искать?
           - Подожди, Филипп, там же что-то дальше было, в манускрипте?
           - Исток как рука, исход как взгляд, - процитировал тот.
           Рене лихорадочно соображал.
           - Исток, исток... исток реки - это там, где она начинается, зарождается. Точно, имеется в виду начало! Но чего?
           - Ведь вторая фраза должна быть связана с первой, верно? Получается "начало света".
           - То есть восход? А исход тогда - это закат? Если так, то выходит 'Восход как рука, закат как взгляд'. И что?
           - Знаешь, весь этот текст - явное указание на какое-то место, вернее, на два. А как можно описать расположение? Задать направление и дистанцию, верно? - рассуждал Филипп.
           - Ты хочешь сказать, что рука и взгляд - это расстояние от Мрачного дома?
           - Похоже на то.
           Они снова задумались.
           - Ну если так, - задумчиво проговорил Рене, - то можно предположить, что нечто расположено так близко, что можно достать рукой. Но что тогда означает взгляд?
           - Возможно, наоборот, очень далеко? Так, что это можно только увидеть?
           - Слушай, а ведь и правда, похоже. Получается, что мечту надо искать очень близко от Мрачного дома, на востоке, а богатство - далеко от него, на западе.
           Филипп подумал и подвел итог:
           - В общем, надо вернуться к Мрачному дому, пройти на восток до стены аббатства и все по дороге внимательно разглядеть. А потом от дома идти на запад, выйти из леса, и посмотреть, насколько далеко там видно. Возможно, мы увидим что-нибудь на горизонте.

           Ветки хлестали по щекам, штаны цеплялись за колючки, но друзья упорно обследовали пространство между домом и аббатством. Время от времени они с опаской оглядывались на Мрачный дом, словно ожидая, что мертвый рыцарь придет, чтобы им помешать.
           Оба давно должны были быть в школе, но они не могли ни о чем думать, кроме поиска сокровищ тамплиеров.
           Было уже около полудня, когда Филипп закричал:
           - Рене! Сюда!
           Он показывал на дерево, на стволе которого был вырезан знак из двух встречных стрелок с соприкасающимися наконечниками.
           - Такой же, как в доме! - выдохнул подбежавший Рене.
           - Точно. И что это нам дает?
           - В доме под этим знаком был люк в подвал.
           Не сговариваясь, они наклонились и принялись разгребать листья и траву под деревом.
           - На земле ничего нет, - вздохнул Рене, - надо копать.
           - Нечем, - грустно ответил Филипп.
           Они попробовали разгребать землю руками, но толку от этого было мало. Посовещавшись, мальчишки решили идти в город, а в следующий выходной вернуться с лопатой и продолжить поиски.

           К вечеру они вернулись в казармы, уставшие, грязные, одежда и волосы их были покрыты пылью. Сержант Дюпе пришел в ярость.
           - Вы обязаны ночевать в казарме, господа! - бушевал он. - У меня нет других дел, кроме как искать своих школяров? Ни шагу больше из гарнизона! Для исправления вам обоим - десять дней дополнительных парных тренировок на алебардах и мечах.
           Друзья покаянно молчали.


***


           Теперь и вечера их были заняты. Но больше всего их огорчало, что они не смогут в следующий выходной отправиться в Сен-Дени. Жак Тильон удовлетворенно потирал руки: не зря он обратил внимание сержанта на отсутствие этих выскочек. Теперь им будет не так весело!
           Однако вечерние занятия не мешали друзьям фантазировать и обсуждать дальнейший план действий. Они вернутся туда с лопатой и раскопают все вокруг дерева, на котором был начертаны стрелки. Эх, знать бы, что они означают.

           Время тянулось бесконечно долго, но вот штрафные занятия наконец кончились, и друзья, как и все остальные, получили выходной. Купив в лавке лопаты, они направились в Сен-Дени.
           Достигнув стен аббатства, Рене и Филипп повернули на тропу к Мрачному дому. Найдя нужное дерево, они скинули камзолы и принялись копать.
           Через час под деревом зияла огромная яма в полтуаза глубиной. Друзья разочарованно переглянулись.
           - Ничего нет.
           - Возможно, копать надо не точно под знаком, а с другой стороны дерева?
           Они снова взялись за работу. Рене уже отчаялся, когда его лопата со звоном наткнулась на что-то твердое. Сердце забилось так, что ему стало трудно дышать. Филипп, услышавший звук, тут же оказался рядом. Не сговариваясь, они упали на колени и стали руками разгребать землю под деревом.
           Вскоре они поняли: выше корней вокруг ствола была обвита цепь. Немного подкопав по кругу, они смогли увидеть ее целиком.
           - Вот это да! - выдохнули они разом.
           Мальчишки с восторгом смотрели на цепь: это было первое реальное доказательство того, что они правильно расшифровали таинственные слова из манускрипта. Гордость переполняла их.
           Друзья принялись поспешно осматривать цепь и обнаружили, что на одном из звеньев висел металлический предмет в форме ладони, у которой вместо мизинца был второй большой палец, что делало ее симметричной. На одной стороне ладони была выгравирована шестиконечная звезда, на другой виднелась полустёртая надпись.
           Филипп принялся листьями очищать ладонь от земли, пытаясь прочитать буквы. Наконец он медленно произнес:
           - Сила убийцы смешается с силой Востока.
           Они помолчали, пытаясь понять смысл этой фразы.
           - Нда-а, с каждым шагом все сложнее, - протянул Рене.

           Внимательно обследовав цепь, они пришли к выводу, что снять ее с дерева будет им не под силу.
           - Знаешь, Рене, по-моему, она серебряная. Может, это и есть то, что мы ищем? Такого количества серебра хватит на полжизни.
           - Вряд ли. Во-первых, в этой стороне от дома должны быть не сокровища, а что-то, исполняющее желания. Во-вторых, для клада одной цепи все-таки маловато.
           - Да, ты прав. Что будем делать? - спросил Филипп.
           - Эта ладонь - явно символ или талисман. Кто-то должен ее узнать. Нам нужно забрать ее с собой и показать кому-нибудь. Давай попробуем лопатой сломать перемычку, соединяющую ее с цепью.
           Они порядком намучились, прежде чем им удалось это сделать. Ладонь была небольшая, с полпальца, а кольцо, на котором она крепилась к цепи, и вовсе маленьким. Попасть по нему лопатой было нелегко. Но все же час спустя заветный талисман удалось отколоть, и Рене бережно положил его в мешочек-кошель, который всегда носил у пояса.
           Они зарыли яму вокруг дерева и накидали сверху листьев, чтоб никто случайно не наткнулся на их сокровище.

           По дороге домой они обсуждали, что делать дальше. Поиски зашли в тупик, и они ломали голову, что бы предпринять. Им нужен был совет, но они понятия не имели, к кому обратиться.
           - Идея! - закричал Рене. - Помнишь ту старуху, мадам Дюшон? Она ведьма, и наверняка знает все о тайных знаках. Она нам расскажет и про стрелки, и про ладонь.
           - Но она же нас прогнала.
           - Не нас, а меня. А против тебя она ничего не имела. Сходи к ней и спроси. Бьюсь об заклад, она тебя помнит и не откажется помочь.
           - Ну ладно, давай попробуем, - с сомнением протянул Филипп. - Завтра же после занятий и схожу.

           - Ну? - спросил Рене. Он ждал друга неподалеку от дома старухи Дюшон, приплясывая от нетерпения.
           - Узнал, - выдохнул Филипп. - Все узнал!
           Он помолчал для важности и продолжил:
           - Старушка нашла этот знак в своем фолианте. Он означает, что нечто важное находится на уровне земли или немного ниже.
           - Как раз как цепь, - радостно вскричал Рене.
           - Да, и подвал, - кивнул Филипп. - Над ним ведь тоже были нарисованы встречающиеся стрелы.
           - А ладонь?
           - Она называется хамса, а еще - Рука Фатимы. Это восточный талисман, оберегающий владельца и помогающий исполнять желания.
           - Здорово, - воскликнул Рене. - Мы все правильно расшифровали!
           - Похоже на то, - кивнул Филипп и продолжил рассказ. - Шестиконечная звезда на ладони - это Маген Давид, Щит Давида. Ее еще называют звездой спасения.
           Он закрыл глаза, собираясь с мыслями, и произнес, явно цитируя выученные по фолианту слова:
           - Она обозначает отношения между Богом, человеком и мирозданием.
           Рене обалдело захлопал глазами.
           - И зачем он на ладони, этот Щит Давида?
           Филипп пожал плечами.
           - Не знаю, может, это означает, что Рука Фатимы исполняет только добрые желания?
           - Значит, сила Востока из надписи - это Рука Фатимы? - допытывался Рене.
           - Пожалуй.
           - А что тогда сила убийцы?
           - Надо подумать. И еще...
           - Что? - заинтересовался Рене.
           Филипп замялся. Разве мог он рассказать, что ему напророчила старуха? 'Твой друг - демон, беги от него, как от чумы! Он предаст тебя, и это дорого тебе обойдется'. Нет, он не может этого сказать. 'Пророчества могут ошибаться', - убеждал себя Филипп. Он покачал головой:
           - Нет, ничего.


***


           Рене спал в казарме, когда его разбудил толчок. Кто-то теребил его за руку. Он вскочил и увидел рядом горящие глаза Филиппа.
           - Я понял, понял! - с жаром зашептал тот. - Убийца - это король!
           Рене потряс головой, силясь проснуться.
           - Какой убийца? Какой король?
           - Ну как ты не понимаешь? 'Сила убийцы смешается с силой Востока'. Тамплиеров уничтожил Филипп Красивый! Он объявил их богоотступниками, пытал, а потом сжег на костре Великого Магистра! Разве ты ничего об этом не слышал?
           - Не помню, - пробормотал Рене. - Нам-то что за дело?
           - Как что? Нужно найти короля Филиппа! Ведь он и есть убийца тамплиеров!
           - Ты о чем говоришь-то? Он уже давно умер и похоронен, одни кости остались.
           - Это точно, но все равно...
           Глаза Филиппа стали круглыми от возбуждения.
           - Сен-Дени! - воскликнул он. - Рене, ты просто молодец!
           - Тихо, всех перебудишь. Что Сен-Дени?
           - В базилике хоронят королей, вот что! Кости Филиппа Красивого там! Вот почему манускрипт хранился в Мрачном доме, а не в каком-нибудь замке тамплиеров - от него рукой подать до аббатства! Помнишь - 'исток как рука'?
           Теперь уже возбуждение Филиппа передалось и Рене.
           - Точно! Наконец-то все сошлось! Нам надо попасть в усыпальницу этого короля.
           Остаток ночи друзья оживленно обсуждали планы на будущее.
           Лежа на своей кровати, Жак Тильон внимательно слушал, о чем они говорили.

           Решено было проникнуть в усыпальницу ночью, тайно. Но как покинуть школу, если они обязаны ночевать в казарме?
           - Если мы снова сбежим, нас просто выгонят отсюда. Отец меня убьет, - жаловался Рене.
           - Да, и мой будет не в восторге, - кивнул Филипп. - Надо придумать что-то другое.
           - Идея! Скоро день Святого Мартина Турского, нас обязательно отпустят, ведь он покровитель солдат. Надо сказать, что мы переночуем у нас дома.
           - Верно, Рене, ты молодец!

           Они лежали тихо, каждый делал вид, что спит. На самом деле оба обдумывали, какое желание загадать в аббатстве.
            'Как бы хотелось стать дворянином, знатным человеком, - думал Рене. - Я загадаю, чтобы встретиться с королем, совершить какой-нибудь подвиг, и тогда он пожалует мне дворянство. Хотя нет. Смерть... вот что самое ужасное! Я боюсь ее, безумно, до дрожи боюсь! Летом и зимой мертвецы лежат в земле, черви глодают их тела. Брр... Нет, не хочу, не хочу умирать. Неважно, стану я знатным человеком или нет, но пусть смерть будет мне послушна и не придет за мной, пока я сам ее не позову'.
           Филипп лежал на соседней кровати и тоже размышлял.
            'Чего мне хочется? Стать храбрым и благородным рыцарем. А еще - жениться на прекрасной Женевьеве. Но она невеста Рене, и не в правилах дворянина так поступать. Хотя, конечно, все может случиться, она ему не обещана, они могут передумать, разлюбить друг друга'.
           Полночи Филипп ворочался с боку на бок, пытаясь найти решение. Наконец он сделал свой выбор.
            'Смелым и благородным рыцарем я смогу стать сам, без всяких чудес. Выберу Женевьеву, но только с условием, что на нее не будет претендовать Рене'.
           Обдумав свои желания, оба умиротворенно заснули.

           Жак Тильон, слышавший их разговор до последнего слова, был очень возбужден. Он решил не рассказывать своим приятелям о подслушанной беседе. 'Я прослежу за этими выскочками и, когда они уйдут, тоже загадаю желание, - думал он. - И я уже знаю, какое. Я загадаю быть самым сильным, чтобы из любого боя и драки всегда выходить победителем, чтобы никто и никогда не смог меня одолеть'.


***


           Они не предполагали, как жутко им будет в темном ночном лесу. Мысль о том, что рядом находится Мрачный дом со скелетом в подвале, вызывала дрожь. Но жажда приключений, вечная спутница мальчишек во все времена, упрямо гнала их вперед.
           Решено было обойти аббатство сзади. Шли медленно, постоянно спотыкаясь и цепляясь плащами за колючки. Было тихо, крик ночной птицы или треск упавшей ветки заставляли их вздрагивать. Филипп непроизвольно перешел на шепот.
           - Усыпальница находится в базилике, мы ее видели в прошлый раз. Нужно перелезть через стену и доползти до нее.
           - Хорошо.
           Продравшись сквозь заросли, они подошли к стене. Накинуть веревочную лестницу на стену не удалось - она была ровная и практически не имела выступов. Тогда Рене залез на дерево и с него по толстой ветке перелез на стену. Отдышавшись, он кинул конец лестницы Филиппу. Через минуту оба спрыгнули со стены на территорию аббатства.
           Вокруг высились многочисленные каменные здания. Чего тут только не было - часовня, трапезная, приют, библиотека и даже винодельня. Однако найти среди них базилику было несложно - она возвышалась над всеми остальными сооружениями, лунный свет играл на ее стеклянных витражах.
           Согнувшись, мальчишки перебегали от здания к зданию, вокруг было тихо. 'Конечно, ведь монахи ложатся рано', - подумал Рене, и в этот момент услышал отдаленное пение.
           - Как же мы не сообразили? - зашептал Филипп. - Ведь завтра день Святого Мартина, значит, сегодня должна быть ночная месса. И она наверняка проходит в базилике.
           Но им повезло: молебен проходил в небольшой часовне, стоящей у самых ворот аббатства. Они добрались до базилики, никем не замеченные, и принялись искать, как в нее проникнуть. Очень скоро друзья нашли незакрытое окно и легко в него протиснулись. Спрыгнув внутрь, они огляделись и замерли в восхищении. Впереди, у алтаря, горели свечи, подчеркивая красоту и торжественность окружающего убранства. Недаром это аббатство многие века было духовной опорой Франции - каждый камень тут дышал могуществом и силой. Огромные резные колонны поддерживали теряющийся в темноте купол, на витражах высотой с десяток туазов играл лунный свет, добавляя изображенным на них библейским сюжетам что-то мистическое.
           - Гробницы должны быть внизу, в крипте, - прошептал Филипп.
           Рене согласно кивнул.
           Подождав, когда глаза привыкнут к темноте, они двинулись искать лестницу. Она оказалась в левом нефе.
           Спустившись, друзья очутились в подземелье базилики. Здесь можно было без опаски зажечь свечи.
           Усыпальницу королей они увидели сразу. В глубине крипты сгрудились надгробные памятники и плиты. Пространство было занято огромными гробницами, на которых стояли, сидели, лежали мраморные короли и королевы. Величественные памятники вздымались к сводчатому потолку. Друзьям стало жутковато, захотелось оставить свою затею и поскорее убраться отсюда. Будь каждый из них здесь в одиночестве - тотчас бы сбежал без оглядки, но ни одному из них не хотелось проявить слабость перед другом. Помявшись, они направились к усыпальнице.
           - Смотри, сколько их здесь, - прошептал Филипп. - Тут сбоку на плитах написаны имена, ищи Филиппа Красивого.
           Держась рядом, они пошли вдоль надгробий, освещая пламенем свечи надписи на них. История Франции предстала перед ними в лицах.
           - Смотри, Рене, Хлодвиг!
           - А вот сам Гуго Капет!
           - Филипп Август, который стену вокруг Парижа возвел!
           - Карл Победитель! Он боялся, что его отравят, отказывался есть и в результате умер от голода.
           - Пепин Короткий!
           Постепенно страх уступил место благоговению и осознанию величия этого места. Невозможно было поверить, что рядом находится прах стольких великих людей. Они так увлеклись, что почти забыли о цели своего прихода.
           - Людовик Святой!
           - Дагобер!
           - Филипп Красивый!
           - Жанна Наваррская!
           Борясь с волнением, Филипп уставился на друга:
           - Что ты сказал?
           Тут уже и Рене осознал, что нашел нужную гробницу. Сердце забилось так сильно, словно хотело вырваться из груди.
           Надгробие Филиппа Красивого было выполнено в виде купола над постаментом, укрепленного на четырех витых столбах. На постаменте лежала мраморная статуя короля. Одна рука была прижата к груди, другая сжимала скипетр; в ногах расположился лев. Друзья с замиранием сердца вглядывались в каменное лицо почившего монарха.
           - И что теперь? - спросил Рене еле слышно.
           - Давай внимательно все осмотрим.
           При свете свечи они принялись изучать каждый дюйм надгробия. Осмотр постамента и столбов ничего не дал, ребята переключили внимание на статую. Осматривая каменную мантию, Рене заметил в лапе льва, лежавшего в ногах короля, небольшой скол. Мальчик пригляделся внимательнее.
           - Нашел!
           Филипп кинулся к нему.
           Это был не скол, а небольшая выемка в форме симметричной ладони с двумя большими пальцами. Дрожа от волнения, Рене вынул из мешочка на поясе Руку Фатимы и вложил ее в выемку. Она поместилась идеально, послышался тихий щелчок. Друзья в изумлении смотрели, как одна из складок мантии легко отошла в сторону, открыв небольшую прямоугольную нишу в статуе. Они затаили дыхание и заглянули внутрь. Тайник был пуст. Горькое разочарование отразилось на их лицах. Расстроенные, они опустились на пол.
           - Кто-то побывал тут до нас, - растерянно произнес Рене.
           Филипп долго молчал, потом проговорил с сомнением:
           - Не могу понять, как это произошло. Ведь Рука Фатимы у нас. Мы четко шли по цепочке знаков. Неужели могло быть несколько указаний на одно и то же место?
           Он встал и принялся снова разглядывать нишу. И вдруг замер.
           - Дай-ка свечку.
           Рене недоуменно протянул ему свечу.
           - О, Господи! - прошептал Филипп.
           - Что?!
           - Взгляни.
           В колеблющемся свете Рене увидел, что на торце ниши выгравирована надпись:
            'Не хамсу, но руку свою сюда положи,
           И, когда предначертано, Он пожеланье исполнит'.
           Ошарашенные мальчишки молча смотрели то друг на друга, то на надпись. Через минуту их охватила безудержная радость.
           - Нашли, мы нашли! - прерывающимся голосом воскликнул Рене.
           - У нас получилось! - вторил ему Филипп.
           Отдышавшись и немного успокоившись, они встали напротив статуи.
           - Давай, - кивнул Филипп.
           Рене положил руку на дно тайника и замер. Его желание было обдумано заранее, но он все еще колебался. 'Возможно, это самый главный шанс в моей жизни. Я могу загадать что угодно, даже стать королем. Но и короли смертны, вот они, лежат тут, словно никогда и не жили'. Наконец Рене решился. 'Хочу, чтобы смерть обходила меня стороной, пока я сам не позову ее', - мысленно проговорил он и отдернул руку. И тут же отошел в сторону, уступая место другу.
           Филипп положил ладонь в нишу и быстро произнес про себя заготовленные слова: 'Хочу жениться на Женевьеве Буше, если Рене почему-либо не сможет быть ее мужем'.
           Он отступил на два шага, и тут же дверца ниши бесшумно закрылась. Складки мраморной мантии сомкнулись, и ребята не смогли увидеть ни малейшей трещинки там, где была исчезнувшая ниша. Мальчишки кинулись к ногам статуи: в лапе льва была видна Рука Фатимы, но выглядела она скорее как рисунок - вытащить талисман из выемки в лапе было невозможно. Они не могли прийти в себя от изумления.
           - Ниша исчезла!
           - Невероятно!
           Коротко посовещавшись и решив, что здесь им больше делать нечего, они отправились в обратный путь.

           Жак Тильон потерял мальчишек у аббатства. Прошло довольно много времени, прежде чем он отыскал базилику и спустился в крипту. Спрятавшись за колонной, он наблюдал, как Рене и Филипп топтались у ниши. С трудом дождавшись, пока мальчишки уйдут, он бросился к гробнице Филиппа Красивого и тщательным образом обследовал ее. Жак был неглуп и догадался, что произошло: тайник закрылся, и теперь до него не добраться. Эти выскочки загадали заветные желания, а он не смог. Его ярости не было предела.

           Час спустя друзья выбрались из аббатства и зашагали в сторону города. Их переполняло ликование. Рене казалось, что у него выросли крылья. Подумать только - он бессмертен! Он, простой мальчишка, смог обмануть смерть и никогда не умрет! Таким сокровищем не мог похвастаться ни один король! Самые богатые и могущественные люди на земле отдали бы все свои драгоценности и земли, всю свою власть ради дара, которым теперь обладал сын парижского перчаточника.
           Ему вдруг вспомнилась Мари Дюшон. "Как там она меня назвала, бессмертный черный демон? Видать, старуха и вправду ведьма, раз уже тогда знала, что я получу такой дар... Но почему демон?"
           Внезапно Филипп остановился.
           - Рене, мы должны еще раз вернуться в Мрачный дом, - решительно сказал он.
           - Зачем? - испугался Рене.
           - Этот благородный рыцарь... Мы обязаны похоронить его.
           - С ума сошел? Тащить скелет в гробницу... Да мы умрем от ужаса, едва притронемся к нему.
           - Это неважно. Он приготовил для себя место упокоения, и мы должны его туда положить.
           - Да почему именно мы? - завопил Рене.
           - Мы забрали шкатулку, - ответил Филипп, делая упор на слово "мы". - Мы узнали его тайну. Мы загадали заветные желания. Так что, сам видишь...
           - Ладно, - неохотно проворчал Легран, - сходим когда-нибудь.
           Филипп, помолчав, задумчиво спросил:
           - Как думаешь, то, что мы загадали, действительно исполнится?
           Рене посмотрел на него с удивлением.
           - Конечно.

           Рано утром они уже входили в город, взволнованные и радостные. Чудес этой ночи им хватило на всю оставшуюся жизнь. Много лет спустя, вспоминая этот день, Рене не мог понять, как им удалось так легко проникнуть в аббатство и найти тайник. Но в эту ночь ему казалось абсолютно естественным, что их безрассудная затея удалась.

           Жак Тильон вернулся в Париж злой и разочарованный. В кои-то веки ему удалось узнать что-то стоящее, и вот - сорвалось. Ярость и обида клокотали в его груди, застилая разум. Хорошо еще, что он никому из парней не рассказал о своих планах - вот бы они над ним теперь посмеялись. Возвращаться в казарму не хотелось.
           Проходя мимо собора Святой Троицы, Жак остановился - он помнил эту церковь с детства, мать часто водила его туда по воскресеньям. Значит, рядом, за углом находится улица Пейви, где когда-то был их дом. Вероятно, ненавистный отец до сих пор живет там. 'Я потерплю, сыночек, только расти быстрее'. Сердце его сжалось: 'Я вырос, мама'. Глаза Жака загорелись, теперь он знал, куда приложить свою ярость. Почти бегом он направился к улице Пейви.


***


           Последнее время Патрик Тильон все чаще задумывался о своей жизни. Что же за никчемное он существо? Жена умерла по его милости, сын сбежал... Господь никогда не простит его. А все проклятый трактир! Ах, если бы он мог пройти мимо него. Он бы бросил пить, нашел бы своего маленького Жака... Нужно попробовать, он обязательно попробует пройти мимо трактира!
           Как ни странно, это ему удалось довольно легко. Первые дни он мучился от желания пропустить кружечку-другую, но мысль о сыне удерживала его. Когда же владелец доков, господин Вердье, похвалил его, у Патрика словно выросли крылья. Он смог! Теперь ничто не помешает ему начать новую, благочестивую жизнь.
           Бросив пить, Патрик с удивлением обнаружил, что денег, которых раньше вечно не хватало, теперь вполне достаточно. Безусловно, его заработка хватит и на двоих, лишь бы найти Жака.
           В тот вечер, подходя к своему дому, Тильон увидел на улице грязного черноволосого мальчугана лет девяти. Патрик кинул ему монетку. Что-то в этом пареньке напомнило ему сына. Впрочем, тогда он так много пил, что смутно помнил, как выглядел его Жак. Вот бы знать, где он сейчас, что делает.
           Патрик быстро поужинал и лег спать. Завтра день Святого Мартина Турского, нужно встать пораньше, чтобы не опоздать на утреннюю мессу.

           Тильон проснулся с ощущением, что на него кто-то смотрит. Он открыл глаза и в тусклом утреннем свете увидел юношу, стоявшего рядом с кроватью. Патрик был удивлен, но не испугался. Он приподнялся на кровати и спросил:
           - Кто вы, господин? Что вам угодно?
            Юноша мрачно усмехнулся.
           - Я пришел, чтобы вернуть тебе долг.
           Жак пристально смотрел на отца, пытаясь разглядеть страх на его лице. Но видел лишь недоумение. Не оно было нужно Жаку: он хотел, чтобы тот боялся, до судорог, до паники, как когда-то он сам и его несчастная мать боялись этого вечно пьяного изверга. Юноша вытащил из-за спины толстую деревянную палку и легонько стукнул отца по руке.
           - Да что такое?! - возмутился тот, потирая ушибленное место. Теперь в его глазах было негодование.
           Опять не то. "Ну погоди же!" Жак с силой ударил дубинкой по плечу Патрика и на этот раз добился своего. Что-то хрустнуло, отец издал громкий вопль, лицо его перекосилось от боли, он с ужасом уставился на непрошенного гостя. Наконец-то! Сын с мрачной радостью смотрел, как в глазах отца разгораются страх и ненависть. Вот они, те самые чувства, с которыми он сам так часто смотрел на Тильона-старшего! Вид скривившегося от боли отца, который пытался закрыться от ударов руками, еще больше разжег ярость юноши. "Ненавижу! Ненавижу!" Он размахнулся и снова опустил палку на раздробленное плечо. Патрик взвыл, а Жак вновь поднял дубинку, он бил и бил по лежащему телу, совершенно перестав себя контролировать и словно питаясь болью отца. А тот уже не кричал, лишь хрипел, изо рта его хлестала кровь, кости превратились в сплошное месиво.
           В последние секунды своей жизни Патрик Тильон понял, кто стоит перед ним. Уже теряя сознание, он успел прошептать 'Жак!', прежде чем удар тяжелой дубинки обрушился прямо на его голову.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 2 сентября


           Рене надеялся, что друг забудет о безрассудной идее захоронить рыцаря, но вскоре Филипп заговорил об этом вновь. Рене в ответ тяжело вздохнул и покачал головой:
           - Я не пойду.
           - Почему? - удивился Филипп.
           - Господи, ну, как ты не понимаешь? - он еще раз вздохнул и прошептал еле слышно: - Я боюсь.
           Но Филипп лишь рассмеялся.
           - Это ничего, Рене. Мой отец всегда говорил, что у страха есть предел.
           - Как это?
           - Если сильно-сильно себя напугать, то потом бояться перестаешь.
           - Хм... и ты в это веришь?
           - Как я могу не верить собственному отцу? - с достоинством спросил Филипп.
           - И что ты предлагаешь?
           - Мы сядем в подвале и будем друг другу рассказывать страшные легенды, пока не перепугаемся до предела. Тогда страх уйдет, и мы сможем похоронить рыцаря.
           Рене недоверчиво пожал плечами.
           - Ну хорошо, давай попробуем.
           Жак Тильон, услышав их шепот, замер и обратился в слух.

           Друзья запаслись новой веревочной лестницей, прямоугольным отрезом полотна величиной с человеческий рост, свечами и отправились в путь. Найдя в лесу две длинные ветки, они обстругали их и прихватили получившиеся жерди с собой.
           Они вышли на поляну и снова почувствовали смятение в душе.
           Решено было, как и в первый раз, залезть через окно. В доме было довольно светло. К ножкам тяжелой скамьи, стоящей возле входа в подвал, Филипп привязал веревочную лестницу, а другой ее конец опустил в люк. Рене в это время укрепил углы купленного полотна на жердях. Получилось нечто вроде носилок. Друзья зажгли свечи и, перекрестившись, начали спускаться.

           Дышать было легче, чем в прошлый раз: свежий воздух из открытого люка развеял вековую затхлость подвала.
           Поначалу было совсем не страшно. Света двух свечей вполне хватало, чтобы видеть все на несколько шагов вокруг. Но лишь только они подошли к гробнице, Рене почувствовал неприятный холодок внутри.
           - Может, сначала принесем тамплиера?
           - Тогда нам придется класть его на пол, пока мы открываем саркофаг, а это не соответствует его статусу. Помоги сдвинуть крышку.
           Мальчишки, укрепив свечи на полу, налегли на плиту всем телом, и она со скрежетом поползла в сторону.
           - Стой! - воскликнул Рене. - Если мы еще немножко ее подвинем, она упадет на пол. У нас не хватит сил поднять эту тяжеленную плиту обратно.
           - Но мы не сможем положить рыцаря через такую узкую щель, - возразил Филипп.
           - Давай ее обратно поставим, а потом поднимем с одного конца и подопрем чем-нибудь.
           Обойдя плиту с другой стороны, они навалились на нее, напрягая все силы, и вскоре саркофаг был закрыт. Обессилев, они привалились к стене, тяжело дыша. Вдруг Филипп затаил дыхание и прислушался.
           - Тебе не кажется, что наверху кто-то ходит? - прошептал он.
           На мгновенье Рене почудилось, что у него остановилось сердце. Неужели призрак?! Но, сколько он ни вслушивался, не мог разобрать ни звука, кроме своего тяжелого дыхания. Он тихонько засмеялся:
           - Ты б хоть предупредил, что свои страшные легенды рассказывать уже начал.
           - Да нет же, действительно был какой-то звук, клянусь. Но сейчас я уже ничего не слышу.
           Они замолчали, пытаясь справиться с накатившим страхом. Когда тревога несколько улеглась, Филипп сказал:
           - Нужно чем-то подпереть крышку.
           Рене, все еще прислушиваясь, сходил к стойке с оружием и принес длинный деревянный обломок.
           - Древко копья подойдет?
           - Угу.
           Друзья снова схватились за плиту, напрягая все силы и натужно пыхтя.
           - Берись вон за тот угол...
           - Какая тяжеленная!
           - Осторожно!
           - Ой, сейчас уроню...
           - Засовывай древко скорее!
           Наконец дело было сделано, мальчишки наконец сумели поднять и подпереть плиту, и теперь сидели у стены, пытаясь отдышаться.
           - Не понимаю... как мы с этим... справились, - с трудом пробормотал Рене.
           - Ничего... самое трудное позади...
           Рене невесело усмехнулся.
           - Ты думаешь?
           - Конечно. Ну что, пойдем?
           Легран неохотно поднялся и кивнул на дорожную сумку.
           - Зажги другие свечи, а эти оставим здесь, иначе не увидим в темноте гробницу.

           Друзья с опаской приблизились. Пока Рене глазел на скелет, Филипп разложил импровизированные носилки на полу и обернулся.
           - Ну что, готов? Может, обойдемся без легенд?
           Рене отчаянно замотал головой.
           - Нет уж, давай подождем... опробуем способ твоего отца.
           Отойдя в уголок, они уселись прямо на пол и укрепили перед собой свечу. Боязливо поглядывая на скелет, Рене приготовился слушать.

           - Давным-давно, - нараспев начал Филипп, - жил был один рыцарь, и звали его Верберо, а прозвище ему люди дали Черное Сердце. Был он храбр до безрассудства и настолько силен, что никто не мог сравниться с ним в бою. Но в то же время - жесток и безжалостен, и говорили, что дьявол управляет им. Бесчинствовал Верберо и на войне, и на собственных землях. Часто случалось, что избивал и убивал он своих слуг, а равных себе оскорблял и обманывал. А когда полюбил он дочь вассала своего, то отнял ее у отца силой и женился на ней. Многие рыцари сражались с ним, но из любого поединка он выходил победителем.
           И поднялся ропот великий на его земле, и пошли люди к его сеньору, герцогу, чтоб тот совершил справедливый суд над Верберо. Призвал герцог вассала к себе в замок и в присутствии баронов и рыцарей спросил его:
           - Правда ли, о благородный Верберо, что о тебе говорят? Верно ли, что ты силой забрал дочь у вассала и сделал ее своею женой?
           - Правда, - ответил рыцарь. - И это мое право, ибо я полюбил ее.
           - Правда ли, о Верберо, что доверенных тебе людей убиваешь ты безжалостно?
           - Правда, - ответил тот. - И я имею на это право, ибо то мои слуги.
           - Правда ли, - в третий раз спросил герцог, - что ты оскорблял своих братьев-рыцарей?
           - Правда, - подтвердил вассал. - И я в своем праве, ибо это право сильного.
           Возмутился герцог столь дерзкими ответами, и приказал казнить рыцаря. Услышав это, Верберо пришел в ярость и закричал:
           - Я правдиво отвечал на все твои вопросы, герцог, и за это ты хочешь убить меня? Ты поплатишься за свое вероломство!
           Тут же, во дворе замка, построили эшафот, и рыцарь при всем народе был раздет и разжалован. Потом проткнули его семь раз мечом, а тело выбросили в лес. Но был Верберо настолько силен здоровьем, что даже семь ран не убили его, и лежал он на лесной поляне еще живой. Спустились к нему с неба во́роны и начали клевать его грудь, а он так ослабел, что не мог их отогнать. И когда пробили птицы грудь, то обнажилось сердце его, и сердце это было черного цвета. Выклевали вороны его черное сердце, и Верберо испустил дух.
           В ту же ночь, ровно в полночь налетел на замок ветер, завыл, загудел в дымоходах, и слышался людям в этом гуле голос: "Я идуууууу". А в лесу встал призрак рыцаря на ноги и пошел искать герцога. Пришел он в замок, глянул на своего бывшего сеньора горящими глазами, и тот не мог уже сопротивляться, лишь смотрел беспомощно, как Верберо раздирает руками его грудь. Вырвал призрак сердце герцога, и упал тот замертво. Но сердце благородного сеньора было светлым и чистым, как вода в роднике, не такое было нужно Верберо, и бросил он его на изуродованное тело.
           И с тех пор каждую ночь, когда налетает ветер, бродит призрак и ищет свое черное сердце. И, ежели встречает человека злого и жестокого, разрывает ему грудь и смотрит - не оно ли бьется в этой груди? И каждому, кто слышал эту жуткую историю, в вое ветра чудится протяжное "Я идуууууу".

           Рене сидел ни жив ни мертв. В груди словно поселился ледяной ком, ноги окоченели. Обхватив себя руками за плечи, он дрожал то ли от холода, то ли от страха. О, Господи, зачем он услышал эту историю? Теперь и ему в вое ветра будет слышаться вопль рыцаря Черное Сердце!
           Филипп, нагнавший страху и на себя, и на друга, тихо спросил:
           - Ну как?
           - Ж-ж-жуть.
           - А представляешь, если...
           Он не успел договорить, раздался грохот, мальчишки ахнули и замерли. На мгновение воцарилась жуткая тишина, потом они разом завопили и кинулись к люку.
           Рене мчался, не чуя под собой ног, каждую секунду ожидая, что колени подогнутся. Он уже схватился за веревочную лестницу, когда Филипп крикнул:
           - Стой!
           Рене, не слушая, полез наверх, но Филипп схватил его за камзол.
           - Да стой же! Это крышка гробницы упала. Древко подломилось, вот и всё.
           С трудом осознав, что говорит Филипп, Рене завис, крепко держась за лестницу, и недоверчиво посмотрел вниз.
           - Правда? Уверен?
           - Ну конечно!
           Он облегченно вздохнул и спустился. Ноги его не держали, и он без сил опустился на пол.
           - Тьфу ты, пропасть! Всего лишь крышка... А напугала-то как!
           Вытерев рукавом белое, как снег, лицо, Филипп кивнул в сторону тамплиера:
           - Пошли обратно.

           Через минуту они вновь сидели в дальнем конце подвала, боязливо косясь на скелет. Филипп откашлялся и начал:
           - Пожалуй, расскажу тебе про Белую Даму. Жил как-то в одной деревне воин, и была у него жена по имени Розалинда. Она понесла, и они радовались, но пришла воину пора в поход отправляться, и осталась Розалинда одна. В положенное время родила она дочь, и все бы хорошо, но вот беда: верхняя губа у малышки рассечена была и поднималась до самого носа. Издавна такое в народе называлось волчьей пастью и считалось, что это признак оборотней и ведьм. А тут еще, как назло, в то лето, когда она родилась, засуха случилась, и остался тот край без урожая. И поняли люди - в самом деле малышка родилась ведьмой. Собрались тогда жители деревни, пришли к Розалинде, отняли у нее дочку и убили ее. Горько плакала несчастная мать, и на похороны надела белое траурное платье. Но оказалось, что селяне девочку уже похоронили - как водится, лицом вниз, подальше от кладбища, в лесу. И никто из них не соглашался сказать матери, где могила...
           - Слышишь? - вдруг перебил Легран.
           - Что? Тихо всё, - ответил Филипп, прислушиваясь.
           - Как будто кто-то скребется, - холодея от ужаса, прошептал Рене.
           Они замолчали и некоторое время сидели в тишине.
           - Ничего не слышно, - пытаясь справиться с дыханием, пробормотал Филипп, - похоже, тебе показалось. Продолжаю?
           Рене, сложив пальцы на обеих руках крестом, неуверенно кивнул, и снова полился неспешный рассказ.
           - Не смогла пережить горя несчастная Розалинда, пошла к реке и утопилась. А спустя какое-то время стали жители видеть по ночам в деревне женщину, бледную, как смерть, с длинными светлыми волосами и в белых одеждах. И всякий раз, когда ее замечали, в деревне пропадал чей-нибудь ребенок. И стали люди говорить, мол, ходит Белая Дама и всё ищет свое несчастное дитя, и...
           - И-и-и-у-у-у-у, - глухо пронеслось над подвалом.
           Помертвев и вжавшись в стену, мальчишки слушали этот жуткий вой. На мгновенье он смолк, и снова:
           - И-и-э-э-э-э...
           Рене хотел вскочить и бежать, но не мог шевельнуться от ужаса. Он закрыл глаза и приготовился умереть. Побелевший Филипп повернулся к нему с дикими глазами и силился что-то сказать.
            - Боже всемогущий, - наконец выговорил он, - Черное Сердце!
           Стараясь не дышать, мальчишки отползли в угол и, вцепившись друг в друга, прижались к стене. Но Филипп тут же с криком вскочил.
           - Что? - одними губами спросил Рене.
           - Там... там... - тыча пальцем в угол, заикался Филипп, - там что-то двигалось...
           Рене отпрянул, оба завопили и бросились бежать.
           - И-и-э-э-э...
           Они встали, как вкопанные. Вой как будто стал громче, теперь к нему примешивался странный звук, словно кто-то скребется. Казалось, этому кошмару не будет конца. Но сил бояться больше не было. На Рене вдруг напала злость. В конце концов, он теперь бессмертный! "Еще посмотрим, кому будет страшнее!"
           - Да сколько можно?! - прошипел он и отчаянно шагнул за угол.
           - И-и-э-э-э...
           Филипп с ужасом воззрился на него. Через мгновение Рене растерянно произнес:
           - Это гробница...
           - Что? - не понял Филипп, подходя к другу.
           - Вой идет из нее.
           - Но как же... Там ведь никого не было...
           Рене решительно сжал зубы.
           - Значит, мы пойдем и посмотрим.
           - Да вдруг там призрак! - с отчаянием увещевал друга Филипп. Тот побледнел, но упрямо зашагал к саркофагу.
           Теперь уже было очевидно, что вой и стуки действительно доносятся из гробницы. Друзья приблизились почти вплотную и явственно услышали:
           - А-а-о-о-и-те-е-е...
           - Оно сказало "помогите"? - растерянно прошептал Филипп.
           Рене кивнул на гробницу и скомандовал:
           - Сдвигаем крышку.
           Откуда только силы взялись? Трясущимися руками они уперлись в плиту, закрывающую гробницу, и сдвинули ее на пару дюймов. Из гробницы раздался тяжелый вздох, и голос Жака Тильона нервно произнес:
           - Открывайте быстрее!
           Друзья изумленно переглянулись и приналегли на крышку. Она со скрежетом отошла в сторону, и из гробницы показалась голова Тильона. Безумными глазами посмотрев сначала на одного, потом на другого, он метнулся к люку и мигом взобрался по лесенке. Секундная заминка... и веревочная лестница поползла вверх.

           Конечно, Жак Тильон не случайно оказался в Мрачном доме: двумя днями ранее он снова услышал обрывки разговора Рене и Филиппа. Жак радостно потирал руки: эти проходимцы опять что-то задумали. Он не сумел расслышать, что именно они собирались делать, но понял, что предстоит нечто интересное. Он опять решил проследить за выскочками. Уж в этот-то раз он своего не упустит!
           Скрываясь в тени деревьев, он дошел за ними до Мрачного дома и видел, как они забрались внутрь. Выждав, Жак последовал за ними.
           Он осторожно ходил по первому этажу, пытаясь определить, куда делись Легран и Леруа. Заслышав голоса внизу, он встал на четвереньки, тихонько подполз к открытому люку и замер. Ему было слышно, как ребята разговаривают, но слов разобрать он не мог. Жаку очень хотелось спуститься по веревочной лестнице, но он, опасаясь быть замеченным, решил подождать.
           Вскоре внизу раздалась какая-то возня, затем Филипп отчетливо произнес:
           - Нужно чем-то подпереть крышку.
           Снова возня, потом шаги, лязг металла, затем голос Леграна еле слышно:
           - Древко копья подойдет?
           Леруа что-то ответил, и шаги стали приближаться. Жак слышал натужное пыхтение, стоны и обрывки фраз.
           "Поднимают какую-то крышку, - понял Жак. - Видать, там клад". Глаза его загорелись алчным блеском.
           Услышав удаляющиеся голоса, Жак осторожно спустился вниз и огляделся. Шагах в десяти от него прямо на полу стояли свечи, освещая каменную гробницу у стены. Крышка саркофага была приоткрыта и опиралась на крепкую с виду деревяшку. В глубине подвала маячили силуэты школяров, в руках у Леруа Жак заметил какие-то длинные жерди. Он увидел, как оба свернули за угол, затем послышался голос Филиппа:
           - Ну что, готов?
           Тильон осторожно направился к саркофагу, стараясь не наступать на разбросанные повсюду обломки оружия. Приблизившись, он боязливо заглянул внутрь и убедился, что гробница пуста. "Неужто уже всё забрали?" Странно, ведь он, сидя у люка, не слышал никаких подозрительных звуков. Непохоже, чтоб здесь что-то было. Зачем же они сюда залезли?
           Между тем, за углом послышался оживленный разговор. Надо бы послушать. Но они в любой момент могут появиться и тотчас его увидят. Понимая, что спрятаться больше негде, Тильон перекрестился и полез в саркофаг. Разве мог Жак предположить, что древко не выдержит тяжеленной плиты, и он окажется в каменном плену? И когда это случилось, он, изо всех сил стараясь не паниковать, сначала пробовал тихонько скрестись, чтобы привлечь внимание выскочек, а потом, когда не перестало хватать воздуха, в ужасе принялся звать на помощь.

           Друзья в растерянности смотрели, как веревочная лестница исчезла в дыре над их головой. Филипп опомнился первым.
           - Эй, ты чего? - возмущенно крикнул он.
           Над люком показалась взлохмаченная голова Жака. Несколько придя в себя от пережитого страха и почувствовав себя в безопасности, он мигом обрел былое самодовольство.
           - Додумались, чем плиту подпереть, - произнес он и выразительно постучал по лбу. Он явно считал их виноватыми в том, что ему пришлось лежать в захлопнувшейся гробнице. - Вот посидите теперь взаперти, как я по вашей милости.
           Через мгновенье над их головой раздались удаляющиеся шаги.
           - Ничего себе, - покачал головой Филипп, - мы еще и виноваты.
           - Неужто он вот так уйдет? И бросит нас? - недоверчиво спросил Рене.
           - Конечно. От такого, как он, можно чего угодно ожидать.
           - И что теперь делать?
           - Попробуем выбраться.
           Но все их попытки дотянуться до люка оказались тщетными. Друзья пытались подсаживать друг друга, использовали жерди от носилок, но выбраться из подвала не могли. Обессилев, они присели на пол.
           - Слушай, раз уж мы все равно в ловушке, давай его захороним, - предложил Филипп. Рене обреченно махнул рукой, и они, прихватив носилки, направились к рыцарю.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 3 сентября


           Они стояли перед тамплиером, готовясь выполнить задуманное. Рене, борясь с подступающей тошнотой, взялся за кольчужные шоссы рыцаря. Металл звякнул о кость голени, и Рене поежился. Филипп обхватил рыцаря за грудь.
           - Крепко держишь? Давай, на раз-два поднимаем. Раааз-два!
           Они попробовали приподнять тамплиера, и тут случилось то, чего ни один из них не ожидал: скелет рассыпался. В панике перевалили они доспех и части, оставшиеся в нем, на носилки, и с ужасом смотрели на разбросанные кости. Но растерянность Филиппа длилась недолго. Он тяжело вздохнул и сказал:
           - Надо собрать.
           Однако Рене решительно отказался помогать другу. Он сел на лавку и обхватил голову руками.
           - Понесли, - позвал Филипп, закончив свою скорбную работу.
           Они взялись за жерди и легко подняли носилки. Дотащив их до гробницы, ребята кое-как пристроили тамплиера вместе с носилками внутрь саркофага. Последнее усилие - и плита скрыла рыцаря от их глаз. Друзья перекрестились, недружно произнесли "Requiescat in pace ", потоптались рядом с гробницей и отошли.
           Помолчав, Филипп предложил:
           - Пошли туда, где рыцарь сидел? Там хоть лавка есть.
           - Не пойду, - набычился Рене. - Ты ж сам говорил, что там что-то шевелится.
           Глаза Филиппа загорелись.
           - Скорее, - бросил он и почти бегом направился за угол.
           

           Схватив свечу и подойдя к месту, где они не так давно сидели, Филипп принялся осматривать гладкие камни. И почти сразу наткнулся на металлический штырь, под углом торчащий из стены. Внешне он походил на рожок, в который вставлялся факел, но не был полым внутри и располагался гораздо ниже. В торце этого странного предмета виднелась узкая ромбовидная прорезь. При нажатии штырь чуть двигался.
           - Это рычаг! - догадался Филипп. - Я видел такие в одном старинном замке. Вот в это отверстие надо поместить ключ, и тогда он заработает.
           У Рене загорелись глаза.
           - Вдруг там потайная комната?! Давай искать ключ.
           Но Филипп не двигался, задумчиво глядя на рычаг.
           - Какая странная форма для ключа - длинный и очень узкий ромб. Что бы это могло быть?
           Они замолчали, уставившись на прорезь. Их осенило одновременно.
           - Меч!
           - Ну конечно!
           - Где он?
           - Господи, мы ж забыли его положить в гробницу!
           Они заметались в поисках меча.
           - Вот он!
           - Вставляй скорее, - пританцовывая от нетерпения, торопил Рене.
           - Он совсем ржавый...
           Поначалу казалось, что прорезь слишком мала для такого оружия. Но Филипп поднажал, и меч со скрежетом вошел в рычаг.
           - Только бы не сломался, - юноша перекрестился и потянул рычаг на себя.
           Раздался громкий лязг, и часть стены со скрипом отворилась, словно дверь, подняв столб пыли и открыв узкий проход. Рене подскочил со свечой и засунул в него руку. Колеблющийся огонек осветил уходящий вдаль коридор с низким потолком.
           Друзья напряженно уставились друг на друга.
           - Ну что, пойдем?
           - А что нам еще делать? До люка-то не добраться. А этот ход куда-то нас должен вывести.
           Они подхватили суму, собрали остатки свечей и двинулись в темную неизвестность коридора.

           Идти пришлось согнувшись: потайной ход был очень низким. Кое-где на стенах, обложенных камнем, были укреплены старые, прогоревшие факелы. На одном из них Рене заметил крестик, висевший на тонком шнурке. Он осторожно снял его. Крест был простой, выкованный из обыкновенного железа, но очень искусно. Рене, с молчаливого одобрения Филиппа, бережно положил крест в свой кошель, и они двинулись дальше.
           Они прошли не меньше четверти лье, прежде чем уперлись в торец коридора. К стене крепилась железная лестница, а в потолке, который здесь был гораздо выше, находился небольшой люк. Замка нигде не было видно.
           Поднявшись на несколько ступеней, Филипп достиг люка и уперся спиной в крышку. Мгновение - и она поддалась, осыпав друзей землей. В коридор проник слабый свет.
           Через минуту оба уже стояли на небольшой лесной поляне. Вернув крышку люка на место и замаскировав ее травой, они тревожно огляделись. В лесу было тихо и сумрачно.
           - Рене, я не понимаю, это закат или рассвет?
           Тот пожал плечами.
           - Давай подождем немного. Скоро будет видно.
           И действительно, вскоре стало гораздо светлее. Друзья, опасавшиеся, что им придется ночевать в лесу, с облегчением вздохнули.
           - А ты сумеешь найти дорогу? - с беспокойством спросил Рене.
           - Дай подумать.
           Филипп принялся ходить по поляне, что-то показывая руками и бормоча себе под нос. Минут через пять он ткнул пальцем в лес и уверенно заявил:
           - Туда.

           Вернувшись в казарму, Рене набросился на Тильона с кулаками. Филипп оттащил друга и, обернувшись к Жаку, холодно произнес:
           - Угодно вам драться со мной на шпагах?
           Тильон с ненавистью посмотрел на него, сплюнул под ноги и побрел прочь, процедив сквозь зубы:
           - Да пошел ты!
           Рене, с трудом отдышавшись, погрозил ему вслед кулаком:
           - Попадись мне еще...


***


           По весне Рене и Филипп сделали несколько вылазок к Мрачному дому, пытаясь обойти лес с запада и найти какое-либо указание на расположение клада. Но у них ничего не выходило, лес вокруг аббатства был огромен, и, сколько ни пытались мальчишки его обойти, им это не удавалось. Повздыхав, друзья решили отложить поиски до лучших времен.

           В начале лета Филипп получил записку и, прочитав ее, куда-то умчался, никому ничего не сказав. К вечеру он влетел в комнату, где сидел Рене, глаза его были круглыми от возбуждения.
           - Мишель и Робер приехали! - восторженно завопил Филипп.
           Рене непонимающе заморгал.
           - Мишель и Робер?
           - Братья! Понимаешь? Наш сюзерен, Франциск Валуа, граф Ангулемский, переехал в Париж, и мои братья вместе с ним. Они теперь будут жить здесь!
           Новость не обрадовала Рене. Неужели ему предстоит потерять единственного друга?
           - Здорово, поздравляю, - осторожно проговорил он. - И что теперь? Ты уйдешь из школы?
           Теперь уже Филипп недоуменно уставился на друга.
           - Почему? Все останется по-прежнему, но теперь мы сможем навещать Мишеля и Робера. Они остановились вместе с графом, в Отеле Валуа. Не поверишь, они его вассалы, оруженосцы, а теперь еще стали его друзьями.
           У Рене вдруг сильно забилось сердце. Он мечтал стать знатным человеком, общаться с сильными мира сего... Вот он, его шанс!
           - А ты... ты будешь брать меня с собой? - запинаясь, спросил он. - Я бы очень хотел увидеть твоих братьев.
           Конечно, Рене немного лукавил, его гораздо больше прельщала перспектива встречи с графом Ангулемским, будущим зятем короля, но Филипп этого не понял.
           - Конечно, конечно! Мы будем всегда ходить к ним вместе!
            'Мой бедный Рене, он ревнует меня к братьям, - подумал Филипп. - Не волнуйся, мы всегда будем друзьями и никогда друг друга не предадим!'
           Он и представить себе не мог, насколько сильно ошибался.


***


           Несколькими днями позже Париж праздновал именины короля Людовика. В полдень королевское шествие двинулось от Собора Парижской Богоматери к Лувру. Рене и Филипп, празднично одетые, стояли в толпе горожан, с благоговением и восторгом наблюдая за разряженной кавалькадой.
           Впереди парами гарцевали восемь всадников в полном рыцарском облачении, с плюмажами на шлемах; под лоснящейся кожей их коней перекатывались упругие мышцы. Следом на покрытом золоченой попоной скакуне ехал полный достоинства господин лет пятидесяти в красных одеждах, в плаще, расшитом лилиями. Четыре юноши ехали вокруг него, держа над ним парчовый паланкин, закрывавший всадника от яркого солнца.
           По толпе пронесся восторженный шепот:
           - Король... Это король... Людовик...
           Народ восторженно приветствовал монарха, а тот время от времени важно склонял голову, благодаря своих подданных.
           Позади короля ехали десятки рыцарей на вороных конях и дам в открытых повозках. Все были одеты в роскошные наряды, расшитые золотом и драгоценностями. Плащи некоторых всадников, украшенные звеневшими на ходу золотыми монетами, спускались до самой земли. На дамах были шелковые платья с длинными шлейфами и высокие шляпы в виде конуса, с вершины которого ниспадала легкая газовая вуаль.
           Вот Людовик обернулся и сделал едва уловимый знак рукой, к нему тотчас подъехал всадник и вручил увесистый мешок из синего бархата. Король дернул за золотистый шнурок, достал из мошны пригоршню монет и кинул в толпу. Люди, взревев от восторга, принялись ловить металлические кружочки, яростно пихая друг друга локтями.

           Филипп указал на двух конных юношей, ехавших среди придворных позади короля.
           - Вон там, Рене, смотри, это Мишель и Робер, - гордо сказал он.
           Перед братьями на белом коне ехал юноша лет четырнадцати, в зеленом бархатном плаще и элегантной шляпе с пером. Он сопровождал открытую повозку, в которой сидели две дамы, одна постарше, другая совсем молодая.
           - Это наш сюзерен, Франциск Ангулемский, - прошептал Филипп. - А с ним его матушка и старшая сестра, Маргарита.
           Рене смотрел на блестящую кавалькаду, и ему безумно хотелось оказаться среди этих людей. 'Как они прекрасны и величественны, - с восторгом думал он. - Зря я загадал быть бессмертным, лучше прожить жизнь короткую, но яркую, быть знатным и богатым'. Он отчаянно завидовал этим нарядным, гордым господам.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 4 сентября


           Мальчишки проводили процессию до Лувра. Но вот ворота закрылись за последним всадником, и толпа начала расходиться. Рене выжидающе посмотрел на Филиппа:
           - Пойдем?
           Тот загадочно улыбнулся.
           - Подожди.
           В этот момент ворота приоткрылись, из них вышел высокий темноволосый юноша и сказал что-то стражнику, указав ему на ребят. Тот подошел к мальчишкам и учтиво сказал:
           - Пройдите, господа, вас изволят звать.
           Рене узнал в юноше одного из братьев Филиппа. Он обомлел: неужели им позволено будет войти в замок короля? Все это было похоже на сказку. Он неуверенно тронулся к воротам вслед за другом.
           Как только они вошли во двор замка, Филипп кинулся в объятия брата, затем, отстранившись, изящным жестом указал на Рене.
           - Мишель, позволь тебе представить господина Рене Леграна, моего замечательного друга.
           Когда приветствия были закончены, Мишель пригласил их пройти в замок, где уже начинался пир в честь именин короля.
           - Чести быть представленными государю вы пока не получите, но увидеть его вблизи и посидеть за его столом вполне сможете, - весело сказал Мишель.
           Мальчишки радостно закивали: этого им было более чем достаточно.

           Пир проходил в парадной зале недавно перестроенного замка. Зала оказалась огромной, и было сложно разглядеть, что происходит на ее противоположной стороне. Гобелены со сценами королевской охоты украшали стены от потолка до пола. Среди них встречались и старинные, и современные, выполненные в популярном стиле 'Mille fleurs '. Вдоль стен были укреплены факелы. Разноцветные витражи в окнах пропускали солнечный свет, преломляя его и окрашивая в теплые тона. Во всю длину залы растянулся невероятных размеров стол, покрытый красным бархатом. Он был заставлен таким количеством невиданных блюд в золотой и серебряной посуде, что у Рене глаза полезли на лоб. Гости в роскошных одеяниях сидели, стояли, ходили, постоянно кланяясь друг другу и обмениваясь пышными фразами. Между ними носились слуги с огромными подносами в руках, на которых покоились запеченные поросята, перепела и рыба, горы овощей и фруктов. В зале стоял непрекращающийся гомон, перекрываемый музыкой и звоном посуды.
           Мальчишкам достались места в дальнем конце праздничного стола. Рене сидел молча, не в силах есть от волнения. Невозможно поверить, что он находится на пиру у самого короля! Он отчаянно вытягивал шею, пытаясь разглядеть сидевшего во главе стола монарха, но многочисленные блюда и огромное количество сосудов с винами заслоняли от взора Рене более половины присутствующих.
           Он с восторгом думал, как расскажет друзьям и Женевьеве об этом событии, то-то будут они удивлены! Да что там удивлены, наверное, вообще не поверят! Рене с удовольствием представил, как призовет в свидетели Филиппа, и тут за его спиной раздался уверенный звонкий голос:
           - Так вот он, юный господин де Леруа!
           Рене быстро повернулся - рядом с ними стоял юноша примерно их возраста, черноволосый и кудрявый, и с интересом смотрел на Филиппа. Это был Франциск Валуа, граф Ангулемский. За его спиной возвышался Мишель.
           Филипп встал и с достоинством опустился на одно колено перед сюзереном. Но юный граф рассмеялся и поднял его.
           - Полно, сударь, полно, мы с вашими братьями отлично подружились, надеюсь, и с вами мы станем добрыми друзьями.
           - Почту за величайшее счастье, мой господин, - поклонился Филипп.
           Граф обернулся к Рене, его темные глаза смотрели доброжелательно и весело.
           - А вы, сударь, как я слышал, большой друг господина де Леруа?
           Рене вконец растерялся, он ни разу в жизни не общался со столь значительной персоной. Покраснев, он промямлил:
           - Д-да...
           - Что ж, я надеюсь, и вашу дружбу мне удастся завоевать.
           - Д-да...
           Граф рассмеялся, ему нередко приходилось сталкиваться с растерянностью простых людей. В это время к нему подошел высокий пожилой господин.
           - Франциск, король зовет вас.
           Тот весело подмигнул Рене и Филиппу и, бросив напоследок 'Надеюсь, мы будем часто видеться', поспешно зашагал в другой конец залы.
           Филипп ткнул друга локтем и восхищенно прошептал:
           - Замечательный, правда?
           Рене перевел дух и, все еще красный от волнения, кивнул.

           В течение вечера Рене познакомился с Робером де Леруа, таким же высоким и статным, как старший брат, и с несколькими гостями, ни одного из которых он не запомнил. Мысли его занимал Франциск Ангулемский, Рене был поражен, что граф оказался таким юным. 'Он всего лишь мальчишка, как и я, а уже помолвлен с дочерью короля, и чувствует себя здесь как дома. Почему же он родился графом, а я ремесленником?' Никогда еще ему так сильно не хотелось стать богатым и знатным.

           Все лето Франциск Ангулемский провел в Париже, а с ним и старшие братья де Леруа. Встречаясь с ними, Филипп всегда приглашал Рене с собой. Однако встречи их были нечасты и коротки: ребята были заняты в школе, а в обязанности Мишеля и Робера входило везде сопровождать графа. Тот, несмотря на юный возраст, слыл настоящим рыцарем и большую часть времени проводил в традиционных для своего круга занятиях - охоте, турнирах и балах. Рене и Филиппа туда не допускали, к большому для них огорчению. Однако они не унывали, в выходные дни навещали Женевьеву и в целом вели весьма приятный образ жизни.
           По ночам, лежа в казарме, Рене мечтал о будущем: он понимал, что через год-другой Филипп сможет ездить на охоту и пиры с братьями, а значит, и ему, Рене, вход туда будет открыт. Он представлял, как они подружатся с Франциском, как станут неразлучны, и возможный будущий король шагу не сможет ступить без него, обычного парня с улицы Сен-Дени. А почему нет? Ведь стал же когда-то простолюдин Сугерий правой рукой Людовика Толстого. А потом Рене женится на Женевьеве, и Франциск в знак дружбы даст им феод и дворянское звание, их дети станут потомственными виконтами, графами или даже герцогами...
           Будущее рисовалось Рене в самых радужных красках, он и представить себе не мог, что все его планы нарушит человек, которого он считал мелким и ничтожным.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 5 сентября


           Прошел почти год с тех пор, как Жак Тильон забил насмерть своего отца. Он надеялся, что клокотавшая в нем злоба уляжется, когда он отомстит за мать, но этого не произошло. Жак по-прежнему ненавидел весь мир, и больше других - этого выскочку де Леруа. Утонченный, изящный Филипп вызывал в нем какую-то звериную злобу, и то, что, по слухам, он был знаком с королем, нисколько не уменьшало ненависти Жака, скорее, наоборот. Он совершенно не понимал, что король мог найти в этом заморыше, и сходил с ума от зависти. Тильон не раз пытался подстеречь Филиппа, но тот всюду ходил вместе с Рене, а связываться с ними обоими Жаку не хотелось. Он терпеливо ждал удачного случая.

           Как-то сентябрьским днем сержант Дюпе послал Рене с поручением к начальнику стражи парижского прево. Того не оказалось на месте, и Рене пришлось изрядно побегать, прежде чем он сумел выполнить поручение. В школу он вернулся только к закату, когда занятия давно кончились, и с грустью думал, что смог бы провести этот вечер как-нибудь получше.
           Он уже собирался войти в казарму, когда услышал где-то неподалеку возбужденные голоса. Рене повертел головой, пытаясь определить, откуда они доносятся, затем тихо пошел вдоль стены. Что-то в этих звуках встревожило его, он обошел казарму и осторожно заглянул за угол.
           На пустыре лицом к лицу стояли Филипп и Жак Тильон, их окружало еще четверо парней из шайки Жака. В руках у них были сучковатые палки, похожие на дубины. По всему было видно, что назревает драка.
           Рене отчетливо понимал, что должен вмешаться. Он уже рванулся было на помощь Филиппу, но противный, липкий страх словно парализовал его. Их с Филиппом будет только двое, а врагов пятеро. И у них в руках палки... Сердце сильно забилось, внутри все похолодело. 'Ты обязан помочь тому, кто в этом нуждается... Спасти друга - твоя святая обязанность', - вспомнил он слова отца. Конечно, он поможет, иначе просто не может быть... Рене развернулся и побежал прочь как раз в ту секунду, когда один из приятелей Тильона, стоявший за спиной Филиппа, опустил ему на голову свою дубинку.

           В ужасе от своего предательства, Рене весь вечер бродил по улицам, не в силах заставить себя вернуться в казарму. Что они сделали с Филиппом? Жив ли он теперь? Конечно, нет. А все было бы иначе, если бы он, Рене, вмешался и защитил друга. Он, человек, которому обещано бессмертие, побоялся влезть в драку! Почему он испугался, как он мог бросить Филиппа в беде? Ведь они вместе дрались с шайкой Тильона и побеждали. Они так много пережили вместе, Филипп столько раз приходил ему на помощь - вызволял из подвала в Мрачном доме, ходил к старухе-ведьме. Рене хмурился, губы его кривились от отвращения к себе. 'Я трус, - в отчаянии думал он, - мерзкий, жалкий трус. Я убегаю всякий раз, когда моей жизни грозит опасность, я не могу принять ее лицом к лицу, как мужчина. Ничего не изменится, так будет всегда'. Ненавидя и презирая себя, Рене мотался по улицам до позднего вечера. Совершенно обессилев, он присел у какого-то забора и заплакал горько и жалобно, словно маленький ребенок. Но слезы не принесли ему облегчения, на душе было все так же тяжело и гадко.
           Наконец он решился вернуться в казарму. Все уже спали, кровать Филиппа была пуста. Рене повалился на нее и до самого утра пролежал, глядя в потолок. Слез больше не было, остались лишь горечь и бесконечное презрение к себе.

           Последний год учебы стал для Рене настоящим адом. Угрызения совести смешались с полнейшим одиночеством, сделав его пребывание в школе почти невыносимым. "Филипп умер по моей вине" - мысль эта отравила его жизнь на много лет вперед. Не помогла даже исповедь, на которую он, набравшись мужества, отправился через несколько дней после случившегося. Священник, как водится, наложил на него епитимью, юноша исполнил все, что было велено, но легче ему не стало.
           По школе ходили туманные слухи, что к случившемуся с господином Леруа несчастью может быть причастен Жак Тильон. Сержант Дюпе провел дознание, вызывая по очереди всех школяров, в том числе и Рене. Но тот решительно отрицал, что знает что-либо о происшествии: ведь тогда бы пришлось рассказать и о проявленном им малодушии. Тильон и его дружки также ни в чем не признались, доказательств их вины не нашлось, и в конце концов сержанту пришлось смириться с тем, что виновник останется безнаказанным.

           В пятнадцать лет Рене закончил обучение, имея наилучшие отзывы от учителей. К большому разочарованию сержанта Дюпе, он отказался поступать в ордонансную роту и вернулся домой.
           - Помните, господин Легран, - сказал ему на прощанье сержант, - для вас всегда найдется место в роте. Если вы передумаете, я буду рад.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 6 сентября


Англия, Сомерсет, 11 июня 1932


           Доктор Голд пошевелился и открыл глаза.
           - Я заснул?
           - Да, Майкл, - кивнул викарий. - Вы говорили слишком долго и переутомились. Поспите еще.
           Но Голд отрицательно покачал головой.
           - Я не рассказал вам и десятой доли того, что должен. А времени у меня мало.
           Священник, по опыту зная, что спорить с другом бесполезно, поудобнее устроился в кресле и приготовился слушать.
           - В детстве я был трусливым и слабым, - минуту передохнув, продолжал Голд, - и за то время, о котором я вам рассказал, и позже - вскоре вы в этом убедитесь - я совершил немало подлостей благодаря своим страхам. Из-за них же я бредил мыслью стать бессмертным. И хотя я нимало не сомневался, что загаданное желание сбудется, это не прибавляло мне смелости.
           - Вы слишком строги к себе, дорогой друг, - перебил викарий.
           - Увы, нет. Уж чему-чему, а трезво оценивать свои качества и поступки я за четыреста лет научился.
           - Выходит, знахарка-ведунья была в чем-то права?
           - Увы, - вздохнул Голд, - она была права во всем. Но, чтобы понять это, мне потребовались столетия. А пока я лишь верил, что бессмертен, а вот слова про черного демона считал ошибкой. Честно говоря, я полагал, что Мари Дюшон - сумасшедшая старуха, и то, что ей привиделось, всерьез не принимал.
           - Как же все-таки... эмм... работало ваше бессмертие? - осторожно спросил священник, опустив голову, чтобы Голд не увидел его недоверчивой улыбки.
           - Потерпите, Джон, я обо всем расскажу и, клянусь, ничего не утаю. Я лишь хочу, чтоб вы знали: я прекрасно понимаю, что рожден был человеком слабым и робким. И если мне удалось хоть в чем-то изменить себя, то в том заслуга не столько моя, сколько тех незаурядных личностей, с которыми сталкивала меня судьба, и, конечно, той силы, которая вошла в мою жизнь летом 1524 года. Но - обо всем по порядку.



Франция, XV век


           Покинув школу, Рене занялся перчаточным делом. Пока он учился, Клод продал старый дом на Сен-Дени и взамен купил просторный на улице Сен-Поль. На трех этажах легко разместились мастерская, лавка и несколько жилых комнат. Отец с сыном целыми днями шили перчатки, а вечером Рене уходил гулять с Женевьевой.
           Украдкой наблюдая за сыном, Клод с удивлением видел, как сильно он изменился и повзрослел. Из веселого, заводного мальчишки Рене за короткое время превратился в серьезного юношу с умными, грустными глазами. Он вытянулся, раздался в плечах, черные шелковистые кудри отросли. Иногда в минуты задумчивости лицо его вдруг искажала странная кривая усмешка, словно он с иронией и болью думал о чем-то безвозвратно утерянном.
           Женевьева тоже заметила изменения, произошедшие с Рене. Но это не уменьшило ее чувств к юноше. Он был для нее всем - возлюбленным, другом, старшим братом, она буквально боготворила его и с нетерпением ждала, когда они вырастут, поженятся и заживут своим домом.

           Пока же общий дом Рене делил с отцом, и обоим им вскоре стало ясно, что вдвоем они с большим трехэтажным домом не справляются. Решено было нанять горничную, которая бы следила за порядком. Так в их доме появилась румяная, золотоволосая Жанна Амьян. Высокая, пышнотелая, веселая, она была на восемь лет старше Рене, и необыкновенно ему нравилась. Она называла его 'милый господин' и хохотала в ответ на его смущение. Рене не мог не заметить страстных взглядов, которые Жанна порой на него бросала. Он их не понимал, но чувствовал какое-то смутное томление, глядя на ямочки на ее щеках, на пышную грудь и бедра. Порой, убираясь в комнатах, она проходила совсем близко от Рене, задевала его плечом или бедром, и каждый раз ему становилось жарко от ее прикосновений. Он чувствовал, что с ним происходит что-то новое, незнакомое и немного пугающее.


***


           Жанна Амьян родилась в крошечной деревушке на востоке Шампани. Все здесь дышало воспоминаниями о Жанне-Девственнице, спасшей Францию полвека назад. Под влиянием легенд об Орлеанской Деве мать девочки, Лорен Амьян, назвала малышку в честь юной героини. Лорен надеялась, что когда-нибудь ее дочурка тоже совершит нечто великое и станет известной на все королевство. Но мечтам матери не суждено было осуществиться. Единственное, что интересовало подросшую Жанну - это кавалеры. Она постоянно была в кого-нибудь влюблена, меняла кавалеров каждые несколько месяцев, и для многих из них ее прелести не остались тайной. По округе о ней пошла дурная слава, к двадцати годам никто из ее многочисленных ухажеров так и не рискнул к ней посвататься. Но хохотушка Жанна не унывала и вскоре уже ехала в Париж вместе с очередным любовником. Они сняли крохотную квартирку на Рю де Пти Шамс, и девушка надеялась, что уж в этот-то раз дело непременно дойдет до свадьбы. Однако у ее возлюбленного были совершенно иные планы. Приметив по соседству дочку респектабельного торговца сукном, он вскоре посватался к ней, и Жанна очутилась на улице с парой су в кармане. Оказавшись в таком бедственном положении, она была вынуждена зарабатывать на жизнь древним ремеслом любви, пока один из сердобольных клиентов не пристроил ее к Клоду Леграну. Тот был вдовцом, жил вдвоем с сыном, и Жанна тут же решила, что юный хозяин вполне годится ей в мужья.

           Однажды, отправившись по какому-то делу к острову Сите, Рене набрел на красочное шествие, проходившее по набережной. Это была буффонада, изображающая древнегреческих богов. На повозках, украшенных цветами, ехали полуобнаженные юноши и девушки с необыкновенными прическами. Головы их венчали корзинки с цветами, виноградом, фруктами. Некоторые 'богини' были одеты в тунику, но большинство имели только плащи, накинутые на одно плечо. Позади повозок с 'богами' ехала группа музыкантов, игравших на различных инструментах и производивших страшный шум. Толпа вокруг кричала и улюлюкала.
           Рене растерянно смотрел на полуобнаженных девушек. Он видел подобное и раньше, будучи ребенком, но тогда это зрелище его ничуть не взволновало. Сейчас же он ощутил внезапную слабость, сердце сильно забилось, внизу живота стало горячо, и он почувствовал, что гульфик стал неожиданно тесен. Юноша с вожделением смотрел на 'богинь'. Вон та, с волосами пшеничного цвета - как она похожа на Жанну! Ему захотелось дотронуться до ее обнаженной груди, погладить щеки, губы. Как в тумане пошел он домой, пытаясь справиться с дыханием.
           Отец отправился на собрание цеха, дома была только Жанна. Она, напевая, мыла блестящие стеклышки окна и, услышав шаги, обернулась. Рене увидел ее смеющиеся глаза, вздымающуюся грудь, и в голове у него помутилось. Он шагнул к ней, а девушка, интуитивно поняв, что с ним происходит, призывно улыбнулась и прошептала нетерпеливо:
           - Ну же?
           Последняя преграда рухнула, и Рене, как безумный, накинулся на нее, повалив на пол. Он чувствовал, как волны бурной реки захлестывают его все сильнее, и не видел ничего, кроме этих смеющихся глаз, которые он целовал нетерпеливо и исступленно. Жанна искусно направляла его действия. Возбуждение все нарастало, и вот в голове Рене вспыхнул яркий свет, захлестнувшие его волны достигли максимума и вдруг осторожно отступили, оставив его на берегу, обессиленного и счастливого. Он лежал, чувствуя, как теплое блаженство растекается по его телу, даря успокоение и умиротворенность.
           Отдышавшись, он повернул голову и посмотрел на Жанну. Ее глаза по-прежнему смеялись, но теперь в них появилось что-то еще. Рене прижал ее к себе, чувствуя, что ни к кому доселе не испытывал подобной нежности и благодарности. Он был горд собой и совершенно счастлив.

           С этого дня Жанна стала приходить в комнату Рене каждую ночь. Она не только сама была умела в делах любви, но и тактично учила его искусству доставлять удовольствие даме.
           Рене понимал, что, увлекшись Жанной, он обманывает Женевьеву, но не мог отказаться от этой первой в своей жизни чувственной любви. Он сам удивлялся, почему Женевьева не вызывает у него плотского желания. Вероятно, зная ее с детства, он привык видеть в ней скорее сестру, чем женщину. Он оправдывал себя тем, что позже непременно женится на ней и оставит Жанну, а пока... Пока он забыл обо всем, наслаждаясь постепенно открывавшимися ему тайнами тела. Не удовлетворяясь ночными визитами Жанны, он подлавливал ее каждую минуту, когда отец не мог их видеть. И та, подбадривая его разными заводными словечками, покорно отдавалась ему на верстаке, на полу и даже в постели его отца.
           Клод догадывался об их отношениях, но возражать не решался: он никогда не видел сына таким довольным и счастливым. 'Будь, что будет, - решил он. - Со временем восторги улягутся, и все встанет на свои места'.
           Клод не ошибся: этот роман длился недолго. Через пару месяцев он стал замечать, что восторг в глазах сына поутих.
           И в самом деле, все реже искал Рене уединения с Жанной, все чаще его раздражало ее бесстыдное кокетство. Она видела эти ненавистные признаки увядающей любви и из кожи вон лезла, чтобы сохранить отношения.


***


           Как-то во время воскресной мессы Рене услышал с улицы знакомый звук трещотки. Так предупреждали о своем появлении те редкие прокаженные, которых еще не успели забрать в лепрозорий. Рене передернуло. По окончании мессы Клод, который тоже слышал трещотку, придержал сына за локоть.
           - Подожди, сынок, пойдем попозже. Пусть он уйдет.
           Выждав некоторое время, они вышли на улицу. Нищие, ежедневно просящие на паперти милостыню, уже разошлись. Отец и сын спокойно направились в калитке, и тут из кустов выскочил какой-то калека и, схватив Рене за руку, загнусавил:
           - Подайте, добрый господин, Христа ради...
           Рене взглянул на жуткие бугры и язвы на его лице и похолодел от ужаса. Проказа!
           - Отец!
           В панике он выдернул руку и побежал куда глаза глядят. Клод припустился за ним.
           Он нашел сына дома, тот, стоя над тазом для умывания, яростно натирал руку вымоченным в масле песком.
           - Успокойся, прошу тебя, - Клод похлопал его по плечу, - ничего страшного не произошло. Мне в жизни не раз приходилось касаться прокаженных, и, как видишь, я здоров. Так что бояться нечего.
           Услышав это, Рене и в самом деле несколько успокоился, но продолжал натирать задетую нищим руку, пока не начала сочиться кровь.

           Ночью Рене пришла в голову неожиданная мысль. Проказа - болезнь смертельная, и если он все-таки заразился, что будет с его бессмертием? А в то, что желание, загаданное в аббатстве Сен-Дени, исполнится, и он не умрет, пока сам не захочет, Рене верил свято. Ему вдруг стало очень неуютно - ведь бессмертие совсем не означает полноценную жизнь. Господи! Неужели тогда ему на долгие века оставаться прокаженным? И его, по существующей традиции, отпоют в церкви, положат в гроб, предадут символическим похоронам, а потом на веки вечные запрут в лепрозории?! И для всех своих близких он будет словно бы мертв?! И это то, о чем он мечтал? Зачем нужна ему такая бесконечная жизнь?
           Рене поймал себя на мысли, что никогда не задумывался, в какой именно форме он получит бессмертие. Будет ли к нему приходить какой-нибудь волшебник и воскрешать его хладное тело? Или он просто будет жить и стареть столетьями? Ему случалось видеть стариков лет семидесяти, а то и больше, и все они были совсем дряхлыми. Что ж тогда будет с ним лет через двести? А если он потеряет руку или ногу? А если и то, и другое? Так и будет жить вечно калекой? Рене в панике заметался в кровати. Боже великий, ну почему он не загадал быть здоровым, молодым и бессмертным?!


***


           Через год Клод почувствовал, что их с Рене усилиями уже нельзя удовлетворить постоянно возрастающий спрос на перчатки. Он нанял двоих подмастерьев, уже имевших навыки в этом деле. Они приходили рано утром и уходили под вечер, успевая за день сделать немало работы. У Рене появилось больше свободного времени.
           История с Филиппом де Леруа уже не причиняла ему такой боли и потихоньку начала забываться, роман с Жанной больше не вызывал былых восторгов, и Рене стал подумывать о возвращении в ордонансную роту. Не быть же ему, в самом деле, всю жизнь перчаточником! Он поделился своими планами с отцом, и тот выразил полное одобрение.
           Рене отправился к Дюпе, ставшему к тому времени капитаном. Тот помнил юношу и принял его с распростертыми объятиями. Они договорились, что по окончании лета Рене вступит в регулярную роту. Начиналась новая страница в его жизни.

           В начале июля 1511 года Клод вернулся домой с цехового собрания крайне возбужденный и с порога огорошил Рене:
           - Меня избрали в Городской совет от нашего цеха, представляешь?! В будущий понедельник уже пойду на собрание!
           Несколько мгновений тот смотрел на отца круглыми от удивления глазами, а потом завопил:
           - Как здорово, папа! Ты будешь заседать в Доме на сваях! Это великолепно! Мы выбились в люди!
           - Да уж, сынок, - согласился счастливый Клод, - Городской совет - это не шутка. Теперь мы будем видными и уважаемыми людьми.
           Всю ночь они провели, строя планы на будущее. Городской совет состоял из богатых горожан и управлял жизнью Парижа, согласуя свои решения с королем. Члены Совета могли покупать должности, предназначенные для дворян, а вместе с ними - и право на получение дворянского звания.
           - На воскресенье назначена казнь, - сообщил Клод. - Как член Городского совета, я обязан присутствовать.
           Рене выразил желание пойти с отцом.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 7 сентября


           В Париже существовали строгие правила относительно того, какой должна быть казнь в зависимости от вида преступления и социального статуса преступника. Аристократа нельзя было казнить иначе, кроме как отрубить ему голову. Подозреваемым в ереси и колдовстве был уготован очистительный костер. Промышляющих грабежом колесовали, а всех остальных преступников ждала виселица.
           В этот раз посредине Гревской площади стоял столб, вокруг которого был навален хворост. К столбу крепилась веревка, чтобы привязывать осужденного. Все эти приготовления указывали на то, что должны сжечь еретика или колдуна.

           Анна Кордье верила в силу слова. Она была потомственной знахаркой и пыталась убедить в своей невиновности сначала стражников и дознавателей, потом судей. Ей не поверили, пытали и приговорили к сожжению. Конечно, она не выдержала пыток - а кто бы на ее месте выдержал? Ей пришлось сознаться в том, что она ведьма. Теперь у нее осталась одна надежда - попытаться убедить в своей невиновности собравшихся на площади людей. Ведь она лечила их детишек, варила снадобья от различных болезней - они должны, обязаны ей поверить! Если ей удастся их убедить, возможно, толпа отобьет ее у стражников...
           Анна сознавала, что шанс невелик. Люди... да как можно на них надеяться? Когда заболела юная дочь башмачника, уж кого только ее отец ни просил о помощи - аптекарей, священников, лекарей. Но все они разводили руками: болезнь неизлечима, пациент в руках Божиих. А потом пришла она, Анна, и своими знаниями, терпением и упорством все-таки смогла поставить девочку на ноги. Башмачник чуть с ума не сошел от счастья, долго говорил, как он ей благодарен... и донес на нее инквизиции. И после этого она все еще рассчитывает на помощь? Впрочем, что ей еще остается? Надеяться больше не на что.
           Она оделась в простую рубаху и юбку, сверху накинула плащ. Повязать волосы ей не позволили, и темные, с проседью, локоны свободно падали на плечи. Тяжелая дверь камеры открылась, и появился стражник - пора.

           С раннего утра к площади стекался народ. Горожане и крестьяне из окрестных деревень приходили поодиночке и семьями. До казни планировалась ярмарка, после нее представление балагана, - в общем, день обещал быть интересным. Разношерстная толпа все утро двигалась вдоль тележек с товарами, расставленных по периметру площади. Ремесленники в просторных рубахах, хозяйки в широких платьях и чепцах, студенты из Латинского квартала в длинных черных одеждах, оборванцы в лохмотьях - кого тут только не было. Разговоры, торговля, крики, песни - все смешивалось в непрерывный, оглушительный шум.
           К середине дня люди стали подтягиваться к центру площади. Толпа на небольшом расстоянии окружила столб, мальчишки старались усесться поближе к будущему костру. Люди нетерпеливо переговаривались: всем хотелось посмотреть на ведьму. Мужчины заключали пари: какая она, молодая или старая, красивая или невзрачная?
           Клод и Рене пришли в полдень и не стали пробираться к месту казни, предпочтя остаться в дальних рядах. Вообще-то членам Городского совета полагалось сидеть на специальном высоком помосте, но Клод посчитал неудобным находиться там, раз он еще не был ни на одном собрании Совета и никого не знал. Впервые пойти на заседание ему предстояло завтра рано утром, поэтому они с Рене не планировали долго задерживаться на площади.
           Вскоре толпа зашевелилась - подъехала повозка с осужденной. Стражники вывели Анну Кордье и потащили к месту казни. По толпе пронесся вздох разочарования - ведьма была немолода и некрасива. На ходу Анна вглядывалась в лица, пытаясь уловить на них сострадание, сочувствие, но читала в глазах лишь холодное любопытство. Нет, эти люди ей не помогут! Ей стало безумно, до обморока страшно, ноги ее подкосились, и последние несколько шагов стражники буквально несли ее на руках. Они подтащили ее к столбу и заставили подняться по лесенке на небольшую площадку. Немного отдышавшись, она решила использовать свой последний шанс. Пока ее привязывали к столбу, она набрала в грудь побольше воздуха и прерывающимся от ужаса голосом закричала:
           - Люди! Многие из вас знают меня! Вспомните, я лечила вас и ваших детей, я помогала вам, я спасала вас! Пожалейте меня! Я не ведьма!
           Из толпы на нее смотрели сотни враждебных и равнодушных глаз. Из последних сил она запричитала:
           - Я невиновна! Пощадите!
           Ноги ее уже не держали, она повисла на веревках. Парализующий страх овладел ею, и она затихла.
           Рене с ужасом слушал эти крики: он ненавидел казни, ненавидел смерть. Хотя, конечно, за колдовство надо наказывать. И все же в его душе шевельнулась жалость к несчастной, напуганной женщине.
           Толпа все прибывала, стоящие сзади немилосердно давили в спину. Рене повертел головой, ища отца - тот был в нескольких туазах от него, их разделяло полтора десятка человек.
           Стражники взялись за руки, оттесняя толпу на безопасное расстояние. Затем трое из них, взяв приготовленные заранее факелы, подошли к столбу и подожгли окружающий его хворост.
           - Люди! - завопила несчастная в последний раз.
           Она в ужасе взглянула вниз - пламя медленно разгоралось. Анна с отвращением почувствовала, как струйка мочи стекает по ее ноге. Ее вдруг охватила злость: мерзавцы, негодяи, до чего они ее довели! Повалил дым, нестерпимый жар лизал ей ноги. Она выпрямилась и, превозмогая боль, закричала:
           - Будьте вы все прокляты! Всем, кто сейчас стоит и смотрит, как я умираю - всем вам гореть в аду, как я горю сейчас на этом костре!
           Толпа в ужасе ахнула и отшатнулась. Проклятие умирающей ведьмы - что может быть страшнее? За что она их так?!
           - Все... до единого... прокляты... - из последних сил хрипела Анна, извиваясь от боли. Пламя охватило ее волосы, и она испустила страшный, звериный вопль. Усилившийся ветер понес над площадью запах горящей плоти.
           - Она прокляла нас! - в отчаянии крикнул кто-то, толпа, словно по сигналу, дрогнула, и все бросились врассыпную. Началась паника, люди кричали, метались, падали, давя друг на друга. Рене, оказавшись в центре неразберихи, пытался бежать, но вдруг увидел, как, теснимый другими, Клод упал. Рене рванулся к нему, наклонился, пытаясь поднять, но толпа буквально унесла его прочь. Юноша, барахтаясь в море обезумевших от страха людей, сквозь невообразимый шум услышал крик отца, крик отчаяния и боли. В ужасе пытался он протиснуться обратно, но в такой давке не было никакой надежды вернуться. Десятки раздавленных и покалеченных людей остались под ногами обезумевшей толпы.

           Похоронив отца, Рене с тяжелым сердцем стал разбираться с делами. Он оформил в канцелярии прево наследство, в которое входил новый дом на улице Сен-Поль и перчаточное дело отца. Рене решил отдать изготовление перчаток в ведение подмастерьев, а сам с нетерпением ждал сентября, срока, когда капитан Дюпе примет его в ордонансную роту. После гибели отца Рене чувствовал себя страшно одиноким. Пытаясь забыться, он целыми днями расшивал изготовленные подмастерьями перчатки, но и работа не приносила ему успокоения. Рене угнетало, что он не смог спасти отца, он чувствовал свою ответственность за гибель Клода. Единственное, что немного утешало - в давке и ужасе, охватившем толпу, он не испугался, не поддался панике и не бежал, когда отцу нужна была помощь, напротив, пытался прорваться к нему и спасти. Вспоминая опасные ситуации, возникавшие в его жизни, Рене удивлялся, ему казалось, что при испуге им поочередно руководят два разных человека - то смелый и бесстрашный, то подлый и трусливый. Почему он так по-разному поступает в случае опасности? - спрашивал себя Рене и не находил ответа.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 8 сентября


           - Милый мой, пожалуйста, не убивайся так! Ты сделал все, что мог!
           - Со мной все в порядке.
           Женевьева с сочувствием наблюдала, как тяжело переживает Рене смерть отца. Никакие слова не могли его утешить. Он снова, как после возвращения из школы, замкнулся в себе, и ничто его не радовало. Горько было видеть, как на его лице появляется невеселая кривая усмешка, словно отражение тоски по безвозвратно потерянному.
           Девушку тревожило и то, что Рене записался в ордонансную роту. Что же это за семейная жизнь, если он будет ночевать в казарме? Она с горечью думала, что, возможно, Рене вообще не хочет на ней жениться. Во всяком случае, никаких шагов он не предпринимал. Женевьеву терзала неизвестность. Всей душой она тянулась к любимому, замирая от одного его взгляда, и жестоко страдала оттого, что не могла понять его намерений. Конечно, не может быть и речи о свадьбе, пока не закончится траур, она подождет, ей бы только знать, что Рене не передумал.
           - Знаешь, ко мне посватался Пьер, сын суконщика с улицы Териви, - осторожно сказала Женевьева. Ей так хотелось, чтобы Рене возмутился, но тот лишь пожал плечами.
           - Надеюсь, папаша Буше послал его подальше.
           Дни проходили за днями, а Рене по-прежнему не заговаривал о женитьбе. А между тем лето кончалось, приближалось время его переезда в казарму, и измученная ожиданием и неизвестностью Женевьева решилась на отчаянный шаг. Выбрав вечер, когда Рене был дома один, девушка направилась на улицу Сен-Поль.

           Жанна, получившая известие о болезни матери, уехала в родную деревню. Рене пришлось самому разбирать на ночь постель. На комоде горела одинокая свеча; глядя на огонь, он сел на кровать и задумался.
           Дверь тихо скрипнула, Рене поднял глаза и с удивлением увидел вошедшую Женевьеву. С минуту она стояла в дверях, спокойно глядя на него, потом подняла руки и принялась медленно развязывать тесьму на рубашке. С изумлением и все возрастающим желанием Рене молча наблюдал, как юбка, рубаха, панталоны по очереди падают на пол. Движения Женевьевы были медленными, словно во сне. И вот, наконец, последняя деталь одежды упала к ее ногам, и девушка предстала перед Рене совершенно обнаженной. В сгущающихся сумерках кожа ее казалась смуглее, чем обычно, отсветы пламени плясали на упругой груди и порозовевшем от смущения лице. Жар моментально разлился по телу Рене, ему стало трудно дышать. Он упал перед Женевьевой на колени и принялся осторожно целовать ее живот и бедра.

           Всю ночь сгорали они в пламени любовного пожара, а наутро было решено сыграть свадьбу сразу после окончания траура. Рене, словно очнувшийся от долгого сна и взглянувший на невесту совершенно иными глазами, сам себе удивлялся - почему он так долго медлил? А Женевьева с обожанием смотрела на него и от души надеялась, что ей не придется гореть в аду за свой отчаянный поступок.

           Тем же утром Рене отправился к отцу Женевьевы за разрешением на помолвку. Они с Жаком оговорили условия, подарок жениха невесте, приданое и ударили по рукам ко всеобщему удовольствию. Из-за траура по Клоду Леграну решено было не устраивать праздника, Рене, Женевьева и ее родители пригласили лишь пару друзей, в присутствии которых и подписали необходимые бумаги.
           Через несколько недель пришло время влюбленным расстаться: Рене был зачислен в ордонансную роту и теперь жил в казарме. Здесь он снова встретился с Жаком Тильоном и другими бывшими школярами. Поначалу юноша старался держаться подальше от Жака и его друзей. Но зачастую им приходилось вместе тренироваться, кроме того, теперь все они были взрослыми, поэтому затаенная вражда ни разу не переросла в открытое противостояние, наоборот - понемногу начала остывать.
           Постоянное пребывание в казарме не мешало Рене думать о Женевьеве, уходить домой на выходные и проводить с нею бессонные ночи. Любовь захватила его целиком, без остатка, и ему с трудом давалась каждая минута, когда рядом не было возлюбленной. Теперь он уже не сомневался в своем желании жениться на ней, завести детишек и провести вместе всю жизнь. Женевьева оказалась скромной и страстной одновременно, и это противоречие распаляло Рене, сводя его с ума. Он с трудом дождался окончания траура и уже в феврале послал к супругам Буше закадычных друзей, Поля Готье и Мишеля Жаро, чтобы оговорить дату свадьбы.

           Вернувшись в Париж, Жанна обнаружила, что сердце возлюбленного занято другой женщиной. Коварная девица Буше отняла у нее Рене! Мало того, что она, Жанна, осталась без жениха, так еще ненавистная дочь мясника станет теперь ее хозяйкой! Конечно, можно немедленно уйти, но куда? Выплакавшись, Жанна решила: раз уж идти ей некуда, она останется и будет работать, как раньше, а там... время покажет.


***


           И вот, наконец, долгожданный день настал. На венчание, кроме родных и друзей, пришли все соседи с улицы Сен-Дени и члены цеха перчаточников. Многие из них знали жениха и невесту с детства и не сомневались, что рано или поздно будут гулять на их свадьбе.
           Для венчания по предложению Катрин Буше была выбрана маленькая, но очень уютная церковь Сен Катрин на углу улицы ля Буфетри. С утра Рене с приятелями отправился туда из своего дома, а Женевьева с родителями, подругами и соседями - из дома супругов Буше на Сен-Дени. Гости были одеты в самые лучшие одежды, весело играли нанятые музыканты, ярко светило солнце, все вокруг было наполнено радостью и ожиданием грядущего праздника.
           Шаферы точно рассчитали время, и процессия Женевьевы, как и следовало, прибыла к церкви немного раньше. Гости остались у входа встречать Рене, а невеста с родителями уединилась в специально отведенной комнатке в боковом приделе. Чуть позже прибыл жених с друзьями, церковная колокольня приветствовала их радостным звоном. Гости веселой гурьбой зашли в распахнутые церковные двери, но под сводами собора все притихли, оглушенные торжественностью момента.
           Когда все заняли места на скамьях, в церковь вошел Рене под руку с госпожой Буше. Под звуки органа они двинулись вдоль высокой колоннады к алтарю, где их уже ждал пожилой священник. Катрин отошла в сторону, и юноша остался один. Орган грянул с новой силой, и в церковь вошла Женевьева под руку с отцом. При виде нее сердце Рене восторженно забилось: в платье из красного шелка, перетянутом на талии поясом с жемчужными узорами, и с серебряным венцом на голове Женевьева выглядела настоящей красавицей. Ее волосы покрывала полупрозрачная газовая вуаль, закрепленная на венце, а глаза сияли счастьем, освещая личико и делая его по-настоящему прекрасным. Юноша с замиранием сердца наблюдал, как невеста приближается к нему. Жак довел дочь до алтаря и отступил в сторону. Музыка смолкла.
           Рене стоял рядом с невестой, голова у него слегка кружилась. Теперь эта девушка, такая знакомая и в то же время далекая, - его жена перед Богом и людьми. Они связаны на всю жизнь, и другой у него уже не будет.
           - Ego conjungo vos in matrimonium in nomine Patris, et Filii, et Spiriti Sancti , - услышал Рене слова пастора. Всё! Теперь он женатый человек. Он больше не одинок. Снова зазвучал орган.
           После венчания молодожены и гости веселой толпой высыпали на улицу. Рене подал руку Женевьеве, и свадебная процессия направилась к дому супругов Буше.
           Они уже сворачивали на Сен-Дени, когда Рене почувствовал чей-то пристальный взгляд. Он обернулся и сквозь толпу гостей разглядел стоящую в стороне старуху в темно-коричневом платье. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы узнать ее - Мари Дюшон. Встретившись с ним взглядом, женщина перекрестилась и громко произнесла:
           - Демон! Демон бессмертия!
           Гости удивленно оглядывались, а старуха вдруг закричала, обращаясь к Женевьеве:
           - Беги от него, девочка, беги! Он демон! Он лишит тебя самого дорогого!
           Несколько человек подошли к мадам Дюшон, пытаясь ее успокоить, но она вырывалась и всё кричала:
           - Беги! Беги!
           Испуганно оглянувшись, Женевьева прижалась к мужу:
           - Что это значит?
           - Не обращай внимания, старуха одержима бесами.
           - Нехорошо это, - она сокрушенно покачала головой. - Дурной знак.
           "Я отниму у Женевьевы самое дорогое? Чушь какая... Но ведь с бессмертием старуха не ошиблась! И опять демон... Господь милосердный, что же с нами будет?!"



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 9 сентября


           Рене выхлопотал в роте двухнедельный свадебный отпуск, на протяжении которого не расставался с Женевьевой ни на минуту. Та сразу же разделила с Жанной обязанности, указав, что она будет делать в доме сама. Помимо этого, Женевьева выразила желание изучать перчаточное дело, чтобы в случае необходимости иметь возможность помогать мужу. Рене с радостью принялся обучать ее премудростям ремесла.
           Жанна, казалось, никакой обиды на них не держала, переключив свое внимание на одного из подмастерьев. Она вела себя скромно, как подобает хорошей служанке, и Рене был ей благодарен за то, что она ни словом, ни взглядом не намекала на их былую связь.
           Отпуск подошел к концу, и Рене был вынужден вернуться в казарму. Каждую субботу он приходил домой, и проводил с Женевьевой восхитительные часы до вечера воскресенья. Время текло приятно и размеренно, Рене забыл о былых горестях, ему казалось, что счастливее человек и быть не может. Однако он ошибся: когда Женевьева сообщила, что ожидает ребенка, его восторгам не было предела. Рене чувствовал сладкую эйфорию, ему хотелось раскинуть руки и полететь. Казалось, ему все под силу, ничто не может быть для него невозможным.


***


           Как-то раз Женевьева занемогла и пожелала на весь день остаться в постели. Жанна ликовала: теперь соперница в ее власти. Хозяин, как обычно, в казармах, и ничто не сможет ей помешать. Схватив корзинку, девушка побежала на рыночную площадь.
           Прожив много лет в деревне, Жанна прекрасно разбиралась в травах и точно знала, какая из них может помочь, а какая - погубить. Поэтому, придя на рынок, она тут же направилась к лотку травницы и купила сушеную ромашку и семена белены.
           Вечером, заварив травы, она отнесла чашу Женевьеве.
           - Выпейте, госпожа, это настой из лекарственных трав, он вам поможет.

           Вернувшись из казармы в субботу, Рене обнаружил пугающую картину - дом был заполнен лекарями и алхимиками, которые толпились вокруг кровати Женевьевы. Она лежала осунувшаяся, бледная, с разметавшимися волосами, у него сжалось сердце от одного взгляда на нее.
           Увидев Рене у двери, Жанна схватила его за руку и оттащила в угол комнаты.
           - Что случилось? Она умерла? - прохрипел он испуганно.
           - Нет, нет, Господь с вами, сударь, что вы такое говорите, - ответила Жанна шепотом. - Госпожа заболела... но она поправится. Вот только ребеночек... не смогли спасти... - Она помолчала и печально добавила, - Такое часто случается.
           Рене почувствовал, как на мгновение остановилось сердце. Малыш, его малыш! Известие оглушило его, он словно воочию видел своего маленького отпрыска, которому так и не суждено было родиться. Прислонившись к стене, Рене отдышался и потряс головой. Ничего, лишь бы с Женевьевой все было хорошо, а с остальным они как-нибудь вместе справятся.
           Осторожно ступая, он подошел к кровати.

           - Я не смогла сохранить для тебя нашего первенца, - печально проговорила Женевьева, положив голову ему на плечо.
           Она поправлялась на удивление быстро - молодой, сильный организм брал свое - и уже могла сидеть в постели. Рене, заранее отправивший посыльного с известием к капитану Дюпе, целые дни проводил рядом с ней.
           - Ничего, родная, лишь бы с тобой все было в порядке.
           Она оторвалась от Рене и посмотрела ему в глаза долгим, изучающим взглядом. Казалось, она сомневалась, стоит ли говорить о том, что ее мучило. Наконец она решилась и тихо прошептала:
           - Это Жанна.
           - Что? - не понял Рене.
           - Это Жанна меня отравила.
           Муж прижал ее к себе, пытаясь успокоить.
           - Ну что ты, девочка моя. Какие глупости.
           Но она вырвалась и яростно зашептала:
           - Я знаю, о чем говорю! У меня была всего лишь легкая простуда. Она приготовила мне лечебный отвар, а ночью все началось. Ты знаешь, что у нее бабка колдунья? Мне Клотильда говорила.
           - Ох, уж эти твои подружки-сплетницы!
           Женевьева умоляюще прижала руки к груди.
           - О, Рене, не спорь со мной, пожалуйста! Я чувствую, это она. Я знаю, она с первого дня меня ненавидит, с самой свадьбы!
           Рене задумчиво смотрел на жену. Возможно, она и в самом деле права? Он никогда не замечал ничего подобного за Жанной, но как знать? Вдруг она затаила в душе злобу и ревность? Нет, это совершенно невозможно.
           Женевьева продолжала горячо его убеждать:
           - Тебя целыми днями нет, а я тут с ней одна. Я боюсь ее! Представь, что может случиться с нашим следующим ребенком? Вдруг она убьет и его тоже?
           Рене кивнул.
           - Хорошо, милая.
           На следующий день Рене отправился в канцелярию прево и написал жалобу. Городские власти начали дознание, но Жанны уже и след простыл.
           Вместо красавицы Жанны Женевьева наняла пожилую Моник Бернар, и жизнь потихоньку вернулась в прежнюю колею.


***


           События в жизни Франции следовали одно за другим. В январе 1514 года умерла Анна Бретонская, 'королева при двух королях' . Это дало возможность Франциску, графу Ангулемскому, жениться на ее дочери Клод, с которой он был помолвлен уже восемь лет. При жизни королева, вопреки желанию Людовика, не давала согласия на этот брак, и он стал возможен только после ее смерти. Овдовевший король, все еще надеявшийся обзавестись наследником, тоже не стал долго мешкать, и уже летом во Францию прибыла английская принцесса Мария Тюдор, ставшая его новой супругой.
           Ходили слухи, что Франциск, встречавший невесту короля в Кале, сразу же влюбился в нее, и юная принцесса ответила красавцу графу взаимностью. Но мать Франциска, Луиза Савойская, надеявшаяся, что сын станет следующим королем, решительно воспротивилась этой связи.
           - С ума вы сошли, сударь? - пеняла она сыну. - Людовик стар и едва ли сможет стать отцом, но если Мария понесет от вас, то ваш сын станет королем, а вы так и останетесь навсегда графом Ангулемским.
           Молодой граф здраво рассудил, что никакая интрижка не стоит короны, и не прогадал. К зиме Людовик заболел и 1 января 1515 года скончался. В этот же день королем был провозглашен Франциск, граф Ангулемский.
           Первые несколько месяцев, пока существовала вероятность беременности королевы Марии, его положение было довольно шатким, но уже весной стало ясно, что Франциску суждено оставаться королем. Луиза Савойская, с рождения сына боровшаяся за корону для него, торжествовала.
           Рене невероятно гордился тем, что когда-то был знаком с новым королем. Однако на празднования, проходившие по всему Парижу, не пошел: он опасался столкнуться с Мишелем и Робером де Леруа.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 10 сентября


           Франциск начал свое правление с того, что решил отвоевать герцогство Миланское, потерянное Людовиком. Он во всеуслышание объявил, что лично возглавит войско. Начались поспешные приготовления к походу. Ордонансная рота капитана Дюпе выступила одной из первых, в начале августа.
           В одном отряде с Рене оказались Жак Тильон и его лучший друг Анри Кретьен. Как ни странно, у Рене с Анри быстро сложились хорошие отношения. В долгом походе до Альп они поддерживали друг друга, Тильон же держался в стороне, угрюмо косясь на Рене.

            Почти месяц добиралось войско до северных предгорий Альп. Разведчики, посланные Франциском, вернулись с печальными вестями: все удобные переходы через горы заняты швейцарцами, нанятыми для защиты Милана герцогом Массимильяно Сфорца. Франциск разработал невероятный по дерзости план, и наутро его войска начали переход через Альпы по Аргентьерскому перевалу, совершенно для этого не приспособленному. Дорогу прокладывали среди пропастей и утесов, скалы, мешавшие переходу, взрывали, а пушки несли на руках. Это был неслыханный и очень утомительный переход, тем не менее, через пять дней армия Франциска оказалась на южной стороне гор, в районе Пьемонта, и в считанные дни подчинила себе герцогство Савойское. Перейдя реку По, Франциск повел свою армию дальше, на Милан. У маленького городка Мариньяно французам преградили дорогу швейцарские наемники герцога Сфорца.

           Эту битву Рене запомнил на всю жизнь. Ночь накануне боя он не спал, убеждая самого себя быть храбрым. Он бессмертен, убить его не могут - так чего ж ему бояться? Что бы ни случилось - он останется жив. А если ему удастся отличиться в этой битве, возможно, капитан Дюпе доложит об этом самому королю... и как знать... "Господь великий, дай мне смелости!"
           Ранним утром 13 сентября 1515 года к возвышенности, на которой расположился французский лагерь, приблизились швейцарцы. Они шли сомкнутыми колоннами в абсолютной тишине, чтобы боем барабанов и звуком рожков не предупредить противника о своем появлении. Наемники герцога Сфорца надеялись, что большинство французских солдат еще спит, и рассчитывали застать их врасплох. Но просчитались: король Франциск, уже сталкивавшийся с подобной тактикой, расставил на всех дорогах разведчиков, и, когда швейцарцы приблизились, войско короля встретило их пушечными залпами. Завязался ожесточенный бой.
           Молодой король, которому лишь накануне исполнился двадцать один год, прямо на поле битвы был посвящен в рыцари знаменитым полководцем шевалье Пьером де Байярдом, и это событие немало воодушевило войска.
           Рене удалось блеснуть в этой битве. Забыв о страхе, врезался он в строй швейцарцев, рубя врагов направо и налево. Вокруг стоял адский шум от свистящих ядер, лязга оружия, крика раненых. Солнце нещадно палило, пот заливал глаза, но Рене упорно махал мечом. Немного впереди маячила спина Анри Кретьена, столь же самозабвенно крушащего противников.
           Швейцарцы дрались отчаянно, но к вечеру стало понятно, что перевес склоняется на сторону французов. Рене с облегчением увидел, что передние ряды вражеской пехоты пятятся. Французы остановились, ожидая команды. На мгновенье наступила тишина. В этот момент раздался отвратительный свист летящего пушечного ядра. Звук нарастал, и Рене, подняв глаза, в ужасе понял, что настала его последняя минута. Ядро летело прямо на него и на стоящего впереди Анри Кретьена. Как завороженные, стояли они, ожидая своей участи, не в силах что-либо изменить.
           Вдруг Рене услышал истошный вопль за спиной, тут же получил сильнейший удар в плечо и, отлетев на несколько шагов, упал в грязь. Жак Тильон, толкнувший Рене, с перекошенным лицом метнулся к Анри. Но не успел. Ядро достигло земли, разорвав Кретьена на части; окровавленный Жак упал рядом с другом.
           Раздались звуки рожка, французы бросились в наступление.
           Вскочив, Рене кинулся к своему спасителю. Жак был еще жив. Он упал на колени и приподнял голову Тильона.
           - Жак!
           - Тихо, - прохрипел тот, - слушай. Это я... напал тогда на Леруа... мы подстерегли его за казармой...
           - Я знаю, - помедлив, тихо ответил Рене.
           Жак поднял на него затуманенный взгляд.
           - Знаешь? Как ты... можешь знать?
           - Я стоял за углом и все видел, - Рене с трудом подбирал слова, - но я... я побоялся вмешаться. Вас было пятеро...
           "Господи, неужели я решился это сказать?!"
           В последнюю минуту жизни Жак нашел в себе силы утешить недруга.
           - Ничего... это может быть... с каждым...
           У Рене на глазах выступили слезы. Он никак не ожидал таких слов от Жака, чувство благодарности затопило его, и он попытался поднять раненого на руки.
           - Потерпи, я вытащу тебя!
           Жак застонал. - Нет... Я рад, что ты жив... Хоть одно... доброе дело... А мне конец...
           Голос его становился все слабее.
           - Прощай, Легран... Помолись за мою... загубленную душу... Как жаль умирать...
           Изо рта его хлынула кровь, голова безвольно откинулась. Рене в замешательстве смотрел на труп бывшего врага. Жак спас его, пожертвовав собой... Почему?
           Рене осторожно опустил голову Жака на траву, сел рядом и заплакал. Это были слезы облегчения. Тяжкий груз, который он носил в душе со дня смерти Филиппа, словно стал меньше весом. Наконец-то он решился рассказать кому-то о своем предательстве! И Жак не осудил его, не назвал подлецом и трусом, наоборот, попытался утешить. Рене чувствовал невероятное облегчение.


***


           Сражение продолжалось два дня и закончилось полной победой юного короля Франции. Три недели спустя удрученный герцог Сфорца сдал Милан без боя, и Франциск со своим войском расположился в захваченном городе.
           Рене, проявивший себя в сражении настоящим героем, получил звание сержанта. Он был горд и счастлив, ему нравилось воевать: в бою куда-то исчезал извечный страх смерти. Ну и, конечно, Рене был абсолютно уверен, что никогда не умрет, и все время помнил об этом. Он чувствовал себя свободным и почти всемогущим. И даже боль от совершенного когда-то предательства почти прошла, словно Жак забрал ее с собой в небытие.

           Ордонансная рота оставалась в Милане почти год, пока Франциск вел переговоры с папой и королями заинтересованных стран. Красавец сержант имел большой успех у миланских барышень. Рене льстило их внимание, и раз или два он не устоял перед чарами юных итальянок. Но всерьез их не воспринимал, это были лишь мелкие интрижки, утеха плоти. Он по-прежнему отчаянно скучал по своей Женевьеве.
           Рене с удивлением наблюдал за миланской жизнью, в корне отличающейся от того, что он привык видеть в Париже. На его родине священники проповедовали идеалы аскетизма и духовного самоуничижения человека как жалкого, греховного создания. Итальянцам же такая мораль была совершенно чужда, у них господствовал дух внутренней свободы и отношение к человеку как к разумному, талантливому, прекрасному творению Бога, венцу мироздания.
           Необычайно модным было подражание античному обществу, горожане старательно воспроизводили в быту жизнь древнеримских патрициев. Каждый миланец, казалось, был нацелен на творчество - многие писали, лепили, ваяли, рисовали, те же, у кого не хватало на это времени или таланта, заказывали свои портреты, статуи, оплачивали их и всячески поддерживали людей искусства. Все состоятельные горожане увлекались коллекционированием: гобелены, картины, монеты, геммы, книги, печати, скульптуры - все это собиралось и выставлялось в богатых домах на обозрение гостей. Огромной популярностью пользовались мастера творческих профессий. Рене понимал, что в духовном плане итальянцы, безусловно, намного опережают его соотечественников.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 11 сентября


           Наконец летом следующего года победоносная армия вернулась домой. Парижане встречали воинов как героев. С трудом прорвавшись сквозь толпу восхищенных горожан, Рене поспешил на улицу Сен-Поль. Верная Женевьева, прослышав о возвращении королевского войска, ждала его у входа в дом. Она смотрела, как приближается повзрослевший, возмужавший Рене, и ей хотелось кричать от радости.
           Следующие дни изголодавшиеся друг по другу супруги не расставались ни на минуту. Почти все время они проводили в спальне, словно стараясь наверстать упущенное за год разлуки. Их занятия не остались безрезультатны: спустя несколько недель Женевьева вновь сообщила мужу, что беременна.
           В этот раз окрыленный Рене решил подстраховаться. В госпитале Сен-Мишель он нанял акушерку, которая раз в неделю приходила к Женевьеве и проверяла ее состояние. Хотя сам он вынужден был вернуться в казармы, служанке Моник было строго-настрого наказано внимательно присматривать за хозяйкой и в случае малейшей опасности немедленно посылать за ним. Обе, и акушерка, и Моник, дивились этим предосторожностям - беременность ведь дело обычное, - но неукоснительно выполняли приказание. Между собой они, бывало, посмеивались, мол, непонятно, кто должен родиться - ребенок перчаточника или наследник королевского престола.
           Однако предосторожности оказались излишними, Женевьева прекрасно перенесла беременность и весной 1517 года родила очаровательного малыша, которого супруги Легран окрестили Франсуа-Клодом-Жаком. В помощь Женевьеве взяли няньку, Полину Тома: Рене не желал, чтобы его обожаемая женушка переутомлялась.


***


           Через год после возвращения из Миланского похода Рене получил под свое командование один из отрядов ордонансной роты и право обучать новобранцев в военной школе. Новая должность не сильно улучшила его материальное положение, и без того неплохое благодаря процветающему ремеслу, зато добавила Рене уверенности в себе. Он командовал отрядом с большим удовольствием, придумывая все новые виды тренировок и бесконечно улучшая технику владения копьем.
           Что же до перчаточного дела, то им по-прежнему занималась Женевьева. Правда, с рождением Франсуа времени на это у нее было маловато, поэтому всю неделю в мастерской и в лавке ей помогали подмастерья, а с Франсуа - Полина. На выходные же, когда из казармы приходил Рене, она полностью уступала заботу о сыне няньке. Каждую субботу Женевьева с нетерпением ждала мужа, уже с полудня поглядывая в окно. Так проходила неделя за неделей, месяц за месяцем. Малышу исполнился год, он уже сам вставал на ножки и потихоньку пробовал ходить.
           

           - Похоже, милый, Господь дарует нам еще одного ребеночка.
           - Женевьева!
           - Знаешь, я бы хотела, чтоб это была девочка.
           - Что ж, я не против. Назовем ее...
           - Да, - улыбнулась Женевьева. - Ты помнишь?
           - Конечно, милая. Франсуа, Картин и Клотильда. Я верю, так и будет.
           Снова, как и два года назад, потянулись месяцы радостного, нетерпеливого ожидания. Снова раз в неделю приходила акушерка из госпиталя Сен-Мишель, и снова после каждого осмотра с поклоном сообщала, что все идет хорошо.
           В положенное время Женевьева родила здоровую, крепенькую девочку. Малышка Катрин была тихой, много спала, хорошо кушала и радостно улыбалась при виде родителей и няньки. В пять месяцев она уже умела крепко хвататься ручонкой за протянутый ей палец и так потешно морщила личико, что Рене и Женевьева покатывались со смеху.
           Франсуа тоже полюбил сестренку. Он подолгу топтался возле ее люльки, ожидая, когда сестра проснется и начнет при виде него радостно агукать.


***


           В одну из суббот Рене шел привычным маршрутом домой, радостно улыбаясь в предвкушении встречи с Женевьевой и детьми. Он думал о будущем сына и дочери, прикидывая, как бы получить для них дворянское звание. Из задумчивости Рене вывел громкий цокот копыт и встревоженные крики прохожих. Он обернулся и увидел, что прямо на него, трясясь и грохоча, на огромной скорости летит карета. Лошадь понесла, кучер тщетно натягивал поводья, пытаясь ее обуздать. Испуганные прохожие жались по сторонам улицы. Было понятно, что карета вот-вот разобьется, и это грозит ее пассажирам неминуемой гибелью. В голове Рене снова зазвучали слова отца: 'Сынок, ты обязан помочь тому, кто в этом нуждается'. Не раздумывая, он бросился к лошади и ухватился за вожжи. Обезумевшее животное рванулось дальше, Рене, двигаясь вместе с ним, перехватил лошадь под уздцы и, напрягая все силы, повернул ее голову в сторону. Та сбилась с курса, захрипела и остановилась.
           Рене перевел дух, его трясло, как в лихорадке. Он смотрел на лошадь, карету, и не мог понять, как он решился на такое. Кучер сидел на козлах, истово крестясь.
           Немного отдышавшись, Рене приоткрыл дверцу кареты, на которой красовался яркий герб. В полутьме он увидел молодую даму, сидящую в дальнем уголке. Видимо, она лишилась чувств от испуга, голова ее склонилась на грудь, глаза были закрыты. Рене шагнул внутрь, пытаясь получше ее разглядеть. Это явно была знатная дама, к тому же, настоящая красавица. Тонкая и стройная, личико точеное, на щеках легкий румянец, губы приоткрыты. Золотистые кудряшки мягким облаком обрамляли ее лицо. Растерявшись, Рене склонился над ней. Уж не умерла ли она?
           В этот момент юная красавица открыла глаза и, легким движением прижавшись к нему, прикоснулась губами к его губам. Последовал долгий, волнующий поцелуй. Рене не мог прийти в себя от изумления, а дама, отстранившись, прошептала:
           - Такой храбрец заслуживает щедрой награды!
           Она высунулась из окна и крикнула кучеру:
           - В 'Белый петух'.
           Рене не успел опомниться, как они уже ехали по улице, сидя напротив друг друга. Незнакомка внимательно оглядела его и, судя по всему, осталась довольна увиденным. Сам же он не мог отвести глаз от прелестных губок, только что подаривших ему столь неожиданный поцелуй. Она засмеялась и спросила нежным голоском:
           - Как зовут вас, мой прекрасный спаситель?
           - Рене Легран, сударыня.
           - А я Мадлен... Мадлен Ксавье, - улыбнулась она. - Ну же, не молчите, расскажите что-нибудь.
           Юноша замешкался. Красавица снова рассмеялась и прошептала:
           - Что ж, прекрасный мой господин Легран, если вы предпочитаете молчать - будь по-вашему. Но помните, вы мой пленник, не вздумайте сопротивляться.
           Бедный Рене вконец растерялся. Карета между тем остановилась, Мадлен снова высунулась в окно и что-то тихо сказала кучеру. Несколько минут они сидели молча, глядя друг на друга. Затем послышался деликатный стук, дверца кареты открылась, и кучер протянул Мадлен руку. Она накинула темный плащ с капюшоном, который полностью скрывал ее лицо, и вышла из кареты, увлекая за собой Рене. Уже смеркалось, никем не замеченные, они прошли через двор трактира и поднялись по задней лестнице на второй этаж. Мадлен толкнула одну из дверей.
           Рене с недоумением оглядывал комнату, в которой они очутились. Огромная кровать, жестяной умывальник, в углу крохотный стол и табуретка. Снизу, из общего зала, слышался шум и хохот. Да что же такое происходит?!
           Мадлен, видя его растерянность, тихо засмеялась. Она приблизилась к нему, заглянула в глаза. У Рене закружилась голова - неужели эта дама желает принадлежать ему?! Она обняла его за шею, прижалась губами и увлекла на кровать.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 12 сентября


           К полуночи Рене наконец добрался домой. Он шел по знакомой улице, пытаясь осмыслить пережитое приключение. Неужели это и в самом деле было? Он вспомнил ее жаркое тело, упругие груди, сладостные стоны... Она исчезла внезапно, словно сон. Просто прошептала 'Мне пора бежать', накинула плащ и выскользнула за дверь. Полно, да было ли это? Не сон ли, в самом деле?
           Женевьева ласково попеняла любимому - нельзя так долго работать. Она с нежностью смотрела, как он поцеловал спящих детей и отправился наверх, в спальню. Увы, в этот раз он не ответил на ее ласки и, отвернувшись к стене, затих. Женевьева погасила свечу и, стараясь не потревожить уснувшего мужа, тихонько легла. Но Рене не спал - он лежал с открытыми глазами, вспоминая загадочную Мадлен.

           Двумя неделями позже, когда Рене выходил из казармы, к нему подбежал оборванный мальчишка и протянул записку. Развернув ее, Рене с удивлением прочитал: 'Не угодно ли будет прекрасному господину Леграну посетить 'Белый петух' сегодня вечером?' Сердце его радостно забилось, он посмотрел на мальчика и кивнул. Паренек тотчас убежал. Рене же отправился на рю Сен-Николя, где находился трактир.
           Подойдя к 'Белому петуху', он увидел карету и все того же кучера, сидевшего на козлах. Заметив Рене, он спустился на землю, низко поклонился и сказал:
           - Госпожа ожидает вас, сударь.
           - Как звать тебя? - поинтересовался Рене.
           Кучер снова поклонился.
           - Ксавье, сударь.
           Рене кивнул и по уже знакомой задней лестнице поднялся на второй этаж. Оказавшись в узком коридоре, он увидел несколько дверей, одна из них была приоткрыта. Он толкнул ее и оказался в той же комнате, что и две недели назад. Мадлен лежала на постели, ее глаза загадочно поблескивали в свете свечи. Рене смотрел на нее и чувствовал, что теряет голову.

           Мадлен исчезла так же внезапно, как и в первый раз. Он пытался остановить ее, расспросить, но она только засмеялась, покачала головой и растворилась в темноте коридора. Рене ломал голову - кто она такая, как ему найти ее? С фамилией она его обманула, понятное дело, просто назвалась именем своего кучера. Что же ему делать?
           В течение лета Мадлен еще трижды присылала Рене записки, и всякий раз он сломя голову мчался в 'Белый петух'. Она упорно не желала говорить о себе, и, чем загадочнее она себя вела, тем больше распалялся Рене. Но он ничего не мог поделать - она встречалась с ним, дарила ему пару часов горячих ласк и затем исчезала, словно призрак. Рене сходил с ума от желания раскрыть ее тайну и умирал от страха при мысли, что больше она не появится. Его будоражило, что он ничего не знал о ней. Кто она? Замужем ли? Есть ли у нее дети? Кроме того, Рене льстило внимание, проявленное к нему знатной дамой. А в том, что Мадлен дворянка, он не сомневался, об этом свидетельствовал ее вид, манеры, и даже герб на дверце ее кареты.
           Рене искренне надеялся, что Женевьева ничего не подозревает. Однако в этом он ошибался - жена любящим сердцем чувствовала недоброе. Она терзалась, но не показывала вида. В среде горожан супружеские измены мужчин были делом обычным, и считалось, что женам не следует проявлять по этому поводу излишнее недовольство. Женевьева была воспитана в кротости и верила, что такого рода проблему необходимо просто перетерпеть. Тем не менее, это давалось далеко не так легко, как ей хотелось бы. Мучительная ревность снедала ее, она прижимала к себе детей, а потом, когда они засыпали, давала волю слезам.


***


           Рене приближался к своему двадцатипятилетию, возрасту, когда необходимо было решить, собирается ли он навсегда остаться военным, или предпочтет иной род деятельности. До сих пор он был в роте на положении вольнонаемного рекрута, однако по закону таковым можно было считаться лишь с восемнадцати до двадцати пяти лет. Далее оставаться на службе могли лишь члены личной гвардии короля. Это влекло за собой некоторые привилегии, но и немалые заботы. Поэтому Рене, подумав, решил, что в роте не останется и по достижении предельного возраста вернется домой. Пока же он искренне наслаждался последним годом службы, обучением новобранцев, командованием отрядом и задушевными беседами с капитаном Дюпе.

           С конца лета Мадлен больше не объявлялась, и Рене лишился покоя. Каждую субботу, выходя из казармы, он подолгу стоял, оглядываясь, в надежде увидеть мальчишку-посыльного. Но, увы, то ли Мадлен надоело с ним встречаться, то ли дела вынудили ее уехать из Парижа, - так или иначе, записок она ему больше не присылала. В отчаянии Рене однажды даже забрел в 'Белый петух' и попробовал там расспросить о прекрасной незнакомке. Но трактирщик только качал головой - мало ли прелестных дам используют его постоялый двор для встреч, всех и не упомнишь. Он ни с кем из них не знаком, и вообще считает, что чем меньше суешь нос в чужие дела, тем лучше. Опечаленный Рене ушел ни с чем. Всю осень он переживал и все еще ждал прекрасную Мадлен, но со временем летнее приключение стало забываться, и жизнь его вернулась в привычную колею.
           По будням Рене по-прежнему находился в казарме, зато в субботу и воскресенье безраздельно принадлежал жене и детям. Женевьева, чувствуя сердцем, что увлечение мужа прошло, успокоилась и мысленно поздравила себя с тем, что сумела проявить терпение и мудрость. Буря миновала, и муж по-прежнему с ней. Скоро он покинет службу, вернется домой, и они заживут лучше прежнего.
           Франсуа подрастал, теперь уже Рене мог брать его по выходным на небольшие прогулки, у малыша хватало сил дошагать до Сены и прогуляться по набережной, держась за надежную руку отца.


***


           Как-то в субботу, когда Рене с Женевьевой сидели в мастерской, придумывая новые рисунки для своих изделий, в дверь постучали, и вошел высокий статный господин в богатом кафтане из зеленого бархата. Он был довольно красив, но что-то в нем неуловимо отталкивало. Возможно, дело было в небольшом шраме, пересекавшем бровь: из-за него глаза выглядели неодинаково.
           - Я бы хотел купить для своей жены перчатки, самые лучшие, - объявил господин.
           Супруги встали и с поклоном предложили покупателю осмотреть разложенный на столе товар. Тот долго рассматривал перчатки, пока не заметил светло-розовую пару, расшитую экзотическими птицами с крошечными камешками вместо глаз.
           - Это рубины? - с удивлением спросил гость.
           - Да, сударь, - подтвердил Рене. - Самая лучшая и дорогая пара перчаток, которая у нас есть.
           - Дивная работа, - восхитился господин. - Беру.
           Едва за ним закрылась дверь, как Женевьева нахмурилась.
           - Что случилось? - удивился Рене.
           - Не знаю. Как-то тревожно на душе.

           Граф де Монтель - а именно так звали покупателя - был человеком богатым и любвеобильным. Он с неизменным успехом соблазнял светских красоток, многие из которых были замужем, и до сих пор счастливо избегал столкновений с обманутыми мужьями. Вот и сейчас его ждала прекрасная виконтесса де Клуа, супруг которой, гордый, но обедневший дворянин, ни о чем не подозревал. Граф рассмеялся - сколько их уже было, этих благородных дураков! Он подарит любовнице эти дивные перчатки, она будет с ним особенно нежна, а мужу, конечно, скажет, что купила их по случаю сама, и тот опять ничего не заподозрит.
           Но граф ошибся - будучи потомственным дворянином, виконт де Клуа прекрасно разбирался в драгоценных камнях. Не менее ясно он представлял, сколько могут стоить рубины на новых перчатках супруги. Она ни при каких обстоятельствах не могла позволить себе такой траты и, значит...
           Виконт не любил громких скандалов, и потому решил, не обвиняя жену, все выяснить самостоятельно. Послав доверенного человека в цех перчаточников, он узнал, что такая вещица могла быть куплена только у мастера Леграна с улицы Сен-Поль. Вот почему спустя несколько дней виконт появился в доме Рене.



ПРОДОЛЖЕНИЕ от 13 сентября


           Женевьева, услышав стук входного молотка, спустилась вниз. В дверях стоял немолодой, но полный достоинства господин, и что-то объяснял подмастерью.
           - Да, сударь, это наша работа, - Паскаль явно не мог взять в толк, что от него требуется. - И что же?
           - Вот я и спрашиваю, - терпеливо объяснял господин. - Кто...
           Он поднял глаза и, увидев подошедшую Женевьеву, слегка поклонился. Та жестом руки отпустила подмастерье и обратилась к гостю:
           - Добрый день, сударь. Что вам угодно?
           - Мадам, - начал виконт, - я желаю сделать подарок своей жене. Вчера она увидела вот эти прекрасные перчатки у своей близкой подруги, и теперь желает получить такие же.
           - Увы, сударь, прямо сейчас второй такой пары у нас нет, - развела руками Женевьева, - но мы можем ее изготовить, лишь дайте срок.
           - Конечно, конечно, - улыбнулся виконт. - А не припомните ли, кто и когда у вас покупал эти перчатки?
           - Статный такой господин... помнится, он говорил, что покупает подарок жене. Это было в субботу, в канун Дня Святого Бертрана.
           - А, так это был ее муж? Как же его имя?
           - Не знаю, сударь, он не называл его.
           - Но вы его видели? - продолжал допытываться виконт.
           - Конечно.
           - И как он выглядел? Опишите его, прошу вас.
           - Довольно высокий, - простодушно сказала Женевьева, - приятной наружности, вот здесь небольшой шрам, и от этого глаз кажется словно бы сдвинутым...
           - Монтель, - прошептал виконт.
           - Простите, сударь?
           - Нет-нет, ничего, благодарю вас, - он поклонился и направился к выходу.
           - Так вы делаете заказ? - крикнула женщина вслед.
           - Непременно, непременно, - пробормотал виконт и вышел.
           Женевьева с недоумением смотрела на захлопнувшуюся дверь.

           Виконт отправился на улицу Гран Сент-Оноре, где жил граф де Монтель. Дворецкий проводил де Клуа в кабинет хозяина, где тот сидел за книгой. Увидев вошедшего, граф поднялся и пошел ему навстречу, раскинув руки.
           - Дорогой виконт!
           Не дожидаясь, пока Монтель подойдет, виконт кинул ему свою перчатку.
           - Я имею честь вызвать вас, граф.
           Лицо Монтеля окаменело.
           - Могу я узнать... - начал он.
           Гость усмехнулся.
           - А вы не знаете? Что ж, прошу, - и он кинул пару женских перчаток под ноги оппоненту.
           Увы, граф был трусоват. И в ситуации, требующей храбрости, начинал юлить и искать выход. Вот и сейчас он недоуменно поднял брови и пробормотал:
           - Я не понимаю... Что все это значит?
           - Полноте, ваше сиятельство. Ремесленники, у которых вы купили эту пару, в точности описали вас. Вот это, - виконт резко поднял руку, почти коснувшись шрама на лице Монтеля, - выдает вас с головой. Так вам угодно принять вызов?
           Граф в растерянности закусил губу. Как он может отказаться? Не принять вызов значило покрыть себя позором, стать изгоем в высшем свете, парией. Ох, уж этот мерзавец-ремесленник! Он поклонился и сухо ответил:
           - Как вам будет угодно, виконт.
           Тот удовлетворенно кивнул.
           - Отлично. Тогда я жду вас на пустыре у городской стены, что за церковью Святого Тома, во вторник в восемь часов утра. Извольте выбрать оружие.
           - Шпага, - глухо проговорил граф.

           Перед графом де Монтель стояло два вопроса: как избежать дуэли и как отомстить выдавшему его негодяю-ремесленнику. И если с первым все было более или менее ясно, то со вторым ему пришлось поломать голову. Граф мерил шагами кабинет, ходя из угла в угол, и тут ему пришла в голову простая мысль: а почему бы, собственно, не решить оба дела разом?
           Его сиятельство позвонил в колокольчик, дверь тут же открылась, и с поклоном появился лакей.
           - Одеваться, - коротко бросил граф.


***


           Ранним воскресным утром Рене и Женевьева собирались к мессе. Полина выглянула из детской и шепотом спросила:
           - Вы возьмете с собой детей?
           - А они уже встали?
           - Катрин еще спит, а Франсуа давно проснулся.
           - Оденьте его, а малышка пусть спит, - ответила Женевьева.
           До церкви Сен-Жерве было совсем недалеко, и они шли неспешным шагом, с двух сторон держа за руки маленького сына.
           Месса подходила к концу, когда Женевьева вдруг забеспокоилась.
           - Что-то не так, - прошептала она на ухо мужу. - Давай вернемся.
           Рене посмотрел на нее с недоумением.
           - Сердце вдруг так тревожно защемило, - продолжала женщина, - умоляю, пойдем домой.
           - Но как же? Не дождавшись конца мессы?
           Но Женевьева, не слушая его, подхватила задремавшего Франсуа и двинулась к выходу. Рене поспешил за ней.
           Всю дорогу она торопила мужа. К дому они приблизились почти бегом. Рене распахнул дверь и встал, как вкопанный. В комнатах царил полный хаос, вся мебель была переломана, посуда, инструменты, перчатки вперемешку валялись на полу. Возле лестницы на второй этаж без сознания лежала Полина.
           Женевьева вдруг страшно закричала и бросилась разгребать мебель. Там, под обломками стола, лежала маленькая Катрин с проломленной головой, еще теплая. Мать схватила ее на руки, трясла, звала, целовала... и наконец упала без чувств.
           В тот же день рыбаки выловили в Сене тело виконта де Клуа.

           Черная тень легла на семью Легран. Женевьева ходила по дому бледная, растрепанная, молчаливая. Она часами сидела возле люльки Катрин, и Рене было жутко на нее смотреть. Еще страшнее становилось, когда она, сидя у люльки, начинала нежно напевать колыбельную. В такие минуты Рене хотелось схватить ее, встряхнуть за плечи и заорать: "Перестань! Перестань сейчас же!" Как-то он окликнул ее, она обернулась и посмотрела на него пустыми, мертвыми глазами. От этого взгляда у Рене волосы встали дыбом, и с тех пор он просто тихо сидел рядом, глотая слезы, с мучительной болью глядя на ту, которую так любил. Сам Рене очень тяжело переживал смерть дочери, но то, что творилось с Женевьевой, не могло присниться в самом жутком сне.
           Уход за Франсуа на время взяла на себя Моник Бернар, которая в тот роковой день отсутствовала и благодаря этому осталась невредима.
           Полину отправили в госпиталь при монастыре Святого Николаса, там же на кладбище похоронили Катрин. Придя в себя, нянька со слезами рассказала, что как раз спустилась по лестнице с малышкой на руках, когда в дом ворвались два дюжих разбойника с дубинами и начали все крушить. Один из них набросился на нее и ударил дубиной. Полина потеряла сознание и больше ничего не помнит. То ли она, падая, выронила девочку, и та при падении разбила голову, то ли негодяи ее ударили... И хотя у самой Полины была повреждена рука, она горько корила себя, что не сберегла малышку.
           Конечно, Рене сходил во Дворец Правосудия и подал заявку на расследование. Дважды к нему в дом приходили стражники прево, один раз его вызывали к судье, но всё вертелось вокруг одного вопроса: кого он сам считает виновным? У Рене не было ни малейшей догадки на этот счет, поэтому дознание забуксовало и потихоньку заглохло.


***


           Жизнь Женевьевы остановилась, замерев в то самое проклятое утро, когда она приняла неправильное решение. Она вновь и вновь вспоминала выглянувшую из детской Полину и прокручивала в голове тот короткий диалог. Ах, если бы только она ответила по-другому!
           "- Вы возьмете с собой детей?
           - А они уже встали?
           - Катрин еще спит, а Франсуа давно проснулся.
           - Будите малышку, мы возьмем обоих".
           Но, увы, ее ответ был иным. Одна фраза решила судьбу ее девочки.
           Всё потеряло смысл. Не было причины причесываться, принимать пищу, работать. Зачем? Разве это поможет вернуть ее малышку? И ради чего теперь жить?
           За что? Кому помешало это крохотное существо? Почему эти люди пришли и так жестоко расправились с Катрин?
           Женевьева отказывалась ходить на кладбище. Что ей там делать? Не может быть, чтобы ее дочурка, ее Катрин, лежала там, в холодной земле, без света и воздуха. Нет! Катрин здесь, в этой люльке, она протягивает к матери ручонки, она улыбается... Женевьева утыкалась лицом в крошечную подушечку, жадно вдыхая еле уловимый запах девочки. А вот теперь Катрин засыпает, причмокивая губами. Надо спеть ей колыбельную...
           Женевьева медленно погружалась в пучину безумия.

           Моник готовила на кухне лепешки с сыром. Франсуа слонялся рядом. Он дергал женщину за юбку и канючил:
           - Подём гулять.
           - Не могу, милый, ты же видишь, я занята. Попозже погуляем.
           Франсуа вздохнул. Как скучно... Папы нет, Полины нет, Моник занята. Может, мама с ним поиграет? Он поднялся в детскую, осторожно открыл дверь. Женевьева тихонько напевала колыбельную, сидя у люльки дочери.
           - Мамочка? - прошептал Франсуа.
           Никакой реакции. Мальчик вздохнул и оглянулся - чем бы заняться? Он подошел к распахнутому окну и выглянул. Слева виднелась колокольня церкви Сен-Жерве. Ой, а кто это там у входа? Франсуа лег животом на раму окна, чтоб лучше разглядеть человека, перегнулся... Ноги его оторвались от пола, и он потерял равновесие.
           - Мамааааа!
           Крик этот разорвал пелену, окутывавшую мрачный мир Женевьевы. Она вскочила, оглянулась... Господь Всемогущий! Франсуа, зацепившись курточкой за гвоздь оконной рамы, болтался снаружи на высоте второго этажа. Сердце ее ушло в пятки. Мать метнулась к нему, крепко схватила трясущимися руками и осторожно затащила в комнату.
           - Милый, ты жив? Ты цел? - бесконечно повторяла она, то прижимая его к себе, то отстраняясь и ощупывая малыша. Ее трясло, как в лихорадке. Что же это? Франсуа чуть не погиб, вернее, это она, нерадивая мать, едва не погубила собственного сына!

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 14 сентября


           С того дня Женевьева начала быстро возвращаться к жизни. Она приказала убрать люльку и все вещи Катрин в кладовку, а себе запретила думать о погибшей дочери. Она старалась убедить себя, что сейчас все так же, как раньше, когда у них был только один ребенок, и они были счастливы. Пока воспоминания вызывают такую жуткую боль, она постарается не вспоминать о Катрин.
           Постепенно Женевьева втянулась в повседневные хлопоты. Хозяйство, слуги, ремесло и, конечно, маленький Франсуа - все требовало присмотра и участия. Она все еще была грустна и молчалива, но уже сама ухаживала за сыном, приводила себя в порядок и потихоньку начинала интересоваться хозяйством. Однако какая-то часть ее души умерла навсегда.


***


           С наступлением лета Рене, как и планировал, оставил службу в ордонансной роте. Он снова занялся перчаточным ремеслом, но, в отличие от отца, воспринимал его не как дело жизни, а как ступень к чему-то более важному. Он подумывал об открытии отдельной от мастерской лавки перчаток и о вступлении в гильдию купцов, имевшую большой вес в Париже.
           Рене ходил по городу в поисках подходящего места для своей лавочки. Поначалу он хотел выкупить свой старый дом на улице Сен-Дени, но потом отказался от этой идеи, решив подыскать что-нибудь поближе к кварталам, где жила знать.

           Однажды во время таких поисков, проходя мимо какого-то постоялого двора, Рене увидел карету Мадлен. Сердце его скакнуло и, казалось, остановилось. Он приблизился к карете - она была пуста. Рене зашел в харчевню и огляделся. Зал был уставлен грубо сколоченными деревянными столами, за ними на лавках сидели горожане, крестьяне, военные. В противоположной стене виднелась ниша, где на огне жарились сразу несколько поросят, нанизанных на вертел. Слева за стойкой хозяин наливал гостям вино из огромной бочки.
           Рене двинулся было к нему, но тут заметил сидящего в углу Ксавье, кучера Мадлен. Подойдя к его столу, Рене плюхнулся перед ним на лавку и проговорил:
           - Здорово, приятель.
           Ксавье поднял на него глаза - он был порядком пьян. Ухмыльнувшись, он забормотал:
           - А, 'прекрасный господин Легран'... Мое почтение.
           Перед кучером стояла огромная кружка, уже почти пустая. Оценив ситуацию, юноша спросил:
           - Выпьешь со мной? Я угощаю.
           Тот осклабился и с готовностью кивнул.
           - Как не выпить, коли вы приглашаете? С превеликим удовольствием.
           Рене крикнул хозяину: 'Бургундского!' и повернулся к Ксавье:
           - Что, приятель, ждешь хозяйку?
           - Нет, сударь, в этот раз я тут один. Госпожа занемогла.
           - Что же с ней?
           Подошел хозяин и хлопнул перед ними две глиняные кружки. Ксавье жадно схватил свою и разом отпил половину.
           - Да пустяки, женщины народ некрепкий. Дунет ветер, и они уже простужены.
           Он помолчал, что-то обдумывая, и вдруг наклонился к юноше:
           - Пари держу, сударь, что вам до смерти хочется все о ней разузнать.
           - Нууу... в общем-то, не очень, - с деланным равнодушием протянул Рене, - да и сама Мадлен о себе рассказывала. Как ее фамилия? Я запамятовал.
           Кучер расхохотался.
           - Оно и видно, что рассказывала. Мадлен... Никакая она не Мадлен, а Анна, Анна де Ла Тур!
           Рене показалось, что он ослышался. Богатейший, известный на всю Европу род королевской крови!
           - Она из Ла Туров, графов Оверньских?!
           - Ага.
           - Полно, ты пьян, не может такого быть!
           Ксавье, обиженный его недоверием, забормотал:
           - Истинный крест, сударь, моя госпожа - графиня Оверни! Она старшая дочь графа Жана де Ла Тур де Овернь. А Мадлен - ее младшая сестра. Вот госпожа и развлекается, прикрываясь именем младшенькой.
           Видя, как кучер распаляется, Рене продолжал делать вид, что все еще не верит ему.
           - Ты сочиняешь, Ксавье, ерунда все это.
           - Никакая не ерунда, - упрямо твердил тот, - истинная правда. Госпожа живет в своем замке в Монферране, а сюда приезжает по делам графства. Ее супруг сейчас в отъезде, а сестричку выдали замуж за флорентийца, некоего Лоренцо де Медичи, вот моя госпожа и скучает.
           - Ага, еще и муж... Тоже небось какой-нибудь герцог или король, - рассмеялся Рене недоверчиво.
           - А вот как раз почти король! Этот, как бишь его... регент.
           - Брось, Ксавье, какой регент? Они при малолетних монархах бывают, а Франциску нашему уже лет тридцать!
           - Да нет, сэр Джон не тут реме... регентствует, а в Шотландии. Слыхали про такое королевство? Он тамошнему королю кузен, брат, значит, двоюродный. А тот мальчишка пока. Вот супруг госпожи и живет сейчас там, а она одна, бедняжка.
           - Да как же француз оказался регентом шотландским? Что-то ты путаешь, братец.
           - Сэр Джон по матери француз, а отец его шотландец, Александром Стюартом его звали. Он герцог Олбани, а тамошний король Яков - брат ему двоюродный.
           Рене старательно запоминал все, что говорит кучер.
           - А что ж госпожа-то так одинока, неужели детей у нее нет?
           - Как же нет, - пьяно захихикал Ксавье, - есть. Ох... То есть, нет.
           Он испуганно замолчал, словно сболтнул лишнее.
           Рене нахмурился, он никак не мог взять в толк, почему из этого надо делать тайну.
           - Так есть дети или нет?
           Ксавье угрюмо молчал. Рене сделал вид, что сердится.
           - Говори!
           - Если госпожа узнает, что я проболтался, не сносить мне головы. Вы уж не выдавайте меня, сударь.
           - Хорошо, хорошо, я никому не скажу.
           - Весной у госпожи ребеночек родился. Ну а поскольку муж в отлучке, ясное дело, что дитя-то нагулянное. Вот она дочурку-то тайно родила и спрятала, отдала крестьянке одной, Марии Дюваль, на воспитание. Я сам малышку и отвозил.
           - Весной, говоришь? Значит...
           Кучер закивал.
           - Ну да, ну да. Ваш ребеночек-то, иначе никак.
           У Рене сильно забилось сердце... Так вот почему Мадлен... то есть Анна исчезла! Она забеременела от него! У него есть дочь!
           - Как назвали девочку?
           - Бланка. Сейчас она Бланка Дюваль, а могла бы быть... Бланкой Легран, например. Ух, что-то мне нехорошо...
           Ксавье уронил голову на руки и захрапел. Бросив на стол пару денье, Рене тихонько встал и вышел из харчевни.

           Вот как оно сложилось! Он вступил в связь с графиней, женой регента Шотландии, и у него есть дочь! Судьба отняла у него одну дочку, но взамен подарила другую! Девочка растет в неизвестной крестьянской семье и ничего не знает об отце. Видимо, и о матери тоже. Она считает своими родителями тех, кто ее кормит и поит.
           Рене навел справки - все, что в рассказе кучера можно было проверить, оказалось правдой. В самом деле, Джон Стюарт, герцог Олбани, выполнял обязанности регента при малолетнем короле Шотландии, а его жена, Анна де Ла Тур, графиня де Овернь, жила в одиночестве в замке Монферран, иногда навещая супруга, но большую часть времени все же проводя без него. Действительно, в последнее время графиня часто бывала больна, и ее никто не видел, кроме доктора и камеристок. Что ж, болезнь - удобная версия для дамы, желающей скрыть 'интересное положение'.
           Поначалу Рене всерьез подумывал о том, чтобы отправиться на поиски Анны и дочери. Но по прошествии нескольких дней понял, насколько абсурдна эта мысль. Если он сделает это, то потеряет жену и сына. Путешествие в Овернь длинно и опасно. Допустим, он благополучно доберется туда, и что дальше? Анна живет в неприступном замке за высокими стенами. Даже если он встретится с ней, что это ему даст? Она, естественно, и виду не подаст, что они знакомы. И уж, конечно, не скажет ему, где дочь. Как ее назвал кучер, Бланка? Бланка... Красивое имя. Его дочь, Бланка Легран... Нет, увы, это всего лишь его фантазии. Девочку зовут Дюваль, и он не имеет к ней никакого отношения. Не стоит изводить себя бесполезными мечтами, пользы от них никакой. У него есть Женевьева и чудесный сын, они ему нужны, дороги, и он ни на кого их не променяет.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 15 сентября


           Между тем, Франсуа рос не по дням, а по часам. Он был темноволосым, подвижным, худеньким мальчиком с добрыми глазами и обаятельной улыбкой. Ему шел пятый год, и теперь уже он, как когда-то Рене, сидел и завороженно смотрел, как отец ловко шьет перчатки. Больше всего Франсуа любил наблюдать, как родители делают рисунки для украшения готовых вещей. В эти минуты они казались ему настоящими волшебниками. Малыш настолько явно проявлял свой интерес, что отец предложил ему помогать делать рисунки. Ко всеобщему удивлению, Франсуа, который еще и говорить-то складно не мог, проявил большие способности к рисованию. Рене изумленно смотрел, как мастерски сын выводит очередную птицу или цветок.
           - Господь дал моему малышу настоящий талант, - гордо говорил он друзьям.
           Рене не мог не заметить, что в последнее время к искусству в Париже стали относиться с большим уважением. Идеями духовной свободы и творчества король Франциск заразился в ходе итальянской войны, перенес их во Францию, и здесь они все шире распространялись. Рене также помнил, каким почетом пользовались художники в Милане. Возможно, поэтому он и не стал возражать, когда Франсуа на воскресной ярмарке попросил купить ему картон, металлический грифель и краски. Малыш, став обладателем всех этих богатств, принялся восторженно рисовать все, что попадалось ему на глаза. Отец не мог не признать, что Франсуа очень точно передает формы, линии и цвет. Рене сам неплохо рисовал, однако вскоре он осознал, что в этом искусстве уступает своему пятилетнему сыну.

           В мастерскую супругов Легран по-прежнему каждый день заходили покупатели. Как-то весной среди них оказался высокий черноволосый мужчина лет тридцати в богато расшитом плаще, смуглая кожа выдавала в нем иностранца. Он с видимым удовольствием разглядывал перчатки, и тут взгляд его упал на рисунки Франсуа, которые лежали на углу рабочего стола. Посетитель долго смотрел на них и, наконец, обернулся к Рене:
           - Мессер, это ваши работы?
           Тот ответил с легким поклоном:
           - Это рисовал мой сын, сударь.
           Иностранец с удивлением посмотрел на малыша, сидящего в углу.
           - Benissimo! Это просто прекрасно! Кто его учитель?
           Рене растерялся.
           - Никто, сударь...
           Лицо незнакомца стало серьезным и торжественным.
           - Господь дал вашему сыну несравненный талант, мессер. Верьте мне, я кое-что в этом понимаю. Мое имя - Франческо Мельци, я художник, ученик великолепного маэстро Леонардо. Ваш король, потрясенный его работами, пригласил его во Францию, и учитель взял меня с собой. Он умер три года назад, я же остаюсь пока на службе у короля Франциска. Умоляю вас, мессер, не думайте, что ваш ребенок еще мал, отдайте его учиться! Такой талант никак не должен пропасть!
           Рене стоял, с недоверием глядя на итальянца. Он много слышал о замечательных работах Леонардо да Винчи, и то, что ученик знаменитого художника столь высоко оценил рисунки малыша, вызвало в нем одновременно недоумение и радость.
           - Куда же, - пробормотал он, - то есть, кому же его отдать?
           Гость ответил, все больше распаляясь:
           - Сейчас много великолепных художников работает в Париже по приглашению вашего короля, мессер. Я бы посоветовал вам пойти к маэстро Бартоломео Гетти, он прекрасный живописец, и держит мастерскую на мосту Менял. Он мой друг, и я непременно ему расскажу о вашем сыне. А вы, как добрый отец, завтра же должны его отвести к маэстро. Заклинаю вас не медлить, мессер, талант вашего ребенка настолько ярок, что его надо обучать немедленно!
           Под напором гостя Рене дал обещание отвести сына к сеньору Гетти. Перед уходом Франческо Мельци подошел к мальчику, сел перед ним на корточки и спросил:
           - Как тебя зовут, малыш?
           Тот улыбнулся и с готовностью ответил:
           - Флансуа, судаль. Флансуа Леглан.
           Художник взял его за руку и проникновенно пообещал:
           - Ты будешь величайшим живописцем, Франсуа.
           Мальчик уверенно кивнул.
           - Да, судаль, я знаю.
           Мельци рассмеялся и, отвесив Рене глубокий поклон, пружинящим шагом вышел на улицу. О перчатках он даже не вспомнил, его воображение было поглощено только что увиденными рисунками. 'Лет через двадцать-тридцать, - думал он с восторгом, - этот мальчик станет вторым Леонардо'.

           На следующий день, прихватив с собой несколько рисунков, Рене и Франсуа отправились на мост Менял. Бартоломео Гетти, заранее предупрежденный другом, встретил их очень ласково и тут же принял мальчика в ученики. Так Франсуа начал учиться живописи.
           Малышу доставляло огромное удовольствие слушать дядюшку Бартоломео, выполнять его задания. Он гордился, когда учитель выражал свое одобрение, хвалил его.
           Маэстро Гетти, как называл художника Франческо Мельци, учил Франсуа технике нанесения линий, перспективе, пропорциям, светотени. Сначала мальчик рисовал только металлическим и свинцовым грифелем, позже мастер обучил Франсуа использовать уголь, гусиное перо и сангину. Ребенок жадно впитывал все, что давал ему учитель.
           - Крайне важно уметь выделить главное и правильно расставить акценты.
           - Франсуа, твои картины должны быть живыми. Надо уметь отобразить движение человека, колыхание листвы, дуновение ветра.
           - Учись строить перспективу. Добейся, чтобы зритель захотел войти в написанный тобой лес.
           Через год маэстро разрешил использовать краски. Он познакомил мальчика с техникой работы бистром, темперой, сепией, маслом. Франсуа делал большие успехи во всех техниках, но больше всего ему нравилось рисовать сангиной. Это был мягкий красно-коричневый карандаш, рисунок получался легкий, теплый и живописный.
           Франческо Мельци частенько заглядывал в мастерскую к Бартоломео, чтобы узнать об успехах Франсуа. Он считал мальчика своим протеже и радовался каждому его удачному рисунку. Малыш был гордостью обоих итальянцев, и они с нетерпением ждали, когда он освоит все необходимые техники и сможет выработать свой стиль.
           Для Франсуа настало счастливое время. Все его мысли теперь были посвящены любимому делу. По утрам он вскакивал раньше всех, торопясь скорее отправиться к дядюшке Бартоломео. В мастерской Франсуа взахлеб рассказывал маэстро Гетти об идеях, пришедших ему в голову минувшей ночью, показывал только что сделанные наброски, учитель тщательно их изучал, поправлял недочеты и высказывал свое мнение, почти всегда положительное. В мастерской Франсуа проводил весь день, и единственное, что мешало его полному счастью, была необходимость вечером возвращаться домой. Если бы ему позволили, мальчик с удовольствием и ночевал бы у учителя.
           - Неужели ты совсем не скучаешь по своей мамочке? - пеняла ему Женевьева. - Даже когда ты дома, ты все равно не выпускаешь грифеля из рук.
           - Чтобы хорошо рисовать, я должен заниматься этим постоянно, так говорит маэстро Гетти. Ведь это главное дело моей жизни, - серьезно отвечал шестилетний малыш.

           Жизнь семьи Легран текла спокойно и размеренно. Рене и Женевьева занимались ремеслом, а Франсуа все свое время проводил в мастерской маэстро Гетти. Все были довольны, и ничто не предвещало беды.

Часть II

ФРАНСУА

Англия, Сомерсет, 11 июня 1932


           Голд cжал губы и тяжело вздохнул. Казалось, он собирается с силами перед тем, как рассказать нечто очень для него важное.
           - Это случилось, - откашлявшись, начал он, - в конце июля 1524 года. Лето стояло жаркое и засушливое, то в одном, то в другом конце города загорались деревянные дома. Помню, я шел домой после собрания цеха. Свернув на маленькую улочку, я внезапно услышал крики и почувствовал запах дыма. Я ускорил шаг и вскоре дошел до дома, объятого пламенем пожара. Вокруг метались люди с ведрами, стоял шум и суета. Но пользы от этого было мало, дом горел так сильно, что потушить его не было никакой возможности. Некоторые смельчаки бросались внутрь дома, но тут же выбегали, задыхаясь и кашляя.
           Отойдя на другую сторону улицы, я поднял глаза и с ужасом увидел, что на маленьком балкончике горящего дома стоит девочка лет пяти. На лице ее застыл испуг, она не плакала, не звала на помощь, просто с мольбой смотрела вниз. Люди на улице кричали ей что-то, призывая прыгать, делали какие-то знаки, но малышка не двигалась с места. За ее спиной из открытой двери вырывались клубы черного дыма. Языки пламени лизали внешнюю стену и постепенно подбирались к балкону. Над ним нависал массивный деревянный портик, уже охваченный огнем.
           Как завороженный, наблюдал я за девочкой, казалось, она смотрит прямо на меня. Мне вдруг почудилось, что снова я, маленький мальчик, стою на Мельничьем Мосту и смотрю в глаза маленькому тонущему щенку. И опять отец склоняется надо мной: "Запомни, сынок, ты обязан помочь тому, кто в этом нуждается. Даже если это опасно. Только так ты сможешь стать настоящим мужчиной".
           Я стоял неподвижно, уже понимая, что не смогу остаться безучастным или уйти. Малышка словно притягивала меня к себе. Я чувствовал, что должен, обязан ее спасти! Почему? Я не знал. Словно какая-то неведомая сила руководила мною и действовала помимо моей воли.
           Я стремглав бросился к дому, выхватил у пробегающего мимо толстяка полное ведро, и, сорвав с себя рубаху, намочил ее. Подняв ведро над головой и вылив воду на себя, я кинулся к двери.
           В доме я прижал мокрую рубаху к лицу, чтобы легче было дышать. Оглядываясь, я пытался найти лестницу. Вокруг бушевало и гудело пламя, густой дым разъедал глаза и горло, от моего мокрого тела сразу же пошел горячий пар. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мне удалось разглядеть перила и ступени в дальнем углу комнаты. Я двинулся туда, быстро и осторожно поднялся на второй этаж. Здесь горело меньше, но было нестерпимо жарко. Я ощутил, как закипела вода на коже, задыхаясь, рванулся было обратно, но в эту секунду лестница с грохотом обрушилась, сноп искр разлетелся в разные стороны, на мгновение осветив комнату. Мне ничего не оставалось, как пробираться в непроглядном дыму к балкону. С оглушительным звоном лопнули стеклышки окна, обдав меня колючим ливнем, и стало немного светлее. Рубашка в моей руке загорелась, пришлось ее выбросить. Почти теряя сознание, я чувствовал, как лопается кожа на плечах. Наконец сквозь дым я разглядел белое платье девочки и из последних сил рванулся к ней.
           Люди на улице дружно ахнули, когда я, задыхаясь и кашляя, вывалился на горящий балкон. Малышка оглянулась и, увидев меня, с надеждой протянула ручки. Я схватил ребенка и лихорадочно огляделся, ища выход. Не стоило и мечтать о том, чтобы пройти через дом. Вдруг снизу раздались крики, и, взглянув туда, я увидел телегу с сеном, которую приволокли прохожие. Это было спасение. Показав знаком, чтобы телегу подтащили прямо под балкон, я перенес девочку через перила и прохрипел сквозь гул пламени:
           - Ничего не бойся, прыгай!
           Я уже готов был разжать руки, но в это мгновение балкон со страшным грохотом рухнул вниз. Уже теряя сознание от боли и дыма, я успел увидеть, что горящий портик летит прямо на меня.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 16 сентября


           Голд в изнеможении откинулся на подушки. Лицо его раскраснелось, было видно, что эти воспоминания причиняют ему боль.
           Добросердечный викарий заботливо сказал:
           - Отдохните, друг мой, я вижу, как тяжело вам говорить.
           Доктор покачал головой:
           - Нет, я продолжу. Теперь я подхожу к самому ужасному месту в моей истории.
           - Разве может быть что-то страшнее того, что вы рассказали? - спросил священник, в душе не очень веря, что все это правда.
           - Может, Джон, может, - горько произнес Майкл Голд. Помолчав пару минут, он снова заговорил.
           - Я не помню, что было после пожара, каким образом я оказался в своем доме на улице Сен-Поль. Позже я узнал, что был без сознания двое суток. Я лежал в беспамятстве, а в моем воспаленном мозгу проносились жуткие картины. Мне чудился пожар, в дыму и пламени стояла маленькая девочка в белом платье, а я кричал ей:
           - Я не хочу умирать!
           В бреду я не понимал, ребенок это или ангел. Все мое тело болело, я чувствовал запах своей горящей кожи. И вдруг малышка протянула мне руку, как бы успокаивая, и произнесла:
           - Ты не умрешь. Я открою тебе секрет.
           Она коснулась моего плеча, и мгновенно боль моя утихла, стало вдруг хорошо и спокойно. Девочка наклонилась ко мне и прошептала:
           - Когда придет твой смертный час, возьми кого-нибудь за руку и произнеси 'Твоя душа во мне, моя душа в тебе'. И ты останешься жить. И даже если тебе не грозит опасность, ты можешь использовать это заклятие, когда только пожелаешь. Оно твое.
           Сказав это, девочка-ангел исчезла и больше уже не появлялась. А мне все чудились разные картины из моей жизни. То видел я отца, которого топчет толпа, то Филиппа, зовущего меня в монастырь Сен-Дени, то войну, то пожар. Потом видения кончились, и я впал в беспамятство.
           Очнулся я от какого-то монотонного звука. С трудом открыв глаза, я понял, что это священник читает надо мною слова последнего причастия. Никто не сомневался, что я умираю. Да я и сам это чувствовал, жизни во мне оставалась лишь одна, последняя капля. Я мало что понимал, и все виделось мне в каком-то тумане. Священник исчез, видимо, сознание снова оставило меня. Когда я в последний раз пришел в себя, у постели моей стояла заплаканная Женевьева, к ней жался Франсуа, несчастный и испуганный. Я понял: жена привела сына, чтобы попрощаться со мной. С трудом пошевелившись (а каждое движение причиняло мне немыслимую боль), я взял его за руку.
           - Не плачь, сынок, - пытался сказать я, но из груди моей вырвался лишь слабый хрип.
           Не могу передать вам, Джон, как ужасно я себя чувствовал. Все мое тело горело и болело, мысли путались, глаза слезились от света. Я практически ничего не соображал, но вдруг мне пришла в голову мысль, за которую я себя проклинаю все четыреста лет моей дальнейшей жизни. Я взглянул на ручонку сына в своей руке и вдруг подумал: 'Как было бы просто, если б можно было сделать, как учила девочка-ангел, всего лишь сказать - твоя душа во мне, моя душа в тебе'.
           То, что произошло потом, не поддается пониманию. Перед глазами моими появилась белая пелена, боль мгновенно ушла, голова закружилась. Когда пелена спала, я увидел, что стою рядом с кроватью, на которой лежит замотанная фигура. Тогда не было бинтов, и раны перевязывали небеленым полотном, разрезанным на полосы и пропитанным маслом. Вот в такое-то полотно и был замотан лежащий на постели человек. Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что этот мужчина - я, Рене Легран. Еще не поняв, в чем дело, я опустил глаза и увидел на своих ногах маленькие башмачки Франсуа. И тут, наконец, я осознал, что произошло: заклинание сработало, и моя душа переселилась в сына. А душа Франсуа... Она перешла в это умирающее тело, которое минуту назад было моим.
           Не могу передать, что со мной сделалось, когда я ощутил весь ужас произошедшего. Из глаз моих хлынули слезы, я рванулся к кровати, чтобы повторно произнести заклинание и вернуть душу Франсуа в его тело. Но Женевьева, по своему истолковал мои эмоции, потянула меня к выходу. Она подумала, что сын расстроился у постели умирающего отца, и решила оградить малыша от тяжелого зрелища. Я упирался, но силы были неравны, ведь я был в теле семилетнего ребенка.
           - Не упрямься, милый, пойдем, - говорила она, таща меня к двери.
           Но все же мне удалось вырваться, я бросился к постели, схватил за руку лежащего человека и лихорадочно прошептал:
           - Твоя душа во мне, моя душа в тебе!
           Но ничего не произошло. Я по-прежнему был маленьким ребенком, а мой сын, заточенный в это обгоревшее тело, лежал неподвижно. Он умер!

           Боль и тяжесть содеянного обрушились на меня с невыносимой силой. Я убил собственного сына! Я забрал себе его тело, я пожертвовал им, чтобы спастись самому! Как это могло произойти? Проклятая девчонка не предупредила, что слова заклинания можно не только произнести, но и подумать! Мой сын стал жертвой моих же мыслей!
           Помню, я выбежал из дома, да так и застыл в растерянности посреди улицы, не зная, что мне делать и как жить дальше. Обуревавшие меня чувства искали и не находили выхода. Клянусь вам, Джон, сам не понимаю, как я тогда не умер от ужаса и горя.
           Я забился в чулан и просидел там много часов, стараясь справиться со свалившейся на меня бедой. Нет смысла рассказывать, что мне пришлось пережить. Думаю, вы и сами можете представить весь ужас моего положения, Джон. Я, взрослый мужчина, оказался в теле семилетнего ребенка, моя жена стала моей матерью, но самое главное - я был убийцей своего собственного малыша, которого безмерно любил. Я ненавидел и презирал себя, меня терзал жгучий стыд, боль потери давила тяжелым гнётом. Если бы не страх перед Господом, я немедленно бы покончил с собой. Впрочем, еще одно удерживало меня от самоубийства - я не хотел, чтобы погибло тело моего сына. Пока я был жив, он хотя бы частично оставался со мной, стоило мне посмотреть в зеркало.
           Надо вам сказать, что в то время зеркал в нашем понимании еще не было. Незадолго до этих событий мастера придумали окунать плоское стекло в ртуть, и на его поверхности образовывалась тонкая пленка в виде фольги. Такой прообраз современного зеркала изготавливался в Венеции и стоил довольно дорого. Как раз на Рождество я подарил Женевьеве такое стеклышко. И теперь я не отходил от него, любуясь чертами ушедшего от нас сына.
           Мое горе усугублялось тем, что я вынужден был переживать его в одиночку. Я ничего не мог рассказать Женевьеве: помня, как тяжело ей далась смерть Катрин, я понимал, что она не пережила бы потери еще одного ребенка. Да и не смел я ей признаться, что явился причиной его смерти. Вот так и сбылось предсказание старухи Дюшон - я лишил Женевьеву самого дорогого.

           Спустя два дня состоялись похороны, тело, еще недавно мое, было погребено. Хотя отчаяние по-прежнему обуревало меня, мне поневоле пришлось привыкать к своему новому положению. Прошло время, и я постепенно смирился с тем, что стал Франсуа Леграном.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 17 сентября


Франция, XVI век


           Горе обрушилось на Женевьеву внезапно и буквально раздавило ее. Рене был частью ее жизни, частью ее естества. Боль душила ее, и она не могла ни на секунду от нее избавиться. Ей казалось, что жизнь навсегда потеряла смысл.
           Но, помня о том, как она чуть было не потеряла Франсуа после смерти Катрин, Женевьева не позволяла горю поглотить себя и с удвоенным вниманием присматривала за мальчиком. Рене больше нет, но остался его сын, и она будет беречь его изо всех сил.
           К собственной боли примешивалось беспокойство за сына. Франсуа очень переменился после смерти отца, словно в одно мгновение стал старше на много лет. Женевьева кляла себя за то, что повела малыша прощаться с умирающим Рене. Отец умер прямо на глазах у Франсуа, и малыш не желал выходить из комнаты, как безумный, бросался к постели отца, а потом несколько часов просидел в маленьком чуланчике. Когда он вышел оттуда, мать с трудом его узнала, столько боли было в глазах ребенка. А еще, словно переданная по наследству, у малыша появилась горькая усмешка, нередко мелькавшая на лице его отца. Но на этом изменения не закончились. Франсуа категорически отказывался рисовать, и это, пожалуй, больше всего беспокоило Женевьеву. Словно после смерти отца он начисто потерял интерес к живописи. Но зато он стал не по-детски чутким и внимательным, поддерживал мать в ее горе, и иногда говорил фразы, немыслимые в устах семилетнего малыша. Женевьева не переставала поражаться своему внезапно повзрослевшему сыну.


***


           Рене потихоньку обживался в обличии Франсуа. Поначалу ему было непривычно ощущать себя ребенком, в этом маленьком теле он чувствовал себя неловким и неуклюжим. Все вокруг вдруг стало большим, а сам он - крошечным и слабым. Привычные предметы стали намного тяжелее, ступени в доме доставали до колена, а дотянуться до ручки двери было целой проблемой. Но постепенно он привык и к своему новому росту, и к тому, что к нему обращаются 'Франсуа', смотрят как на ребенка, и изо всех сил старался соответствовать образу семилетнего мальчика. Иногда, забывшись, он мог сказать что-нибудь, больше свойственное взрослому, и тогда ловил на себе удивленный взгляд Женевьевы. Ему нелегко было научиться называть ее мамой, но он привык и к этому. Сердце его разрывалось, когда он видел, как она горюет по усопшему супругу, однажды он едва сдержался, чтоб не открыть ей правду. Но со временем боль притупилась, и он перестал слышать за стеной ее плач по ночам.
           Франсуа отчаянно скучал. Детские игры не были ему интересны, а любовь к живописи, которой раньше малыш отдавал все свободное время, ушла вместе с его душой. В надежде уговорить его вернуться в мастерскую три раза приходил маэстро Гетти и дважды - Франческо Мельци, но мальчик был непреклонен. Он смотрел на итальянцев серьезными взрослыми глазами и повторял одно и то же:
           - Спасибо, сударь, но рисовать я больше не буду.
           Однако со временем Франсуа начал осознавать открывающиеся перед ним возможности. Судьба подарила ему еще одну жизнь, при этом разум его был взрослым, и он мог здраво обдумать, чему эту жизнь посвятить. Поняв всю выгоду своего положения, Франсуа задумался, кем бы ему стать. Перчаточное дело порядком надоело. Думая о прошлой жизни, прожитой в теле Рене, он понимал, как мало успел узнать и увидеть. 'Раз уж судьба дала мне возможность снова стать юным, - думал он, - я должен использовать этот шанс, чтобы научиться чему-нибудь стоящему, интересному и важному. Но что же выбрать? Вернуться в ордонансную роту? Нет, это уже было'. Он решил посоветоваться с Женевьевой.
           - Послушай... мама, - сказал он как-то за ужином, старательно имитируя лексику ребенка, - мне скучно. Я хочу учиться чему-нибудь.
           Женевьева замерла с плошкой в руке.
           - Я не знала, - медленно проговорила она, - что ты уже об этом задумываешься. Не рановато ли, дружок? Тебе только восемь.
           - Нет, не рано. Я не хочу быть перчаточником, это точно. Надо придумать что-нибудь поинтереснее.
           Женщина с нежностью посмотрела на сына.
           - Дорогой, думаю, раз уж ты не хочешь больше рисовать, то мог бы пойти в класс при соборе Святого Мартина. Там тебя научат многим полезным вещам, а потом ты сможешь выбрать себе занятие по душе.
           На том и порешили.


***


           С наступлением лета Женевьева отвела мальчика к отцу Бенедикту, руководившему детским обучающим классом при соборе Святого Мартина. Франсуа понравилась спокойная церковная обстановка, благожелательные наставники. Класс был наполнен разновозрастными мальчишками, почти все - из небогатых семей. Преподавались в основном те науки, которые Франсуа уже знал, и это позволило ему сразу стать лучшим школяром. Ребятишки в большинстве своем жили при соборе, но Франсуа каждый вечер возвращался в свой дом, благо до него было совсем близко.
           За годы учебы мальчик так ни с кем и не подружился. Некоторые ребята ему нравились, но ни с одним не было интересно, ведь он был почти на тридцать лет старше каждого из них. Хотя со временем он стал замечать, что ему нравится бегать, двигаться: видимо, детский организм брал свое. И еще он с удивлением понял, что физическая тяга к женщинам исчезла.
           Были и другие перемены. Франсуа казалось, что он стал более смелым, то, что раньше его пугало, теперь воспринималось совершенно спокойно. Стихийный, подавляющий волю страх смерти тоже куда-то исчез. Мало что могло теперь испугать Франсуа, он ощущал жажду приключений и путешествий. Кроме того, сейчас он был не так открыт и дружелюбен, как раньше, в его характере стала проявляться сдержанность. Поначалу все эти изменения он приписывал пережитому горю, но со временем стал понимать, что так проявляются черты характера настоящего Франсуа, душа которого ушла, но тело и мозг по-прежнему существовали и работали.

           Поскольку обучение не занимало много времени, Франсуа упросил отца Бенедикта позволить ему практиковаться в госпитале при соборе. Здесь мальчик получал бесценные знания о лечебных свойствах трав, очень пригодившиеся ему впоследствии.
           Так прошло пять лет. Наставники собора Святого Мартина дали своим питомцам все, что могли, и отпустили их восвояси. Франсуа, которого учеба отвлекала от безделья и грустных мыслей, снова заскучал. Ощущая потребность чем-то заниматься, он ломал голову, пытаясь определить, к какому делу более всего склонен. Неизвестно, сколько бы он еще обдумывал свое будущее, если б не случилось события, вынудившего его ускорить принятие решения.


***


           В тот мартовский день Женевьева дала ему пару денье и отправила в лавку бакалейщика. Франсуа выбежал на улицу и застучал башмаками по булыжной мостовой. Услышав, что его кто-то окликнул, он обернулся и увидел Андре, десятилетнего сына их соседки, мадам Бюжо. Мальчик нагнал Франсуа, и они пошли рядом.
           - Ох, скорее бы уже лето, - пробормотал Андре, кутаясь в накидку, и вдруг ни с того, ни с сего спросил, - говорят, у тебя скоро появится новый папаша?
           - Что-о? - изумился Франсуа.
           - Ну как же. Тот господин, что захаживает к твоей матушке, явно собирается на ней жениться, мы все так думаем. Видный парень, ничего не скажешь. А плащ-то какой! Не то что моя тряпица.
           Франсуа молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Значит, у Женевьевы появился кавалер? Он почувствовал жгучую ревность. Впрочем, этого следовало ожидать, она и так слишком долго была одна.
           Андре удивленно смотрел на него.
           - Ты что же, не знал ничего?
           - Нуу... как тебе сказать... Расскажи-ка мне про этого господина.
           Мальчишка воодушевленно замахал руками.
           - Ох, он вот какой! Высокий, статный, а одет как! Сразу видно - дворянин.
           - И давно он к матери моей захаживает?
           - Да уж с осени, а то, может, и раньше. Неужто ты и правда не знал?
           - А ночевать оставался? - спросил Франсуа и затаил дыхание.
           Андре энергично покачал головой.
           - Нет, вроде не было такого. Да ты не беспокойся, матушка твоя - тётка умная, не допустит до всяких глупостей.
            'Ну и дети, все знают!', - подумал Франсуа, а вслух сказал:
           - Я и не волнуюсь, подумаешь... Часто этот дворянин приходит?
           - Ну-у... каждые два-три дня появляется. Сначала-то реже, а теперь зачастил. Влюбился он в нее, это уж точно!

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 18 сентября


           Ночью Франсуа лежал без сна, припоминая поведение Женевьевы в последнее время. Он вынужден был себе признаться, что она стала гораздо веселее и, в общем, можно было поверить, что она и в самом деле влюблена. Неужели она действительно выйдет замуж? В душе Франсуа бушевали противоречивые чувства. Он прекрасно понимал Женевьеву и признавал ее право на повторный брак. Ведь она и понятия не имела, что ее муж жив. Да полно, жив ли он на самом деле? Нет, Рене умер и похоронен, а он - лишь ребенок с душою взрослого. Он не имеет никакого права на Женевьеву. И все же глухая ревность грызла Франсуа. Ему было больно даже представить свою супругу рядом с другим мужчиной.
           Всю ночь ворочался он с боку на бок, а к утру принял решение: если Женевьева и в самом деле решит выйти замуж, он не будет возражать, напротив, примет отчима по возможности радушно.

           За обедом Женевьева завела разговор, которого ждал и боялся Франсуа.
           - Милый, ты хорошо помнишь папу? - спросила она, накладывая ему вареные овощи деревянным черпаком.
           Прикинув, что мог бы помнить ребенок, Франсуа осторожно ответил:
           - Нет, мам, не очень.
           - Ты скучаешь без него?
            'Да уж, скучаю по самому себе', - с горечью подумал Франсуа. Он снова помедлил.
           - Нуу... да...
           - Тебе, наверное, очень не хватает отца, сынок? - продолжала допытываться Женевьева.
            'Она так никогда не дойдет до главного'.
           - Мам, к чему ты все это говоришь?
           - Видишь ли, дорогой, - старательно избегая его взгляда, нерешительно проговорила женщина, - я просто подумала, что тебе, наверное, нужен отец...
           - Ты что, замуж собралась?
           Женевьева залилась краской.
           - Ну... в общем-то, могла бы... если тебе это не будет неприятно...
           - Ну что ты! Делай, как тебе хочется. А кто он?
           - Это один мой старый друг, ты его не знаешь, - с видимым облегчением проговорила она.
           Мальчик встал из-за стола и, легонько ткнув Женевьеву локтем в бок, направился к двери.
           - Все в порядке, мам, женитесь, коли он тебе нравится.

           Франсуа был озадачен. Что это за старый друг такой? Он знал Женевьеву с пеленок, но не мог представить, кто бы это мог быть. Возможно, кто-то из приятелей ее отца? Тогда этот ухажер уже старик, ему за пятьдесят. 'Господь милосердный, за что мне это - видеть свадьбу собственной жены?!'
           Вечером Женевьева предупредила сына, что в воскресенье придет 'тот самый господин'.
           - Он очень хочет познакомиться с тобой, дорогой.
           Что ж, он пройдет и через это. Он будет милым и предупредительным, лишь бы Женевьева была счастлива. Пусть живет, как ей хочется, а он... он потерпит.

           В воскресенье после мессы Женевьева с сыном торопились домой. Не успели они переодеться, как пришел гость. Пока мать открывала дверь, Франсуа опрометью бросился наверх, кинулся на постель и замер, переводя дыхание.
           Ох... Сейчас он увидит господина, на которого его променяла Женевьева. Впрочем, он несправедлив. Она хранила верность мужу в течение долгих шести лет после его смерти. И все же ревность, как ядовитая змея, притаилась в его душе, отравляя ее.
           - Сыно-ок! - услышал он голос матери.
           Надо идти. Он глубоко вздохнул и направился к лестнице.

           Внизу в тени пузатого буфета сидел высокий широкоплечий господин в бархатном плаще. При звуке шагов он поднялся и шагнул к лестнице. Франсуа взглянул и... почувствовал дурноту. Он судорожно вцепился в перила, чтобы не упасть, попытался что-то сказать, но из пересохшего горла вырвалось лишь слабое клокотание. Мысли метались, и он, бестолково таращась на гостя, понимал лишь одно: перед ним стоял Филипп де Леруа. Он постарел, волосы подернулись легкой сединой, но это, безусловно, был он, живой и здоровый. Так значит, он не погиб! Франсуа почувствовал, как тяжелейший груз вины упал с его души. Одновременно он ощутил тихую ярость: он так переживал, так мучился, а, оказывается, напрасно! Но почему же его друг так неожиданно исчез, почему не дал о себе знать?!
           - Здравствуйте, Франсуа, - промолвил Филипп, - давно я хотел с вами познакомиться.
           - Мое почтение, господин, - опустив голову, хрипло пробормотал мальчик. Он кое-как овладел собой и теперь лихорадочно пытался привести мысли в порядок.
           - Зовите меня Филипп. Я знавал вашего отца, сударь, и даже имел честь называться его другом.
           Франсуа решился. Надо, просто необходимо выяснить, что случилось в тот день у казармы.
           - Вы мессир де Леруа? Мне папа рассказывал о вас.
           - Да, верно, - с явным удивлением протянул Филипп. - Мне очень приятно слышать, что ваш отец вспоминал обо мне.

           Немного позже они сидели за столом. Женевьева хлопотала у печи, а Франсуа, с аппетитом поглощая обмазанную патокой вафлю, расспрашивал Филиппа о его жизни.
           - Папа говорил, что вы так неожиданно исчезли...
           - Да, - кивнул тот, - конечно, твой отец не мог знать. В школе была компания мальчишек, возглавляемая неким Жаком Тильоном. Мы с Рене все время с ними враждовали. Однажды они подкараулили меня одного...
           Франсуа с горечью слушал, как избитого, полуживого Филиппа нашел гарнизонный патруль, тут же отправивший юношу в госпиталь Святого Бернара. Сержант Дюпе, пришедший в ужас от произошедшего, сопровождал его, а наутро лично отправился в Отель Валуа и разыскал там Мишеля и Робера. Несколько дней Филипп находился между жизнью и смертью, братья не отходили от него ни на шаг, а Франциск прислал своего лекаря, строго-настрого наказав ему не дать Филиппу умереть. Много позже, когда юноша несколько оправился, его с величайшими предосторожностями перевезли в графство Ангулемское, в дом родителей, которые и после выздоровления еще долго не желали отпускать сына от себя.
           "Иисус-Мария! - думал Франсуа. - Как я мог не спросить сержанта, был ли Филипп жив, когда его нашли! Почему я решил, что он непременно должен был умереть?! А он-то, он-то хорош! За столько лет ни единой весточки. Немудрено, что я считал его мертвым".
           - Так что юность я провел в Ангулеме, - продолжал Филипп, - а потом пошел на службу к королю, нашему сюзерену. В двадцать первом году как раз началась война с Карлом Пятым за Милан и Северную Италию, там я и оказался. Братья мои, Мишель и Робер, тоже были в Италии, воевали бок о бок с королем. В битве при Павии Мишель погиб, а мы с Робером попали в плен вместе с его величеством. Так и оставались сначала в Ломбардии, а затем в Испании вместе с монсеньором, пока он не подписал Мадридский договор. Потом все вместе вернулись во Францию, но ненадолго - через год снова выступили в поход, на этот раз на Неаполь. Во время осады случилась чума, сколько французских воинов умерло без боя - не перечесть. Эта война, как вы знаете, закончилась неудачей. Король Франциск подписал Камбрейский мир и вывел армию из Италии. Я вместе со всеми вернулся во Францию, и последний год служу его величеству здесь, в Париже.
           - Мой папа тоже воевал, но раньше, когда Милан завоевали, - похвастался Франсуа.
           - Да, то было время гораздо более славное для Франции, нежели нынешнее, - кивнул Филипп, и, помолчав, продолжил. - Уже давно хотел я разыскать вашего отца, сударь, и даже успел предпринять кое-какие шаги для этого, как вдруг неожиданно встретил Женевьеву.
           - И теперь вы хотите повенчаться...
           - Да, - просто ответил Филипп. - И я надеюсь, что этим мы не потревожим вашу душу. Видите ли, я с юности люблю вашу матушку...
           Франсуа, который для себя уже все решил, отрицательно покачал головой.
           - Извольте, сударь, сделать так, как велит ваше сердце. А сейчас позвольте мне удалиться.
           - Постойте. Примите от меня вот это... в знак нашей дружбы. Когда-то мы с вашим отцом отыскали старинную шкатулку, и в ней была эта вещица.
           Филипп наклонился и надел на шею мальчика тонкую железную нить с прикрепленной монеткой, которую когда-то они с Рене нашли в ларчике мертвого крестоносца. Франсуа смотрел на нее затуманившимся взором. Словно и не было лет, отделявших его от того времени, когда подростком лазил он в Мрачный дом. Как все переменилось с тех пор, он все потерял, даже собственное тело!

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 19 сентября


           В ту минуту, когда Франсуа понял, кто стал женихом Женевьевы, он решил, что должен бежать. "Будь это не Филипп, а кто угодно другой, я бы смирился. Но смотреть, как человек, из-за которого я всю жизнь мучился, станет мужем моей жены?! Ну уж нет! Прикидывался другом, а сам, оказывается, был влюблен в мою невесту!"
           Ночью он не стал ложиться и, связав в узелок запасную рубаху и булку, тихонько спустился вниз. Подумав минутку, он отыскал в потемках один из старых рисунков и при свете луны нацарапал на нем несколько слов для Женевьевы. Потом Франсуа осторожно открыл входную дверь и выскользнул из дома.
           Он не спеша шел по улице, избегая ночных сторожей. К рассвету, обогнув Латинский квартал, он добрался до ворот Дебюси и, пройдя через них, миновал предместье Сен-Жермен. За ним начинались поля и деревни; Франсуа брел, кутаясь в плащ и жмурясь от яркого солнца. Он пытался представить, что сейчас творится дома. Женевьева, конечно, уже нашла его записку и поняла, что он сбежал. Что она станет делать? Конечно, кинется за помощью к своему доброму рыцарю. Но как бы Филипп ни старался, он не сможет найти беглеца. Слава Богу, из Парижа ведет не одна дорога.
            'Посмотрим, согласится ли теперь моя жена выйти за тебя замуж', - злорадно думал Франсуа, одновременно ненавидя себя за то, что причиняет Женевьеве такую боль.

           Но он просчитался. Несчастная женщина, обнаружив, что сын сбежал, почти обезумела от тревоги. Она металась по дому, не находя себе места. Что теперь будет с Франсуа? Куда он пошел? На дорогах за городом было ох как небезопасно, сможет ли он выжить один в этом суровом мире? Женевьева ломала голову, так и эдак прикидывая, почему сын поступил с ней столь жестоко. Вновь и вновь перечитывала она его записку на оборотной стороне старого рисунка - 'Хочу посмотреть мир', пытаясь понять, связан ли побег Франсуа с ее замужеством или нет. И в конечном итоге решила, что мальчик уже давно задумал сбежать, а то, что это случилось именно в день знакомства с Филиппом - всего лишь случайное совпадение.
           Единственной, бесценной поддержкой стал для нее Филипп де Леруа. Он организовал поиски пропавшего мальчика, а когда они не увенчались успехом, непрерывно находился рядом, утешая и успокаивая ее. За это время они сблизились еще сильнее. Филипп воспринимал случившееся как личную трагедию: с одной стороны, он понимал, что его появление в семье могло стать причиной побега мальчика, а с другой - с большой нежностью относился к сыну любимой женщины и лучшего друга.
           Спустя три месяца Женевьева и Филипп обвенчались в соборе Святого Мартина. Так исполнилось желание, загаданное много лет назад в крипте базилики Сен-Дени.


***


           С того самого момента, как Рене узнал о существовании дочери, он понимал, что когда-нибудь найдет ее. И теперь, уже в образе Франсуа, он направился в Овернь, чтобы отыскать ту, которая была ему теперь то ли дочерью, то ли сестрой.
           Две недели Франсуа двигался на юг. Днем шел или, в случае удачи, ехал на попутных телегах, ночью просился на постой к какому-нибудь крестьянину. Он выдавал себя за сироту, потерявшего родителей и идущего к родственникам в Лангедок. Иногда деревенские жители давали ему кров, кормили ужином и даже снабжали в дорогу хлебом, молоком, сыром и маслом, но встречались и те, кто гнал его, как прокаженного. Несколько раз ему пришлось ночевать на улице, а один раз Франсуа даже избили, когда он, голодный, попытался украсть на ярмарке крендель.
           В Орлеане, куда Франсуа заглянул из любопытства, он познакомился с актерами бродячего цирка. Он как раз выходил из собора Сен-Круа, где разглядывал витражи, посвященные жизни Девы Жанны, когда увидел на площади перед собором разноцветный шатер, рядом с которым проходило цирковое представление. Франсуа засмотрелся на жонглеров с яркими булавами и на силача, легко подкидывавшего тяжеленные гири. Тот заметил восхищенные глаза мальчика и подмигнул ему.
           Вскоре представление закончилось, зрители разбрелись кто куда. Франсуа остался стоять, задумчиво глядя на шатер. Может, ему тоже стать бродячим артистом? Научиться жонглировать или прыгать, как акробат, и путешествовать туда-сюда, не зная горя... 'Нет, это не для меня. Мне нужно что-то другое, но что?'
           Из шатра вышел тот самый силач. Заметив Франсуа, он подошел поближе.
           - Привет, парень. Понравилось представление? - пробасил он.
           - О да, очень! Как тебе удается так легко подбрасывать эти огромные гири?
           Силач рассмеялся. Он был молод, не старше двадцати лет, высок и широкоплеч, под рубахой вырисовывались крепкие мускулы.
           - Даром что ли меня называют Силач Патрик? Я еще и не то могу!
           - А меня зовут Легран, Франсуа Легран.
           - Ты местный, Франсуа?
           Мальчик покачал головой.
           - Нет, я сирота, иду к своим родственникам в Лангедок.
           Патрик оживился.
           - Ха, так это ж нам по дороге. Мы направляемся на юг, до Лиможа, а оттуда двинем на запад, в Ангулем и Бордо. Не хочешь присоединиться? Все ж в повозке удобнее путешествовать, чем пешком.
           Франсуа радостно кивнул.
           - Пойду, спрошу господина Сарде, он наш хозяин, - засуетился Силач Патрик. - Только, чтоб он согласился, придется сказать, что ты в труппу просишься. Сможешь чему-нибудь научиться?
           - Конечно. Жонглировать буду или что-то еще. Главное, покажите, как, - самонадеянно заявил Франсуа.
           Патрик радостно хлопнул его по плечу и побежал искать хозяина.

           Так Франсуа оказался в бродячем цирке. У него появилась надежда добраться до Оверни гораздо раньше, чем он рассчитывал. Передвигался цирк только днем, на трех повозках, в одной из них были сложены принадлежности для выступлений и сам шатер, называемый шапито, в двух других ехали артисты. Обычно три человека по очереди управляли лошадьми, остальные спали. К вечеру повозки останавливались на окраине города или деревни, выспавшиеся за день актеры выбирали удобную площадку и репетировали новые номера. С утра проходило представление, после него цирк снова погружался в повозки и двигался дальше.
           Франсуа сразу предупредил господина Сарде, что покинет цирк в Лиможе. Тот в ответ потребовал, чтобы мальчик обучился любому виду циркового искусства и создал простенький номер, 'чтобы не зря наши булки жевать'. Подумав, Франсуа выбрал стезю канатоходца и довольно быстро обучился азам этой непростой профессии. Они с Патриком придумали веселую сценку, в которой Франсуа, идя по канату, то и дело падал, а Патрик, ругаясь и гримасничая, ловил его. Зрители покатывались со смеху, и господин Сарде был очень доволен.

           Несколько недель пролетели незаметно. Настал день, когда труппа дала представление в Лиможе, и друзья в последний раз с большим успехом отыграли свою сценку. Франсуа сердечно простился с господином Сарде и его артистами, а Патрика отозвал в сторонку.
           - Слушай, - торопливо зашептал он, - мне ужасно стыдно, что я сбежал, не сказав ничего матери. Так вот, когда будете в Париже, зайди, пожалуйста, на улицу Сен-Поль, найди госпожу Женевьеву Легран... хотя, может, она уже де Леруа... и передай ей, что у меня все в порядке. Только про сестру не рассказывай, не надо ей этого знать. Просто скажи, что видел меня, что все хорошо, я жив и здоров, ладно?
           - Сделаю, - кивнул Патрик, - положись на меня. Вот только до Парижа раньше осени мы не доберемся.
           - Ничего, хоть через несколько месяцев, но ей спокойнее будет.
           Друзья простились.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 20 сентября


           Франсуа направился в Монферран, где жила Анна де Ла Тур. По мере продвижения на восток деревень на пути становилось все меньше, и на третий вечер после выхода из Лиможа Франсуа не смог найти ни одного поселения, где можно было бы остановиться на ночлег. Переночевав в поле и доев остатки сыра, которым его снабдили в последней пройденной деревушке, он продолжил свой путь.
           К вечеру впереди показался лес, огромный и темный. Дорога шла прямо через него. Не доходя до леса, измученный и голодный Франсуа устроился на ночь. За весь день он так и не встретил ни одной деревни. "Что же теперь делать? - размышлял он. - Лес, судя по всему, немаленький, идти через него, может, несколько дней придется, а деревень там наверняка нет. Что я буду есть? И где ночевать?"
           С этими невеселыми думами он незаметно уснул, а утром, голодный и продрогший, осторожно двинулся к лесу.
           Он уныло брел по дороге, когда услышал позади себя шум. Через несколько мгновений его нагнала карета, сопровождаемая двумя всадниками. "Вот бы они меня подвезли!" В окне кареты он заметил даму, которая внимательно посмотрела на него. Вскоре кавалькада въехала в лес и скрылась из виду.
           Однако, подойдя к лесу, он с удивлением увидел все ту же карету. Она стояла на дороге, оба всадника, наклонившись к окну, внимательно слушали пассажирку. Наконец, кивнув, они развернули коней и двинулись навстречу Франсуа. Он остановился и с беспокойством следил за их приближением.
           Подъехав к нему, один из всадников спешился, другой остался в седле.
           - Сударь, - вежливо обратился к нему первый, - вас желает видеть одна высокородная дама. "Анна, - мелькнула безумная мысль. - Да нет, не может быть".
           - Как же? - растерялся Франсуа. - Я никого здесь не знаю.
           - Это неважно, моя госпожа надеется, что вы не откажетесь погостить в ее владениях.
           - Идти все равно придется, парень, - перебил его второй, презрительно оглядев пыльную одежду юноши, - так что лучше пошли по-хорошему. Не бойся, ничего плохого с тобой не случится.
           Мысленно махнув рукой, Франсуа кивнул.

           Ехать пришлось довольно долго. Часа через три карета свернула с дороги на широкую тропу и по ней углубилась в чащу. Вскоре лес расступился, и впереди заблестела водная гладь. Это было огромное озеро, на берегу стоял небольшой замок с квадратной башней, к нему карета и направилась. Франсуа, сидевший на козлах рядом с кучером, с любопытством оглядывался.
           Въехав в ворота и миновав подъездную аллею, они остановились. Всадники спешились и препоручили Франсуа заботам подбежавшей прислуги. Его проводили в одну из комнат и оставили одного.
           Юноша огляделся - все дорого, изысканно и красиво. Каменные стены увешаны гобеленами, тяжелые дубовые балки поддерживают потолок, большущий камин, резные стулья и лавки, скамейка для молитвы, высокий, выше человеческого роста, подсвечник на тридцать свечей в углу и кровать с балдахином. В боковом алькове - большая металлическая бадья для мытья, таз и кувшин с водой.
           Послышался осторожный стук в дверь, вошла молодая служанка и с поклоном положила на лавку бархатный костюм.
           - В шесть часов я зайду, чтобы проводить вас на ужин, - сообщила она и исчезла. А Франсуа смотрел ей вслед, пытаясь угадать, зачем его сюда привезли.

           Тем же вечером Франсуа, чистый и одетый в синий бархатный костюм, сидел за длинным столом в огромной обеденной зале напротив сухопарой дамы лет сорока. Ее изящные руки нервно теребили салфетку, а умные карие глаза внимательно разглядывали юношу. Тот терялся в догадках - что нужно от него этой женщине? Зачем она его пригласила? Словно прочитав его мысли, дама улыбнулась и предложила:
           - Если не возражаете, о делах мы поговорим позже. А теперь прошу вас, окажите мне честь отужинать со мной.
           Франсуа, у которого третий день маковой росинки во рту не было, с готовностью согласился и, наплевав на этикет, набросился на нежнейшую козлятину, запеченную в миндальном молоке. Затем последовало традиционное для дворянского стола "тяжелое" мясо - оленина с орехами и овощами. Следом подали груши, сыры, сладкие булочки с тмином и имбирем и, наконец, гипокрас - вино с медом и пряностями.
           Через полчаса юноша удовлетворенно откинулся на спинку стула, с трудом переводя дыхание. Его визави задумчиво наблюдала за ним. Едва лишь закончился ужин, она встала и жестом пригласила Франсуа в соседнюю комнату.
           - Вижу, сударь, - начала она, когда оба устроились на резных стульях, - вы гадаете, зачем я вас пригласила. Что ж, не буду ничего скрывать и объясню вам все, как есть.
           - Я весь внимание, мадам, - поклонился Франсуа.
            - Мое имя графиня де Шарёз. Много лет назад у меня был возлюбленный, не буду посвящать вас в детали, суть в том, что вскоре мы расстались, и он уехал в Париж. Я же родила сына, которого назвала Жюль. Увы, прошлым летом он умер, оставив меня безутешной. Сейчас ему было бы тринадцать. А вам сколько?
           - Четырнадцать, сударыня.
           Она встала и, сдержанно жестикулируя, принялась ходить по комнате.
           - Дело в том, что вы очень похожи на него. И, что еще важнее, на его отца, барона де Кердоне. К сожалению, мои дела в последние годы идут все хуже, и я остро нуждаюсь в средствах. Я надеюсь с вашей помощью получить их от барона.
           - Каким же образом? - Франсуа пока не понимал задумки собеседницы.
           - Мне нужно, чтобы вы представились его сыном. Я желаю получить содержание, и вы, конечно, внакладе не останетесь. Вас научат всему, что должен знать и уметь виконт де Шарёз. Когда вы будете готовы, мы отправимся к барону, и я вас представлю.
           - А затем?
           Графиня рассмеялась.
           - Вы очень умны, молодой человек. Барон никогда не видел сына, вы на него похожи, нам несложно будет убедить его. Сложно предугадать, что будет дальше. Возможно, вам придется несколько дней пожить у барона, а может быть, мы уедем сразу. В любом случае, через месяц-другой я вас отпущу. Вы будете здесь на полном обеспечении, по окончании нашего предприятия сможете забрать с собой одежду, плюс десять ливров в придачу.
           - А вдруг барон захочет меня видеть позже, когда я уже покину вас? Кого вы ему предъявите?
           - О, об этом не беспокойтесь, как-нибудь выкручусь. В крайнем случае, скажу, что вы уехали в Англию.
           Франсуа задумался. Чтобы добраться до Монферрана и забрать Бланку, ему понадобятся деньги. Спешить ему некуда, а десять ливров - огромная сумма, и она стоит того, чтобы задержаться здесь.
           - Я согласен, сударыня, - просто сказал он.
           - Прекрасно, - обрадовалась графиня. - С завтрашнего дня начинаем обучение.

           Следующие полтора месяца прошли в непрерывных занятиях. Франсуа учили этикету, манерам, великосветской речи, истории, верховой езде, которую он почти позабыл за последние годы, фехтованию и многому другому. Графиня называла его Жюлем, а слуги - виконтом де Шарёз, и Франсуа постепенно привык к новому имени и фамилии. Ему нравилось здесь, в нем зрела убежденность, что именно так он и должен жить - в богатом замке, окруженный богатыми, знатными, образованными людьми. И, тем не менее, Франсуа считал дни до того времени, когда сможет продолжить путешествие в Овернь.
           Постепенно он стал осознавать происходящие с ним перемены: он ощущал уверенность, которой раньше не было, в его манерах и речи сквозило чувство собственного достоинства. Теперь никому бы и в голову не пришло, что он сын перчаточника. Он многое узнал, многому научился, многое понял. И наконец настал день, когда графиня сказала ему:
           - Я считаю, Жюль, что вы готовы предстать перед своим отцом.
           Он сдержанно поклонился.
           - Как вам угодно, мадам. Когда же мы едем?
           - Барон приедет сам. Он теперь живет неподалеку, и я известила его, что желаю с ним переговорить.
           У Франсуа екнуло сердце. Удастся ли их авантюра?

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 21 сентября


           Барон де Кердоне приехал через три дня. Это был высокий, статный, широкоплечий господин лет сорока, с черными, подернутыми сединой волосами, усами и небольшой бородкой. Прежде, чем представить "сына", графиня уединилась с бароном в своей приемной. Франсуа слышал обрывки их разговора, сидя в смежной комнате.
           - Вы уехали столь внезапно, - говорила графиня. - Что ж мне было делать?
           Ответ барона Франсуа не расслышал.
           - Мой супруг умер через месяц после вашего отъезда. Я осталась совсем одна с маленьким Жюлем на руках.
           - И за тринадцать лет вы не нашли возможности известить меня, мадам? - насмешливо произнес де Кердоне.
           - После вашего бегства, сударь, мне совсем не хотелось искать эту возможность.
           - Что же изменилось теперь?
           - Я нездорова, Мишель, - тихо сказала графиня. - Бог знает, сколько мне осталось. Я умру в покое, если буду знать, что наш сын находится под вашей опекой.
           Она говорила столь проникновенно, что у Франсуа на мгновение защемило сердце: а ну как графиня и в самом деле при смерти? "Да нет, конечно. Сочиняет."
           - Сударыня, я буду счастлив позаботиться о виконте де Шарёз, - произнес барон, сделав ударение на последнем слове. Судя по всему, он по-прежнему отказывался верить словам бывшей возлюбленной. - Почему, кстати, вы не вывели его в свет?
           - Мы были вынуждены жить весьма уединенно: ведь считается, что он сын моего мужа. Но одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, кто на самом деле его отец.
           Голоса стали удаляться, и Франсуа понял, что собеседники отошли к окну. Теперь он слышал лишь тон разговора, но слов разобрать не мог. Было ясно, что барон по-прежнему упорствует, и его собеседница начинает терять терпение. Раздался звонок колокольчика и чуть позже властный голос графини:
           - Пригласите виконта.

           Пятью минутами позже Франсуа предстал перед бароном. Вежливо поклонившись, юноша посмотрел на него и тут понял, что они действительно очень похожи. Де Кердоне тоже это заметил и не мог сдержать удивленного возгласа. По тому, как изменился его тон, Франсуа понял, что теперь барон склонен верить словам графини.
           После первых приветствий де Кердоне принялся расспрашивать юношу о его жизни, вкусах, пристрастиях, взглядах. Франсуа, тщательно проинструктированный графиней, отвечал без запинки. К концу беседы барон окончательно уверился в том, что виконт де Шарёз - его сын, и вечером отбыл в крайней задумчивости.

           Наутро графиня пригласила Франсуа к себе. Всегда сдержанная, сейчас она была крайне возбуждена.
           - Дорогой Жюль! - объявила она, кивнув на бюро, на котором лежало вскрытое письмо. - Барон признает вас своим сыном, а мне назначает содержание в сумме.. впрочем, это не так важно. Главное, вы получите деньги и вскоре сможете вернуться к своим делам. Я прошу вас остаться на несколько дней, на случай, если барон захочет еще раз с вами повидаться. После этого вы свободны.
           Она азартно щелкнула пальцами и добавила:
           - Получилось!

           Спустя неделю барон начал выплату содержания, а еще через несколько дней Франсуа покинул гостеприимный замок. Графиня предоставила ему свою карету, чтобы безопасно миновать лес, и самолично вышла его проводить.
           - Мне будет не хватать вас, Жюль, - вздохнула она, обнимая юношу.
           Он улыбнулся и, забыв на мгновение о приличиях, лукаво подмигнул ей.
           - Кстати сказать, мадам, меня зовут Франсуа.
           Графиня тихо рассмеялась.


***


           И снова Франсуа шагал через поля, а в кошеле на его поясе звенели двести су. Вновь стали попадаться деревни, где он мог найти себе приют на ночь. Он шел уже неделю, и однажды на исходе дня увидел вдали темную дымку - это были горы Канталь, за которыми начиналось графство Овернь. Обрадованный Франсуа прикинул, что завтра сможет дойти до границы графства. Солнце клонилось к закату, пришло время искать ночлег. Заметив добродушного старика, идущего с поля к ближайшей деревне, мальчик подошел к нему.
           - Доброго дня, - с улыбкой сказал он.
           Старик оглядел Франсуа с головы до ног и удовлетворенно кивнул.
           - И тебе, сынок.
           - Как называется эта деревня?
           - Сен-Сейти. Я там живу. А ты куда идешь на ночь глядя?
           - Да вот ... к родственникам. Да только до темноты не успею.
           - И то верно, - кивнул крестьянин, - куда ж сейчас идти-то. Как зовут тебя, сынок?
           - Франсуа, дедушка.
           - Хорошее имя. А я папаша Этьен, все меня так кличут. Ты вот что, сынок, пойдем-ка со мной. У нас переночуешь, старуха у меня добрая, возражать не станет. А ты за это поможешь мне утречком изгородь поправить, а то совсем покосилась.

           Тетушка Жанна и в самом деле не возражала. Она пригласила Франсуа и папашу Этьена к столу, заставленному нехитрой крестьянской едой. Все вместе с удовольствием ели печенную морковь и запивали ее молоком. Франсуа был в приподнятом настроении, предвкушая скорое завершение своего путешествия. Он оживленно болтал и охотно, хотя и не всегда правдиво, отвечал на вопросы хозяев.
           - Ты из Лиможа, сынок? - спросил папаша Этьен.
           - Ага. Но мои родители умерли.
           - Ох, бедолага... И куда ж ты теперь направляешься?
           - В Монферран, - пробормотал Франсуа с набитым ртом.
           Супруги встревожено переглянулись.
           - В Овернь, значит, идешь? - продолжал допытываться старик.
           - Да, у меня там сестра.
           Повисло напряженное молчание. Франсуа насторожился.
           - Что-то не так?
           - О-ох, - вздохнула тетушка Жанна, - нехорошо там, дружок.
           - Нехорошо?
           Женщина замялась и взглянула на мужа, ища поддержки. Папаша Этьен откашлялся и осторожно заговорил.
           - Видишь ли, сынок... Не хочу тебя пугать, но... старуха моя права, нехорошо там, опасно. Там одни горы, поросшие лесами, земля не очень плодородная, городов да деревень мало.
           - И что там, разбойники? - нетерпеливо спросил Франсуа.
           Помолчав, старик выпалил:
           - Оборотни!

           После ужина Франсуа и папаша Этьен сидели на лавке у дома, глядя на темнеющую вдали цепочку гор.
           - Лет двести назад жил в тех краях один дворянин, - неторопливо рассказывал старик, - звали его шевалье де Шалон, и был он вассалом Оверньского графа. Больше всего на свете шевалье любил охоту и свою красавицу-жену. Она была необыкновенно хороша, и муж души в ней не чаял. Охранял ее, как бесценную добычу, все боялся, чтоб она на кого другого не посмотрела. Граф Оверньский не раз просил его представить супругу, но наш шевалье всё отказывался под разными благовидными предлогами. Ревновал он ее сильно, и казалось ему, будто она по ночам куда-то уходит. Много раз пытался он ее подстеречь, да все без толку. И вот как-то раз поехал де Шалон на охоту, а супружницу свою дома запер. Конь его захромал, пришлось шевалье нашему спешиться. Забрел в глухую чащу, да и заблудился, поискал дорогу, помыкался - никак не может выбраться. А вокруг-то уже совсем темно. И вдруг слышит - из кустов рычание. Не успел он аркебузу свою вскинуть, как бросилась на него волчица. Повалила беднягу и ну его терзать, да все до горла пытается зубами дотянуться. Но наш шевалье не промах был, исхитрился он достать тесак свой охотничий, да как рубанул волчицу по передней лапе, так ее и отрубил целиком! Зверь взвыл да на трех лапах поковылял прочь, а наш охотник вскочил,- и в другую сторону. Плутал он еще долго, насилу к утру нашел тропинку, которая его из леса-то и вывела. Пришел домой изорванный, окровавленный, без лошади. Ну думает, сейчас слуги-то сбегутся ему помогать, глянул - а нет никого возле замка. И вроде как и внутри пусто. Вдруг слышит шум, галдеж, пошел на звуки - а слуги все толпятся у спальни хозяйки, жены его, значит. И знахарка из ближайшей деревни там же. Рассказали ему, что рано утром нашли госпожу у рва, который вокруг замка вырыт, когда мост пришли опускать. Лежала она бездыханная, а рука у нее отрублена словно бы тесаком. Перенесли ее в комнаты и на постель положили, да только она с каждым часом все слабела, слабела, и к вечеру умерла. Шевалье-то наш в ужасе был, понял он, что жена-то его не к полюбовникам ходила, а оборотнем была, да ночами в лесу-то и бегала. И с тех пор, как она померла, волки вокруг того замка каждую ночь воют до самого рассвета.
           На крыльцо вышла тетушка Жанна.
           - Ну что ты, старик, городишь, - заворчала она, - совсем запугал мальчонку на ночь-то глядя, поди, и не заснет теперь.
           Франсуа сидел ни жив, ни мертв. Он, как и все, верил в оборотней, призраков и прочую нечисть. 'Господи Боже, как же я туда пойду?', - в ужасе думал он.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 22 сентября


           Но отступать было поздно. Наутро Франсуа, как и обещал, помог папаше Этьену поправить изгородь и отправился в путь.
           Дорога неуклонно шла в гору, и Франсуа порядком устал, карабкаясь по широкой тропе. Вот она, Овернь, поросшее лесом нагорье с торчащими тут и там короткими горными хребтами. Далеко внизу он заметил деревушку возле реки, протекающей в узкой долине. Что ж, он наконец добрался до цели, где-то в этой чужой, неприветливой горной стране живет его сестра. Окрыленный этой мыслью, мальчик поспешил вниз.
           Франсуа теперь шел гораздо осторожнее, от поселения к поселению, стараясь, чтобы сумерки не застали его в пути. От разбойников можно спрятаться или убежать, а куда денешься от нечистой силы?
           Если местные жители отказывали ему в ночлеге, Франсуа потихоньку устраивался в чьем-нибудь огороде. Его бросало в дрожь при мысли, что в любой момент на него может напасть оборотень. Когда же ему удавалось уговорить хозяев дать ему приют, он осторожно расспрашивал их о графине де Ла Тур и семействе Дюваль.
           - Графинюшка-то? - сказала первая же спрошенная крестьянка. - Эва, миленький, вспомнил. Она уж лет пять как преставилась. Сейчас у нас другая хозяйка. У графинюшки-то сестрица младшая была, госпожа Мадлен, ее еще в восемнадцатом году замуж выдали за итальянца какого-то, то ли Медини, то ли Медичи. Она дочурку с того итальянца родила, и вскоре померла, давно, еще до смерти графинюшки. Вот ее дочка, Катрин, и есть теперь наша хозяйка. Только она мала еще, и живет не тут, а в Италии вроде бы...
           Тень легла на сердце Франсуа.
           - Отчего ж она... графиня то есть... умерла?
           Женщина махнула рукой.
           - Да кто ж разберет, хворей-то много разных тут у нас, от всего не убережешься, - неопределенно ответила она, пряча глаза.
           Франсуа насторожился.
           - Вы что-то знаете?
           - Да много всяких слухов ходило, сынок. Кто говорил, что оборотень ее загрыз, от других слышала, будто сама она оборотнем была, да как волка ее и убили...
           Крестьянка перекрестилась:
           - Свят-свят, подальше нам бы от этого. Что ж, графинюшку теперь не воротишь, какая разница, отчего она преставилась. А вот про этих других, которых ты спрашивал, Дюмаль, или как их там, - врать не буду, не слыхала ничего.

           Известие о смерти Анны глубоко ранило Франсуа. Он сам не хотел себе признаваться, что шел сюда не только для того, чтобы найти дочь, но и в надежде хоть одним глазком увидеть свою бывшую возлюбленную, такую непонятную и загадочную. Теперь же у него осталась здесь единственная цель - найти Бланку, и, значит, в Монферран ему идти не надо.
           Франсуа переходил от деревни к деревне, расспрашивая о семействе Дюваль. Он побывал в поселениях Клеруа, Сен-Аман, Сель, Арме, Рошфор, Шердо и многих других, и в одной из деревень, Малдери, ему наконец-то повезло. Франсуа остановил высокую пожилую женщину, идущую с бадьей на ключ, и задал ей свой обычный вопрос.
           - Дюваль, ты сказал? Мария и Жером? А как же, знаю! В соседнем селе они живут, в Романьяке.
           - А дочка у них есть, Бланка? - уточнил обрадованный мальчик.
           - Это приживалка которая? Есть, а как же. И сынок тоже есть.
           - Как вы ее назвали?
           Женщина замялась.
           - Ну не родная она им, подкидыш, - объяснила она. - В общем, иди сейчас во-он через тот перелесок, за ним село-то и есть. Как войдешь в него, поверни налево и сразу дом увидишь за зеленым забором. Он там один такой, не ошибешься.
           Романьяк оказался небольшим поселением, и вскоре Франсуа уже подходил к темно-зеленой изгороди, позади которой возвышался деревянный дом. В садике на корточках сидела девочка лет десяти, тоненькая, хрупкая, золотоволосая, и полола морковь. Едва увидев ее, мальчишка понял - она. Девочка неуловимо сочетала в себе черты Анны де Ла Тур и Рене Леграна. Сердце Франсуа радостно забилось: вот он, родной человечек, его дочь! Он повис на заборе и тихонько свистнул. Девочка обернулась.
           - Привет, - весело сказал Франсуа, - ты Бланка?
           Та кивнула.
           - Ну да, а ты кто? Я тебя тут не видала.
           - Пойдем прогуляемся, поговорим.
           Девочка с сомнением взглянула на грядку.
           - Я не могу, - шепотом ответила она, - если мать увидит, что я ушла - мне влетит.
           - Да помогу я потом с морковкой, пошли. Я тебе тако-ое расскажу.
           Немного поколебавшись, Бланка вскочила, отряхнула платье и побежала к калитке.


***


           Франсуа не мог наглядеться на нее. Он смотрел на ее точеное личико, тонкий нос, миндалевидные глаза, и ему казалось, что вернулось прошлое. Конечно, он любил Женевьеву, но и к Анне испытывал самые теплые чувства. И вот теперь ее дочь, так похожая на матушку, стояла перед ним, вопрошающе глядя снизу вверх. А он, ее отец, пребывал в теле мальчишки и не мог сказать ей, кто он на самом деле!
           Бланка послушно шла прочь от деревни за незнакомым мальчишкой. По своей детской доверчивости она даже не задумалась, кто он и зачем ее позвал. Вероятно, ему нужна какая-то помощь, иначе зачем она, Бланка, понадобилась? Девочка привыкла, что всякий раз, когда отец или мать звали ее, то обязательно поручали какое-нибудь дело. И таких дел было очень много: она мела пол, мыла в большой кадушке глиняную посуду, полола огород, сидела с маленьким братишкой, в общем, была второй хозяйкой в доме. Сколько Бланка себя помнила, она никогда не ощущала тепла матери. Девочка знала, что чете Дюваль она не родная, и привыкла думать, что любви она не заслуживает. И в самом деле, чего хорошего может ожидать непонятно откуда взявшийся подкидыш? Бланке уже исполнилось одиннадцать лет, и за всю жизнь приемная мать ни разу не приласкала ее, не сказала ни одного теплого слова. В отличие от нее папаша Жером относился к малышке по-доброму, но был он слабоволен, полностью находился под каблуком жены и ничем не мог помочь приемной дочери.
           Вся жизнь Бланки состояла из понуканий и попреков. Мать не жалела для нее грубых слов. Если девочка не справлялась с работой по дому и в саду, Мария не брезговала плеткой или просто первой попавшейся под руку палкой. Бланке стало совсем тяжело, когда у четы Дюваль родился сын. И если раньше мать бывала к малышке хотя бы терпима, то после рождения сына на долю девочки остались лишь брань да побои. Иногда папаша Жером садился рядом с Бланкой и, гладя ее по голове, приговаривал:
           - Ничего, дочка, ничего, потерпи. Никогда не знаешь, как жизнь повернется, может, и тебе улыбнется когда-нибудь счастье.

           Все это Бланка рассказывала еще недавно незнакомому мальчишке, сидя рядом с ним на траве в перелеске за деревней. Слушая ее, Франсуа мрачнел с каждой минутой. Кулаки его сжимались сами собой. Ведь Анна наверняка отвалила этим мерзавцам кругленькую сумму за воспитание девочки, а они...Он заберет у них Бланку, не хватало еще, чтобы его дочь жила с этими извергами!
           - Слушай, - осторожно спросил он, - а ты не пробовала сбежать?
           Девочка невесело ухмыльнулась. Ох, как хорошо знал он эту усмешку!
           - Куда же я пойду? У меня никого нет, кроме них.
           Франсуа решил забросить пробный камень.
           - А кто твои настоящие родители?
           - Они вроде умерли, - пожала она плечами, - и теперь уже никто не помнит, кто они были.
           Глубоко вздохнув, Франсуа ответил:
           - Я помню... вернее, знаю.
           Девочка радостно посмотрела на него, ресницы затрепетали, во взгляде мелькнула надежда. Ему стало стыдно и горько.
           - Видишь ли... Мой отец умер несколько лет назад. Мы жили в Париже. Перед смертью он рассказал мне, что в девятнадцатом году графиня Анна де Ла Тур родила от него дочь Бланку, которую отдали на воспитание крестьянам по фамилии Дюваль. Отец просил разыскать тебя, и я ему это обещал.
           Серые глаза недоверчиво смотрели на него.
           - Твой отец - Стюарт Олбани?
           Как и все местные жители, девочка отлично знала имена и историю графов Оверни.
           - Нет, он обычный горожанин, ремесленник. Они с твоей матерью встретились случайно и полюбили друг друга. В общем... я твой брат.
           Некоторое время Бланке понадобилось, чтобы все осознать и прийти в себя.
           - Значит, моя мама умерла? И папа тоже? Я твоя сестра? Я дочь Анны де Ла Тур? Получается, я графиня по крови?
           Франсуа терпеливо кивал, ожидая, пока она во всем разберется.
           - Надо же, - прошептала девочка и задумалась.
           Наступило молчание.
           - Почему мама отказалась от меня? - наконец спросила она.
           - Ты незаконнорожденная, - с горечью ответил Франсуа, - и твоя мать не могла никому рассказать о тебе, иначе... сама понимаешь. Но я уверен, что она все равно тебя любила и следила за твоей судьбой.
           - Да, так оно и было, - кивнула Бланка. - Однажды, когда я была совсем маленькой, пришел какой-то человек и повел меня гулять в лес. Там стояла карета, а в ней сидела дама, она плакала и обнимала меня, а потом надарила мне кучу подарков. Значит, это и была моя настоящая мама?
           Франсуа кивнул. Похоже, Анна действительно не забыла о своей дочери.
           Помедлив немного, Бланка достала из маленького мешочка на поясе перстень.
           - Смотри. Мне подарила его та самая дама.
           Внимательно посмотрев на кольцо, Франсуа кивнул:
           - Да, точно. Вот здесь, видишь? Это фамильный герб графов де Овернь. Этот перстень поможет тебе доказать свое происхождение.
           Бланка постепенно осознавала то, что рассказал ей брат.
           - Получается, это я, а не дочь госпожи Мадлен, должна была стать владелицей этой земли... Мне могла бы принадлежать вся Овернь, и наша деревушка Романьяк, а вместо этого я полю морковку на огороде... Ой!
           Она вдруг вскочила.
           - Ведь я же не закончила дела, которые мать мне поручила. Она изобьет меня! Мне пора идти.
           Франсуа схватил ее за локоть.
           - Погоди. Да подожди ты! Давай убежим. Забудь про Дювалей, забудь про Романьяк и всю прежнюю жизнь. Я твой брат, твой единственный родной человек, и ты должна идти со мной.
           Бланка замялась. Что, если и в самом деле сбежать? Разве может быть что-то хуже постоянных побоев и брани мамаши Дюваль?
           - Давай же, решайся. Мы уйдем прямо сейчас, и никто нас не найдет, - торопил Франсуа.
           Она задумалась, потом протянула ему перстень с гербом Ла Туров.
           - Возьми. Пусть он хранится у тебя.
           Франсуа засмеялся:
           - А ты уверена, что я с ним не сбегу?
           Девочка посмотрела на него с удивлением.
           - Ты же мой брат, и теперь мы будем вместе.
           - Так ты согласна сбежать со мной?
           Она кивнула.
           - Да. Бежим.
           Мальчишка облегченно вздохнул и крепко взял сестру за руку. "Вся в мать, прирожденная авантюристка", - мелькнуло у него в голове.
           Держась в стороне от дороги, они зашагали прочь от деревни.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 23 сентября


           Мамаша Дюваль ломала голову, пытаясь догадаться, кто настоящая мать Бланки. В те времена часты были случаи, когда богатые дамы втайне рожали детей и отдавали их на воспитание в крестьянские семьи, поэтому Мария понимала, что девочка знатного происхождения. Дюваль, по природе завистливая и брюзгливая, недолюбливала дворян. 'Мерзавцы распущенные, Бога не боятся, - с ненавистью думала она, - деньгами все грехи прикрывают'. Ах, как бы ей хотелось быть изящной, красивой, богатой и делать, что вздумается, но, увы, ее жизнь была совсем другой. Каждый день она вставала ни свет ни заря, до вечера работая в доме и в саду. Была она кряжистой и ширококостной, руки ее огрубели от изнурительного труда.
           Бланку, как отпрыска знатного рода, она недолюбливала, но старалась поначалу это скрывать. 'Деньги платят, и хорошо'. Ксавье исправно приезжал в течение пяти лет, но однажды объявил, что родителей девочки больше нет в живых, и платить за нее теперь некому. И тогда Дюваль дала волю своей ненависти, отыгрываясь на малышке.
           Когда в день побега Бланки мать не нашла ее на огороде, она со злостью подумала, что та ушла гулять. 'Ох, и задам же я этой негодяйке!' Но когда девочка не вернулась к ночи, в душе Марии забрезжила надежда, что та сбежала. Это было бы замечательно, одним ртом меньше, к тому же не придется каждый день смотреть на ее бледную физиономию и прикидывать, где бы взять приданое, когда придет время выдавать ее замуж. 'Неблагодарная', - подумала мамаша Дюваль и спокойно уснула.


***


           Но Франсуа этого не знал, и его очень беспокоило, что за ними могут снарядить погоню. Поэтому в ближайшей деревне он купил холщевую рубаху, штаны и шляпу, и велел Бланке переодеться. В новой одежде, со спрятанными под шляпу волосами она выглядела совсем как мальчишка.
           - Будешь моим младшим братом, - сказал Франсуа, оглядывая ее, - тебя будут звать... ну, к примеру, Бернар.
           - Хорошо, - улыбнулась Бланка.
           Ей очень нравилось, как началась ее новая жизнь, она предвкушала приключения и с гордостью смотрела на Франсуа. Как хорошо, что у нее такой замечательный брат!
           Они шли только днем, стараясь к закату дойти до очередной деревни: ночевать в лесу рядом с оборотнями ни один из них не хотел.
           Наблюдая за Бланкой, Франсуа все больше привязывался к ней. Потеряв дочь и сына, он нашел утешение в этой хрупкой сероглазой девочке.

           На третий день путешествия, когда они шагали по широкой лесной тропе, на них с криком и гиканьем налетела шайка разбойников. Франсуа инстинктивно заслонил собой Бланку. Головорезы окружили детей и, ухмыляясь, разглядывали их.
           Высокий худой мужчина, одетый немного лучше остальных, выступил вперед.
           - Хо-хо, какие детишки, - глумливо пробасил он, - и куда же мы идем совсем одни?
           Франсуа отчетливо понимал, что сейчас от его поведения зависит жизнь дочери. Он бесстрашно взглянул в глаза главарю и ответил:
           - Мы с братом сбежали из дома.
           - Что ж так-то? Родители не угодили?
           - Наши родители умерли. Нас взяла на воспитание злобная тетка, она била нас и тиранила, вот мы и решились на побег.
           Главарь усмехнулся.
           - И куда же вы теперь?
           - Пока не знаем, - пожав плечами, ответил Франсуа, - мы хотим уйти из Оверни, а там видно будет.
           - Мы тоже уходим отсюда, не хватало еще с оборотнем тут встретиться. Направляемся в Дофине. Так что вместе пойдем, помогать нам будете.
           Это был приказ. Главарь повернулся к ним спиной и бросил своим товарищам:
           - Обыскать!
           К ним приблизился высоченный рыжий парень с пакостной ухмылкой на физиономии и сорвал мешок с плеча Франсуа. Детину звали Оливье Жиро, он был братом главаря разбойников и его правой рукой. Вытряхнув содержимое прямо на землю, он жадно схватил перстень.
           - Ого! - воскликнул детина и засунул драгоценность в свой кошель.
           Брат с сестрой горестно переглянулись. Глядя на них, Жиро мысленно облизнулся. "Какие миленькие ребятки, особенно вон тот, что помладше. Я легко с ним справлюсь".

           Пришлось Франсуа и Бланке остаться с разбойниками. Им вменили в обязанность собирать хворост на привалах и помогать готовить еду.
           Днем они шли к границе Оверни и Дофине, а на ночь обустраивали лагерь. Обязательно выставляли часовых, вооруженных луками и стрелами со специальными наконечниками. Не раз слышали они по ночам громкий вой, но близко к лагерю звери не подходили.
           За те две недели, что Франсуа и Бланка провели с разбойниками, они стали свидетелями нескольких ограблений. Дозорные сообщали шайке, что по тропе едет карета или всадник, и разбойники, преградив дорогу поваленными деревьями, хворостом и ветками, устраивали засаду.
           Жертвы обычно не сопротивлялись, покорно давая себя обобрать. Лишь один всадник в легкой броне мужественно попытался вступить в борьбу, но тут же был убит метким выстрелом из лука. Франсуа и Бланка видели это, сидя в кустах, и девочка еще долго не могла прийти в себя после свершившегося на ее глазах убийства.

           -И-и... М-мм...
           Франсуа проснулся от резкого толчка - совсем рядом происходила какая-то возня, слышались придушенные стоны. Он пригляделся: Оливье Жиро навалился всем телом на Бланку, в одной руке он держал нож, другой зажимал девочке рот. Франсуа вскочил и вцепился негодяю в волосы, пытаясь оттащить его от Бланки. Кричать он боялся: неизвестно, что предпримут разбойники, если проснутся. "А вдруг они тоже полезут к ней?" Сжав зубы, Франсуа изо всех сил тянул голову противника вверх. Жиро попытался отмахнуться от юноши ножом, но тот увернулся, и детина, отбросив нож, с силой оттолкнул Леграна. Другой рукой он по-прежнему зажимал рот девочки. Франсуа отлетел в сторону, ударился о ствол дерева и отключился. Оливье, поняв, что путь свободен, вновь набросился на Бланку. Она пищала и извивалась, но что могла сделать одиннадцатилетняя девочка против здоровенного мужика?
           Но Жиро, увлекшись, пропустил момент, когда Франсуа очнулся. Он тихонько подполз к негодяю, схватил брошенный им нож и с неведомо откуда взявшейся силой воткнул его в бок противника. Фонтаном брызнула кровь, Жиро издал глухой, булькающий звук и обмяк. Бланка, зажимая рот, чтобы не закричать от ужаса, выбралась из под него и кинулась к Франсуа. Тот прижал ее к себе, пытаясь хоть немного успокоить, затем отстранился и прошептал ей в ухо:
           - Надо бежать.
           Бланка, все еще сжимая рот рукой, кивнула, но было видно, что она колеблется. Вдруг она подскочила к Жиро, мгновенно залезла в его кошель, вытащила свой перстень и метнулась к Франсуа. Он схватил ее за руку, и они бросились бежать.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 24 сентября


           Они бежали, спотыкаясь и падая, пока Бланка не начала задыхаться. Тогда брат с сестрой забились в какой-то овраг и принялись шепотом совещаться.
           - Возвращаться туда никак нельзя, - все еще тяжело дыша, сказал Франсуа. - Жиро наверняка сдох, и нам за него голову оторвут.
           И тут он с удивлением заметил, что до сих пор сжимает в руке злосчастный нож. Он хотел его выбросить, но Бланка возразила:
           - Положи его в мешок, это ж единственная наша защита.
           - Да, верно, - Франсуа тихо рассмеялся. - Надо же, какая ты умница, даже в такой ситуации соображаешь.
           Бланка покраснела от удовольствия.
           - Спасибо. Но что мы теперь будем делать?
           - Пойдем, как и собирались, в Дофине. До него совсем немного осталось, день пути, не больше.
           - Вдвоем?
           - Конечно. Ничего, сестренка, не трусь, как-нибудь доберемся.
           Девочка доверчиво кивнула.
           - Посидим здесь до утра, так безопаснее, - продолжал Франсуа. - А с восходом потопаем на восток. Ты поспи пока. И ничего не бойся, я тебя никому в обиду не дам.

           Едва забрезжил рассвет, Франсуа растолкал Бланку, и они отправились в сторону Дофине. В лесу было сумрачно, и шли они осторожно, внимательно глядя по сторонам.
           Очень скоро оба почувствовали, что голодны. Франсуа встревожился: ему не впервой, он потерпит, но каково будет сестре сутки не есть?
           - Давай поищем поляну, - предложил он. - Если повезет, сможем найти ягоды.
           - Ерунда, - махнула рукой Бланка. - Лес полон сладких корешков. Смотри, вот это лапчатка, а там - пастернак. У него довольно вкусные клубни.
           - Откуда ты все это знаешь?
           - Я ж деревенская, - простодушно ответила девочка. - У нас это каждому известно. Дай-ка ножик.
           Она присела перед небольшим кустиком с бледно-желтыми цветами и принялась ножом выкапывать его из земли. Брат стоял рядом и удивленно наблюдал за ней.
           Вдруг серая туша мелькнула в воздухе, и огромный волк приземлился на плечи Франсуа, мигом повалив его на траву. Бланка с криком вскочила и с ужасом смотрела, как острозубая пасть тянется к его горлу.
           Франсуа лихорадочно отбивался, пытаясь вспомнить слова спасительного заклинания. Переселиться в волка и убежать! Но тогда зверь в обличии человека останется здесь, с Бланкой. Нет, нельзя! Он захрипел, пытаясь руками отвести голову волка подальше от своей шеи.
           И тут Бланка подскочила к ним и с диким воплем вонзила нож в спину волка, и еще раз, и еще! Зверь завыл и ослабил хватку, а девочка, потеряв голову, била и била его ножом, и вот уже волк, последний раз взвизгнув, упал на бок. Франсуа, весь в крови, с трудом поднялся и принялся оттаскивать сестру от несчастного животного.
           - Остановись, перестань. Да остановись же!
           Бланка замерла, нож выпал из ее рук, слезы хлынули из глаз, она прижалась к Франсуа и зарыдала. Он взял ее на руки и быстро пошел прочь, опасаясь, что на запах крови сбегутся другие хищники.
           Девочка понемногу приходила в себя и уже могла говорить.
           - Очень больно? Ты весь в крови.
           - Чепуха, только плечи побаливают. Это кровь волка.
           - Я так испугалась!
           - Еще бы. Но ты героическая девчонка, - он прижал ее к себе. - Ты меня спасла.
           Он смотрел на сестру и изумлялся. Такая малышка, а сколько мужества и силы духа!
           - Я просто очень испугалась, - повторила она. - Отпусти меня, я вполне могу идти сама.
           Франсуа поставил ее на землю и засмеялся.
           - Да уж, ты его с перепугу в решето превратила. Била и била, пока я тебя не оттащил.
           Бланка с удивлением посмотрела на него.
           - Я просто пыталась попасть в сердце. Разве ты не знаешь, что оборотня по-другому убить нельзя?

           Им повезло - через несколько часов они вышли к реке и смогли искупаться и выстирать от грязи и крови свою одежду. Франсуа отыскал несколько листов подорожника и, разжевав, привязал их к ранам на плечах.
           К вечеру они, к бурной радости обоих, вышли из леса. Переночевав в поле, брат с сестрой к полудню уже подходили к небольшому городку Конфолан в графстве Дофине.

           Первым делом Франсуа и Бланка направились к ближайшему постоялому двору, где впервые за несколько недель смогли по-настоящему помыться. Затем они зашли к цирюльнику, который остриг волосы Бланки, и теперь ее невозможно было отличить от мальчика.
           Вечером брат с сестрой устроили военный совет.
           - Слушай, Бланка, мы должны подумать, куда нам идти, - начал Франсуа. - Мы не можем скитаться вечно, нам нужно что-то решить. Скоро осень, и странствовать будет невозможно.
           - Знаешь, - задумчиво проговорила девочка, - я всё чаще думаю о Катрин.
           Франсуа в недоумении уставился на нее.
           - Не понимаешь? - улыбнулась Бланка. - Я дочь графини де Ла Тур, а значит, племянница ее сестры Мадлен и кузина Катрин де Медичи. После смерти моей матери она стала владелицей Оверни, но живет она во Флоренции, ведь ее отец - тамошний герцог. Возможно, она могла бы нас приютить...
           - А знаешь, это неплохая мысль, - оживился Франсуа. - Мы покажем твое кольцо, и она поймет, что ты ее кузина. Конечно, есть шанс, что она нам не поверит, но попробовать можно. В конце концов, мы ничего не теряем.
           Утром следующего дня они отправились на восток, в сторону Италии.


ПРОДОЛЖЕНИЕ от 25 сентября


           Женевьева наотрез отказалась переезжать к Филиппу.
           - Я верю, когда-нибудь Франсуа вернется. Если в нашем доме будут жить чужие люди, как он меня найдет? - объясняла она свое решение.
           Ему пришлось согласиться, и он переехал в дом, когда-то принадлежавший другу его юности Рене Леграну. Как затейливо вьется веревочка жизни!
           Несколько месяцев спустя Филипп получил возможность убедиться, что чуткое материнское сердце не обмануло Женевьеву. Как-то вечером в дверь постучал высокий юноша, назвавшийся Патриком Кето. Он рассказал взволнованной матери, что не только видел Франсуа, но и провел с ним вместе несколько недель.
           - Мы расстались в Лиможе, мадам, - сказал Патрик сидевшей напротив Женевьеве, - наш цирк повернул на запад, в Ангулем, а ваш сын пошел дальше на юг.
           - А не знаете ли вы, сударь, - осторожно спросила мать, - куда он направлялся?
           Юноша сокрушенно покачал головой.
           - Нет, мадам. Насколько я понял, у него не было определенной цели. Мы встретились в Орлеане, Франсуа присоединился к шапито и научился ходить по канату, у нас даже был неплохой совместный номер.
           - Ну надо же, - всплеснула руками Женевьева.
           - А когда мы расставались в Лиможе, он попросил меня при случае зайти к вам, мадам, и передать, что у него все в порядке. Франсуа сказал, что хочет, как он выразился, пробиться. И когда ему это удастся, он, без сомнения, вас навестит.
           Женевьева не могла сдержать слезы. Ее дорогой мальчик, ее Франсуа жив и здоров. Какая радость! Счастливыми глазами смотрела она на Филиппа. Тот, в свою очередь, задал гостю тревоживший его вопрос.
           - А не говорил ли мальчик, почему он ушел из дома?
           Патрик снова покачал головой. Он прекрасно знал причину побега, но помнил обещание, данное Франсуа.
           - Он говорил, что давно хотел посмотреть мир, больше ничего.
           Филипп и Женевьева вздохнули с облегчением. Значит, это не их вина. Какое облегчение!


***


           Через две недели после побега от разбойников Бланка и Франсуа пересекли реку Родан и вскоре подошли к горному массиву, именуемому местными жителями Альпы Дофине. Им предстояло перейти через горы. Франсуа хорошо помнил эти места, здесь когда-то пролегал путь французской армии на Милан.
           По мере подъема становилось все холоднее. На деньги, полученные Франсуа от графини де Шарёз (по счастью, разбойники их не нашли, поскольку он держал их не в мешке, а в кошеле под рубахой), брат с сестрой купили одеяла и теплую одежду, но и она не спасала от пронизывающих ветров, гулявших по ущельям Альп. Последняя деревушка в предгорьях осталась за спиной, и теперь перед ними была лишь узкая тропа, поросшие лесом склоны да заснеженные вершины. Восхождение давалось обоим нелегко, особенно тяжело было Бланке. Девочка мужественно переносила и холод, и трудности подъема, но Франсуа видел, как сложно ей приходится.
           Брат с сестрой упорно карабкались вверх, двигаясь к перевалу. Они шли узкой тропой вдоль глубоких ущелий, и Франсуа непрерывно твердил:
           - Бланка, не смотри вниз, не смотри!
           Девочка старалась выполнять его указания, но один раз все же не утерпела и заглянула в пропасть. Голова у нее закружилась, она пошатнулась и стала падать. Франсуа, рванувшись к Бланке, чудом успел поймать ее на краю ущелья. Он оттащил ее к скале, подальше от гибельной пропасти, и они еще долго сидели, прижавшись друг к другу и тяжело дыша. Франсуа с содроганием думал, что опоздай он на секунду - и девочки уже не было бы в живых.
           Пять дней изнурительной дороги понадобилось им, чтобы достичь перевала. Там они были вынуждены остановиться: у Бланки началась лихорадка. Франсуа построил шалаш, обтянул его купленным в деревне одеялом, вторым же укрыл Бланку. Затем он отправился на поиски нужных для лечения девочки трав, мысленно благодаря Бога, что прошел обучение в госпитале при соборе Святого Мартина. Собрав все необходимое, Франсуа сварил снадобье на разведенном перед шалашом костре и поил им Бланку несколько дней подряд. Он отчаянно сокрушался, что у них нет с собой бургундского, которым он смог бы растереть девочку. Впрочем, по всему было видно, что жизни Бланки ничего не угрожает. Тремя днями позже она уже сидела в своей импровизированной постели, пила лечебный отвар и заедала его сухариками.
           - Поверь, я уже совсем здорова. Мы можем идти хоть сейчас, - храбрилась она.
           - Еще денек отлежись, - покачал головой брат. - Путь вниз не проще, чем вверх. Так что подкопи силенок.
           Франсуа смотрел на нее, и невероятная, невиданная доселе нежность поднималась в его душе. Бланка была такая маленькая, хрупкая, и в то же время такая храбрая! Она его дочь, его сестра, его всё!

           Ночью выпал первый снег, и Франсуа не на шутку встревожился. Однако его опасения оказались напрасными, к следующему вечеру все растаяло, и день спустя брат с сестрой покинули спасительный шалаш. Бланка достаточно окрепла, чтобы продолжать путешествие. Спуск занял меньше времени, чем подъем, и тремя днями позже они достигли долины, раскинувшейся у южного подножья Альп. Какой же гостеприимной показалась им эта поросшая высокой травой долина! Три дня назад они тряслись от холода, а здесь, несмотря на приближающуюся зиму, было тепло и уютно.
           Они тут же принялись искать дом, где можно было бы остановиться на несколько дней, чтобы отдохнуть. Поиски оказались недолгими, в первой же деревне путешественники нашли приют в доме Марии и Пьетро Гуардини, милых и болтливых старичков.
           От них Франсуа узнал, что находятся они на территории Савойского герцогства, в провинции Пьемонт. Говорили хозяева дома, как и все местные жители, на необыкновенном языке, который сами они называли 'пьемонтезе'. И Бланка, и Франсуа немного понимали этот язык, поскольку он был причудливой смесью итальянского и французского.


ПРОДОЛЖЕНИЕ от 27 сентября


Савойя, Пьемонт, ХVI век


           Для Марии Гуардини появление "мальчишек" стало настоящим подарком судьбы. Двое ее сыновей погибли на войне, а дочка умерла при родах. И теперь старушка нарадоваться не могла, глядя на нежданных гостей.
           - Как же вы смогли перейти через горы, голубочки мои? - причитала она, подкладывая им в тарелки кашу.
           - Мы шли через самый безопасный перевал, - жуя, ответил Франсуа.
           - Оставайтесь с нами, нам со стариком такая радость будет. Свои-то детки у нас давно померли.
           Старик Пьетро кивнул.
           - И то верно, куда ж вы пойдете-то? Два мальчика, совсем одни.
           - Нам очень надо во Флоренцию, - покачал головой Франсуа, - у нас там сестра.
           - Что вы говорите? - всплеснула руками Мария. - Вы и в самом деле собираетесь во Флоренцию?
           Дети недоуменно переглянулись.
           - А почему бы и нет? - осторожно спросила Бланка.
           - Милые мои, так ведь там сейчас такое творится! У нас там родня неподалеку, поэтому мы все знаем.
           Франсуа не выдержал.
           - Да что произошло-то?
           - Чума там, и осада была, и правительницу ихнюю, Катерину Урбинскую, взаперти держали, и война еще, - затараторила старушка.
           - Погоди, так они ничего не поймут, - вмешался Пьетро, - сейчас объясню все по порядку.
           Он погладил седую бороду, и, глядя в окно, начал свой рассказ.
           - Сеньор Лоренцо де Медичи, герцог Урбинский, женился лет пятнадцать назад на одной знатной сеньоре. У них родилась дочь Катерина, она и сейчас жива. И герцог, и герцогиня умерли сразу после рождения малышки, а ее воспитала тетка, сеньора Клариче Строцци. И жили они спокойно, пока клан Медичи не был свергнут три года назад. Бедняжку Катерину взяли в заложницы, а ведь она совсем маленькая, ей тогда восемь годков всего было. И вот с тех пор жила она взаперти, бедняжка.
           - Так значит, она а плену? - расстроилась Бланка.
           - Погоди, мальчишечка, не перебивай, - строго сказал Пьетро, который явно получал большое удовольствие от роли рассказчика. - А надо вам сказать, что герцог Урбинский приходился племянником тогдашнему папе, Льву Десятому, и нынешнему, Клименту Седьмому. И вот его святейшество сеньор Климент задумал девочку выручить. Сами понимаете, в неволе что угодно с ней может случиться, а она ему родня. Вот папа и договорился с одним иноземцем, Карлом, который из Габсбургов, и признал его каким-то там амператором, а взамен тот прислал войско, которое взяло Флоренцию в осаду. Да-а... И надобно сказать, что это еще год назад было. И почти весь этот год город продержался в осаде, да только там чума началась, да и голодно стало. В общем, этим летом пришлось Флоренции сдаться, и вернулась она под власть Медичи. А голубку Катерину выпустили и тут же отправили в Рим, к его святейшеству папе. Ну и сейчас она живет у него, и, поговаривают, он срочно ей мужа ищет. Вот такая история. Так что во Флоренцию вам идти покуда нельзя, там до сих пор войско стоит, да и чума еще не минула.

           Ночью Франсуа растолкал сладко спящую Бланку.
           - Ну что делать будем? - зашептал он. - Во Флоренцию идти теперь смысла нет, раз уж Катрин оттуда увезли.
           - Ага, - кивнула девочка. - Но знаешь, я и правда устала после этих ужасных гор. Может, Мария и Пьетро согласятся нас на зиму приютить? Поживем пока здесь, и за это время решим, куда потом податься.
           - Хорошо.
           Утром они поговорили со стариками, те безмерно обрадовались и, конечно, разрешили детям у них перезимовать. Франсуа и Бланка остались в Пьемонте до весны. Они помогали супругам Гуардини по хозяйству, убирали дом, ухаживали за садом, в общем, делали все, чтобы не быть им в тягость. Те нарадоваться не могли на своих 'внучат', как они теперь называли брата с сестрой. Впрочем, старикам по-прежнему было невдомек, что Бланка вовсе не мальчик, и уж тем более дети не стали им рассказывать, что она кузина знаменитой Екатерины де Медичи, герцогини Урбинской.


***


           Франсуа и Бланка перезнакомились со всеми жителями деревни и часто заходили поболтать то к одному, то к другому. За зиму брат с сестрой освоили и пьемонтезе, и итальянский, поэтому проблем с общением не имели. Любимым их занятием были посиделки за ужином у кого-нибудь из соседей. Ужинали обычно на закате, а после ужина сразу ложились. С приходом вечера вся деревня погружалась во тьму, и мало кто рисковал выглянуть на улицу после наступления темноты.
           Бланку эта размеренная, спокойная жизнь без побоев и попреков приводила в восторг. Она с сожалением думала, как была бы счастлива, если б ее приемные родители были такими же добрыми и сердечными людьми, как Мария и Пьетро. Ну почему графиня не отдала ее чете Гуардини!
           Франсуа же напряженно обдумывал, как устроить дальнейшую жизнь. Он понимал, что они с Бланкой не могут постоянно скитаться и проситься на постой к добросердечным крестьянам. Нужно найти дело, чтобы прокормить себя и сестру. Кроме того, он до сих пор не мог забыть, что когда-то его отец стал членом Городского совета Парижа, и мог бы купить дворянскую должность, если б не помешала нелепая смерть. Родившаяся тогда надежда стать знатным человеком никуда не делась, просто притаилась на время, до случая. И теперь Франсуа мучительно думал, куда применить свои силы и способности, чтобы не только денег заработать, но и положение приобрести.


ПРОДОЛЖЕНИЕ от 29 сентября


           Однажды в декабре в дом супругов Гуардини ворвался Жильбер Марсо, мальчишка с соседней улицы.
           - Франко, Бернар, вы слыхали? - сходу прокричал он.
           Мария, которая как раз усадила всех обедать и раскладывала по плошкам вареную репу, с упреком взглянула на парнишку.
           - Джилли, милый, ну, что ж ты так кричишь? Вон деда моего напугал до полусмерти.
           Мальчик покаянно вздохнул и пристроился за столом. Мария подала ему плошку. Он дождался, пока женщина раздала горячие, дымящиеся корнеплоды, схватил один и тут же выронил.
           - Ух, горячая какая! - воскликнул он, дуя на пальцы.
           Франсуа пнул приятеля под столом ногой.
           - Ну говори же, чего орал-то?
           Жильбер на секунду растерялся, но тут же вспомнил о цели своего прихода.
           - А, ну как же! К Умберто Лацци брат приехал! Вся деревня уже там.
           Мария всплеснула руками.
           - Господи Боже, Роберто нашелся? Он же еще мальчишкой сбежал! Это сколько ж годков-то прошло? А мы ведь все думали, что помер он давно.
           - Да уж, - кивнул Пьетро, - неожиданная радость для Умберто. Жаль, матушка их не дожила.

           После обеда Франсуа, Жильбер и Бланка побежали к дому дядюшки Лацци. Там уже собралась половина жителей деревни. Ребята протиснулись поближе к столу, за которым сидели хозяин, Умберто Лацци, и поразительно похожий на него незнакомец. Он был невысок, но широкоплеч и мускулист, поверх полотняной рубахи была надета необычного вида куртка из шкуры. Смуглое улыбчивое лицо заросло бородой и было испещрено морщинами, глаза хитро блестели из-под шапки взлохмаченных волос. Через правую щеку проходил белый рубец, на который отбрасывала блик болтающаяся на мочке уха серьга.
           Франсуа и Бланка, как и все остальные, в изумлении таращились на диковинного незнакомца. Никто из них раньше не видел ничего подобного. Роберто же словно не замечал удивленных взглядов, весело и спокойно рассказывая окружающим свою историю. Неторопливо и с юмором поведал он, как мальчишкой сбежал из дома, как в Генуе поступил юнгой на торговое судно, направлявшееся в Марсель, и как с годами дослужился до боцмана. Роберто Лацци рассказывал о жизни на корабле, об иностранных портах, о штормах и пиратах, о купцах и кладах. Волшебной музыкой для слушавших его мальчишек звучали загадочные слова: штурвал, стеньга, дрейф, кубрик...

           Для Франсуа все было решено. Слушая рассказ боцмана, он отчетливо понял, что хочет связать свою жизнь с морем. Служить матросом на корабле, скользящем по блестящей на солнце глади воды, - что может быть прекраснее? Он будет стараться изо всех сил, и вскоре, конечно, станет незаменимым человеком на судне. Возможно, он даже сможет дослужиться до капитана. Да, нет сомнений, он должен стать моряком.
           Тем же вечером Франсуа затащил Бланку в сарай, в котором Гуардини хранили разные хозяйственные мелочи.
           - Слушай, сестра, - возбужденно зашептал он. - Мы должны пойти в Геную.
           - Зачем? - не поняла та.
           - Мы устроимся там на какой-нибудь корабль и станем моряками!
           Брови девочки недоуменно поползли вверх.
           - Но ведь... Или ты хочешь, чтоб я опять притворялась мальчиком?
           - А почему нет? Ты такая маленькая и худенькая, что еще лет пять никто не догадается.
           Бланка пожала плечами.
           - Даже не знаю, как-то это неожиданно.
           - Ну милая, подумай, нам не придется скитаться, у нас будет, можно сказать, дом, мы будем работать, нам за это будут платить. А приключения? Разве тебе неинтересно?
           Наконец девочка сдалась.
           - Ладно, если ты так хочешь, я не против.
           Обрадованный Франсуа крепко обнял сестру.
           - Ты умница! Еще немного у стариков поживем, а к весне отправимся в Геную, хорошо?
           - Договорились, - кивнула Бланка.


***


           В конце марта, когда уже и ночами стало тепло, Франсуа и Бланка попрощались с четой Гуардини. Мария со слезами сунула им в руки полотняные мешочки с хлебом, сыром и фруктами, и проводила до окраины деревни.
           Путь их лежал на восток. Погода была прекрасной, вокруг благоухали цветущие кусты и деревья, кое-где мелькали посадки лимона и недавно завезенного из Китая апельсина, наполняя воздух нежным ароматом. Настроение было замечательное. Всю дорогу Франсуа рассказывал сестре, какой интересной будет их жизнь на корабле. Та слушала и тихонько улыбалась. Ей очень нравилось путешествовать вместе с братом, она полюбила его всей своей преданной душой.
           Франсуа, в свою очередь, тоже привязывался к ней все сильнее. Да, именно такой и должна быть его дочь - милой, доброй и верной. Он любовался ее изящными чертами, так напоминавшими Анну, и порой ему казалось, что вот сейчас она прищурит глазки и скажет: 'Ах, прекрасный мой господин Легран'.

           Две недели спустя они вышли к морю у небольшого городка Савона. Бланка восторженно смотрела на бескрайнюю водную гладь, да и Франсуа не остался равнодушным, ведь оба видели море впервые. На ночлег они попросились к жителю прибрежной деревни, и после ужина долго сидели на берегу, любуясь набегающими волнами.
           - Знаешь, - тихо сказала Бланка, - это так здорово, что ты привел меня сюда. Я не думала, что море так прекрасно.



Генуя, ХVI век


           Тремя днями позже они подошли к городским стенам Генуи. Еще издали увидели они зубчатые башенки la lanterna - знаменитого генуэзского маяка. Ребята вошли в город через ворота у монастыря Святого Бениньо, и тут же попали в лабиринт узких улочек, заполненных шумной толпой. Неторопливо прогуливались стражники, важно семенили священники, куда-то спешили по своим делам негоцианты и студенты, а хозяйки с плетеными корзинами в руках гортанно спорили с лавочниками.
           Франсуа дивился одеждам, принятым здесь. В отличие от Франции, местные кафтаны застегивались сзади и закрывали шоссы почти до колен, рукава от плеча до локтя были очень широкими. Мужчины носили волосы, закрывающие шею, на головах у многих были береты с перьями.
           Улицы здесь были не шире, чем в Париже, а дома, покрытые красными черепичными крышами, в отличие от Франции, были каменными, а не деревянными. Генуя поразила юных путешественников: роскошные палаццо, высокие замки с зубчатыми стенами, фонтаны, статуи и множество других чудес вызывали восхищение. Особенно им понравилось расписное здание первого в Европе банка Сан-Джорджо.
           Миновав величественное здание университета, Франсуа и Бланка достигли знаменитой улицы ди Пре, длинной и столь узкой, что солнечные лучи никогда не касались мостовой. Улочка, застроенная лавками, тавернами, кабаками и домами терпимости, была просто забита шумной и пестрой портовой толпой. Громко кричали зазывалы, тут и там публичные девки предлагали свои услуги, спорили и ругались на разных языках моряки.
           Бланка, до того момента не видевшая больших городов, смотрела вокруг широко раскрытыми глазами. Она и представить не могла, что на свете бывают такие красивые здания, что в одном месте может собраться так много людей и что они могут так громко кричать. Брат с сестрой, слегка оглушенные разноголосым шумом, медленно проталкивались сквозь толпу, с любопытством глядя по сторонам. Пройдя всю ди Пре, они наконец вышли к Porto Antico - Старой Гавани.
           Гавань располагалась в бухте, ровным полукругом врезавшейся в город и отделенной от моря двумя песчаными косами. Вдоль берега расположились с десяток причалов, у каждого из которых стояло несколько кораблей. Портовые рабочие носились с мешками, корзинами и кулями от кораблей к складам, стоявшим поодаль от берега, матросы что-то кричали на разных языках, управляющие подгоняли носильщиков, купцы важно прохаживались по причалам, наблюдая за происходящим. Здесь, как и на улицах, стоял оглушительный шум.
           Франсуа и Бланка замерли, любуясь жизнью гавани. Казалось, она представляет собой огромный живой организм, в котором все работает четко и слаженно. Оба чувствовали, что стоят на пороге чего-то нового, неизведанного, манящего.
           Девочка дернула брата за рукав и прошептала:
           - Франсуа, что мы дальше будем делать?
           Он улыбнулся и обнял сестру.
           - Все будет хорошо. Главное, не забудь, что ты мальчишка.
           Он огляделся и направился к толстому пожилому негоцианту в коричневом кафтане.
           - День добрый, сеньор, - сказал Франсуа по-итальянски, снимая мятую шляпу. - Мы с братом ищем работу, возможно, на ваших кораблях нужны матросы?
           Купец важно взглянул на Бланку и вдруг расхохотался.
           - Этот-то, мелкий, совсем еще малыш.
           - Это ничего, - улыбнулся Франсуа, - мы оба способные и к труду привычны.
           Толстяк внимательно посмотрел на мальчика и удовлетворенно кивнул.
           - Ну, коли так, будет юнгой. Ступай вон туда, на пристань де Мерканци, там стоит моя каравелла 'Stella di mari '. Найдешь сеньора Комьяниса, скажешь, что вас прислал хозяин, Николо Джованни. Пусть попробует вас в одном плавании, а дальше, скажи, пусть сам решает, нужны ли вы ему.
           - Grazie, signor .
           Франсуа поклонился, схватил Бланку за руку, и они поспешили на причал.


ПРОДОЛЖЕНИЕ от 30 сентября


           14 апреля 1532 года каравелла 'Звезда морей' отплыла из Генуи в Танжер, португальский порт на северо-западе Африки. На пристани де Мерканци 'Звезду' провожали родственники моряков и просто зеваки. Каравелла отдала швартовы и медленно покинула гавань. Провожающие кричали и махали руками. Однако ни Бланка, ни Франсуа этого не видели: оба носились по судну, помогая матросам.
           Накануне капитан, сеньор Альфредо Комьянис, принял их в команду по рекомендации судовладельца. Ребятам отвели на двоих крохотную каюту на нижней палубе. И тут же начались поручения: сложить канаты, надраить палубу, перенести двадцать голов сыра на камбуз.
           Началось первое в жизни Бланки и Франсуа морское путешествие. В день отплытия им выдали форму - суконную рубаху и широкие штаны; они облачились в нее, очень довольные. Весь день брат с сестрой метались по судну, пытаясь выполнить все, что им приказывали. Что угодно, лишь бы остаться в команде! К вечеру они так устали, что без сил повалились в свои гамаки прямо в одежде.
           Работа никогда не кончалась. Целыми днями они носились по каравелле, выполняя поручения боцмана, канонира, корабельного плотника, матросов и пытаясь успеть везде. То там, то здесь было слышно:
           - Эй, юнга, где эта проклятая пакля? Чем я буду конопатить этот шов, ромом?
           - Франсуа, дружище, помоги-ка мне с грот-мачтой.
           - Почему палуба грязная, Бернар? Ее надо было надраить еще до третьих склянок!
           Дружелюбные и услужливые мальчишки полюбились матросам, хотя многие из них недоумевали, зачем нужны на корабле два юнги. Однако судно было велико, и работы хватало всем.
           Боцман Анри Монро, француз по происхождению, благоволил своим юным соотечественникам больше других. Вечером первого дня он подробно перечислил всё, что они должны будут сделать до конца недели.
           - Мы начнем завтра утром и справимся за пару дней, сеньор, - самонадеянно заявила Бланка.
           Опытный боцман расхохотался и показал на горизонт.
           - Видишь эту тучу? Завтра вы встать не сможете, уж поверьте моему слову.

           Анри Монро не солгал. Ночью налетел ветер, и началась качка. Бывалым матросам она была нипочем, но Франсуа и Бланке казалось, что они умирают. Гамаки раскачивались из стороны в сторону, палуба ходуном ходила под ногами, и ребята чувствовали себя просто отвратительно. Их тошнило, ужасно болела голова. Бланка посмотрела на брата и тихо прошептала:
           - Все будет хорошо. Говорят, морская болезнь быстро проходит. Мы выдержим.
           Она оказалась права. На следующий день волнение на море улеглось, выглянувшее солнце купалось в воде, сверкая тысячами отблесков. Брат с сестрой снова бегали по судну, выполняя приказы, обоим казалось, что теперь они настоящие морские волки, пережившие страшную бурю.

           По вечерам, закончив все дела, Бланка с Франсуа бежали к боцману, который взялся учить их навигации и корабельному делу.
           - Ежели хотите стать настоящими моряками, - важно говорил он, - без науки вам не обойтись.
           Юнги жадно впитывали все, чему их учили, и Анри Монро был ими очень доволен. Особенно удивился он, когда увидел, как ловко Франсуа лазает по вантам и реям: сказывался опыт, полученный в шапито. 'Разрази меня гром, - думал он частенько, - если когда-нибудь этот мальчишка не станет капитаном'.
           Когда боцман видел, что юнги чересчур устали, чтобы учиться, он потчевал их морскими легендами.
           - Жил некогда в Испании один монах, - вполголоса говорил он, - был он тихим и богобоязненным, соблюдал заповеди Господни и свято чтил все посты. Но... только днем. Когда же солнце садилось, и на землю опускалась ночная тьма, дьявол вселялся в нашего монаха. Становился он распутным и нечестивым, посещал ведьминские шабаши и тех самых бесстыжих девиц, от которых мужчине лучше держаться подальше. Прознали об этом люди и, как водится, донесли Священной инквизиции. Схватили его дознаватели, привели на суд церковный. Монах наш клянется и божится, что ни в чем таком не виновен. И такое у него при этом лицо, что не поверить невозможно. Собрались было инквизиторы его отпустить, но в это время зашло солнце, и стало темнеть. Поднял монах голову, распрямил плечи, глянул на судей - а глазами его смотрит сам дьявол. Завопил он нечеловеческим голосом, раскидал-разбросал всех, да и ушел. Очухались от страха дознаватели да наутро снова пошли к монаху. Поняли они, что он только ночью страшен, и решили его до заката истребить. Но поскольку очистительный костер тогда еще не использовали, то просто связали нечестивца и бросили в море. Много лет прошло, и стало по ночам в море появляться чудище, которое прозвали морским монахом. Было оно как рыба, но с человеческими плечами и головой, и голова у него пострижена, как у настоящего монаха. Как увидит чудище корабль, так выпрыгивает из воды и так, и эдак, коленца разные выделывает. Матросы на палубе смеются, а морской монах все веселее и веселее трюки показывает, да сам при этом все ближе и ближе подбирается. И как оказывается совсем рядом с кораблем, так хватает одного с палубы и уносит его на дно, да и там пожирает.
           Франсуа с Бланкой переглядывались, чувствуя, как испуганно и сладко замирает душа.


***


           На тридцатый день плавания 'Звезда морей' вошла в порт Танжер. Франсуа и Бланка заворожено смотрели на приближающийся берег. Город был под властью португальцев лишь последние полвека, и жили тут в основном мавры, а не европейцы. Все здесь было по-другому: другие люди, другие одежды, другие дома, другие улицы.
           Долго заглядываться на город юнгам не пришлось, для них сразу же нашлась тысяча поручений. Весь день помогали они разгружать тюки с тканями и мешки с зерном, привезенные генуэзской каравеллой на продажу. Закончив поздно вечером, они устало повалились в гамаки. На следующий день капитан Комьянис, выдав каждому по паре дукатов, отпустил их на выходной, поэтому утром, с первыми лучами солнца, они вскочили и поспешили на берег вместе с другими матросами 'Звезды морей'. И если остальные разбрелись по тавернам в поисках выпивки и развлечений, то Франсуа и Бланка отправились смотреть столь необычный для них город.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 1 октября


           Над городом стоял невыносимый зной. На узких, тесных улочках было грязно и шумно. Кричали на незнакомых языках торговцы, расхваливающие свой товар, туда-сюда бегали мальчишки, таща за собой тележки, нагруженные невиданными фруктами, важно вышагивали толстые мавры в удивительных головных уборах и белых халатах до пят. Нередко попадались и европейцы - португальские стражи в железных шлемах, торговцы, путешественники.
           Внимание брата с сестрой привлекли закутанные с головы до пят фигуры, скромно семенившие от лавки к лавке. Франсуа быстро сообразил, что это местные женщины. Он ткнул Бланку в бок и прошептал:
           - Видала? Ничего себе платье для дамы!
           Девочка повернула к нему изумленное личико.
           - Но ведь это... совсем некрасиво.
           Губы Франсуа скривились в усмешке.
           - Зато интересно. Любой мужчина захочет узнать, что у них там, под покрывалом.
           Бланка вздохнула и прошептала:
           - Ты совсем уже взрослый, братец.
           Они продолжали свой путь сквозь толпу чужеземцев. Торговцы хватали их за рукава, приглашая заглянуть в лавку, мальчишки крутились перед ними, демонстрируя непонятные товары. Пройдя всю улицу до конца, брат с сестрой вышли к большой базарной площади. Тут было еще больше шума, еще многолюднее и жарче.
           Вдруг Франсуа почувствовал чей-то настойчивый взгляд. Он обернулся и увидел пожилого мавра, важного и толстого, который неотрывно смотрел на него. Тот слегка улыбнулся и двинулся навстречу. За его спиной маячили два дюжих слуги. Мавр был настолько противный, что Франсуа мысленно тотчас окрестил его Жабой.
           Поравнявшись с ребятами, мавр чуть наклонил голову в знак уважения и стал что-то неторопливо говорить, кивая на Бланку. Лицо его приобрело сладострастное выражение. Франсуа с неприязнью и недоумением смотрел на мавра. Тот явно что-то хотел, но мальчик его не понимал. Он растерянно оглянулся, ища помощи, и тут проходивший мимо европеец остановился и сказал по-итальянски:
           - Он просит продать вашу спутницу, сударь. Говорит, что желает взять ее в жены.
           Бланка отшатнулась, Франсуа удивленно моргнул и забормотал:
           - Но это мой брат... младший... он не девушка.
           Итальянец перевел мавру ответ, тот недоверчиво рассмеялся и надменно проговорил несколько слов.
           - Вы можете обмануть своего капитана, матрос, но не меня. Не может быть у мальчика такой нежной кожи, - тут же перевел европеец.
           Франсуа закрыл собой девочку и выкрикнул в лицо нахальному мавру:
           - Нет! Это мой брат, и он не продается.
           Он схватил Бланку за руку и потащил через площадь.
           - Пошли отсюда скорее, мало ли что, - проговорил он на ходу, и они кинулись бежать. Добравшись до противоположной стороны площади, ребята юркнули в лабиринт улиц.
           Решив, что убежали достаточно далеко, Франсуа и Бланка остановились перевести дух.
           - Вот наглец! - возмущенно проговорил мальчик. - Но как он понял, что ты девочка?
           - Не знаю, что и сказать, - беспомощно развела руками Бланка.

           Солнце приближалось к зениту, им было жарко и очень хотелось пить. Приглядев местечко потише, они вошли внутрь, в спасительную тень. Пройдя вглубь, они уселись на обитый потертым килимом диванчик у глиняной стены.
           - Закажем попить, - пояснил Франсуа сестре и вдруг почувствовал смутное беспокойство. Оглянувшись, он увидел тощего молодого мавра, стоявшего у выхода. Тот поклонился и поманил их к себе. Франсуа вопросительно поднял брови, тот кивнул, продолжая кланяться. Мальчик встал, но мавр жестом показал, что зовет их обоих. Бланка, тоже заметившая странного мавра, пошла к нему, Франсуа устремился за ней. Мавр пятился, пока не оказался на улице, жестами призывая ребят следовать за ним.
           И тут события начали развиваться на редкость стремительно. Звавший их мавр неожиданно исчез, зато откуда-то появились два других, они подбежали к Бланке, накинули на нее покрывало и, схватив девочку, вскочили на коней. Один из них перекинул ее через круп своей лошади, и всадники умчались во весь опор.
           Франсуа в ужасе смотрел им вслед. Что теперь делать? Понимая, что время уходит, он оглянулся и, увидев стоявшую невдалеке лошадь, метнулся к ней. Кинув стоявшему рядом хозяину дукат, мальчик вскочил на лошадь и во весь опор поскакал за беглецами. Верховой езде он обучился в доме графини де Шарёз, и теперь мысленно благословлял ее за это.
           Проскакав пару улиц, Франсуа выскочил все на ту же площадь и успел заметить в противоположной стороне двух всадников. Он устремился за ними, стараясь не терять их из виду. Улицы мелькали одна за другой, прохожие шарахались в разные стороны.
           Наконец город остался позади, лошадь выскочила на опаленную солнцем равнину. Далеко впереди Франсуа увидел пыльное облачко: это два ненавистных всадника увозили Бланку. Он направил коня вслед за ними. Мысли лихорадочно метались в голове. Даже если он их каким-то чудом настигнет, разве сможет он отбить сестру у двух дюжих парней? Они просто убьют его, и она навсегда останется пленницей мерзкого толстого мавра. А в том, что Бланку украли по его приказанию, Франсуа не сомневался - он узнал в похитителях слуг мерзкой Жабы. Да, ему необходимо быть осторожнее, не выдать своего присутствия, а попросту проследить, куда повезут Бланку.
           За равниной высился холм, поросший пальмами, позади него виднелось море. На холме среди пальм расположились поодаль друг от друга несколько ослепительно белых домов, окруженных роскошными садами. К одному из них и направились всадники.
           Остановив коня, Франсуа издали смотрел, как всадники въехали в заросший буйной растительностью сад. Они тут же скрылись из виду, но Франсуа это не обеспокоило. Ему было достаточно того, что он знал, в какой дом привезли Бланку. Спешившись и немного отдышавшись, он стал размышлять. Что теперь делать? Бежать на корабль за подмогой? Но почти все матросы сошли на берег и вряд ли вернутся на судно до утра. Обратиться к португальским стражникам? Бог знает, захотят ли они связываться с важным мавром. Выходит, действовать надо самому.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 3 октября


           Франсуа вернулся в город и долго слонялся по рынку. Наконец он нашел, что искал: огонь-траву, вызывающую моментальное раздражение и ожоги кожи. Купив пучок травы и немного порошка папоротника, он отправился на соседнюю улочку, где приобрел не новый, но довольно приличный кафтан европейского покроя, бархатный берет, шоссы, боты и кожаный кошель. Закончив покупки, юноша вскочил на коня и поехал обратно к дому Жабы. Неподалеку от него Франсуа спешился, привязав коня в тени пальм, и переоделся. Он, как мог, оглядел себя и остался доволен: в этом кафтане он вполне мог сойти за молодого богатого негоцианта.
           Франсуа осторожно приблизился к дому и, согнувшись, направился к задней двери. Слуг тут не было, и он беспрепятственно проскользнул внутрь.
           Дом был огромный. Франсуа прокрался по коридору, заглянул в несколько комнат, но нигде не встретил ни души. Впереди коридор раздваивался. Поколебавшись, мальчик повернул направо и нос к носу столкнулся с невысоким мавром-слугой. Тот выпучил глаза и требовательно спросил по-итальянски:
           - Кто вы? Что вы хотеть здесь?
           Франсуа сглотнул комок в горле и, придав себе уверенный вид, заговорил:
           - Я владелец той девчонки, которую привезли сегодня твоему хозяину. Я продал ее, но забыл ей объяснить, как она должна вести себя со столь уважаемым господином.
           Слуга расплылся в улыбке.
           - Да, да, хозяин искать жену. Хозяин брать лучших жен всегда.
           - Не сомневаюсь, - кивнул Франсуа. - Я хотел бы с ним поговорить, но сначала отведи меня к ней.
           - Нет-нет, - испугался мавр, - никто нельзя видеть ее, я ее охранять.
           - Глупая твоя голова, я ж был ее хозяином! И мне надо ей кое-что объяснить. Она юна и глуповата, боюсь, не сразу поймет, как ей повезло.
           Слуга помедлил, размышляя.
           -Хорошо, господин, вы увидеть ее недолго.
           Мавр поклонился и знаком пригласил следовать за ним. Пройдя до конца коридора, он повернул на лестницу, ведущую на второй этаж. Франсуа шел за ним по пятам, боязливо оглядываясь.
           Наконец они остановились у какой-то двери, слуга взял ключ из связки на поясе и, отперев ее, с поклоном пропустил Франсуа внутрь. Это была небольшая комната, пол покрыт килимом, вдоль стен навалены подушки. В уголке, сжавшись в комочек, сидела Бланка, накрытая тканым покрывалом, и испуганно смотрела на вошедших. В ее глазах мелькнуло радостное удивление, едва она заметила брата. Франсуа быстро прижал палец к губам и, не оглядываясь, сказал по-французски:
           - Твой хозяин сделал отличный выбор.
           Слуга не отреагировал.
            'Ага, значит, не понимаешь!' - обрадовался Франсуа. Подойдя к Бланке и заслонив ее собой, он незаметно кинул ей на колени огонь-траву и небрежно проговорил на родном языке:
           - Натри запястья, скорее.
           Девочка ничего не поняла, но послушно стала тереть руки травой.
           Повернувшись и достав из кошеля порошок папоротника, юноша протянул его мавру:
           - Вот, возьми, этот порошок разведешь в воде и будешь делать ей примочки, обычно ей от них становится легче.
           Тот недоуменно поднял брови. Франсуа мысленно улыбнулся и пояснил:
           - Она больна какой-то дрянью, сам посмотри.
           Он наклонился к Бланке, отдернул покрывало и ткнул пальцем в запястье, на котором алели яркие бугорки.
           - Это европейская болезнь, что-то типа проказы. Так что не забывай делать ей примочки.
           Мавр в ужасе уставился на руки девушки.
           - А вы... вы говорили? Хозяин знает? - заикаясь, произнес он.
           Франсуа нахмурился, делая вид, что пытается вспомнить.
           - Девчонку купили для него слуги. Не помню, говорил ли я им. Да не переживай ты, она проживет не меньше месяца, а то и два, так что твой хозяин успеет порадоваться.
           Лицо несчастного мавра побелело.
           - Скорее ее прочь! - крикнул он и кинулся вон из комнаты. В тот же миг Франсуа схватил девочку за руку и потащил к выходу. Слуга бежал впереди, непрерывно повторяя:
           - Туда, туда, очень быстро!
           Вскоре они оказались на улице, и мавр с грохотом захлопнул за ними массивную дверь. Франсуа схватил Бланку за руку, и они во весь дух понеслись к тому месту, где был привязан его конь. Там юноша быстро переоделся, и они поспешили на корабль.
           - Я не сомневалась, что ты придешь за мной, - просто сказала Бланка.
           Франсуа посмотрел на нее с искренним удивлением.
           - А разве могло быть иначе?

           К вечеру они вернулись на корабль, уставшие и измотанные. Рассказывать о своих злоключениях они не стали, чтобы не выдать тайны Бланки. Оказавшись одни в каюте, они взглянули друг на друга и расхохотались, вспоминая перекошенное ужасом лицо слуги-мавра.
           На следующий день 'Звезда морей' покинула Танжер и взяла курс на Геную.

           Проявив на обратном пути не меньшую старательность, чем при плавании в Танжер, Франсуа и Бланка заслужили не только похвалу капитана Комьяниса, но и приглашение остаться в команде. Естественно, они с радостью согласились, потому что успели полюбить море. Команда приветствовала решение капитана радостным гиканьем. Брат с сестрой были невероятно довольны и почти не вспоминали об ужасном приключении в Танжере.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 6 октября


           В течение следующих пяти лет 'Звезда морей' избороздила Средиземное море вдоль и поперек. Интересы судовладельца Николо Джованни простирались далеко, и за это время Франсуа с Бланкой побывали в Марселе, в Палермо, в Малаге и во многих других портах. Не раз швартовались они и в Танжере, но на берег предусмотрительно не сходили.
           С годами Бланке все труднее стало скрывать свою принадлежность к женскому полу. Она перетягивала грудь полотняной повязкой, коротко стригла волосы и подставляла лицо соленому ветру, чтобы кожа не выглядела излишне нежной. Но это были мелкие неудобства, во всем же остальном она была счастлива рядом с братом. Оба по-прежнему трудились не покладая рук, были уже старшими матросами, и сеньор Комьянис всерьез подумывал назначить Франсуа вторым помощником капитана, когда случилось событие, разрушившее их привычную жизнь.

           Августовским утром 1537 года 'Звезда морей' была атакована двумя бригантинами магрибских пиратов. Несмотря на то, что вахтенный еще на рассвете заметил на горизонте пиратский флаг, 'Звезда' не смогла уйти от преследования. Объявили аврал, капитан Комьянис, стоя на своем мостике, отчаянно командовал, один за другим используя все известные приемы увеличения скорости, матросы метались, выполняя приказания, но это не помогало. Франсуа, видя, что дело может обернуться бедой, затолкал сестру в каюту.
           - Сиди здесь и не высовывайся. Даст Бог, всё обойдется.
           Бланка пыталась протестовать, но Франсуа был непреклонен. Не очень-то веря, что девушка его послушается, он заблокировал дверь каюты снаружи и вернулся на палубу.
           К полудню одна из пиратских бригантин сумела вплотную подойти к "Звезде морей" и взять ее на абордаж. Завязался бой. Мавры-пираты, использовавшие аркебузы, имели явное преимущество против вооруженной в основном шпагами команды торгового судна.
           Капитан Комьянис пал одним из первых. Но матросы "Звезды" не сдавались, хотя их становилось все меньше. На палубе стоял оглушительный шум, в одну боевую песню слились вопли раненых, звон шпаг, грохот стрельбы, скрип мачт. Среди всего этого разноголосья Франсуа, атаковавший коротконогого мавра с кривым мечом, вдруг услышал отчаянный женский крик. Все остальное произошло в одно мгновение: Франсуа обернулся и увидел направленное прямо на него дуло аркебузы. В тот же миг непонятно откуда взявшаяся Бланка метнулась вперед, закрывая брата собой. Словно во сне он увидел, как девушка взмахнула руками и упала на палубу, на ее груди медленно растекалось багровое пятно. Не помня себя, Франсуа вскрикнул и кинулся к ней - только бы успеть коснуться ее и произнести заветные слова! Но в этот момент кривой меч коротконогого достал его, и юноша, как подкошенный, рухнул рядом с Бланкой.

Англия, Сомерсет, 6 июня 1932



           Лицо доктора Голда покрылось испариной, он тяжело дышал, а в глазах застыла такая боль, что викарию стало жутко. Минуту-другую оба молчали. Священник заговорил первым.
           - Дорогой Майкл! Трудно представить, как вам было тяжело, - сочувственно промолвил он.
           Голд тяжело вздохнул.
           - Я не успел ей помочь, как когда-то не успел спасти своего сына. Впрочем, это было бесполезно, Бланка умерла мгновенно.
           - Что же было дальше? - осторожно спросил викарий.
           - Дальше... я смутно чувствовал, что меня куда-то тащат, а потом и вовсе потерял сознание. Когда я очнулся, то был уже на вражеском судне. Рана была не очень серьезной, но крови я потерял много. Пираты подлечили меня, как могли, а потом передали на сушу в качестве пленника. Так я оказался в Магрибе. Пиратская бригантина принадлежала флотилии бейлербея Хайреддина, правителя Алжира и грозы Средиземного моря, наводившего ужас на европейцев. Не раз испанский король в союзе с другими правителями пытался избавить юг Европы от этой напасти, но все было тщетно.
           - Да, - кивнул викарий, - я слышал об этом человеке. Вы были его пленником?
           - Нет, моим хозяином стал Суфи-паша, управляющий провинцией Константина в Алжире. В плену мне пришлось провести долгих семь лет. Поначалу я был совершенно раздавлен смертью Бланки. Я понимал, что стал пленником, но меня это не волновало, мне попросту было все равно. Мучимый болью потери, снова и снова переживал я те чудовищные мгновения, снова и снова задавал себе те же вопросы. Как она умудрилась выбраться из запертой каюты? Почему оказалась на корме, именно в той части палубы, где находился я? Зачем встала на пути этой роковой пули? Впрочем, ответ на этот вопрос очевиден: она любила меня, верила мне и, не задумываясь, пожертвовала собой.
           Мне чудом удалось сохранить серебряную монетку, крестик тамплиеров и кольцо, которое Бланка отдала мне при первой встрече. Я часто смотрел на него и думал, что она была бы жива, не уговори я ее бежать от мамаши Дюваль. Тринадцатью годами ранее я убил своего сына, а вот теперь погубил и дочь. Некоторым утешением для меня служило то, что на "Звезде морей" Бланке жилось намного счастливее, чем с приемными родителями. Но она была так юна, и вся жизнь могла быть у нее впереди, если бы я не вмешался.
           - Не корите себя, друг мой, - мягко сказал викарий, - на все воля Божья, и не нам решать, кому когда умирать.
           - Вы правы, Джон, конечно, правы. Что толку мучить себя? Тем не менее, чувство вины жило во мне. Прошло несколько месяцев, прежде чем я начал приходить в себя. И лишь тогда осознал весь ужас своего положения. Я был пленником, бесправным и бессловесным, в Богом забытой глуши, вдали от христианской Европы.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 9 октября



Алжир, ХVI век



           Франсуа, купленного наместником Суфи-пашой, привезли в небольшое поселение близ древнего города Тиддис и поместили в острог, называемый на местном наречии банья. В темнице этой было немало пленников со всей южной Европы: итальянцы, португальцы, французы, испанцы. Знатные невольники, за которых мавры рассчитывали получить богатый выкуп, содержались в кандалах - эта весьма сомнительная привилегия была знаком того, что их нельзя использовать в работах. Весь день они проводили в банье, маясь от безделья и считая дни до желанной свободы. Тех же, кого выкупить не могли, мавры определяли на самые тяжелые виды работ. Все незнатные рабы были одеты в сорочку, штаны и специальную куртку, называемую йелек, которую строго-настрого запрещалось снимать вне острога. Дворянам же было позволено носить собственное платье. Как ни странно, мавры не старались обратить пленников в свою веру и даже разрешали им отправлять в банье религиозные нужды.
           Товарищи по несчастью сразу предупредили Франсуа, чтобы он ни в коем случае не рассказывал о том, что был перчаточником: мавры ценили опытных ремесленников, и те не подлежали выкупу.
           - Какая разница, - грустно усмехнулся Франсуа, - за меня в любом случае некому заплатить.
           - Выкуп не всегда платят родственники. Иногда это делают монашеские ордена. Их создают специально, чтобы собирать пожертвования на освобождение пленных христиан, - услышал он ответ.
           Послушавшись доброго совета, Франсуа скрыл свои навыки, и его вместе со многими другими пленниками отправили на вырубку леса. Это была тяжелая, изнурительная работа. Надсмотрщики, называемые здесь арраисами, требовали, чтобы рабы трудились, не жалея себя. Почти ни дня не обходилось без несчастных случаев. Бывало, что пленник, измученный непосильной работой, пытался остаться в банье, прячась под нарами, и тогда какой-нибудь ренегат из невольников с фитилем в руке отыскивал несчастного. С пленниками-простолюдинами не церемонились - они погибали от ран, полученных на работе, умирали от истощения, от голода, от болезней. За малейшую провинность их избивали, вешали, сажали на кол. Отсечение ушей было обычным наказанием за попытку побега, а закидывание камнями - за связь с женщиной-мавританкой.
           Все эти горести привели к тому, что заключенные - и дворяне, и простолюдины - крепко сдружились и старались во всем друг другу помогать. Они делились едой, лечили больных и дружно презирали вероотступников, отрекшихся от христианства и перешедших на службу к маврам. Когда кто-то из пленников оказывался на свободе, он тут же рассылал письма родственникам своих товарищей по несчастью с известием об их бедственном положении.
           Поначалу все это мало волновало Франсуа. Раздавленный горем, он жил в каком-то оцепенении. Но со временем боль потери понемногу отступала, и вскоре он осознал, в каком бедственном положении находится. Тяжелый труд, ужасные бытовые условия, беспощадная жара, постоянный риск быть покалеченным или даже убитым... И впервые Франсуа задумался - способен он сознательно забрать чье-то тело? В тот проклятый раз, когда погиб его сын, заклинание было употреблено ненамеренно. А вот сможет ли он использовать его специально, к примеру, чтобы спастись из плена? "Нет, Господь милосердный, нет, даже думать об этом грешно. Ведь потом мне придется убить бедолагу, который окажется в моем теле". Франсуа пришел в ужас от одной мысли о том, что кто-то должен будет погибнуть. И он положился на Бога, искренне веря, что рано или поздно сможет отсюда выбраться.
           Легран, как и остальные пленники, старался поддерживать товарищей по несчастью и в меру сил помогать им. Больше всех он сдружился с испанцем по имени Родриго де Каррерас. Тот был кабальеро, родом из обедневших дворян, имел жену и троих детей в Картахене и до пленения служил на испанском военном судне. При победоносном взятии Туниса королем Карлосом дон Родриго попал в плен, был куплен Суфи-Пашой и с тех пор ожидал выкупа в одном остроге с Франсуа. За две попытки побега испанец был переведен в категорию работающих пленников и теперь с утра до вечера валил лес вместе с Леграном. Умный и образованный, дон Родриго был интереснейшим собеседником, прекрасно говорил по-французски и между делом обучал Франсуа испанскому.

           Однажды, возвращаясь после изнурительной работы в банью, Франсуа заметил, что дон Родриго необычно бледен и тих.
           - Что с вами, друг мой? Вам нездоровится?
           - Лихорадка, - ответил тот пересохшими губами и усмехнулся. - Похоже, до выкупа мне не дожить: вряд ли я смогу работать в таком состоянии.
           - Ничего, - подбодрил его Франсуа, - завтра джума, вы отдохнете.
           Джумой мавры называли пятницу и чтили ее так же, как христиане чтят воскресенье. Работать в этот день было нельзя.
           - Боюсь, это меня не спасет, - возразил дон Родриго. - Ближайшие дни я проваляюсь в беспамятстве, и либо сам умру, либо арраисы меня добьют.
           "Нет, - думал Франсуа. - Он мой друг, и я не могу допустить, чтобы он умер!"

           На следующее утро, пользуясь нерабочим днем, Франсуа договорился с надсмотрщиками и отправился в лес, чтобы собрать травы для лечения друга. Еще на "Звезде морей" ему не раз приходилось помогать судовому врачу и добывать для него травы в различных портах. Вот и сейчас он довольно быстро нашел все необходимое, и через час уже поил дона Родриго целебным отваром. За день он с полдюжины раз давал испанцу различные настойки, и к ночи тому уже было гораздо легче. Использовав все свое красноречие, Франсуа убедил надзирателей, что живой дон Родриго гораздо полезнее Суфи-паше, чем мертвый - ведь за него уже везут выкуп. Испанцу было позволено один день провести в постели, и это окончательно помогло ему встать на ноги.
           Пленники очень обрадовались, узнав, что теперь у них есть свой аптекарь. Они частенько обращались к Франсуа за врачебной помощью, и тот взял за правило каждую пятницу ходить за травами. Арраисы ему не препятствовали, понимая, что здоровые пленники гораздо лучше работают, чем больные.
           Не раз во время своих походов за травами Франсуа испытывал искушение сбежать, но он осознавал, что это бесполезно. Чтобы добраться до испанского острова Сардиния (а именно он был ближайшей христианской землей), требовалась шлюпка, а также немалые запасы еды и воды. Ничего этого у Франсуа не было, поэтому он по-прежнему покорно возвращался в темницу.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 11 октября


           Прошел год с того времени, как Франсуа попал в Берберию. Как-то вечером, когда пленники уже собирались ложиться спать, в банью забежал надзиратель и на "лингва франка" - забавной смеси арабского и европейских языков, на которой мавры общались с христианами - приказал, чтобы рабы встали, потому что сейчас прибудет мулей - знатный господин. Господином оказался Муса Хасан, мюсселим - ближайший помощник и доверенное лицо Суфи-паши. Все пленники знали, что означает такой визит - за кого-то из них привезли выкуп, и мюсселим приехал, чтобы оформить все необходимые бумаги и освободить счастливчика.
           Арраисы притащили стол и тяжелые кресла, а вскоре прибыл и сам мюсселим в длинной альмалафе в сопровождении знатных мавров и посланников-христиан. Все уселись за стол, и началась процедура освобождения. Она специально проводилась на глазах у невольников, чтобы те, вдохновленные примером, торопили близких с передачей выкупа.
           В этот раз деньги выплачивались за дона Родриго. Он тут же уверил всех пленников, что по возвращении домой тотчас разошлет известия их родичам, а Леграну поклялся, что он, Родриго де Каррерас, немедленно начнет собирать средства на выкуп друга.
           Вскоре все формальности были закончены. Дон Родриго был передан посланникам и уже собирался покинуть свою тюрьму, когда мюсселим внезапно побледнел, схватился за грудь и обмяк, откинувшись на спинку кресла. Свита и надзиратели бестолково топтались вокруг него, не зная, что делать. Решено было послать за придворным лекарем.
           Но тут к больному протиснулся Франсуа, бегло осмотрел его и задал несколько вопросов. Муса Хасан отвечал слабым, прерывающимся голосом.
           - Похоже на грудную жабу. Это может плохо кончиться. Осторожно поднимите его и перенесите на постель, - скомандовал Франсуа.
           Положить мюсселима на нары пленника? Это было немыслимо. Арраисы замялись и нерешительно посмотрели на Мусу Хасана, но тот лишь махнул рукой:
           - Делайте, как он говорит.
           Франсуа собрал с нескольких постелей тряпки, которые пленники использовали в качестве одеял, и разложил их на нарах, чтобы сделать ложе больного помягче. Затем принес отвар и, приподняв голову мюсселима, поднес чашу к его губам.
           - Пейте.
           Тот пытливо посмотрел в глаза лекарю и покорно выпил.

           С того дня судьба Франсуа переменилась. Спасенный им мюсселим оказался человеком благодарным и велел освободить пленника от изнурительной работы, а чуть позже испросил у Суфи-паши разрешения послать его в Маскару учиться врачеванию. К Франсуа приставили стража-нукера, и он отправился в медресе соседней провинции осваивать опыт местных эскулапов.
           Три года провел Франсуа, постигая арабский язык, Коран, историю ислама и, конечно, медицину. Он досконально изучил "Канон врачебной науки", "Трактат о пульсе", "Трактат об уксомёде" и другие труды Ибн Сины, 'Хорезмшахское сокровище' Аль-Джурджани, 'Фармокогнозию в медицине' Аль-Бируни, 'Достаточную и желанную книгу' и 'Книгу озарения медицинских терминов' Абу Мансура Кумри, 'Сто книг по медицинскому искусству' Аль-Масихи. Сокровищница восточных наук открылась перед Франсуа, и он жадно впитывал знания, мысленно благодаря своего покровителя.

           Закончив обучение, Франсуа вернулся в Константину и стал личным врачом Мусы Хасана. Он жил в доме хозяина, питался за его столом и, как мог, оберегал его от всяческих хворей. Иногда старик отправлял его в баньи, чтобы помочь заболевшим пленникам. Там Франсуа встречал немало знакомых, с болью в сердце видя, что многие все еще не получили свободы, а иные так и умерли в плену.
           Увы, мюсселим был очень стар и через несколько лет умер, несмотря на все усилия своего лекаря. Вскоре после смерти своего покровителя Франсуа был направлен на один из кораблей Суфи-паши, который тоже не брезговал пиратством, в качестве судового врача. Это назначение давало шанс на свободу, и Легран с надеждой взошел на борт пиратской галеры.


***


           Франсуа услышал команду отдать швартовы, судно вздрогнуло и стало набирать ход. Гавань была пуста: накануне налетел сильный шторм, поэтому стоявшие на рейде пиратские корабли снялись с якоря и ушли в море.
           Едва гавань скрылась из виду, как тревожно прозвучал сигнальный рожок. Франсуа вышел на палубу, чтобы узнать, что случилось, и все его существо наполнилось ликованием: с севера на одинокую пиратскую галеру надвигалась целая эскадра под испанскими и генуэзскими флагами.
           Мавры даже не пытались сопротивляться. Испанский флагман подошел вплотную к галере и взял ее на абордаж. Франсуа смотрел на приближающихся европейцев и слезы счастья катились по его щекам.
           Вместе с сотней других пленных, которых на судне использовали в качестве гребцов, Франсуа при всеобщем ликовании перешел на борт испанского брига и в октябре 1544 года сошел на берег в хорошо ему знакомой Старой Гавани Генуи.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 13 октября



Генуя, ХVI век



           Франсуа Легран поселился в Генуе. Ему было уже двадцать семь, он устроился работать в Старую Гавань и снял маленькую комнату неподалеку. Его бы с удовольствием взяли на любое судно, но после пережитых испытаний он даже думать об этом не хотел. Смерть Бланки омрачила его любовь к морю.
           Естественно, первой его заботой были письма родичам пленных, которые он передал с различными кораблями в самый короткий срок.
           Затем Франсуа разыскал старого сеньора Николо Джованни, владельца "Звезды морей". Двенадцать лет прошло с тех пор, как они впервые встретились в Старой Гавани, и теперь почтенный судовладелец был уже совсем стар. Он невероятно обрадовался, узнав Франсуа, дружески обнял его и засыпал вопросами о судьбе каравеллы.
           - Не поверишь, сынок, уж сколько минуло лет, а я так толком ничего не знаю о судне. Слышал лишь, что до Малаги вы тогда так и не добрались.
           Удобно устроившись в курульном кресле, Франсуа не торопясь поведал свою печальную историю. Сеньор Джованни сокрушенно качал головой и цокал языком.
           - Эх, малыш Бернар... героический парень!
           Франсуа усмехнулся. "Да уж, парень".
           - И ведь никто из команды не вернулся, ни одного человека. Счастье, что ты, сынок, выжил. Любит тебя Господь.
           Судовладелец, кряхтя, встал. Подойдя к стоявшему на бюро ларцу, он открыл его и достал необычную вещицу - кусок фиолетового шелка, растянутого на китовом усе, на ручке этой диковины сиял крупный аметист.
           - Взгляни, сынок, это складное опахало для одной руки, местные торговцы называют его веером. Посмотри, он складывается для удобства, его можно повесить на руку вот за эту петлю, а здесь в основании - апостольский камень . Вещица, конечно, дамская, и тебе без надобности, но прошу, прими ее в дар, она может пригодиться, если вздумаешь завоевать сердце какой-нибудь красотки.
           Франсуа поблагодарил сеньора Джованни, и час спустя они попрощались. Добрейший судовладелец настоял, чтобы Франсуа взял тройную оплату за последний незаконченный рейс.
           - Поверь, сынок, мне будет легче на смертном одре, если я буду знать, что хоть чем-то тебе помог.

           После семи лет плена Франсуа пришлось заново привыкать к свободе. Он с удовольствием бродил по узким улочкам Генуи, наблюдая за суетливой жизнью портового города. Ему нравилось сидеть в маленькой таверне и, поглощая аппетитные гренки со спаржей, вспоминать, как они с Бланкой впервые пришли сюда, как устроились на корабль, как гуляли здесь во время редких стоянок "Звезды морей". Мысли о Бланке уже не причиняли столь острой боли, как раньше, ее образ теперь вызывал скорее светлую грусть. Городская жизнь бурлила вокруг Франсуа, а его собственная словно остановилась. Он был отчаянно одинок.
           Так прошло несколько месяцев. Вскоре Франсуа почувствовал, что скучает по родине и решил, не откладывая, вернуться во Францию.

Франция, ХVI век



           До Марселя Франсуа добирался морем. Это был ближайший к Генуе крупный французский порт. Поскольку расстояние до него не превышало двух сотен миль, через три дня Франсуа уже сходил на набережную de Vieux Port - Старого Порта. Во времена плавания на "Звезде морей" он не раз бывал здесь и любил этот город. Оглядевшись, юноша приметил невдалеке зубчатые стены старинного аббатства Сен-Виктор и направился к ним: со времени смерти Бланки он опасался морских путешествий, и теперь ему хотелось принести благодарственную молитву за благополучно завершившееся плавание.
           Месса давно кончилась, и в церкви было пусто; осторожные шаги Франсуа гулко раздавались по всему помещению. Приблизившись к амвону, он опустился на колени и тут услышал тихий стон. Франсуа обернулся и сумел в мерцающем свете свечей разглядеть господина в черной мантии, сидящего в нелепой позе на полу возле колонны. "Богослов", - мелькнуло в голове у Франсуа. Он приблизился к незнакомцу и помог ему подняться. Ухватившись за руку Леграна, мужчина с усилием переместился на лавку.
           - Благодарю, сударь, - негромко произнес он и усмехнулся. - Как же неловко я упал.
           Он наклонился и со знанием дела ощупал ногу.
           - Сустав, - резюмировал незнакомец. - Не сочтите за труд помочь мне, сударь. Снимите с моей ноги башмак.
           Франсуа, присев на корточки, осторожно снял башмак мягкой кожи с поврежденной ноги богослова. Тот двумя руками подтянул ногу на лавку, сев по-турецки.
           - А теперь, - повелительно продолжил он, - прижмите мою ногу к скамье как можно крепче. Прошу, давите всем своим весом, сударь.
           Франсуа навалился на колено незнакомца, в то время как тот схватился за ступню и резко дернул на себя. И тут же взвыл. Прошло несколько секунд, и несчастный облегченно вздохнул.
           - Ну вот и всё, - улыбнулся он, вставая на ноги и притоптывая. - Благодарю, вы оказали мне неоценимую услугу.
           Недоверчиво глядя на внезапно выздоровевшего больного, Франсуа пробормотал:
           - Рад служить.
           Незнакомец учтиво поклонился.
           - Нострдам, Мишель де Нострдам.
           - Франсуа Легран.
           - Очень рад, что вы оказались рядом, мессир Легран. Без вас мне пришлось бы несладко. Как насчет порции Ugni Blanc? Я угощаю.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 15 октября


           Франсуа почувствовал, что между ними сразу установилось необъяснимое доверие. Сидя в таверне на рю де ла Призо, он разглядывал нового знакомого. Высокий, широкоплечий, светлые волосы, усы и длинная светлая же борода были аккуратно подстрижены. Карие глаза смотрели вдумчиво и проницательно. На вид ему можно было дать лет сорок пять. Красивым, хорошо поставленным голосом Нострдам рассказал Франсуа, что происходит из семьи сефардов , в свое время окончил университет в Монпелье и является доктором медицины (отчего его часто называют на латинский манер Нострадамусом), что несколько лет провел в путешествиях, изучая свойства целебных трав, а последние годы имеет врачебную практику в Марселе. Интересы его, однако, не ограничиваются лишь медициной, он также увлечен алхимией, астрологией и фармацией.
           В ответ Франсуа поведал о своей матросской юности, о нападении магрибских пиратов и о годах, проведенных в плену. Упоминание об изучении медицины в Маскаре привело Нострдама в восторг.
           - Великий Боже, Легран, вы учились врачеванию?! Это же великолепно! Представьте, как здорово мы могли бы работать вместе, только представьте! Ваше знание восточной медицины и мои навыки в европейской... Я давно мечтал о таком партнере. Как вы полагаете, не можем ли мы... впрочем, вы еще не закончили свой рассказ, продолжайте, прошу вас.
           Франсуа с удивлением чувствовал, что ему приятна радость Нострдама. Почему бы в самом деле не остаться на время в Марселе и не заняться врачеванием?
           - Да, собственно, больше и нечего рассказывать. Я только сегодня прибыл в Марсель и сразу же пошел в Сен-Виктор, где и встретил вас.
           - Воистину, сам Господь привел вас в эту старую церквушку, - засмеялся Нострдам. - И что же, вы не имеете ни планов, ни жилья здесь?
           - Увы, - развел руками Франсуа.
           - В таком случае не откажите в любезности разделить со мной мое скромное жилище. Я арендую три комнаты на Гран Рю, одна из них в вашем распоряжении, дорогой Легран.


***


           Между Мишелем и Франсуа возникла настоящая мужская дружба. Они жили в одном доме, вместе посещали больных и, как и предсказывал Нострдам, отлично дополняли друг друга в работе. А так как болели горожане часто, Франсуа за весьма короткое время познакомился с огромным количеством людей всех возрастов и сословий.
           Очень скоро Франсуа понял, с каким необыкновенным человеком свела его судьба. Нострдам свободно говорил на латыни, иврите, древнегреческом, итальянском, французском языках, писал стихи, труды по философии, астрологии и медицине, ставил химические и физические опыты. Главным же, однако, было его удивительное знание целебных трав, из которых Мишель изготавливал пилюли от различных болезней.

           Франсуа любил беседовать с Нострдамом и слушать его рассуждения, порой очень необычные. Мишель смотрел на жизнь совершенно по-другому, не так, как Франсуа и другие их современники.
           - Поверьте, друг мой, - говорил он, - мы недооцениваем человека. Что каждый из нас сейчас? Всего лишь песчинка, крохотная часть общества. Мы не видим индивидуальности, тех скрытых возможностей, которые есть даже в худшем из нас. Каждый человек неповторим, но наше общество, власть, церковь наотрез отказываются это признать. Если вы выучите наизусть все Писание и будете его рассказывать на всех углах, вас будут восхвалять, а вот если придумаете новый механизм, откроете какой-нибудь неизвестный доселе закон природы - вас обвинят в ереси. Слыхали вы о господине Коперникусе? Этот поляк издал недавно прелюбопытный трактатец - "О вращении небесных сфер". Он, между прочим, утверждает, что Земля есть не центр вселенной, а всего лишь одна из планет, вместе с другими вращающаяся вокруг Солнца. Не удивлюсь, если он закончит свои дни на костре. Хотя, думаю, он не так уж и неправ...
           Нострдам был первым человеком, от которого Франсуа услышал добрые слова в адрес гугенотов - сторонников появившихся несколько лет назад требований реформации католической церкви.
           - Чем недоволен мессир Лютер и его последователи? По сути, лишь отходом нынешней церкви от Библейских норм. Церковь берет десятину, священнослужители жиреют, проповедуют по каким-то новым книгам, которые зачастую прямо противоречат Священному Писанию. Индульгенции продаются за деньги, без покаяния, без исповеди, и этим дискредитируется Святейший престол. А Жан Кальвин? А Гийом Фарель? Чего они хотят? Да, по сути, лишь возвращения к истинной вере, простой и понятной народу, без всех этих сложных толкований, которые нагромоздили богословы за последние века. Конечно, как истинный католик, я их не поддерживаю, но, как человек думающий, не могу не видеть их правоты во многих вопросах. Помяните мое слово, Легран, Франция еще хлебнет немало горя из-за религиозных разногласий.
           Некоторые высказывания Нострдама откровенно пугали Франсуа.
           - Инквизиция - это стопор всех наук. Сборище дураков, которые ищут ересь там, где ее нет, мешая при этом развитию медицины, астрономии, философии. Насаждают предрассудки... всех кошек истребили, якобы они ведьминское отродье, семя дьявола, потому что видят в темноте... ну, вы знаете. А кошки, между прочим, ловят мышей и крыс. Скажу вам откровенно, думается мне, что именно крысы и есть причина мора, появляющегося в Европе с ужасающей периодичностью. А судебные процессы над животными? Ведь на полном серьезе судят саранчу, гусениц, мух. Назначают им адвокатов, выносят приговоры, отлучают от церкви... Ну не дураки ли? А чуть только появится думающий человек - и они объявляют его еретиком. Говорю вам, мой дорогой Легран: инквизиция и прогресс несовместимы. Невозможно идти вперед, а смотреть назад. На самом деле инквизиторы и есть еретики, ибо мешают человеку познавать законы, созданные Великим Зодчим.
           "Когда-нибудь его сожгут на костре инквизиции", - удрученно думал Франсуа.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 18 октября


           Жизнь друзей текла по установившемуся расписанию: днем они ходили к пациентам, на закате пропускали кубок вина в ближайшей таверне, а поздним вечером Нострдам садился за книги, среди которых были труды Иоганна Фауста, Агриппы Неттесгеймского, Парацельсуса, и нередко засиживался до утра. Франсуа старался не беспокоить его в это время, но Мишель частенько стучался в его комнату, чтобы прочитать какую-либо цитату или спросить его мнение о той или иной проблеме. Франсуа все чаще и чаще присоединялся к другу, когда тот работал с книгами по врачеванию. Кроме того, Нострдам посвятил его в тайны астрологии, свято веря, что прошлое и будущее любого человека можно прочесть по звездам, нужно лишь уметь это делать. И теперь уже они вдвоем сидели ночи напролет, читая, выписывая, ставя опыты, смешивая травы, соглашаясь и споря.


***


           После одного из таких ночных бдений Франсуа проспал до полудня. Зайдя в комнату Нострдама, он обнаружил, что друга дома нет. На столе лежала записка: "Срочно вызван к Мортелю". Шарль Мортель был местным торговцем и жил в двух кварталах от Старого Порта. "Что ж, значит, Мишель скоро вернется".
           Вопреки ожиданиям, Нострдам вернулся только на закате, расстроенный и встревоженный, и, к удивлению Франсуа, не предложил "навестить хозяина таверны". Он бессильно опустился на стул, повесив голову.
           - Что случилось? Мортель умер? - с тревогой спросил Франсуа.
           - Нет, он жив. Но непременно умрет в ближайшие день-два. Вчера вечером он приехал из Экса, это в пяти лье отсюда. И привез...
           - Господи, да говорите же! Что привез?
           - Мор, Легран. Это мор. Пока я был у Мортеля, за мной трижды присылали из разных кварталов, и везде одни и те же признаки - кровохаркание, лихорадка, сильная одышка, боли в груди, кровавая рвота.
           Франсуа похолодел. Он, как любой его современник, не раз слышал о Великом чумном море, опустошившем Европу два столетия назад. Знал он и то, что никакого средства от чумы до сих пор не придумано, хотя за эти годы небольшие вспышки болезни случались то в одном, то в другом городе. Мелькнула паническая мысль о бегстве, но в это мгновение Мишель вскочил и с силой ударил кулаком по столу.
           - И эти идиоты говорят, что медицина - маловажная наука! "Излечение бренного тела ничто по сравнению со спасением души", - скривившись, передразнил он неведомого собеседника.
           Немного успокоившись, Нострдам подошел к Франсуа и, положив руку ему на плечо, проговорил тихо и серьезно:
           - Нам с вами, Легран, предстоит большая работа. Мне уже приходилось с этим сталкиваться. Я говорил вам, что моя жена и дети погибли от мора десять лет назад? Нет? Увы, это так. Я не смог их спасти. Но уверяю вас, с тех пор я кое-чему научился. Вероятно, нам не удастся вылечить всех заболевших, но спасти большинство тех, кто еще не заразился, мы сможем, поверьте.
           Голова у Франсуа закружилась, он в растерянности опустился на скамью. Он не мог поверить услышанному. Неужели этот безумец хочет, чтобы они стали чумными докторами, противостояли ужасающей заразе?! "Бежать, срочно бежать!"
           - Нострдам, не хотите же вы сказать, что останетесь в Марселе и будете бороться с мором?
           - Да, друг мой, именно так. И вы останетесь. Мы будем бороться с заразой вместе. По дороге домой я отправил посыльного в Городской совет с запиской. Утром члены Совета будут здесь, и мы совместно разработаем необходимые для защиты города меры. А теперь за дело, нам нужно многое успеть.

           Половина ночи прошла за работой. Они толкли и смешивали сушеные лепестки роз, лавр, розмарин и другие травы, сортировали их по полотняным мешочкам и пилюлям, добавляли различные масла и жидкости, в изобилии хранившиеся у Нострдама. К тому моменту, когда на колокольне церкви Августинцев пробило два часа ночи, Франсуа падал от усталости. Внимательно посмотрев на него, Мишель предложил:
           - Отдохните, друг мой. Завтра предстоит нелегкий день.

           Сон не шел. Франсуа ворочался с боку на бок, прислушиваясь к шагам Нострдама за стеной. Безоговорочно доверяя знаниям и опыту друга, он все же сильно сомневался, что тому удастся побороть мор. "Боже, как ему удалось уговорить меня на это безумие?" Но в глубине души он знал ответ на этот вопрос: от Мишеля исходила такая сила, такая уверенность, что противиться ему было невозможно.
           Лишь на рассвете Франсуа удалось забыться тяжелым, беспокойным сном.

           Проснулся он от шума голосов.
           - Миазмы? Териак ? Оставьте этот бред, советник, - гремел Нострдам за стеной. - Я, добрый католик, говорю вам - наша сила в медицине и самоорганизации!
           Франсуа едва успел натянуть шоссы и камзол, как в его комнату ворвался Мишель.
           - Пойдемте, Легран, пора. Почти весь Городской совет уже здесь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 20 октября


           Небольшая комната Нострдама едва вмещала дюжину членов Совета. Серьезные, хмурые мужчины стояли и сидели, где возможно. Они приветствовали Франсуа легкими поклонами.
           - Позвольте вам представить моего партнера по работе, доктора Леграна. А теперь, господа, давайте обсудим необходимые меры.
           Нострдам отошел в угол, и прислонившись спиной к стене, начал:
           - Господа советники, мы с доктором Леграном постараемся помочь тем, кому еще можно помочь. От вас же требуются активные меры, дабы не допустить паники в городе и уберечь от мора здоровых горожан. Прежде всего, я прошу организовать санитарную комиссию для выявления больных. Члены комиссии должны ежедневно обходить каждый дом, каждую комнату с задачей найти всех заболевших. Аналогичная комиссия необходима для обследования прибывающих в город. Насколько мне известно, все имеющиеся случаи заболевания зафиксированы у людей, прибывших из Экса. Необходимо перекрыть городские ворота и не допустить в Марсель кого бы то ни было из Экса, Пертюи, Салона, Мирамаса, Арля и тому подобное. Вблизи города нужно выбрать несколько зданий, где будут в течение недели находиться все прочие приезжие, а также их товары. Необходимо выделить место для захоронения умерших, достаточно далеко от города, и поставить возле кладбища стражей, дабы пресечь появление там горожан. Создайте несколько похоронных команд и прикажите им собирать трупы со всех домов, церквей и больниц. Велите им рыть могилы не менее туаза глубиной. Снабдите их перчатками, всех до единого, и строго-настрого запретите прикасаться к трупам и их одежде голыми руками. Каждый день после работы перчатки необходимо протирать вот этой настойкой.
           Сказав это, Нострдам вручил одному из членов Совета большую колбу с розовой жидкостью. Затем отсчитал три дюжины мешочков, заготовленных ночью, и пояснил:
           - Чтобы защититься от заражения, каждый член похоронной команды должен использовать эти ароматические травы. Велите каждому привязать их себе на шею. На первое время здесь хватит.
           Франсуа изумленно слушал этот план. Как глубоко его продумал Мишель, как четко и всесторонне все рассчитал!
           Между тем, передав мешочки членам Совета, Нострдам продолжил:
           - Пошлите людей для очистки улиц города. Все, что выливается и выбрасывается на улицу, должно быть собрано, вывезено и сожжено. Это необходимо делать не реже, чем раз в десять дней. Объясните горожанам, что общение между людьми должно быть сведено к минимуму. Закройте все таверны, питейные заведения, все ярмарки и балаганы, запретите все зрелища. Не должно быть мест, где собиралось бы множество людей. Внушите всем, что прежде, чем что-либо съесть, необходимо ошпарить еду кипятком. Воду же велите брать только из родников, но не из реки. Перед тем, как пить, пусть кипятят. Прикажите горожанам почаще менять полотняные простыни на своих кроватях. Заболевших нужно держать взаперти и не позволять им выходить на улицу. Окна же следует оставлять открытыми и не препятствовать поступлению свежего воздуха. Пусть их кормят как можно лучше, чтобы дать плоти силы побороть болезнь, но избегают свиного жира. Я приготовил пилюли, раздайте их всем, кому сможете - их предписывается держать во рту при опасности заражения. Передайте эти рецепты всем местным аптекарям, пусть изготавливают такие же пилюли и раздают. Запретите траурные одежды, дабы не множить панику. Велите всем каждый день скоблить руки и лицо, это поможет убить заразу. Пресекайте любые гонения, чтобы ни на евреев, ни на кого другого горожане не возлагали вину за эпидемию. Мы же, со своей стороны, сделаем все, чтобы спасти заболевших. И да поможет нам всем Господь.
           В комнате воцарилось молчание, члены Городского совета осмысливали сказанное. И потом заговорили все разом, на ходу распределяя между собой обязанности. План Нострдама был принят без возражений.


***


           Для Франсуа и Мишеля наступило нелегкое время. Целыми днями, облаченные в одеяние чумных докторов, состоявшее из длинной кожаной рубахи, перчаток и маски, полностью закрывавшей голову и лицо, метались они из конца в конец города, стремясь облегчить страдания несчастных. Друзья взяли за правило оставлять хозяйке, у которой они снимали комнаты, список пациентов на день, чтобы посыльные, приглашавшие их к новым больным, могли их отыскать среди дня.
           Впервые переступить порог дома, где жил зараженный, было для Франсуа нелегкой задачей, он едва подавил в себе панику и нестерпимое желание бежать. Однако со временем он привык к постоянной опасности, ободряемый уверенным Нострдамом. Тот без страха входил в любой дом, садился у постели больного и внимательно его осматривал. Затем выслушивал жалобы, интересовался симптомами и для каждого находил утешительные слова.
           - Ничего, у вас не самый сложный случай, сударь - деловито говорил он, - принимайте эти розовые пилюли каждые два часа, молитесь и не унывайте.
           - Ого, да у вас богатырский организм, ваше сиятельство. Кушайте больше, и ваша плоть с болезнью сама справится, вот увидите.
           - Возьмите этот кусок полотна, он пропитан целебным раствором. Дышите через него постоянно, милейший, это очень скоро вам поможет.
           Подбодрив больного, Мишель обычно переходил в другие комнаты, осматривал его близких и давал им наставления.
           - Возьмите этот настой, пропитайте им тряпицу и отдайте вашему мужу. Кашель, мокрота - все в тряпицу, и пусть сам бросает ее в бадью, а ему дайте новую, да не забудьте пропитать настоем. Бадью выносите в перчатках, грязные тряпки сожгите на заднем дворе, не касаясь их. Все понятно?
           - Вот вам пластина, это спрессованные травы и чеснок. Всякий раз, когда заходите к сестре, держите ее за щекой и сглатывайте сок, это спасет вас от заражения. Близко к больной не подходите, все необходимые снадобья я положил на стул рядом с ее кроватью. Будет хуже - посылайте за мной, но я надеюсь, что сестра ваша с Божьей помощью скоро пойдет на поправку.
           Их приглашали и в бедные лачуги, и во дворцы марсельской знати, Нострдам никому не отказывал и со всеми говорил одинаково приветливо и уверенно.
           Франсуа чувствовал, как сила Нострдама передается и ему. Он уже без страха заходил в зачумленные дома, уверенно наставляя больных и их родичей. Но главное было не в этом: благодаря Нострдаму в нем росла убежденность, что силой характера человек может противостоять любым, даже самым ужасным напастям. Пребывание рядом с такой мощной личностью вкупе с постоянной опасностью заражения укрепляли силу духа Франсуа, заставляли его верить в себя и в людей вообще. Он вспоминал то уважение к человеку, которое впервые заметил в Милане, и понимал, что сейчас итальянские идеалы стали гораздо ближе его душе и разуму.
           Он все сильнее ощущал любовь к жизни. Чем больше они ходили по зачумленным домам, чем больше видели несчастных, нередко уже умирающих людей, тем сильнее Франсуа ценил жизнь, дорожа каждой отпущенной ему минутой. Снова, как когда-то в Алжире, задавал он себе вопрос - сможет ли он в случае опасности забрать жизнь другого человека, чтобы спастись самому? Теперь эта мысль уже не вызывала ужаса, и все чаще Франсуа сомневался в ответе. Он боялся себе признаться в этом, однако в глубине души сознавал: если он заболеет, то, вполне возможно, не устоит и прибегнет к спасительному заклинанию.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 22 октября


           Каких только больных не пришлось им повидать! Слабые и буйные, плачущие и хохочущие в припадке болезненного возбуждения, мужественные и отчаявшиеся - все они нуждались в немедленной помощи.
           Поначалу Франсуа казалось, что все их усилия тщетны, больных становилось все больше, эпидемия набирала обороты. Друзья, не успевая посетить всех больных вместе, решили разделить вызовы, и теперь доктор Легран обходил зараженные дома в одиночку. Через пару недель уже каждый пятый житель Марселя был заражен. Франсуа совсем было пал духом, но Мишель объяснил, что это в порядке вещей, и что скоро принятые меры дадут результат. И в самом деле, действия, предпринятые Городским советом по указанию Нострдама, немало препятствовали распространению заразы. Франсуа все отчетливее понимал, с каким великим человеком посчастливилось ему сдружиться.
           По вечерам, после утомительного хождения по больным, Франсуа и Мишель, наскоро перекусив, приступали к приготовлению новых порций розовых пилюль и трав. Эпидемия разрасталась, и лекарств требовалось все больше. К полуночи Франсуа без сил валился в постель, кое-как обработав напоследок рабочие перчатки чудодейственной настойкой Нострдама. Сам же Мишель, пока хватало сил, сидел за своими записями, пытаясь разработать более эффективные препараты от поглощающей город чумы.
           Увы, далеко не всегда лечение было успешным. Зачастую их приглашали слишком поздно, когда измученные кровавой рвотой больные уже покрывались темными пятнами или гнойными бубонами, нередки были и случаи, когда болезнь можно было бы победить, будь организм зараженного покрепче, а питание получше. Тем не менее, во многих случаях "черная смерть", которая до Нострдама излечивалась крайне редко, выпускала свою жертву из когтистых лап, и больной шел на поправку. И как бы беден ни был выздоровевший, он обязательно приходил к двум эскулапам, спасшим его, с благодарностью и подарками. Однако гораздо чаще поправлялись люди обеспеченные, имевшие хороший уход и питание, и они тоже не скупились, даря Нострдаму и Леграну драгоценности, серебряные и золотые вазы, статуэтки, картины. Все эти богатства друзья продавали, а на вырученные деньги покупали травы для снадобий или еду для зараженных бедняков. И хотя, по настоянию Франсуа, часть денег они откладывали ("Никто не знает, дорогой Нострдам, что ждет нас впереди, какие лекарства понадобятся, и как дорого будет сырье для них"), все же львиная доля уходила на нужды горожан.
           И настал момент, когда их изнурительный труд вкупе с мерами, принятыми Городским советом, дал свои плоды. Уже второй день они имели возможность посещать больных вдвоем, не разделяясь, а это могло означать только одно - эпидемия пошла на спад. Франсуа осознал это, возвращаясь с Мишелем домой после долгого рабочего дня.
           - Нострдам, мне кажется, или мор и в самом деле отступает?
           Эскулап рассмеялся.
           - Конечно, дружище. Уже неделя, как число заболевших не увеличивается. Дело идет к победе.
           И он весело подмигнул.

           Они все еще работали с утра до позднего вечера, но уже не было ощущения, что их усилия напрасны, все чаще и чаще приходили к ним с благодарностью выздоровевшие пациенты, все реже и реже прибегали посыльные, умоляющие поспешить к заболевшим. И когда спустя пару недель за три дня не случилось ни одного нового заражения, стало понятно - они победили! Вскоре их обоих пригласили в Городской совет, где губернатор, барон де Муалон, вручил им дорогие подарки "с нижайшей благодарностью от всех жителей". Друзья ликовали: никому доныне не удавалось победить чуму, а они смогли это сделать и оба остались живы.
           Конечно, Франсуа понимал, что основная заслуга принадлежит Нострдаму, составившему целебное снадобье от мора, но считал, что и его собственная роль в общей победе была тоже немала. И когда Мишель по возвращении из Городского совета крепко обнял его и сказал "Я рад, дружище, что не ошибся в вас", сердце Франсуа затрепетало от гордости.


***


           На следующее утро, зайдя в комнату Нострдама, Франсуа с удивлением обнаружил, что тот крепко спит. Богатырский организм лекаря, позволявший ему работать на износ в течение нескольких месяцев, наконец потребовал отдыха. Франсуа, тихонько прикрыв дверь, отправился на прогулку. Он шел по городским улочкам, полной грудью вдыхая свежий морской воздух, очищенный им и его другом от зловония чумы. Впервые за последние годы он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Эпидемия побеждена, он больше не одинок и, самое главное, как ему казалось, он смог побороть липкий, позорный страх смерти, мучивший его с того самого дня, когда маленький щенок барахтался в водах Сены.
           В прекрасном расположении духа Франсуа вернулся домой в два часа пополудни. Услышал голоса в комнате Нострдама и, решив не мешать, прошел к себе и устроился с книгой на широкой скамье. Но постепенно стал прислушиваться к разговору за стеной. Неизвестный собеседник, видимо, в чем-то убеждал Мишеля. До слуха Франсуа доносились обрывки фраз: "умоляю поспешить","из всех окон слышится плач", "все таверны и лавки закрылись, улицы поросли сорной травой", "Городской совет молит вас". Молодой человек уже начал догадываться, о чем идет речь, когда в его комнату стремительно вошел Нострдам и без предисловий сообщил:
           - Легран, власти Экса просят нас срочно приехать, чтобы остановить бушующий там мор.
           Окрыленный марсельским успехом, Франсуа с готовностью кивнул.
           Мишель так же стремительно вышел и через мгновенье за стеной прогремел его голос:
           - Передайте Совету, что завтра к вечеру мы будем у вас.

ПРОДОЛЖЕНИЕ от 27 октября


           И снова друзья взялись за изготовление розовых пилюль. По совету Франсуа, в их состав было добавлено маковое масло ("Уверяю вас, Нострдам, оно поможет уменьшить боль и страдания"), а в настойку, которой чистили перчатки, долили изрядную долю уксуса. Сделав запас снадобий на ближайшее время, они уже на следующее утро в присланной за ними повозке выезжали через северные ворота Марселя.

           Экс, бывший в ту пору столицей провинции, оказался довольно большим городом, гораздо больше Марселя. Здесь заседал Парламент Прованса (многие члены которого, впрочем, разбежались, пытаясь спастись от чумы), и жил королевский наместник.
           Друзья прибыли в Экс поздним вечером 15 марта 1546 года. Им предоставили небольшой особняк, куда сразу же после их приезда наведались те члены Совета, которые еще не сбежали из города. Нострдам повторил им те же наставления, которые когда-то давал в Марселе. Но в этот раз такой же готовности члены Совета не проявили. Помявшись, один из них сказал:
           - Видите ли, господа, в городе паника. Многих жителей города уже нет в живых, еще большее количество сбежало. Мы, конечно, сделаем все от нас зависящее, но в нашем распоряжении весьма мало людей, да и те больше дорожат своей безопасностью, нежели должностями. Врачей, кроме вас, практически нет, большинство умерли, а иные покинули город... Вам придется работать в обстановке совершеннейшего безумия, и Бог знает, когда мы сможем навести хоть какой-то порядок.

           В правдивости этих слов друзья смогли убедиться уже на следующее утро. Картина, открывшаяся их глазам, не могла быть придумана ничьим воспаленным воображением. На узких пустых улочках тут и там валялись трупы, горели погребальные костры, двери многих домов были распахнуты настежь, никто не отваживался зайти в них, чтобы похоронить лежащих там покойников или забрать ценности, из окон доносились стоны, кашель и предсмертные вопли умирающих.
           Сидеть дома и ждать, когда придет посыльный с просьбой посетить зараженного, не было никакого смысла - болезнь была повсюду. Поэтому друзья, разделившись, принялись ходить по улицам с криками "Живые есть?". Если им открывали дверь, они осматривали всех находящихся в доме, раздавали розовые пилюли, мешочки с травами и уксусную настойку, каждому здоровому втолковывая правила гигиены. Одуревшие от горя и страха люди получали каплю надежды, а эскулапы переходили в следующий дом.
           Понимая, что сил двух лекарей не хватит на изготовление пилюль и снадобий для всех нуждающихся, Городской совет выделил им в помощь аптекаря Рене Эпильевара, который целыми днями готовил лекарства по рецептам Нострдама.
           И снова началась борьба со "смертельным бичом". Врачеватели разделили город пополам, Франсуа досталась часть города севернее St.Sebastien, а Мишелю - южная половина Экса. С утра до позднего вечера каждый из них ходил по запутанным улочкам своей территории, возвращаясь в особняк лишь к ночи. Дома они коротко обменивались мнениями о положении дел в городе и замертво падали на кровать, чтобы утром опять пойти по улицам с криком "Живые есть?". День за днем, неделя за неделей продолжалась эта война с заразой, и, казалось, ей не будет конца. Количество ежедневно заболевающих не падало и не увеличивалось, и друзья не могли отследить, достигла ли эпидемия своего пика и пошла ли на спад.
           Поначалу их редко пускали в дома, но постепенно молва о двух эскулапах, вылечивших Марсель и приехавших спасать Экс, распространилась по городу, и теперь им чаще открывали двери, многие специально бродили по улицам в поисках Франсуа или Мишеля, чтобы получить порцию пилюль или позвать их к заболевшему родственнику.
           Потихоньку стала давать плоды и деятельность Городского совета, изо всех сил пытавшегося выполнить наказы Нострдама. С улиц убрали трупы, организовали деятельность похоронных команд, под страхом смертной казни обязали жителей брать воду только из родников и обдавать кипятком любую пищу. Все эти меры вкупе с надеждой на двух чудо-врачевателей несколько уменьшили панику в городе.


***


           Как-то раз Франсуа вызвали к пациенту по фамилии Дюваль. Едва взглянув на худого, изможденного старика, он понял, что случай совсем запущенный, и надежды нет. Но его заинтересовала фамилия пациента. Отдав необходимые распоряжения по лечению, Франсуа уже приготовился задать вопрос, как тот сам прохрипел:
           - Проклятый Экс! Зачем только я сюда приехал? Жил бы себе в Оверни, и никакого мора...
           Легран осторожно поинтересовался:
           - Почему же вы уехали, любезный?
           - Да что там делать-то было? - старик закашлялся и махнул рукой. - Жена моя померла, сын уехал в Клермон, вот я бросил свое хозяйство в Романьяке да сюда и подался. Здесь сестра моя жила, да только она тоже померла, еще в начале мора.
           "Так, значит, это приемный отец Бланки! Тот самый, который заступался за нее перед мамашей Дюваль!"
           Франсуа приложил все усилия, чтобы попытаться спасти Жерома, но все оказалось напрасно. Болезнь слишком глубоко запустила когти в его тщедушное тело, и через два дня старик умер.




ПРОДОЛЖЕНИЕ от 3 ноября


           Жарким июньским днем, обливаясь потом в своем кожаном одеянии, Франсуа шел по рю де ля Коллеж, совершая очередной изнурительный обход. Всю левую часть улицы занимало здание учебного заведения, ныне пустующее. Справа от него располагался очень красивый дом из желтого песчаника, явно принадлежащий знатной особе. Франсуа с удивлением осознал, что ему ни разу не пришлось зайти в этот дом. Он подошел поближе и привычно крикнул:
           - Живые есть?
           Прислушавшись в ожидании ответа, он различил то ли писк, то ли стон, но не в доме, а где-то сбоку. Покрутив головой, Франсуа заметил в сотне шагов от себя какую-то кучу тряпья. Подойдя поближе, он разглядел женщину, лежащую на мощеной камнем улице. Она была красивой и совсем юной, голова запрокинута, темные волосы выбились из-под чепца. Рядом копошился малыш лет трех, он тянул ее за руку, хныкал и жалобно приговаривал:
           - Подём, ну мама, ну подём.
           Чтобы не напугать мальчугана, Франсуа снял маску и, подойдя, пощупал у женщины пульс - она была мертва. На глаза молодого человека навернулись слезы. За последнее время ему довелось видеть очень много бед и страданий, но этот маленький мальчик, пытающийся поднять умершую мать, стал для него на долгие годы воплощением человеческого горя.
           Он сгреб ребенка в охапку и потащил прочь от тела матери, на ходу соображая, куда бы его пристроить. Улица упиралась в величественную церковь Святого Спасителя, туда Франсуа и направился, одновременно пытаясь успокоить мальчика.
           Войдя в пустующую церковь, он поставил малыша на пол, крепко держа его маленькую ручку. На его зов из глубины церкви появился пожилой священник, и Франсуа коротко изложил свою просьбу.
           - Конечно, сын мой, - кивнул служитель, принимая ребенка, - я сегодня же отведу мальчугана в госпиталь святого Якоба, это совсем близко, прямо за воротами.
           Франсуа поблагодарил и уже повернулся, чтобы уйти, но что-то заставило его вернуться.
           - За что нам все это, святой отец? - тихо спросил он после секундной заминки.
           - Сие нам неведомо, сын мой. Быть может, грехи людские переполнили чашу терпения Господа нашего, а может, под видом мора пришел к нам Всадник Апокалипсиса, чей конь бледен и имя которому - Смерть.
           Сам того не желая, Франсуа разрыдался: сказалось напряжение последних месяцев. Он упал на колени, а священник, держа одной рукой малыша, другою молча гладил Франсуа по голове, словно ребенка. В этом бесконечном море отчаяния, охватившем город, даже у служителя Божьего кончились слова утешения.

           В середине лета Франсуа почувствовал, что приходит в отчаяние.
           - Когда же это прекратится, Нострдам? Сколько мы уже здесь, восемнадцать недель? И ни малейшего просвета, никакого толку от нашей работы!
           - Ошибаетесь, Легран, ошибаетесь, - Нострдам, как всегда, не унывал, - десятки людей излечились. Я, знаете ли, по мере сил веду специальный счет, и хочу вам сказать, что не одна дюжина человек в этом городе обязана вам жизнью. Поверьте, скоро, очень скоро эпидемия пойдет на спад.

           Нострдам ошибся. Неделя шла за неделей, а зараза всё бушевала, не желая отступать. Наступила осень, платаны в королевском саду начали облетать, и ветер день-деньской носил сухие листья по вымирающим улочкам.
           В один из октябрьских дней, когда Франсуа обходил дома вокруг рыночной площади, к нему подъехала карета, из которой буквально выкатился невысокий полный человечек в богатой одежде.
           - Доктор Легран? Умоляю вас, доктор, поспешите! Его сиятельство губернатор занемог.


ПРОДОЛЖЕНИЕ от 10 ноября


           Губернатору Прованса Клоду Савойскому, графу де Тенду, было без малого сорок. Это был высокий, несколько полный человек с пронзительным взглядом черных глаз и небольшой бородкой. Пост губернатора достался ему по наследству от отца, Рене Савойского, "великого бастарда Савойи", бывшего незаконнорожденным, но признанным сыном герцога Филиппа II. Дочерью этого же герцога была Луиза Савойская, мать Франциска I. Таким образом, Клод приходился кузеном правящему монарху, что являлось для него предметом большой гордости. Будучи королевским наместником в Провансе, он жил в столице провинции, Эксе, вот уже одиннадцать лет. Был он человеком редкого мужества, и когда на город обрушилась чума, не счел возможным бежать, несмотря на уговоры членов Парламента и Городского совета. Супруга, вопреки его категорическим настояниям, тоже осталась в Эксе, рядом с мужем.
           Клод Савойский, как мог, пытался пресечь панику, раздавал жителям еду и деньги из собственных запасов и всячески пытался ограничить бегство горожан - главным образом, чтобы те не разнесли заразу по всему Провансу. Несмотря на то, что большинство людей предпочитали прятаться в своих домах, он, как и в прежние времена, ежедневно выезжал на прогулку, дабы хоть как-то придать уверенности обезумевшим от страха людям.
           Граф знал о прибытии в город двух врачей, но, отдавая должное их смелости, всерьез их возможности все же не воспринимал. Кто они? Один, хоть и имеет степень доктора, но является выходцем из еврейской семьи, а второй и вовсе изучал медицину где-то в Алжире. Его сиятельству был не чужд некоторый снобизм.
           Но, когда после одной из таких демонстративных прогулок граф почувствовал боль в груди, слабость и лихорадку, ему ничего не оставалось, как послать за одним из докторов.

           Губернатор жил в том самом особняке из желтого песчаника, который когда-то привлек внимание Франсуа. Лошади мигом домчали до него, и через четверть часа Легран уже входил в опочивальню губернатора, перед которой из уважения к статусу пациента снял маску.
           - Ваше сиятельство, - Франсуа низко поклонился.
           Клод Савойский, которого сознание еще не покинуло, из последних сил пытался сохранять светский лоск. Он предложил эскулапу бокал бургундского и попытался завести любезную беседу, но тут силы оставили его. Жестоко закашлявшись, он в изнеможении упал на подушки.
           Франсуа, не теряя времени, тщательно осмотрел больного и кивком подозвал маленького круглого человечка, привезшего его сюда. Тот стоял вместе с несколькими слугами у стены и тут же подбежал к Леграну.
           - Эти пилюли прошу давать его сиятельству каждые три часа, - скомандовал Франсуа, вынимая из сумы различные снадобья, - пусть держит их за щекой или под языком. Вот эти - утром и вечером. Настойкой - вот она - обтирайте графу лоб, виски, грудь по несколько раз на дню. Вот эту траву и еще эту повесьте у изголовья кровати. Держите окна открытыми: его сиятельству необходим свежий воздух. Помните, все манипуляции необходимо проводить в перчатках, которые сразу после использования необходимо чистить вот этой жидкостью. Я скоро вернусь, чтобы посмотреть, как идут дела.
           Дав еще несколько распоряжений, он удалился.

           На следующий день графу стало совсем худо, он метался в горячке, непрерывно кашляя. Франсуа упросил Нострдама оставить на время своих больных и зайти с ним к Клоду Савойскому. Мишель осмотрел больного и признал лечение друга совершенно правильным.
           - Нельзя сделать более, чем сделали вы, Легран, - категорично заявил он.
           Но Франсуа считал иначе. Прекрасно понимая, каким ударом для всего Экса будет смерть губернатора Прованса, он решил остаться с графом, дабы сделать все, что в его силах.
           Провожая Нострдама к выходу, Франсуа увидел горничную, которая передала пожелание госпожи видеть их. Друзей провели в большую гостиную, где за вышиванием сидела супруга графа Франсуаза.
           При виде эскулапов дама вскочила и бросилась к ним, заламывая руки.
           - Скажите, Бога ради, скажите мне, что есть надежда, господа.
           Врачеватели поклонились, и Нострдам сделал шаг назад, предоставляя Франсуа право ответа. Тот промолвил:
           - Мадам, надежда всегда пребывает с нами. Не буду скрывать, положение непростое, но ежели его сиятельству удастся пережить завтрашний день, моя надежда возрастет многократно.
           Графиня, рыдая, уткнулась в платок и жестом приказала им удалиться.

           В течение четырех дней Франсуа боролся за жизнь губернатора без отдыха и почти без сна. Он приказал поставить рядом с постелью Клода Савойского походную кровать для себя. В спокойные минуты, когда граф находился в забытьи, Франсуа мог прилечь, всё остальное время он неотлучно находился при больном, пичкая его пилюлями, делая обтирания, заставляя вдыхать пряный запах трав, меняя его простыни и сорочки. К утру пятого дня стало понятно: губернатор выздоравливает, Франсуа сумел выходить его. Но сам заразился.


_______________


           Друзья, роман "Хроники вечной жизни. Проклятый дар" выходит на бумаге в изд-ве ЭКСМО, серия "Новый фантастический боевик". Здесь, на сайте, представлен большой фрагмент, примерно треть. Если вам понравился роман, вы можете приобрести его в книжных магазинах своего города или заказать ее и в интернете (кстати, в ближайшие три дня Лабиринт дает на него нехилую скидку):

https://www.labirint.ru/books/618522/
http://www.ozon.ru/context/detail/id/142477191/
https://oz.by/books/more10651804.html

            Если Вы желаете получить книгу с автографом (с обращением по имени, все чин по чину) - пишите https://vk.com/alexxkane, обсудим, как это сделать)

            Прочесть еще часть истории бессмертного Рене Леграна вы сможете на http://alex-kane.ru/books/#bookblock/ (доступно для зарегистрированных пользователей сайта). Но весь роман, конечно, я и там выложить не смогу. А еще приглашаю вас в свою группу в VK https://vk.com/alex_kane_fantasy, там я публикую интересные исторические фактики, грустные и забавные.

            Всем спасибо за оценки и комментарии, которые очень поддерживают меня) Надеюсь, скоро закончу редактирование второй книги и начну ее здесь выкладывать.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"