Маленькая девичья фигурка приткнулась к большому холодному окну в коридоре учебного корпуса. Руки нервно теребили ремешок сумочки, взгляд то уходил в белёсое декабрьское небо за окном, то с надеждой устремлялся на чуть-чуть приотворённую дверь кафедры.
А за дверью той праздновали. Собственно, праздновали повсюду — разве что где раньше закончили и разошлись. В полдень с Новым Годом всех поздравили в общей аудитории, часок-другой побуянила студенческая самодеятельность, и все разошлись по кафедрам. Не наукой заниматься, ясно…
Надо же было Еве так затянуть с этим зачётом! Девятого января с утра проверка зачёток за старый год, а у неё там та-акой пробел! А сейчас с зачётами, с ведомостями стало так строго… Не сдал — и колготись, как знаешь. Отчислят и коммерса на твоё место переведут. Так что не остаётся ничего другого, кроме как ждать этого Афанасия Никитича.
От подруг она знала, что это — маленький седенький старичок, в зависимости от настроения то бухающий зачёт не глядя, то рвущий и мечущий. И кафедру его подсказали. А вот о том, что тридцатого празднуют и никого не дождёшься — умолчали. Это же само собой разумеется! Но Ева была первокурсницей, ей предстояла первая сессия, и само собой как-то ничего пока что не разумелось.
Студентка вздохнула, переминулась с ноги на ногу. Ждать? А что ещё остаётся?
Из оконных щелей дуло, подмигивали сверху люминесцентные лампы. Прохладно, но лучше уж стоять у окна, чем посреди коридора или подпирать стену, будто двоечница. Одета она была довольно тепло, по-зимнему, в плотные и уёмистые шерстяные брюки, вот только подводил свитер. Белый, с длинными рукавами и под шейку, он издали казался вязаным, хотя на самом деле таким не был. И скользил по коже, обнажая полосу с пупком посередине. Как летом будто! Гладкая у меня кожа, блеск прямо. Сколько уж раз одёргивала одежду — без толку. Одёргивая, опускала голову, любовалась основным достоинством свитерка: рельеф кожи и нижнего белья он передавал до тонкостей, хорошо просматривался ребристый верхний кант бюстгальтера, каждая чашка была модно декольтирована по диагонали.
Такую кофточку только к зачётам у молодых и надевать. Интересно, как она пойдёт на голое тело? Совсем-совсем голое? Тьфу, что это я! Но вроде не совсем уж бесстыже, и для пожилых сойдёт.
Снова шелковистая ткань незаметно уползла вверх, холодок от окна заплясал на голой коже. Ева поёжилась, передвинулась вбок, где дуло слабее, а одёргивать не стала. Бесполезно. Когда же они кончат праздновать? Войти, когда все за столом и все они одновременно повернут к тебе головы, — страшно.
Продолжалось томительное ожидание. От холодка избавиться не удалось — пришлось ведь уйти и от батареи. Постепенно созревало желание сходить по-маленькому. Но туалет далековато, а вдруг здесь закончат? Вдруг экзаменатор уйдёт первым? Нет, надо потерпеть.
Мимо, чуть не обнимаясь, прошли две девушки. В семестре Ева часто видела их в корпусе, как-то бросались они ей в глаза, что ли. Старшекурсницы. Осенью, пока было тепло, играли они с наготой особенно весело. Глубокие декольте, пипочки на маечке, достаточно смазанные, чтобы не придрались преподы, но выдающие босую грудь, полупрозрачные топики… Иногда, то ли для разнообразия, то ли для контраста с соседкой, бюст затягивался в "броню", разя мужские глаза объёмом, блеском или совершенством формы. Но на другой день снова стряхивалось бренное бельишко и молодое тело рвалось наружу.
Когда же похолодало, то, как ни странно, пупочки у этих подружек дружно нырнули под тёплую одежду, чего не скажешь об остальных. Остальные по инерции ходили с животиками наголо, ёкали пупками, простужались. Ничему это девиц не учило, застуживали почки и придатки. А наши героини и тёплую одежду умели лихо обыгрывать. Надевали плотный лифчик, выступы которого растягивали петли свитера до розовой проглядываемости. Бюстгальтер поскромнее еле заметно проступал через свитер верхним своим кантом, но шёл этот бортик аж по самым верхушкам холмиков, а то и ниже. Неужели соски купаются в мягкой шерсти? Но приглядываться дальше неудобно. Особенно парню, и так уже заметила его интерес девушка, закокетничала, стала обтягивать одёжку, ещё больше подчёркивая формы.
Но сейчас у подружек была мягкая грудь. Свитер не обтягивал её, оставлял некую свободу, и можно было, приглядевшись, заметить, как телеса пышные этой свободой пользуются. Лёгкие движения не в такт с телом, колыхания, перекатывания, вздымания и опадения при дыхании. Конечно, от лифчика не откажешься, грубовата шерсть, но он стеснял плоть не сильнее мужской майки. Какие-то занавески угадывались под крупнопетлистой вязкой, ничуть не мешающие прячущимся за ними "дочкам" жить своей жизнью. Даже если не наблюдать специально, оставалось какое-то впечатление мягкости и тепла, исходящее от фигуристых девичьих передов. Парням, верно, было приятно обнять, прижаться…
Вот они засмеялись, повели плечами — колыхнулись свитера. Тело двинулось за руками с мимолётным опозданием, волны плоти стали угадываться за вязаными кольчужками. Может, это вообще треугольные подкладки свитера, ничуть не мешающие самовыражению тела.
Вот студентки уже к ней спиной, сзади свитера их обтягивают, проступают контуры бельишка с застёжкой. Да, одеты классно. Ни полная свобода с обвисанием и дёрганьем, ни полный затяг, когда будто вспучились жёсткие рёбра грудной клетки, а такая вот "золотая середина" с её умеренной подвижностью и простором для воображения.
Кстати, её подружка Кира тоже носила зимой свитер в обтяжку, или, как она любила говорить, "в сметанку". Цветом своим он действительно напоминал топлёное молоко, но заслужил свой название не только этим. Просто летом, в более чем лёгкой одёжке, бюст пользовался неумеренной свободой, мотался, колыхался, прыгал… в общем, будто у неё там "жидкое молочко". А вот осенью, зимой, когда плоть поневоле сгущалась, подчинялась тёплому чашечному лифчику, шерстяному тугому — чтоб холодок не гулял — свитеру, она двигалась с такой неохотой, даже если нарочно крутнуться, будто в пузыре сбилась густая сметана. Вот и пошло словечко, лишь только осознала. Летняя, мол, "жидкая" расхлябанность позади. И — впереди.
Самые робкие, кто хотел зимой всё же приколоться, поступали так: брали длинный зимний свитер с высоким воротником в несколько отворотов, при одном виде которого мороз драл по коже и — отрезали рукава. Чуть-чуть только оставляли, подмышки прикрыть. Вид полных девичьих рук, подрастерявших за осень весь свой летний загар, резко контрастировал со всем остальным. Это была зимняя замена декольте, когда и холодно, и стеснительно являть взорам выпуклые прелести. Сойдут и руки, не мужские мускулистые ведь.
Медленно двигались на часах стрелки. Цифры на электронных плясали активнее, но время это не торопило.
Вдруг Ева ощутила приступ холода. Что это? От окна она ушла, подуть оттуда не могло. А-а, это мимо прошла аспирантка в "летней" одежде. Вернее, косящей под лето, но всё равно холодно на неё взглянуть.
Поверх довольно плотного шерстяного свитера бледно-телесного цвета с крупным рельефным узором была надета, почти что накинута белая ажурная кофточка. Лифчик через неё проглядывал прямо по-летнему, для чего его, розовый, размером-двумя больше, надели прямо на… свитер. Спереди пришлось подпороть серединку, ведь свитер груди объединил и разъединить не даёт, одна получилась такая овальная чашка, ну да это мелочи. Главное — ловля мужских взглядов по-летнему. А женщины только ёжатся да плечами поводят.
По-летнему коротковат был и свитер, сталкивал его с себя животик. Но если настоящим летом девушки показывали пупки, то сейчас, зимой, наоборот — сплошную полосу нижнего белья, безо всяких там поясков и резинок. Значит, бельё это типа сплошного купальника, то есть девушка в туалет в корпусе старается не ходить, если только по-большому не приспичит. Парни почему-то считали, что если у подруги хорошо разработан сфинктер, то секс круче, вот девицы и выставлялись.
Ева этого не знала тогда, она просто пробормотала что-то вроде "Бр-р!", сжала покрепче свой нетренированный сфинктер и взглянула на часы.
Может, полистать конспект? Но в голову почему-то лезли совсем другие мысли. Например, о "чистой линии", которая у прошедших мимо не наблюдалась.
Её подружка Кира редко носила цельные купальники, но иногда и такое настроение на неё находило, "целокупие", как она его называла. Купальник всегда был одноцветным и очень тонким.
— Понимаешь, — говорила она, — я в нём ещё голее себя чувствую, чем в бикини. Странно, да? Но смотри: бикинята на теле надо держать, так? Значит, лямочки, бретелечки, пояски, резинки. Нельзя сказать, чтоб кожу рубцевали, но и забыть о себе не дают, всегда чуешь, что на тебе одежда, пусть и малая. А сплошной куп, лишь ты его надела, сам держится, сжимать тело ему и не надо, только сидеть, облегать по минимуму. А это уже другое ощущение, особенно если материя тонкая, неслышная. Закроешь глаза и гадаешь — есть на тебе что-то или нет. Я ведь все подкладки-формочки выпарываю.
— Как? — ужасалась подружка. — Да ещё и вводу лезешь? Всё же промокнет.
— Я думаю, что интерес к своему телу надо сохранять на уровне бикини, но раз закрыто гораздо больше, то средства поддержания интереса должны быть другие. Повторять в мелочах рельеф тела, даже рёбра могут выглядеть возбуждающе. Кто хочет, пялься промеж ног, "кошатничай", там тоже тонко. Кто-то назовёт "мешком". Хорошо, пусть мешок, зато чем наполнен! Глаз пошарит-пошарит по однотонному рельефу и поднимается вверх. Ясно дело, судить о том, что в мешке, надо по тому, что из него выглядывает. А тут такой треугольный вырез , — она показала, — и любуйся, что наружу у меня. Кстати, важно, чтобы выпячивание шло вверх, а не вперёд, чтобы был эффект "выглядывания из мешка", а не шараханья в сторону. Шараханье будет в бикини, и вот там-то уж шарахнет, так шарахнет! А тут — только вверх.
А вообще-то, главное не нагота даже, главное — чистая линия тела, чистый силуэт в любом ракурсе: анфас, профиль или ещё как. Ведь сначала глаз схватывает именно его, а детали уже потом. Одежда эту линию замучивает, даже джинсы. Они же сзади с карманами, торчащими лейблами, швами, и всё это портит девичий контур, даже если саржа на попе чуть не лопается. И мужской глаз устаёт от этой шероховатости, как ты задницей перед ним не верти. А тут сразу видно: вот попка, вот грудка, животик тож… Как бы к такой поближе подойти?
С попочкой чистенькой, ровным силуэтом, безо всякой мути. Я вот как-то с Лёшкой своим на заходе солнца пришла на пляж — подурачиться, поплавать в тёмной водичке. И стоит посреди пустого пляжа девушка, нам только силуэт виден, против заходящего в облака солнца. Тёмный силуэт, в профиль. Так Лёшка аж меня тискать перестал, уставился на эту нимфу, чуть знакомиться не побежал. А ведь ничего особенного видно и не было, бюст у неё поскромнее моего, но вот силуэт удивительно чистый и гармоничный. Я это сама признала, без зазрения ревности, женская красота открылась передо мной ещё одной своей стороной.
И тут эта вечерняя купальщица медленно делает "ласточку". На фоне подсвеченных облаков хорошо видна лонная кость, туго обтянутая материей (а была бы гола — кожей), которая под чётко наблюдаемым выступом ныряет в промежность. А тут уж решай сам, что там может быть. Конечно, это она нарочно, завидев нас. Но умела же, блин!
Натуральность силуэта можно создать и не раздеваясь догола, это как бы промежуточный этап между одетостью и наготой. Типа мезофазы. Если представляется возможность бросить кому в глаза своей неиспорченный одеждой силуэт, хоть экзаменатору, когда он из светлой аудитории в полутёмный коридор выглядывает приглашать, я это делаю. Иногда сильный эффект оказывает.
И тебе могу порекомендовать. Маленькие грудки можно так обыграть, такой трогательный девочкин силуэт вырисуется: попочка, тонкие ножки, хвостик волос (на косички не согласна?), что обижать грех такую.
Ева вздохнула. Коридор тут не полутёмный вовсе, да и не рискнула бы она так. И не лето. Боже, как же хочется в туалет! Часы вновь подлетели к глазам, рука безвольно опустилась.
Да, не лето. Но сумерки напомнили кое-что из тёплого времени года.
Почти так же темно было в сентябре, только наступили сумерки, ясное дело, позже, и сугробы не белели. Настигли они пугливую селяночку на улице, возвращающейся в свою общагу с другого конца города — ездила за конспектом пропущенной лекции к однокурснице Эвелине.
Да, она трепетно относилась к посещению в том, первом для неё семестре, если пропускала — восстанавливала конспект сразу. Кира была безалаберна, а вот Эвелина славилась простотой в общении, никому не отказывала, только вот жила далековато. Зато тепло встретила. Усадила пить чай, только вот разговоры за ним пошли какие-то странные, не во всём понятные даже. Потом уж Кира объяснила, что проверяли новенькую на всякие нехорошие извращения, названия которым она только в городе и узнала. Видать, сбивала Эвелина компанию для совместных утех, вербовала тех, кто в деревне вынужден был скрывать свои особенности. Но конспект дала, этого не отнимешь. Пусть и Ева рассказывает, что тут всегда удружат.
Так вот, пока за чаем прояснились чистота и невинность Евы, прошло время, перевалило за семь по летнему, и по возвращении домой нашу героиню застали сумерки. К городу она ещё не очень привыкла, он и в дневном свете её попугивал, а сейчас пугал по полной программе. Правда, она ещё не начиталась-наслушалась о криминальной ночной жизни и не умирала от страха, а просто шла бодрым шагом и нигде не теряла времени. Хотя было жарко и потливо, особенно подмышками.
Но что это? Неужели показалось? Оглянуться Ева не решилась, проверить, правда ли, что идущая мимо девушка сняла через голову майку. Может, показалось? Жарко, душно, сентябрь не осенний ещё, но нельзя же просто так… Но оказалось, можно. Все попадающиеся навстречу девицы, с парнями и без, будто сговорились, стали разоблачаться. Хорошо хоть, лифчики на месте, белеют. Или это незагорелая кожа? Ну и нравы у них в городе!
Когда до родной общаги осталось всего ничего, сумерки сгустились окончательно. Ева, обеспокоенная тем, чтобы не сбиться с дороги и не потерять время, немного расслабилась, сбавила шаг, недоумённо огляделась — и ей стало страшно. Куда она попала? В усадьбу Баскервилей?
Идёт на тебя темный девичий силуэт и светит из тёмной середины двумя "фарами". В темноте довольно ярко, кажется. Это, как потом выяснилось, был последний писк моды — фосфоресцирующие бюстье "Баскервиль". Милостей от природы не ждали, в каждую половинку застёжки сзади было вставлено по батарейке, поперечная планка приятно пощипывала кожу током, спереди работал безотказный электролюминофор. Некоторые мазали люминесцентной пастой там и сям по голому торсу, ходили даже слухи о фосфорных татуировках, но это из области фантастики. Проще обзавестись светящимся составом в тюбике для губной помады.
Поколыхиваются "фары", цокают каблучки "баскервилечки", а в каждый каблучок, между прочим, вставлен красный отражатель на манер велосипедного. Машины задевают их светом настоящих фар, красные фонари… пардон, каблучки задорно отсвечивают, все довольны.
Сзади такую фигуру объёмили полосы тускло-холодного люминесцентного свечения, проходящие через рельефные места ягодиц, талии и бёдер. Словно поблёскивает в полутьме модными контурами лакированный автомобиль. А при дневном освещении — джинсы как джинсы, или там шорты, и не подумаешь, если вечером с девушкой не погуляешь.
А это что шарахает? Откуда искры сыплются, трещат? Блин, ведь из промежности же! Эффектно, а так ничего особенного: две полоски пьезоэлектрика по внутренним сторонам джинсин или шортин, энергия дармовая, трутся друг о друга бёдра, ширкают, ну, как искрам не лететь? Против законов физики? Шире шаг — искреннее девичья натура.
Но если светящиеся элементы просто пугали Еву, то по-настоящему плохо ей стало, когда увидела на сером фоне над "фарами" две большие чёрные дыры. Темно, и — солнечные очки?! Похлеще чёрной маски грабителя. Вот сейчас подойдёт такая и… Наша героиня рванула бегом.
Как всегда, всё разъяснила всезнающая Кира, отпаивая подругу валерьянкой. Очки эти не солнечные, а сумеречные. Черны они лишь по ободу, отсекая боковой свет и тем побуждая зрачки ещё больше расширяться. И широкими этими очами девица преспокойно смотрит через центральное прозрачное "окошко" и всё видит лучше, чем без очков. Широта обзора, правда, страдает, но тут уж ничего не попишешь. Покупай прибор ночного видения! Можно повертеть головой или сдвинуть очки на лоб, порепетировать жесты, чтоб естественно выходило. Да и крохотные зеркальца заднего вида в такие очки по бокам встроены, достаточные, чтобы заметить чьё-то приближение сзади, а дальше уж сама решая, как рассмотреть. Полезные штучки, эти сумеречные очки. Надо бы нам с тобой купить, посоветовала Кира.
Всё узнала и поняла потом, а когда потянула успевшую стать родной дверь общаги, Ева почувствовала, как сильно и быстро у неё колотится сердце, как не надышится она. Всё-таки испугалась по-настоящему, потом долго заснуть не могла. И снились кошмары. Впрочем, она ещё раньше, до встречи "баскервилечек" твёрдо решила по тёмному городу без особой нужды больше не ходить.
Даже сейчас вот сердечко заколотилось, как вспомнила. С наступлением зимы тёмные улицы перестали фосфоресцировать, какие там формы у шуб! Но поздно всё равно нехорошо. Сколько они там ещё? С каждой минутой крепла надежда, что спрашивать её не будут, поставят зачёт так. И за окном уже темно, и все люди того… навеселе, небось. Страшно другое — вдруг перенесут ей зачёт на январь! Ева стала перебирать в уме заготовленные для упрашивания фразы.
Медленно темнело. И вдруг какое-то голубое сияние, вдруг озарившее коридор, заставило нашу героиню зябко поёжиться. Это мимо прошла Снегурочка в платье из синей парчи.
Надо же, представление закончилось когда ещё, а она до сих пор не переоделась! Прохладно же. Видать, ей это как воздушные ванны, серединка тела утеплена кое-как, а остальное обвевай, прохлада, погружай в новогоднее ощущение. И ещё, видать, ей лестно, что много чего её видать.
Синее платье, как и на представлении, пыталось походить на шубку: шнурованная застёжка спереди, оторочка белым мехом сверху и снизу. Вот только шнуровка та намалёванная всего лишь, кончаясь прямо под бюстом, отороченный подол на миниюбочном уровне, сверху же оторочен не зимний воротник, а… декольте, как у вечернего платья, плечи целиком свободные, никаких бретелек, никаких воротников. Ну и, конечно, никакая шубка не подчёркивает так бюст.
Так подчеркнуть, до вываливания прямо — это же отдать его на съедение морозу, никакой воздушной прослойки, никакого меха, окромя оторочки поверху. Вообще, чтобы сойти за шубку, платьишко активно использовало внутренние резервы: вместо овчины — своя собственная кожа, вместо тёплой подкладки — свой собственный подкожный жирок. И, разумеется, никаких следов нижнего белья — разве ж сквозь шубу трусы проступают?
Ещё на ней были перчатки и шапочка того же синего цвета с той же белой оторочкой, а на ногах — длинные чулки с широкими кружевными кантами на бёдрах, под самой оторочкой, — мол, не колготки мы. Как они только держались? Плотные, белёсые, чулки явно имитировали валенки, а ступни девушки были погружены в короткие унты, почему она и застала Кву врасплох — каблучки ведь не стучали.
Счастливая! Должно быть, всё сдала уже, отпредставлялась и теперь наслаждается отдыхом и вниманием поклонников.
Скользнув по стройной фигурке чуть завистливым взглядом, наша героиня заметила влажные пятна на бюсте, материя явно прилипла к коде, даже вон сосок… Выходит, сосульки, иней на одежде были настоящими! Ева ещё раз поёжилась. Нет, со своей грудкой она такое проделывать не позволила бы, подморозила разок, знает, что это такое.
Да, это когда Кира где-то вычитала, что массаж груди сосульками помогает наращивать объём. Только кто же выдержит целую дюжину! Ева и полсосульки не стерпела, к тому же простыла тогда. Враки, наверное. А кто-то верит наивно.
Забегая вперёд, скажем, что в феврале грянули морозы, и настроившиеся уже на тёплую весну девушки одна за другой полетели на кровать — не для любовных утех, а с воспалением придатков и дикими болями в почках. Вина низких джинсов и коротких свитерков казалось неоспоримой, но… наказания не последовало.
Всё осталось, но популярность приобрели широкие поясничные пояса. Нет, не из бабушкиных сундуков — те с резинками для чулков, а если и просто корсетящие, то всё равно непрозрачные, неинтересные. Нет, девушки научились срочно шить эти нехитрые изделия из синтетики попрозрачнее. Полупрозрачные пояса были тёплыми, кожа их подтемняла изнутри, а пупок выглядел совсем тёмным пятнышком. Чем больше было прозрачности, тем меньше держалось тепло, зато вид всё более и более приближался к голокожему, и даже пупочек казался нагим. Самые рисковые, не испытавшие ещё болей, носили пояса из эластика в мелкую дырочку, что при растяжении давал дырочки покрупнее. Дуновение холодного ветерка отзывалось вонзением через эти дырочки десятков морозных игл, но если дуло на всё время и не ледяным морозом, то лишь приятно покалывало. Иммунитет скрипел, но держал.
Но те, кто только-только оклемался после опасного воспаления, поясам не доверял. Конечно, толстые или вязаные из пуха они с удовольствием носили бы, но мода такая ещё не пришла. Поэтому в ход пошли джинсы с высокой талией, но особые. Их верх был выполнен из бледно-кремового эластика без видимого пояска, словно это трусы под купальник, а между этим эластиком и синим низом был натуралистично изображён ремешок. А может, и не у всех натуралистично, кое у кого он и в самом деле вдёрнут был, не на одном же эластике джинсам держаться, бёдра-то широкие, хотя год от году у девиц они сужаются. Главное — что поясница не выглядит вызывающе-прикрытой.
Хм, а ведь их матери или даже старшие сёстры старались, мало-помалу обнажаясь, чтобы их поясницы не выглядели вызывающе-открытыми, платочки повязывали, длинными свитерками до низких джинсов дотягивали. И вот — приучили общественное глазение к талии наружу. Теперь уже её прикрытие, а не оголение, кажется вызовом общественной морали. Даже во время суровых февральских морозов.
…Снегурочка прошла мимо, оставив за собой хвойный запах. Ева повернула голову. Да, трусы не проступают. А обтянута попа так, что должны бы.
Но ещё удивительнее было то, что актриса открыла ту самую дверь, к которой Ева так боялась подойти. В руке у неё была хлопушка, не замеченная сразу, раздался хлопок, в дверную щель полетели конфетти. Снегурочка задорно крикнула:
— С Новым Годом!
Так администрация давала понять отмечающим, что пора и честь знать. Незачем ходить хмурому и ворчливому коменданту, да и пьян он уже в это время, договоримся лучше с симпатичной девушкой, продлим ей роль. Жалко же после этого чуда переодеваться в обычную зимнюю одежду.
Виват, Снегурочка! Как же я тебя люблю!
И когда за дверью после этого загремели стулья и зашуршали шубы, послышался плеск воды (ага, посуду моют), наша героиня поняла: если всё же ей зададут вопросы, то прежде она должна сходить в туалет. Вот если поставят зачёт сразу, тогда… А-а, всё равно схожу, только после. Ну, пора!
Ни пуха ни пера желать было некому.
Ева заложила руку с зачёткой за спину — неудобно всё-таки тянуть нахально вперёд, будто грудь с пошлой целью выставляешь — и нерешительно, но всё же шагнула в дверь.
Обдал винно-салатный запах. Типичный стол после торжества представлял собой красочный натюрморт, женщины мыли посуду, из мужчин кто-то одевался, кто-то толокся, кто-то, отойдя к окну, доставал сигарету.
Студентка постаралась поздороваться сразу со всеми, но безуспешно. Нужный ей преподаватель нашёлся у своего стола — он собирал увесистый кейс. Чего в нём только не было! Наверное, в семейном кругу тоже отпразднует на славу.
— Афанасий Никитич, — зазвучал робкий девичий голосок, — я тогда болела, когда вы… Зачёт бы мне… Уж извините.
Доцент поднял на неё рассеянные глаза, зачем-то похлопал себя по карманам.
— А? Спасибо, вас также.
Конечно, о чём же ещё и думать тридцатого декабря, что же ещё на автомате и отвечать!
— Я вам всего такого желаю, но вот зачёт…
— После Нового года, всё после Нового года, — скороговорка, тоже, видать, "на автомате".
Ева обречённо вздохнула.
— Я бы рада, но понимаете, деканат…
Она не узнавала свой голос. Унизительная, просящая, да что там — выпрашивающая интонация, окончания слов противно тянутся, к месту и не к месту вставляется гнусавое "ну". Прямо как милостыню клянчит! Неужели за пять лет ей предстоит… Нет, лучше об этом не думать.
— … и поэтому, если вы не против, я готова получить зачёт прямо сейчас. — Вот, наконец-то вытанцевалась нормальная фраза.
Доцент глядел на неё сердитыми подслеповатыми глазами.
— Да уже почти пять часов! Вы что, девушка?! Тянетесь, тянетесь по одиночке. — Он, наверное, выпил.
Пришлось нашей героине задействовать заготовленный запас умоляющих фраз, как ни противно это было. Потянулась сказка про белого бычка.
Тем временем среди моющих посуду женщин разгорелась лёгкая свара.
— Сегодня же чётное число, по чётным ты поливаешь, — сердито говорила одна из них, тыча пальцем в батарею заплесневелых пластиковых бутылок с водой.
— Нет, сегодня же предпраздничный день, а мы договорились, поскольку нагрузка твоя меньше, что это ты, — оборонялась другая.
— Десять дней! Целых десять дней гуляем! — ныли обе на истерических тонах. — Засохнет всё к чёртовой…
Вероятно, взгляд на постороннюю помешал закончить фразу, предназначенную только для ушей "своих". Воцарилась какая-то странная тишина. Подняв повинную голову, Ева заметила, что все женщины смотрят на неё.
— Афанасий Никитич, можно вас на минутку? — вдруг сказала одна из них. — На минутку можно?
Преподаватель с облегчённым вздохом отошёл от настырной просительницы. "Раз сразу не выгнали, значит, ещё не всё потеряно", — мелькнуло в голове. Кира, более опытная и энергичная подружка, учила её студенческой мудрости. Так и звучал в голове её голос: "Надо только правильно воспользоваться ситуацией".
— Давайте вашу зачётку, — внезапно прозвучал голос уже вне головы.
Просто не верится! Зачётка была за спиной, распрямить руку — и через минуту можно лететь в туалет. А пора бы!
Но не всё оказалось так просто.
— Я сам сдам её девятого в деканат, — сказал преподаватель, пряча зачётку в карман и снимая с крючка дублёнку. — А вам придётся сейчас помочь нашим женщинам полить цветы.
Всего-то? Ура!
— Спасибо, ой, спасибо большущее! С наступающим вас! — Она бросила сумку на стол, подошла к раковине.
— Ты — с того боку, мы — с этого, — сказали ей женщины, вручая пару дремучих бутылей.
У себя в квартире она поливала все цветы за минуту-другую. Здесь же, на кафедре, их оказалось гораздо больше, чем виделось с самого начала. Поливая, Ева краем уха слышала женские разговоры:
— Неужели на голое тело?
— Нет, конечно. На водолазку.
— Что ты? Водолазка ж с воротником, под неё лифчик надо. А тут — как голое тело. И на зачёт пришла, бесстыжая!
— Это раньше только такие и были, а сейчас всякие есть. У нас ещё ничего, а вот по-соседству. Я в том корпусе часто бываю, так этой зимой знаешь какая мода? Тесная водолазка на голое тело, этот раз действительно голое, видно же.
— А держит?
— Так они поверх водолазки надевают такие вязаные ажурные лифчики, крупное плетение, словно сети. А уж как изощряются по части застёжек на спине! Как же — прятать не надо, можно напоказ выставить. И на золотые кольца застёгивают, и на браслеты, ручные часы даже видела. Кольцо наручников. И ещё, чёрт знает что — на ордена. Да, настоящие. Наверное, на толкучке куплены у внуков фронтовиков.
Пока женщины возмущались, Ева думала, что зимние моды в разных корпусах и вправду отличаются. В корпусе у гуманитариев, где у химиков проходили кое-какие занятия, аборигенки носили глухой, от шейки до лодыжек, комбинезон. Он не претендовал на телесность цвета, был умеренно-оранжевым, побледнее апельсинов, и казался (да, вероятно, и был) удивительно тёплым. Ева даже хотела попросить разрешения пощупать, но так и не решилась — гуманитарки всё такие важные.
А поверх этого облегающего комбинезона надевалась летняя одежда. Одни предпочитали топики и мини-юбочки, другие натягивали жилеты из чёрной блестящей кожи и такие же брюки, сползающие ниже некуда. Белые свитеры ну очень ажурной вязки, коротенькие бриджи, а однажды показалось, что одна девица прошла в бикини.
Зайдя однажды в том корпусе в туалет, Ева подслушала разговор двух девчонок — о том, как лучше приладить на груди кусочек обоюдолипкого скотча, чтобы симпатичная ложбинка на коже повторилась и на комбинезоне, выглядывающем из-под топика. Там же выяснилось, что некоторые куски комбинезона — на резинках и могут сдвигаться, ускоряя туалетные дела.
Эти "форточки" и помогли увидеть, что изнутри материя фланелево-мягкая, в то время как снаружи она была плотной, матовой. Без навешенной летней одёжки девочки смотрелись бы плюшевыми куклами — как та, которую лапал парень в закутке между туалетами, спустив с неё в порыве страсти все надкомбинезонное. Ева случайно заглянула на шорох и ахи, и отшатнулась, хотя, строго говоря, ничего неприличного не было, "форточки" были наглухо задраены, промежность кукольно-целомудренна.
Белая подкладка, заменяющая трусы, вероятно, была сменной, а по отсутствию следов бретелек наша героиня догадалась, что подкладка на бюсте выполнена в виде чашек и просто вложена в рельефную часть комбинезона, который держит и её, и её содержимое. Ещё бы, облегает-то ого-го! Для теплоты, но и корсетный эффект налицо.
Был и другой вариант — полный комбинезон с длинными рукавами и штанинами, мышиного цвета с белой грудкой. Размер белого строго соответствовал выпуклости, это железное правило. И маленькое белое пятно в наинизшей точке тела.
Маленькое — не значит крошечное пятнышко, в том смысле оно маленькое, что если встать, сдвинув ноги и напрягши ягодицы, то белого ничего не видать, всё мышатина-мышатиной, но стоит изменить позу — и разнообразие в цветах начинает проявляться самым игривым образом. Если при появлении парня "мышки" спешно сдвигали ножки и вытягивались "во фрунт" — особый, девичий фрунт, ниже пояса сугубо, то это многое значило. Довольствуйся светским общением, голубчик. Ни на что больше не замахивайся. А ежели примут фривольную полу, покажут низовую белизну — радуйся и лови момент.
У юристов, где учились будущие судьи и прокурорши, модны были прилегающие женские жилеты на "молнии" из полупрозрачного пластика, и кроме дыр для головы и рук, имеющие ещё по паре отверстий для менее выступающих частей тела. Прозрачный намёк на непокрываемую обширность и доведение жилетной дырчатой идеи до логической завершённости. Сугрев — он требует хорошего прилегания, почти утюжения слоёв одежды к телу, а откалываешься, рельефишь — вот тебе выход, валяй наружу и грей себя сам. Сама то есть, всё же женского рода: голова, рука, грудь, даже железа молочная.
— Лучше уж совсем без лифчика ходили бы, чем так вот, с чужими орденами, — сказала, охолонув, одна из женщин — Я однажды видела, как комбинацию покупают. Такая — телесного цвета, без воротника, снизу в обтяг, сверху — посвободнее, чтоб грудь вобрать, и тогда тоже в обтяг будет, но мягкий. Пощупала — плотная довольно, можно и без лифчика. Купальник напоминает без низа.
— Правда? Да-а, а я думаю — нарочно, что ли, петли у свитера растягивала, чтоб светить сквозь них наготой своей. Теплоты у такого свитера никакой, даром что длинный и с воротником. Курточки-то у нынешних хиленькие, коротенькие. Ну, раз водолазка — другое дело. И всё же зимой без лифчика нехорошо.
Не про неё, про других. С этим делом у неё всё всегда в порядке. Но как бы на неё не перешли. Как же много здесь цветов! Уже несколько больших бутылей опустело и наполнилось свежей водой на потом, а цветы всё не кончались. Лучше бы вместо одной из них опустел мочевой пузырь. Всё удобрение. Ох! Сами собой скрестились ноги, тело передёрнуло. Отпустило. Заканчиваю полив.
— Всё вроде, — наконец прозвучала такая долгожданная фраза.
— А кактусы? — Ну не дают возликовать человеку!
Про плантацию кактусов стоит сказать особо. Года два назад началась мода на доморощенные препараты из кактусов. Их томили в холодильнике, растирали в порошок, делали кашицу и лечили всё-всё-всё, а также профилактировали. Волной пошли брошюрки о целебных свойствах мексикаков, засуетились фармацевтические фирмы, старушки на базарах. Но вот научной базы подо всем этим бумом явно недоставало. И кафедра решила восполнить этот пробел.
Зелёных уродцев собирали отовсюду. Покупали на базаре (хотя цены резко подскочили — бум!), тащили из своих квартир, воровали с компьютеров, где они якобы защищали от каких-то там лучей. Никаких горшков не хватило бы, поэтому местные умельцы сколотили низкий, но очень обширный деревянный ящик, выстлали какой-то плёнкой и насыпали землю. Получилась настоящая плантация. Этому филиалу Мексики отвели достойное место — поближе к южному окну, а стоявшие там приборы списали. Всё равно они были старые и ветхие, мода на них, в отличие от кактусов, прошла ещё в советские времена. Похоже, что прошла мода и на саму науку…
Зелёные посланцы пустыни когда-то стояли строгими солдатскими шеренгами, но сейчас эти ряды расстроились, ровные "столбики" покривились, между ними росла травка. Кто-то, видать, успел попасть на алтарь науки. Очень обширная плантация, как такую поливают?
— Как тебя зовут? Ага, Ева, полей-ка ты кактусы, да смотри — сверху не брызгай, они от этого дохнут. Под корешок, под корешок лей тихонечко, да понемножку. Смочи землицу малость. А мы пока вниз сходим.
"Я тоже туда хочу!" — чуть не крикнула бедная девушка. Пока ходила с бутылями, вроде немножко развеялась, а теперь вот мочевой пузырь снова заныл. Она одёрнула свитер.
— Мы тебя захлопнем, потом постучим — откроешь. — И они ушли. Пустые бутылки из-под раковины мрачно смотрели им вслед.
Ева переступила с ноги на ногу. Хорошо, что хоть зачёт в кармане. Правда, пока лишь зачётка в кармане преподавателя, но ему, наверное, позвонят, расскажут, как хорошо она полила плантацию, и тогда…
На всякий случай девушка посмотрела вокруг. Как назло, всё ёмкое было узкогорлым, а всё широкогорлое уступало в ёмкости её пузырю. Ладно, потерплю ещё чуток. Кактусы полить — это ж раз плюнуть, им немного надо. Или раз прыснуть… Нет, над кактусами облегчаться нельзя, раз они уже от простой воды дохнут. Под корешок надо. А как — под корешок?
Она примерилась. Нет, в дальние края горлышком бутылки не достанешь. Как же местные поливают? Не сказали, а я и не спросила. Больно уж им приспичило сходить "вниз". Догадывайся, девочка, догадывайся, да поскорее.
Приглядевшись, Ева увидела в середине плантации следы двух ног. Вернее, место как раз под такие следы. Вокруг росли кактусы среднего пошиба, но они как-то клонились по сторонам. На эти площадочки явно становились, поливая.
Студентка примерилась. Вся вытянувшись, с края она дотянулась горлышком пустой пока бутылки до "следов". Значит, и стоя там, до краёв плантации достану. А поскольку следы практически в центре, то… Поздравляю саму себя с догадливостью!
Она подтащила и поставила между кактусами несколько полных бутылей, потом сняла сапожки и засучила брючки выше колен. Под ними оказались плотные зимние колготки. Теперь она была словно в очень толстых, сковывающих движения шортах.
Уже подняла было ногу, чтобы широко шагнуть, но сразу же поняла, что размаха не хватит. "Шорты" не дадут размахнуться. Совсем немножко не дадут, но или лопнут, или нога ткнётся в колючки.
В замешательстве Ева бросила взгляд в тёмное уже окно, за которым падали снежинки. Дул ветер, и белёсые трассы прочерчивали диагонали. Диагонали!
Девушка подтащила к буртику табуретку, приставила вплотную, взобралась, придвинулась к самому краю. Пальчики в розовых колготках загнулась, застолбили край. Секундная пауза — и вот уже девичье тело, чуть согнувшись в пояснице, скользит по диагонали, стремясь попасть в заветные следочки.
И она попала! Под нежными её ступняшками не взорвались мины, знаменующие посадку на колючки. Нет, под подошвами охнула и мягко просела земля. Махи, отчаянные махи руками! Надо же прийти в равновесие, погасить инерцию, чтобы не бросило торс вперёд. Согнулась в пояснице, медленно выпрямилась.
Загремела, бороздя пол, опрокинутая табуретка. Ева всё ещё балансировала, пытаясь устоять, и звук этот восприняла скорее подсознанием. Но странное дело — он её вовсе не смутил. Порядок же нарушен, табуретка могла расшататься и даже разлететься — обычно такое заставляло сжиматься сердечко девочки Евы, лихорадочно соображать, как оправдаться, а тараторить оправдания пополам с прошением прощения она, надо сказать, умела. Теперь же скрежет по полу бедной мебельки только порадовал — какая она смелая, решительная, находчивая!
Потом уже, рассказывая своей подружке Кире об этом своём приключении, Ева сообразит: острый страх, сжатое сердце одновременно пыряли и в живот, гнали в туалет. Маленькой девочкой и не успевала туда порой, ревела, мокрея. Теперь же живот её поджат, уговорен не тревожить до конца полива, стало быть, и страх не ко двору. Другие чувства — пожалуйста. И вышло, что чувства эти — хорошие.
Наклонилась, отводя таз назад, дотянулась до бутылок и начала поливать зелёных жаждунов как учили, строго под корешок, ни капли выше. Насобачилась мигом: взяв полную бутылку, поливала вокруг себя, а когда воды оставалось немножко, брала бутылку за донышко и дотягивалась горлышком до отдалённых мест. Потом вообще не стала отбрасывать пустые бутылки, а разливала полную пополам и тянулась, вертелась, снова тянулась… Чем отдалённее круговая полоса, тем больше её площадь. Геометрия. Первый курс.
Действительно, раз плюнуть, если знаешь, как. Молчи, пузырь, сейчас пойдём в твою опустошивальню, бутылочки вот только опустошим.
Пустые, она швыряла их на пол, не нагибаясь, чтобы аккуратно поставить.
Работа немножко монотонная, хорошо успокаивает. Под неё и медитировать можно. Неожиданно для себя Ева поняла, что поливает зелёные существа с любовью.
Надо же — заставили, можно сказать, шантажнули зачётом, должна бы работой тяготиться, а то и ненавидеть. Ну, в лучшем случае, сжать губы и орудовать с ничего не выражающим лицом. Стремиться закончить побыстрее. Ну, положим, побыстрее она и сейчас хочет, но какая-то симпатия появилась к дружным этим колючкам, какие-то ласковые слова забурчали под нос. Не о зачёте она думала, а о том, как им, славным, но неподвижным, себя обслужить не могущим, сделать так, чтоб жить хорошо было, весело.
А может, она по натуре такая — садовница, а вовсе не химик? Может, именно это — её любимое дело, а не переливание из колбы в пробирку? Тогда почему же она не стала поступать в агрономический? Ага, понятно почему: чтобы любимое занятие не стало докучливой обязанностью, чтоб не получать зачёты и "пятёрки" за любовное к делу отношение. Разве без любви она решилась бы встать в центр колючек, додумалась бы до табуретки, рисковать ещё?!
И ещё один признак увлечённости: мочевой пузырь её не беспокоил. Правда, он обозначал тупой тяжестью свою полноту, но как-то равнодушно: мол, не совсем уж обо мне забывай, закончишь — время не тяни, сходи в туалет. Но не нахальничал, не гнал "до ветру", не колол болью, как бывало. Девушка могла отдаться общению с кактусами самозабвенно.
А какие причудливые формы! Вот тут, два сросшихся шарика что-то ей напомнили…
Однажды перед уроком физкультуры стайка девушек ждала преподавателя в спортзале и разминалась у шведской стенки. Предстоял волейбол, и следовало прийти в бикини. Дурочки, они пришли в купальном, не догадывались, как будет трясти тело в прыжках и бросках. А пока судачили, выпендривались друг перед дружкой своей гибкостью, тело припоказывали. Одна легла животом вниз и подняла торс под прямым углом. Не бог весть какая конторсия, но для непрофессионалки неплохо.
Рассказала, как натренировалась. С детских лет она с одним мальчишечкой вместе водилась, купались летом в речке, а потом ложились загорать. Играли в карты, в "подкидного", лёжа на животе и поднимая торс.
И вот как-то раз заметила девочка, превращающаяся потихоньку в девушку, что партнёр ей куда-то в грудь не детским взглядом смотрит. Ба, а у неё там растут! Вот оно что!
Можно было бы сменить позу. Скажем, усесться по-турецки, но промежность открывать — шило на мыло, там волосы бушуют. Да и партнёр, чего доброго, повторит позу, покажет своё плавочное "хозяйство" лицом. Сесть, ножки под себя подвернув? Можно, конечно, но… не принять ли вызов? И она стала учиться выгибать спину, чтобы играть в карты, не ловя пазухой мальчишеский взгляд. Смотри, чувак, на внешние обводы! Так и насобачилась.
Услышав эту историю, девчонки стали ложиться на ковёр и проверять, кто сколько отогнётся. Груди пластались по полу, и Еве это чем-то напоминало катки бульдозера анфас, а стелющиеся под тяжести чашки — гусеницы. Будто прёт на тебя бульдозер, если пофантазировать, да ещё взгляд хозяйки зверский (она ведь тужится оторваться от пола). Конечно, сверкали блицы мобильников, звучал смех. Ева раскрепостилась, нечасто это с ней бывает. Хорошо-то как было!
Последняя бутылка, кувыркаясь и подпрыгивая, поскакала по паркету. Ф-фу, всё! Закончила наконец. Можно и по-другому сказать: хорошего понемножку.
Она распрямилась и несколько секунд постояла, давая отдых спине. Спина немножко ныла, с непривычки, сейчас это нытьё затухало и, уходя, открыло возможность почувствовать одну перемену.
Как уже говорилось, наша "садовница" перед прыжком в зелёное "озеро" закатала брюки как можно выше, до положения шорт. Бёдра облегались очень плотно, почти что сжимались, но не резко, а по всей поверхности равномерно. Как будто в седле сидела девушка, настолько всё там было твёрдое. Голени, наоборот, наслаждались свободой, их охватывали только колготки. Приятная фактура, не уходящее тепло — в общем, почти что "вторая", незаметная кожа. Тело могло сгибаться и в пояснице, и в коленях.
Теперь же бёдра и голени выровнялись по ощущениям. Привыкла к давлению? Не похоже. Ева глянула вниз и обмерла.
Она не увидела собственных ступней!
Да и голени виднелись далеко не целиком. Нижняя их часть потонула в зелёных рядах, ощерившихся колючками. Кактусы! Кактусы полонили её ноги.
Но как? Этого же не было, когда она сюда планировала, она бы и не смогла прыгнуть, врезалась бы в эти шипы.
Места для ног были видны, открыты, рядом кактусы… Да, кактусы рядом как бы отваливались в разные стороны. Разумеется, она же не могла предугадать, что колючие столбики могут шататься туда-сюда.
И, однако, это произошло.
Самое интересное — колючесть совсем не чувствовалась. Ну абсолютно! Ощущение было такое, что просто сильно потолстели колготки или же она натянула трико размером меньше своего. Даже приятно немножко…
Нерастраченный запас сообразительности, скопленный к зачёту, помог снова. Кактусы приняли её ножки за своих! Ведь они никогда не царапают друг друга, даже произрастая в ужасной тесноте. А ножки, голеночки изящные девчоночьи, по форме как раз подходят. Вот только иголок они лишены. И общинные растения, поняв, что их собратья беззащитны, стеной стали вокруг, обороняя от чего бы то ни было. Так дельфины поддерживают на плаву своих раненых или обессиленных собратьев.
Впрочем, всё можно истолковать иначе. Она полила кактусы любовно, и они ответили ей те же. Ведь любви много не бывает. Через несколько дней снова потребуется полив, и они хотели бы получить его от неё же. Ну, и задержали.
Если бы они знали, какой им грозил "полив"! Самозабвенная работа закончилась, и живот снова напомнил о себе. Отпали причины, по которым он должен был скромничать и, чуть не лопаясь, молчать. Пора о нём позаботиться!
И он напомнил. Как будто что-то спящее проснулось за лонной косточкой, в туалет подкатило ну сильно-сильно…
Что делать? Морщась, Ева попыталась хоть чуть-чуть поднять одну ногу. Глухо. Нога будто приросла к земле. А стоило потянуть её вверх посильнее, как заработали верхние колючки. Они натягивали колготки, грозя порвать, царапали сквозь них кожу. Пока просто поцарапывали, не до крови, но рванись она решительно и… Нет, судьбу лучше не испытывать.
Но тогда как? Девушка попыталась отогнуть хотя бы один зелёный столбик, но он злобно коготнул её палец.
— Ой! — И пальчик с капелькой крови сиганул в рот.
Увы, не обошлось и без капельки иного сорта, вдруг скользнувшей в трусики. Ева отчаянно зажалась. М-м-м… Кажется, отошла. Горький опыт уже был.
Что делать-то? Скоро должны вернуться женщины. Конечно же, дождаться их! Они наденут толстые резиновые перчатки и отогнут приставал. Счастливые, в туалете, льётся водичка… Ой, лучше не думать про это! Просто подождать немножко. И уговаривать тело: вот-вот, вот сейчас, ну ещё чуть-чуть.
Капелька, похоже, расплылась в пятнышко и теперь грелась в укромном девичьем месте, высыхая.
Она стояла, экономя силы, зажимаясь внизу и соображая, хотелось ли ей так страстно ещё когда-либо. Ой, лучше не вспоминать! Ведь если вспомнить не удастся, нахлынет чёрный страх. Страшно остаться без поддержки прецедента.
В дверь постучали.
— Скорее! — крикнула Ева, сообразив тут же, что кричит в тёмное окно, и повернулась торсом, насколько могла, не двигая голенями. — Скорее, спасите меня!
— Это мы, — послышалось из-за двери. Тихо послышалось, но и тишина в комнате стояла мёртвая. — Открой!
— Спа… — начала было девушка, но тут же похолодела спиной. Они же захлопнули её! Она же должна была им открыть! Чего ключи по туалетам таскать, ключи наверняка где-то здесь, внутри…
— Ключи не нужны, — словно услышали они её думы. — Просто поверни барабанчик по часовой.
— Я не могу! — раздался крик. О чёрт, как далека дверь! Как ломит в талии, она же так перекрутилась, что даже попку собственную видит всю. Крепкая попка, хорошая, выпячивается, как мочевой пузырь… Ой, только не об этом!
Вернулась в исходное положение, лицом к окну. Отдохнула несколько секунд. Женщины забеспокоились.
— Как тебя там? Ага, Ева. Открывай, Ева, покрути барабан. Что ты там телишься?! Поливаешь, что ли? Открой нам сперва.
Конечно, здесь же оставались их сумки, шубы, да и вообще за лабораторию они отвечают. Если малознакомый человек остаётся один и не открывает, есть от чего прийти в беспокойство.
Ева снова крутанулась вокруг своей оси, положив руки на живот, и набрала в грудь воздух.
Медленно, гораздо медленнее, чем хотелось бы, пришло к женщинам понимание происшедшего. Не всё, правда, но главное они поняли: гостья почему-то не может подойти к двери. Скажем, расшибла ногу и лежит, бедная, страдает. Криком-то тонкости не передашь.
— Ладно, к коменданту сходим, — прокричали из-за двери. — У него запасные ключи есть. Держись! — И зацокали каблуки.
Это сколько же ещё минут ждать? И сколько она может выдюжить? Не может, а надо.
Живот изнутри кольнуло, как иголкой. Ой! Неужели доходит?! И если доходит, не полить ли ей виновников? Брюки хоть и завёрнуты плотно, но спустить их, вроде, можно.
Нет, нельзя! Плантация-мышеловка примыкала к южному окну — самому для зелени притягательному. Девичья фигурка стояла в центре, то есть метрах в полутора-двух от оконных стёкол. Светили люминесцентные лампы под потолком, оконные стёкла казались чёрными, блеском отражая лампы. Видно в них было мало что: диагональные снежинки, уже раскаивающиеся в своей подсказке, да какие-то неопределённые светлые пятна — не от ламп. Это светились окна корпуса напротив, где тоже, видно, праздновали. Кто-то, может, курит у окна, кто-то просто смотрит. И освещённая девичья фигурка им должна быть хорошо видна. Присесть глубоко нельзя — колко, а из окон напротив этажом-другим выше видимость ещё лучше… Нет, аварийный выпуск исключается. Хотя, может… Может, кактусы именно его и ждут?
Сколько прошло времени? Она не засекла. К коменданту идти минут… Ой! Ещё одна иголка вонзилась изнутри пузыря, пошаталась, пронзая болью, вроде, вышла. Нет, просто стоять и ждать нельзя. Надо хоть немножко себе помочь. Но как?
В кармане брючек (залезть, ух, трудно, низ кармана прижат накрученными штанинами) отыскался носовой платок. Был он тонким, батистовым, и от колючек защитить не мог, зато, будучи большим, мог защитить от чужих взглядов. Нужда быстро подсказала способ хоть немного облегчить страдания. Ева обвязала платок вокруг талии, покрывая живот, потом подлезла под него и расстегнула ремень брюк, а потом и гульфик. Что-то там, под платком, с радостью вывалилось на свободу. У-ух, полегчало-то как! Как томился мой бедный резервуарчик, зажатый брюками да ремнём, а сейчас и ещё потерпит. Потерпит-потерпит! Брюки не спадут — плотно навёрнуты на бёдра, как в глубоком седле сижу. Живём!
Больше всего угнетала неизвестность — смотрят на неё снаружи или нет. Как ей себя держать? Просто глядит девочка в окно задумчиво. Вот если бы она ещё и курила… А может, и не смотрит никто. Тогда можно улыбку не держать, морщиться вволю и ещё кое-что предпринять.
Если бы только знать точно! А разве нельзя выбрать вариант самой, произвольно? Вот захочу — и выберу! Что никто меня не видит, выберу. Нет, не прямо сейчас. Под платком что-то выпячивается и едва ли не шевелится. Ещё две минуты… нет, ещё вот минутку, и тогда…
Стук в дверь и голос. Ещё не разобрав слов, Ева похолодела. Раз стучат и кричат, а не открывают, значит…
— Ева-а! Там пьянка, у коменданта, — орала женщина, приставив ладони к дверной щели. — Мы походим, пособираем ключи. Может, и дядю Васю найдём. Он трезвый и слесарь к тому же. Ты там держись, не падай!
Она, верно, добавила "духом", но совет был хорош и так. Наша героиня побледнела, и чуть было ей не отказали ноги. Но вокруг не было, за что уцепиться, так что пришлось устоять.
Теперь уже ожидание грозило затянуться надолго. И мотив, тихонько наигрывавший где-то на задворках девичьего сознания, в наступившей перед будущим рокотом мочепада тишине вдруг стал отчётливо слышен, зазвучал громче, всепоглощающе: "Спасение утопающих (в кактусах) — дело рук самих утопающих". И словно затарахтел ударник по барабанам: "Во что бы то ни стало!" Дзынь! — это литавры.
Когда затихли рассыпчатые звуки, посреди зелёного ковра стояла уже другая Ева. Все вещи вокруг неё заняли свои исконные места, строго по ранжиру. В этой табели о рангах стеснительности отвелось самое дальнее место. Теперь девушка стремилась вырваться из плена, чтобы не описаться, не из-за позора, а просто потому, что на улице холодно, а ей переодеться не во что.
Как легко решать проблемы, когда всё стоит на своих местах! Ева выдохнула и очень спокойно, будто стоя у себя дома перед шкафом, размеренными движениями сняла с себя свитер. Маленькая уступка стыдливости: поправила лифчик, улезший было со свитером вверх, подвернула низы, снова он принял на себя массу нежной плоти. Как верх бикини, всё закрыто, всё прилично. Воткнула правую ладошку в пушистый шерстяной рукав, нагнулась и стала отодвигать плотные тела своих "любовников" от левой ноги, просовывая остальную часть свитера между ними и голенью.
Выбор именно левой ноги был ещё одной крохотной уступкой стыдливости. На две ноги сразу свитера не хватит, придётся освободить сперва одну и выбросить её за буртик. При этом тело развернётся в сторону этой ноги. И лучше развернуться влево, потому что там глухая стена, а платок уже упал и сам пошёл в дело, заткнули и его в одно место.
Надо было спешить, но приходилось время от времени выпрямляться и отдыхать. Мочевой пузырь пучил живот неимоверно, аж верхний край у пупка оказался. Развести ноги станет ещё одним облегчением. Погоди, миленький, крепенький мой, вот ещё туда и туда, и нога почует себя свободной.
Наконец голень со всех сторон стала ощущать только тепло знакомой шерстюшки, до сих пор полагавшееся только торсу. Ева подвигала ногой и убедилась, что та ходит легко, её можно выдернуть. Теперь предстояло преодолеть расстояние — на глаз — метра полтора. Оно напугало её тогда, заставило придвинуть табуретку, а сейчас выбора нет, надо раскорячиваться донельзя.
В школе, на уроках физкультуры, некоторые девочки на бревне садились в "шпагат". Она так не могла, да и не было ясного мотива разрабатывать связки. Не помнила даже, когда в последний раз расставляла ноги, как широко ей это удавалось. Но сейчас все мосты сожжены. Надо!
Нога взметнулась вверх, чем-то хрустнув, и по широкой дуге опустилась. Пятка стукнула о буртик, обожгла тупой болью, но её с испугу удалось пропихнуть вперёд, к полу. Пузырь устоял, получив ещё свободы, а вот правая нога развернулась, сильно накренилась влево, кактусы обхватили её ещё плотнее, покамест не коля. Будто кто-то шепнул в ухо: "Не уходи!" А вот ещё: "Мы тебя любим!" Как им, бедным, продлить общение со случайно заглянувшей, случайно получившей задание полить девушкой? И есть от чего почуять родню: вон они какие плотные да упругие, чуть не лопаются, водичку, знать, славно запасли, а у меня тоже водички этой в теле хоть залейся, аж твёрдый "кактус" из живота лезет, только худо мне от этого. Хуже даже, чем им — без полива. Так что разные мы с вами, кактусы милые, пустите-ка мою ножку и надейтесь, что снова приду, не забуду шёпот ваш молчаливый.
Руки балансировали в воздухе. Теперь надо быстро освобождать правую ногу, пока её ещё удаётся выворачивать, пока в неё не впились по-настоящему. И пока "кактус" не ощутился в мочевом пузыре. Ева попыталась наклониться вправо, но лишь активнее заболтала в воздухе руками. Что случилось?
Она попала в положение, которое допустимо как промежуточное, из которого быстро выходят, но совершенно неустойчивое, если в нём задержаться. Связки ног натянулись донельзя, чуть не звенели, споря по боли с растянутым пузырём. Они ведь не зря ограничивали свободу движений, они предотвращали такие положения, в которых бесполезными оказываются мышцы. А именно это и произошло.
Девушка вдруг осознала, что мышцы ног ей ничем помочь не могут — ни оттолкнуться, ни свести ноги вместе. Распятые конечности заклинило на связках, руками ухватиться не за что.
Но бороться надо до конца и надежду не оставлять. Ей помогут! Придут сейчас, а одна нога ещё в плену. Вызволим, а потом и посмотрим, чья возьмёт!
Но сделать это непросто. Раскоряченные ножки ценой струной звенящих жил позволяли кое-как стоять прямо, но при малейшем наклоне начинали дрожать, грозя телу падением. Можно было балансировать левой рукой, орудуя около ноги правой, но если не удержишься и сорвёшься? Тогда кулачок (и хорошо ещё, если не бочок!) ткнётся — бр-р! — в колючки, тело пронзит острая боль, и кактусы получат свой удобрительный полив через брюки. Нет, так не пойдёт!
Кулачок надо чем-то защитить, чтобы был шанс. И выбора особого не оставалось. То, что доселе защищало от глаз и обвисания другие части тела, сейчас должно сослужить более важную службу.
Об окне Ева уже и не думала, окно слилось с тёмной стеной и вместе со стеснительностью ушло на последний план.
Тоненькие пальчики быстро расстегнули застёжку, и вот уже лифчик в руках. Нет, не стыдливость заставила обладошить грудки — пахнуло холодом. Собственно, холодок обнял тело и после стаскивания свитера, но это было другое тело, гретое шерстью. А тут — самое нежное, без покрытия остающееся разве что при купании.
Из кулачков торчали выстрелившие вперёд алые соски, а в самих грудках чуялся какой-то напряг. Погрелись, милые? Довольно!
Она вложила одну чашку в другую, надела на левый кулачок и замотала, как могла, лямками. Теперь можно было не опасаться колючек, мгновенного опустошения, и свободно балансировать рукой.
Ева и забалансировала. Нагнулась к правой ноге и теперь уже одной рукой стала оттягивать зелёные столбики и просовывать свитер в щели, окружая голень. Странно, о движениях левой руки задумываться не приходилось, рука шастала туда-сюда сама. Вот что значит нет дикого страха упасть! Такой страх парализует сознание, и не хочешь, а брыкнешься.
Наконец правая нога обложилась свитером, как до неё левая, вот только попробовать не удастся, легко ли вынимается. В крайнем случае, если уж корябнет, прямо здесь и спущу брюки и трусы. Она попробовала подготовиться хоть чуть-чуть заранее, но как тут двинешь брюки хоть на миллиметр, когда ноги так раскорячены? Нет, подготовиться можно разве что морально, ярко представить себе, как быстро она рванёт пояс вниз, лишь только сомкнутся ноги, как слетят трусы, как хлынет… Ой, это лучше не представлять! Не представлять, ой-ой, а то сейчас потечёт.
Теперь, когда правой ноге ничего почти не мешало, ещё пронзительнее чувствовалась беспомощность заклиненных ног. Никто не шёл её спасать, а между тем в периоды безделья начинал вопить тот, ради чьего спасения всё и затевалось. Брюки были расстёгнуты, и девушка проникла туда ладошкой, прижала в нужном местечке. "А ведь лопну!" — ответил пузырь. — "Отовсюду меня не зажмёшь. А не то заброшу мочу обратно в почки, нехай себе воспаляются. Минуту ещё даю тебе, а потом уж не обессудь!"
И тут Еве показалось, что в неё выстрелили. Это в глаза бросилась круглая ручка ящика стола, стоявшего неподалёку от плантации. До неё от края был какой-то метр. Эх, Архимед, Архимед, точку опоры ему подавай! Тебя бы, Архимед, в моё положение!
Теперь уже правая рука вытянулась вбок для балансирования, а левая стала пытаться набросить плечевую лямку на ручку. Какие всё-таки разные верх и низ! Ноги разведёшь чуть шире привычного — и клинит, а руки как широко ни разводи, ни раскидывай — и ничего такого. Разве что вот груди смотрят в разные стороны и… Э-э, да ведь они стоят, не обвисают!
Но это чувствовалось, а смотреть было некогда. Глаза пожирали желанную ручку, и с третьей-четвёртой попытки импровизированная петля её захлестнула. Ура! Ещё немножко…
Но теперь, держа левой рукой за вибрирующую лямку, Ева осознала, как хрупок её шанс. Растянутая вещица была призвана противостоять весу хоть и важных для девушки органов, но по массе своей весьма невеликих. Да и не весь вес бюста ложился на материю, сейчас, к примеру, и вообще бы ничего не легло. Выдержит ли эластан вес фактически всей хозяйки? Или хоть половины… или какая там часть веса работает, когда из болота тянут бегемота?
Ева вдруг припомнила, как она снимала липучие наклейки с книжек. Если подковырнуть ноготком и тянуть медленно-медленно, миллиметр за пять секунд, то всё снимается. Если же поспешить — трещит бумага и остаёшься с уголком между пальцами. А как тут? Тянуть медленно или дёрнуть быстро, пусть порвать, но успеть выскочить?
Курс материаловедения был у нашей студентки впереди.
Чуть-чуть поколебавшись, она решила тянуть медленно и прислушиваться-причувствоваться ко всему, что будет происходить. Как-то должен себя обозначить предел растяжения, и если до этого она не вызволится, остаётся использовать единственный, хоть и мизерный, шанс — лихо рвануть, одновременно как-нибудь оттолкнувшись ногой.
Она начала медленно тянуть, отводя руку к себе и назад.
Сначала стали растягиваться лямки, и как-то некстати вспомнилось, как в раннем своём девичестве укорачивала она поперечную планку. Мама почему-то покупала ей свободные бюстгальтеры, поощрявшие плоть к своему заполнению, а ведь девочке-подростку это так непривычно и стыдновато даже. И вот брала ножницы с иголкой и укорачивала. Дышать становилось труднее, сосочки вминались, зато на душе было легко — лишнего не вырастет.
Кира говорила ей:
— Но ведь когда ты хорошо поешь или надуешься чаем, живот у тебя выпячивается, но ты его не стыдишься, верно? Все понимают, что дело житейское, голодные позавидуют даже. Иногда рельефный животик девушку даже украшает, а осиная талия — портит. Или вот грудная клетка. Когда гимнастка-конторсионистка скручивает на знай как позвоночник, вся в клубок, живот обтягивается, нижние рёбра выпячиваются и грудная клетка смотрится как нечто неоправданно жёсткое и чужеродное, мешающее своей части позвоночника гнуться по-змеиному. А в обычном положении грудь и живот дружат, вместе хорошо смотрятся. Чего же тут стесняться, стыдиться?
— Но, Кир, ведь всё это вместе со мной из детства выплыло, привыкла я к своему телу девочкиному. А груди-то стали расти уже на моей памяти, коверкать привычный образ тела. Некрасиво и непривычно, ровно опухоли какие-то или фурункулы.
— "Коверкать", скажешь тоже! Да я несколько лет ждала, когда хоть немного на настоящую женщину похожа стану, массировала грудь, тайком примеряла мамины лифчики и вату подкладывала. А дождалась -всё казалось, что медленно очень. Коверкает девушку отсутствие бюста, ну, и других форм. Потому-то и поролон, и силикон в ход идут. Лифчиками она утягивалась! А ты знаешь, что у человека два таза — малый и большой?
— Знаю, но при чём тут это?
— А знаешь, который раньше появился? То-то и оно. И я не знаю. Не исключено, что сперва — малый, для матки специально, и весь остальной живот был наружу, кишки тряслись, как груди без лифчика, так что пришлось природе ещё и внешний каркас конструировать. Так и с бюстом. Кто знает, не задумала ли природа со временем и внешним костным каркасом окружить нежные молочные железы, защищены чтоб были. Не хуже кишок, небось! Не обвисали бы, вообще, повнутренней чтоб были, только соски наружу… как вот вагина, а матка-то в малом тазу прячется. Подумай об этом. Если дополнительные рёбра вспучат "старую" грудную клетку, то стесняться уж точно будет нечего. Скелет есть скелет. Он укрепляет тело, да и душу тоже, поскольку его очертаний стесняться нечего, комплексовать там. А пока вместо будущего природного люди изобрели искусственный корсет, от которого при распаде и остался лифчик. И нечего его ушивать, пережмёшь ещё железы и заработаешь какую женскую болячку!
Хорошо, что она послушала подругу, а то ведь ушитый лифчик и не набросишь на эту ручку.
Она тянула и тянула, ловя момент, когда нагрузка начнёт деформировать и чашки. Пальцы правой ноги немножко елозили, готовясь оттолкнуться, ибо от мышц бёдер толку не ожидалось.
Внезапно странное ощущение опоясало спину — будто её схватили по бокам пальцами и стали растягивать в разные стороны. Что за чёрт, никого же здесь нет! Может, холод, судороги пошли, вся ведь сверху нагая?
Чёрта с два судороги! Растягивалась полоска кожи, примыкавшая к планке лифчика, который сейчас она растягивала сама. Всё точно очень: полоска поперёк спины, загибается, выходит к бочкам грудок…
Вот что-то щёлкнуло, и девичья рука дрогнула. Это сорвались со своих мест пряжки на плечевых лямках, регулирующих высоту подтягивания бюста. Отскочили в крайние позиции, как при огромных, низковисящих тушках. Но я-то ещё тяжелее. Выдержат?
Сжав зубы и сфинктер, пытаясь оттолкнуться пальчиками правой ноги, она всё тянула и тянула, отводя левую руку назад и балансируя правой.
Вот начали деформироваться чашки с подкладкой из плотной материи. Ева скосила глаза вниз. Ах, да и тут пошло-поехало! Первыми сникли ярко-алые выпяченные сосочки, размякли, расплющились, стали малозаметны на фоне коричневых кружков. Потом и сами конусы стало плющить, раздавать вширь. Будто сзади налегли руки, защемили в складки кожу и поволокли к центру спины. Расплющишься тут!
Скошенный взгляд вдруг упал на живот. О-о! Выпуклость превзошла любую грудь, пупок ёкал аж на её горизонтальном склоне! Брюки распахнулись полностью, трусы белеют где-то в глубине, надо всем нависает мрачная туча, готовая вот-вот хлынуть…
Тянуть и думать только о лифчике! Это был её любимый, один из четырёх одинаковых. Странное дело — вроде и упрекнуть остальные не в чем, не жмут, не раздражают, не болтаются, а она безошибочно, по ощущениям узнавала "свой". В нём было легко и спокойно, что ни надень сверху, и даже если вообще ничего не надевать — дома одна так и ходила. Как-то и не замечалась эта "вторая кожа" и даже застёжка на спине не чувствовалась. С тем и зачёт сдавать пришла.
Лифчик, один из нескольких одинаковых, просто любил её незаметной любовью, всецело служа, облегчая жизнь, делая её более полной, и ничего не требуя взамен. Служил ей, как служит кожа, волосы, всё тело. И сейчас смежники страдали — от того, что страдал сжившийся с ними скромный слуга.
Еву вдруг полоснуло воспоминание: поливая, она нагибалась, и раз или два её авангардные части коснулись самых высоких кактусов… Не лифчик ли шепнул колючим зверькам про любовь? Раз так, сам виноват! Ну, напрягись, наконец, дай же точку опоры!
За лирическими размышлениями остался незамеченным скрежет ключа в замке. Ева опомнилась только тогда, когда заскрипела дверь. Предательски дрогнула рука, чуть-чуть совсем дрогнула, но натяжение было уже критическим. Как будто щёлкнул бич, отпустила тетиву наша амазонка, и вырвавшийся из руки лифчик улетел куда-то вперёд, дальше табуретки, чуть ли не к самой двери.
— Что это? — спросил мужской голос.
Мир вокруг будто дёрнулся, и всё вдруг вернулось на свои прежние места. Одно дело — раскрепощаться перед окном, не видя, что за ним, и совсем другое — когда вот-вот, сделав пару шагов, тебя увидит в таком виде мужчина. Пусть даже спешащий к тебе на помощь.
Она подавила инстинктивный девичий визг, подавила рывок ладоней к груди — руки должны балансировать, ноги уже, кажись, поехали. Из последних сил крикнула:
— Не входите!
У дверей произошло замешательство. И тут вдруг Ева словно по наитию узрела облик того мужчины: растрёпанный, в жилетке без пиджака, рукава рубашки засучены, чуть-чуть тянет винцом и салатом "оливье". Но он же ещё не вышел из-за шкафа, прикрывающего дверь! Это её верный эластичный друг, улетев в разведку, помогал своей хозяйке, чем мог: уставился острыми конусами на пришельца, схватил облик и оттелепатил.
Уже из самых последних сил простонала:
— Женщины, женщины!
Они выскочили прямо перед ней и дружно ахнули, чуть не заставив измученный пузырь опростаться. Девушка поняла, что больше не скажет ни слова, иначе быть потопу.
К счастью, всё было понятно без слов. Женщины ухватили её за руки, выдернули из кактусового плена. Как всё легко и просто, когда есть точка опоры! Только вот ноги сомкнуть не удалось, пришлось стать враскоряк, и то внутри будто толчёное стекло! Одна из сотрудниц тут же присела на корточки и стала быстро-быстро разворачивать штанины, потом спустила брюки, трусы и ахнула, поразившись терпежу.
Ева стояла, как в тумане. Не только слова молвить не могла — все мысли в голове сократились до минимума: я в руках друзей, скоро всё кончится, жду команду открыть шлюзы.
— Вася! — крикнула вторая женщина и что-то приказала.
Мужская сила была нужна, ведь женщины видели то же, что и сама Ева полчаса назад: подходящей посуды вокруг нет.
Раздался звук страшного удара пополам со смачным мужицким кряканьем, зазвенело стекло, верхнюю часть двадцатилитровой бутыли для дистиллированной мочи как рукой сняло. Теперь эта ёмкость годилась. Нет, сесть на острые края было нельзя, но вот повиснуть на руках двух крепких помощниц, согнуть непослушные ещё ноги, расставить бёдра… Девушка это и сделала.
И мощная струя воды стала плющиться о толстые стеклянные стенки, вверх выгнулась жёлтая "подкова", загиб рвался вверх, а края опадали вниз, на дне всё заклохтало, закипело, пошла густая пена… А тело внезапно стало лёгким-лёгким. Улетела бы под потолок наша обмягшая героиня, не держи её крепко под мышки добровольные спасательницы.
Два слова, кажется, перепутались, но видели бы вы, как перепутались кактусы! Кого-то вырвали с корнем, иных покосило, колючки сохранились не все. Вот и люби после этого девушек единственно возможным способом, вот и льни к ним! Оставят, как после Мамаева побоища. Мамаева? Хм… Мама Ева.
Впрочем, чуть позже оказалось, что не такие уж они и полезные, как тусы. Любое плацебо при поддержке крутой рекламы даёт им сто очков вперёд. И потрёпанные "ёжики", не успев попасть на алтарь науки, вернулись к своим владельцам, к мерцающим дисплеям. Плантацию ликвидировали, хотя новеньких приборов на её месте не появилось.
В общем, всё обошлось благополучно. Теперь у Евы новый свитерок, длинный, элегантно сползающий на брючки, тоже новые, и надёжно защищающий почки и всё остальное от холода. Бюст он подчёркивает даже лучше прежнего "пупочника", а тот самый лифчик стал ещё более любимым.
Зачёт лёг в зачётку, лишь поступило известие: "Цветы полила самоотверженно". Теперь бедным растениям перед каждой сессией грозит потоп от не знающих меры "хвостистов".
За все вузовские годы никто не признался Еве, что видел её полунагой в окошке. Но общение с ребятами как-то повеселело. Может, "колючее" приключение её раскрепостило, расстеснявило? Раз уж не постеснялась расплющенных о стекло носов, одетой и подавно всё нипочём! А также и — полуодетой, недоодетой, просвечивающе одетой, слабоодетой, чуть-чуть одетой, как бы одетой и так далее.
Вот только кактусы теперь наша героиня терпеть не может. Избегает компьютерных мест, где у мерцающих экранов несут свою непонятную службу её случайные, но побывавшие очень близкими знакомые. А если заходить туда всё же приходится — вперёд в обязательном порядке посещает туалет.