Минас - ну так вышло, так его назвали папа с мамой - рос мальчиком тихим.
Папа был в Одессе человеком уважаемым. Зам начальника горстройтреста! В те годы! О-о.
Мама - педиатр из детской поликлиники на Ласточкина, с детства привившая маленькому Минасику любовь к чистоте и аккуратности.
Все у него было сложено по полочкам, разложено по ящичкам, расставлено и рассортировано.
Аккуратист.
Но была у Минасика одна странность, что ли.
Все, что ему нравилось - он старался, ну как бы это выразить? - удваивать.
Подарили ему машинку, такую, ну, пожарную, с выдвигающейся лесенкой. Только потяни - и лесенка уже длиннее становится, и хочешь - ставь на нее оловянных солдатиков - пусть даже с ружьем, в плечо вставленным или пулеметом в ноги залитым, или пограничников, с вмурованной в подставку собакой и не очень похожих на пожарников; но пожарников тогда не делали для детей - страна готовилась отражать нашествие звездно-полосатого агрессора дядюшки Сэма и израильских сионистов с огромными носами -поэтому только солдатики!
Да, так они могли стоять на своих ножках-подставочках на выдвинутой до предела лесенке и отвечать командиру-Минасику молчаливо-бравым:
- Есть командир! За Родину, за партию - вперед!
Про родину Минасик понимал. Она его главная мать. Она его родила, вскормила, и к ратному труду-подвигу сейчас готовит. Вот.
Про партию - не очень. Но папа, когда в доме собирались гости на мамино знаменитое оливье и торт "Птичье молоко", всегда вставал, одергивая пошитый на манер френча пиджак, и говорил:
- За Родину, за партию!
И все шумно поднимались, цепляясь широченными штанинами за праздничную белую скатерть, успевая подхватить падающие фужеры с пузырящимся ситро, скрипя отдвигаемыми назад стульям и, одобрительно глядя друг на друга одобряющими же глазами; одним махом вливали в себя "Московскую" после чего - опять-таки - одобрительно крякнув, шумно присаживались обратно, к столу, где уже ждало их потрясающее мамино оливье.
Народ одобрял.
Папа знал, что говорить.
И где.
И с кем.
И для Минасика был непререкаемым авторитетом.
Так что: "За Родину! За партию!"
Отвлеклись мы? Нисколько.
Потому что как только Минасик осознал прелести своей машинки, он подошел к маме и тихо сказал:
- Мам, а можно мне еще такую?
- Зачем же тебе еще одна, такая же? - удивилась мама. - Давай мы тебе "скорую" купим или "милицейскую". С сиреной.
- Нет, - очень серьезно и уверенно отвечал мальчик. - Такую же. Только такую.
С тех пор и пошло.
Понравилась книжка? Еще одну. Такую же. Ботиночки? Вторую пару. Редкостный чешский карандаш "Кохинор" - 2 шт. Велосипедов "Школьник", а затем "Орленок", как вы понимаете, было тоже по два.
Минас постепенно родителей своих приучил, и они смирились с этой чудаковатостью сына. Мальчик он был хороший, послушный, учился примерно.
Вырос. Поступил в институт.
Привычкам своим не изменил. Два зеленоватых пиджака-френча - "а ля папа", к сожалению, уже к этому времени покойный, две пары брюк и к ним две пары пакистанских туфель коричневого цвета, купленных на всю стипендию, два, две...
Мама болела. После занятий - всегда скорее домой. Хороший сын. Очень хороший.
...Четвертый курс. Еще годик - и всё! Инженер с дипломом! Практика. Преддипломная.
Одесский завод шампанских вин.
Цех по "розливу".
Взгляд, идущего к начальнику цеха Минаса, падает на...
Милая блондиночка. Коротенькая стрижка, забранная косыночкой по рабоче-крестьянски назад. Слегка припухшая верхняя губка. Носик как носик. Фигуры, ног - вообще не видать, все сокрыто за лентой конвейера. Так себе девушка. Ничего особенного.
Ничего особенного? А рядом, рядом, вы видели???
Точная копия ее стоит. Близняшки!!!
Сердце Минаса рухнуло в черную дыру, называемую любовью, в тот же, богом посланный ему, миг.
Две! Две! Две!
...Пролетарский бульвар, который Фельдмана, который Французский, который сегодня местами превращается в Леонтовича и уже совсем сойдя с ума - в Лидерсовский - такого цоканья радостных копыт влюбленного студента по своей брусчатке еще не испытывал!
Он скакал домой, именно скакал, вприпрыжку, из горла его вырывались клокочущие, пронзительные, воинственно-любовные кличи и редкие тогда новенькие "Запорожцы" и черные "Волги" с обкомовскими номерами почтительно уступали ему, влюбленному, дорогу - а именно: проезжую ее часть.
- Я женюсь, мама, я женюсь!
Ну, что дальше было - объяснять не нужно. Валокордин, не надо скорую, я лучше прилягу, подожди, дай отдышаться, нет, я же сказала не звони, и тете Нюсе тоже не надо, накапай еще...
Наконец.
- Кто она?
- Я не знаю.
- А как ее зовут?
- Мам, я не знаю.
- Но уже женишься? Как???
В ответ он блаженно мычал.
Пропустим многое. Ибо в Одессе про это "многое" в те годы вам мог бы рассказать каждый. Или - почти каждый.
Главное. Он вернулся назавтра на завод, разузнал все, познакомился, сделал предложение. Обеим!
Да-да.
Они тоже с изумлением и - если честно - с надеждой - смотрели на этого симпатичного и, вроде бы, не сумасшедшего парня, без пяти минут инженера с дипломом.
Он им нравился. Оле и Гале. Этим двум девчушкам, только два месяца назад приехавшим из Кремидовки, с трудом, устроившимся на работу и поэтому - чудом, "по блату" - подселенных в комнату на четверых в общежитие на Водопроводной.
- Замуж? - недоверчиво спросила Галя. Она была старшей. 20 минут разницы в возрасте - это вам не шутка!
Минас был очень серьезен. Это подкупало. И ничего не объясняло.
- Да. Хоть сегодня в ЗАГС!
- Та с кем? - вскричала младшенькая, а потому не очень терпеливая Ольга. - С кем в ЗАГС?
- С обеими, - ответствовал пока еще не одобренный жених.
- Таки псих, - с сожалением констатировали девушки и упорхнули заниматься "розливом" дальше.
Но Минас был далеко не психом. И очень законопослушным.
Он разработал гениальный план.
Ведь он был одесситом. А в Одессе, говорят, можно найти выход из любой ситуации.
Минас решил поменять национальность (он был уже взрослым, ему, вроде, уже было можно и даже разрешено законами СССР) и уехать туда, где две жены - не проблема.
Оставалось решить, куда.
"По паспорту" - как это проговаривалось тогда - Минас был "записан" русским, "по папе". Мама - знойная армянка - считала, что так мальчику будет лучше. "Русским" карьера удавалась проще. Это, в принципе, имело значение в те времена, в той семье нерушимой братских народов, сплотившихся в великий, могучий Советский Союз".
Стать "по маме" армянином? И что? В Армении жить с двумя женами не разрешат! Там такого нет... Еще куда ни шло, с двумя мужьями, - хихикал про себя Минас, вспоминая глупостные анекдоты.
В общем, на следующий же день, сказавшись больным, Минас побежал в Горьковку (библиотека такая) и засел за книги.
Выяснилось. Многоженство разрешено в Южной Африке, Саудовской Аравии, Сирии, Египте и хрен знает где находящемся Брунее.
Он вообще об этих странах тогда мало что знал, кроме того, что в Египте пирамиды, а в Саудовской Аравии -кочевники, верблюды и султаны.
В общем, 1001 ночь.
Но. Была еще одна страна.
В то время, в умах и домах одесситов, наблюдалось некое брожение: "люди ехали". Куда?
Ну, конечно же! К тем самым носатым сионистам!
Короче. Минас, вычитав в БСЭ, что ортодоксальным евреям разрешено (или в крайнем случае - не запрещено) многоженство, решил стать евреем! И уехать со своими ДВУМЯ женами - в Израиль, теперь уже на будущую родину своих (?) бывших (??) предков (???).
А надо вам, уважаемые господа, сказать, что в годы описываемые, стать евреем было так же трудно, как им не стать. Или перестать быть!
Ну, чтоб перестать быть "евреем по паспорту", надо было проделать несколько шахматных ходов, включавших в себя фиктивную женитьбу на даме правильной национальности с последующим разводом, коробкой конфет "паспортистке" из ЖЭКа со вложенными туда сотнями (кто как договорится!) рублей и, наконец, с последующей сменой паспорта на новый, взамен "утерянного" с непременно его сопровождающим высказыванием: "бьют не по паспорту, а по морде!
Сделать наоборот - превратиться из русского в еврея, было еще труднее.
Евреи-отъезжанты считались выгодной партией: ведь они могли потянуть за собой целую цепочку родственников, еще вчера бывших Ивановыми, Петровыми и Недайводами, а сегодня гордо, но пока неумело, выкартавливающими свои новые фамилии: Рабинович, Шнеерзон и - совсем уже трудную - Бромфенбренер.
Но Минас смог.
На Пересыпи, пару кварталов в сторону Заливных, то ли второго, то ли третьего переулков, была синагога.
Туда он и отправился.
- Вы уверены, - что вам сюда, молодой человек? - осведомился раввин со странным именем Липа, оглядывая юношу во френче, напоминающим сталинские времена, от которых в памяти его, Липы, ничего хорошего не осталось.
- Уверен, - убежденно произнес Минас. - Я хочу стать евреем.
- И зачем оно вам надо? - поинтересовался Липа. - Вы же и так неплохо выглядите.
- Уехать хочу.
- Вы думаете там сахар? Там тоже люди, - покачал головой мудрый раввин.
- У меня другое. Я хочу жениться на двух девушках.
- Так женитесь! Поживите с одной, потом разведитесь и женитесь на другой! - подсказала многовековая мудрость.
- Нет. Мне не надо потом. Мне надо одновременно.
Раввин уважительно и немножко с завистью глянул на Минаса - ах молодость, молодость... одной ему мало, ему сразу с двумя хочется...
- Вы не поняли, - мне нужно, чтобы у меня было две жены. Здесь этого не разрешают, а там... - и он показал пальцем куда-то вверх, где, как догадался Липа, подразумевалось государство Израиль.
Вот теперь мы сознательно опустим все то, через что пришлось пройти и Минасу, ставшему евреем, и Оле с Галей, которые все-таки, по совету мудрого Липы, пройдя гиюр, вышли замуж ПООЧЕРЕДНО, но уже в Израиле за Минаса, где - от же ж устраиваются евреи! - они зажили в гармонии и в счастьи, исповедуя законы Торы.
Втроем!
Опустим все предыдущие подробности по нескольким причинам. Во-первых, чтобы никто больше не смог воспользоваться лазейками, подсказанными хитроумным Липой.
Ведь некоторые участники этой истории еще живы. Во-вторых, и что главное, мы ведь все это рассказали, чтобы в очередной раз показать, на что способна одесская изворотливость и предприимчивость, в деле достижения - казалось бы - немыслимого!
Но рассказ был бы неполным, если бы мы не добавили здесь одну деталь.
Пару месяцев назад, к Еврейскому кладбищу возле бывшего суперфосфатного завода, подъехало такси.
Две девчушки- близняшки, блондиночки со вздернутыми носиками, щебеча выпорхнули оттуда.
Следом - выплыли две дамы, одетые в странные, словно из бабушкиного шкафа, длинные коричневые юбки и белые кофточки, с косынками, скрывающими их поседевшие волосы и очень тоже похожие друг на друга, и как ни странно, одновременно и на этих девочек.
Они вошли в ворота кладбища, постоянно утихомиривая странным гортанно-картавым языком своих, как потом выяснилось внучек, зашли в контору и спросив директора, вошли в его видавший виды, кладбищенский кабинет, на стене которого, по-старинке, висели "График Уборки Участков" и вымпел "Ударник Коммунистического Труда"
- Чем могу? - поинтересовался молодой, видимо недавно здесь работающий, директор.
Одна из женщин вынула из кошелька стодолларовую купюру и положила ее на стол перед директором.
- Где - то здесь похоронен старый раввин. Всё, что я знаю, - так это то, что его звали Липа. Мы хотим заказать молитву в его честь. Пусть он там, на небе найдет нашего Минасика, пусть ему земля будет пухом, и скажет:
- Минасик, ты таки был прав! Жениться надо сразу на двоих! Спасибо тебе! И добавьте: твои Оля и Галя. С Кремидовки.