Приветик вам ещёжды! Прочитали Евин рассказик? Ну, размахнулась подружка широко-широко, я и не ожидала от неё такого. Тётя Болеся говорит — на равных объёмы. Но как же это так? Кто из нас, в самом деле, смелее?
     Ева уж сокращать бросилась, а я и говорю: оставь, лучше я напишу ещё, "Самиздат" не лопнет, а писать у меня — выходит. Когда чужое читаешь, как-то не так. А вот сама руку приложишь и душу — совсем другое дело.
     Иногда положу рукопись под подушку и сплю с ней. Как хорошо просыпаться! Перечитаю поутру и дивлюсь — это же я сама намахала. Сама!
     Хотите понять меня — сами напишите что-нибудь, да не натужно, как сочинение в школе, а что волнует, рвётся наружу, чем поделиться хочется.
     А я вот поделюсь с вами секретом своей бесшабашности.
     Тётя Болеся постоянно подчёркивает, что я вся такая смелая, раскованная, весёлая — полная противоположность Еве. Не совсем справедливо, по-моему. То есть в каждом-то рассказе не объяснишь, почему я такая, да я и не объясняла никому. Кто там тогда со мной был — сам знает, а другим и знать нечего — повторить всё равно не удастся. Если девчонка знает, что над ней подшутить хотят, и как именно, — смысл шутки теряется. А подложить подлянку доверчивой, ничего не подозревающей стесняшечке — ну уж нет! Одна закалится, а девяноста девять со стыда сгорят.
     Но, подумав, решила всё-таки описать, что со мной тогда приключилось. Чтобы другим быть настороже, не попасться на удочку. Наши дни такие, что девушке в бокал всего подмешать могут, потом просыпаешься — ничего не помнишь, а последствия есть. И какие!
     Ну это-то, слава богу, теперь все знают, и даже в своей компашке никакая девчонка свой бокал из рук не выпустит, а вот салат безобидный с удовольствием съест, да ещё порадуется, как я тогда — как же, парни для неё старались, готовили, да вкусно-то как! Но главное — что мужчины и что специально для неё.
     Если бы они знали, что за "отрыжка" от салата от этого! Читайте дальше и знайте, подружки.
     Поначалу я ничего такого не заметила. Наоборот, скромно очень. На столе не было даже пива, только лимонад в больших таких пластиковых бутылях. А желающие могли пить чай, хотя чайник на стол и не выставляли — он кипел на тумбочке поодаль. Лёшка так прямо и сказал, что есть такое мнение — чистый вред все эти сахарозаменители, их кидают вместо сахара не для похудания, а чтобы во рту сладость не иссякала и себя смывать требовала, то есть пей да пей, а монетки в карманы фирмачей сыплются и сыплются. Так что лучше пить старый добрый чай.
     Правда, кто-то добавил, что и чай в пакетиках не вне подозрений. Если чуть опустишь в воду и она так сразу и закоричневелась, значит — явная химия. Лучше заваривать чай обычный, в чайнике, хотя и тут нет гарантии, что ради прибылей своих фирмачи в товар дряни какой-нибудь не сунули.
     Насыпного чаю не нашлось, и пили мы, с опаской поглядывая на свои чашки. Но не воду же пустую хлебать!
     А происходило это на фуршете по случаю вселения первокурсников в общагу. Фуршет — это для красного словца, как ещё назвать, раз не обед, не ужин, да и не вечеринка. Просто шесть мальчишек помогли мне вещи занести в комнату, я им помогла их вещи разложить и порядок в комнатах навела, ну, они и пригласили меня закусить через два часа. Мол, они за это время сгоняют и сготовят чего-нибудь.
     И вот мы сидим, шестеро парней и одна девчонка, болтаем, рассказываем о себе и едим, пьём. Кто откуда, кто как поступал, кто кому шпору одолжил, кто кем опосля работать хочет. Мобилами хвалимся, доставая ненароком. И снова едим, наливаем чай.
     Кто ко мне этот салат придвинул — не помню. Только смотрю — белый такой, с красными кусочками. Попробовала — крабы и вроде как сметана. А я крабов люблю. Что там редька двукратно проверченная и сдобренная, я и не почуяла. Наверное, как-то научились химики вкус смягчать и даже отбивать. А консистенция — как у каши, но с кусочками скользкой упругой на зубах плоти.
     Ну, я и навернула полную тарелку, для себя незаметно. А потом мне придвинули всю миску, я и её осилила за разговорами. Даже удивилась — пустая миска-то, а глубокая! Лёшка говорит — ну и на здоровье!
     Но тогда я ребят и что у них за душой не знала. Лёшка, Мишка, Кешка — все они только начинали раскрываться передо мной, я только начинала гадать, к кому моё сердце ближе бьётся.
     Была я тогда не развязная, но и не пугливая. Обычная была. И одета стандартно: джинсы на бёдрах, маечка чуть выше пупка. Не любила я тогда, чтобы бельё из-под брюк выглядывало, а плотных маленьких трусов перед отъездом в нашем городишке не достала, так что взяла запас модных маленьких кружевных таких. Знаете, может. Полупрозрачные, а под кружевами подкладка плотная только там, где действительно прикрыть надо. Это специально под джинсы, под халат у меня обычные были трусы, большие и плотные. Как дома ходила в трусах, лифчике и халатике, так думала и в общаге ходить. Комната ведь будет чисто девичья, одной семьёй будем жить, мальчишкам сёстрами будем.
     А на выходе из комнаты — в туалет там или в кухню — думаю, присмотрюсь, как там ходят, как у них принято. Так и я буду. Вообще присмотрюсь к жизни большого города, особенно как девушки живут. Можно ли, скажем, поставить пакет с прокладками открыто или прятать нужно. Если у всех соски через маечки пупятся — мне тоже так или можно по-старинному, в лифчике с розетками? Чего я тогда знала-то!
     И сейчас, до выяснения обычаев, под маечкой был лифчик. Кружевной, парный с трусиками, ласкает так мои грудки. Они у меня уже тогда были — ого!, карандаш прижимали — не вытащишь. Конечно, им было лучше лежать в гамаках, уткнувшись в розетки для сокрытия рельефа, и не рыпаться. Сверху маечка была почти под горлышко, декольте с расщелинкой я не считала обязательным. Да и джинсы не очень-то меня жали, обтягивали, но в меру.
     Мера тут какая: если ремень расстегнуть и сдвинуть пояс на самое широкое место таза — дальше пойдут или стоять будут? У меня они обнажали трусы, даже ниже спускались. Я была наслышана об общественных туалетах, тесных кабинках с мокрыми полами. Если джинсы стоят колом и их недуром стаскивать придётся, больше вероятность намочить, да и возиться в кабинке придётся долго. Вот я и взяла не такие жёсткие.
     Сидит такая обыкновенная девчонка в кругу парней, болтает, салат уминает, чаем запивает. Потом — пирожное, болтовня, шоколад, шалтай-болтай, ещё что-то в рот…
     Я от них и не скрывала, что не робкая, рассказала даже, как тренировала смелость в школе. Когда на уроках физры нас стали заставлять кувыркаться на матах, оказалось, что я боюсь это делать. Почему? Перебрала в уме и поняла, что боюсь поворачиваться вниз головой, хотя при кувырке быстро из низоголовости выходишь. Может, то и плохо, что быстро?
     Надо привыкать. Проще всего было бы попросить взрослых подержать меня за ноги, пока я стою на руках, но… не хотелось мне этого. Взрослые заняты, могут отпускать шуточки, потом, мне хотелось самой контролировать процесс. И я придумала.
     Стоял у нас во дворе сарай, от задней стены до глухого забора — полтора роста (два девочкиных то есть). Предполагалось, что это пространство завалено досками и всяким другим хламом. Когда-то так и было, но я всё это по досочке, по брусочку убрала, рассовала в разные места, кое-что на ручке брала и по ней сплавляла. Всё равно никто не хватился, все забыли уже, что именно там лежит. Место освободила. Вместо матов сошли матрасы.
     Вплотную к стене положила стропильную лестницу, это такая длинная доска с набитыми поперёк брусочками. Их я зашкурила, хотя на уроках труда девочки шили, а столярничали мальчики. У них и узнала, что к чему.
     И мне хватило умения, чтобы наприбивать на стене сарая брусочки полукругом. Не просто полукругом, а тщательно вымеренным полукругом. Я подтянулась по запущенной до того геометрии, аж похудела от усилий.
     Больше всего боялась, что услышат неумелый стук молотка и заглянут через забор или сарай обойдут. Но обошлось.
     И вот я шмыгаю за сарай, переодеваюсь в спортивное и начинаю/приступаю.
     Ложусь вплотную к стропилке, лицом к стене, берусь руками за первый брусок. Поднимаю одну за другой ноги и цепляюсь ими за нижний брусок на стенке. Встаю на руки, перебираю ими и перехожу на второй брусок. Ноги — на следующий. Тело совершает полуоборот, и я оказываюсь вниз головой, почти вертикально. Отцепляюсь от стропилки, она своё дело сделала, немножко косо стою на руках к стене. Сначала, впрочем, т"стояла на локтях, так легче.
     Стою, балдею, привыкаю. Догадалась даже напротив лица поставить к стене старое зеркало, чтоб видеть окружающий сир, маты, на который предстоит грохнуться, небо, забор, и вообще — пространство.
     Постояв так и вообразив, будто зависла на десятиметровой бассейновой вышке, я мягко подгибаю руки, чтоб коснуться головой матраса, и как только это чую, слегка отталкиваюсь ногами от сарая.
     Ку-у-вырк!
     Шлёпнулась первый раз сильно, забыла сгруппироваться, в тот день тренироваться больше не могла. Но не побежала с рёвом к маме, а стала учиться приземляться. И вскоре я не только приматрасивалась мягко, группируясь, но и взбиралась "на вышку", шагая через две ступеньки. От стропильной лестницы отказалась, просто понабивала брусков к низу стены сарая, по ним руками и перебирала. Матрас ближе подвинула, а стойка на руках стала более отвесной, неустойчивой, сердце аж замирало. Свалюсь-не свалюсь?
     А когда освоилась, стала разнообразить. То вбок кувырк, то с прямых локтей. А однажды осмелела и, оттолкнувшись чуток от стены, сделала на руках два шага по матрасу, закачалась и приземлилась. Радость — не передать!
     Вот храбрость и выработалась. И не насильно, а радостно, жизнелюбиво! Пригодилось мне это, когда осваивала прыжки в речку.
     Однажды одолжила у друзей подводную маску с трубкой, надела купальную шапочку и, стоя вверх ногами, спустила мочу. Незабываемо!
     А когда повзрослела и оформилась, задняя стенка сарая пригодилась мне ещё для одной вещи. Когда ходишь, привыкаешь к тому, как грудь отвисает… или не отвисает, а лифчик её поддерживает — но ощущения сглаживаются, становятся обыденными, незаметными. А вот когда поворачиваешься вверх ногами, то те же тяжести доставляют более свежие, острые ощущения, растягивают кожу в необычном направлении, заставляют собой гордиться. И при кувырке их не сплющишь, они же сверху оказываются, приземляешься на спину.
     Жалко, что у меня нет брата, а то с его мужским умом мы что-нибудь ещё бы выдумали…

     Неладное стало приходить постепенно. Поначалу — какая-то тяжесть в желудке. Разговоры скрадывали телесные ощущения, а наступила пауза — чую, тяжеловато "на душе". Ну, думаю, как та старуха, "наверное, съела чего-нибудь". Вернее, многовато скушала и разнородной всё пищи. Ведь говорят, есть надо в один присест однородное, чтобы желудок не разрывался между разными режимами переваривания. А у меня и крабы, и шоколад — всё в одном лице… то есть желудке, вперемешку. Какой сок их переварит — типа "царской водки", что ли?
     Дома я когда так по глупости накушивалась, что невмоготу, иногда "лечилась" двумя пальцами над раковиной. Вывернет наизнанку, но всё меньшее зло. Но теперь не та ситуация, да и нельзя сказать, что очень уж невмоготу. Просто тяжесть в желудке. Сигнал — не ешь больше. Ну, я и не стала.
     Потом тяжесть начала потихоньку усиливаться и переходить в резь. Главное, язык ничего такого не почуял, пропустил вниз, а желудок — на тебе! Потом уже сообразила, что разжевала я крупинки редьки прямо перед глотанием, жирная сметана их горечь заглушила, а желудочный сок стенки клеток поразрушал, сметану смыл, вот и вырвались из плена едкие вещества, защекотали желудок.
     Ну, я ещё — чаю. Разбавляю, что там не так. Знаю, что не стоит пить на полный желудок, чтобы сок не разжижать, а рука тянется, облегчение надо сделать.
     Тут ещё мальчишки интересно так рассказывали то анекдоты, то истории из жизни студентов. Кое-кто знал кое-то про наших будущих преподавателей. Конечно, мне интересно. Если бы они говорили, кто и на какие девичьи выверты клюёт, ещё интереснее было бы, но это же парни, к тому же — салаги. Техника шпаргаленья их интересовала больше, чем декольте и пупочки.
     Вдруг зажурчало у меня в животе. Он мгновенно втянулся, я уж испугалась — вдруг расслабилась и это газы. Какой позор тогда! Но нет — журчание. Наверное, из желудка в кишечник. Всё равно некрасиво. Но зажиманием тут не поможешь, хотя на всякий случай я и зажалась. Не люблю я живот втягивать, ведь джинсы от него отходят и любой в щель заглянуть может, подумает, девушка приглашает. Но вроде ничего, одни анекдоты. Без мата, хотя, вижу, хочется, но уважают девушку.
     Кстати, в туалет я особенно не хотела, и, втянув живот, уверилась, что не хочу. Чуть-чуточку не в счёт. Но сжалась немножко.
     Иной раз, когда терплю, подожмусь вплоть до того, что ягодицы напрягутся, а потом думаю: "И без того бы не полилась, зачем сжалась?" А потому, что в этом положении терпеть трудно, рецепторы раздражаются и сфинктер постоянно в напряжении. Ну, и думает тело подсознательно: если сейчас вот сжать, загнать влагу подальше внутрь, может, легче терпеть станет, на новых-то рубежах? Это как слюну сглотнуть, чтоб во рту не крутилась. А когда расслабляюсь после напряга, чую — всё обратно вернулось, легче не стало. И тут уж решай, или снова сжиматься, обманываясь и затевая perpetuum mobile, или не дёргаться, а неподвижно выносить всю отмеренную тебе дозу страданий, да ещё с риском, что не уловишь момент и брызнешь, прежде чем зажмёшься. Низ сам начинает ходить ходуном. И это ещё до того, как зажиматься станет абсолютно необходимо — такой вот период.
     Вот только это журчание… Вообще-то, это вредно, когда что-то идёт из желудка до окончания процесса пищеварения. Но тут уж ничего не поделаешь. Я решила и не пить ничего, только разговаривать и терпеть.
     Прошло ещё немного времени, резь малость усилилась, журчание повторилось несколько раз и прекратилось. Никто не подал виду, что слышал, да парни и сами не были ангелами в этом смысле. Воздух, правда, не портили.
     Организм ревновал меня к собеседникам, требовал внимания. Вот что-то стало проталкивать себе дорогу через задний проход, газы, что ли. Аукается едкая водичка, спустившаяся в кишечник. Я зажималась, как могла, не дай бог, произойдёт! Сдерживаться удавалось. Правда, позывы шли всё чаще и чаще, иной раз приходилось просто качаться и дрожать на напрягшихся ягодицах. Разговор стал утрачивать свою привлекательность, поддерживать его приходилось ценой больших усилий. Я коротко отвечала: "Да", "Нет", "Ну", "Хорошо", а вот фразы подлиннее уже не вытанцовывались.
     Ещё я боялась, что такие фразы будут прерываться мычанием. Оно мне надо?
     Вот булькнуло ещё раз, вот снова рефлекторно сжалась промежность. А это же джинсы, не юбка. Я решила сделать паузу в разговоре, отлучиться кое-куда с профилактическими целями. Мгновенно созрел план: отойти к тумбочке, чтобы попить из чайника, и в самом деле попить, а когда моё пустое место "зарастёт", незаметно выскользнуть из комнаты, а когда всё сделаю, вернусь.
     Поболтала бокалом — мол, пустой он, отказалась от наклонённой бутылки с лимонадом, посмотрела на тумбочку, встала, сделала несколько шагов…
     Первым сказал "спасибо" желудок. Сидя, я сдавливала живот, и сейчас наступило облегчение. Резь уменьшилась, что-то провалилось вниз, да так, что хватнулся воздух губами, булькнуло в горле.
     Да, видно, придётся прогуляться до туалета, это теперь точно. Пока не знаю, по-большому или по-маленькому или просто газы спустить, но в животе что-то неспокойно, требуется свобода на открытом воздухе. Вам знакомо такое ощущение? Интересно навести статистику, сколько раз чем разрешалось?
     Ну что ж, схожу, не страшно.
     А пока я иду к тумбочке. С каждым шагом в моём животе что-то спускается всё ниже и ниже. Успеть бы! Не буду пить много, глотну только — и на выход.
     Как хорошо, что кто-то оставил на тумбочке недопитый стакан чаю! Как хорошо, что чай остыл и его можно пить залпом! Делаю залп, уже навостряя ноги на выход, и тут слышу в своём животе дикое бурчание и — залп!
     Как будто в мочевой пузырь сверху впрыснули едкую кислоту. Серную, соляную, да и уксусной достаточно, раз крепкая. И огромная порция потекла по стенкам. Пузырик-то мой почти что пустой, чуть на донышке что-то плещется незначительное, и кислота не растворяется, не становится каплей в море, а растекается по стенкам, сползает по ним, жжёт, ест, разъедает…
     Рикошетом и щёки вмиг покраснели, бросило в жар. Блин, обоссусь же! Главное, ничего такого заранее не чуяла, накопления жидкости то есть, а тут такой удар в спину.
     Всё произошло в считанные секунды. Ощущения, представления как бы перекосились. Мне вдруг представилось, что отошла я от общего стола далеко и меня никто не видит… Ну, как на пикниках школьных отходят тайком девчонки от полянки с костром, чтобы за кустами присесть. И вот сверкает явная опасность вернуться в компанию в мокром и вонючем. Только эту опасность моя головушка и удержала тогда. Не-ет!
     Руки инстинктивно идут к животу — зажаться, зажаться во что бы то ни стало. Но я же в джинсах! Любая девчонка знает, что фиг с два в них поможешь своему сфинктеру, больно уж жёсткая ткань. Вот помочь прыску — нет проблем, кулаком в надутый живот, и всё. Жёсткая ткань передаст импульс во все уголки, никто не выдержит, знаю. В школе, бывало, входишь в туалет, чем-то не понравишься десятиклассницам и получаешь в живот, лопаешься. А вот зажаться…
     Не думая, что стою на виду… да я к ним почти спиной стояла, быстро расстёгиваю ремень, кнопку на гульфике, чуть подаю джинсы вниз. Не подумайте плохого, пока, чтобы зажаться, а там подумать, что делать, как до туалета добежать. Я даже и джинсы не специально спускала, а только руки чтоб засунуть.
     Но как только они с широкого моего таза сошли, так сами и вниз, не очень-то они у меня стоячие. Да я и не любила тогда стоячие — жёсткие больно, говорила уже. Потом — другое дело.
     Но это не главное, чёрт с ними, пусть падают, тут проблема посильнее. Прижала я, где сто раз прижимала, и чую — не помогает. Ведь когда девчонка себе пальчиками в "киску" лезет? Когда пузырь полон, сфинктер старается, но изнемогает, надо ему помочь — механически. Временно помочь, до счастливого случая расслабиться. А сейчас-то у меня никакого там напора нет, не под ним изнемогает сфинктер, а разъедаемый (доползла уже, блин!) кислотой, и вот-вот сдастся. Уже не управляю я им. Помогать тому, кто сдаётся, без толку. Я же не могу пережать канал, тем более через трусы…
     А они у меня такие хорошенькие, кружева так хорошо сидят на тельце моём и беленькое, что мою "киску" прикрывает, такое аккуратненькое, красивенькое, и вместе с тем трогательное. А вот-вот потемнеет, набрякнет, заизвивается противная мокрая теплота вокруг ног, и джинсы сдёрнуть не успею.
     Это я сейчас так подробно излагаю, а тогда всё было просто и быстро. Сказав "а", кричи уж "б" и так далее. И я делала всё практически без пауз, о сидящих неподалёку и не думала.
     Быстро сдвигаю вниз, к джинсам, трусы и тут же приседаю. Ныряю просто попой. Меня уже припекло чуть не до потери сознания. Не знаю, как написать: "расслабилась" или "меня жутко расслабило". Так, наверное: противиться расслаблению не было никакой возможности, моё нежное место ело поедом. И я "бросила", "кинула" свой живот, надеясь на облегчение. То есть я без всяких слов ожидала, что мне сейчас станет легче, как всегда в таких случаях.
     Руками опёрлась об пол сзади, не приближать, только не приближать фонтан к трусам и джинсам!
     А фонтана-то и нет. Вылилось из меня немного, даже лужицей след не назовёшь. Так, кот наплакал. И главное — не облегчение по ходу дела наступало, а совсем наоборот. Как будто та кислота пропускала мочу вперёд, концентрировалась и рванула наружу под конец.
     Это была бо-о-о-ль! Уретру будто обварило кипятком. Я рефлекторно пытаюсь выдавить из себя последние капельки, а они уже в лужице сверкают. Пустой пузырь, совсем пустой, нечем слить, промыть. Главное, неясно, что сделать, чтобы помочь себе. Ни напряжение, ни расслабление не помогают. Проклятая редька!
     Меня буквально выворачивало болью. Я, наверное, стонала, корчилась, вплоть до "мостика". Рефлекторно мышцы, напрягаясь, пытались отвлечь болевое внимание от самой-самой точки девичьего тела. Когда целомудрия лишалась, и то так больно не было.
     Мальчишки потом будто сговорились не рассказывать мне, как именно я корячилась. Надеюсь, что и другим не рассказывают.
     Долго ли, поздно ли — отпустило меня мало-помалу. Ещё жжёт, но уже могу соображать и действовать осмысленно. Поднялась с пола, выпрямилась, вернула на место трусы — ну, это как инстинкт… Вдруг сработало боковое зрение.
     Я и не подозревала, что они сидят так близко! Вся честная компания, все, как один, притихли и на меня уставились, кое-кто аж рты пораскрывал. А я перед ними, выходит…
     Нет, не было выпученных глаз, пунцовых щёк, визга, выскакивания в дверь. Видно, редька не только обваривает, но и закаляет. Она, или что-то ещё позволила мне сохранить хладнокровие и не поддаваться панике. Я секунду, только секунду постояла. Прямо скомандовала себе: "Стоять!"
     В голове закружился дикий коктейль из самых разных мыслей. "Разве они не понимают, что, стреляя в нас, они нас выковывают? Сент-Экзюпери" — "Гений — парадоксов друг. Пушкин" — "Выслушай женщину и сделай наоборот" — "Если тебе достался лимон, сделай из него лимонад. Дэйл Карнеги" — "Запоминается последнее. Штирлиц". Ага!
     Молодчина штандартенфюрер! Теперь я точно знала, что делать.
     Кстати, по-моему, это основной признак настоящего мужчины: всегда, в любой ситуации он твёрдо знает, что делать, не поддаётся панике или соблазну тривиальных решений. Но и зреющей женщине это знание совсем не помешает, хотя действия у неё в принципе другие.
     Я протянула руки к по-прежнему свисающим джинсам, но не стала торопливо натягивать их, а наоборот, не спеша сняла совсем, взяла в вытянутые руки, осмотрела. При этом собралась, приосанилась, дала всем полюбоваться, какая у меня крутая крепкая попка, как ласково облегают её кружевные трусики. Аккуратно сложила и повесила на спинку стула, так кстати стоявшего у тумбочки. Всё делала неторопливо, уверенными движениями — так, как если бы была в комнате одна, как раздеваюсь перед сном.
     Подавила желание поддёрнуть трусики — этот жест сейчас совсем ни к чему. Если сквозь торопливо натянутые кружева что-то и проглядывает, не суть. Не спеша стянула через голову маечку, сложила её и бросила на джинсы. Вот грудки я чуток поправила, взвесила на ладошках. Взяла с тумбочки солонку и небрежно так сыпанула горку на "слёзы кота". Скинула туфельки и даже следочки. Напоследок вынула из волос заколку, встряхнула, рассыпались они, пушистые мои, по плечам.
     Всё это я проделывала, не оглядываясь, как будто наводила марафет с пудрой и губной помадой перед зеркалом. Уши навостряла, но — звенящая тишина. Потягиваюсь, вставая на цыпочки, но не поднимая рук, ощущаю, как здорово телу в одних кружевах. Поворачиваюсь и как ни в чём не бывало иду на место.
     В этом-то "ни-в-чём-не-бывало" и есть мой замысел!
     Мальчишки застыли с разинутыми ртами. Напряжённое дыхание в звенящей тишине. И это дало мне почувствовать, что вот болтали только что на равных, а теперь я тут главная, всё замыкается на меня.
     Сажусь за стол, потираю руки, естественными жестами что-то кладу себе на тарелку, что-то отодвигаю от себя, наливаю, звякаю. Жесты, заметь, естественные, "из нутра", не принудительно. Как будто мой сосед только что замолчал, переспрашиваю:
     — Ну так что Кощей спрашивает на экзамене?
     Парни пытаются прийти в себя. Пробуют шевелить губами, что-то выговаривать языком. Глаза прикованы к моему бюсту. Что, не общались в школах да лицеях с девчонками накоротке? Пора бы, девственники вы мои! Или такую смелую впервой узрели? Так вы же сами, дорогие мои, меня осмелили, кто мне тёртую редьку под видом крабов подсунул?
     Внезапно, по наитию, делаю удивлённое лицо и говорю:
     — А чего это вы всё ещё одеты? Договорились же: разогреемся и раздеваемся. До плавок, до плавок, мальчики, скоренько! — А сама подмышками оттягиваю большими пальцами бюстгальтер и вожу ими по телу. Жест полной уверенности, что всё будет хоккейно. Его в нашей школе физкультурница делала.
     Как же они засуетились! Такое впечатление, что собрались люди на равных, ничего не зная друг о друге, и должны были, по законам психологии, выдвинуть лидера. Ну, решить, кому подчиняться, кого слушаться. Выпендривались перед единственной девушкой в компании, но до лидера никто не довыпендрился, тут-то она и взяла это дело в свои руки. Я взяла!
     В плавках оказалось всего двое, да и то в хлопковых, бельевых, остальные носили семейные трусы или "боксеры" и дружно закинули ногу на ногу. Тогда я, наоборот, развела ножки и выпрямила их в коленках, подо всем столом они протянулись. По быстрому отдёргиванию чужих ног поняла — меня слушаются. Куй железо, пока горячо!
     И я начала ковать. Забрала всю инициативу себе. Безо всякого стеснения присматривалась к мужским торсам, все довольно щуплые, субтильные, один Лёшка мускулистый. Гонор пропал, но я их расшевелила. Заставила рассказать то, что они сами бы не стали. Слушались!
     Мне вдруг почудилось, что волшебным свойством подавлять окружающих я обязана своим пышным округлостям, нацеливающимся, как спаренный пулемёт, то на одну, то на другую жертву. Ну и что, что кружева? Свинчатку, бывает, заворачивают в бархатную перчатку. Бьёт не слабо!
     Пощупать, не налились ли полушария ласковою женскою силою, я не решалась, но и так чуяла возбуждение какое-то, ранее неизведанное.
     Вспомнила вдруг, что рассказывала Аглая. Она мастерски владела спицами и вязала своему парню плавки за плавками, всё время допытывалась, "как у него там". Ну, и довязалась до идеальной конфигурации, в которой плавки давят на каждую часть тела не больше, чем она весит. Всё равно ведь вес проявляется так или иначе, не в месте контакта с материей, так в точке подвеса. Лучше распределить его поравномернее. Ощущение уюта — неправдоподобное, признавался он ей.
     Сама же вязальщица и пострадала. В уютных плавочках, как говорится, от добра добра не ищут. Парня стало много труднее возбудить, теперь, прижимаясь, она не чуяла в известном месте многообещающего напряга. Да и в постели не очень-то ладилось, пока плавки не покидали свой пост, обычно это она их с него снимала, а он сопротивлялся, словно стыдливая девчонка. И ласкался больше и дольше, чем обычно, наверное, переключало его на наслаждение по женскому типу. Зато после долгого воздержания в уюте, вырываясь на свободу, плоть бушевала яростно. Так что получилась своего рода копилка наслаждения.
     Интересно, а как в таких плавках терпеть по-маленькому? Впрочем, там и без возбуждения всё вспухнет, и уюта не станет автоматически. К тому же вязаное — не шитое, всегда соблазн есть струйку сквозь дырочки пустить. В секунду невмоготы покажется, что проскочишь, ну, и брызнешь. А может ведь не повезти, и по тебе всё растечётся…
     Такие мысли и власть возбудили меня до того, что вдруг ощутила: вот-вот протеку. Это не по части сфинктера, он здесь не помощник. А прокладки нет, дни у меня не критические. Надо заканчивать, хорошего понемножку.
     — Привет, мальчики, приятно было с вами познакомиться!
     Встала и неторопливо пошла к тумбочке. Надела джинсы (уф, успела!), туфли, маечку, забрала волосы. И тут…
     Наверное, так чувствовала себя Золушка, когда пробило полночь. Карета превратилась в тыкву, роскошное бальное платье — в лохмотья. Хоть я и оделась, но ощущение — будто разделась, сняла латы амазонки. Или спустила наряд принцессы, а под ним — простецкая одежонка. Охватило чувство обыденности, даже какой-то приниженности. Теперь я — самая обычная девчонка, которая ходит одетой среди мужчин.
     Даже защищённости поубавилось. Одна среди шестерых "серых волков", не успевших, кстати, одеться. Не выйдет ли чего? Верну ли я себе власть, если снова разденусь, или только покажусь им ещё беззащитнее?
     Защемило сердце, как всегда бывает, когда утекает время неповторимого…
     Дверь близко. Самая обычная девушка уходит с вечеринки, просыпав соль. Пока, мальчики!
     Подскочил Лёшка в наброшенной на плечи рубашке, в руках у него пакет с недоеденными апельсинами. Компания отрядила его сделать мне, их царице, презент.
     Быстро изменились его глаза, я заметила. Как, она уже не царица? Самая обычная девушка, топик не самый высокий, джинсы не самые низкие.
     Он выразил свою растерянность единственно возможным культурным способом — положил пакет на тумбочку. Вгляделся в меня, будто видел впервые. И вдруг рассмеялся, хлопнув по-свойски по плечу:
     — Кирка, ты мировуха… мировая девчонка! Мы ведь тебя крабовой редькой накормили. А ты нас всех повязала. Давай дружить!
     Вообще-то я предпочла бы милостиво принять его в своё подданство… или раболепие, но и его вариант весьма неплох. Растяжимое это понятие, дружба между парнем и девушкой. В любую сторону можно растянуть, в любую пользу повернуть.
     Трусики отчаянно промокали, требовали замены, и я сказала:
     — Замётано. Завтра собираемся у меня. А тебя, — это Лёшке, — назначаю ответственным за парашу. Моя редька не реже вашей будет.
     Видели бы вы их глаза!

     Знаете, а это не всё. Этот эпизод — всего лишь последний из целой серии. Если бы не было чего со мной раньше, я бы и в этот раз себя не так смело повела. Придётся вас познакомить и с другими. Послушаёте вот мой с Евой разговор однажды.
     — Кира, — застенчиво сказала она, — мы с тобой вот уже два месяца живём в одной комнате, а я никак не могу привыкнуть к твоей смелости, бесшабашности. Ты не всегда замечаешь, что не одета? Похоже, не считаешь одежду обязательной?
     — Почему? При парнях я всегда одета, более или менее.
     — Скорее менее. Но я не о тех, кто рядом. Я вот даже когда одна-одинёшенька и дверь заперта, не могу спокойно голой оставаться. Не по себе мне как-то. И в одном белье — тоже не то. Халатик хотя бы накинуть. А тебе всё нипочём. Почему?
     — Это потому, что тебя с детства приучали соблюдать правила приличия. Небось, и наказывали, когда разнагишалась. Втемяшивали в голову: девочка всегда одетой должна быть. Вот и вскочил в голове рефлекс, всё голову заполнил. Теперь ты сама за собой следишь, и построже, чем в детстве взрослые. Так?
     — Именно так. Но разве не у всех так? У тебя разве иначе было?
     — В том-то и дело, что иначе. Узнать хочешь? Ну, тогда слушай.
     Для всех нас важны и дороги те воспоминания, с которыми мы выходим, выплываем из детства. Это ведь на всю жизнь отпечаток кладёт. Если чего-то в своей жизни, в своём характере ты не понимаешь, то оглянись на раннее детство, постарайся припомнить, что в нём происходило. Да и вообще, полезно это.
     Оттуда и взаимоотношения человека с одеждой идут.
     Когда я начинаю путешествовать в прошлое, всегда вспоминаю, как я, крохотная девочка, играю на большом лугу под ласковыми лучами солнца. Сейчас скажу "голенькая девочка", а тогда и не знала даже, что есть одежда, которую обязательно носить. Если только слово "знала" подходит к человечку, который себя только-только помнить начинает. Ну, наверное, одевали меня, но мне это запомнилось не больше, чем, скажем, кормёжка или пеленание. А вот игра на лугу в чём мать родила и оставила — запомнилась. Каждому бы таких приятных воспоминаний! Особенно горожанам.
     Потом кое-что произошло. Но сначала скажу о причинах, о которых узнала позже, подрастя. Дело в том, что я на этом лугу очень шибко бегала — за бабочками или просто так. Настолько шибко, что мама меня догнать не могла. Конечно — она ведь в юбке, а я без. Папа мог, но тут другая беда — он не знал, как схватить меня на бегу, чтобы не оцарапать, не испугать и не травмировать — такую крошечную, слабенькую и голенькую, с гладкой кожей. Это мешало ему меня и подбрасывать, и вообще развивать. Это ладно, но догнать на лугу несмышлёныша — это вопрос безопасности. Как быть?
     Выход нашли. Мама кое-что сшила из прочной материи. И вот раз, перед уходом на луг, говорит мне: "Давай, дочка, ступай сюда ножками". Я подчиняюсь, и вдруг чувствую, как мне плотно обхватывает низ, промежность, ягодицы. Настолько плотно, что это врезалось в память, как что-то из ряда вон выходящее.
     Понимаешь, те трусики, что на меня до этого надевали, были такие просторные, без тугих резинок, что мне они и не запомнились даже. А тут впервые мне туго обхватило низ. Может, я так и начала его ощущать, после такого резкого взаимодействия с окружающей средой. Это мама сшила такие прочные трусы, да ещё с ремешком на пряжке, почти шортики. Нет, не совсем, ноги полностью открыты были. Шорты — это когда часть бёдер закрыта. Трусы, да. Но с пояском. Затянула она этот ремешок, и весь мой низ оказался в плену.
     Интересно-то как! Новое ощущение. Затем слышу: "Вот сюда ручки продевай, дочурка!" и что-то опускается мне на голову. Не просторное платьице, как раньше бывало. А это такой лифчик-не лифчик, а типа оплечья с дырами для головы и рук, нижний край как раз на уровне сосочков. И тоже на ремешке, чувствую — меня и сверху облегать начало, и верх мой в плену. Как интересно: я, оказывается, состою из верха и низа! Затянулося ремешок, и это стало фактом. Но дышать могу свободно, и шею не давит.
     После этого верхний и нижний "хомуты" соединили пристяжными полосками брезента, причём посерёдке их сшили краями, так что получились такие объёмные "ручки". Я всё это уже повзрослев осматривала, эту самодельную упряжь для бойких младенчиков. А тогда просто почувствовала, что "упакована", но ноги-руки, голова на свободе.
     И вот за эти-то ручки меня можно стало безопасно хватать. Бегу по лугу, вдруг — р-раз! — и ноги движутся, а вокруг всё остановилось. И ноги по воздуху молотят. А это папа догнал, схватил и приподнял чуток за ручку. Внизу, в трусах, ощущения просто велосипедные. Конечно, кататься я много позже начала, так что это на велосипеде ощущения те, от детских "трусов безопасности".
     А потом папа развернулся вовсю. И крутил меня, схватив на ручку, во всех плоскостях, и подхватывал, и подкидывал в воздух, подкручивая и ловя. Хватал то за переднюю ручку, то за заднюю. Ничего не боялся теперь! Всё прочно, а дочка своя. Ну, а я и подавно засмелела. Вот если бы меня, скажем, уронили разок… Но ничего такого не было, один детский кайф. Я даже не знаю, что из взрослых впечатлений с ним сравнится. Что? Нет, тоже бледнее.
     Эти крепкие трусы и оплечье стали для меня первыми в жизни уроками дисциплины. Нет, ограничивать меня и раньше ограничивали, но не было так ясно, зачем. Зачем, например, надо ложиться спать, если не хочется. И тут сразу всё как-то без вопросов. Кстати, сначала, как надели на меня эту "сбрую",, я не успела вознегодовать по поводу неволи. Просто стало как-то непривычно, и ещё само собой возникло предвкушение ещё чего-то более непривычного и интересного. Это ведь не шлепок по попке, за которым может последовать только шлепок побольнее, пока не научишься выканючивать прощение. Все эти чувства и перекрыли неудобства. А потом началось такая интересная акробатика, что просто улёт!
     И вот затянутость низа у меня с самых что ни на есть младых ногтей ассоциировалась с чем-то захватывающим дух, а вовсе не с избавлением от чувства вины или там стыда. В дальнейшем я охотно надевала трусы, хотя далеко не всегда за этим следовало что-то наслаждающее. Но подкрепления и не требовалось, всё впечаталось в меня навечно. Просто приятно надевать трусы, и всё тут. Родителям не было случая ругать меня за разнагишение.
     Может, они думали, что чувство девичьей стыдливости внедрилось в меня само собой? Я много позже узнала витиеватое слово "примордиализм". Это когда считают, что всё делается само собой и без усилий, а на самом-то деле воспитание нужно. Но не будить же больного, чтобы дать ему снотворного! Не раздевать же дочку, ругать за голость и потом опять одевать!
     Бедные, они не догадывались, что мною движут хотя неясные, но положительные мотивы, а не избавление от отрицательных! Я сама это много позже поняла, а в детстве просто не было почвы для конфликтов с родителями. То есть — почвы для воспитания. И "девичью стыдливость" в меня никто не вбил — даже не вселил.
     А когда пришла пора носить лифчик, то его давление на кожу сразу напомнило мне о том детском ощущении оплечья, когда небольшая несвобода служит прелюдией к захватывающим приключениям. Пусть не подбрасывание в воздух, но к тому времени у меня уже целый арсенал удовольствий накопился. И по поводу лифчика у меня недопонимания с мамой и капризов не было. Носила, вспоминая младенческий "захват духа". Да и грудь требовала, чего там.
     Вот так вот голова моя осталась свободной от всяких там застенчивостей да стыдливостей. Не всем это удаётся, мне повезло просто — я это позже осознала. А дошколёнком-"почемучкой" задала наивный вопрос маме, занятой стиркой, и узнала, что бельё мешает телу пачкать верхнюю одежду. И решила, что только это и делает. Не что-то там прикрывает, что ни в коем случае открывать нельзя.
     Летом, правда, я с удовольствием бы бегала нагой, как в младенчестве, и тут-то меня бы и подстерёг конфуз с последующей лекцией о девичьем стыде. Но помог случай. Когда я начала выходить к реке в группе девочек-одноклассниц, то оказалось, что они хвалились своими купальниками, "брендами". Мне мама тоже купила неплохой "куп", чтобы дочка лицом в грязь не ударила. И я носила его именно для того, чтобы не казаться хуже других, как и серёжки, и духи, и помада. Ведь всё это нужно только в компании, а одному человеку и даром не надобно! Носила купальник, хотя по погоде охотно обходилась бы без него. Что я и делала, когда удавалось оставаться одной.
     Понимаешь, Ев, — снова не из-за стыдливости. Хотя, если честно, престиж — тоже не из лучших побуждение. Но у нас в деревне престиж — это слабое подобие того, что царит в городе. Когда в него приехала, ужаснулась.
     Вот теперь и смотри: ходить одетой ради лишь престижа — никаких денег не хватит. Да и девчонки у нас в общаге сельские, не задиристые, не чванливые. Ждать, что после надевания трусов и лифчика меня папины руки вознесут к небу до захватывания духа — давно уже не жду. Стыдливости ради стыдливости во мне не укоренилось. А город подзуживает к обнажёнке и так далее. Что мне остаётся? Только руководствоваться собственными ощущениями. Холодно — одеваюсь. Жарко — наоборот. Мыться — моюсь с удовольствием, что ж, что раздета, тело всё равно моё. Стараюсь не попадать в неприятные ситуации, научилась уже. Но если и попаду — паниковать не буду. Представь, что у тебя из-под куртки свитер выглянул. Страшно разве? Ничуть. Вот если у меня голизна проглянет, я точно так же отнесусь. Поправлю, конечно, но не спеша, без паники, стыда и урона самооценки. Поняла?
     — Да, — грустно сказал Ева. — У меня в детстве было не так…
     — Не вспоминай! Ни в коем случае не вспоминай, что было не так. Только так! Давай сейчас вести себя всегда так. А?
     — Я попробую, — улыбнулась моя стесняшка.

     А вот о чём я ей не рассказывала… вообще, никому, тут другой человек замешан, его спросить надо. А как? Письмо написать в деревню? Когда узнаете, в чём дело, поймёте, что просить об этом письменно просто глупо. Даже напоминать о том давнем эпизоде. Проще сочинить, переименовав, это Евка может пристать, скажи да скажи, кто это был, настоящее его имя, а ей я врать не могу. А вам не всё ли равно? Главное — как, а не кто.
     Прощайте, любящие абсолютную правду (где её берёте, интересно?), а ценителей художественного вымысла прошу за мной.
     Когда я пришла в первый класс, все девочки там были смирные, и только по ходу обучения начинали себя показывать, проявлять смелость или робость, раскрепощённость или скованность. Я сначала удивлялась: была тихоня-тихоней, а сейчас гляди, какая бойкая! Конечно, нужна внутренняя предрасположенность, качества нервной системы, но ещё и случай нужен, толчок, что ли, открывающий тебе двери в новое поведение, ничем так уж опасным не чреватое, а кайфу побольше, чем от ходьбы по струнке. Колумб тоже что-то новое открывал, но ему приходилось плыть и плыть, а тут за любой безделицей могут скрываться ворота в личную твою Америку.
     Вот как это вышло у меня. Предпоследний класс школы, тёплый сентябрь, урок физкультуры. Школу нашу всё лето ремонтировали (в промежутках между выпивками), до сентября не успевали, и "козлом" отпущения оставили спортзал. Осенью его доделывали, спешили до холодов. А спортивные снаряды всё лето простояли на лужайке, только в плёнку их завернули — от дождя, а снаружи опрыскали чем-то вонючим — якобы от гниения, а на деле — от разворовывания. А то народ у нас на селе хозяйственный, мигом применение найдёт.
     Когда в первую четверть мы остались без спортзала, класс чётко разделился на две группы: кто был этому рад, и кто печален. И печальные любители гимнастики придумали размотать снаряды и подручными средствами закрепить на лужайке, растяжки всякие за пни да стволы. Получилось! И стали мы, поменявшиеся местами радостные и печальные, заниматься там, на свежем воздухе. В дождь, конечно, уроки отменялись, но парни наши партизанили. Какой кайф, говорят, в одних плавках крутить на турнике "солнце" под проливным дождём! Вода с нос попадает, а руки-то заняты. Хватай воздух ртом, сопи. И сорваться не проблема, перекладина скользкая, сердце замирает, улетишь ещё в лес с опушки. А если раскрутился, чтоб перед девочками покрасоваться, то и до дремучего долетишь. Ну и, конечно, "партизану" не нужны официальные трусы и майка, которую в любую жару, а на урок вынь да надень. Под трусы — плавки, у девочек — трусики (резинку учительница проверит обязательно) под внешними трусами. Школьные дубовые правила. Незачем нездоровый интерес разжигать.
     Девочки наши только вслух мечтали, чтоб крутить "солнце" в бикини, но даже у кого получалось "всухую", под дождём не рисковали. Ладошки не очень сильные, разжаться недолго. И долго-долго лететь — не потому долго, что раскрутилась сильно, а потому что время медленно тянется и сердце в битье зашлось.
     Зловещим шёпотом передавалась из уст в уста история, как руки разжал живой человек, а над деревьями долго летел уже труп — со страху окочурился…
     И вот однажды собирались на урок на лужайке, переодевались. Некоторые просто сбрасывали верхнюю одежду — и, как ящерица из линялой кожи, сверкали блестящими купальниками. Вот этого н понимаю. Перед спортивными занятиями надо ходить в туалет, а то мало ли что. Не в шахматы играем. А раз ты в цельном купальнике — значит, с утра терпишь, перемены-то короткие. Чай не пили утром, что ли? Но, конечно, выскакивание блестящей да красивой эффектнее простого переодевания, слов нет.
     Причём это не стеснительность. Когда возвращались с занятий, пропотевшие, потускневшие, то раздевались догола с удовольствием, обтирались. Так что не понимаю. Может, не хотели выставлять напоказ несвежее бельё, а на переодев брали свеженькое, с утюжка? Шкафчиков-то не было устроено, сумки да пакеты на простой скамейке. Напихано да свешивается. Быстрей-быстрей, и не уложишься толком.
     Быстрота-то, чужая, и вышла мне в тот раз боком. Скинула я блузку, под ней у меня бюстгальтер. Пока уложила, чтоб не помялась, эти, в готовых купальниках, уже за дверь повыскакивали. Стала расстёгивать "молнию" на джинсах — заело! Такое изредка случалось, но я не слишком беспокоилась. Была у нас в классе такая Громова, непревзойдённая специалистка по заевшим "молниям". И силы-то особой не прилагала, как-то покачает из стороны в сторону замочек, нащупает узенький путь, путёк даже, что никому больше не виден, и пожалуйста, всё в её руках разъезжается или съезжается, как надо в том момент. Бывало, и булавочкой подковырнёт, по элегантно так, без насилия.
     То и дело она кому-то помогает с "молниями", в основном, на джинсах. А если кто портила отношения, та старалась ходить в юбке или платье, там даже если застёжка и подведёт, то в туалет сходишь — и до дома, где, может, починят тебе. Но долго так не продолжалось, потому что характер у Громовой был незлобивый, покладистый, да и девушка не в джинсах — не вполне девушка у нас почему-то.
     По-моему, она и в хитросплетениях женских взаимоотношений умела видеть те узенькие, неприметные пути, которые позволяют жить без конфликтов. Но — передать словами своё умение не могла, очень уж оно нестандартное. Божий дар, может?
     Так вот, если Громова уже уходила переодетой в спортзал (она и переодевалась быстрее всех, хотя купальников загодя не надевала), мы ей стучали в стенку особым стуком, и все знали, говорили ей — давай, тебя! Застрял кто-то. Бывало, и мальчишки залетали, из откупоривать приходилось осторожно, придерживая пояс, чтоб не расходилась ширинка.
     Я, вообще-то, девушка самолюбивая. Не хочу обращаться за помощью, пока не пойму, что у самой не черта не выйдет. Хуже нет, когда думаешь, что не выйдет, а тебе показывают, что "ларчик просто открывался". Даже если без задних мыслей показывают, всё равно ухмылка чудится. Вот, мол, беспомощная какая, безрукая, простых вещей не может сделать, пасует. И я боролась с непослушной застёжкой, пока по наступившей тишине не поняла — все ушли.
     Вздохнула, подняла руку, чтоб стукнуть в стенку, и вдруг мысль — Эмма-то вместе со всеми убежала на лужайку! И никак её не позовёшь. Что делать? Я стала насильничать над непокорной "молнией", авось послушается, но нет, заклинило. А опаздывать на уроки физры у нас не рекомендуется, наказывается показательными выступлениями на нелюбимом снаряде перед всеми.
     И вот стою я в растерянности, а тут стук в дверь… Понимаете, я дошла до такого состояния, когда любой внешний толчок кажется спасением. Когда всему рада, только бы выйти из этих бесплодный попыток, от которых только дуреешь, а придумать ничего не можешь, хоть лопни. Даже строгий голос учителя кажется спасительным, а он как раз говорил: "Ты скоро там?"
     Выбегая на построение, я постоянно встречала Максима Зотыча в коридоре, но не думала как-то, что он нас, девчонок, считает, в раздевалку ведь не сунешься. Мальчишек считать нужды нет, к ним заглядывай и увидишь. Одной не хватает, отсюда и "ты", а кто это отстал, он понял только тогда, когда я ему открыла.
     Ну, в бикини он всех нас видел, так что лифчика я не застеснялась, даже когда поняла, что в нём стою. Правда, он был бельевой, не наружно-спортивный, с пряжечками на бретельках и чуть-чуть кружев. Для спальни прикрышка, не для официоза, но раз бюст упакован, то ничего. Это потом я просекла, насколько важна упаковка для любовных игр, а в тот момент меня беспокоила только "молния". На неё я учителю (а кому ещё?) и пожаловалась.
     Оба мы видим, что Эммы, укротительницы застёжек, нет. Он, похоже, на распутье, колеблется. Трудно учителю чего бы то ни было признать, что зелёная девчонка, его ученица, превосходит его в чём-то, особенно в мужском. К тому же бежать ему за ней — несолидно. Мужское самолюбие на два фронта.
     — Давай, что ли, попробую, — говорит не слишком уверенно, — а не поддастся, пришлю сюда Эмму. Не бойся, "показухи" не заставлю делать.
     Я поняла, что он отреагировал на моё учащённое дыхание. А я в то время о наказании и не думала вовсе, просто внезапно поняла, что попаду сейчас в крепкие мужские руки. Это, наверное, подсознание сработало, а потом уже в сознание вошло.
     Откажись я, упирая не девичью стеснительность, и Максим Зотыч пошёл бы за Громовой, настаивать не стал бы. Причина уважительная: я предлагал, уверен был, что вмиг бы справился, да девочка стесняется, а я и мужчина, и учитель. Похоже, он меня на отказ и "разводил".
     Но я не врубилась. Учителя мне казались умудрёнными и многознающими. Боялась выказать ним малейшее недоверие. И кивнула поэтому.
     Собственно, что я теряла? Если бы замочек расстегнулся охотно, я бы убедилась, что Эмка не такая уж уникальная, можно и силой брать. Иначе учитель пошёл бы за ней, а я бы потом молчала, что он брался, мол, сразу позвал спеца. Ничего такого. К тому же под джинсами у меня трусы, можно сказать, приличные. Я ещё придержу верхние края расходящихся концов, и даже если меня расстегнут до конца, трусы не обязательно покажутся.
     Не догадалась только подойти к скамейке. Максим Зотыч меня за плечи к ней увлёк, уселся и стал разбираться с заеданием.
     Я стояла перед ним, подав вперёд таз и отведя назад руки, потом правой ладошкой сжала левый локоток. "Молнию", "молнию" выставляла для манипуляций, и только потом поняла, что поза для девочки не очень-то приличная. Да, ещё бюст хотела от мужчины убрать подальше, хотя куда там подальше, на несколько сантиметров всего — зато на те же сантиметры к мену приблизился м-м-м… мой лобок.
     Потом, в процессе уже, меня обожгла мысль, что куда удобнее было бы нагнуться к манипулятору и обнять его за плечи, устроить бюст на его макушке или не устраивать. Прогнала эту мысль! Но от того, что она меня посетила, никуда не уйдёшь.
     Он дёрнул. Безуспешно, так я и сама дёргала. Наверное, побоялся, что разойдётся до промежности, дёрни он во всю силу. Вот и не вышло. Удивился чуток, но за Эмкой не побежал, а я вспомнила пословицу: "Аппетит приходит во время еды". Особенно если сопряжён с нежеланием позориться перед своей же ученицей, может ведь подумать, что силы нет. Это у него-то, у физрука?
     Да ведь он, в основном, на уроках командует, а сам ничего не показывает. Может, и не умеет — могут подумать, особенно им обиженные. Так хоть в мелочах должно у него всё получаться!
     Хорошо ещё, что оставалась какая-то осторожность, а то разлетелись бы мои джинсики на лоскуточки. Силён, чёрт — это я поняла сразу же после второго рывка — рывка, так сказать, реванша.
     Но и реванш оказался неудачным. Максим Зотыч дёргал и дёргал, гнул то в одну, то в другую сторону, но как-то грубо, не чета Эмке. Она-то это незаметно делала, чик-чирик, и в дамки. То придерживал края, чтобы не разошлись, то отпускал их — ведь до успеха далеко. Похоже, тонкая конструкция не любит грубости, звено какое где застрянет, ищи именно его, а будешь насильничать надо всем, тебе аукнется, найдёт коса на камень. Все остальные вступятся за товарища, словно стало упрямых ишаков, мало не покажется. Сила трения — она ого-го кого сломить может! А встречно ломать упрямцев нельзя. Особенно когда мужчина помогает девушке, у которой нет запасных джинсов.
     Бессмысленно дёргать, если не помогает. Варианты быстро исчерпались, надо было искать разнообразия. В голове всплыло архимедовское: "Дайте точку мне опоры!" В двух головах — одновременно. Но в каком, извините, месте? С изнанки?
     Вдруг Максим Зотыч быстро поднял голову, бросил на меня взгляд. Слишком мимолётный, чтобы счесть за молчаливое испрашивание разрешения на дерзость, не успеешь отреагировать и даже кивнуть, не говоря уже об отрицательном мотании головой. Несолидно учителю ловить взгляд ученицы. Скорее всего, оценивал моё состояние, не теряю ли я терпение, не накатывает ли стыдливость.
     Но я вела себя, как в кресле дантиста: села, рот открыла, и никакая больше. Когда услышу: "Всё", тогда и включусь.
     Увидев такую отключённость, он сунул пальцы левой руки мне за пояс джинсов. Чисто техническая необходимость. Я почуяла ноготную сторону его сильных мужских пальцев, подушечки их работали с изнанкой "молнии".
     И не слишком успешно. Хотя двумя руками, конечно, сподручнее. И снова я вспомнила пословицу про разгорающийся аппетит. Большой палец, оставшийся снаружи, прижимающе прыгал по поясу, чем-то это напоминало движения кисти баяниста, то там, то сям прижимающейся к баяну. Я чуть было не рассмеялась, а нельзя, малейшее движение живота станет явным, объясняй потом, что не с пошлой целью хихикала, не стремилась завлечь. И то там, то сям стали оказываться и пальцы внутри. Раньше чувствовала его ногти через трусы, а теперь и голой кожей начала, ощутила, какие они у него корявые. Неприлично, конечно, но как сказать? К тому же меня успокаивало… сопение. Злое мужское сопение, когда не ладится работа, а ругаться нельзя. Или не набралось ещё неудач на крепкое сочное словцо. И папа мой так сопел, и другие мужики при женщинах. Сугубо деловая обстановка, никакого намёка на чего-то такое…
     По ритму сопения можно было судить об успехе дела. Вот Максим Зотыч придержал дыхание, напряг пальцы (костяшки аж вдавились в живот, куда его уберёшь, потерплю уж), сделал усилие, отозвавшееся только треском. Он сменил положение пальцев, с нетерпением каким-то сменил, и стал готовиться повторить, а у меня душа ушла в пятки — это же треснули трусы! Их, их звук, джинсы иначе трещат, да и видно же, что они целые. А трусы ослабли, резинка йок. Удержатся ли на тазу, когда… ну, когда работа пойдёт к концу? Может, разойдись только "молния", быстро сказать "Спасибо" и отвернуться? Поймёт он ситуацию, уйдёт по-английски. Или всё же не так страшно, послужат ещё трусики?
     Максим Зотыч, наверное, не просёк содеянного, раз визга нет, нет отскока назад, значит, ничего страшного, продолжаем. Его пальцы осторожнее не стали, месили мои трусы, как хотели… вернее, как приходилось во время борьбы с "молнией", лес рубят — щепки летят, бабы потом подметут. Они и летели… скоро стало понятно, что трусы нокаутированы полностью, даже с попы стали приспалзывать, хоть там они и джинсами прижаты.
     Правда, игра частично стоила свеч. Упрямый замочек стал опускаться, миллиметр за миллиметром. Но кричать "ура!" было рано ещё. На полпути его снова заело. Максим Зотыч вытащил пальцы, посжимал кулаки, посмотрел пристально на моё лицо (а я боролась со смехом, как забавно он разминался! Будто я подсмотрела работу мастера, когда он не подозревал, что за ним наблюдают) и пробормотал: "Сейчас сделаем!" Хвастливо, надо сказать. Но на этот раз пальцы тыльными сторонами гуляли по… голому лобку. И всё равно это не эротика, врачи и не такое с нами выделывали — утешала я себя.
     Похоже, его мужское самолюбие заклинило не хуже моей "молнии", к тому же Максим Зотыч стал выдыхаться. Работали только ладони, а мощные бицепсы, трицепсы и прочая мускулатура, которую я хорошо от нечего делать рассмотрела, практически отдыхали. Нужен был только толчок, чтобы разрядить ситуацию. Может, стоило бы всё же сбегать за Эмкой. Хотя неизвестно, справилась ли бы она с результатом кустарного насилия, зубчики, похоже, закрепились на новом рубеже обороны.
     Толчок этот я подала сама. Понимаете, эти пальцы на лобке… я всё втягивала и втягивала живот и задерживала дыхание, а мастер всё больше и больше сгибал пальцы, ему лобок мой для опоры был нужен, ни для чего ещё. Так что не помогало втягивание ничуть. Зато я изнемогла от задержки дыхания, до состояния, знаете, типа "Будь что будет!" И, не контролируя себя, резко выдохнула и с удовольствием, хотя и непроизвольно, расслабилась.
     Он едва успел убрать пальцы с изнанки застёжки. Удивлённо, потом внимательно посмотрел мне в лицо, а на нём у меня блаженство от расслабления — ни от чего другого. Что-то сообразил учитель. И говорит:
     — Дай-ка, посмотрю, ты у нас какая.
     И прошёлся легонько по моему обтянутому джинсами тазу, помял выступающие тазовые косточки. Если бы он так полапал меня ни с того, ни с сего, я бы завизжала, ей-богу, но после всего, что он мне накуролесил пальцами по животу, ощущение было такое, что он уходит. А у нас с учителями был негласный договор — пупок можем приоткрывать, но джинсы не должны спадать с таза, пояс должен идти выше самого широкого места. Именно это сейчас мешало их снять — при недорасстёгнутой "молнии".
     Пока он щупал, я одной рукой придерживала разошедшиеся края застёжки, не рискнула распахнуться и подтянуть трусики. Максим Зотыч сказал:
     — М-да, повзрослели вы, созрели, таз пошире стал. Но, может, попробуем через него? Ты сейчас на ра-два-три мощно выдохни, не очень быстро, но до конца, как можно глубже, а я попытаюсь растянуть. А потом Эмма тебе исправит, я её с урока отпущу.
     — Может… сама… — от волнения у меня пересохло в горле.
     — Да нет, ты не сумеешь, тут сила мужская нужна. Предупреждаю — может быть немножко больно, тут у тазовых косточек нервы проходят, чуяла, может, когда резинкой пережимала? Но я быстро, ты и не пострадаешь. Главное — пообъёмнее выдохни. Ну, готова? Раз… два… три!
     Я как будто ухнула вниз со своим мощным выдохом. И он рванул. Как раз держал за широкие места, раздвинул недуром и "проводил" их почти до колен. Вспыхнули болью выпирающие косточки, нервы же там, а я даже подумала, не деформировались ли сами кости. С такого налёту фиг с два успеешь понять, что надо откатить назад, вперёд и только вперёд прорываться. Уверенные мужские руки провели непокорную материю и на инерции спустили много ниже приличия. Я даже чувствовала торможение и тормозной путь на собственной шкуре. И всё это со звуком: "Хэк!"
     Трусы вывалились из-под меня, как ненужная, случайно попавшая под джинсы тряпка. Я заметила это, чуть погасла боль таза, и оторопела. Учитель бросил взгляд на то место, где надлежало быть трусам, отвернулся. Я терялась — ширмы никакой нет, джинсы назад не натянешь, снимать их дальше надо, а я стояла между спасителем и дверью, по-английски уйти мешая. Вдруг смотрю — он, не оборачиваясь, протягивает мне чьи-то трусы — взял из чьей-то сумки.
     — Подойдут, может, — глухо бубнит, словно "надевай" велит.
     Я мигом выпростала ноги из джинсов, окунула в трусики низ. Прилично вроде. Можно поворачиваться. А он, надо сказать, продолжал рыться в сумках, наверное, для виду, чтобы не показывать, что отвернулся из неприличия, а держится отвёрнутым исключительно обыска сумки ради. Ещё, может, чего полезного для меня найдёт. Сумка, правда, чужая, но и ситуация неординарная.
     Повернулся ко мне, но неловкость куда девать?
     — Ну, вроде всё, — говорит. А глаза прячет, потерян у нас контакт глаз. — Жду тебя… вас… ну, в общем, жду через три минуты. — Кулак сжимает-разжимает, трёт ногти о ладонь, повредил, наверное.
     Мне бы его выпустить и влезть в купальник, ноя испугалась, что эта неловкость между нами несправедлива, он же мне так помог. Надо как-то выказать доверие, дать понять, что ничего это, ну, то, что между нами произошло. Простое "спасибо" уже не рулит.
     Тем для разговора немного, да и чего тут лясы точить, когда нужно переодеваться? Нет, нужно его руки ещё немножко занять, пускай выкажет умелость. Может, кому я покажусь развязной, испорченной, но скажите, что бы вы на моём месте сделали? Я смело хватаю за хвост единственный повод к… ну, сотрудничеству.
     — Максим Зотыч, — говорю, стараясь не краснеть, не волноваться, будто о чём невинном речь, — мне бюстгальтер всегда девчонки расстёгивали. Руки на спину не заходят у меня, — вру напропалую. — А теперь их нет. Вы не могли бы… — Ловлю удивление во взоре, немой вопрос, и киваю головой. — Да, доверяю.
     Тут бы можно было и рассмеяться (ученица доверяет учителю!), и проверить подвижность моих ручек, но "Максим Зотыч" прозвучало настолько официально, что он быстро взглянул на часы, пробормотал "Скорее бы надо!" и… исполнил мою просьбу.
     Ну что же, стоя к нему спиной, я стаскивала бы лифчик, помедленнее, давая понять: уходи по-английски, мавр сделал своё дело и сваливай. Но прежде чем отпустить оба края застёжки, он зажал из пальцами и дёрнул.
     Трах-тах-тах!
     Так и подпрыгнули мои "подружки". Не так уж сильно, впрочем, просто неожиданно это вышло, вот и… Одновременно я почуяла на спине обвисшие лямки, словно алиби: больше, мол, я ни-ни. Вспыхнула гордость: есть, есть, чему у меня подпрыгивать, и лишь потом я потерялась в догадках, что это: заигрывание, какое-то нужное, но непонятное пациентке дело, или же просто руки дёрнулись судорожно, непроизвольно, не каждый день приходится дамам так угождать. Пальцы-то ведь задубели у моего учителя, вот и повело их, а я паникую.
     Руки сами стянули поскорее лифчик, чтоб ещё чего не произошло. И только получаю возможность начать думать-гадать, как за спиной слышу:
     — Тебе надо носить спортивный бюстгальтер.
     Спокойный, деловой голос. Сколько раз он мне иди всем говорил, командовал: "Пр-равое плечо вперёд!" или "Сильнее, сильнее прогиб!" или "Шире плеч ноги, ещё шире!" Знакомый — значит безопасный, привычный. Но смыслу слов я поразилась.
     Чему? Да всему понемножку. Во-первых, первый раз слышу от мужчины название интимного женского белья. Даже мама старалась пореже называть его своим именем, обходилась намёками, наверное, чтоб не распалять мой интерес к телу, к интимному. Во-вторых, очень уж звучало по-взрослому, меня будто за локотки подняли вверх. Да, я знала, видела, что самые взрослые наши последнеклассницы пододевают под купальник корсетное бельё, уплотняются, затягивая грудь, но никогда не думала, что до этого доросла. Это же не спорт, это уроки физры, к тому же — физры сельской. Мы до сих пор с девчонками голышом купаемся, и ничего. Правда, подальше от взрослого пляжа, ну и что? Никто не спешит взрослеть, то есть стариться, таким дешёвым образом — одеваясь во взрослое бикини или сплошняк и разлегаясь среди старух (а мы старухами считали всех старше своих родителей, и даже помоложе). В-третьих, совет был дан персонально мне. Это Я повзрослела, это МНЕ нужно, рекомендуется, прописывается, а другие не при чём, их черёд позже наступит. Когда на разминке бежишь по кругу в числе многих прочих, мелькаешь перед глазами учителя, а он не может сразу твою фамилию вспомнить, когда подходишь к нему за оценкой — понятно, надеюсь, что персональный совет дорогого стОит!
     Удивлённая, оборачиваюсь к нему, от волнения мну что-то в руках.
     — Но как же так, Максим Зотыч, это ведь только взрослым надо, третий там размер или четвёртый… — не сразу доходит, что начинаю обсуждать с мужчиной сугубо женские вещи, и с девчонками об этом шёпотом говорим, в малых компаниях.
     — Ты не права, Кира, — отвечает учитель. — Часто так думают, но это не так. Связки, поддерживающие грудь и сохраняющие ее форму, очень тонкие и слабые, легко растягиваются. Во время занятий спортом следует надевать специальный спортивный бюстгальтер, надёжно фиксирующий грудь. Иначе будут растяжки. Вот посмотри, у тебя уже…
     Не знаю, он сам замолчал или просто его голос смолк в моих ушах. Мы оба смотрим на объект спора, пару объектов, и тут вдруг до нас начинает доходить, что перед мужчиной стоит девчонка с голой грудью, размеры который нуждаются в спортивном бюстгальтере. Без стеснения стоит, мнёт в руках лифчик как что-то ненужное. Мы смотрим друг на друга и до нас доходит, что до нас пикантность ситуации доходит одновременно, словно рядом ухаем мы в какую-то яму или даже прОпасть. И вдруг оказывается, что вдвоём "ухать" не так страшно, как в одиночку, когда одна падает, а другой стоИт и на неё сверху смотрит. Чувство такое, что я не одна, защищённость ещё хлеще, чем в компании болтливых девчонок. Не вполне объяснимо, но факт, свидетельствую.
     Но что теперь делать? Девчоночий инстинкт велит: визжи, во весь голос визжи, во весь объём лёгких, до упадка сил выкладывайся, сгибаясь от этого упадка в пояснице и падая на корточки. Даже если опростаешься, не так позорно, визг всё спишет, всё покроет, как "правильная" реакция. Если бы не та одновременность и плавность "соскальзывания", я бы, наверное, инстинкт не пересилила, он бы меня обуял, как миленькую. А так у меня нашлось время врубиться в ситуацию.
     Логично ли кричать? Лифчик с себя сняла — я. Повернулась к мужчине передом — тоже я. Мало того, сама же попросила расстегнуть, стоя меж ним и дверью. И вот получается, что визжать не только нелогично, но и нечестно.
     Ведь выйдет так, что я его заманила. Спровоцировала. Постояла секунд десять раскрытой и решила, что самое время заорать. Что он подумает? И что я скажу сбежавшимся на крик? Нет, нечестно будет.
     Остаётся одно — всеми силами делать вид, что ничего особенного не происходит, что в школе это самое обычное дело — беседа учителей-мужчин с полуодетыми ученицами зрелого возраста. Нет, пожалуй, не так. Не знаю, как он, я я была в какой-то одури, ощущала реальное нереальным. Будто приехала в чужую страну, а там всё не так, и вот нужно себя вести, как у них, осторожно учиться тамошним манерам, а лучше скользить по течению, ведь себя в одночасье не переделаешь, нечего и пытаться стать или даже играть роль "настоящего аборигена".
     Да, это то слово — "плыть по течению", не насиловать ситуацию. А раз ты спокойна, то и партнёру незачем гнуть палку. Куда-нибудь да кривая вывезет, мирно только чтоб. Итак, решено — беседую спокойно.
     Совсем от неловкости, на все сто, уйти не удалось. Максим Зотыч растерянно повторил сведения из спортивной анатомии, сдержанно жестикулируя. Я видела, как он сдерживался, чтобы не проиллюстрировать свои слова на натуральном экспонате. Кроме того, он говорил в третьем лице, уходил от "ты", "у тебя".
     Краем глаза, нижним, я следила за собой. Раз уж бюст на виду, то пусть он красуется. Вроде, не подкачал. И сейчас ничего себе, и я просто наяву видела, как подрастает он за ближайшие годы, украсит меня ещё пуще, раз там эта… жировая ткань и соединительная ещё, кажется. И только позже я поняла, что не было чёткой границы загар-незагорелое тело, то есть Максим Зотыч догадался, что купаюсь и загораю я по-девочкиному. Ассортиментом купальников такую размытость не объяснишь, в деревне у рядовой девчонки на всё лето один куп. А эластичный — и на два, на три. Покупают нам не по моде, а по мере вырастания.
     Мало-помалу одурь прошла и встал реальный вопрос: как поскорее закончить неординарный наш разговор. Хорошего понемножку, а тут и прийти могут за учителем, чего это он в раздевалке прохлаждается, да ещё в женской?
     — Хорошо, — говорю, — я всё поняла, так и надо, как вы советуете. Но сегодня у меня нет под рукой спортивного бюстгальтера, за ним же в райцентр ехать надо как минимум, а то и в город. Давайте сегодня уж без, а потом я маму попрошу.
     Он смерил мой бюст взглядом, первый раз взглянул на него по-настоящему. Показал тем самым, что не смотрел раньше не потому, что это неприлично, а просто необходимости особой не было, а случайно не выходило просто. Появилась необходимость — и поглядел, чего там. Деловой такой взгляд.
     — Нет, — покачал головой, — у нас сегодня прыжки, соскоки, растрясёт тебе. Раз нет спортивного, надень тогда этот, всё лучше будет. — Он дотронулся до моих ладоней, в которых комкался лифчик и стал уже влажноватым. — А я застегну.
     Вот такой соорудили мы общими усилиями выход. Я надела, он застегнул, на этот раз не "взнуздывал", только подтянул немножко, почуять упругость чтоб, и чуток погладил ладонью по спине — мол, всё в порядке, всё гладко. Я подтянула трусики и взялась за купальник. Максим Зотыч стал помогать.
     — Это что же, и плаваешь в нём, и гимнастикой занимаешься? — Он расправлял, натягивал, подтягивал, а я неторопливо просовывала ноги-руки. Теперь всё целомудренно.
     — Да у нас так почти все. Купальник — значит, купальник, имеющийся уже, в котором в реке купаешься. Вы когда ещё сказали, на первом уроке в пятом классе, мол, девочки занимаются в купальниках.
     — Я не это имел в виду. Просто малышня различий не делает, все в майках-трусах, а пора уже делать, хоть и не… — Беглый взгляд на мой бюст, я поняла. Разница в одежде должна опережать разницу в анатомическом развитии, чтобы не выглядело вынужденно. — Но я имел в виду особые гимнастические купальники, леотарды называются.
     — Как — леопарды?
     — ЛеоТарды. Более плотные, с рукавами, похожие сверху на обычную одежду, только ноги обнажены. Да ты видела, небось, по телику, как гимнастки выступают.
     — Что ж прямо не сказали?
     — Село потому что. И покупать ехать далеко, и не у всех деньги есть. У меня министерская инструкция, там всё расписано, а какие именно купальники, не уточняется. Я решил закрывать глаза.
     У меня мелькнула мысль: да ведь он общается со мной, ровно с коллегой! Деловито, откровенно. Неужели это мой голый торс сказал ему, что не подведу, не раззвоню, во вред не обращу откровенность? Или… ну, всё вместе.
     Как ни медленно натягивали мы на моё тело купальник, а засунули-таки меня в него. Конечно, обельёванные части тела дали себя знать — ощущения непривычные. Я, как могла, расправила бельишко, щипая по купальнику, пригладила его, попросила:
     — Гляньте сзади, Максим Зотыч, канты видны? Застёжка проступает?
     Он удружил.
     — Не так страшен чёрт, как его малюют. Есть немножко. Это именно из-за того, что купальник плавательный, тонкий, сильно облегающий. По-моему, ты из него даже подвыросла. — Я ничуть не обиделась, и даже удивилась этому. Будто домашний кто со мной беседует. — Будет гимнастический — там всё скрадывается.
     — А наши девчонки без белья влезают, как плавать будто. — И не считаю это разглашением, тоже ох как удивительно.
     — Замечал уже. Соски проступают, да и лобки брить не мешало бы. Я-то глаза закрываю, да мальчишкам приказать не могу. Хотел уже провести беседу осторожненько, да решил, что женщине-учительнице сподручнее. Кому вы больше всех доверяете?
     Я подумала и назвала фамилию. Но мысль не давала покоя:
     — А если спросят, чего бельё не сняла? Да ещё смеяться начнут?
     — Ну-у, тогда… — Он на секунду замешкался. — Обрати их внимание, какие они самые красивые без белья-тоН пальчиком где ткни, поверти. Нет, не так. Лучше скажи, что а моём столе — знаешь, где мой стол в учительской? — ты видела план работы на полугодие с пометкой "провести беседу с подростками о белье". Задумалась, зачем это, осмотрела себя в купальнике без белья, многое поняла, ну, и решила выступать в таком вот виде. А завтра папа в райцентр поедет, гимнастический купальник привезёт и спортивный бюстгальтер. Пусть завидуют или стадное чувство проявляют, главное, чтоб одевались правильно. Физкультура, это, знаешь ли, предмет!
     Он вдруг похлопал себя по карманам.
     — Чёрт, в пиджаке оставил, а он в учительской. В общем, если ты там расхвалишься, а дома выяснится, что денег не хватает, ты не таи, мне скажи, нечего скромничать, ладно? Главное — экипироваться побыстрее и устроить цепную реакцию среди девчонок. А то парни уже начинают к вам приглядываться, разведёнными ножками интересоваться, заносимым инерцией бюстами. А я отвечаю за нравственность. Так что это мне нужно не меньше, чем тебе, больше даже, насчёт денег не щепетильничай. А пока или так. Договорились?
     Я кивнула, и вдруг защипало в носу — до слёз. Захотелось общаться с этим человеком долго-долго. Удивительное дело — парни вступают с девчонками в общение, чтобы их потом раздеть, а у нас с Максим Зотычем вышло наоборот — он меня раздел, чтобы наладить обычное, без эротики, общение. Не насильно раздел, а… ну, так вышло, вы видели. И какое-то хорошее чувство поселилось в моей душе, как родной он мне стал, хоть и на "вы". Да вот только предмет общения исчерпан, и в окно видно, что кто-то сюда идёт, а остальные на лужайке бесятся. Испугалась даже, что он это увидит — и побежит.
     Когда избыток чувств нельзя расплескать в общении, люди обычно целуются или обнимаются. Я жалобно взглянула на Максим Зотыча, он тоже согнал с лица улыбку — да, сейчас расстанемся… урок не в счёт, потом не наладишь такое доверие. И меня потянуло к нему, вот просто мимо воли своей потянуло. Но он сделал такое движение с вытягиванием шеи, когда хотят что-то получше рассмотреть за окном. И отодвинулся тем самым от меня. Правильно, вообще-то. Не хватало только обняться! Но куда девать чувства?
     — Эмма, — рассмотрел он. — Легка на помине.
     Он взял мои джинсы и стал дёргать заклинивший замочек. Я нагнулась к нему, наши головы столкнулись, и тут в дверь вошла Эмма.
     Разумеется, она не постучала. Это же своя, женская раздевалка. А я вот чуть не выругала её, стучать, мол, надо. Но вовремя сдержалась. А может, подумала я позже, потому и не постучала, что увидела в окно мужчину и решила притвориться, что не видела. Это же хитроумнейшая Эмка Громова, она даже с "молниями" общий язык находит.
     Максим Зотыч не дал шанса ни удивиться, ни сымитировать удивление. Поднял голову, обрадовался, сунул джинсы ей прямо в руки:
     — Вот и хорошо, что зашла, для тебя как раз работа.
     — Я так и думала.
     Она села и занялась привычным делом. Я осмотрела её купальник и подумала, что Максим Зотыч прав, с мальчишками ведь вместе занимаемся, а выпирает уже. Надо бы уходить, и мы уже собрались уходить, но тут Эмка, не поднимая головы, проворчала:
     — Туго затянуто, будто мужик дёргал. Никогда такое не попадалось. Кир, ты сама джинсы снимала?
     Вопрос не очень скромный. "Мужик" жалобно посмотрел на меня, он-то сказать ничего не мог, он же якобы при этом не присутствовал, одна надежда на мою выручку и изобретательность. Я сказала:
     — Разозлилась и дёрнула. Дурное дело нехитрое. Правда, Максим Зотыч?
     — Да я ещё дёргал, — подал он голос, — но когда джинсы не на теле, расстёгивать труднее.
     Интересное дело: каждое предложение само по себе правдиво, но когда они связаны союзом "но", получается, что он терзал только снятые джинсы, а это уже неправда.
     — Вы идите, Максим Зотыч, — сказала Эмма, — урок без учителя не урок. — И вдруг замолкла, глядя на что-то в углу.
     Чёрт побери, это же мои рваные трусы! Как они тогда свалились, так их ногами отшвырнули туда и забыли. О чём подумала Эмка? Кстати, а это не её ли трусы на мне? Прокантовывающиеся сквозь тонкий купальник, он же ещё не специальный гимнастический. Нет, надо побыстрее уходить. Тем более, что Максим… Максим Зотыч уже у двери.
     — Спасибо вперёд большущее, Эммочка, догоняй нас.
     Шагаю к двери. Смотрю, учитель сделал такой немножко угодливый жест — не изволите ли пройти, сударыня? Мне сразу вспомнился Чичиков, как он препирался с Маниловым насчёт прохода в дверь. Они, кажется, притиснули тогда друг дружку. А мы, интересно, как?
     Да, время собирать камни — и время разбрасывать их. Тогда, перед окном, перед входом Эмки надо было отодвинуться друг от друга, а теперь вот можно и сойтись, необнятые тела наши просто чесались. Мы протиснулись в дверь одновременно, подали друг другу тела, а он ещё и рукой мне провёл по всей длине спины, от лопатки до попки. Естественно так, чтобы я не упала, да и ему опорой послужила.
     Тело всё ещё чесалось…
     На турнике мне тогда впервые удалось провернуть большой круг. Ур-ра-а!

     Много раз я говорила Евке, что только выдержка, хладнокровие, собранность могут выручить в критической ситуации. Ни в коем случае нельзя паниковать!
     Часто в таких разговорах приводила примеры. Обычно главным действующим лицом в них была я сама. А чего удивительного: и часто из-за бесшабашности попадала в острые ситуации, и помню их "изнутри", а часто и рассказывать много не приходится — Евка была рядом и всё видела.
     А вот в тот раз, о котором я собираюсь рассказать, она всего не видела, поскольку сидела в первом ряду, "на первой парте", как по-ученически его называла. Ну никак я не могла уговорить её сесть "в ложе", как называла это местечко я, хотя там места на двоих хватало, и табуретку можно ещё одну принести, и очень даже комфортно расположиться. Писать на горизонтальной поверхности, а не на наклонной, да ещё узкой, и "Штрих" есть куда поставить, не на лавку рядом с собой, да и мобилу выложить перед собой, а не в сумочке держать — если заверещит, быстрее уймёшь, лектор не успеет засечь, так что ты и поговоришь ещё.
     Зато с первого ряда, снизу, ей лучше было видно лицо декана, но в отрыве от остального это всё-таки не то.
     При чём тут декан, спросите? Я только начинаю рассказывать. Происходило действие в ярусной аудитории гуманитарного корпуса, где нам читали философию — в весеннем семестре второго курса. Корпус старый, и хотя время с помощью людей пыталось переделать его по-новому, это не очень удавалось. Скажем, был в этой аудитории когда-о киноаппарат, смотрели наши дедушки и бабушки на лекциях учебные фильмы (родители наши перешли уже на видео, ну, а нашему поколению досталась мультимедия). Аппарат большой, для него пришлось в стройные полумесяцы рядов встроить такой типа балкончик, прямо посередине, разбить верхние ряды на правые и левые, а снизу они ещё непрерывно идут, хотя смысла в этой непрерывности мало — всё равно на левые места заходишь слева, на правые — догадались, справа, как и наверху.
     В балкончик был встроен мощный дубовый стол, ныне — антикварного вида, а когда-то был молоденьким красавцем, на нём и стоят киноаппарат. Табуретку, как и теперь, приносили — если только киномеханик не принуждён был всё время стоять, обслуживая сей громоздкий агрегат. Ну да мастеровой человек всегда улучит минутку отдохнуть.
     Зато уж его луч рассекал пространство, так уж рассекал — раза в три дальше, чем нынешние мультимедийные проекторы, их ведь на дальний край стола ставят. Сами прикиньте: от доски с экраном до дальнего конца стола — раз, от стола до первого ряда ярусов — два, и от первого ряда до балкона — три. Втрое так что.
     Правда, самого аппарата мы не видели, разве что старожилы помнят… да нет, корпус не наш, незнакомы мы со здешними старожилами, хотя старенькие бабушки и дедушки в коридорах встречаются. До исторического материализма родились, как шутил Остап Бендер. Эти, лучше сказать — до отмены преподавания истмата.
     Главное — теперь этот балкончик свободен, стол вполне пригоден как письменный, занимай, студент, и радуйся.
     Но особой конкуренции не было за эту "ложу", как я её назвала. Однокурсники предпочитали сидеть в гуще друг друга. Почему? Ну, если зазеваешься, то сможешь взглянуть в тетрадку соседа, что там лектор успел наговорить за твою отключку, а с балкона фиг что увидишь, боковые стенки высокие, наверное, чтоб не отвлекал тогдашнюю любознательную молодёжь сам агрегат и священнодействие вокруг него. Опять же стрекот, вот и зашорили его. Заэкранировали. Только головы сидящих и видны, если в ложе сидишь, встанешь — побольше, конечно, а перегнёшься через стол — и все нижние ряды под тобой. Бюсты, между прочим, забавно смотрелись, правда, и тебя видно.
     Кроме того, если в ряду заверещит мобила, то возникает круговая порука. Студенты своего н выдадут, плечами только пожимать будут, мол, сегодня ты, а завтра я, а лектор фиг с два вычислит виновника. А тут, в отдельной ложе — как на ладони ты, и вычислять ничего не надо, само всё видно и слышно. И твоё лицо с видимой частью фигуры не сливается с остальными, всё различимо, если покушать захочешь, жди от лектора "Приятного аппетита!"
     Ну, и ещё одно, для кого-то важное. Верно, после возведения высоких боковых не хватило досок, и спереди балкончик был оголён, только буртик снизу высотой… ну… до середины голени или ниже даже. Так что в мини-юбке там не сядешь, разве что в джинсах.
     Ну, в начале весеннего семестра холодно, я и ходила в них, родимых. Заглянуть в тетрадь я могла у Евке — лучше бы рядом сидеть, но если она пас, в первом ряду уселась, то хоть после лекции, она хорошо пишет. В общаге усядемся рядком и почитаем её лекции. А выделенности изо всех я не боялась, видно же, ради дела тут села, писать чтоб удобнее было.
     В общем, облюбовала я ложу. Евка не обижалась, наоборот даже. Я её всё-таки здорово разговорами отвлекаю, когда рядом силим. Но на всякой лекции, правда, там обосновывалась. В эту аудиторию только одна дверь вела, в той же стене, что и доска висела, рядом почти. Так что если опаздываешь, дай бог успеть шмыгнуть в первый ряд, а наверх топать заметно чересчур, отвлекательно. Запомнит лектор личико, фигуру, пусть не зная по имени, а на экзамене вспомнит — и припомнит!
     Мы-то привыкли, что в ярусных аудиториях есть задние верхние двери, чтоб незаметно опоздавшим просачиваться в верхние ряды, спускаясь — а не поднимаясь с самого низу. А тут вот — нет. Может, наши дедушки и не опаздывали вовсе? Расхлябанность архитекторы уже потом стали в проекты закладывать.
     Но однажды не удалось мне прошмыгнуть. Лектор остановил, заставил с собой поздороваться, а потом — стереть с доски. Наряд вроде как вне очереди. Он хоть и философ, а постоянно какие-то схемы и тезисы на доске чертит, рыцарь наглядности. Доска же не всегда чистая. Стирает с неё первый опоздавший, а сам он уже начинает лекцию, чтоб времени не терять.
     Ничего страшного, в принципе, фамилий не спрашивает, но стерев и уже поворачиваясь испросить разрешение идти на место, я вдруг увидела, что на балконе сидит Ксюша. Наверное, размолвилась со своей Маринкой, хотя обычно они неразлучны, как вот Ева со мною. Скоро помирятся.
     Но главное то, что я отчётливо видела Ксюшины голени, снизу полускрытые буртиком, туфель не видно. Голени, обтянутые колготками, Значит, она в шортах или юбочке. Но бёдра от колен тонули в потёмках и том практически ничего не было видно. Ну да, дверца сзади балкончика закрывается, свет падает сюда только сверху, причём рассеянный, а стол довольно широкий — под стать былому киноаппарату. Вот и создаются потёмки для бёдер и выше.
     Ошибалась я, выходит, насчёт неприличности мини-юбки в такой ситуации. Мимолётный взгляд проверила, усадив туда после лекции Евку. Всё тип-топ, если прикрывать заднюю дверку. Если же не прикрывать и впускать свет, то всё равно у тебя "низ" тёмный — на фоне светлых боков. Главное, свет не падает спереди в лоб… так и хочется скаламбурить — в лобок.
     Это меняет дело, спасибо Ксюшке! Значит, а уже начало теплеть, я смогу сидеть там и в мини-юбке. И не только нога на ногу, но и рядышком ножки, и даже разводя их — для вентиляции, вентиляции, зачем же ещё? Может, в особо жаркие дни и того… без трусов, а? Ну, посмотрим!
     Последила за лектором. На Ксюшку он взгляды бросал, но ничего лицо его не выражало. Сошло, то есть. А была она, как потом оказалось, в шортах, специально надела ради такого случая. И то настоящих не нашлось, будто мини-юбка, схваченная снизу английской булавкой. Фиговый листок эта булавка, но душу успокаивает. А вообще-то, ей повезло просто.
     Помирила я Ксюшу с Маринкой и балкончик освободила — для себя. Я теперь не опаздывала, надевала хорошие колготки, особенно на голенях чтоб классно смотрелись. И исподтишка расставляла, разводила ножки, ловя лекторский взгляд. Нет, не хмурится и похабно не усмехается. Как словно на сплошной ряд голов взгляд рассеянный бросает. Выручает меня темнота подстоловая.
     Осмелев, а это быстро у меня получается, начала наглеть потихоньку. Купила трусики "викини", впереди — чисто фиговый листочек на гладко выбритое, чтоб только-только, сзади — как стринги. Бёдра кольца матерчатые опоясывают, материи за ними считай нет. Их стала пододевать. Разведёшь ножки и чуешь, как адреналин прыскает, сердце замирает. Телесного ведь цвета трусики, и если чего проглянет, то может и не понять, что не видит тело, а чего другое подумает.
     Нет, всё сходит с рук… то есть ног. А взгляды он бросает, то есть смотрит на всю аудиторию без изъятия. Из моих ему видны голяшки в чулочках, да ещё лицо с бюстом над столом. Конечно, что коленки расставлены, и шире обычно, не видеть не получится, но дальше — ноги уходят в сумрак.
     Мне даже стало немножко обидно, что вот пытаюсь привлечь внимание, а мужчина… ну, лектор — нулём. Специально, выходя с лекции, медленно мимо него шла, может, скажет чего, или хоть подмигнёт, ведь если он чего видит, то это секрет двоих, мой и его, хотя вокруг народу несчётно. Нет, ничего. Нулём, причём — Кельвина, то есть абсолютным.
     И во время "еды" пришёл аппетит!
     Была у меня юбка, я её не носила почти, потому что она — ниже колен, почти по полуголеней. Отличалась тем, что была на "молнии" спереди, причём во всю длину, и расстегнув и распряжив, юбку можно было разворачивать с тела. Купили мне её специально для железной дороги, удобно очень под одеялом обходиться/управляться. Удобно, да, но для повседневной носки длинновато — в городе. Хотела укоротить, да ведь "молнию" новую пришлось бы, эти застёжки не укорачиваются, всё не до того было, и было, что носить. А тут нахлынул сильный мотив — пошла в ателье и укоротила. До обычной мини, без булавки.
     И вот сижу я на балконе, сердце колотится, а ведь умное лицо делать надо, поглощённое лекцией. Медленно, чтоб не стрекотала, расстёгиваю застёжку, расщёлкиваю пряжку и развожу полы в разные стороны. Если пристально на меня глядеть, покажется, что я поправляю одежду, не отрываясь от лекции. Юбка превращается в подстилку, на которой сижу. С боков однокурсникам не видно, а лектор ежели раньше не просекал, то и сейчас тоже. Но как классно чуять, что ты голонизо сидишь в самой середине толпы! Ну, не толпы, — посреди целого курса, слышен их шум, атмосфера чувствуется. А ты — в викини.
     Безразличие лектора прямо-таки меня бесило, подначивало. Выдумывались всё новые и новые шалости.
     Распластав юбочку, я незаметно заводила руку за спину и расстёгивала бюстгальтер. Плоть сразу подавалась вниз, свобода. Топик, конечно, менял вид.
     Далее, заметила я, что некоторые мои однокурсники время от времени привстают со скамьи, чтоб лучше рассмотреть доску. Со своего места мне были видны только головы одного ряда, и вот они порой поднимались вверх. Вряд ли видимость от привставания улучшалась, но усердие было налицо. Я у Евки спрашивала — она тоже привскакивала. Лектор загораживает, что чертит на доске, она головой влево-вправо — не видно, куда ещё — вверх, конечно, привстать то есть. А он уже закончил мелить и отошёл, всё видно. Получается условный рефлекс — как привстанешь, виднее становится. Хотя лучше просто сидеть и ждать, пока отойдёт.
     И вот, сдерживая колотящееся сердце, начала я в своих викинчиках с места привставать. Кончено, выбирала момент, когда лектор отворачивался к доске, зато привставала всё выше и выше, так что моё сокровенное и чуть прикрытое оказывалось над столом. Когда он от доски отворачивался, я уже сидела или в крайнем случае опускалась на табуретку. А однокурсники видели, что моя голова прыгает вверх-вниз, видели верхнюю часть тела, может даже, кое-кто и всю, когда я вставала полностью, может, и нижний край топика видели, полоску голой кожи, ну так для девушки же святое дело — разрыв держать. И не догадаешься, что ниже голо совсем почти. Да и вряд ли на меня так уж смотрел, разве что краем глаза. Философия — материя сложная, внимание здорово поглощает.
     Обошлось. И на следующей лекции я пошла ва-банк. Как, спросите?
     Тонкие лямочки моих викини перебрасывались через тазовые косточки. Если взять их руками и подать вперёд, то есть вниз, то фиговый листочек уползёт в промежность и дальше — к попке, а мыс обнажится. Легко вернуть и назад. Ловко!
     Решилась, конечно, не сразу. Отработала возврат в приличное состояние. Но уж когда "разулась", кайфу не было предела!
     А освоившись, начала и привставать. Не передать словами, что чувствовала, стоя на прямых ногах и осеняя вагиной нижние ряды и спину лектора. Всего лишь спину, зато — лектора! Никакой нудизм в сравнение не идёт. Да и топик крошечный, и груди висят. Уже ведь тепло. За всем этим развратом и весна к лету подошла.
     Самое интересное, что записи моих лекций мало чем уступали Евкиным, "отличниковским". Понимаете, пришлось волей-неволей научиться понимать лектора так, чтобы угадать, когда он начнёт оборачиваться. И общее понимание его выросло, сопутствующе, что ли. Бывало, произнесёт он слово невнятно какое, слышу шумок — все переспрашивают друг у друга и время теряют, вполне разборчивые дальнейшие слова пропускают, а я уже всё просекла и дальше строчу. И схемы на доске все понятны, иногда даже раньше я их схватывала, чем он их заканчивал.
     Остались последние лекции. Жаль, что трусы нельзя отстегнуть, как вот юбку, всегда будут чувствоваться по паху и ягодицам. Сидя не снимешь и не наденешь, а голени-то мои на виду, не забудьте. Ими нельзя чересчур двигать.
     А может… может, вообще… без трусов?!
     Но в мини это чревато, ни нагнуться, ни чего ещё, да и если заест "молнию". Так приятно знать, что хоть трусики тебе верны останутся, прикроют срам на первых порах. Как же без них?
     Мелькали мысли переодеться перед лекцией в туалете, иметь в сумочке запасные шорты, есть ведь такие лёгонькие… Откладывала всё самое страшное до последней лекции. А на предпоследней всё и произошло.
     Ничто не предвещало беды — если не считать бедой скорый экзамен. Звучал голос лектора, скрипел по доске мел, шуршали страницы конспектов. Я исправно привставала, когда лектор поворачивался к доске, и с ужасом чувствовала, что это всё приедается, кайфа прежнего не вызывает. Он, вероятно, и впрямь мою обнажёнку не видит, груди в расстёгнутом лифчике и то заметнее, но за них не упрекнёшь, сейчас почти все так носят.
     И вот посреди этой тиши-да-гдали открывается без помпы и фанфар дверь, а она у нас рядом с доской, так что входящий сразу видит нас, а мы — его. Декан это был. Сердце моё ёкнуло, но в меру, больше подумала: зачем это он заявился, не выговор ли какой курсу делать? Или кому лично…
     Строгий был у нас декан, и я даже его побаивалась — но как студентка. Можно даже сказать, анализируя задним числом, что я как студентка больше боялась сейчас декана, чем как полунагая девушка — малознакомого (с этой стороны!) мужчину, который вот-вот просечёт её полунаготу.
     Лектор обернулся на скрип двери, прервал лекцию, скомандовал:
     — Прошу встать!
     Ноги привычно подняли меня вверх, сколько уж раз приходилось так приветствовать, рефлекс условной, как у лягушки подопытной. Сейчас видок у меня пикантный, слов нет, но после команды лектор повернулся к декану — отдать рапорт, и совершенно заслонил его. Параллельно сработал другой рефлекс почти: отвернётся мужчина у доски — привставать, проветривать промежность. Сейчас встала на прямые ноги.
     Как описать ощущения? Ну, я сознавала, что свечу своей щёлкой на весь зал, но ни особого страха, ни особого кайфа не было. Привыкла, что ли? Или роль сыграло, что стою вместе со всеми, хотя и на отдельном балконе, и не просто показываюсь мужским глазам, а исполняю важную коллективную роль — оказываю должностному лицу должное уважение. Случалось мне приветствовать его и в шубе, и в куртке, и в свитере, и в платье, и в топике с мини-юбкой, даже в купальнике, когда он заходил к нам на физру — поприветствую и в таком вот виде, чего там. Тем более, заслонённого.
     Лучшее средство для спокойствия — точно вычислить момент, когда лектор начнёт оборачиваться. На этом я собаку съела, и теперь больше вслушивалась в его речь, чем всматривалась. И вдруг слышу: чёткий рапорт начал замедлять темп, даже заикание какое-то послышалось, будто говорящий терял уверенность, обескураживался.
     Что такое? Я всмотрелась и ахнула (в душе). Чёрт его знает когда, но лектор перестал загораживать от меня декана целиком, сдвинулся, что ли, или это декан чуть ступил в сторону, чтобы видеть весь курс. А может, заподозрил, что от него что-то специально загораживают? Я видела край его лица с глазом, а глаз этот видел… меня, всю меня, во всей красе, чёрт побери! Удивление, неверие глазам (глазу то есть), недоумение сменялось гневом, лицо, судя по видимой его части, наливалось кровью, багровело. Это-то и видел рапортующий лектор, не понимая — почему? за что? что так рассердило начальника?
     Понимаете, философы, как и другие гуманитарии, боролись за часы на естественных факультетах, и хотя наш декан не был его прямым начальником, фактически был важнее. К тому же ходили слухи, что "гуманитарку" скоро прикроют, нет только повода. Вот откуда такие полувоенные штучки типа рапорта.
     Да, тут и замешкаешься, и зазеваешься. Мне, с расстояния, от деканова лица чуть дурно не стало, а мужчины-то стояли нос к носу.
     Когда я дошла до этого места, рассказывая Еве, она вдруг сорвалась в туалет и долго не возвращалась — не утерпела. Пришлось отнести ей чистые трусы. На моём месте она со страху померла бы, раз даже от одного рассказа так отреагировала.
     Не скрою, у меня тоже пузырь спазманул, кольнул. Но я себя пересилила. Выдержка и хладнокровие. Собственно, я и рассказывала Евке эту историю, чтобы эти качества продемонстрировать. Хотя, боюсь, ей вовек не научиться не впадать в панику.
     Она бы, по крайней мере, плюхнулась на табуретку. Не подумав, что это и приметно, и невежливо. Раз рапорт звучит, надо стоять.
     К тому же так удобнее с трусами, сидя всё равно ведь привставать. Берусь за лямочки на животе и тяну вверх, к тазовым косточкам, и назад. Из промежности выползает скомканный лоскутик и прикрывает мне срам. Уже легче. Плавно, без резких движений сажусь, завёртываюсь в юбку, застёгиваюсь. Задним числом пугаюсь, что "молнию" могло заесть, но она уже сомкнута. Застёгивать распущенный бюстгальтер некогда, вот-вот грядёт гром. Но пока мужчины стоят в тех же позах, у меня есть две-три секунды. Выскочить с балкона не успеваю. Вспоминаю о буртике, плавно и бесшумно валюсь с табуретки на пол, ложусь на спину, носки ног недуром развожу, чтобы незаметны были. И полагаюсь на темноту, которая раньше скрывала девичью подъюбочность, а сейчас должна скрыть и всё тело. Сумочку, кстати, захватываю со стола, а то заметна очень, с собой рядом кладу. Тетрадь, ручку оставляю — снизу они не должны быть заметны, на столе ведь тоже буртик спереди.
     Пол грязный, ну да чёрт с ним!
     Теперь только слышу голоса, шевелиться нельзя. Созерцаю потолок. Как жаль, что нельзя улететь птичкой!
     — Что тут у вас происходит?! — наконец взрывается декан, дождавшийся конца рапорта.
     — Имел честь доложить — лекция по философии.
     — Лекция, говорите?! Что же у вас на лекциях… — и голос ос1кся. Декан увидел, что на балкончике никого нет.
     — Не понял, простите.
     — Да вон том, — так и вижу устремлённый а меня начальственный палец, — девка стояла на… на… на…
     Тогда я просто отметила это, а поняла позже. Он хотел сказать "нагая" или "с нагим низом". Но притормозил, поборов раздражение и гнев. Не годится должностному лицу бросаться словами. Тем более обвиняющими. Если выяснится, что таковой там нет ( а уже начало выясняться), декан станет посмешищем. Все начнут предполагать, почему это ему голые студентки мерещатся. Надо так, чтобы всегда откатить назад, сохранить лицо.
     — Что "на", простите?
     — Вот там только что стояла девка с наглым видом, — вывернулся он. — Так меня тут приветствуют? Распустили курс! С очень наглым видом!
     Тут лектор должен был посмотреть на балкончик. Он, конечно, помнил, что тут сидела я, но ради себя, собственного спокойствия, удивляться не стал.
     — Ошибаться изволите, Иван Иваныч. Никого там нет, и не было. Может, кто из этих обормотов рожу скорчил. Ну-ка, признавайтесь!
     Гробовое молчание.
     Я боялась, что декан захочет проверить и поднимается на балкончик. Успею ли сбежать? Теоретически — да, если свернуть на выходе в сторону, противоположную его подходу. Но чтобы узнать, с какой именно стороны, придётся приподняться и выглянуть. Тут-то моё бледное лицо и засекут. Надо быть истинным пластуном, чтобы вывернуться, а я отнюдь не пластун, и груди мне быть таковым не позволят. Редкая ситуация, когда они мне мешают. Но придётся ползти, если ситуация обострится.
     Но внизу, походе, буря улегалась. "Наглый вид" совсем не тянул на полноценный розыск с вытягиванием за ушко на солнышко, глупо ради этого бегать по рядам. А изменить обвинение декан уже не мог, связан своими собственными словами. Остаётся повозмущаться и наказать лучше воспитывать студов, чтоб вид перед начальством впредь принимали самый смиренный.
     Я чуть-чуть выгнула спину, подлезла руками и сумела застегнуть бюстгальтер. Груди, норовившие распластаться по телу, снова влезли в чашки, всё оформилось и подалось вверх. Сразу уверенности прибавилось. Великая вещь — подобранное тело, теперь и проползти можно, если понадобится, да и вид наглым не назовёшь — а уж лицу-то я выражение придам самое невинное.
     Побухтев, декан ушёл. И я отважилась вернуться на табуретку. Лектор бросил изумлённый взгляд, но ничего не сказал. Я попыталась конфигурацией видимых ему голеней изобразить невиданную скромность. Может, это помогло.
     Евку я потом расспросила, она декана вблизи веди видела. Как он моргал, не верил своим глазам — то есть глазу, как переводил взгляд на лектора и давал волю гневу. Пришлось рассказать и о причине всего этого, то есть моём хулиганстве. И подчеркнуть, что только выдержка, хладнокровие, собранность и чёткость действий… ну, об этом я уже говорила.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"